Трель стала исходить от маленькой бело-зелёной коробочки с большой стрелкой, указывающей на цифру восемь. Мальчик, лежавший в кровати, недовольно завертелся и хотел было дотянуться до будильника, но расстояние не позволяло, от чего он что-то проворчал сквозь зубы и поднялся. Он приподнялся и нажал на кнопку, затем сел с подобранными коленями и замер, опустив голову. В данной позе он просидел пару минут, пока в комнату не ворвалась няня, извещая о начале дня. Она вихрем пронеслась по комнате: подняла разбросанные с вечера мальчиком вещи, аккуратно сложил их в стопку; слетала к шкафу, достала оттуда чистые вещи и аккуратно положила на край кровати; подлетела к окну и раскрыла шторы, впустив внутрь истосковавшийся по дому солнечный свет.
- Ну же, ну же, - обратилась она к мальчику, - иди умываться, через пять минут будут подавать завтрак. Сегодня твои любимые злаковые лепёшки, - улыбнулась няня.
На мальчика последние слова не произвели ровным счётом никакого эффекта. Он недовольно фыркнул и стал спускаться с кровати, пытаясь затолкать маленькие ножки в тёмно-синие махровые тапочки с тиграми. Няня и тут подоспела: всунула ножки в тапочки. И мальчик медленно поплёлся в ванную комнату, дверь которой захлопнулась прямо перед лицом его старшей сестрой.
- Сара опять здесь! - чуть не заорал он.
Сразу же подоспела няня:
- Сара, детка, давай мы братика впустим сначала, а потом ты уже сама?
- Нечего было рассиживаться в кровати, когда будильник прозвенел, в следующий раз будет знать! - и данная картина повторялась изо дня в день, ни даже не пытаясь быть изменённой с чьей-либо стороны. Практически всегда один и те же слова. Словно это был заученный спектакль, повторяющийся ото дня ко дню для зрителей.
- Она опять! - раздосадовано шёл мальчик обратно в свою комнату.
- Ну не переживай, Джонни, она скоро выйдет, потом ты пойдёшь.
- Почему я не могу войти туда первый?
- Потому что ты слишком поздно встаёшь, мой хороший, - ласково улыбалась няня.
- Няня, а почему ты постоянно так улыбаешься мне?
- Дурачок, - вновь расплылась на её лице улыбка, - как же, по-твоему, мне нужно любить тебя по другому?
- Но ты ведь не мама, зачем ты меня любишь? - не унимался Джонни. - Ты любишь меня потому что папа даёт тебе деньги?
- Нет конечно, ты что, радость моя, я люблю тебя потому, что я не могу тебя не любить. Но я люблю не так, как любит тебя мама, а как няня. Мы, няни, мы любим детей по-особому, по-своему.
- Это как? - выразилось удивление на лице Джонни.
- Ты ведь любишь Санту?
- Конечно, все его любят.
- А маму свою любишь?
- Ещё бы, больше всего на свете!
- Так вот: я люблю тебя так, как ты любишь Санту, - улыбнулась она вновь.
В коридоре хлопнула дверь - Сара вышла из ванной комнаты.
- Иди, засоня, - крикнула она брату, и тот незамедлительно направился в ванную.
Когда Джонни спустился вниз, то в столовой за длинным столом уже сидели все, кроме него.
- Как всегда, - сказал Джек, чьё место было как раз рядом с Джонни, чуть правее. - Ты можешь хоть раз прийти вовремя?
Виноватый, Джонни направился к своему большому стулу, на который он взбирался при помощи специальной коробки. Ноги его значительно не доставали до пола, от чего он пользовался моментом и болтал ими, порой даже сам того не замечая, за что постоянно на него сыпались горы упрёков. Сейчас он на удивление сидел смирно. Он сидел по самому краю, левее от него сидел брат - Джек, старший в семье, но не самый умный, потому как в свои двадцать семь лет он так нигде и не выучился и работал слесарем в автомастерской, называя это своим призванием. Отец его призвания не принимал, потому и сажал подальше от себя, чтобы лишний раз не видеть "сына-неудачника". Ещё левее сидела Сара, она считалась в доме большой умницей и была всеобщей любимицей, поскольку кроме изучения четырёх иностранных языков параллельно она занималась бальными танцами и кроме всего этого увлекалась плаванием и слыла самой красивой девушкой не только своего выпускного класса, но и всей школы. Отец любил её больше других членов семьи, разочарованный в сыне, он, рассчитывал на Сару, как на продолжательницу своего рода. Саре очень льстило подобное отношение к себе и частенько она этим пользовалась, особенно когда устраивала девичники; и когда разбушевавшимся девицам не хватало одной комнаты, они спускались этажом ниже и выгоняли Джека прочь (это даже делалось не от того, что комната Джека была больше, а потому что хотелось позабавиться над ним, как над "главным отцовским разочарованием"). И никак нельзя было вернуть себе комнату, потому что "Сара сейчас отдыхает со своими подругами, ей необходимо отдохнуть и расслабиться после проведённой недели". Если дети сидели слева от отца, находившегося во главе стола на стуле с высокой резной спинкой, обитой тканью, то по правую сторону сидела мать, гордая и властная женщина, мало уделявшая времени домашнему хозяйству и детям, скидывая это на плечи няни, домработниц, поваров и прочей прислуги. Вид она имела всегда недовольный, никто не знал почему, но все принимали это как должное, иначе и быть не могло. Проводила она все свои дни за устроением крупных вечеров, не всегда они проводились в собственном доме, больше - старалась для чужих, за что получала много бонусов в виде приглашений на крупнейшие светские мероприятия города, где обретались новые знакомства, которые, по её мнению, "в будущем обязательно пригодятся", но шли годы и ни одно из знакомств не пригаживалось. С детьми практически никогда не разговаривала, считала неуместным для своей персоны говорить с "недоростками", пусть и выношенными в собственной утробе.
По центру стола сидел хозяин - отец. Его мнение уважалось в доме более других, никто не смел перечить, никто никогда и не пробовал даже - сильно уважали. Не знают, за что уважают, но знают, что так нужно. Чем занимался отец - никто не знал, никто и не спрашивал, потому что дом всегда был в полном довольстве, всегда всего было вдоволь. И самое удивительное: ни разу отца не видели прогуливавшемся по дому, каждый раз, как спускались в столовую, он уже там сидел, на своём излюбленном стуле, держа в руках свежий номер газеты. Заприметив шаги первого спускающегося, он отводил газету в сторону, взглядом исподлобья, с очками на носу, встречал нарушившего тишину шумом шоркающих ног по ворсистому ковру и продолжал чтение. Во время общих обедов он похваливал Сару, негодовал на Джека и изредка посматривал, но ничего не говорил юному Джонни. Каждый совместный завтрак, обед и ужин проходили в полнейшей тишине, слышны были лишь отчётливые шаги официантов, подносивших блюда на блестящих эмалированных алюминиевых подносах, накрытых такой же отражающей своею поверхностью круглой крышкой. Блюда ставились, съедались и уносились. Они всегда были на разнообразные вкусы, но маленький Джонни чувствовал, что это разнообразие ни к чему, однако всегда оно было. Ему было всего десять лет, а интересы его были куда выше, чем у его брата и сестры, он пытался заглянуть туда, куда не может заглянуть никто: куда-то очень глубоко, а куда, он и сам не знал.
Молчанием орошался воздух, как и всех предыдущих, так и сегодняшнего завтрака. Неожиданно для всех (что отец даже передёрнулся, когда подносил кусок ветчины на вилке ко рту) Джонни спросил:
- А почему мы всегда молчим, когда едим? - И где-то вверху раздался тонкий звук, похожий на звук оборвавшейся струны.
Сидевшие за столом растерялись, казалось, они и звука не услышали, а услышал его только Джонни. Отец заёрзал, потянулся за газетой, а мать, после некоторой паузы, сделала вид, что не услышала вопроса, как не услышали его и брат с сестрой.
- Так почему мы всегда молчим? - спросил он вновь.
Тут с лицом кобры шикнула на него мать:
- Не мешай отцу думать! Когда он ест и читает, он всегда думает и соображает, как заработать деньги.
Завтрак закончился. Все разошлись. Отец один только оставался с газетой в руках, когда Джонни задержался как можно дольше, надеясь увидеть, выходит ли вообще он из столовой. Не дождавшись этого, он заметил тяжёлый взгляд из-под очков на себе - нужно было срочно удаляться.
Поднявшись наверх, Джонни увидел в своей комнате няню, вытиравшую пыль с подоконника и державшую в руке небольшой цветочный горшок.
- Скажи, няня, -сказал он, - а для чего нужны деньги?
- Малыш, - поставила она горшок на окно и приступила вытирать новый участок, - деньги нужны для того, чтобы ими расплачиваться, чтобы что-нибудь покупать, без них нам будет сложно. На них можно купить еду, которую ты кушаешь.
- А обязательно покупать самую дорогую еду?
- Нет конечно! - засмеялась она. - Вся еда одинакова, порой даже самая дешёвая еда бывает полезнее, чем самая дорогая, просто она может быть не такая вкусная. Вот и вся разница.
- А одежда? Она тоже должна быть дорогой?
- И одежда, дорогая одежда выглядит красивее, и всего-то.
- Бумажки... - задумался вслух Джонни. - Значит, чтобы съесть яичницу с беконом я должен давать бумажки? Но яйца и мясо сделаны не из бумажек, почему тогда я должен их давать за них? Почему я не могу просто пойти и взять? Без всяких бумажек?
- Глупыш, - ласково подошла няня и потрепала короткие светлые кудри на голове мальчика, - чтобы что-то взять, нужно сначала это сделать. Как ты можешь взять яйца, если у тебя нет кур? У других ты брать не будешь, потому что это будет воровство, а своих кур у тебя нет. Что тогда делать? - тогда нужно идти зарабатывать "бумажки", за которые тебе эти яйца и дадут. Вот так вот.
Джонни ничего не ответил, а только попросил няню выйти и закрыть за собой дверь. Та покорно выполнила требования. Мальчик лежал и смотрел в потолок, всё казалось ему каким-то странным и неправильным. "Оно должно быть не таким, - думал он, - оно должно быть другим. Странно всё: я молчу и получаю деньги, а за это няня меня любит. Она любит меня, потому что у меня есть бумажки?" Внезапно раздался ещё один тонкий звук, схожий с порванной струной где-то на чердаке. Мальчик не обратил внимания на этот звук, потому что счёл его разумеющимся. Он лежал и продолжал думать, но никак в его голове не могло уложиться всё, о чём он думал. Так дошло время до обеда, а потом и до ужина. И всё оставалось по-прежнему, Джонни молчал за столом и был одариваем любовью няни у себя в комнате. Стоит только выйти за её пределы, как любви больше не становилось, вокруг устанавливался странный шёпот, похожий на голоса, и тут же затихал. Наконец и вовсе стемнело, наступила пора ложиться спать.
Любопытный и странный мальчик, как только дверь захлопывалась за няней, включал неяркий ночной светильник и устремлял свой взгляд вверх, в потолок, где пытался разглядеть что-то новое для себя. В голове его мешались мысли и он засыпал. А в это время высоко над домом, одна за одной, рвались нити кукловода над куклой сладко спящего мальчика.