Расскажу, как я умер, а то потом нам будет не до того. А в нашей истории это важно. В тот день, таща с Максом диван, я не мог и представить важности обстоятельств своей смерти.
Меня сбила машина - по моей же собственной глупости.
Я возвращался со свидания. За семь минут до моей гибели мы с Оксаной сидели на скамейке и целовались. Я был не на высоте: мне всё казалось, что целуюсь я ужасно, а главное, не с тем человеком - хотя по Оксане я сох всю четверть (с тех пор, как её перевели в нашу школу). Пацаны в моём классе сохли вместе со мной, и когда её выбор пал на меня, мне это жутко польстило. Ну ещё бы: мои друзья хвастались амурными подвигами (хотя часто это был пустой трёп), а в моём "послужном списке" были лишь поцелуи с Катей - дочкой наших соседей. И дальше поцелуев у нас с ней не дошло.
(Ой... тут вы меня поймали - ну или я поймался сам. Всё верно, я умер девственником. Увы и ах).
Ну а что до Оксаны, то её я счёл девушкой моей мечты. Она ведь как будто с картинки сошла: голубые глаза, чувственный взгляд, чистая светлая кожа, волнистые волосы - лишь чуточку темнее, чем у Дейенерис Таргариен, а грудь и бёдра... нет, я их не измерял, но при таких данных и на корону Мисс Мира не грех позариться. В общем, я резво включился в марафон "завоюй новенькую" - и неожиданно в нём преуспел.
Итак, свидание. С ним всё было стандартно - кафе-кино. И тогда-то я понял, что девушка моей мечты сидит сейчас где-нибудь за партой/чаем/планшетом, чем угодно ещё, но никак не рядом со мной. Я сам виноват был в своей ошибке, но отступать уже не мог - да и не очень-то хотел: не забывайте, бёдра-грудь и всё такое... Просто я получил не совсем то, чего ждал.
Вышло всё как-то бестолково, хотя внешне романтично: заснеженный двор, скамья (уж не знаю, кто её расчистил) и "снег на проводах", как в старой песне. Мы стали целоваться. Должен сказать, я тогда вспомнил историчку - та обожала нас учить, и не только истории: мол, вступайте в отношения лишь с тем, кто вам дорог, а не то пожалеете. Я до сих пор в это не верю, но и чушью считать перестал - как раз из-за "свиданки" с Оксаной. Наши с ней поцелуи можно назвать одним словом: мокрос... и плевать, что такого слова нет. Это был мой стыд и позор, и позвольте мне об этом не вспоминать.
Оксана притворилась, что ей понравилось, а я при плохой игре сделал хорошую мину. Проводил её до дома, и мы расстались. Если честно, я был рад, что всё на этом закончилось - хоть и скорбел, что не заценил бёдра-грудь.
Видимо, у меня был стресс... Переходя через дорогу, я не смотрел по сторонам.
Это случилось у магазина "Кудесник" - и я до сих пор помню его алую вывеску. Свет фар и рёв двигателя развернули меня вправо, а затем был удар - а точнее, даже два: бампером в ноги и лбом о ветровое стекло. В моей шее что-то хрустнуло. Меня подбросило, а вывеска так и осталась перед глазами: слово "Кудесник" с полустёршейся "у". Грязно-красные буквы на сером фоне. Изъян декораций в преждевременном финале спектакля.
Радовало лишь одно: занавес опустился без боли.
Хотел бы я сказать, что очнулся в больнице, но я не очнулся... По крайней мере, в том виде, в каком был раньше. Вместо этого я очутился в Общаге.
Про Общагу можно говорить бесконечно.
Начнём с того, где она находится. Она находится в Нигде, а точнее - в нише, а ещё точнее - в обустроенном Ангелом не-пространстве. Но до ниши и Ангела мы ещё дойдём. Пока просто запомните: есть Нигде, которого нигде нет. В Нигде есть Общага, где обитаем мы - застрявшие (и тут вряд ли применимо слово "живём").
Однако входим мы в Общагу из вполне конкретного места.
Возможно, вы слышали про Гремячую башню; если нет, то поверьте, она легендарна - и легенд о ней столько, что хватит на книгу. С берега Псковы (есть такая река, если вы вдруг не в курсе) башня выглядит ладьёй шахматиста-великана в густой зелени деревьев - или просто на их фоне, если чуть отойти. А зимой башня мрачна, как маяк на утёсе, склеп на кладбище и темница времён средневековья; порой кажется, что из неё полетят стрелы.
Помните царевну из пушкинской сказки, "вечным сном" спавшую в хрустальном гробу? Так вот, по слухам, Пушкин вдохновлялся легендой о заточённой в Гремячей башне княжне, которую могла рассказать ему няня - небезызвестная Арина Родионовна. А легенда та гласит, что в подвале Гремячей башни - одной из немногих уцелевших башен Псковской крепости - спит заколдованная княжна, а рядом лежит охраняемое нечистью золото. Получит его тот, кто княжну разбудит, для чего нужно читать псалтырь (по одним данным, семь дней, по другим - целых двенадцать). Кто и зачем княжну заколдовал, фиг поймёшь - легенд много, и везде всё по-разному; в некоторых и вовсе сказано, что её не заколдовали, а замуровали. Другие байки повествуют о князе, которого тевтонские рыцари взяли в плен и тоже заточили в башне. Так что неясно, кто и чем в ней гремит - то ли бочки со златом, то ли призрак князя цепями.
Но не буду вас запутывать - Гремячей башню зовут не поэтому. Ничего в ней не гремит, не звенит и не стонет. Самое жуткое в её нутре - это окурки да осколки бутылок.
Вот за башней и расположен вход в Общагу.
Там всё выглядит так, что хоть хоррор снимай... особенно в мрачный осенний день. У местных развалин порой бродят туристы, но в целом здесь тихо. Моим соседям по Общаге тут нравится, а мне... Не то, чтобы очень, но я привык.
Итак, Общага. Мой дом последние два года. Место, куда мы тащим диван.
Чтобы попасть туда, нужно... хотя нет - я не буду говорить про Общагу: лучше я вам её покажу.
Но прежде представлю своих соседей, без которых бы не было этой истории. Скоро вы в этом убедитесь.
Короче, знакомьтесь:
Кошатница.
Коршун.
Палыч.
Бабуля.
Близняшки.
Макс... хотя с Близняшками и Максом вы уже почти знакомы.
Со мной нас восемь. Мы - обитатели Общаги, застрявшие среди живых. Единственные призраки города Пскова.
Так я думал в тот вечер, когда очутился в Общаге - и ещё долго на сей счёт заблуждался.
Хотя стоп.
Погиб-то я вечером, но в Общагу попал утром. Что было ночью, я не знаю; может, ничего и не было. Или в ту ночь моя душа - то есть теперешний я - пребывала в том месте, о котором мне не следует помнить.
Мои посмертные воспоминания начинаются с Нигде.
В Нигде было серо и тихо. Я шёл в этом "серо" и слушал это "тихо", где отсутствовали даже звуки шагов. Шёл не вверх и не вниз, не вперёд, не назад, не влево и не вправо - с какого-то перепугу я шагал сразу во все стороны. И не спрашивайте, как такое возможно.
Потом Нигде стало меняться.
Оно стало холлом из моей школы - тот возник в один миг: мраморный пол, пара кожаных скамеек, цветы в кадках. В углу - триколор, на колоннах - зеркала. Стенд пестрел расписанием и всякими памятками, которых я в жизни - в смысле, при жизни - не читал.
Почему-то мне не было ни капельки страшно. Нет, я не Рэмбо, но в то утро не боялся; вместо этого подумал...
- Надо же... А все болтают про тоннель и какой-то там свет...
Я так подумал - а кто-то сказал. Прямо у меня за спиной.
И тогда я впервые увидел Кошатницу - сразу, как только обернулся.
Она стояла за моим левым плечом. Бледная, с большими глазами, в которых чувственность и вызов сочетались друг с другом. Её каштановые волосы пребывали в беспорядке... В пикантном беспорядке, дерзко просившемся на портрет.
- Портрет?... - спросила она. - Ой... кажется, это были твои мысли.
Забегая вперёд, скажу: застрявшие и впрямь могут улавливать мысли (и живых, и друг друга). Но тогда я о её словах не подумал... зато подумал, что её джемпер подходит к её глазам. Джемпер был тёмно-зелёный, глаза - карими, но они как-то сочетались. Юбка-колокол (не удивляйтесь моим познаниям в женской моде - я рос с сестрой, и скоро вас с ней познакомлю) пестрела кемономими: анимешными девушками с кошачьими ушками. А ниже темнели ботфорты-чулки в тон вязаному джемперу.
Полагаю, всё это - последнее, на что стоит глазеть после смерти. Но я глазел.
Затем стали появляться остальные: наши будущие соседи... Те, кого тоже "забросило" в Нигде. Меня их появление не удивило, как, впрочем, и появление Кошатницы: раз тут очутился я, то почему бы не очутиться кому-то ещё - ведь на моей скромной персоне рабочий день старухи с косой не закончился. Мало того - я словно знал, что появлюсь тут не один... А факт собственной кончины огорчил меня не больше, чем разбившийся днём раньше стакан: ну разбился и разбился, с кем не бывает...
Ну умер и умер.
Вот такие вот странности.
Итак, остальные.
Усатый старик, возникший у скамьи справа, тут же на неё сел. Толстый, в клетчатой рубашке, с добрым морщинистым лицом. Его внешнюю душевность портил только похмельный взгляд.
Этот старик - Палыч.
Ближе к окну возник мужик средних лет. Загорелый, худой. Он стоял и озирался с непонятным сарказмом, словно мысленно решая, рассказать анекдот или дать кому-нибудь в морду.
Этот мужик - Коршун.
У стенда застыли Близняшки, чуть дальше топтался Макс. Все трое были растеряны. Сёстры вертели головами, явно недоумевая, как их сюда занесло.
Думаю, понять их можно: мы не каждый день умираем.
Рядом с колонной стояла пожилая женщина. Полная, с колючим взглядом. Но эта "колючесть" мне показалась напускной.
Эта женщина - Бабуля.
Вот уж кто меня потряс - в первую очередь прикидом. Чего стоят одни туфли с серебристым декором; как она смогла обуть в них свои ноги-тумбы?! Да ещё и не упасть на таком каблуке?..
Ладно, бог с ними, с туфлями - но платье... Чёрно-серебряное, как будто для карнавала. Ещё были шарф (атласный, с блёстками), шляпа с пером (оно тоже серебрилось) и серьги-капли - не в тему алые.
Секунд десять мы все друг на друга глазели, а дальше начался театр абсурда.
Усатый старик, прокашлявшись, представился:
- Леонид Павлович Ерёмин. Шестьдесят семь лет, погиб в результате несчастного случая, - приподнявшись со скамьи, он в шутку раскланялся. - К вашим, как говорится, услугам.
И я вдруг понял, что не страшно не только мне: мы все были растеряны, но не более того. Да и эта растерянность с масштабом происходящего не вязалась. Не то чтобы я знал, как ведут себя души, едва попав на тот свет, но мне всё-таки казалось, что летальный исход достоин большего, чем наше краткое замешательство.
Самым нелепым было то, что нам сразу приспичило друг с другом знакомиться - будто гостям на застолье:
О причине своей смерти она умолчала и с тех пор ни разу об этом не заикнулась.
- Коршун, - сказал Коршун. - Это не кличка, а фамилия. Зовут Сан Саныч. ДТП.
- Максим, - Макс замялся и неохотно добавил: - Я с лестницы упал...
Бабуля прежде, чем представиться, коснулась шляпы. Её брови взметнулись: она явно удивилась наличию шляпы на своей голове. В тот момент мне стало ясно, что при жизни она так не выглядела.
Не хотелось уточнять, что меня сбила машина - та неслась как болид, но я ведь даже по сторонам не смотрел. Ротозей, вот кто я.
Настала очередь Близняшек. Одна из них (я их тогда не различал) вышла вперёд:
- Я Рита, а это Света, моя сестра. Мы... тоже... дэ... - раздался всхлип, грозивший перейти в рёв. - Дэ... дэтэпэ-э-э-э-э!
Рёв не заставил себя ждать. Света обняла сестру, и та сквозь плач зачастила:
- Мы же сзади сидели, а та машина, она... она в нас спереди врезалась... А мама с папой сидели впереди... значит, они тоже погибли?.. Так почему же их тут нет?
И вот тут я с какого-то перепугу сказал:
- Потому что они не застряли.
До сих пор не понимаю, как меня осенило - но точно знаю: слово правильное.
"Застряли".
Так мы с тех пор и говорим.
За Ритой разревелась Света. Остальные растерялись, кроме Бабули:
- Не нужно плакать, - сообщила она. - Скоро нас ждёт Божий Суд, и вам обеим будет дарован рай. Знаете, что сказал про детей Иисус?
Рёв Близняшек утих, и вдохновлённая Бабуля закончила:
- Он сказал: пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие.
"Супер, - вздохнул я про себя, глядя на зарёванных сестёр. - Надо думать, они теперь запляшут от счастья".
Макс снял очки, будто желая стряхнуть морок.
- Постойте, какой рай? - он нервно обвёл всех взглядом. - У всего происходящего должно быть рациональное объяснение. Нам просто надо сесть и во всём разобраться.
- А чего тут разбираться? - Палыч встал со скамьи. - Мы все откинулись. Дали дубу, отбросили копыта, сыграли в ящик.
- Прикусили бы вы язык, - укорил его Коршун. - И вы, уж извините, тоже, - он покосился на Бабулю: - "Ждёт Божий Суд", "дарован рай"... кто же так детей успокаивает?
Он отвёл Близняшек к скамье и усадил. Палыч пристыженно признал:
- Да это я спьяну... А вы, девчонки, не кисните - чего зря реветь-то? От смерти, как говорится, не откосить, она сама с косой...
Света вновь начала плакать. Палыч сконфузился и под ледяным взором Коршуна замолчал.
- Интересно, - подала голос Кошатница (очень кстати тем самым разрядив обстановку), - мы пить и есть ещё можем? Жутко пить хочется... - поглядев куда-то влево, она добавила: - Там должны быть пачки с соком.
- Где? - я проследил за её взглядом. Кошатница смотрела на окно, за которым серела пустота.
- Ну там... На нижней полке, за барной стойкой.
"За какой ещё стойкой?" - подумал я.
- За какой стойкой? - спросил Макс.
- Да ну вон же... - указала Кошатница на окно.
Коршун многозначительно присвистнул.
- Ерунда, - сказал Палыч. - На тех полках сока нет - там только водка и коньяк.
Коршун присвистнул ещё раз.
- Погодите... - проронил Макс. - Мы сейчас по-вашему где?
Спросил он это у всех сразу - и я смекнул, к чему он клонит.
- В школьном холле, - сказал я. - Школа номер шесть... Я в ней учился.
- Да какая ещё школа? - изумилась Бабуля. - Мы же в холле поликлиники... Я тридцать лет в ней проработала! Я, между прочим, ветеран труда!
- А мы разве не в кафе?.. - растерялась Кошатница. - "Манга", кафе для анимешников...
Свою лепту внёс и Палыч:
- Не в кафе, а в баре, - сообщил он. - Бар "Абордаж", самый лучший на Юбилейной. Стирили... стилири... стилизован под кают-компанию корабля.
"Хорошо хоть на слове "корабля" не запнулся", - подумалось мне.
Коршун в третий раз присвистнул.
- А я тоже холл вижу, - признался Макс. - Только наш, универский...
- Студент? - спросил Палыч.
- Преподаватель, - бросил Макс с лёгкой обидой. - Второй год преподаю...
- Преподавал, - уточнил Палыч.
Под бичующими взглядами он отошёл - причём по странной траектории, обходя несуществующую для нас мебель.
- Ни хрена себе... - прошептала Кошатница.
- Девочки, а вы что видите? - спросил Коршун у Близняшек. Всем уже было ясно, что и он видит что-то своё.
- Игровой центр... - всхлипнула Света. - Мы туда ходим по субботам...
Рита кивнула и указала на стену:
- Вон там батут - мы недавно на нём прыгали. А ещё у них игровые автоматы, бассейн и лабиринт.
- С большими кубиками, - Света глянула вниз. - Мы сейчас на них сидим.
Наступила тишина.
Я глядел на скамью, где сидели Близняшки. Интересно, что видел Палыч? Наверное, диван из бара. Кошатница - диван в кафе. Бабуля - стулья в поликлинике.
Глядя на одно и то же, мы видели разное. Почти как при жизни.
Макс вдруг прошёл сквозь кадку с цветком, у которой я стоял; вообще-то (мы узнаем это позже) сквозь предметы ходить в Общаге нельзя, но фишка в том, что для Макса тут не было ни цветка, ни кадки. А я чувствовал запах, идущий от листьев.
- Давайте выйдем, - сказал Макс. - Выйдем и посмотрим на это место снаружи.
И мы вышли - каждый через свою дверь.
Арка из маков на чистом снегу... Просто арка без стен, на заснеженной поляне - совсем рядом с Гремячей башней.
Вдоль невидимых опор и невидимого свода вьются стебли цветов. Лепестки их пребывают в абсолютной неподвижности, рыльца скорбно темнеют в алых бутонах... Сумрачно хмурятся, словно дырки в кровавых ранах.
Из таких вот алых маков состояла вся арка, сквозь которую мы вышли: семь дверей обернулись одним выходом.
Мы стояли и молча смотрели на арку.
Снег был по обе её стороны - даже там, откуда мы явились. Но мы знали: вновь пройдя под её сводом, мы окажемся в сотворённом нашей памятью месте. В одном помещении с семью разными масками.
Мы глядели на цветы, боясь шевельнуться. Только Бабуля один раз перекрестилась.
Падал снег, но нам не было холодно. Снег будто с нами говорил... Слал нам мысли, притворившиеся стылыми хлопьями.
Мы всё поняли, не сговариваясь: по какой-то причине нам предстоит тут остаться. Может быть, временно, может быть, навсегда.
Терпеть друг друга, как жильцам общежития.
Как в общаге.
Слова автора: с другими работами автора (и с этой тоже) можно ознакомиться здесь: https://author.today/u/potemkin