Аннотация: Продолжение. Вы хоть иногда пишите ваше мнение-мне же интересно!!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ХРИЗАЛИДА
Понедельник, 5 августа, 16.40.
Снег уложил последнюю папку с документами в свой портфель, защелкнул его и потянулся. Залесский сидел напротив и рассеянно перебирал что-то в картотеке.
- Ну вот... Все, что тебе может понадобиться, - в моем столе, ключ от своего сейфа я заберу с собой, сейчас забегу домой, а вечером, по ходу дела, рвану в Графские... Как поет один бард-идиот, девочки в купальниках с загаром на зевальниках! Сплю всю эту макулатурную деятельность местным отцам-Браунам, а сам - загорать и купаться. А то живем на море и моря не видим.
Залесский слушал своего шефа и молча удивлялся. Никогда не замечал он у старшего инспектора склонности к пошлятине и пустому трепу. В сочетании с тем, как он обрадовался, узнав о приостановке расследования в верхах, это наводило на странные размышления. Залесский по опыту знал, что случайностей в нашей жизни очень мало, и смутно начинал подозревать какую-то нехорошую зависимость между радужным настроением начальника, некругло закрытым делом, причем делом нешуточным, и спешным отъездом старшего инспектора из города под совершенно призрачным служебным предлогом. В качестве рабочей версии Залесский выдвинул предположение, что Снег ожидает новых событий по замороженному делу об убийствах на Черном Бульваре, но желает свалить все, что может случиться, на него, Залесского, с тем, чтобы как-то списать свое странное нежелание глубоко копать в этой темной, как сам Бульвар, истории. Хотя, с другой стороны, если что-то еще произойдет, вряд ли Снега похвалят за отсутствие в столь серьезной обстановке по такому ничтожному поводу, как инспектирование периферийных отделов. Тем более, что это не прямая его обязанность. А нежелание было, делалось ясно хотя бы потому, что Снег буквально мимо ушей пропустил его, Залесского, замечание о белом волке. Можно было бы понять и объяснить хоть что-нибудь, хоть как-нибудь, если бы патрульный сказал, что видел какого-нибудь ублюдка или придурка в белом маскхалате или кимоно. Тогда бы стрелки качнулись в сторону маньяка или чего-нибудь подобного, а это вывело бы расследование на новый виток, что никому не понравится. Была и еще одна странная деталь, которая вроде бы не имела отношения к делу, но почему-то настораживала: однажды утром, в разгар страстей, кипевших вокруг Бульвара, Залесский пришел на службу раньше Снега и с изумлением обнаружил, что отдел не заперт, а личный сейф старшего инспектора распахнут, чего не случалось никогда. На мимолетное замечание Залесского по этому поводу Снег буквально взорвался и, хотя потом и извинился, объяснить ничего не пожелал.
...Снег неожиданно прервал болтовню, так поразившую его помощника, поднялся, подхватил свой портфель и подошел, протягивая руку для прощального рукопожатия. Взгляд Залесского привычно уперся в непроницаемые очки начальника, он почувствовал, что его руку сдавили несколько выразительнее, чем полагалось по обыкновению, и старший инспектор произнес совершенно другим голосом: - Занимайся своими делами и не лезь к Бульвару. Так будет лучше для нас обоих. Помнишь любимый папашин анекдот: "Могу копать - могу не копать!"? Так вот, лучше не копать. Кстати, он был не очень доволен, что слухи о каких-то белых волках уже начали циркулировать в патрульном дивизионе. Папаша - не любитель полицейской мифологии. Все. До встречи.
Он быстро вышел из кабинета.
Залесский некоторое время оставался стоять в раздумье, потом сел, закурил и потянул к себе смартфон. Палец сам нашел иконку Telegram. Местные паблики и каналы, которые он читал из профессионального интереса, бурлили. Хештег #БульварныйМаньяк уже сменился на #БульварныйМонстр, а теперь и на #ГородскойВурдалак. Какой-то паникер выложил мутное фото с камеры наблюдения соседнего дома - белое размытое пятно, подписанное "ОН ВЫШЕЛ НА ОХОТУ!!!". В комментариях несли чушь про эксперименты "Хундланда", порталы в иные миры и требование к мэру ввести комендантский час. Другой умелец, самоназначенный "биоэнергетик", предлагал за донат в пятьсот рублей "защитные мантры" от нечисти. А самый популярный пост был от какого-то тиктокера, который снял "реакцию" на исчезновение того самого блогера-сталкера - наигранно-трагичная мина в три секунды, под которую он рекламировал свой мерч. Залесский с силой выдохнул дым. Вот оно, истинное лицо монстра - не в клыках и когтях, а в этом вирусе идиотизма, разъедающем город. И Снег, циничный прагматик, возможно, был по-своему прав, пытаясь заткнуть эту информационную дыру трупом бешеной собаки. Но дыра оказалась куда глубже.
Залесский отложил телефон, раздраженно ткнул сигаретой в пепельницу и начал массировать виски. В который раз он подумал, что раз в это дело впутывается верх, значит, пахнет мафией и коррупцией, и в этом случае ему лучше всего хватать за попку безлицензионных путанок в третьеразрядных кабачках, а Бульвар оставить Снегу, Папаше и всем, кто за ними стоит. И еще он подумал, что хоть это и дурость, но он это дело не оставит, и придется работать на свой страх и риск, в полном одиночестве.
Мысль о том, чтобы оставить все как есть, вызывала у Залесского тошноту, похожую на похмелье. Он не мог выбросить из головы ту единственную фотографию со следом-артефактом, которую Снег так поспешно спрятал. Этот отпечаток, не похожий ни на собачий, ни на волчий, жёг ему память. Решение пришло мгновенно и было безрассудным. Он достал свой личный, "левый" телефон и набрал номер того самого патрульного, Семеныча, старого служаки и охотника с сорокалетним стажем.
- Семеныч, это Залесский. Нет, не по служебному. Встретиться нужно. Там, где пиво льют, а уши не торчат... "У Ганса", в семнадцать ноль-ноль. Про волка поговорить. Того, белого.
Положив трубку, он ощутил холодок под лопатками. Он только что переступил черту. Но черта эта была проведена так криво, что оставаться по "правильную" сторону стало попросту неприлично.
Понедельник, 5 августа - Пятница, 15 августа
Настроение у Наташи было не просто отвратительное. Ей казалось, что все вокруг разваливается, все уплывает из рук и что теперь так будет всегда. С Сашей происходило что-то нехорошее, и она не могла понять, что именно. Сперва эта странная болезнь и последовавшие за нею непонятные изменения в облике Саши и его поведении. Он продолжал не пить и не есть, хотя на боли уже не жаловался и на Наташины вопросы о здоровье отвечал уверенно: - В порядке. Он не ел даже у нее в гостях, когда она готовила его любимые блюда, что ее сперва обижало, а затем начало беспокоить. Однажды она расплакалась и потребовала объяснений. Саша, в час по чайной ложке, выдавил из себя нечто малоубедительное насчет угрозы гастрита, какой-то особой диеты и вообще необходимости начать новую, правильную жизнь. В чем заключалась эта самая диета и какую именно новую жизнь он собирался начать, Саша, судя по всему, сам не знал или не хотел говорить, а скорее всего - все это было наскоро придуманной отговоркой. Одно было несомненно: все эти пугающие ее изменения в Саше были как-то связаны с его новым другом - Яном. К Яну она испытывала странное двойственное чувство. За глаза она боялась и испытывала к нему стойкую неприязнь. Но стоило ей познакомиться по Сашиному настоянию с его новым другом, как ее пленила его мягкая, плавная, всегда убедительная речь, странная влекущая красота, которой, похоже, заразился от него и Саша. С непонятным замиранием сердца она обнаруживала все новые и новые общие черты у Саши и Яна: бледность, контрастирующую с яркими алыми губами, плавные движения, скользящую походку, завораживающую речь. А когда она оставалась одна, ее начинала терзать ревность: Наташа понимала, что между Яном и Сашей есть что-то большее, чем просто дружеская связь, понимала она, что вряд ли это какое-то сексуальное отклонение. Эта связь имела привкус преступности и мистики, но в чем конкретно она заключалась, Наташа понять не могла и от этого мучалась еще больше. Ян отлично улавливал эти ее настроения и во время их встреч, ставших почти ежедневными, старался как мог развлекать ее и преуспевал в этом. Он был замечательным собеседником и обходительным кавалером, и иногда, таясь даже от себя самой, Наташа думала, что, если бы ей пришлось выбирать между Сашей и Яном, Сашины шансы вряд ли бы перевесили. Однако Ян оставался вежлив и корректен. К концу первой недели этого знакомства Наташа окончательно запуталась в своих ощущениях. Одно ей было ясно: прежних безмятежных отношений уже нет, и Саша, по-видимому, постепенно, но неотвратимо уходит от нее все дальше и дальше. Нужно было что-то делать, но что именно - она не знала.
Ночью, ворочаясь в постели, она не выдержала и потянулась к телефону. Яркий экран в темноте резал глаза. Она вбила в поисковик отрывистые, безумные фразы: "парень перестал есть", "бледность и раздражительность", "боится солнечного света". Выдача выдала ей винегрет из медицинских форумов ("анорексия", "депрессия", "рак на поздней стадии"), оккультных сайтов ("одержимость", "порча") и советов отчаявшихся жен ("брось его, это наркотики!"). Она пролистывала истории незнакомых людей, и ее охватывал леденящий ужас от того, что чужие кошмары так точно ложились на ее собственный. Потом она зашла в Instagram и открыла прошлогодние сторис. Там был Саша - загорелый, смеющийся, с набитым мороженым ртом, на набережной. Она смотрела на его живое, обычное, человеческое лицо, и по щекам у нее текли горячие, беспомощные слезы. Между тем парнем и нынешним, холодным и отстраненным, зияла пропасть, которую не мог заполнить ни Яндекс, ни Гугл...
---
Суббота, 16 августа, 21.40.
Наташа стояла перед зеркалом в прихожей, собираясь на очередную "дружескую" встречу с Сашей и Яном. Она наносила помаду, и ее пальцы дрожали. В отражении она увидела не свою испуганную тень, а женщину, которую водят за нос. "Хватит", - прошептало отражение. Она резко стерла помаду салфеткой. Она не будет больше участвовать в этом спектакле. Если Саша не скажет правду сегодня, она уйдет. Не для сцены, не для ультиматума, а для себя. Она достала телефон и отправила Саше сообщение: "Встречаемся у нашего фонтана. Только мы двое. Иначе я ухожу." Она не ждала ответа. Она уже сделала выбор.
Воскресенье, 17 августа, 11.20.
Саша сидел перед телевизором и отсутствующим взором наблюдал то за биржевыми страстями, то за льющимися за окном потоками дождевой воды. В руке он держал бокал, утром наполненный Яном из собственных вен (это, кстати, тоже согласно классической традиции, я тебя могу и хочу подкармливать, как донор), в пальцах другой дымилась сигарета, которой он почти что не затягивался, лишь время от времени машинально стряхивал пепел в череп двуликому Сталинусу.
Жизнь, после того как проблема питания была разрешена, как-то незаметно вкатилась в спокойную колею, почти не отличающуюся от прежней. Разве что Саша перестал ощущать себя, как любой нормальный студент, за чертой бедности, да с Наташей все было как-то не так. Зато он неожиданно для себя резко продвинулся со своей дипломной работой "О социальных аспектах религиозных реформ Эхнатона". Откуда только взялись мысли! Причем они не только взялись, но и довольно резко выстраивались в работу настолько интересную, что обычно вежливый, как уличный регулировщик, Сашин научный руководитель неожиданно прямо и грубо поставил вопрос об аспирантуре. (А не хватит ли вам, юноша, валять дурака? Шли бы вы в науку!) Правда, сейчас мыслей в голове осталось ровно столько, сколько коньяку в пустой бутылке из-под Камю, накануне воткнутой Яном в пасть полунадутого монстр-фантома. Вернулся он вчера в настолько великолепном состоянии, что, по его собственному признанию, часть пути он проделал по воздуху в виде летучей мыши, в каковом попытался выщипать мех у сбежавшего из зоопарка нетопыря, претендовавшего, по его, Яна, подозрениям, на нашу территорию. Потом, вытащив из бара полбутылки коньяку, он принялся поливать им комнатные цветы, нежно мурлыкая при этом: - Ах вы, мои бедненькие, совсем засохли! Саша, которого по причине вынужденного сухого закона эта картина доводила до умопомрачения, принялся силой укладывать Яна в постель, приговаривая сквозь зубы: - Упырь, убийца, алкоголик, ложись спать, скотина пьяная! На что тот удивленно поинтересовался: - А что, уже рассвет?
После чего принялся конючить, что спать не желает, а желает выпить с Сашей на брудершафт, чем доконал его окончательно. Получив от разъяренного брата по крови в лоб, он неожиданно успокоился и мгновенно уснул.
Саша, ругаясь себе под нос, принялся за уборку. Мыть полы тряпкой, затирая коньячные лужи, вытирать рассыпанную из горшков землю и одновременно чувствовать себя участником какого-то сумасшедшего спектакля о вампирах-неряхах - это был новый виток унижения. Он был не Блейдом, не Алукардом. Он был Золушкой при дворе графа Дракулы, и эта роль ему осточертела больше всего...
Но нет худа без добра, - вяло размышлял на следующее утро Саша, потягивая из бокала яновскую кровь, содержание спирта в которой явно превышало все допустимые нормы. - Хоть в таком виде можно попробовать разговеться!
Несмотря на то что он слегка захмелел, мысли об унизительности и неестественности его положения овладели им с новой силой. Поэтому, когда появился Ян, совершенно трезвый и чем-то озабоченный, Саша сразу набросился на него с упреками. Ян слушал его вполуха, небрежно развалясь в своем любимом кресле и попыхивая дочерна обкуренной трубкой, к которой прибегал исключительно в минуты крайнего раздражения и озабоченности. Своего серого плаща, сделавшегося от дождя черным, он почему-то не снял. Вода капала на ковер, и это еще больше раздражало Сашу.
- То положение, в котором я по твоей милости оказался, сделало бессмысленной не только мою жизнь, но и мою смерть, понимаешь ли ты это?!
- Это вопрос риторический, или ты ожидаешь ответа?
- Да уж ответь, будь так добр!
- А зачем, собственно?
- Как это? И он еще спрашивает!
- Только умоляю, избавь меня от этих театральных жестов ручкой в сторону несуществующего зрителя! У тебя, конечно, удобная позиция, потому что есть конкретный объект для критики - я. Но позволь тебе напомнить, что совсем еще недавно мы оба были гражданами страны-вампира, которая без всякого спроса высасывала из своих подданных жизненные и творческие силы, отбирала средства, идеи, детей, саму надежду на всякое улучшение, а под занавес развалилась и предоставила каждому выпутываться самостоятельно. Ты, конечно, можешь меня критиковать, предъявлять претензии, а к кому апеллировать мне? Я ведь даже не догадываюсь, почему я сделался таким, не говоря уж о том, что цель моего существования мне не более понятна, чем тебе. А на твой вопрос я могу ответить: да, в форме вампирического существования привычная жизненная аксиоматика "жизнь - хорошо, смерть - плохо" становится с ног на голову. Будто кто-то, придумав вампиров, специально противопоставил их обычным смертным, чтобы доказать бессмысленность вековечной мечты человечества о бессмертии. Вот оно, бессмертие! Ну и что вы теперь с ним будете делать, интересно? Вот тебе две модели идеального бессмертия: я, носферату, санитар в каменных джунглях, как волк в лесу, кормлю тебя, хризалиду, возлюбив тебя, как самого себя (кстати, твоя трансформация была возможна только при наличии моей искренней симпатии к тебе, так сказать, вампир положил глаз). Ты не потерял почти никаких человеческих качеств, кроме способности к обжорству и алкоголизму, приобрел же физическое бессмертие и перспективу обзавестись такими возможностями, о которых фантасты и прогносеологи грезят только в самых радужных снах.
- Перспектива? - Саша горько усмехнулся. - Знаешь, что самое мерзкое в моей "новой жизни"? Моя дипломная работа. Ты прав, я пишу ее легко. Слишком легко. Я вижу связи, о которых не подозревал, строю концепции, от которых мой руководитель плачет. Но я не чувствую радости открытия. Ни капли. Раньше, когда я находил нужную цитату или рождал удачную формулировку, во мне что-то звенело. А сейчас... Сейчас я просто эффективный процессор по переработке информации. Я стал идеальным студентом, лишенным главного - страсти к познанию. Ты отнял у меня не только смерть, Ян. Ты отнял у меня вкус к жизни, который и был ее сутью.
Ян укоризненно посмотрел на него:
- Ты меня перебил, а это невежливо... я же речь толкаю, философствую, как герой романов восемнадцатого столетия... ты должен молча слушать и восхищаться, а ты опять жалуешься и бубнишь..
На чем я остановился? Ааа... так вот:
мы оба можем... поставить воспроизведение таких, как мы, на поток; ты - естественным способом, а я - тем же путем, что и старый добрый граф-идеалист. То есть, налицо возможность облагодетельствовать все человечество и вывести его на принципиально новую ступень социально-биологического развития. Как сказал один прогносеолог об ожидаемом скачке подобного рода:
Это различие будет настолько радикальным, что его можно будет сравнить с появлением нового вида. И только в этом новом качестве человек выйдет на арену Вселенной. Правда, в отличие от нас с тобой, он так и не знает, в чем именно будет заключаться это чудесное изменение. Так что мы - люди будущего, только вчера школьные учителя перестали нам это втолковывать, что же так мучает тебя? Или ты не веришь в столь головокружительные перспективы?
- А ты? Ты сам веришь?
- Разумеется, нет. Ни на копейку.
- Для чего же ты так стараешься?
- Как тебе сказать... Ну, во-первых, чтобы немного развлечь тебя, а во-вторых, чтобы показать тебе зыбкость человеческой морали. А ведь именно мораль, вернее, тот несовершенный ее протез, каким мы все пользуемся, заставляет тебя так мучаться. Я прав?
- Не думаю. Во всяком случае, не только мораль.
- А, ну конечно. Еще есть сокрушительная сила привычки, условного рефлекса. Если ты не жрешь, не пьянствуешь и не дрыхнешь в любое время суток, как сытый кабан, значит, человеческое тебе уже чуждо и пора намыливать веревку! Мон шер ами, хочешь, я покажу тебе людей, живущих без пищевода или почки, или полностью парализованных? А ты побеседуешь с ними. Человек приспосабливается к самым чудовищным условиям существования, причем зачастую существования без всяких перспектив, кроме...
- Вот-вот, ты сам подошел к этому! Даже у самого безнадежного больного остается главное человеческое право - последняя перспектива - смерть. А у меня есть практически все, кроме нее!
Ян рассмеялся, поднялся и, сняв плащ, бросил его на стул в углу.
- И это все, что мучает тебя, мой бедный брат?
- Скажем, это - главное.
- Ну что ж... - Ян вытащил из бара пачку сигарет и бутылку Кьянти, откупорил и уселся в кресло поудобнее.
- Готов выслушать тебя со вниманием и сочувствием. Дикос! (Говори! (Лат.))
- Я оценил твои способности с помощью испытанных софизмов рассекать проблему на составные части и раскладывать ее по предметным стеклам, чтоб подсунуть под объектив привычного для тебя инструмента медицинской логики, где есть конкретные явления и процессы, порождающие либо здоровье и комфортные ощущения, либо боли и болезни. Все остальное - рефлексия и пустословие, порожденные плохим знанием анатомии и физиологии...
- Браво, ты очень хорошо сказал!
- Спасибо. Но, извини, у меня другой образ мышления, и я считаю, что он имеет такие же права на жизнь, как и твой. К тому же я отнюдь не считаю безупречным милый твоему сердцу традиционно-этерналистический подход к изучению даже таких безусловных данностей, как человеческий организм. О какой незыблемости можно говорить применительно к фундаментальной науке, если даже человеческое тело, изучаемое тысячелетиями, в разных учебниках анатомии часто описывается с существенными различиями.
Он замахал на Сашу сигаретой и притворно захныкал:
- Мой дорогой оппонент! Умоляю, избавьте меня от поигрывания вашими интеллектуальными бицепсами, трицепсами и прочими скапулами! Я верю, что у вас - почти законченное высшее образование. Я ничего не говорил о незыблемости традиционной науки.
- Конечно, но ты все время пытаешься меня убедить, что, с точки зрения реальности, вампиризм - просто новая данность, с которой, раз уж она свалилась на голову, нужно просто смириться, сжиться, как с язвой, а со временем научиться извлекать практическую выгоду. А раз так, то акт твоего насилия надо мной представляется просто чем-то вроде принудительной записи в кружок филателистов без права выхода из него во веки веков. Между прочим, в моем случае даже приглашения не было, как не было и моего согласия.
- Ты слишком многого от меня требуешь, мой кровный брат. Даже приснопамятный граф Дракула - да будет ему осиновый кол перышком! - не приглашал в свой кружок прямо и открыто: "Присоединяйтесь, дескать, к ассоциации вольных кровососов!" А элемент добровольного вхождения в мой дом был, не отрицай!
- Ты просто соблюл формальность, насильственной сути происшедшего она не меняет. Что же ты не ответил взаимностью своему коллеге, который умолял тебя сделать его бессмертным? Ты его прикончил, а меня решил ввести в свою компанию, не спросясь. Почему? Не отвечай, я скажу: потому что этот человек испугал тебя, и ты предпочел поймать меня, идеалиста, чтобы скрасить свое вечное одиночество. Потому что ты знаешь, что моя мораль, над которой ты так потешаешься, не позволит мне ударить тебя в спину, что твой бывший коллега сделал бы не задумываясь. И еще ты сделал все это потому, что, как бы ты ни отрицал, но подсознательно тобой владеет та же параноидальная мыслишка, что и покойным графом: создать свое идеальное общество Вечных, подобрав его состав по своему вкусу! А я не хочу быть в твоем обществе! Отрезав меня от естественной пищевой цепи, ты решил, что заполучил меня, мою душу в нераздельное пользование. Не тут-то было! Я буду отстаивать свое природное, нравственное и, если хочешь, исторически традиционное право на смерть, как итог жизни, как один из ее оценочных критериев. Не нужно мне твое бессмертие в вечной пляске кровавого колеса! Ты правильно сказал: "А что вы с ним будете делать?" И если ты находишь во всем этом вкус, как охотник и холодный исследователь, то меня от твоих вечных перспектив просто тошнит, хуже чем от этого проклятого голода. И если я не отвергаю твою кровавую подачку, то лишь потому, что еще не придумал, как мне от этой проклятой зависимости избавиться. А на крайний случай - спасибо, что ты не скрыл от меня эту информацию. - у меня остается последняя возможность, - самоубийство. И пусть на твоей совести останется то, что я буду вынужден прийти к тому, что положено каждой живой твари - естественной смерти - противоестественным путем.
- Браво, Александр! - насмешка исчезла с губ Яна, лицо его было холодным и бесстрастным. - У тебя превосходные ораторские данные. Ты прямо родился проповедником. Давай сделаем тебя основоположником какой-нибудь новой религии? Ты будешь витийствовать, а я - чудесно исцелять до тех пор, пока нам все это не осточертеет!
- Ты можешь издеваться надо мной сколько угодно. Неправда, даже вырастая в могущество, все же никогда не перерастает в правду!
- Не знал, что ты поклонник Рабиндраната Тагора. Но Индия - не твоя специальность. Впрочем, ты прав в одном: пустить себе в сердце пулю самородного серебра ты успеешь в любое время (после того, разумеется, как нам удастся ее получить). Так что возможность самой смерти у тебя никто не отбирает. И нечего огород городить. К тому же, ты пока еще не носферату, а хризалида, тебе еще представится возможность, пусть временная, ощутить все прелести столь желанной для тебя смерти. И когда ты воскреснешь, уже в качестве полноценного мертвого вампира, тогда и сделаешь свой окончательный выбор. А пока, извини, мы с тобой беседуем, как старый холостяк с юным женихом. С тою только особенностью, что не о женщине, а о смерти. Но взгляды на эту милую вдовушку, с которой я уже развелся, у нас, естественно, противоположные. Что-нибудь, кроме этого, еще беспокоит тебя из вечных проблем?
- Беспокоит. Проблема души, если для тебя это хоть что-нибудь значит.
Ян подошел к окну. Некоторое время он задумчиво глядел на потоки воды, с грохотом обрушивающиеся на жестяной карниз, потом тихо спросил: - Так ты веришь в существование души и всего, что с этим связано?
- Да. Иначе зачем бы мне спрашивать?
- Тогда тебе действительно худо, я сочувствую. Вера в бессмертие души для вампира - самый опасный предрассудок.
- Предрассудок?
- Разумеется, по крайней мере для вампира. Душа, искупление, праведность, греховность, воздаяние - это все нравственные рули утлого суденышка под названием хомо сапиенс, и то до тех пор, пока оно прыгает по волнам моря "Земная жизнь". Дальше... там даже не море, и не река Стикс, и вообще нет там никаких водяных аналогий... Я не журналист-потусторонник, в момент своей физической смерти никаких видений мне, увы, не представилось, из чего я заключаю, что там, за барьером, нет ничего такого, что хоть в какой-то форме можно было бы назвать загробной жизнью, как это понимается в традиционной мифологии. Возможно, что там начинается какая-то другая, неорганическая жизнь, о которой мы вообще не подозреваем... Впрочем, я не любитель фантастики, ни мифологической, ни научной, ни религиозной. Ничто в моей прежней, равно как и настоящей жизни не убедило меня в ошибочности моих атеистических взглядов.
- Да? А кто не отражается в зеркалах, превращается в летучую мышь, кота, кого отпугивает пентаграмма и чеснок? Может, меня? Или вы, господин вампир-материалист, превращаетесь в нетопыря в строгом соответствии с еще неизученными аспектами теории молекулярного движения? Да ты не существуешь по железным законам самой махровой мистики!
Ян поморщился, будто Кьянти в его бокале вдруг превратился в грузинский портвейн азербайджанского разлива.
- Так это же мистика, а не религия... Кстати, к посещению церквей, часовен, монастырей, молитвенных домов и дацанов я отношусь одинаково индифферентно. От крестов, мощей, четок и прочего не шарахаюсь.
- И ты хочешь сказать, что это доказывает, что нет ни души, ни Бога, ни потусторонней жизни?
- Ничего я не хочу сказать, кроме того, что сказано. - Ян притворно зевнул и уселся перед телевизором, давая понять, что полемика окончена. Саша почувствовал, что успокоился, и подумал: "А все-таки я в чем-то пробил его оборону. Это было бы здорово, если только мне от этого полегчает... Интересно, хоть что-нибудь из всего нашего бредового разговора имеет смысл?"
- Хорошо, - Саша снова сделал глоток, и голос его прочистился, зазвучал жестко и обвиняюще. - Давай оставим в стороне мое право на смерть. Поговорим о твоем праве на жизнь. Твой "кодекс чести". Ты - санитар каменных джунглей, каратель, вершащий правосудие. Благородно. А как же твоя работа, Ян? Ты - врач-онколог, восходящее светило. Ты лечишь рак. Но ведь не бесплатно же? Ты лечишь богатых. За валюту. За паспорта и визы. Ты не просто вампир, ты - вампир капиталистический. Ты пьешь кровь у одних (преступников, ладно, с ними все ясно) и продаешь жизнь другим. Ты спасаешь тех, кто может заплатить. Где тут твоя высшая справедливость? Или твой моральный кодекс работает только по ночам, а днем ты просто успешный бизнесмен от медицины?
Ян, до этого смотревший на него с насмешливым снисхождением, замер. На его идеальном лице на мгновение мелькнуло неподдельное изумление, будто Саша ткнул его в незаживающую рану, о которой все предпочитали молчать.
- Охотно верю, что твой покойный коллега стал бы диктатором, - добивал Саша. - Но ты, выходит, просто... эффективный менеджер. Вечный. Ты создал корпорацию "ООО. Вечность & Справедливость". С одним сотрудником в отделе правосудия и неограниченным штатом в отделе платных услуг. И я должен принять эту систему?
- Ты должен принять реальность, - голос Яна потерял бархатные нотки и стал холодным, как сталь скальпеля. - Я не благотворительный фонд. Валюта дает мне свободу, безопасность и доступ к ресурсам, которые позволяют мне охотиться, лечить и... содержать тебя. Этот мир не делится на праведников и грешников. Он делится на тех, кто платит, и тех, за кого платят. Или тех, кого списывают в утиль. Я нахожусь в уникальной позиции, чтобы работать по обе стороны этой баррикады. И да, иногда эти стороны сходятся в одном человеке. Это не лицемерие, Александр. Это - экология выживания.
Ян подошел к бару, налил себе в бокал свежей, темно-алой донорской крови - и повернулся к Саше.
- А теперь забудь о высокой морали и посмотри на практику. Ты - моя инвестиция. И, как любой инвестор, я ожидаю отдачи. Ты можешь рыдать о потерянной душе, можешь строить из себя мученика. Но пока ты пьешь мою кровь, ты - часть моей "системы". И у тебя есть два пути: либо смириться и найти в этом свой смысл, либо... - Ян сделал изящный глоток. - Либо подтвердить свою человеческую природу самым примитивным способом. Совершить суицид. Но мы оба знаем, что ты на это не пойдешь. Не потому что трус. А потому что в тебе еще слишком много жизни, чтобы добровольно лечь в могилу. И в этом - твое проклятие и моя победа. А теперь извини, у меня ночной обход в клинике. Нескучного тебе вечера, хризалида.
Воскресенье, 17 августа, 22.15
Пока в гостиной Яна затухал их бессмысленный спор, в закусочном баре "У Ганса" пахло перегоревшим маслом и пивной тоской. Залесский сидел напротив Семеныча. Тот, не глядя ни на кого, достал свой телефон, несколько раз ткнул в экран и молча протянул его Залесскому.
- С камеры кооператива "Рыбак". В ночь на второе. Не официально, понимаешь? Друг работает, сбросил... чтоб знал.
Качество было мутным, но несравнимо лучше всего, что Залесский видел в официальных отчетах. Камера смотрела на глухую стену, выходящую на Черный Бульвар. Всего на три секунды в кадр, из темноты аллеи, вынеслось нечто. Не пробежало, не пролетело - именно вынеслось, как внезапный порыв метели. Оно промелькнуло так быстро, что глаз едва успевал зафиксировать длинные, неестественные пропорции, на мгновение вспыхнувшие в темноте красные точки-глаза, и - исчезло. Это не было ни собакой, ни волком. Это было НЕЧТО.
Залесский поднял на Семеныча взгляд. Тот молча кивнул, забрал телефон и сунул в карман.
- Оно вернулось, - сипло прошептал старый патрульный. - И оно голодное.
Залесский вышел на улицу. Его трясло. Он понимал, что Снег, возможно, бежал не просто от дела, а от чего-то, что было страшнее любого маньяка. И теперь эта тень над бульваром была его проблемой. И только его...