Потоцкий Алексей Сергеевич : другие произведения.

Полёты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Произведение (да-да, произведение! Наконец-то я могу применить это слово к своей "писанине") написано в связи с впадением автора в апатию, рассуждению о месте человека в истории и жизни. Надеюсь, эта вещь вам понравится куда больше всех моих предыдущих.
   'Вжжж' - засвистели осколки и врезались в верхний край бруствера.
  - Голову ниже! - крик старшины заставил Савельева повернуть голову. В тот же миг по его каске ударил осколок, а затем на него навалился сосед.
  - Ты что оглох, баран?! - кавказец зло хлопнул подзатыльник по каске и прижал его к дну окопа. Снова удар, взрыв. Кавказец обмяк, и по спине Савельева заструилась теплая струйка крови. Протяжный свист и удар. Звон в ушах держался около нескольких секунд, но Савельев выбрался из-под обмякшего тела и лихорадочно нашарил в пыли свою винтовку. Он тряхнул головой и попытался нащупать пульс у кавказца. Горец был контужен, гимнастерку сверху распорол осколок. Савельев ощутил пульс и стал звать санитаров. Сердце его лихорадочно билось, мысли путались, потому руки сами жили своей жизнью, спасая еще и чужую. Его одолевала злость и, тем не менее, он не мог начать думать в принципе. Мысли роились вокруг головы словно пчелы, но поймать удавалось лишь их обрывки. 'Я солдат. Санитары. Где санитары? Налево и прямо. Как меня зовут?...'. Его легкие, казалось, выплескивали не воздух, а вулканическую лаву, воздух горел. Кавказец пошевелился, но Савельев продолжил тянуть его в сторону санитаров. 'Успеть до атаки. Пока не началась атака!' - думал он. Подбежало двое: девушка в подпоясанной туго гимнастерке, словно в корсете, на который сверху накинули грубую рубаху, и двое парней в каких-то робах. Они молча приняли раненного и потащили его куда-то в тыл. Савельев бросился к краю окопа и тут же отпрянул: на бреющем пролетел один 'мессер', полоснув по окопам пулеметной очередью. Когда он несется на тебя, трезвый расчет уходит и накатывает животный страх перед диким ревом мотора и пламенными вспышками орудий. Все пригнули головы, и тут же несколько выстрелов было сделано вслед самолету. За оврагом раздался треск орудий ПВО, которые были тщательно замаскированы и стояли близко к позициям, так что 'мессер' напоролся на них совершенно неожиданно. Через пару минут от пилота ничего уже не осталось: он потонул в кровавом месиве из мяса и груды металла.
  Савельев быстро стер пыль с СВТ и сплюнул от злости. Если не повезло, то от его винтовки толку в бою как от весла. Благо, их стали снабжать автоматическим оружием. Пусть оно и не такое точное, но зато благодаря граду пуль сдерживает натиск. Особенно он полюбил автоматы в Сталинграде, там они были более чем незаменимы.
   Сталинград. Во главе отряда его штурмовой группы стоял Сергей - старый ветеран Первой мировой. Официально он не был назначен, но даже замполит спорить не стал, когда Сергей стал отдавать команды в его присутствии. Авторитет фронтовика признавали все, так что с повышением звания в штабе хоть и не спешили, а вот в отряде к нему давно уже относились с должным уважением. Группа их была одна из первых, сформированных в Сталинграде, поэтому мало кто из них остался в живых. На боевом опыте ее проводилось формирование и обучение новых групп, но Савельева в это время штопали в госпитале.
   Тогда он и написал свое первое стихотворение, опубликованное во фронтовой газете. Затем стал писать еще и еще, его стихи пользовались огромной популярностью. Однажды к нему пришел один из корреспондентов.
  - Здравствуйте, Павел Егорович. Меня зовут Николай. - человек без левой руки и с мягким по-отечески лицом, присел на край койки.
  - Здравствуйте, Николай, очень приятно. Это ведь вы мне писали, верно? - с волнением ответил Савельев.
  - Да, так и есть. - он мягко улыбнулся. - Видите ли, редактор очень заинтересовался вашим талантом. Скажите, вы давно пишите?
  - В школе писал стишки для стенгазеты, когда в комсомоле был - тоже. Партбилет получил только на фронте. На украинском это моя первая попытка написать, но в целом из меня поэт не самый лучший, не говоря уже и о прозе. - он вздохнул и дотронулся к ране на лице, потрогал швы на брови. - Я знаю зачем вы пришли. Я вам тогда написал, что не согласен, и сейчас тоже скажу.
  - Но вы после ранения! Мы вам предлагаем более важную и ответственную работу. У вас будет возможность проявить себя куда больше, нежели вы могли бы это сделать на фронте. Вы знаете, что нам удалось выбить немцев из Харькова? Вы могли бы первым вьехать в город, написать о людях, написать про оккупацию, про зверства, про подвиг наших соотечественников. Вы ведь талант! Я не понимаю, почему вы не хотите.
  - А я вам скажу... - Савельев с трудом облокотился на руку и, после долгой паузы, глядя в глаза Николаю, прошептал со слезами, - Я не могу, понимаете, не могу! Я тоже не стальной, вы ездили на передовую, входили в города, как вы тут рассказываете? Да я в первый раз чуть с ума не сошел! Обгоревшие трупы, дети в ямах уже почти разложившиеся... Вырезанные селения, убитые, истерзанные, трупы во льду на морозе в бочках! Вы знаете что они там творят? Неужели это люди? Я не могу, не хочу, не смею. - Савельев заплакал. Его тело содрогалось и гость себя почувствовал очень неловко. Санитарка, которая увидела это, кинула на Николая испепеляющий взгляд. Она жестом приказала ему встать и села не его место. Кажется, ей было лет 15 или 16, она присела и положила руку на плечо Савельева. Савельев всхлипывал, а она поглаживала его механически, глядя в пол. Корреспондент решил выйти и подождать за дверью. Он прошел мимо десятка коек, где лежали другие раненные и вышел в небольшой узкий коридор. Постучав носком сапога по полу, нервно огляделся и, заметив табурет, схватил его, подвинул к себе что бы сесть поудобнее. Мимо прошел санитар и Николай окликнул его:
  - Эй, товарищ, извините, здесь можно курить?
  - Нет, на территории госпиталя это запрещено. - с сожалением ответил ему худой парнишка. - Пойдемте на воздух к воротам, я тоже курить хочу.
  - Да, пожалуй.
  Они вышли.
  
  В одном из домов им удалось завладеть подвалом и вторым этажом, первый пока был забаррикадирован, но у осажденных, кажется, не было шансов выбраться. Третьего этажа как такового не было, лишь груды кирпича, но там сидело несколько снайперов. Связка гранат решила проблему и здесь. Вход на первый этаж был пробит танком: из-за плотного огня ранило одного наводчика, и от пушки пришлось отказаться. В пролом полетела связка гранат, тут же после взрыва в дом забежало несколько бойцов. Савельев сделал кувырок и очутился в соседней комнате на полу, лежа на животе, с автоматом наизготовку. Оглушенный немецкий солдат сидел на полу и лихорадочно шарил руками в поисках оружия. Савельев заколебался, ему приходилось и убивать, но сейчас противник был безоружен. Легким ударом приклада он вырубил его и при помощи своего товарища вытащил из здания. Пока они его тащили, с крыши прилетела граната. Лицо и грудь посекло осколками. Савельева оттащили в госпиталь.
  
  
  Савельев плакал недолго, сил практически не было. Он лежал, уткнувшись лицом в подушку. Его угнетало чувства бессилия, он все думал, думал, но не мог понять, что случилось с теми, кто смог сделать такое с его земляками. Он отчетливо слышал каждый крик, каждый стон каждого мертвого ребенка, проткнутого штыком или выброшенного голышом на мороз, каждой убитой девушки, сожженного крестьянина и вообще, список этот можно было бы продолжить до бесконечности.
  Человеческий ум, как оказалось, очень изобретателен в плане способов убийства. Об этом он еще не раз подумает, осматривая специальные закрытые кузова автомобилей, с выхлопными трубами, направленными вовнутрь. Он видел царапины на стенках этих кузовов и часто в кошмарах ему снился громкий скрип ногтей и дико от ужаса вращающиеся глаза. Просыпаясь в холодном поту, оглядываясь в поисках своей винтовки. Но сейчас он только смотрел стеклянным глазами в пустоту, которая была внутри него.
   Война пьет из человека все соки, пожирает его полностью, она делит жизнь на 'до' и 'после', и не дает покоя никогда.
  
   Быстро отсоединив магазин, он убедился, что не забыл заправить обойму. Патроны. Их постоянно кажется больше, когда смотришь, и меньше, когда стреляешь. Всегда они заканчиваются раньше, нежели ты ожидаешь. Но Савельев перекинул автомат на спину и приготовился к стрельбе из винтовки. Противотанковые пушки, замаскированные на возвышенностях, пропустили танки вперед и ударили верху по их бортам. В это время самолеты выбросили новые снаряды - ПТАБы на голову немецким танкистам и большая часть колонны танков запылала. Она еще не успела выстроится в боевой порядок, а уже больше половины машин потеряла. Первая атака захлебнулась, затем вторая и третья. Когда наши тридцатьчетверки выпрыгнули из-за спин, Савельев пригнул голову, и над ним проехал танк. Дальше он с трудом вспоминал, как им пришлось брать немецкие позиции, но прорвав оборону в одном месте, им удалось развить успех дальше. В диком боевом трансе Савельев увидел противника, который пытался направить на него оружие. Ослепительной вспышкой в глазах отразился его удар штыка в самую грудь немца. Но это было сделано налету и Павел перемахнул через окоп, тут же упав на живот. Над ним засвистели пули. Выругавшись, он спустился в окоп и тут же молниеносно разогнул правую руку, поджав к себе левую. Сделал он это инстинктивно, так и не поняв, что произошло, но нападавший, которого Савельев даже не успел рассмотреть, сел на землю с кровавым месивом на подбородке. Дальше все было размыто, он сел на что-то мягкое и снял каску трясущимися руками. Пот тек градом, в глазах иногда темнело, но в целом все было в норме. Кое-где слышались выстрелы. На песчаный обрыв взбиралась группа немцев, последним бежал за ними кто-то из офицеров, но снайпера моментально его пристрелили. Солдаты же успели скрыться за обрывом в сосновом бору.
  
   На пожелтевшей бумаге драгоценным карандашиком, Павел выводил слова. Они сами становились в ряд, приобретали ритм, находили себе рифму. Он не до конца понимал, как получались стихи. Они просто получались и все. Это мало было похоже на Маяковского, и уж точно не на Пушкина. Но какая-то солдатская простота, переплетенная с богатым внутренним миром, жила в этих стихах. Он чувствовал каждого своего соседа, ощущал всеми порами кожи, о чем они молчат. Молчат они о том, что боятся потерять. Боятся разменять как на рынке, на дешевый солдатский анекдот. Он того не стоит ни в коей мере. Каждый тут думает о разном и об одном и том же. Они жили в его стихах, каждый вечер он писал для них, а однополчане молча слушали и смотрели куда-то вдаль. Он дарил им тепло, которое было ничуть не менее важно тепла от огня в печках офицерских землянок, солдатских маленьких костерков. Так же как еда, или вода. Война поедает души, поедает людей, поедает их прошлое, она всегда голодна и будет забирать все до последнего. Но Савельев возвращал им жизнь, своими стихами и песнями. Петь он не умел, зато партийные работники вовремя оценили пользу и смогли договориться, что бы их досуг чаще скрашивали выпускники консерваторий, которые ездили на фронт давать концерты.
  
   Из грузовика выскочил человек и рысью помчался в сторону штаба. Его смуглое лицо светилось от улыбки, он постоянно проводил руками по коротко стриженым жестким волосам и говорил с сильным кавказским акцентом.
  - Где он?! Где он?! - восклицал горец.
  - Да вон он, сидит стихи пишет, не трогай его пока. Ты слышал какие у него стихи? О-о-о, брат, погоди, пусть напишет, вечером прочтет!
  - Да мне срочно к нему нужно! - все не унимался парень.
  - Ну ты погоди, не видишь, человек занят! - кто-то из старших его окрикнул.
  - Ты что, обидеть меня хочешь, а? Слушай, ну серьезно, неужели так важно? - с обидой спросил он.
  - Подожди немножечко, правда, очень надо.
   В этот миг Савельев услышал шум и подошел к товарищам.
  - Что тут случилось? - спросил он, но увидел горца улыбнулся. - Сахим!
  - Паша! Брат! Спас меня! - он бросился его обнимать и кричать что-то про родню, что теперь они навек братья, и что отправил он письмо отцу уже, что спас его друг лучший, что бы отец не переживал. Ведь когда друг спину прикроет, спокойнее за сына будет старик! Да теперь баранов десяток зарежем, плова наварим, будет весь поселок гулять! Все благодарны будут, что Сахима спас!
  - Да полно-полно, те будет, Сахим! Удушишь! - Пашка смеясь похлопал по спине своего товарища, и разжал обьятья. Сахим поморщился, Савельев немного смутился, ведь забыл, что спина только недавно заштопана была. Но горец снова улыбнулся и подмигнул.
   Вечером в честь друга Савельев прочел новое стихотворение. Сахим почти расплакался, а когда Савельев закончил, то вышел парень из соседнего отделения и сыграл на баяне. Все пустились в пляс, веселье было в самом разгаре. Когда был обьявлен отбой, то все заснули моментально.
   Следующий день прошел в темпе бешенного марша. Ноги гудели от постоянных переходов, так что сняв сапоги солдаты были просто на седьмом небе от счастья. Обычному человеку не легко понять, каково это, не снимать сапог в течении недели. Во время наступления обычно на сон и еду остается очень мало времени: нужно охватить как можно больше земли, что бы создать угрозу окружения противника. Так что снять сапоги - значит побывать на седьмом небе от счастья. Но еще больше все удивились, когда Павел вечером вышел к костру и прочел длинное стихотворение. Все слушали молча. Оно получилось на редкость хорошим и красивым. Когда он закончил все с минуту еще молча глядели на огонь. Сахим удивленно, нахмурив брови, посмотрел на Савльева:
  - Когда ты успел, друг? - он задал вопрос, который хотели задать многие.
  - Пока все спали. - устало ответил Павел.
   На него обрушился шквал голосов. 'И как тебе не стыдно! Недосыпать, как так можно! Хочешь пополнить список не боевых потерь?', 'Безобразие, ты хочешь первую шальную пулю поймать, потому что спать хочешь?'. Они все ругали его, но так они выражали свою любовь к нему. Он был смущен, растерян. Наконец, когда все стихли, встал Сахим и сказал:
  - Паша, мы все любим твои стихи. Ты напишешь еще много красивых стихов. Потому ты должен быть здоровым и высыпаться, ты меня понял? Здесь все тебя любят, потому и ругают, каждый согласен со мной, верно? - он обернулся к однополчанам и они заворчали 'Верно говорит!', 'Правильно, обьясни ему!'. Он снова повернулся к смущенному Павлу - не делай так больше, ради стихов, которые ты еще должен написать и ради нас, хорошо? А теперь иди спать.
  - Хорошо. Спасибо, друзья. - он заковылял в сторону спящих солдат. Через пол часа уже все спали. Утром его разбудили последним, перед самым выходом.
  
  - Быстрее, братцы, быстрее, копаем! Скоро дождь, надо успеть! Пока не развезло грязь! - Савельев бегал по траве и руководил земляными работами по возведению окопов. Остатки формирования противника готовились к контрудару, что бы вырваться из окружения и высота, которую занимал их полк, была ключевой.
  Черная туча двигалась в их сторону. Ветер подул с такой силой, что штабной навес захлопал брезентом, а маскировочную сеть сорвало с одного из колышков. Сверху стали падать сосновые ветки и шишки. Кто-то кричал, скорее всего старшина, но крик заглушал ветер. Было видно, как полосы дождевой воды движутся к высоте. Но раньше их настигла стена огня. Видимо неприятель рассчитывал прорваться когда дождь полностью ослепит этих солдат и не даст перестрелять противника еще на подходе. А вот к позициям они пристреливаются уже сейчас. Но ветер все равно не дает возможности бить точнее. В один миг стало тихо до звона в ушах. Где-то выстрелила винтовка, Сахиб под боком прошептал 'Ну сейчас будет буря', старшина крикнул с надрывом 'Приготовиться!', по спине побежали мурашки. И вмиг всех накрыло стеной воды и огня. Пристреляв свои орудия, немцы спокойно давали залп за залпом. Советские пушки пытались их нащупать, но безрезультатно. Видимость была практически нулевая, а сквозь шум дождя доносилось только слабое эхо. Этот шум поглотил даже разрывы снарядов возле окопов. Только близкие взрывы были слышны и свистящая шрапнель, что летела поверх голов.
  Огонь, земля, вода ветер. Издревле люди считали, что из этих стихи состоит все сущее. Но теперь солдаты знали, что это всего лишь способ разложить наши тела на составные части. Огонь и ветер разорвут на части и разнесут их по разным концам света, вода омоет эти детали некогда большой мозаики носившей название 'человек', а земля погребет за ненадобностью. Потому что это лишь детали ее, которую раскладывают стихии на составляющие, наверное, тоже за ненадобностью. Как это смешно: мозаики сами себя раскладывают, друг друга. Может тоже за ненадобностью? Повсюду были эти кусочки, из которых уже нельзя собрать целого. А потом полезли на высоту люди. Лезли отчаянно, зная, что если не залезут - останутся тут навечно. Вода смывала землю и гарь с лица, ружье приобрело неестественный блеск вороненых деталей. Маленький дракон, сидящий внутри гильзы, был освобожден и, с треском вылетев из дула, встретил распростертую грудь противника. Он достиг самого главного мотора человеческого тела - сердца, и выключил его. Трассера улетали в серую пелену, теряясь уже через несколько метров. Ударил гром и молния на миг показала, как много людей цепляются за высоту, словно муравьи лезут наверх. Сахим потрепал Павла за плечо и что-то прокричал. Но Савельев не понял ни слова, и тогда Сахим пошатнулся и упал на землю с кровавыми пятнами на гимнастерке. Павел быстро стянул ремень и перетянул бедро товарища, из которого струилась кровь. Но тут же заметил, что перебита еще и рука, в двух местах, а затем через гимнастерку в районе живота красное пятно расползлось смешиваясь с грязью и дождевой водой.. Сахим уже не дышал, а дождь все шумел и шумел. Ударил гром. Сверкнула молния. Пулемет спешно затарахтел, и вдруг умолк. Схватив винтовку, Савельев кинулся к ячейке, где лежал убитый пулеметчик, ухватил ручку станины пулемета, который чуть было не упал в окоп. Замок привел в действие механизм, но после короткой очереди пулемет заклинило. Павел поднял крышку и отвел боковой замок. Застрявшая гильза быстро вылетела и Савельев поправил ленту. Пулемет снова стал строчить. Шум дождя заглушал мысли. Люди лезли и падали, пули едва слышно рассекали воздух вокруг него. Пулемет работал. Тук-тук-тук-тук. Савельев стрелял, но был далеко. В просторной комнатке, залитой светом, очень густым и золотым светом. Сидел на полу и держал за ручку пряник, а не пулеметный ключ. А мать сидела возле окна и нажимала забавную педальку. Швейная машинка тарахтела и накладывала стежок за стежком на новую одежку. Может для отца, может для самого Павла, а может себе новое и красивое платье. Но муравьи лезут по нему. Он их сбрасывает со своего тела, а их слишком много. Та-та-та-та-та - стучит машинка, накладывает стежки... Снова гром. Шум дождя. Горячий пулемет замолкает. По щекам течет пот и вода, от Савельева идет пар, пулемет закипел, лента кончилась. Где-то были слышны крики, стоны раненых. Дождь прекращается так же внезапно, как и начался. Солнце осветило поля боя, на котором остались разрозненные группы противника, все так же упорно идущие вперед. Вокруг лежало множество раненых, стоны их сливались в один общий хор. Убитых было немного, но в строю с Павлом осталось около половины людей. Савельев отпрянул от пулемета и, мигом оценив ситуацию, метнулся к винтовке. Винтовку держал рыжий совсем молодой парень, лежащий на дне окопа, его веснушчатое лицо с приоткрытым ртом, казалось, замерло навеки. Глаза были пусты. Павел выхватил винтовку и проверил магазин. Гимнастерка совершенно намокла, а портянки стали натирать ноги. Движения стали немного неуклюжими, но он перезарядил винтовку и прильнул к прицелу. Еще пол часа и почти ничего от пытавшихся прорваться не осталось. Хотя их состав тоже не досчитался около половины. С самой зимы у них не было столь затяжного и тяжелого боя. В атаку идти было практически некому, теперь полк будут доукомплектовывать в тылу. Савельев вздохнул и выпрямился в окопе. Раздался выстрел. Павел ощутил, как его плечо обожгло молниеносной болью и рухнул в окоп.
  
  **
  Кирилл стоял на крыше многоэтажного дома и курил глядя вниз. Руки он держал в карманах куртки, иногда доставая правую, что бы стряхнуть пепел. Он смотрел на серый потемневший город. Под отвесной бетонной стеной высотой в шестнадцать этажей, не считая чердака и подвала, ездили машины. Его мобильный телефон завибрировал в кармане, он встал на парапет и расправил руки как крылья. Его одолевала боль и обида. Они подтачивали его медленно, но дошло дело до того, что он стоит на крыше и собирается прыгать. Снизу, похоже, уже кто-то закричал, и он с упоением представил себе в очередной раз, что будет после его смерти. Как будет убиваться мать и отец, как в универе его фото повесят с черной ленточкой и все о покойнике отзовутся хорошо. Даже Виктор Сергеевич, как бы он не ненавидел своего студента, все равно бы не стал радоваться его гибели. Как зарыдает Светка, а с ней и Ирка. Но Светка больше. Потому что она его любит сильнее. А Лена пусть катит ко всем чертям.
   На его лице проступила улыбка. И он снова посмотрел вниз. Нет, сейчас он этого не сделает. Может быть потом? Да, определенно. Это должно быть красиво. Потому что ему незачем больше жить. С этими идиотами бок о бок, как он вообще выдерживал?
   Он снова вспомнил школьные времена. Ухмыляющуюся рожу одноклассника, вырывающего из рук тетрадь. Боги, какие же уроды! Какие они были тупые и жалкие. Он всегда сидел в углу класса. Он возненавидел их постепенно, за их невежество и неуважение ни к нему, ни к друг другу. Они быстро приходили в гнев, быстро забывали обиды и были легкомысленны. Слишком похожие на животных, чем на людей, своими повадками. Словно бы подчеркивая свое превосходство, они не принимали его. Он всегда учился лучше них. С первого класса он мог только так их унизить. 'Учитесь как Кирилл! Он молодец, не то что вы...' - слова из уст всех взрослых его детства. Учителя ставили его в пример, и тогда он упивался своими победами, но после школы его уничтожали. Он всегда искал у взрослых защиты, и они всегда ему помогали. Оказалось, что взрослые тоже бывают до боли тупыми, но потом. Тогда они были для него богами и защитниками. Они рычали, а остальные расползались по углам, словно забитые щенки. Нет, не все было так мрачно, иногда они все же хорошо общались, но он все равно в тайне их ненавидел. Иногда он даже с ними выходил гулять, ненадолго. Однажды он узнал, что нравится своей однокласснице. Было приятно, да. Они даже какое-то время встречались в парке и гуляли, но ему не о чем с ней было поговорить. Он читал взрослые книжки, слушал взрослых, пожилых. Уже тогда начинал понимать, что умнее многих из них. Потому в его глазах она была из 'их' мира, мира, который он ненавидел. Грязные сырые подьезды и бетонные коробки жилых кварталов. Какая же она была тупая... Однажды он сорвался и сказал ей об этом. Она долго плакала, но потом, через пару дней, пришел ее брат. Тогда Кирилл получил перелом ребра и руки, не считая гематом. В больнице пролежал неделю, но очень жестко отомстил. В итоге того парня посадили. Ну и правильно! Какая сволочь...
   Он спустился на лифте - никогда не любил ходить пешком. На улице начал накрапывать дождь и осень в сером лабиринте выглядела особенно мрачной. В кармане зазвонил снова телефон. Кирилл взял трубку.
  - Да, слушаю - он устало перевел глаза на остановку и ускорил шаг, что бы успеть подойти к автобусу.
  - Привет, Кирилл, это я. Я должна тебе кое что сказать...
  - Лена, я уже тебе сказал, я не хочу ничего слышать, ты... - он от злости глубоко вздохнул протянув воздух сквозь стиснутые зубы.
  - Это неправда! - в трубке послышался плач.
   Кирилл выключил телефон. Сев в автобус, он взглянул в окно. За окном дождь пошел сильнее и люди достали зонты. Продавцы одели эти мерзкие дождевики, в которых они стоят и продают контрабанду прямо на улицах. Какая мерзость. Взяточничество, прогнившие до мозга костей жирные чиновники, их он тоже ненавидел. Он одел наушники и включил музыку. Мир вокруг ненадолго обрел снова краски, но в плейлисте заиграли более медленные песни и погода показалась только дополняет их. Так он ехал и думал. На самом деле просто Кирилла одолевала скука. Она разъедала изнутри, подтачивая все на свете, даже самые устоявшиеся ценности. Его мало что увлекало, но требовались ощущения. В принципе девушки, алкоголь и прочее вполне свободно предоставляло их ему. Сейчас он занимался тем, что жалел себя, но на самом деле прекрасно знал, что чем выше перепады настроения, тем лучше для него. Хотя рутина все-таки пыталась достать и тут. Ему нужно было приехать домой, что бы доделать свой доклад на завтра. Виктор Сергеевич решил, что не поставит ему зачет, пока он не принесет ему на защиту новый доклад. Старый хрен, оказывается, умеет пользоваться интернетом, увидел, что реферат скачан с первого же ресурса. Потому пообещал лично проконтролировать. Еще чего захотел. Кирилл усмехнулся, отец уже дал ему денег на этот месяц, так что хочет старик, или нет, а предмет ему закроют на кафедре, раз он взять отказался.
   Автобус подъехал к нужной остановке и Кирилл соскочил со ступенек. Дома его ждал горячий кофе. Он тихонько перепрятал сигареты и прошагал на цыпочках в комнату. Как оказалось, мать пока пошла на рынок, а отец был в командировке. Так что он спокойно открыл бутылку виски и разбавил с колой. Комп привычно загудел. На мониторе высветилась его страница в соцсети и сбоку несколько десятков непрочитанных сообщений. 'Ага, прочитаю я, как же' - подумал он со злорадством и пока грузились новые вкладки браузера достал гитару. Взяв на ней пару аккордов, он поставил ее обратно и снова уткнулся в голубой экран. На нем высветилось:
  'Сообщение от Лена:
  Раз уж ты решил уйти - уходи. Уходи из моей жизни и больше никогда не возвращайся. Я ничего не помню от тебя хорошего, помню только, что ты писал мне стихи. Ты что-то еще можешь кроме как их писать, Кирилл? Скажи, ты кому-то в этой жизни помог вообще? Ты сделал хоть одно доброе дело? Как же глупо было, повестись на обертку, твое смазливое лицо. Неужели тебе плевать? Подумай, что ты делаешь, если она не права? Хотя нет, знаешь, не думай. Мне мерзко только, что ко мне прикасались твои руки.'
   Кирилл вздрогнул. Красивая баба, но тупая. Он вдруг загорелся сильной злобой. И это после того, как он потратил на нее столько времени, она ему так платит. Да она...
  'А теперь послушай что я отвечу. Ты ничего из себя не представляешь, ровным счетом ничего. Мало того, ты даже не нашла ничего умнее, чем упомянуть мои стихи. Что ж ты тогда приходила ко мне, раз они тебе не нравились, а? Я не хочу тебя больше видеть, ни тебя, ни твоих тупых подруг. Как вы меня достали, господи, и как я только это терпел?' - напечатал он.
   В ответ пришло 'Спасибо, ты многому меня научил и... что бы ты издох'... Надо было срочно успокоиться и он вышел на балкон покурить, а заодно налил себе еще виски. 'Черт, да как она вообще смеет? Она даже меня не любила. И зачем мы встречались столько времени тогда?' - он выбросил бычок и пошел снова в комнату.
  - Вау, какая классная фотка. Это ты на море? Такой классный. - щелкнуло звуковое оповещение
  - Так что на счет завтра?
  - Я пока дома, можешь прийти.
  Еще несколько щелчков. Друзья звали в клуб. Этих он тоже не любил, лицемерных мажоров. Они швыряли деньги родителей куда более щедро, чем Кирилл, и все равно он был у них в компании своим человеком. Они писали неплохие композиции и накладывали на них текст, автором которого он был. Так, его уже начинал кормить талант. Но он все равно их ненавидел. Им все сходило с рук, а ему нет. Не потому, что у его отца было недостаточно денег, скорее наоборот.
  
  
   Ира ждала его у старого и разбитого выхода из метро. Она была среднего роста, стояла в ярких кроссовках, обтягивающих серых лосинах, теплом большой цветастом балахоне и кепке. Ее длинные волосы были распущены, а милое лицо утопало в косметике.
  'Какая-то она не очень' - подумал Кирилл, но хитро прищурившись посмотрев на девушку, натянул улыбку и признес:
  - Ирина, вы сегодня великолепны! - его серые глаза заблестели.
  - Ой, спасибо! - заулыбалась она и обняла его. - Ну что, идем в кино?
  - Конечно!
  Они шагали по разбитому асфальту старого парка и где-то послышался смех нескольких парней. Он обернулся и процедил сквозь зубы 'Хачи'. Те приближались к ним.
  - Какая красивая девушка! - воскликнул самый низкий и погладил несуществующую бороду.
   Кирилл молчал. Он растерялся и даже не знал, что будет делать. Но гости из гор прошли мимо, видимо спешили по своим 'горским' делам и не стали тратить на них время. Кирилл выдохнул: у него с собой было много денег, и они могли их легко забрать. Девушка сделала вид, что ничего не произошло, они шагали дальше.
  Гости гор? Да, этих тоже ненавидели. Но уже ненавидели почти все. Было за что, но очень часто некоторые люди делали неправильные выводы, и зарывались в атавистическую ненависть порождающую шовинизм. Национальный вопрос... Как он остро стал в последние 20 лет...
  В зале было немного народу и они совершенно спокойно расположились на задних рядах. После сеанса он с ней говорил об автомобилях и рисовании, у девушки не нашлось других увлечений. Когда он ее поцеловал и попрощался, то зашагал к остановке. В его душе были противоречивые чувства. С одной стороны девушка была красива и, скорее всего, хороша в постели. Но, с другой стороны, оказалось, что с ней не о чем поговорить. Хотя, почти все девушки, с которыми он общался, были такими же точно. Он в очередной раз набрал номер Светы:
  - Привет.
  - Привет. Рада, что ты позвонил. Как твои дела?
  - Да вот гуляю один по парку, все достали.
  - Снова?
  - Да, снова. Поговоришь со мной?
  - Конечно. Что у тебя случилось?
  - Я написал новый стих, хочешь послушать? Меня мало кто может понять, а мне надо кому-то дарить красоту...Так что я буду читать стихи только тебе, хорошо?
  - Да, конечно. - было слышно, как голос девушки дрогнул. Кирилл довольно ухмыльнулся.
  - Итак. Когда одиночество гложет...
  
  **
  
  Снова госпиталь, снова штопают раны, снова без наркоза. У Савельева раздроблена лопатка, но она уже почти зажила. Как ни странно, корреспонденту на этот раз хватило отказы в письменной форме. Павел не хотел менять коллектив. Да, его полк пополнен, мало кого осталось, но он все равно как бы прирос к нему, как неотъемлемая его часть.
  В госпитале он подружился с парнем по имени Серега. У бедняги оторвало часть кисти и осталось только три пальца. Но это было еще в сорок первом, а сегодня у него перебита бедренная артерия и полностью разворочена правая нога. Но уже заживает, скоро будет бегать. Несмотря на то, что на правой ладони всего три пальца, он ими играет на гитаре ничуть не хуже, чем кто либо пятью, а порой и лучше. Они стали петь песни. Почти весь медперсонал жертвовал перекурами и короткими отдыхами, только бы прийти послушать этих двоих. Иногда Павел просто читал стихи, а иногда они с Сергеем их пели под гитару. Стихи были каждый раз новыми, но были и те, которые полюбились всем. Кто-то плакал, когда он их читал, все обнимались и долго молчали после этого. Но раненные, казалось, стали быстрее выздоравливать. Всем хотелось поскорее ощутить тот вкус жизни, которым их дразнили стихи. Павел был переброшен в Германию на передовую, а Сергей стоял в гарнизоне одного из городков.
  Последние бои в составе своего полка Савельев запомнил надолго. Прошла боль в лопатке, теперь он снова мог спокойно сходиться в рукопашной.
   Самая скверная штука - это уличные бои. Савельева назначили инструктором на подготовительных курсах и дали звание старшего сержанта. К ним попадали разные люди на курсы, но каждый раз Павел с содроганием думал о том, что кто-то из этих ребят не вернется домой. РККА успешно распиливала Вермахт на опилки, окрыленные громкими агитками, успехами армии на фронтах, кажется, все обезумели. Это напоминало немцев под Москвой, когда сошедшие с ума от беспечности они разбились о советскую оборону как волны о пирс. А Вермахт, точнее его остатки, проявляли просто колоссальное упорство. Европа полностью изрезана городками и путями сообщений, Вермахт чувствует себя дома, и дает один уличный бой за другим. Войска несут очень тяжелые потери, а необстрелянные новобранцы уже хотят в последние дни урвать себе блестящих медалек. До первого боя, конечно. Но не все переживают. И вроде бы говорят им, мол, пригните голову, а они все равно высматривают своими любопытным глазами, что там вокруг. Как из коляски на собаку: 'Собака Гав-гав!', а мать ласково так: 'Да, гав-гав, сиди смирно', но тут: 'Голову ниже бараны!' - жужжащий звук и глухой удар. Где-то посыпалась галька. Да, теперь старшина для них и мать и отец. Штурмовые отряды сформированы, каждому выданы подробные инструкции. Один высокий и худой парень очень напряжен, и Павел это замечает. Подходит:
  - Что с тобой, боец? Как звать? - хлопает по-дружески по спине.
  - Рядовой Синицын! Жду когда бой, товарищ старший сержант! - процеживает сквозь зубы тот. Его трясло как от холода.
  - Что, боишься? Не боись, прорвемся. Все боятся, но видишь, уже почти поселок взяли. Куда дошли, от Москвы-то! - положил руку на плечо
  - Я не боюсь. - тихо ответил парень. Савельев посмотрел ему в карие глаза. И с ужасом понял, что парень действительно не боится. В душе все похолодело. От той колючей, вязкой и черной нечеловеческой ненависти, которая там была.
  - А-а-а, понятно... Кто? - тихо спросил он.
  - Мать, сестра, брат. Мать сожгли в сарае, сестру долго истязали... Брата на штык накололи и бросили в огонь. Меня хотели туда же, но тут партизаны. Провалили задание, но меня и еще двоих спасли.
  - Давай-ка сюда иди, боец. - Павел обнял его и прочел одно из своих стихотворений наизусть. Все разошлись, но парень стыдился плакать, пусть ему и очень хотелось. - Не стыдно плакать, парень. Но ты понять должен кое что, что воюют такие же здесь как и ты. Думаешь против нас стоят те, кто это сделал? Они давно на другом конце Европы, сдаются в плен. Боятся. Но мы и до них доберемся, верно?
  - Верно.
  - Вот и славно. Я не могу заставить тебя перестать ненавидеть. Но я могу тебя попросить остаться при этом человеком? Ты обещаешь, что не станешь таким как они? Иначе все это бессмысленно. Понимаешь?
  - Как вы просто просите о таких сложных вещах. Я обещаю вам, честное комсомольское. - его лицо вдруг расплылось в радостной улыбке. Парень явно сбросил то, что таскал с собой не один месяц. - Разрешите идти, товарищ старший сержант!
  - Разрешаю. Передай всем, что через пол часа у нас новые сборы. Надо отработать работу пятерками. Кругом, шагом марш в расположение!
   Вот так. Павла все любили. Поговорить с человеком, послушать его, помочь. Без этого ни в бою, ни в труде нельзя. Любой командир должен знать, что у его бойцов внутри находится, к каждому ключик найти. За таким командиром любая группа и в огонь воду готова, никогда проблем с дисциплиной не возникает.
  Оказалось, что работа пятерками принесла небывалый результат. Потери сократились вдвое, а группа была одной из первых. Павла считали талисманом еще со Сталинграда, но сегодня он разгадал этот секрет. Не в кувырках, не в свинцовых раскаленных шариках или везении, а в людях, в человеческих душах.
   Очередной населенный пункт вырос словно из-под земли. Кирпичные постройки были обработаны авиацией и артиллерией. 'Господи, как же там мирные жители? Не все же уехали в эвакуацию...' - подумал Павел. Они подошли с юго-восточной стороны поселка и один из бойцов упал, подкошенный выстрелом снайпера. Мгновенная смерть. Другие испугано залегли, вид мертвого товарища действовал на вновь прибывших очень удручающе. Скверно, парнишка только прибыл, потому и попался. Павел делает замечание:
   - Подходил со стороны, где сектор обстрела самый широкий, вот его и сняли снайперы. Мы шли ближе к кирпичной стене, потому нас не задело. - а затем подумал:'Если бы и в этих кирпичах сидел снайпер, то и я бы с вами сейчас не разговаривал, сам был не очень осторожен'.
   Танки и артиллерия утюжили поселок около получаса, от него не осталось камня на камне. Проводится зачистка - очень напряженная работа. Помимо всего прочего, есть выбор: подойдя к закрытому погребу бросить гранату сразу и обезопасить себя или вначале спросить есть ли там кто. В последнем случае высока вероятность нарваться на пулеметную очередь очередного противника. А во втором... Вдруг там гражданские? Те, у кого совести нету, кидают гранаты, потом не разберешь были там солдаты или девочка маленькая спряталась от взрывов.
   Сходу Павел залетел в большое здание и сразу прижался к стене. Никого. Но в другой комнате кто-то зашевелился и часто задышал. Павел махнул рукой и двое бойцов забежали прикрыть его. Он осторожно подошел к проему двери и резко прыжком залетел туда, держа в секторе обстрела всю комнату. Там сидела маленькая девочка, а к груди ее прижимал парнишка из Гитлерюгенда, зажмурив глаза наставляя пистолет на Павла. Он остолбенел и его прошиб холодный пот. 'Господи, да это же дети, а если бы они сидели там, куда я пустил очередь...?!' - он медленно опустил автомат и встал на колени перед ними. Парень с диким ужасом смотрел на Павла. Они сидели так несколько секунд, пока Савельев не произнес: 'Парни, стойте где стоите, тут дети, у них пистолет, я попробую его забрать'. Парни застыли на месте. Девочка начала тихо плакать. Она была светленькой, в синем детском платьице и жалась к пареньку. На вид ему было лет 14 от роду, он тоже был светловолосым и, одной рукой прижимая к себе девочку, беззвучно шевелил губами, наставляя дрожащей рукой пистолет на Павла. Каска немного великовата, синяя форма подобрана как попало, удивительно, как это его еще и стрелять научили? Снова повисла пауза. Савельев сел на коленях, медленно наклоняясь положил автомат подальше и поднял руки вверх. Парень смотрел на него с диким испугом, прижимая к себе девочку все крепче. Она тихо всхлипывала. Павел стал подходить медленно на коленях и внезапно резко упал на живот. От резкого движения парень испугался и нервы его сдали. Он выстрелил зажмурив глаза, и опустив пистолет тоже заплакал. Павел молниеносно выхватил пистолет и отбросил его в сторону. Затем он аккуратно обыскал парня и отобрал у него нож висящий на поясе. Тогда он выдохнул и, обхватив обоих, поднял на руки. Его широкие плечи, казалось, были только и созданы для того, что бы их обнимали маленькие ручки. Они вцепились в него как в последний островок света и тепла в этом мире. Наверное, так оно и было. Павел вышел и передал детей своим. Парень испуганно озирался и тихо слушался приказов.
  - Узнаю, что кто их двоих обидел - пристрелю! - он сказал это грозно. И все знали, что пристрелит. Как минимум ногу продырявит. Но его лицо вначале смягчилось, а затем снова он был сосредоточен. - Идем дальше.
   В этот день они освободили еще один населенный пункт от армии противника. Хотя освобождать было особо нечего, груда развалин теперь напоминала, что некогда тут был городок, который немцы в свое время превратили в крепость.
   Вскоре бои стихли. Синицын отличился в бою и ему отписали несколько наград. Началась массовая демобилизация. Павел посетил несколько госпиталей, в которых он лежал, подарил листки со своими стихами и подписью всем членам медперсонала. Трофеев хватило, что бы сделать не один подарок людям. Но со стопкой адресов была беда. Многие населенные пункты оказались просто-напросто стерты с лица земли. Как, например, Савельева поселок. Печные остовы на краях села, развалины колхоза, срезанные веревки висельников на старом дубе - это все, что осталось от некогда цветущего поселка. Павел впервые пошел и напился к знакомым в ближайшем селе. Не он один был такой.
  Но одна вещь оставалась неизменной. Бумажка, переданная ему Сахимом, с написанным на ней адресом простым карандашом, всегда лежала у него под рукой. Она жгла ему грудь невыносимой болью, давила и душила по ночам. Совесть выглядела в его глазах именно так, как эта истрепанная бумажка. Поэтому Павел ушел на неделю в запой, а когда слезы кончились и водка приелась, он засел за перо и бумагу. Не сразу получилось. Письмо адресовал отцу Сахима, вложил в него почти все свои стихи и отправил. 'Простите меня, если сможете. Я простить так и не смог...'
  
  Но он вернулся на учебу в техникум практически сразу. Пока шла учеба, шли восстановительные работы и он связался с Сергеем. Письмо от гитариста с тремя пальцами пришло довольно быстро. У товарища было все хорошо, он служил одним из членов архива военного ведомства, будучи по образованию историком-архивистом. Благодаря ему Павел смог найти адреса многих фронтовиков. Учеба закончилось не скоро, Савельев решился идти на повышение квалификации. При этом организовывал партийные сборы и принимал участие в поэтических вечерах. Стихи его слушали все. Предлагали напечатать, но он лишь отмахивался. Эти стихи были для них. Вряд ли кто-то еще бы их понял, хотя еще не было человека, которому бы они не пришлись по душе. Позже, Сергей переехал на работу в город, и они с Павлом встретились.
  
  
  
  
  
   Зал аплодировал. Кирилл встал со стула, свернул распечатки и направился на свое место. Кто-то похлопал в темноте его по плечу:
  - У вас просто великолепные стихи!
  - Вы так считаете? - спросил он с интересом.
  - Не то слово. Это одна из самых прекрасных вещей, что я слышал в своей жизни! - шепот становился все громче.
  - Спасибо, я польщен. - Кирилл расплылся в улыбке. Это явно была лесть, пусть и грубая, но лесть и она моментально согрела ему душу. Хотя на самом деле у него были великолепные стихи, кто знает, может обладатель загадочного голоса действительно искренне полюбил эти стихи. Так даже лучше. От этих мыслей Кирилл совсем растаял. Он внимательно слушал чужие стихи, но по больше мере был занят собой. Теперь ему нечего здесь делать. Он встал со стула, извинился за ранний уход, сославшись на дела, и вышел вон. На улице показалось солнце. Зимой солнечная погода особенно приятна. Ах, незря Александр Сергеевич это воспевал. Как же красиво! Кирилл посмотрел на деревья и землю. Все укрывал толстый слой снега. Настроение было просто великолепным. Он уселся на скамеечке и у него завибрировал телефон в кармане.
  - Да, пап.
  - Живо домой. - отец был зол.
  - Что случилось? - испугано спросил Кирилл.
  - Что случилось? Приедешь, я тебе расскажу. Живо домой!
   Кирилл невольно поежился. Что могло случится? Из универа его не могли выгнать, может отец узнал, что он курит?
   Дома отец схватил Кирилла за шиворот и потащил в комнату. За столом сидела мать Лены. У Кирилла похолодело внутри.
  - Вот он, паршивец. - отец кивнул гостье.
  - Скажи, Кирилл,смоей дочерью вы ходили в клуб возле метро?
  - Да, я там постоянно бываю, а что?
  - А то, - вмешался отец, - что у Лены отравление, после вашего последнего похода. И у нее нашли еще остатки кое-каких психотропных или галлюциногенных...
  - Мы с ней не виделись уже несколько дней. - ответил Кирилл не скрывая раздражения. - И вообще, какое вы имеете право меня обвинять в чем-то?! - его голос перешел в крик
  - Молчать! - рявкнул отец. - О том, что ты куришь и пьешь в этом заведении, мы еще поговорим. Потому ты молчи и слушай.
  - Так вот, Кирилл, у нее нервный срыв, помимо этого. Я вообще не понимаю, как ты посмел ее ударить! Только потому я не стала действовать, что очень хорошо знаю и уважаю твоего отца. А твой отец знает, как я умею действовать, пусть он тебе потом расскажет - они обменялись многозначительными взглядами. Оба сколачивали капитал в девяностые, оба знают способы воспитания несговорчивых людей. - Тебе остается только молиться. - повернувшись к отцу Кирилла - Саша, я пока оставлю вас. Но знай, что я жду от тебя решений. - она встала и вышла.
  
  - Ты думаешь, что я не знаю, чем и с кем ты занимаешься? Ты думаешь ко мне ни разу не приходили сообщения о том, что ты куришь, закидываешься марками и пьешь? Но когда я узнал, что ты ударил девушку... Черт, просто молись.
  - Она этого заслужила. - мрачно пробурчал Кирилл.
   Вместо ответа он получил добрую оплеуху от отца.
  - Как ты вообще мог ударить женщину, а? - прохрипел отец. Он развернулся, налил себе воды, взял стакан со стола и отпил.
  - Я думаю, что это пойдет ей на пользу...
  - А я думаю, что дать тебе еще одного леща тоже пойдет тебе на пользу.
  - Сомневаюсь.
  - Она бы ответила так же точно...
   Повисла неприятная пауза.
  - Это тебе Лена или мать ее рассказали, ну, про марки и все такое?
  - Я сам догадался, или ты меня настолько недооцениваешь, что прячешь сигареты в ботинки. Ты серьезно вообще? - последовал удар кулаком по столу.
   Кирилл мысленно себя выругал. Но теперь он был взбешен. Отец просто унизил его. Он молча развернулся и вышел.
  - Куда пошел, я с тобой еще не договорил! В прочем, ладно, иди, но денег можешь больше не просить.
  Куда он денется. Даст денег. Сыну на образование. Сын ведь хорошо учится, разве только с некоторым предметами беда, но за них недорого заплатить. Нет, все слишком сложно.
   Никто не может понять в принципе душу поэта, она всегда была загадкой для обычных людей. Поэты, настоящие поэты, всегда были одинокими в жизни. Где-то на грани реальности и грез витают стихи, сплетенные тончайшей шелковой нитью. Что бы сплести рифмы, сшить из этого красивый узор слов и ритмы, надо быть утонченным, как игла. Если игла будет слишком толстой - она прорвет ткань прекрасного полотна. И получится ни что иное как дырки с разноцветными нитками рифм в них. Когда-то и этот поэт был влюблен. Но с ним поступили... Так же как он поступал с другими. Но нет, с ним поступили хуже. Об него вытерли ноги, ему предпочли токаря. Какого-то токаря из техникума, ему, человеку больших перспектив. Его отец мог спокойно сделать ему какую угодно карьеру, помочь с чем угодно. Кирилл ведь был далеко не дурак, нет, он всегда добивался своей цели. Но эта так и осталась недостигнутой. И на что она променяла перспективы? На мастерскую и вечные поездки непонятно куда без денег в кармане. И все его оставили.
  Никогда и никто не сможет понять душу поэта. Только другой поэт. Наверное потому поэты друг друга не очень любят. У них в голове целый отдельный мир, удивительный мир красок, который отличается от дикого и серого мира вокруг них. Хотелось быть художником-богом. Носиться по душам людей и ронять в них капли краски. Они бы огораживали эти капельки и лелеяли их. Возвращались к ним всегда. Что бы быть такими же одинокими, как и тот, кто их оставил. А как же та толпа людей, что вмешиваются в его жизнь? Каждый раз это заканчивалось чем-то плохим. Хочется пристрелить всех и потом самому. Нет, пора отвлечься.
  - Привет, Влад, вы сегодня катите в 'Кентукки'? Да, собираюсь таки.
  - И что ж заставило тебя изменить решение? - с насмешкой спросил собеседник.
  - Да с отцом поругался, нехорошо. - Кирилл был и вправду расстроен.
  - Что, обещал денег не дать?
  - Ага. Но это так, куда денется.
  - Ну эт понятно. Но у нас сегодня есть еще что-то интересное. - заинтриговал голос в трубке.
  - Окей, прикачу к восьми, нормально?
  - Да, давай до встречи. - послышались тихие гудки.
   Отец зол и домой возвращаться смысла нет. Больше особо нигде Кирилла не рады были видеть. В какой-то момент показалось, что весь мир - иллюзия. Мрачная, серая, липкая и грязная. По виду как грязный снег - похоже на правду, но заляпано пылью и грязью. А настоящий мир он где-то там, внутри него. Потому что люди вокруг были только телами, которые встречались на улице, иногда матерились, плевали себе под ноги и шли дальше. Серые тени, бродящие без цели, что бы в мире иллюзий создать еще одну - иллюзию отсутствия одиночества. И ведь почти получалось. Да только не было в людях жизни. Не было и не будет.
   Через пол часа Кирилл уже сидел в привычном кресле попивая сок. Громко играла музыка в соседнем помещении и там, прыгали уже пьяные сверстники в каком-то трансе. В зал зашли его приятели и уселись на местах после короткого рукопожатия.
  - Привет, парни. Что, как? - спросил лениво он.
  - Да вот решили снова собраться. Поговорить, так сказать. А то из-за универа не так часто встречаемся все же. - ответил долговязый светлый парень в очках.
  - И у нас есть кое-какие ништяки на вечер. - улыбнулся крепкий парень в цветастой футболке.
   Они заказали кальян и виски. Наблюдая за струйкой дыма Кирилл все равно ощущал себя одиноким. Обсуждать политику было скучно, а кроме политики шло лишь обсуждение модных брендов, каких-то песен безголосых исполнителей, марок машин и вульгарных девушек. Но основным развлечением было обсуждение едких сплетен про все и вся.
  Когда компания неплохо разогрелась при помощи виски, долговязый достал из кожаного мешочка белый платок, внутри которого находилась россыпь капсул. Галлюцинации... Люди так стремятся их заполучить, но ведь оно и понятно: кому нужно то, что снаружи? Все положили себе по одной капсуле под язык.
   Нет, все таки мозг - удивительная штука. Иногда он открывает нам миры и заоблачные дали силой только воображения. Когда действительность не позволяет искать в ней следов здравого смысла, мы отправляемся бороздить свои миры внутри, своих демонов и ангелов. Иногда находим, а иногда сходим с ума. Смешение красок не всегда дает желаемый результат, а обострения ощущений не принесли особого удовольствия. Кирилл никогда не получал практически удовольствия от внешнего мира, так что это ему лишь мешало. Внутри было куда интереснее. Он видел себя хирургом, стоящим у стола со скальпелем, на котором лежал его мозг. Он начал его вскрывать и брызнула кровь. Он закричал и кровь превратилась в краску, краска заливала стены комнаты. В ней плавали мысли. Там было красочно и красиво. И вмиг краска превратилась в грязь. Кириллу словно ударили под дых, это было неожиданно и теперь все утопали в грязи. Грязь была повсюду. На его руках, на деньгах отца, на столе и в голове. Кто-то убедил себя в том, что это краска. Она просто утонула в этой грязи. И ничего больше не наполняло его и всю комнату. Ему стало противно и наконец вырвало. Кто-то шлепнул его по щеке и он провалился в темноту.
  
  ***
  
  Савельев зашел в просторную комнату и огляделся немного неуверенно. Он мял в руках свою шляпу и растерянно озирался.
  - Входите, входите, Павел Егорович! Не волнуйтесь. - из-за стола встал сотрудник НКВД и направился к нему. Он был довольно молод, но имел фронтовые награды. По всей видимости это один из опытных ветеранов СМЕРШа. Куда младше Павла, но лицо слегка обожжено и на скуле был большой шрам. Его зеленые глаза под густыми бровями очень внимательно и с большим уважением разглядывали собеседника. Темные волосы, правильный череп и гладко выбритое лицо. От него исходило полным вниманием и почтением, казалось, что обращается к Павлу не боевой офицер НКВД, а преподаватель какой-то гуманитарной науки.
  - Итак, вы знаете зачем вас сюда вызвали? - он жестом предложил сесть Павлу.
  - Мне сказали, что по очень важному делу. - замялся тот. Знает, что разведчики уважают неизвестность и секретность, а потому лишних вопросов не задавал.
  - Верно вам сказали, что по очень важному. Вам предстоит некое секретное задание по строительству... Хм... Стадиона. Из всех специалистов мы отобрали несколько тех, кто мог бы стать участниками проекта. Проект очень сложный.
  У Павла пробежали по спине мурашки, но это было приятное ощущение оказанного доверия. Савельев был хорошим специалистом, но были ребята и лучше. Он все же надеялся, что слухи подтвердятся и его отправят строить новые энергетические станции, проекты которых коллеги обсуждали на кружках по ядерной физике.
  - Я понимаю. Но ведь по большей мере это не от меня зависит. Куда пошлют, так сказать.
  - Так-то воно так, та тiльки трiшечки не так! - ответил майор. - Мне бы не хотелось Вас нагружать работой, к которой вы не готовы. Нужен полный успех мероприятия, понимаете?
  - Понимаю. Но я покупаю кота в мешке.
  - Не без этого. Секретность не позволяет. Учтите, что вы будете работать в условиях полнейшей секретности. Это серьезнее чем вы думаете! - офицер строго посмотрел на Павла.
  - Служу трудовому народу. - спокойно ответил тот.
  - Вот и порешили. Я знал, что с вами проблем не будет. Спасибо вам, мы еще увидимся.
   Павел вышел из кабинета и спустился по лестнице. Он знал, что от его решения сейчас ровным счетом ничего не зависит. Что его все равно выбрали и пошлют даже против его воли. Но майор сделал очень правильную вещь: он поговорил с каждым лично. Многим не понять, насколько это сильно влияет на работу и коллектив. Но майор явно это понимал и сделал так, как требовалось. Сотрудник был молодой, но его решение было не по годам мудрое. Потому уважение Павла к нему резко возросло. И вообще он был очень горд, что ему предоставили такую работу. Одно печалило - они смогут реже видеться с Сергеем. Зато можно будет отдохнуть от назойливых ухаживаний соседок. Мужчин очень мало, потому каждый на счету, а молодой холостой герой всегда собирал восторженные женские взгляды повсюду. Он жил одно время с хорошей девушкой, но ей пришлось переехать с составом ее части, где она была фельдшером. Не то что бы Павел ее любил, но было что-то в ней детского, что он всегда в людях очень ценил. Когда она уехала стало немного пусто, но за учебой и работой он не особо это замечал. Так что когда пришла пора собирать вещи и ехать работать куда-то в глубь СССР, он не сильно расстроился. Хотя люди перестали нуждаться так сильно в теплоте его слов. Вернувшись в тыл, к своим семьям, их лед оттаял от тепла домашнего очага. Савельева слишком сильно захлестывало то тепло, в отдаче которого он так нуждался, так, что он, казалось, вот-вот захлебнется. Но страдал он недолго, ему пришлось уже собирать вещи. Товарные вагоны двинулись, в теплушках сидели солдаты, а Севалеву дали уютное купе.
   Вскоре поезд остановился на станции Тюратам. Байконур.
  
  **
  
  Ад вскоре кончился, и из его жара чьи-то руки в латексных перчатках поспешно вырвали парня. Над Кириллом склонилась женщина в маске и халате. Ему посветили в глаза фонариком, непонятно зачем. Похоже, что его поручили практикантке.
  - Жить будет. Пусть немного полежит еще, а там... Вот вам список препаратов, в случае чего. Ну, и звоните, ежели проблемы.
  - Спасибо. Идите. - Влад сунул скомканную пятидесятидолларовую бумажку в руку женщине. Она лишь вздохнула и вышла.
  - Ну что, космонавт, долетался? Молись что бы твой батя не узнал!
  - Я.. я... мне плохо. - Кирилл пошарил руками по полу.
  - Ага, неужели? Твой отец устроил нам жесткую подставу. Теперь здесь нам не очень рады. Нам удалось загладить конфликт.
  - Хорошо. Я рад, спасибо.
  - Рано радуешься. Удалось, но с условием. Ты здесь больше не появишься. Через 5 минут тебя тут быть не должно, понял?
  - Да. - тихо сказал он.
  Его ноги словно налились свинцом и, в то же время все сделалось ватным, по всему телу он ощутил легкое покалывание. Его стошнило возле входа под дерево. Алкогольное отравление, такой она диагноз поставила? Ну-ну. Позвонил отец.
  - Ну, что сынок, понравилось летать? Пока ты валялся пришел в твой клуб дядя Миша, и устроил им разбор полетов. Наезда не будет, хотя закрыть вашу забегаловку я бы очень хотел, но оно того не стоит. Достаточно того, что твои, якобы, друзья, которые пытались тебя сплавить и вообще говорили, что они не с тобой, - он довольно хмыкнул. - они ж не знали, что там камеры стоят, теперь ссут в штаны, что бы их родители не узрели своих чад. А теперь живо домой, нам еще долго предстоит говорить.
  - Пошел ты... - пробормотал слабым хрипящим голосом Кирилл.
  Он с трудом набрал телефон Лены. Она сбросила несколько раз его звонки. Кирилл выругался. Ира не отвечала, лишь написала СМС в ответ, что не может и уезжает на дачу. Какая дача в ноябре? В прочем там может быть веселое мероприятие. Без него. Ему захотелось выть. Он уселся на скамейку и голова постепенно перестала кружиться. Оставался номер Светы.
  - Привет Света.
  - Привет. Что у тебя опять случилось? - вздохнула она недовольно.
  - Что значит опять? - спросил Кирилл раздражаясь. Как она смеет, когда ему плохо?
  - А значит, что ты мне звонишь только тогда, когда тебе нужно. Ты ни разу не поинтересовался как у меня идут дела.
  - Да что за... - он просто начинал злиться от обиды.
  - Да ничего. Ни разу. Ты вообще хоть кого-то кроме себя любишь, а? - спросила она со слезами. К горлу Кирилла подступил ком.
  - Тебя люблю. Ты последняя кто есть.
  - Ты меня не любишь, я это знаю. Всегда иду у тебя на поводу. Но как же ты так живешь? Ты ведь никого не любишь, разве так можно?
  - Да пошла ты! - рыкнул он в трубку.
  Послышались гудки.
  
  *************
  Забивая сваи, во время перерыва, помогая рядовым, инженер Савельев приговаривал:
  - Забиваем, братцы! Забиваем сваи! Строим! Вместе. Вот ты, чем занимался? - спрашивает он у работника.
  - Я крыши крыл в деревнях. - ответил черноволосый парень.
  - Вот видишь, там строил и тут строишь! И все строим!
  На перерыве вечером он подошел к секретарю, что бы получить выписку на получения дополнительных вещей и увидел ее.
  - Оля! Оля Радневская! Какими судьбами? - он распростер свои объятия и к нему побежала радостная девушка в черной юбке и белой рубашке. Она бросилась к нему на шею и обняла.
  - Я скучала. - прошептала она. Он лишь прижал ее к себе.
  - Я знаю. - тихо ответил Павел. Он знал. По себе. Только сейчас осознав, какая большая часть его внутреннего мира пустовала.
  
  **
  Кирилл стоял на парапете. Снова. От него отвернулись практически все. Друзей у него нет. Жалость к самому себе проела в нем большую рваную рану. Ничего не было. Он бы с удовольствием нажал на красную кнопку, что бы стереть все это глупое человечество с лица земли. Быть может мир - это иллюзия, которую наш мозг создает вокруг себя от скуки, пока он функционирует? Тогда, прервать жизнь можно просто прервав работу мозга. Люди. Они без души. Живые тени прошлого, будущего и настоящего Ничего своего, никаких красок. Они питаются красками других. Сами они не могут ничего сделать. Просто надо разорвать этот дурацкий замкнутый круг.
  Он расставил руки в стороны и влетел. Вниз.
  
  **
  - Смотри, Оля, смотри внимательно на эту ракету! Мы забили каждую сваю здесь своими руками. Наши дети полетят к другим мирам, заселят другие планеты! Это мы сейчас ползаем, а их мы научим летать! Мы с тобой были в госпиталях и писали стихи для них. Для них строим. Летать и не знать горестей, бед и лишений. Мы им это построили. Они будут летать к звездам. Вверх!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"