Присяду. До дома еще далеко. Лишь бы хватило времени добраться, а там... Какой сегодня день недели. Не помню. Кажется, суббота. Это хорошо. Значит, завтра меня еще не хватятся. Стоп. Разговариваю сам с собой. Сигареты в левом кармане. Двенадцать штук. С днем рожденья тебя, с днем рожде... вот привязалась! Никогда не думал, что семнадцать лет исполнится в такой поганый день, да и песенка оказалась не лучше. Скамейка с одного края обгорела. Под ногами ветер, листья и автоматные гильзы. Они блестят. Свежие. Кому-то не повезло. Осторожно поворачиваю голову. О, теперь я знаю. На асфальте сидит человек. И у него перебиты, кажется, ноги. Да, ноги. Прислонился спиной к подвальной стенке и смотрит прямо на меня. Надеется, что подойду. Бедняга.
Прячусь в сигаретном дыме одну, две, три секунды. Я хозяин своему времени. Припоминаю, где я видел этого человека. Профессор. Читал нам лекции о постмодернизме. Говорил о человеческой гуманности. Полчаса тому назад "гуманисты" в погонах нашпиговали его свинцом. И теперь это уже не человек. Это хорошая приманка для крыс, которым нравится старое умное мясо. Попробуй, подойди. Вот он, патруль. Гуманный и щедрый на пули...
Когда все это началось? Крысы успели заново переписать Историю. Нескольких месяцев им хватило. Где-то нажрались дряни. Где-то... известно, где. И поползли. Тысячами. А нападали всегда по три. Одна впивается в ногу, другая виснет на руке, матерая целится в шею. Врачи после сотни зараженных трупов объявили карантин. Ну, конечно, они соблюдали закон, когда закрыли город. К нам приехал полк гуманитарной помощи. Особого назначения. Эти солдаты раньше охраняли ту же дрянь. Крысиные завтраки. Сейчас увозят из города тех, кто еще не хромает, кто пока здоров. Стариков не берут. Их время осталось здесь. Вот и следующий. Ржавая кровь. Отвернись, иначе позовет. Громко, чтобы услышал патруль. Следующая пуля-твоя. Сукины дети...
Андрей говорил, что к вечеру снайпер укладывает двоих рядом с подвалом. Так они выманивают крыс. За каждый лишний хвост премия: упаковка антибиотиков, или морфий. Кому что больше нравится.
Вспомнил. В мае. В мае, потому что в апреле мама была еще жива. Крысы появились в мае. А эти, в армейских ботинках, приехали на третий день.
Нет, не крикнет. Видимо, потерял сознание. Пора идти дальше. Время. С днем рожденья тебя... Господи, помоги добраться домой. Я устал. Смертельно. Вечером сделаю гуманный поступок. Отравлю штук десять хвостов, которые попробуют меня в подвале по кускам. Будет меньше заразы. Может быть.
Идиот. Надежда еще смехотворнее песенки... Мое последнее лето. Топай быстрей. Лето и она с баночкой пива в руке. Я рисую портрет. У нее над головой бирюзовое вечернее небо и апельсин солнца. Лицо серьезное, только глаза чуть прищурены ветерком иронии. Стояла в сером платье. Короткая стрижка и поджарая фигура. Черты подростка и женственность, которая не успела проявиться.
Андрей сегодня перед тем, как ввести себе смертельную дозу, сказал, что сестренку пристрелили по ошибке. Думали, беглый студент. Их тогда на демонстрации выкосили почти всех. А она... сигареты у меня в левом кармане? Точно. И паспорт. Вишневая броня от солдат. Крысам документы не нужны.
Когда они прыгали ночью на мою постель, они были не самые большие. Большие не пролезли бы в вентиляционный ход. Кровь на обоях я старательно смыл тряпкой, а нож выбросил в мусоропровод. Солдаты при контрольном обходе не заметили. А мама слегла уже потом. Ее выдали соседи, которых она лечила. Маму увезли. Увезут и меня, если сумеют разыскать.
Красивый был город. И опозорился на весь мир. Кто мог, сбежал. Очень много брошенных детей. Они стайками шныряют по подъездам и воруют все, что можно съесть. Солдаты гуманно отправляют их в лагерь для зараженных, а они-в бега и на волю. Глупые. Вся страна в бегах.
Люди зарываются в землю, как крысы. Долгожданная война с американцами вот-вот случится, топай дальше. Это твой личный постмодернизм. Трава, солнце, мертвые улицы, санитарные машины возле трупов-безглазых и бескровных. Отходы атомных станций растеклись по венам канализации. Комиксы о крысах размером с таксу.
Пожалели студентов и не стали стрелять. Утопили слезовонючим газом. Топай дальше. Закурил, дай сигарету постовому.
Они всех заставили бояться. Даже собственной тени. А в ее глазах было целое небо иронии. Мой дом еще далеко. Еще далеко. Окна забиты фанерными щитами. Весь город стыдливо прикрывается фанерой. Ждет следующего комендантского часа. И я жду. Я хозяин своему времени.
Раньше в окнах можно было насчитать целый миллион апельсиновых солнц. Но я больше этого не увижу. Никогда. И мои рисунки, эскизы никогда не станут картинами.
Маме нравились мои рисунки. И ей, сестренке Андрея, тоже нравились. Моя последняя работа-здесь, сейчас. Химера патрульной машины жирным черным пятном размазалась под перистыми облаками среди бетона многоэтажки. Мой дом похож на безобразный клык старого пса. У сломанной карусели едва заметные в тени подвала серые фигурки ребятишек. Они мастерят ловушку для крыс. Это их ужин. Окрик... лязгнул автоматный затвор.
Иду медленно. Спешка-это пуля. Двое подходят ко мне. Отдаю документы. Еще два быстро подбегают к изорванным пальтишкам. Глухой топот. Пацаны, словно воробьи, бросаются врассыпную. Один замешкался и угодил под сапог. Крикнул жалобно. Упал. Затих. Умница. Лежачего не бьют. В него стре... господи, помоги ему.
Закрыл глаза. Считаю до пяти. Выстрела не слышно. Удар прикладом в живот. Падаю. На плечо бабочкой порхнул паспорт. Бронесолдатоносец хрустит колесами по стеклу и заворачивает в соседний двор. Сквозь поднятую пыль вижу светлячок армейского окурка. Сукины дети.
Хромаю к треугольному тельцу. Никого не видно. Пришлось поднять на руки малька. Лет семь на вид. В мой рукав капает что-то липкое. Значит, наши с ним микробы передерутся вдрызг. Замечательно. Наплевать. С днем рожденья те-бя. Куда его нести, домой? Пятый этаж. Оба свалимся еще на третьем. Этого воробья начинает колотить. Вот незадача. Оглядываюсь. Ни души. Капли в рукав, словно секундомер. Но я уже всему этому не хозяин.
Каркнула железом дверь подвала. Фанерные стекла вздрагивают в ответ. Поворачиваю голову и едва успеваю разглядеть клетчатое пальто, каску. Ноги сами понесли меня к бетонным ступеням. Делаю быстрый поклон квадратной дыре. Взглядом спрашиваю маленького стража, куда идти дальше. Метр с кепкой и взрослые глаза. Одной рукой придерживает каску, кулачком бьет во вторую железную дверь. Матерь божья, условный стук: три удара громких и один потише. Ржавая пасть открывается, и я ковыляю в тень единственной лампочки.
В углу подвальной комнаты пьяная пара. Им-то что здесь надо? А, понятно... Отворачиваюсь. Посреди, в бетонном полу, отверстие канализации. Из нее торчит голова. В каске. Еще один оловянный солдатик. Подхожу, встаю на колени. Воробей вцепился руками в шею, не отпускает. Тихо говорю ему, что больно. Черта с два. Держит еще крепче. Страж нетерпеливо дергает за окровавленный рукав. Спускаться вниз? Ночная прогулка к крысам. Они будут рады. Будь по-вашему.
Домой сегодня все равно уже не попасть. Комендантский час опередил меня на пятнадцать шагов и три минуты. В глазах темнеет, пульс колокольным перезвоном рвет жилку на виске. Под ногами чувствую шаткую лестницу. Стараюсь не зацепить голову ребенка. Он успел измазать меня в крови. Страж с грохотом закрывает люк. Спускается вслед за мной. Наступил на пальцы. Я ему скажу сейчас кое-что...
Бум-бум. Бом. Бамба. Странный звук с поверхности. Мне в детстве часто снились грибы. Огромные гри... божечка. Началось! Спаси и сохрани. Тот, кто закрывал люк, валится на меня трехтонной тушей. Перекладины лестницы рвутся, как гнилые веревки. Два метра свободного падения. Где мои крылья?
Удар. Консервная банка вдавлена в ногу. Барахтаемся в грязной луже. Тоннель ведет прямо в преисподнюю. Очень жарко. Очень-очень жарко. Ползу в темноте, подтаскивая мальчишек за шиворот. Я тащу их прочь от адской жары. Сквозь раскаленный люк запоздало доносится нечеловеческий вопль. Время обжигает мне ногу, судорожно мечется в мозгах и останавливается. Мое время остановилось!
Разбитые губы измазаны слизью, волосы на голове начинают трещать. Сейчас мы сваримся. Бог с ним. Все равно мое время умерло. Вижу лето, ее в коротком сером платье, день...Тьма. Где-то, на краю вселенной, чиркнул зигзагом свет фонарика, шлепает сапогами вода. И я ныряю в этот вонючий закипающий ручей искать свое мертвое время...
*********
Когда я открыл глаза, я вспомнил, что проспал Армагеддон. В моей руке, онемевшей под тяжестью головы, застряли миллиарды иголок. Свечки пляшут что-то свое в четырех углах маленькой тесной каморки.
Было тепло, почти жарко. Потянулся за курточкой. Два мальчугана у двери обернулись. Один дал мне воды из мятого чайника. Я сделал два глотка. Где я, спросил я и не узнал своего голоса. Под землей. Давно? Почти день, ночь, и еще один день. Что со мной случилось? Меня спасли. И Павла, и Михаила. Наверх нельзя. Там все горит. Значит, нас бомбили. Что сделали? Бомбили? Ну, когда бомба взрывается и все горит. Да, говорят. Наверх нельзя. Там все горит, день, ночь, и еще один день.
С днем рожденья те-бя...И эти тараканы меня вытащили с того света? С ума сойти. Привычно схватился за карман. Мои сигареты. Пачка намокла, и паспорт превратился в тряпье. Теперь он мне не понадобится. Отсыревший табак раскладываю рядом с собой. Чья-то босая нога. Воробей. Жив. Блестит глазенками и улыбается. Нашел время.
Время. Мое время снова живет. Оно бьется в ноге, и стучит в груди, и немного звенит в ушах. Миллионы маленьких колокольчиков. Я вздыхаю легко, потом-тяжелее. Рядом стоит на одном колене пацан чуть постарше двенадцати лет и крутит головой по сторонам. Что ты делаешь, спрашиваю. Он показывает железку, зажатую в руке. Он высматривает крыс. Ничего себе охранник. Теперь моя жизнь зависит от таких, как он.
Поворачиваюсь к Воробью. Как тебя зовут? Павел. Павлик? Нет, Павел. Сколько тебе лет? Думает, потом показывает пятерню и два пальца. Семь? Кивает головой.
Павел...мне стало немного смешно. Маленький оловянный солдатик. У тебя есть каска, спрашиваю. Мотает головой. Потерял. Надо искать новую. Без каски нельзя. Крысы.
И вдруг я все понял. Это не игра. Они пытаются выжить здесь, внизу. В самом логове крыс. Они убивают их железными палками с одного удара. Они уже отвоевали у них часть канализационного коридора, и будут пробиваться за территорию города. Чтобы вывести меня.
Зачем? Не знают. Придет самый старший, Петр, и он скажет. А пока нужно говорить тихо и беречь огонь. Курить нельзя. Надо притвориться железкой или трубой. Тогда будешь пахнуть, как всё кругом. Крысы не любят железного запаха, а на человеческий запах они идут стаями. Они привыкли жрать людей.
Господи, подумал я. Кошмар наяву, от которого не проснуться. Червем внутри зашевелился страх. Павлик...Павел вдруг спросил, чего я боюсь. Нельзя бояться. Крысы это очень хорошо чувствуют. Я уже хотел обозвать его сопляком, но вспомнил, что он и его друзья спасли мою жизнь и моё время.
Едва уловимый шорох. Сердце прыгает к двери вслед за огоньками свечей.В каморку протиснулись гуськом восемь человек. О да, мой язык забыл слово "ребенок". Мой язык в тот момент забыл почти все слова. Один из восьми подошел и сказал, что он Петр, и теперь нас двенадцать. Спросил, как моя нога.
Я на ощупь трогаю колено, обвязанное свежей... мокрой еще... крысиной шкурой! Петр говорит , что я теперь здоров. Сквозь сжатую ладонь бормочу ему, что это не люди, а психи. Петр садится рядом и начинает со мной говорить. Воробей рвет остатки моего паспорта. Свечи, одиннадцать серьезных чумазых ликов, и я уже наполовину знаю, о чем скажет Петр.
Ему четырнадцать, он старший. Но теперь старший я, потому что мне..? семнадцать, и это хорошо. Они выведут меня на поверхность, а я научу их, как жить там, на земле. Они привыкли здесь, но на верху лучше и нет крыс. Крысы умные. Скоро соберутся вместе и убьют нас. Через люк нельзя. Он завален плитой. Мы под обломками дома. Шкура на ноге-правильно. Шкуры убивают наших микробов, и еще они отпугивают живых крыс. Крысы умные, но боятся смерти. Мне дадут палку и каску. И Павлу дадут каску. Без каски опасно.
Приехали. Мама мыла раму. Просто ходячий букварь. Давно вы здесь, говорю. Взглядом ловит свечу. Да. Несколько месяцев. Наверху были девять раз. Воровали огонь. Знают много путей за город. Идти лучше под землей, пока возможно. В городе опасно. Все горит, и светятся камни, железо. Асфальт...
Так. А пища? Теплый мозг. Хватаешь гадину за хвост и башкой о стену. Мозг почти не пахнет. Ну, или кровь еще, если крыса молодая. Великолепно. Орлы. Меня сейчас вырвет. Эти гномы видят радиацию...и я теперь один из них.
Петр спрашивает, можно ли ему остаться на время старшим. Я не смогу принимать решений здесь, под землей. Я пока еще не знаю, куда вести людей, а он знает.
Людей...я тупо уставился на мальчишку, у которого шрам во всю щеку, и начинаю верить, что мы-люди. Мы все-таки люди, не смотря на крысиную кровь, заразившую нас только одним вирусом-ясновидения. И начинаю верить, что смогу высасывать из крыс теплые их мозги, чтобы знать, как убивать этих тварей с одного удара.
Еще несколько часов назад я хотел подохнуть, никому не нужный, больной, кишевший микробами и ненавистью. Теперь я буду жить, потому что моя жизнь и моё время нужны людям. Этим маленьким людям, которые назовут меня Крысоловом, которые нуждаются в моей силе и моем разуме. Человеческом разуме. Я верю... нет-знаю: они отведут меня на поверхность через запутанный лабиринт подземных коридоров, а я покажу им землю, где не светится асфальт.
Будем искать других людей. Я знаю, что где-то есть люди, которые успели спастись. Их много. Мы будем вместе. Рано или поздно все люди будут вместе. А люди всегда сильнее крыс. Мы истребим этих тварей. И доберемся до тех, кто хотел отнять у нас жизнь, время и самое главное-имя Человека.