В иллюминатор отчетливо видны "крокодилы", заходящие парами на боевой, серые тонкие шлейфы НУРСов, частые разрывы в центре, потом ближе к краям кишлака. Пелена дыма и поднятой пыли постепенно укрывает его. Под ней еще что-то клокочет всполохами, и туда устремляются все новые и новые серые пушистые иглы с черными точечными остриями. Но это уже "доводка". Ни одного живого существа в этом аду не осталось, как не останется и намека на то, что здесь когда-то жили люди. Лишь перемолотый опаленный камень с полузасыпанными оспинами от разрывов.
Дым сигареты плавно струится вниз, стелется по грязной рифленой дюрали грузового отсека вертолета и вдруг сужаясь, словно почуяв выход из этой трясущейся, нудно завывающей бочки, несется к дыре от двенадцатимиллиметровой, облегченно вырывается наружу. Бортмеханик в сером заляпанном комбезе наклоняется к Капитану, что-то орет в самое ухо, тыча в жирную красную надпись на борту "НЕ КУРИТЬ!" Он поднимает голову, непонимающе смотрит, переводит все тот же отсутствующий взгляд на лежащих у самой рампы под брезентом. Потом утыкается в иллюминатор. "Комбез" сплевывает. Махнув рукой, возвращается в пилотскую.
"Двоих потерял... На дерьмовой операции двоих потерял... На кой хрен в этой гребаной стране жизни губить?..."
Момента пуска Капитан не увидел, не смог бы увидеть - расстояние, да и отвлекся, думал о другом. Лишь интуитивно уловил мимолетное изменение в расстилающемся внизу мрачно-сером монолите гор. Ведомый зевнул с отработкой прикрытия - чуть позже пошел вниз. Крошечная, едва заметная полоска, описав дугу, вынырнула уже над ним, намертво вцепившись в тепловой след ведущего борта 017.
Он понял... Но зачерствевший, каждодневной опасностью обученный выживать и убивать, его безотказный разум машины не рвал сердце адреналином, не бился в истерике, осознав обреченность и безысходность. В эти оставшиеся мгновения жизни разум отдавал ему сокровенное, таящееся на самом дне души, под толщей раздавившей страх, спасительной в аду этих лет злобы.
..."Маша" ...милые дивные глаза ...нежные руки ...губы, шепчущие что-то ласковое ..."Машенька"...
Ком в груди задушил.
* * * * * * *
" ...и в результате применения с земли ПЗРК* типа "Стрела", подрыва ракеты в непосредственной близости от ведущего борта 017 визуально установил следующее: повреждения борта носили множественный характер, что вероятно вызвало останов двигателя, потерю управления и аварийную посадку в районе активных боевых действий. При посадке обнаружил возгорание.
Учитывая высоту падения борта 017, массированный огонь с земли, недостаточный резерв топлива и боекомплекта счел нецелесообразным проведение спасательной операции. Вышел из зоны....."
*Переносной зенитно-ракетный комплекс
Оставшиеся секунды жизни борта 017 тянулись резиной.
Капитан посмотрел в проем двери пилотской, подумал: " С ведомого не предупредили что ли?" Оттуда показался борт-механик с вылезшими из орбит глазами, бросился к иллюминатору, но полоски "Стингера" уже не было видно - начинка электронных мозгов запрограммирована на атаку сверху, с преимуществом по высоте. Капитан отвернулся.
За стеклом яростно светило солнце, подбирающееся к зениту. Ведомый борт еще шел рядом, жался сбоку, но потом отвернул, набирая высоту и продолжая отстреливать тепловые ловушки. Горизонт начал заваливаться, закрыл небо. Пытаясь уйти на крутом вираже со снижением, вертолет забился в вибрации.
Его пацаны спали вповалку. Пятый день таскались пешком по горам, устали, даже беспокойный Самохин не встрепенулся. Капитан решил их не дергать подготовкой к аварийной посадке. Тем более, что посадки как таковой и не будет - высота не позволит. Будет падение, удар и обезображенные трупы в огне. Жалко пацанов...
Сквозь рев турбин донесся гулкий хлопок где-то в хвосте. Фюзеляж содрогнулся, вибрация переросла в тряску. Какая-то железяка распорола тонкую дюраль обшивки и ударила в пилотскую. На плексиглас фонаря кабины плеснула кровь, растеклась от быстрой раскрутки. Он запомнил лишь это ярко-алое в пилотской - переливами на солнце, захлебывающийся вой турбин и еще сонные встревоженные лица. Потом его отбросило, все смешалось, полетело и сознание ушло.
Черный шлейф за беспорядочно вращающейся глыбой МТВшки (вертолет МИ-8МТВ) описал в небе траекторию падения - круто уходящую вниз дугу. Первой о горный склон ударилась хвостовая балка. Фюзеляж смял ее своей массой, разбрасывая лопасти винта перевернулся, заскользил боком по крутому склону. Скальный уступ оторвал часть обшивки борта и из брюха посыпалось. Оставив за собой широкую борозду, серая туша замерла в расщелине, кутаясь в пыли и клубах черного дыма.
Еще было слышно тарахтенье уходящего ведомого. Потом все стихло и лишь огонь, почувствовав покой и волю, начал свою неспешную всепожирающую работу.
Капитан лежал навзничь. Открыл глаза. Все та же раскаленная синева неба. Где-то внутри притаилась боль и нестерпимо хотелось пить. Он шевельнул рукой, попытался подняться и увидел перед собой неестественно подломленную ногу с торчащим обломком кости. Крови почти не было, а кость была удивительно белой, сверкала на солнце и он не сразу понял что это его кость. Раздавленная шоком боль постепенно просыпалась. Вошла в тело, в мозг, выворачивая наизнанку. Спазмы выдавливали из желудка лишь горечь желчи, наконец отпустили. Он обессиленно откинулся на камни и почувствовал то, о чем слышал, но не верил, что такое может случиться именно с ним.
Ведь страшнее самого Страха, казалось, нет ничего и он уже стал привычкой - постоянный страх не мешал, даже помогал будить злобу - лютую злобу зверя - желанное спасение. Но сейчас он не ощущал ни страха, ни злобы. Была лишь непроходящая адская Боль и он не мог сконцентрироваться на Ней, не способен был подчинить.
Окончательно подавив волю, Она обездвижила, лишила власти над телом, превратив в немощного младенца. Он почувствовал растекающееся тепло в паху. Застонал, судорожно закусив губу, и пытаясь вырваться из нестерпимых пут, закричал что есть силы. Крик далеко разносится в горах, даже если в ста метрах звучно догорает вертушка и воины священной армии Аллаха заворожены чудодейственными возможностями противовоздушной боевой техники на современном этапе.
Остов вертолета заполнил керосиновой гарью полнеба, когда к Капитану подошли люди. Он смутно видел улыбающиеся бородатые лица, одно - с повязкой на глазу -- наклонилось и затарабарило на гортанном пушту. Он не различал слов. Лишь вонь изо рта. На солнце блеснул нож и Капитан почувствовал облегчение от близости смерти. Хотя сначала они всегда резали мужское достоинство, а потом уже горло или кромсали, но на все это ему было глубоко наплевать. Он хотел только одного - лишиться Боли.
Во рту стоял привкус желчи с кровью - натекло из прокушенной губы, он не мог выплюнуть и поэтому с трудом сглатывал. А потом этот, с повязкой, ткнул автоматом в сломанную голень - в его Боль - и глаза закатило вверх, все полетело к черту в омут где и успокоилось.
- Зачем ты ждешь, режь его.
- Нет, пока не буду. Энсио пусть посмотрит. Это не солдат. Видишь, у него часы дорогие, ремень не солдата. Может быть, Энсио выкупит? Позовите его.
- Тебе придется нести его самому.
- Нет, один я не смогу. Поговорю с Энсио, если он даст денег, то я тебе тоже часть дам.
- Если бы ты дал мне половину....
- Нет, половину не дам. Тысячу афгани. Больше не дам.
- Ну что ж, тогда полторы тысячи.
- Зачем ты торгуешься, зачем гневишь Аллаха? Мне Энсио еще не дал денег.
- Меньше чем за полторы тысячи я не могу согласиться -- от него пахнет мочой.
- Хорошо. Тысячу двести.
- Придется согласиться с тобой. Только если он умрет, ты мне все равно заплатишь.
- Он кричал очень сильно. Если так сильно кричат, то не умирают.
- Но ты все равно заплатишь?
- Я не знаю. Я потом тебе скажу. Зачем мы с тобой спорим? Давай подождем Энсио... Но если он умрет, то Энсио не заплатит и я не смогу тебе заплатить.
- Давай подождем Энсио. Может быть он пообещает заплатить.
- Может быть. На все воля Аллаха.
На неохваченных огнем обломках вертолета и останках людей Энсио ничего ценного в его понимании не обнаружил -- карты по всей видимости догорали, а документы и личные вещи при "работе" в глубине территории русские всегда оставляли на своих базах. Энсио проклял уже все на свете глядя на ликующее стадо параноиков, лица которых навещала улыбка-оскал лишь при виде чужой муки или смерти. Устав орать-приказывать, просить, объяснять переводчику, что сюда через каких-то пятьдесят минут прилетят русские и нужно "выходить", Энсио раздраженно уселся на камень невдалеке от догорающего вертолета и стал ждать, когда русские запустят его вместе со всем этим сбродом в космос, в объятия пресвятой девы Марии. Поглядывая на небо, Энсио подумал о счастливчике лейтенанте, валяющемся где-то в обнимку с гепатитом, о странном поведении второго вертолета русских, о чем-то далеком, недостижимом и думать в конце-концов ему тоже надоело.
- Пойдем, зовет мой хозяин, - раздалось рядом на ломанном английском. - Там живой шурави.
- Скоро здесь будет много живых шурави.
- Не понимаю.
- Через сорок минут поймешь.
- ....
Картина, которая предстала глазам Энсио, выглядела обыденно: группка любопытствующих, вопрошающий взгляд хозяина - того, который нашел пленного - и молчаливое ожидание. Русский представлял собой печальное зрелище, но он не был напуган, состояние его скорее напоминало нетерпеливое ожидание чего-то. Лицо было бледным, как бумага. Даже чернота загара не скрывала этой бледности. Сломанная голень вывернулась и смотрела в лицо русского обломком кости, разорвавшим штанину.
- Мне он не нужен, умрет на переходе. Добейте.
Относительно одаренный в познании языков толмач-афганец перевел сказанное Энсио остальным и те дружно заколготали. Русский же с трудом приподнял голову, вдруг ожил гримасой усмешки, разжал стиснутые зубы и выдохнул: "Thank you, buddy".
Разозленный хозяин пренебрег традициями, сходу ткнул стволом в лоб. Русский откинулся и кажется потерял сознание, но глаза не закрыл, а отрешенно смотрел куда-то в небо. Усмешка с лица не сходила даже после того, как ствол автомата, разбив ему губы, вошел в рот.
Неожиданно вместо выстрела раздался сухой щелчек осечки. "Да ты просто дьявол, парень". Параноики снова заколготали, а хозяин осторожно отвел затворную раму автомата, подхватил патрон и увидел "знак неба" - на капсюле была четкая вмятина от бойка, но пуля не улетела - Аллах не отпустил. Теперь они не убьют русского, а просто оставят умирать и даже не дадут Энсио добить. Идиоты, да и только. И тут Энсио осенило.
- Эй, переводи, быстро. Забираем его, я дам денег, только уходим сейчас же. Повтори еще раз, уходим сию минуту.
Не дожидаясь завершения процесса умственной деятельности переводчика, Энсио начал объяснять жестами. Наконец до хозяина дошло.
- Сколько ты дашь денег?
Фраза часто употребимая и поэтому Энсио понял без помощи обалдевшего от обилия слов переводчика. Чтобы не торговаться и не терять драгоценного времени показал на пальцах сразу - десять. Хозяин тут же сказал помощнику:"1200". Отрицающее цоканье языком. Энсио заторопил. Хозяин - помощнику:"2000". Тот продолжает цокать.
- Move, fucking bastards!!!
Они поняли сразу. Хозяин - помощнику:"2500". Тот согласен. Подхватили русского. Он заорал. Морфин есть, а лучше их русский промедол. Нашли. Энсио быстро сделал инъекцию. Русский молчит, но нога болтается, как сосика. Привязали ее к другой ноге. Все. Душа запела. Жить в этом дерьме хотя уже и осточертело, но ведь ой как хочется:"Уходим! У-хо-ди-и-и-м!!! "
Бежать бы и бежать отсюда очертя голову. Но выглядеть перепуганным зайцем в глазах этого сброда?.... Они и звали-то его не по имени, не по званию, да и ни к чему им. А армейская аббревиатура была чем-то сродни их тягучей речи и произносилась почти по-местному -"эн-н-н-сио-о-о" ( NCO - Non-comissioned officer - сержантский состав), только "эн" глубокое, гортанное, баранье. Для этих двуногих баранов он с лейтенантом как раз и были пастухами, которые просеяли сотню беженцев, отобрали подходящих, под присмотром пакистанцев и SFA (Special Forces Advisers) провозились три недели недалеко от Пешавара, в некоем жалком подобии учебно-тренировочного лагеря при Fort Bragg в Северной Каролине, а затем натаскивали по CES (Convoy Escort Sorties) в горах.
Энсио и "желтушного" ненавидели, но были они воплощением денег и поэтому пришлось терпеть приказы, построения, передвижения колонной, ползанье по-пластунски и выматывающее душу изучение карт, тактики, вооружения и всякой прочей военной нудятины. К тому же Энсио и "желтушный" постоянно пугали страшными словами "dismissed" и "fired", то бишь "пшел вон", а это - потеря желанной монеты, чего своеобразные души детей гор допустить ну никак не могли.
Бабки, чарс, да намаз - большего в этой жизни им не требовалось. Хотя вот тут-то и вкралась закавыка - сваленный вертолет русских. Для них это была сокрушительная и изумительная, окончательная победа над всеми неверными - такого количества горящего керосина они еще не видели. От счастья "мозги съехали" напрочь и бодрое колготание еще бы долго висело в воздухе. Болталось бы и болталось, но в полуденную топку неба уже закрался далекий гул множества вертолетных турбин.
Энсио понимал - русские будут "добирать" по всему периметру окружности с центром в месте падения вертолета. Но все-таки надеялся, что основные силы задействуют на двух направлениях: к границе и вглубь территории, поэтому он повел параллельно "нитке" (границе), чуть забирая вниз, к непроходимым нагромождениям каменной реки, где можно будет хотя бы как-то укрыться и если повезет, то переждать до темноты, а уже потом уходить на юго-восток в Пакистан.
Он, сделанный отнюдь не из железа, а из плоти и крови, как любой нормальный человек боялся также как вот этот - проводник - показывающий на карте, что маршрут отхода выбран неверно, и надо как можно быстрее отходить к границе.
Проводников уважают, их нельзя трогать, тем более, что этот - пакистанец. Но смертушка бродила рядом и наступала на пятки, а значит на бородатых заступников можно было наплевать.
После тычка в кадык "вытаращенные глаза" успокоенно присоединились к остальным и поплелись дальше, бурча что-то себе под нос. Обида же затаилась на будущее, если это "будущее" вообще когда-нибудь наступит.
Шаг ускорился. С нарастанием гула Энсио почти ощущал животный ужас этих людей, ловил мимолетные молящие взгляды, обретая в их понимании образ пророка, способного укрыть и защитить от надвигающейся лавины, несущей смерть. Еще каких-то полчаса назад неуправляемый бесстрашный в своем безрассудстве бедлам на глазах превратился в покорное стадо. Сбиваясь в плотную шеренгу, они уже почти бежали с полузакрытыми глазами, общаясь со своим богом. Ни передового дозора, ни замыкающих -- полный бардак. Энсио остановился, подождал отставших двоих, которые несли русского.
Казалось, солнце навсегда застряло в зените. Его тяжесть ощущалась на плечах, вдавливала в иссушенный спрессованный пепел земли под ногами. Отнимая влагу, оно резало глаза, старалось задушить прокаленной сушью воздуха..., а Капитан приоткрыл глаза и в них ласково плеснул яркий свет. Сощурившись, он улыбнулся солнечным зайчикам в ресницах и снова закрыл глаза - его ждали изумительные, пролетающие сквозь сознание цветные картины. Невесомый серый комок боли спрятался где-то в пыльном уголке красочной галереи. Ничто не тревожило и не мешало, лишь волнами разливалась блаженная нега и кто-то другой, живущий в нем, удивился новым и радостным ощущениям, не испытанным в прошлом.
- Do you hear me (Слышишь меня)? - упорхнувшим откуда-то издалека эхо. Яркие ленты слов проносились мимо, увлекая в свой лабиринт. Все быстрее и быстрее, он мчался вдоль его светлых и удивительно теплых стен, купаясь в переливах радужных красок. Ему захотелось найти боль, приласкать ее, беспомощную и одинокую. Внезапно лабиринт оборвался, стены раздвинулись и исчезли. Он ощутил себя в падении, но бездна лишь радовала свободой полета, манила прелестью бесконечности, пожирающей время, которое уносило его в себе.
Минула целая вечность, когда внезапный всплеск разума прервал падение. Он почувствовал, что пробужденная мысль наконец-то отыскала боль. Яростно-белый, рухнувший с неба свет ослепил, приподняв покрывало дурмана.
- Are you OK (Как ты)?
Еще ватный и обессиленный, Капитан попытался ответить, но зашелся в кашле. Неповоротливый наждак вместо языка драл горло. Внезапный плеск воды рядом, он потянулся к нему всем телом. Кто-то сдавленно захмыкал. Боясь снова обжечься, Капитан осторожно приоткрыл глаза. Все было по-прежнему - та же белая лавина солнца, те же серые выжженные горы, вот только Боль съежилась, отпустила душу.
Рука непроизвольно пошарила рядом - АКСа не было. Чужая речь и снова плеск воды. Он повернул голову.
- Still alive, bear (Все еще жив, медведь)?
Капитан не услышал, он зачарованно любовался покатыми плечами "американки" - армейской фляжки, а затем, словно ребенок, протянул вялую руку и посмотрел в лицо чужого.
- There is no vodka. Just stinking hot water ...and couple dozen natives as a snack (Водки нет. Только вонючая горячая вода... и пара дюжин местных на закуску).
Глаза заcмеялись. Откупоренная фляга уже была рядом. Ждала. Теплая вода, пропахшая дезинфекцией. Капитан с трудом сделал глоток - он отдал бы за это мгновение жизнь. Но искорка мгновения не долговечна и ускользнула в память, затерявшись где-то в закоулках, а флягу никто не отбирал - воды у них было в достатке - и Капитан постепенно, с каждым медленным глотком возвращался к себе прежнему. Воняло мочой, тошнило, дурман никак не хотел отпускать, но мозги уже заработали. Перед ним сидел и улыбался одними глазами "черный". Нет, упаси Бог, не негр и не местный из "немытых", а какой-то загорелый безбородый из дальнего-далека. Но не араб - этих несло сюда в основном из Саудовской Аравии и улыбаться они вообще не умели. Других "черных" Капитан живьем не видел. Слышал только, что мужики были натасканные и грамотные, бились до последнего и случалось это крайне редко, потому как с головой, а значит осторожные. Наряжались, опять же по слухам, во все черное, за что и нарекли их так чудно, хотя насчет наряда Капитан сомневался, чему подтверждением являлось имеющее место быть.
Глаза напротив продолжали смеяться, а сквозь звучные толчки крови в висках был хорошо различим приближающийся вой бортов и Капитан подумал, что "черный" наверное свихнулся от жары и засомневался насчет "с головой, а значит осторожные". Тем более, что до столба дыма на месте падения было рукой подать - за ближним склоном - и уйти они могли бы подальше. Должны были, просто обязаны были уйти, время-то было. Но не ушли и вот теперь "паре дюжин аборигенов", рассосредоточенных в камнепаде, вместе с трубой "Stinger" в ногах у "черного" и контейнером ракет светила братская могила. Хотя Капитану тоже, но он уже устал умирать сегодня - в башке сработал какой-то защитный предохранитель, и на все стало наплевать.
Он даже не злился на самого себя, беспомощного, со связанными ногами. Наплевать и все тут.
- So nice supertec toy (Такая прекрасная игрушка), - Капитан с усмешкой ткнул пальцем в трубу "Stinger", отдавая флягу. Улегся поудобнее, подставляя лицо лавине солнца. - I gess, you'll fuck up whole USAF Wing, won' t you. So smart guy (Думаю, ты вздрючишь целую эскадрилью. Какой молодец).
Издевка утонула в непереводимой рявк-команде "черного", за которой последовало некоторое оживление вокруг. Капитан продолжал плевать на происходящее, лежа с закрытыми глазами. Перспективы не беспокоили - знакомы в деталях. Произойдет все следующим образом: вертухи зависнут по периметру зоны на высоте, а одна пойдет "наживой" по кругу, постепенно снижаясь. Дело рисковое, но если "пешеходы" клюнут, то вся стая выдаст сразу и по полной программе залповым огнем. А эти наверняка клюнут. Не постеснялись же средь бела дня на рожон...И пацанов, всех его пацанов... Суки немытые...
Солнце напекло лицо, лезло под веки и он закрылся рукой. На сердце засвербило, откуда-то из души хлынула усталость, налегая всей тяжестью памяти. Наверное так заведено было перед самым финишем, в последние минуты.
Дома он был давно и ничего так и не понял. То ли он изменился, то ли время изменило всех. Показалось тогда, что домашние стали немного чужими и даже побаивались его. Но ночью не орал - Маша бы сказала. Был как обычно веселым и дурашливым. По телевизору тогда гнали что-то наподобие участия в озеленении и благоустройстве где-то в Чарикаре. "Чего там, на хрен, было озеленять? Там этой зелени навалом, вместе с засадами, "лягухами", да "итальянками"! Интернациональная дружеская помощь сплошная, не до "цинкачей".
Потом-то он разобрался в чем дело. Точнее, мать подсказала: "Что у тебя с глазами, сынок?" А что с глазами? Все нормально, обычные.
Утром брился и все смотрел-смотрел. Что ж там приключилось такое? В глазах-то? Но ничего нового не углядел, а что-то ведь изменилось. Значит, нутро тоже пообвыкло, подзагорело нутро на солнышке афганском. Покраснело, а потом и почернело. Не побелело же? И перестало нутро цвета различать. Лишь красный - это первое, что увидел. А потом и черный, в который все остальное окрасилось. Других расцветок не будет, нутро другой цвет не примет уже.
А подишь ты травка, деревья, кустики зеленые? - Не-е-е-т, это "зеленка" - черней не бывает.
Ну неба ж синева?! - Так она за срезом горным, на самом краю и ждешь оттуда. Все время ждешь. Черней черного то небо.
Вот и солнце желтое в глаза смотрит. - Не желтое, а все больше белое от жара во все небо. Моргнуть бы, но ты уже навзничь, последнее в глазах оно - солнце - а потом чернота вечная.
А красное?... Красного уж ты вдосталь насмотрелся. ОНА всегда в красном мимо проходит и страхом укутывает, словно от холода своего прячет. Жизни стон и крик в этом красном застыл.
Чуть позже мир оказался ярким светом и Капитана не стало.