Потоцкий Ярослав Юргенсович
О чём молчал Прокопий Кесарийский

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Четвертая часть романа " Граф Дуракула"
  
  
  ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ:
    "О ЧЁМ МОЛЧАЛ ПРОКОПИЙ КЕСАРИЙСКИЙ"**
  "Потерять жизнь - пустяк . Но видеть, как теряется смысл этой жизни, как исчезает сама необходимость существования - вот что нестерпимо . Жить в бессмысленном мире нельзя.."
  Альбер Камю "Калигула"
    
    ### **Глава 23: "Тени на вилле Юпитера"**
    **Капри, 394год от Рождества Христова**
    
    Я устал.
    
    Не так, как устают смертные - после долгого дня или тяжёлой битвы. Нет. Я устал *насквозь*, до костей, до самой древней крови в своих жилах. Устал смотреть, как Феодосий рвёт на куски то, что когда-то называлось Римской империей. Как возносит к небу новые гимны скучный и насквозь греческий Константинополь. Как солдаты Феодосия крушат последние алтари, как христианские монахи стирают имена богов даже из памяти людей.
    
    Поэтому я сбежал.
    
    Сбежал сюда, на Капри, на виллу Юпитера - ту самую, где когда-то старый Тиберий доживал свои дни, подозревая всех и вся в заговорах. Где я, мальчишка в солдатских сапожках, впервые понял, что такое власть.
    
    ---
    
    #### **1. "Призраки прошлого"**
    
    Вилла почти не изменилась. Тот же мрамор, выбеленный солнцем, те же кипарисы, склоняющиеся к морю. Только теперь здесь нет рабов, нет стражников, нет смеха моих сестёр...
    
    Я брожу по пустым залам и слышу их голоса:
    
    - **"Гай, пойдём купаться!"** - это Ливилла, самая младшая, с мокрыми кудрями и веснушками на носу.
    
    - **"Не смей трогать свитки деда!"** - Агриппина, всегда серьёзная, всегда боящаяся гнева Тиберия.
    
    А сам он... старый лис, сидящий в тени с кубком вина. Его холодные глаза следят за мной даже сейчас, спустя четыре столетия.
    
    - **Ты боялся, что я убью тебя?** - словно шепчет мне ветер с моря.
    
    - **Да,** - отвечаю я пустоте. - **А ты? Ты боялся, что убью я?**
    
    Тишина.
    
    ---
    
    #### **2. "Море, которое помнит всё"**
    
    По ночам я выхожу на террасу и смотрю на воду. Оно такое же, каким было тогда - тёмное, бесконечное, безразличное.
    
    Здесь, на этом самом камне, я сидел со сбежавшим из Рима Нероном, когда он впервые признался, что хочет стать поэтом, а не императором.
    
    - **"Дядя Гай, - говорил он, - а что, если я просто сяду на корабль и уплыву? В Грецию. Или в Египет. Буду петь на площадях, а они будут бросать мне монеты..."**
    
    Я смеялся тогда. Смеялся, потому что думал - он шутит.
    
    Теперь я знаю - он был серьёзен.
    
    ---
    
    #### **3. "Письмо, которое я не отправлю"**
    
    Сегодня нашёл в библиотеке пергамент и решил написать Феодосию.
    
    *"Ты победил. Твои боги сильнее. Но запомни - империи умирают не от меча, а от забывчивости. И когда-нибудь твои потомки будут сидеть среди развалин своих церквей и гадать, куда подевалось их могущество..."*
    
    Разорвал. Бросил в море.
    
    Зачем? Он всё равно не поймёт.
    
    ---
    
    **ИНТЕРЛЮДИЯ:
    "Я, ТИБЕРИЙ..."**
    
    ### **Книга Первая: Вино и Правда**
    
    **Глава I. Вечерние признания**
    
    *Вилла Юпитера, остров Капри. 17 октября 31 года*
    
    Я сидел в атриуме, наблюдая, как последние лучи солнца играют на мозаичном полу. В руке - кубок с тем самым фалернским, что выдерживался в дубовых бочках с моего первого консульства. Каждый глоток - как страница из прошлого.
    
    "Дед?" - раздался надоедливый голос.
    
    Гай, мой девятнадцатилетнего внучатый племянник, устроился напротив, по-мальчишески поджав ноги. Как же он похож на своего деда - моего брата Друза. Мне так его не хватает. Особенно последние годы. Может, я поэтому призвал мальчишку на остров? Чтобы хотя бы так видеть лицо своего брата? Он взбалмошный, он резкий, как Друз. В нём нет ничего величавого. Что вечно меня раздражало в его отце - Германике. Величавого и до приторности красивого... А его прозвище "Калигула" всегда казалось мне нелепым - будущий великий цезарь, названный в честь солдатских сапог!
    
    "Ты обещал рассказать про дело Апронии", - напомнил он, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, что когда-то был у Германика.
    
    Он потянулся и схватил со стола мою лучшую серебряную чашу с фруктами.
    
    Я прищурился:
    
    "Ты хочешь знать, как я раскрыл это дело? Хорошо. Но учти - это не история для сенаторских сплетен. Это грязное бельё римской аристократии."
    
    Я отхлебнул вина, наблюдая, как он жуёт мои лучшие финики и ощущая, как терпкость фалерна разливается по горлу.
    
    "Это не история о справедливости, внучок. Это история о том, как пауки в сенате плетут свои сети. Но если хочешь знать правду..."
    
    Я сделал паузу, наблюдая, как раб поправляет светильник. Пламя дрогнуло, отбрасывая причудливые тени на стены.
    
    "Начнём с того, что в Риме нет невиновных. Есть только те, кого ещё не поймали."
    
    ---
    
    ### **Книга Вторая: Труп на Палатине**
    
    **Глава II. Утренний визит**
    
    *Рим, октябрь 24 года*
    
    Луций Апроний ворвался в мой кабинет, как германский вепрь в виноградник. Его тога была перекошена, седые волосы всклокочены, а глаза... Боги, в этих глазах горела такая ярость, что даже мои преторианцы насторожились.
    
    "Она не могла!" - рявкнул он, забыв о всяких приличиях.
    
    Я медленно поднял глаза от доклада о налогах в Галлии:
    
    "Кто не мог что, старый друг?"
    
    "Моя дочь! Апрония! Они говорят - самоубийство! Но она..."
    
    Его могучая грудь тяжело вздымалась. Я вспомнил, как двадцать лет назад этот человек одним ударом меча разрубил германского вождя пополам. Теперь же он дрожал, как лист.
    - Цезарь!!! Помоги!!
    Я вздохнул и попытался вспомнить: Эта его дочь... Ах да, та самая, что вышла за Марка Плавция Сильвана - юриста, карьериста и весьма скользкого типа...
    
    "Садись, Луций. И перестань орать, ты не на форуме."
    
    Я сделал знак рабу принести вина. Старый солдат осушил кубок залпом, как будто это был глоток воды после марша.
    
    "Сильван утверждает, что она сама выбросилась из окна?" - уточнил я.
    
    "Да! Но она..."
    
    "Была слишком глупа, чтобы убить себя? Или слишком умна?" - пошутил я.
    
    Луций покраснел:
    
    "Она заказала новое платье на завтрашний приём!"
    
    "А, ну тогда конечно," - кивнул я. - "Ни одна уважающая себя римлянка не покончит с собой, не получив новую столу."
    
    Но в глазах старика была такая боль, что я смягчился:
    
    "Ладно, старый пёс. Давай разберёмся."
    Апроний рефлекторно схватил следующий кубок с вином:
    "Вчера ночью... моя дочь... выпала из окна спальни. Сильван утверждает, что спал и ничего не слышал."
    
    Я прищурился:
    
    "А ты в это веришь?"
    
    Его кубок с грохотом ударился о мраморный пол:
    
    "Он убил её! Клянусь тенью моего отца! Я требую..."
    
    "Требовать можешь у сената," - холодно прервал я. - "Но если хочешь помощи... Может, один старый волк поможет другому старому волку?"
    
    ---
    
    **Глава III. Осмотр места преступления**
    
    Дом претора Марка Плавция Сильвана поражал своим безвкусием. Слишком много позолоты, слишком яркие фрески - явно новая богатая знать, старающаяся казаться древним родом.
    
    Сам Сильван встретил меня у входа. Высокий, с тщательно уложенными кудрями, в безупречно белой тоге - идеальный образец римского аристократа.
    
    "Цезарь, какая неожиданная честь..."
    
    "Заткнись и веди меня в ту комнату," - оборвал я его.
    
    Спальня оказалась просторной, с большим окном, выходящим во внутренний сад. Высота - не менее тридцати футов.
    
    "Она прыгнула ночью," - пояснил Сильван. - "Я спал в соседней комнате. Очень крепко... Услышал только... вопли служанки во дворе."
    
    Я внимательно осмотрел подоконник.
    
    "Любопытно. Если бы она прыгала сама, остались бы следы от пальцев или обуви. Но здесь..."
    
    Я провёл рукой по гладкому мрамору.
    
    "Совершенно чисто."
    
    Затем мой взгляд упал на занавеску.
    
    "Порвана," - констатировал я. - "Причём совсем недавно. Ты дрался с ней?"
    
    Сильван побледнел:
    
    "Нет! Она... возможно, зацепилась..."
    
    "Да, конечно," - усмехнулся я. - "Зацепилась за твои руки, когда ты её душил."
    
    Я опустился на колени, разглядывая пол. Среди узоров мозаики блеснуло что-то золотое.
    
    "Фибула," - поднял я сломанную застёжку. - "Сорвана с одежды. В борьбе."
    
    ---
    
    **Глава IV. Допрос рабов**
    
    Рабы - самые честные свидетели. Они видят всё, помнят всё, но молчат... пока страх перед одним хозяином не перевесит страх перед другим.
    
    Мой верный Филогей (да, тот самый грек, что позже поднесёт мне отравленную устрицу) уже ждал в саду.
    
    "Ну?"
    
    "Доминус Сильван... даже не знаю, как и сказать... он с Фульцинием," - прошептал Филогей.
    
    "С кем?"
    
    "С его сыном от первого брака. Мальчику всего четырнадцать..."
    
    Я сжал кулаки. Всё стало ясно.
    
    Апрония узнала, что муж развращает её пасынка. Закатила скандал. Сильван её задушил, затем выбросил тело из окна, инсценировав самоубийство.
    
    Но...
    
    "Слишком просто," - пробормотал я.
    
    ---
    
    **Книга Третья: Тени заговора**
    
    **Глава V. Переписка Апронии**
    
    Вечером ко мне на Палатин доставили сундук с её вещами. Среди одежд и украшений я нашёл ларец с письмами.
    
    Последнее, написанное за день до смерти (писала она моей матери):
    
    *"Дорогая Ливия, я узнала ужасную правду. Не только о Марке, но и о нём. О Сеяне. Если со мной что-то случится..."*
    
    Остальная часть письма была оторвана...
    
    Я откинулся на спинку кресла в недоумении. Сеян. Причём тут Сеян??
    (Это я теперь понимаю, что мой "верный" префект претория уже тогда плел паутину заговора.)
    
    **Глава VI. Ургулания вмешивается**
    
    На следующий день ко мне явилась сама Ургулания - бабка Сильвана и бывшая подруга моей матери.
    
    "Тиберий," - начала она, не удостоив меня титула. - "Ты преследуешь моего внука."
    
    "Нет, дорогая, я просто выясняю, почему его жена вылетела из окна," - ответил я.
    
    "Она была истеричкой!"
    
    "Как и твоя дочь, если я правильно помню?"
    
    Ургулания покраснела:
    
    "Я требую..."
    
    "Ты ничего не можешь требовать," - прервал я. - "Ты старуха, чьё время прошло."
    
    Она ушла, пообещав месть.
    
    **Глава VII. Последний допрос**
    
    Я вызвал Сильвана в Палатинский дворец.
    
    "Ты убил её," - начал я без предисловий. - "Но не только из-за Фульциния."
    
    Он задрожал:
    
    "Цезарь, я..."
    
    "Она узнала о твоих шашнях с Сеяном. И собиралась рассказать мне."
    
    Его лицо стало серым.
    
    "Я... я не знал..."
    
    "Не ври! Ты пешка в игре Сеяна. Он использовал тебя, чтобы убрать её. Поведай мне всё и, может быть, я тебя помилую..."
    
    ---
    
    **Книга Четвёртая: Римская справедливость**
    
    **Глава VIII. Смерть претора**
    
    На следующий день, находящийся под арестом у себя дома Сильван получил кинжал. От своей бабки Ургулании - той самой, что так самоуверенно мне вчера угрожала. Я как раз прибыл к нему на виллу и застал бывшего претора со слезами, рассматривающего блестящее лезвие. При виде меня он выронил кинжал.
    - Видишь, как бабушка о тебе заботится? - ухмыльнулся я. Сильван зарыдал.
    С каким-то злорадством я наблюдал, как он дрожащими руками берёт оружие.
    
    "Умри достойно," - сказал я.
    
    Но он не смог. Его рука дрожала так сильно, что лезвие лишь оцарапало шею.
    
    "Помогите..." - простонал он.
    Я взмахнул рукой. Мой преторианец вздохнул и перерезал ему горло.
    
    ---
    
    **Почти эпилог: совет**
    
    Вилла Юпитера, снова октябрь 31-го года.
    
    Гай Юлий долго молчал, затем произнёс:
    
    "Жалко его."
    
    "Жалко?" - я рассмеялся. - "Он убил жену."
    
    "Но его использовали."
    
    "В Риме всех используют, внучек. Запомни это."
    
    Я допил вино. Солнце уже скрылось, оставив после себя лишь кровавый след на горизонте.
    
    "И ещё одно... Никогда не доверяй Сеяну."
    Я подумал и добавил: - "И сенату никогда тоже не доверяй."
    
    Но он, конечно, не послушает...
    
    ЭПИЛОГ:
    **Последний свет на Капри**
    
    *Вилла Юпитера. Всё тот же октябрь 31-го. Предрассветные часы.*
    
    Я остался один в опустевшем атриуме, перекатывая в пальцах ту самую сломанную фибулу, которую дед небрежно бросил на стол перед тем, как удалиться. Масло в лампадах уже выгорело, и теперь только луна освещает мозаику с изображением божественного Августа - того самого человека, чьё наследие мы оба ненавидим, но вынуждены чтить. Я вновь и вновь сжимаю в кулаке эту фибулу. Она впивается в кожу, но я даже не замечаю боли.
    
    Тиберий лжёт. Не во всём, но в главном - безусловно.
    
    Он хочет, чтобы я поверил, будто эта история - лишь урок о римской справедливости? Будто он, человек, превративший доносы в государственную политику, вдруг озаботился какой-то убитой аристократкой?
    
    Но вот что действительно интересно...
    
    Неделю назад он внезапно вызвал меня на Капри.
    
    Не кровного внука - меня. Последнего, кто остался. Последнего Юлия. Зачем?
    
    Лампады догорают, и тени на стенах становятся похожи на тех, кого уже нет: моего отца Германика, братьев, даже того жалкого Сильвана. Всех, кого поглотил Рим.
    
    *"В Риме всех используют, внучек."*
    
    Его слова всё ещё звонят в ушах. Но что он не сказал - так это что сам стал мастером этой игры.
    
    Я внезапно осознаю, почему он рассказал мне именно эту историю сегодня. Не просто чтобы научить. Чтобы предупредить.
    
    Старый лис знает, что Сеян уже выбрал следующую жертву. И это - я.
    
    Но вот что странно...
    
    Он мог просто приказать мне остаться на Капри. Заключить под стражу "для безопасности". Вместо этого - этот долгий рассказ, эти намеренно оставленные намёки. Как будто... как будто он даёт мне шанс.
    
    Я поднимаюсь и подхожу к окну. Где-то там, за тёмной гладью, лежит Рим - город, где Сеян уже раздаёт обещания сенаторам. Город, которым он рассчитывает в скором времени править.
    
    Фибула падает из моих пальцев с глухим звоном.
    
    *Он пытается спасти меня. Последнего. Единственного, кто остался.*
    
    Я вдруг вспоминаю, как его рука дрогнула, когда он наливал мне вина. Я осознаю, что за весь вечер он ни разу не назвал меня "Калигулой". Только "внуком".
    
    Преторианцы завтра могут провозгласить нового императора. Но сегодня...
    
    Сегодня старый волк подарил молодому свой последний урок.
    
    Завтра я прикажу найти все письма Апронии. Все. Даже те, что "исчезли".
    
    Но сегодня...
    
    
    Я беру кубок с остатками его лучшего фалернского и поднимаю его в тост за тени на стенах.
    
    *Спасибо, дед.*
    
    Завтра начнётся война. Мы с дедом можем погибнуть. Но этой ночью - только море, да звёзды, да этот странный момент понимания между двумя цезарями.
    
    **КОНЕЦ**
    
    P.S. В исторических хрониках не сохранилось, что думал Тиберий в ту ночь. Но мы-то знаем, правда?
    
    ###. ###. ###.
    
    #### **4. "Сон о конце"**
    
    Этой ночью мне приснился Рим.
    
    Не тот, что сейчас - с крестами на форуме, с епископами в Сенате. Нет. *Мой* Рим.
    
    Форумы, залитые солнцем. Легионеры, смеющиеся у фонтанов. Жрицы Весты, несущие священный огонь.
    
    И я - не древний вампир, а просто мальчишка, бегущий по Священной дороге с куском горячего хлеба в руке.
    
    Проснулся с солёным вкусом на губах.
    
    Не уверен, что это от моря.
    
    **P.S.** Завтра, возможно, я вернусь. Или нет. Боги мертвы. Но море - всё ещё здесь.
     *(Продолжение следует... если у меня ещё останутся силы продолжать.)*
  
  ГЛАВА 24: "Гета где-то посредине лета..."**
    **(ЗАПИСКИ ПУБЛИЯ СЕПТИМИЯ ГЕТЫ, ВЕЧНОГО РЕГЕНТА РИМА)**
    
    **РИМ. Палатинский дворец. ЛЕТО 395 ГОДА**
    
    *"Когда умирают боги, последними об этом узнают жрецы"*
    
    ### **1. Регент на век**
    
    В Риме стояло такое пекло, что даже мраморные сенаторы потели под тогами, как рабы на галерах. Несмотря на то что была глубокая ночь, дышать было нечем.
    
    Из последних сил рабы пытались оживить увядающие розы в саду. Несмотря на то что они были снова разрешены, розы чахли и вяли. А я сидел на Палатине, обмахиваясь веером из павлиньих перьев (да, мне нравится выпендриваться - я же император, черт возьми!), и ждал новостей из Медиолана.
    
    И вот они пришли.
    
    - **Ваше Величество...** - мой главный секретарь, старый Флакк, вошел с таким лицом, будто только что проглотил живого ежа. - **Феодосий подписал указ.**
    
    - **Какой еще указ?** - я приподнял бровь. - **О запрете борделей? О новых налогах на вино?**
    
    - **Хуже.** - Флакк подал мне свиток. - **Он разделил империю.**
    
    Я уронил веер.
    
    - **Что?!**
    
    - Ваше Величие, Феодосий... - он закашлялся, - провозгласил Гонория Августом.
    
    Я медленно поднял бровь:
    - Ну и что в этом такого?
    
    - Аркадия он тоже провозгласил Августом и базилевсом... Отныне будет два императора. Гонорий - Запад. Аркадий - Восток. Титул "Император Римской империи"... упразднен. А ещё он запретил праздник Луперкалий и готовит эдикт против языческих жертвоприношений.
    
    Я молчал ровно столько, сколько нужно, чтобы осознать, что Феодосий только что *официально* похоронил Рим.
    
    - **Он что, совсем рехнулся?!**
    
    Флакк вздохнул:
    - **Сенат уже согласился.**
    
    - **ААААААААААААААА!!!!**
    
    Мой хрустальный кубок треснул в судорожно сжатой руке. Кровь медленно растеклась по мрамору, напоминая густое вино, старое, как я сам.
    
    ### **2. СЕНАТ ПРЕДАТЕЛЕЙ**
    
    Я ворвался в Курию, как варвары врываются в мирные деревни - стремительно, громко и с полным презрением к местным порядкам.
    
    Сенаторы, эти благородные *крысы*, сидели, перешептываясь, не понимая, что только что подписали смертный приговор не только мне, но и себе.
    
    - **Так, отцы отечества!** - я взгромоздился на трибуну столь стремительно, что сбил с ног пару преторов. - **Кто из вас, предателей, решил, что Рим можно просто... разделить?**
    
    Тишина.
    
    - **Я жду!**
    
    Курия встретила меня гробовым молчанием. Триста пятьдесят пар глаз избегали моего взгляда. Только старый Юний Брут (да, тот самый, чей предок когда-то "освободил" Рим от царей) осмелился заговорить:
    
    - Цезарь, времена меняются. Империя нуждается в едином...
    
    - В едином ЧЕМ? - мой голос разнесся под сводами. - В едином позоре? Вы продали Рим этому испанскому выскочке, который даже по-латыни говорит с акцентом!
    
    Молодой сенатор Флавиан, недавно крестившийся, робко возразил:
    - Но он объединил империю...
    
    Я рассмеялся так, что несколько человек вздрогнули:
    - Объединил? Ты идиот?!!! Он только что ее разделил!!!! Скоро...
    
    - Но империя больше не нуждается в едином императоре, - пискнул кто-то в толпе.
    
    - Так определитесь уже: нуждается или не нуждается!! - завопил я. - Феодосий - почти грек! И ему плевать на Рим! Он хочет, чтобы мы стали вторыми Афинами - болтающими о философии, пока мир рушится!
    
    - **Но закон уже подписан...** - снова пробормотал кто-то с задних рядов.
    
    - **Закон?!** - я рассмеялся так громко, что несколько сенаторов попятились. - **Какой закон? Тот, что вы сами же нарушаете каждый раз, когда берете взятки? Тот, что позволяет вам торговать Римом, как дешевой девчонкой на форуме?**
    
    - Цезарь... Феодосий действует в интересах стабильности.
    
    - **Стабильности?!** Я рассмеялся. **Он отдаёт половину империи своему младшему сыну, который боится собственной тени, а другую - старшему, тому, кто считает, что "Илиада" - это руководство по военной тактике!**
    
    Сенаторы зашептались.
    
    - Но... но закон уже подписан! - настырно повторил какой-то молодой сенатор с лицом, напоминающим испуганного хорька.
    
    - **Ах, закон!** Я хлопнул в ладоши. **Прекрасно! Тогда вот вам мой закон: с сегодняшнего дня все, кто проголосовал за этот раздел, лишаются римского гражданства. Убирайтесь в свой фекальный Константинополь, стройте свои странные церкви, целуйте ноги епископам - коли вам так нравится новый порядок!!! Пакуйтесь и убирайтесь! В Константинополь, в Медиолан, хоть в Сирию! Но Рим...** - я ударил кулаком по мрамору, - **Рим останется Римом! Знайте: пока я жив, Рим будет столицей империи!! А жив я буду ещё очень долго...**
    
    Меня прервал гонец, ворвавшийся в зал:
    - Феодосий... скончался в Медиолане!
    
    Тишина стала такой густой, что слышно было, как падает мой стилус на мраморный пол.
    
    ### **3. ИГРА ПРЕСТОЛОВ**
    
    Вернувшись во дворец, я приказал подать самое старое вино из погребов - амфору времен Августа. И напоить этим вином самого сильного гладиатора, что найдется в Риме. Геликон (секретарь Гая) немедленно всё организовал. В течение сорока минут полный кубок оказался передо мной.
    
    - Флакк, - я отхлебнул, - ты знаешь, что самое смешное?
    
    - Что, господин?
    
    - Они думают, что смерть Феодосия что-то изменит. - Я показал на карту империи. - Эти мальчишки Гонорий и Аркадий... Они даже не подозревают, что Рим - не просто город. Это идея. А идеи, мой друг, бессмертны.
    
    Флакк нервно сглотнул:
    - Но сенат уже...
    
    - **Сенат?!** - я швырнул кубок в стену. - **Эти старые мешки с костями?! Пусть попробуют изгнать меня из Рима! Я пережил Каракаллу, пережил Диоклетиана, переживу и этих христианских фанатиков! А скоро здесь будет Гай...**
    
    ### **4. ПИСЬМА В ТЕМНОТУ**
    
    Ночью я написал два письма. Первое - на Капри:
    
    *"Дядюшка, если ты еще не превратился полностью в унылый бассейн с воспоминаниями - просыпайся, собирайся и приезжай! Хватит ковыряться в пупке своих экзистенциальных страданий. Они похоронили Рим сегодня. Но мы-то знаем - могилы бывают очень неглубокими. Наш Рим в беде. Приезжай, или я лично приплыву и вытащу твою бессмертную задницу с Капри! Мы дадим этим грекам и христианам такой последний бой, что их внуки будут пугаться слова "Рим" еще тысячу лет!"*
    
    Второе - в Александрию:
    
    *"Александр, оторвись от архитектурных изысков и вспомни, кто мы. Они разделили империю, но забыли, что мы - те самые ножницы, которые могут разрезать их планы. Поезжай в Константинополь, стань там моими глазами и ушами! Надо спасти, пока еще есть что спасать. Как говорит дядюшка Гай: "Мы им дадим просраться!" Мы устроим такое представление, что даже твой Великий тезка позавидует."*
    
    ### **5. ПОСЛЕДНИЙ РИМЛЯНИН**
    
    Перед рассветом я вышел на террасу. Рим просыпался, не подозревая, что сегодня первый день его новой - или очень старой - эры.
    
    - Флакк, - я повернулся к секретарю, - сегодня мы начинаем войну. Тихий бунт. Восстание памяти.
    
    - Но... с чего начать?
    
    Я улыбнулся:
    - С малого. Вели принести священных гусей Юноны. Уж лучше мы их оставим охранять Палатин, чем они подохнут с голоду на задворках какого-то монастыря... И пусть все мои преторианцы займут под казармы любые здания вокруг дворца. Пусть им зажарят быка и приведут гетер. Мы отпразднуем Луперкалии, как и всегда! Если Риму суждено умереть - он умрет под аплодисменты и запах жареного мяса, как и подобает Империи.
    
    Над городом все еще ночь, первые лучики солнца только пробиваются сквозь тьму... Я стою на террасе Палатинского дворца, глядя на Рим. Город, который я любил. Который защищал. Который теперь предали.
    
    - **Флакк.**
    
    - **Цезарь?**
    
    - **Ты знаешь, что самое смешное?**
    
    - **Что, доминус?**
    
    - **Они думают, что это конец.**
    
    Я повернулся к нему, улыбаясь.
    
    - **Но я ещё даже не начал.**
    
    Гонец уже скакал на Капри. Ветер развевал его плащ, как когда-то - знамена легионов.
     *Roma aeterna* - прошептал я. И впервые за четыреста лет почувствовал себя просто Публием, мальчишкой, который когда-то верил, что боги справедливы, а Рим - вечен.
  
  **ГЛАВА 25: "ВЕЧЕР В ВИЗАНТИИ"**
    *(Записки архитектора, вампира и профессионального смутьяна)*
    
    **Константинополь, январь 395 года**
    
    ### **1. ВСТУПЛЕНИЕ ВО ВЛАДЕНИЯ**
    
    Полное имя мое - Марк Аврелий Север Александр Август-император Рима, любимец народа, строитель терм и... ну да, вампир. Последнее - целиком и полностью "заслуга" моего дорогого дядюшки Гая Калигулы, который в 235 году, увидев, как преторианцы рубят меня на куски, решил, что "этот мальчик слишком хорош для смерти".
    
    Когда мой корабль причаливал к Золотому Рогу, первое, что я заметил - эти ужасные городские стены.
    
    - **Боги мои!** - воскликнул я, хватая за руку ближайшего раба. - **Кто это строил? Клинический идиот?**
    
    Стены действительно выглядели так, будто их возводили в темноте. Кривые, с торчащими камнями... У меня даже зубы заболели от такой архитектурной безвкусицы.
    
    - **Доминус,** - прошептал мой секретарь Марциал, - **мы же приехали инкогнито...**
    
    - **Ах да!** - я поспешно отпустил задыхающегося раба. - **Простите, профессиональная деформация.**
    
    Поздним вечером я сошел с корабля на новую византийскую пристань и внезапно понял, что в египетском переднике тут однозначно холодно. Пришлось закутаться в тогу (да, я все еще иногда ношу тогу, хоть это и вышло из моды). И вот тут я и споткнулся о криво уложенную плитку.
    
    - **Клянусь Пантеоном!** - воскликнул я, поднимаясь. - **Кто клал эти плиты? Слепой гот с похмелья?**
    
    Мой вечно нервный секретарь зашипел:
    - **Доминус, вы снова забываетесь! Мы же хотели проникнуть в город незаметно!**
    
    - **Ах да!** - я поспешно надел рыжий парик и очки с синими стеклами (мое последнее изобретение - защищают от солнца и делают меня похожим на ученую сову). - **Как я выгляжу?**
    
    - **Как безумный философ-пифагореец, доминус.**
    
    - **Идеально!**
    
    ### **2. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С АРКАДИЕМ**
    
    Дворец императора Восточной империи оказался... симпатичным. Если не считать того, что:
    
    1) Колонны стояли криво
    2) Мозаики были ужасного качества
    3) В зале для аудиенций пахло сыростью и кошачьей мочой.
    
    - **Так ты и есть тот самый александрийский архитектор?** - Аркадий, худой юноша лет семнадцати, смотрел на меня с выражением человека, который пытается вспомнить, зачем он здесь оказался.
    В тронный зал вошла большая лохматая рыжая кошка. Она высокомерно посмотрела на меня, потом на Аркадия, высоко подняв голову, прошествовала в центр зала и начала скрести пол лапой.
    Я сделал театральный поклон:
    - **Александр Север, к вашим услугам, ваше величество! Строитель, инженер, философ и...**
    
    - **Он построил канализацию в Париже!** - вставил мой секретарь.
    
    Аркадий поморщился:
    - **Канализация? Мне больше нравятся церкви.**
    Кошка перестала скрести пол и гордо уселась над выкопанной ямкой. Послышалось явственное журчание.
    Придворные во все глаза смотрели на кошку. Аркадий старательно делал вид, что ничего не происходит.
    - **И очень зря! Канализация - наше всё! Вот представьте, ваше величество, величественный храм... с работающей канализацией!** - воскликнул я. - **Никаких неприятных запахов во время богослужений!**
    Кошка закончила свои дела и снова начала скрести пол, пытаясь закопать следы неуважения к императору. Потом развернулась и запрыгнула к Аркадию на колени. Раздалось громкое и протяжное "Мяяя-ааа-ууу!"
    Придворные захихикали. Аркадий нахмурился:
    - **Ты странный.**
    - **Это профессиональная деформация, цезарь. Все архитекторы немного того...** - я покрутил пальцем у виска.
    Кажется, это его убедило.
    
    ### **3. ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ (ПОТОМУ ЧТО Я ЛЮБЛЮ ИСТОРИЮ)**
    
    Пока меня поселяли в гостевых покоях, я размышлял о ситуации:
    
    - **Феодосий умер, оставив империю двум сыновьям - Гонорию (Запад) и Аркадию (Восток). Гонорию 10 лет, Аркадию 17. Фактически править будут регенты...**
    
    - **Доминус, вы снова разговариваете сами с собой,** - вздохнул Марциал.
    
    - **Это не я, это моя внутренняя историческая справедливость!**
    
    Ситуация была анекдотичной: Западной империей управлял Стилихон (вандал по происхождению), а Восточной - Руфин (префект претория, известный своей жадностью).
    
    - **Марциал, ты представляешь? Вандал и казнокрад правят Римской империей!** - я закатил глаза. - **Ладно, пора действовать. Для начала я сожру Руфина.**
    
    ### **4. ПЕРВЫЕ ШАГИ К ВЕЛИЧИЮ**
    
    На следующий день я уже чертил планы:
    
    1. **Новые городские стены** - в три раза выше, с бойницами и смотровыми площадками (чтобы любоваться закатами).
    2. **Гигантская цистерна** - потому что в городе с таким количеством святых должно быть много воды.
    3. **Ипподром** - но с раздвижной крышей (моя гордость!).
    4. **Новые термы** - потому что без терм это не Римская империя, а так, пародия.
    
    - **Доминус,** - Марциал нервно перебирал свитки, - **а где жилье для бедных?**
    
    - **Ах да!** - я добавил каракулю в угол пергамента. - **Вот тут пусть будет что-то скромненькое. На пять тысяч человек.**
    
    ### **5. "УЖИН С ПРЕФЕКТОМ"**
    *(или "Как решить коррупционный вопрос раз и навсегда")*
    
    Это случилось после особенно утомительного заседания совета, где Руфин в очередной раз пытался присвоить половину бюджета на мои строительные проекты.
    
    - **Дорогой Север,** - сладко говорил он, поправляя золотые запястья, - **ваши планы восхитительны, но разве не лучше направить средства на... ну, скажем так, более насущные нужды?**
    
    - **Какие же, интересно?** - вежливо поинтересовался я, уже чувствуя, как у меня начинают чесаться клыки.
    
    - **Ну... на мою новую виллу в Халкидоне!** - он рассмеялся, как будто это была шутка.
    
    Это стало последней каплей.
    
    ### **СЦЕНА УЖИНА (КОТОРЫЙ НЕ ОЦЕНИЛИ)**
    
    Я пригласил его "обсудить детали" в свою временную резиденцию.
    
    - **Вот, попробуйте фалернского,** - налил я ему кубок до краев. - **Особенный урожай. 235 года.**
    
    - **О! Как раз год вашей... э... кончины?**
    
    - **Да. Иронично, не правда ли?**
    
    Когда он отпил, я резко встал, опрокинув свечи. В темноте мои глаза вспыхнули красным.
    
    - **Знаете, Руфин, я терпеть не могу воров,** - сказал я, медленно приближаясь. - **Особенно, когда крадут у Рима.**
    - **Но мы не в Риме,** - попытался пошутить Руфин.
    - **Я - император Рима! Крадут у меня - значит крадут у Рима!**
    Он попытался закричать, но я уже впился ему в шею.
    
    На вкус он оказался... слишком жирным. Слишком много взяток, слишком мало принципов.
    
    ### **ПОСЛЕДСТВИЯ**
    
    Наутро Марциал с ужасом осмотрел пустой зал:
    
    - **Где... префект?**
    
    - **О, он внезапно уехал,** - ответил я, вытирая губы. - **В Халкидон. Навсегда.**
    
    Когда Аркадий спросил о префекте, я просто показал на его кошку (та опять пристроилась посреди зала):
    
    - **Может, это она? Кошки иногда бывают очень... прожорливыми.**
    
    Лохматая тварина доделала свои дела и лениво облизнулась.
    
    [Комментарий на полях: *"Наконец-то нашелся способ утилизации коррумпированных чиновников. Надо рассказать Гете."*]
    
    ### **ИНТЕРЛЮДИЯ: "О КОШКАХ, УНИТАЗАХ И ИМПЕРСКИХ АМБИЦИЯХ"**
    ### **1. ИМПЕРСКАЯ КОШКА И ЕЁ ВЕЛИКИЕ ПРОБЛЕМЫ**
    
    Аркадий сидел на троне, гладя своего пушистого любимца - огромную рыжую тварь по имени Мессалина.
    
    - **Она снова пописала в мои сандалии,** - вздохнул император.
    - **Ваше величество, по моему глубокому разумению она вообще ссыт везде, где только хочет.**
    Кошка одарила меня презрительным взглядом, будто говоря: *"Ты кто такой, чтобы указывать мне, где ходить в туалет?"*
    
    - **Ваше величество, проблема решаема!** - воскликнул я. - **Я научу Мессалину пользоваться унитазом!**
    
    Придворные замерли. Даже кошка насторожила уши.
    
    - **...Что такое 'унитаз'?** - спросил Аркадий.
    
    - **Ах да!** - я хлопнул себя по лбу. - **Вы же еще в каменном веке живете в своем хвалёном Новом Риме!**
    
    ### **2. ВЕЛИКИЙ ПРОЕКТ: УНИТАЗ ДЛЯ КОТА**
    
    Через час я уже чертил планы:
    
    - **Вот видите: мраморный трон с отверстием. Вода поступает по свинцовым трубам из цистерны. Нажимаем рычаг - и всё смывается в подземную канализацию!**
    
    Аркадий смотрел на чертеж, как заяц на удава:
    
    - **Но... зачем котам такое?**
    
    - **Ваше величество!** - я воздел руки к небу. - **Представьте: ваша любимица больше не гадит где попало. Она будет справлять нужду с императорским достоинством!**
    
    Тварина, словно поняв насмешку, выпустила когти и порвала мой чертеж.
    
    - **...Думаю, она не оценила,** - пробормотал Марциал.
    
    ### **3. ДРЕССИРОВКА (ИЛИ "КАК Я ЧУТЬ НЕ ЛИШИЛСЯ ГЛАЗА")**
    
    На следующий день я приступил к обучению.
    
    - **Смотрите, ваше величество: кладем рыбу на край унитаза...**
    
    Мессалина прыгнула за угощением - и с громким плеском свалилась в воду. Вылезла, фыркая, и тут же вцепилась мне в руку.
    
    - **АААА! Она мне вены перегрызла!**
    
    - **Вы... истекаете кровью,** - констатировал Аркадий.
    
    - **Пустяки!** - я оторвал тварину от себя (та неохотно отпустила, оставив мне "на память" окровавленный рукав). - **Процесс обучения требует жертв!**
    
    [Комментарий на полях: *"Хорошо, что я вампир - иначе бы уже умер от сепсиса."*]
    
    ### **4. ТРИУМФ (С ОГОВОРКАМИ)**
    
    Через неделю случилось чудо.
    
    - **Ваше величество! Бегите смотреть!** - вбежал перепуганный евнух.
    
    Мы застали Мессалину, гордо восседающую... нет, не *на* унитазе, а *рядом* с ним. Лапой она методично сбрасывала в отверстие мраморные шарики с императорского ожерелья.
    
    - **...Это считается успехом?** - спросил Аркадий.
    
    - **Частично!** - не сдавался я. - **Она поняла принцип! Теперь надо просто...**
    
    В этот момент кошка прыгнула мне на голову и, оттолкнувшись, умчалась прочь, оставив на моем лице свежие царапины.
    
    ### **5. ЭПИЛОГ**
    
    Проект "Императорский туалет для кошки" был официально заморожен.
    
    - **Может, лучше построим еще одну церковь?** - предложил Аркадий.
    
    - **Нет уж,** - я замотал головой. - **Давайте лучше вы для начала попробуете ходить на унитаз. Посмотрите - какая красота зря простаивает!**
    
    Кошка, свернувшись калачиком на троне, злорадно урчала. Казалось, она говорит:
    
    *"Ну и кто победил, двуногий идиот?"*
    
    ### **5. ПИСЬМА ИЗ РИМА**
    
    Вечером, когда рабочие наконец ушли, я распечатал письмо от Геты:
    
    *"Дорогой строитель. Ты представляешь, эти идиоты отменили Луперкалии! Город пахнет страхом и потными монахами. Гай все еще на Капри, пьет и ноет. Если не придешь с легионами - римляне скоро будут целовать туфли епископам вместо того, чтобы пить вино на форуме. Срочно действуй! P.S. Пришли мне чертежи новых стен. Хочу обновить Аврелиановские - вдруг придется обороняться."*
    
    Я рассмеялся и написал ответ:
    
    *"Дорогой регент. Если ты здоров - это хорошо, а я здоров. Я тут пытаюсь сделать из этого византийского села город. Аркадий, между прочим, оказался милейшим парнем - если не считать того, что он считает "Илиаду" сборником рецептов на все случаи жизни. Не переживай, скоро я его полностью подомну под себя. А пока - держись. P.S. Чертежи прилагаю. P.P.S. Пришли мне пару хороших скульпторов, местные мастера делают статуи, похожие на высохших лягушек."*
    
    ### **6. НОЧНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ**
    
    В темноте Константинополь напоминает большую стройплощадку - именно таким я его больше всего люблю!
    Как всегда, город ночью был прекрасен. Узкие улочки, мерцающие масляные фонари, запах жареной рыбы и неистребимая вонь кошачьей мочи, плюс... кто-то явно шел за мной.
    
    - **Марциал, не оборачивайся,** - прошептал я, прислушиваясь к шагам. - **Но за нами следят.**
    
    - **Опять?!** - застонал мой секретарь. - **Доминус, может, хватит уже гулять по ночам?**
    
    - **А как же иначе осматривать город? Днем же я сплю!**
    
    В этот момент из темноты выскочили три фигуры в черных плащах. Один сразу бросился на меня с криком:
    
    - **Умри, демон!**
    
    Нож вошел мне прямо в спину.
    
    Все замерли.
    
    Я медленно обернулся, вытащил лезвие и осмотрел его.
    
    - **Неплохая сталь. Византийская?**
    
    Наемник побледнел.
    
    - **Ч-что ты за чудовище?!**
    
    - **Архитектор,** - поправил я и, прежде чем он успел убежать, впился ему в шею.
    
    Через минуту все трое лежали без сознания (я не убиваю понапрасну - просто лишил их пары литров крови).
    
    - **Интересно, кто их нанял?** - задумчиво сказал я, вытирая рот.
    
    - **Может, вдова Руфина?** - предположил Марциал.
    
    - **Или местные строители. Они всегда злятся, когда я указываю на их кривые стены.**
    
    Я подобрал нож и сунул его за пояс.
    
    - **Ладно, пойдем дальше. Хочу проверить, как идет строительство новой цистерны.**
    
    - **Доминус, это же опасно!** - шипел Марциал.
    
    - **Тише!** - я прислушался к разговору двух стражников, проходящих мимо. - **Они говорят, что в гавани видели корабль из Рима!**
    
    Мы бросились к порту. И действительно - там стоял знакомый корабль с алыми парусами.
    
    - **Гай?!**
    
    Но на палубе оказался лишь гонец с новым письмом:
    
    *"Дорогой строитель. Если не пришлешь чертежи новых стен в течение месяца - приплыву лично и построю из твоих костей маяк. С любовью, Гета."*
    
    Я рассмеялся и тут же начал набрасывать планы стен. Внизу добавил:
    
    *"Не волнуйся, старина. Скоро и в Новом Риме будет работающая канализация!"*
    
    ### **7. "МОСТ МЕЧТЫ"**
    Аркадий, развалившись на подушках в своем приемном зале, смотрел на мои чертежи с выражением человека, который пытается понять, не шучу ли я.
    
    - **Так... ты хочешь построить мост через Босфор?** - он медленно перевел взгляд с пергамента на меня. - **Из мрамора?**
    
    - **Не просто мост, ваше величество!** - воскликнул я, размахивая руками. - **Двухъярусную переправу! Внизу - акведук и торговые ряды. Вверху - дорога для колесниц и пешеходные галереи. По бокам - статуи богов... то есть святых, конечно же.**
    
    Марциал закашлял, подавляя смех. Я продолжил, не обращая внимания:
    
    - **Каждые 50 метров - смотровые площадки с фонтанами. А в середине - вращающийся ресторан!**
    
    - **Вращающийся... что?** - Аркадий сел прямо.
    
    - **Ну знаете, чтобы пока ужинаешь, открывается вид и на Европу, и на Азию!** - я щелкнул пальцами. - **Гениально, правда?**
    
    Придворный астролог (или кто он там) уронил свой астроляб. Аркадий потер виски:
    
    - **Но... как он будет держаться? Босфор ведь глубокий.**
    
    - **О!** - я торжествующе поднял палец. - **Мы построим его на плавучих опорах!**
    
    - **На чем?!**
    
    - **На гигантских бочках!** - я нарисовал в воздухе внушительный жест. - **Заполненных воздухом. Или, если воздух закончится, легким вином.**
    
    Марциал издал странный звук, похожий на задушенный хрип. Аркадий открыл рот, закрыл, потом снова открыл:
    
    - **А если шторм?**
    
    - **Тем лучше!** - воскликнул я. - **Будет как аттракцион! "Прокатись по бушующим волнам Босфора - всего за 2 сестерция!"**
    
    В углу зала кто-то истерично захихикал. Аркадий вздохнул:
    
    - **Ты точно не безумен?**
    
    - **Ваше величество, все великие архитекторы немного безумны,** - я снисходительно улыбнулся. - **Просто представьте: через год вы сможете стоять ровно посередине между Европой и Азией и кричать: "Я соединил два континента!"**
    
    Аркадий задумался. Я видел, как в его глазах мелькают цифры - вероятно, он пытался подсчитать, сколько это будет стоить.
    
    - **А сколько...**
    
    - **Всего-то три годовых бюджета империи!** - бодро сообщил я. - **Но зато какой эффект!**
    
    Наступила тишина. Потом Аркадий медленно свернул мой пергамент и вернул его:
    
    - **Может, лучше еще одну церковь построим?**
    
    [Комментарий Александра на полях: "Черт, опять эти христиане все портят. Ладно, подожду лет 1500 - может, тогда оценят мой гений".]
    
    ### **8. Oh, Paris!!**
    
    На следующий день Аркадий, все еще впечатленный моими планами моста через Босфор, пригласил меня на обед.
    
    - **Говорят, ты построил что-то невероятное в... как его... Париже?** - спросил он, разламывая хлеб.
    
    - **Ах, да!** - глаза мои загорелись. - **Металлическую башню высотой в двести пассусов!**
    
    Аркадий замер с куском хлеба у рта.
    
    - **Двести... что?**
    
    - **Пассусов!** - я нарисовал в воздухе высоту. - **Представь, сооружение выше самого высокого храма! Из чистого железа!**
    
    - **ЗАЧЕМ?!** - воскликнул он.
    
    - **Ну...** - я задумался. - **Во-первых, потому что могу. Во-вторых, чтобы люди могли подняться наверх и увидеть весь город. А в-третьих...** - я понизил голос, - **там на самом верху у меня была тайная лаборатория.**
    
    - **Лаборатория?**
    
    - **Да! Я экспериментировал с электричеством. И однажды чуть не поджег весь Париж.**
    
    Аркадий уставился на меня.
    
    - **Что... такое "Париж"?**
    
    Я вздохнул.
    
    - **Маленький галльский городок. Раньше назывался Лютеция. Но когда-нибудь, поверь мне, он станет столицей целой империи.**
    
    - **...Ты точно не безумен?**
    
    - **Ваше величество, все великие провидцы кажутся безумцами,** - улыбнулся я. - **Просто запомните: через полторы тысячи лет там будут лучшие в мире булочки.**
    
    Аркадий медленно отодвинулся.
    
    - **Может, лучше поговорим о мосте?**
    
    - **Конечно!** - я радостно хлопнул в ладоши. - **Я придумал, как сделать его еще выше!**
    
    Марциал громко застонал.
    
    [Комментарий Александра на полях: *"Почему все всегда сомневаются в моих проектах? Ладно, подожду еще тысячу лет - тогда оценят."*]
     **P.S.** Аркадий сегодня спросил, правда ли, что я знал Константина Великого лично. Я ответил: "Нет, но я знал его дедушку". Он мне не поверил.
  ГЛАВА 26: "ФАВОРИТЫ ИМПЕРАТОРА ГОНОРИЯ. "**
    *(Из воспоминаний Гая Юлия Калигулы - вечной няньки при императорах)*
    
    **Медиолан, 9 сентября 395 года**
    
    ### **1. "Подарок из Индии"**
    
    Когда в этот проклятый ливень мы с Гетой ввалились в тронный зал, первое, что бросилось в глаза - это не мрачные лица придворных, не золото мозаик, и даже не Стилихон, размахивающий руками как ветряная мельница. Нет. Это было шесть пушистых желтых комочков, весело прыгающих по пурпурной императорской мантии.
    
    - **Боги мои,** - прошептал я. - **Они сделали его отцом в одиннадцать лет?**
    
    Гета фыркнул:
    - **Это же цыплята, дядя.**
    - **А, ну тогда ладно. Хотя при нашем дворе я уже ничему не удивлюсь.**
    
    Стилихон, наш дорогой регент-вандал (что само по себе звучало как плохая шутка), метался по залу:
    - **Он целыми днями только и делает, что кормит этих... этих...**
    - **Будущих фрикасе?** - подсказал я.
    - **ГАЙ!**
    
    ### ***(Ровно за три дня до дня рождения)***
    
    ### **1. ТАЙНАЯ ПОДГОТОВКА**
    
    Гета стоял перед клеткой в своих покоях, наблюдая, как шесть пушистых шариков с жемчужными пятнышками суетливо перебирают лапками.
    
    - **Ты уверен, что это сработает?** - спросил Геликон, осторожно тыча пальцем в клетку. Один из цыплят тут же клюнул его.
    
    - **Абсолютно.** - Гета ухмыльнулся. - **Я три месяца искал этих красавцев. Пять торговцев умерли в пути, два корабля потонули, но они добрались.**
    
    - **И сколько...**
    
    - **Дороже твоего годового жалованья. Вдесятеро.**
    
    Геликон присвистнул.
    
    ### **2. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ**
    
    Утро перед днем рождения Гонория не выдалось солнечным - хмурое мрачное утро дождливого сентября. Гета лично нес клетку, покрытую шелковым покрывалом.
    
    - **Ваше Величество,** - торжественно начал он, - **я слышал, вы интересуетесь... необычными существами.**
    
    Гонорий, скучавший над свитками (которые за него подписывал Стилихон), поднял глаза.
    
    - **Это... змея?**
    
    Гета сдернул покрывало.
    - **Нет, мой император. Это - цесарки.**
    
    Шесть пар блестящих глаз-бусинок уставились на императора.
    
    - **Цеса... что?** - Гонорий замер, как зачарованный.
    
    - **Цесарки. Из индийских джунглей.** - Гета осторожно открыл клетку. - **Говорят, их предков подарил Александру Македонскому сам...**
    
    Он не успел договорить. Первый цыпленок прыгнул Гонорию прямо на колени.
    
    ### **3. МОМЕНТ ИСТИНЫ**
    
    - **Он... он такой теплый...** - прошептал мальчик, осторожно гладя золотистый пух.
    
    - **А этот умеет клевать с руки.** - Гета насыпал зерна на ладонь Гонория. - **Вот так. Медленно...**
    
    Цыпленок клюнул аккуратно. Гонорий засмеялся - впервые за месяцы правления.
    
    Стилихон в дверях побледнел.
    
    - **Ваше Величество, но документы...**
    
    - **ПОЗЖЕ!** - взвизгнул Гонорий с неожиданной для него твердостью. - **Сначала нужно назвать их!**
    
    Гета поймал взгляд Стилихона и невозмутимо подмигнул.
    
    ### **4. ПОСЛЕДСТВИЯ**
    
    К вечеру:
    
    1) Император лично нес цыплят в свои покои
    2) Придворный астролог был отправлен искать "куриные" созвездия
    3) Стилихон в бешенстве ломал пальцами стилусы
    
    - **Ты подкупил императора ПТИЦАМИ?** - шипел он Гете.
    
    - **Нет.** - Гета поправил складки тоги. - **Я заслужил его доверие. А птицы... просто своевременный подарок.**
    
    [Комментарий Гая на полях: "Черт возьми, а этот мальчишка действительно гений. Надо было мне в свое время слона получше выбрать!"]
    
    ### **2. "ЦЫП-ЦЫП-ЦЕЗАРЬ"**
    
    Дворец в Медиолане теперь напоминал гигантский птичник. И не только из-за вечного щебетания придворных.
    
    - **Посмотрите на это!** - Стилихон опять размахивал руками, как ветряная мельница. - **Он целыми днями только и занят этими птенцами!!**
    
    Я посмотрел в центр зала. Гонорий сидел на полу, окруженный своей пернатой гвардией. Мальчик бледный, с круглыми глазами, больше похожий на испуганного птенца, чем на повелителя Западной империи.
    
    - **Цып-цып-цып...** - шептал он, рассыпая зерно из золотой чаши (к слову, чаша стоила меньше, чем все его пернатое войско).
    
    - **О боги...** - прошептал Гета. - **Он выглядит счастливее, чем когда подписывал указ о разделе империи.**
    
    Я вздохнул:
    
    - **Ну что, коллеги, похоже, у нас новый императорский совет: шесть цыплят и один мальчик, который не знает, где у него задница, а где фронт.**
    
    Стилихон схватил меня за плечо:
    
    - **Сделайте что-нибудь! Он должен править!**
    
    - **А что, по-твоему, мы можем сделать?** - спросил я, отряхиваясь. - **Объявить войну курам?**
    
    - **Может, пригнать сюда кошку Александра?** - предложил Гета.
    
    - **Нет уж,** - я покачал головой. - **Тогда у нас будет император, который плачет над разорванными цыплятами. Хотя...**
    
    Я задумался.
    
    - **Хотя что?**
    
    - **Хотя это все равно лучше, чем император, который плачет, потому что не может найти свою любимую курицу.**
    
    ### **3. ГЕТА ВСТУПАЕТ В ИГРУ**
    
    Гета, к моему удивлению, вдруг подошел к Гонорию и сел рядом.
    
    - **Как зовут твоих друзей?** - спросил он мягко.
    
    Гонорий удивленно поднял глаза:
    
    - **Это... Аркадий, Флавий, Стилихон...**
    
    - **ЧТО?!** - взревел настоящий Стилихон.
    
    - **...А это Гай, Гета и...** - мальчик замялся, глядя на последнего цыпленка.
    
    - **Давай назовем его Руфин,** - предложил я. - **Он такой же бесполезный, но хотя бы не ворует.**
    
    Гета рассмеялся. Даже Гонорий хихикнул.
    
    - **Ух ты!** - Гета подхватил одного цыпленка. - **Смотри, у этого уже проявляются жемчужные пятнышки. Это африканская порода. Каждая такая птица стоит как очень хороший раб!**
    
    Я поднял бровь:
    - **Что, правда?**
    - **Дороже павлинов,** - кивнул Гета. - **В Риме за пару таких дают до тысячи сестерциев.**
    
    Гонорий смотрел на Гету, как на оракула. В этот момент я понял - битва за императора проиграна. Стилихон и сенат проиграли шести пушистым комочкам. И Гете!
    
    ### **4. ПТИЧЬЯ ПОЛИТИКА**
    
    - **Ваше Величество,** - Стилихон склонился перед мальчиком, - **нужно подписать указы о...**
    - **Позже!** - отмахнулся Гонорий. - **Я должен показать Гете, как Руфин умеет клевать из рук!**
    
    Я фыркнул. Стилихон вздохнул.
    
    Гета тем временем устроил настоящее шоу:
    - **Видишь, вот так нужно держать зерно... Нет-нет, не сжимай кулак... Да, вот так!**
    
    Стилихон схватил меня за рукав:
    - **Вы же должны...**
    - **Что? Отобрать у мальчика единственную радость в жизни?** - я хмыкнул. - **Слушай, вандал, я уже однажды был "плохим императором". Не хочу повторения.**
    
    ### **5. ИСТОРИЧЕСКИЙ МОМЕНТ (КОТОРЫЙ НИКТО НЕ ОЦЕНИЛ)**
    
    - **Знаешь, Гонорий,** - сказал Гета, подбрасывая зерно, - **когда-то давно один мальчик стал императором. И знаешь, что он сделал первым делом?**
    
    - **Что?**
    
    - **Объявил войну Посейдону.**
    
    Гонорий округлил глаза:
    
    - **Правда?**
    
    - **Ага,** - кивнул я. - **И знаешь, кто был этот мальчик?**
    
    - **Кто?**
    
    - **Я.**
    
    Наступила тишина. Даже цыплята замолчали.
    
    - **...И кто победил?** - наконец спросил Гонорий.
    
    - **Посейдон,** - честно признался я. - **Но зато было весело!**
    
    ### **6. ИСТОРИЧЕСКИЙ ДОГОВОР**
    
    Вечером в императорских покоях состоялась тайная встреча.
    
    - **Итак,** - Гета разложил на столе свитки. - **Я остаюсь здесь, буду... присматривать за птицами. А ты, дядя, возвращаешься в Рим.**
    
    - **Подожди,** - я поднял палец. - **Ты хочешь сказать, что мы только что мирно прибрали к рукам империю, потому что одиннадцатилетний мальчик влюбился в цыплят?**
    
    - **Не просто в цыплят,** - поправил Гета. - **В цесарок. Это принципиально.**
    
    Я задумался, наливая себе свежей крови:
    
    - **Знаешь, когда я был ребенком, мне подарили боевого слона...**
    - **Дядя, нет,** - Гета закрыл лицо руками.
    - **...и это закончилось морской битвой в бассейне!**
    - **Вот именно поэтому тебе нельзя оставаться здесь. У тебя нет границ - как у империи!**
    
    ### **7. ПРОЩАНИЕ**
    
    Когда мы вышли из покоев, Стилихон все еще был в ярости:
    
    - **Вы не помогли! Вы только смеялись!**
    
    - **Ошибаешься,** - сказал я. - **Мы сделали главное.**
    
    - **Что?!**
    
    - **Заставили его улыбнуться.**
    
    Гета кивнул:
    
    - **А цыплята... ну, это временно. Скоро он переключится на что-нибудь другое.**
    
    - **На что?**
    
    - **На голубей, например,** - сказал я. - **И тогда мы все ещё пожалеем об этих милых цыплятах.**
    
    На прощание Гонорий подарил мне... нет, не цыпленка (слава Юпитеру!), а золотую булавку в виде курицы.
    
    - **Чтобы помнил,** - сказал мальчик серьезно.
    
    - **О, я буду,** - пообещал я, цепляя безвкусицу на тогу. - **Каждый раз, когда буду смотреть на Амфитеатр Флавиев, буду думать: "А ведь мог бы быть гигантский курятник!"**
    
    Гета фыркнул. Даже Стилихон скривил губы. А Гонорий... Гонорий звонко рассмеялся и побежал кормить своих птиц.
    Я собирался уехать в Рим, но не тут то было... В Медиолан (наконец - то!!) прибыл мой родной племянник!!
    [P.S. Через месяц Гета начал жаловаться: "Гонорий требует построить мраморный курятник. Помоги!". Я ответил: "Пусть сначала научится отличать Галлию от Германии"...]
    
    **КОНЕЦ ГЛАВЫ**
     *(Примечание автора: Все персонажи и события вымышлены. Любые совпадения с реальными императорами, регентами и их птичьими пристрастиями - чистая правда.)*
  ## **Глава 27: "Возвращение блудного племянника"**
    *(Записки бывшего императора, который обнаружил, что "вечный город" больше не вечен)*
    
    **Поздняя осень 396 года, Медиолан**
    
    #### **1. Дорога не домой**
    
    Спор лежал, свернувшись калачиком в повозке, закутанный в три плаща - солнце все еще было для него смертельно опасным - и делал вид, что спит. Я же смотрел на проносящиеся мимо виноградники и думал о том, как все изменилось.
    
    - *Ты уверен, что Гай все еще в Медиолане?* - пробормотал Спор, приоткрыв один глаз.
    
    - *Куда ему деваться?* - я ткнул пальцем в карту. - *Так говорилось в записке, что перехватила нас в Остии. Судя по ней, он теперь "советник" при дворе Гонория. Хотя, зная дядюшку...*
    - *Поэтому мы, не заезжая в Рим, поперлись в новую столицу...* - пробурчал Спор и закрыл глаз. - *А кто такой этот Гонорий?*
    - *Сейчас...* - я полез в сумку и достал пергамент, куда внес все события, что показались мне важными за последние двести лет. - *Это мальчишка - император Западной Римской Империи. Ему 11 лет, и он обожает кур...*
    - *Кого он обожает???* - глаза Спора широко распахнулись.
    
    Повозка резко остановилась. За окном раздался крик:
    
    - *Документы!*
    
    Я высунул голову и увидел солдата в странном доспехе - не римском, но и не варварском.
    
    - *Какие еще документы?* - удивился я. - *Разве Via Aemilia стала пограничной заставой?*
    
    Солдат нахмурился:
    
    - *Приказ префекта. Все путешественники должны иметь разрешение на въезд в Медиолан.*
    
    Спор зашипел под плащами - не от боли, а от раздражения. Я же достал из складок тоги пергамент с печатью Гая:
    
    - *Мы гости императорского двора. Вот.*
    
    Солдат взглянул на печать и вдруг побледнел:
    
    - *Простите, доминус... мы не знали...*
    
    - *Что?* - я наклонился ближе. - *Не знали что?*
    
    - *Что вы... один из Них.*
    Я улыбнулся от уха до уха.
    Его глаза остановились на моих клыках, которые я специально забыл спрятать.
    
    #### **2. Новые порядки**
    
    Медиолан встретил нас дождем и странными взглядами. Город кишел солдатами, но не легионерами - эти носили германские плащи и говорили на ломаной латыни.
    
    - *Где все римляне?* - прошептал Спор, пряча лицо под капюшоном.
    
    - *Вот же они,* - я показал тростью на группу сенаторов в мокрых тогах. - *Только теперь они носят кресты и дрожат перед каждым полуварваром в доспехах.*
    
    Дворец императора оказался христианской базиликой, перестроенной под резиденцию. У входа нас встретил худой человек с лицом египетского писца:
    
    - *Цезарь ждет вас в саду. Только...* - он нервно посмотрел на Спора, - *он просил вас не пугать птиц.*
    
    - *...Что?*
    
    #### **3. Встреча через века**
    
    Сад был полон павлинов и... кур. Посреди этого птичьего безумия, в мраморном гроте, под опахалом из павлиньих перьев, сидел Гай Юлий Цезарь - мой дядюшка Калигула.
    
    Он не изменился. Все те же золотые кудри, все тот же безумный блеск в хитрых голубых глазах. Все та же злорадная полуулыбка. Только теперь он кормил виноградом огромного самца цесарки.
    
    - *А вот и мои любимые племянники!* - воскликнул он, не глядя. - *Не прошло и двухсот лет, Луций, как ты почтил меня своим присутствием! Спор, дитя моё - он тебе все ещё не надоел?*
    
    - *Дядя...* - я замер на месте. - *Это цесарка?*
    
    - *Его зовут Стилихон,* - серьезно ответил Гай. - *Умнее оригинала.*
    
    Спор не выдержал и рассмеялся. Гай хитро прищурил левый глаз:
    
    - *В какое количество мокрых занавесок ты завернулся и зачем? О, так ты все еще боишься солнца? Как мило! Я вот научился не бояться. Правда, оно всё равно обжигает...*
    
    - *А ты все такой же...* - начал я, но меня прервал детский визгливый голос:
    
    - *Дядя Гай! Кто это?!*
    
    Из-за кустов выскочил мальчик лет двенадцати в пурпурной тоге. В руках он держал цыпленка.
    
    - *А, это мой племянник Нерон,* - сказал Гай. - *Тот самый, который (по утверждению Светония) пел, пока Рим горел.*
    
    - *Правда?!* - мальчик уставился на меня. - *Спой что-нибудь!*
    
    #### **4. Гонорий и его куры**
    
    Дождь хлестал по мраморным плитам императорского сада, барабанил по крыше роскошного мраморного курятника, где Гонорий в дорогой пурпурной тунике возился с цесарками. Шесть золотистых птиц с жемчужными крапинками важно расхаживали вокруг своего повелителя, клевая зерно с его ладони.
    
    - *Смотри, дядя Гай! Стилихон научился клевать по команде!* - мальчик-император гордо указал на самую крупную цесарку, которая действительно покорно склонила голову при щелчке пальцев.
    
    Гай, полулежавший под шелковым навесом, лениво приподнял кубок с кровью:
    - *Великолепно, племянник. Теперь тебе осталось только научить настоящего Стилихона так же послушно выполнять приказы.*
    
    В этот момент Спор, неудачно повернувшись, наступил на хвост павлину. Птица взлетела с пронзительным воплем "ми-и-и-ау!", сверху посыпались опилки и перья, цесарки бросились врассыпную. Одна из них в панике запрыгнула прямо в кубок Гаю, расплескав кровь по его дорогой тоге.
    
    - *Клянусь Плутоном!* - завопил Гонорий, пытаясь схватить за ноги пролетающего мимо павлина. - *Вы распугали всех моих птиц!*
    - *Гонорий! Дитя моё - ты же христианин! Какой, к Орку, Плутон?* - заржал Гай. И в этот момент перепачканная кровью птица запрыгнула ему на голову.
    
    Начался настоящий хаос:
    - *Флавий застрял в моих волосах!* - ругался Гай, пытаясь вытащить запутавшуюся в его золотых кудрях птицу.
    - *Эта тварь клюет мне глаз!* - прикрывал лицо руками Спор.
    - *Это не Флавий, это Аркадий!* - радостно поправлял Гонорий, в то время как вторая цесарка методично клевала жемчуга на его сандалиях.
    
    Я же сидел в стороне, почти у входа в курятник, наблюдая, как "Стилихон" (та самая, что клевала по команде) украла у Гая серебряный стилус и гордо несла его через весь сад.
    
    Вдруг раздался новый крик - настоящий Стилихон появился в дверях сада и тут же получил удар крылом по лицу от перепуганного павлина.
    
    - *Что за...* - он не успел договорить, как "Аркадий" (или "Флавий" - черт их разберет) прыгнул ему на голову, приняв то безвкусное сооружение, что красовалось у него на голове, за гнездо.
    
    Гай, наконец освободивший свои кудри от птицы, упал на колени от смеха:
    - *О боги! Это лучше, чем бой гладиаторов!*
    
    Гонорий же с серьезным видом подошел к Стилихону:
    - *Видишь? Даже птицы знают, кто здесь настоящий император.*
    
    Стилихон, снимая с головы цесарку (которая успела "императорски" обгадить его плащ), только бессильно скрипел зубами.
    
    - *Если однажды я услышу о том, что Стилихон подал в отставку - значит, "Аркадий" наконец-то клюнул его в нужное место,* - хихикнул Гай.
    
    #### **5. Появление Вечного Регента**
    
    В разгар птичьего хаоса в курятник влетел молодой человек лет двадцати в слегка помятой тоге, с растрепанными каштановыми кудрями и чернильным пятном на щеке. Он ловко поймал летящую в него цесарку, как опытный гладиатор ловит мяч на арене.
    
    - *Опять ваш пернатый двор устроил переворот, цезарь?* - рассмеялся он, бережно передавая птицу Гонорию.
    
    Гай, все еще отряхивающий перья с тоги, широко улыбнулся:
    - *А вот и наш Вечный Регент! Луций, Спор, знакомьтесь - Публий Септимий Гета. Единственный человек в империи, кто может усмирить и сенат, и курятник.*
    
    Гета поклонился с преувеличенной торжественностью, но глаза его смеялись:
    - *О, так это легендарный Нерон-Поджигатель? А этот непоседа, должно быть, его верный Спор?*
    
    Спор, выплевывающий пух, недовольно пробурчал:
    - *Кто тут непоседа? Это же птицы...*
    
    #### **6. "Дядяшкины шуточки"**
    
    Гай обнял Гету за плечи с фамильярностью старого друга:
    - *Знаешь, Луций, этот юнец называет меня "дядя". Как и Гонорий. И Александр в Константинополе....*
    
    - *Александр?* - я нахмурился. - *Ты разве не...*
    
    - *Другой Александр,* - улыбнулся Гай. - *Север. Тот самый архитектор, что построил стены Рима. Сейчас он в Константинополе, под видом советника Аркадия, строит там...* Он закатил глаза. - *Какие-то невероятные мосты через Босфор, кажется.*
    
    Гета фыркнул:
    - *Он прислал чертежи "императорского туалета для кошек". Говорит, Аркадий в восторге.*
    
    - *Небось позаимствовал эскизы Гефестиона!* - буркнул Спор.
    
    Гонорий сунул нос в кубок с кровью, сунул палец, лизнул его.
    
    Гай поднял руку:
    - *Александр - наш человек на Востоке. И он тоже мой племянник!*
    
    - *Потому что ты всем как навязчивый родственник,* - парировал Гета, отбирая у Гонория кубок с кровью и делая глоток. - *Вечно лезешь с непрошеными советами.*
    
    - *Я просто популярен у молодежи!* - возмутился Гай, но глаза его весело блестели. - *Вот Луций - мой родной племянник. А ты, Гета, - племянник самообразовавшийся... Хотя скоро будешь мне совсем родня, когда женишься на той фракийской принцессе...*
    
    Гета поперхнулся кровью:
    - *Какой еще фракийской... О боги, ты уже сосватал мне невесту?!*
    
    Гонорий, тем временем, устроился у ног Гая, как верный щенок:
    - *Дядя Гай, а правда, что у тебя больше племянников, чем у Юпитера детей?*
    
    - *И куда более достойных!* - рассмеялся Гай. - *Хотя...* - он многозначительно посмотрел на меня, - *некоторые поджигают Рим. Другие строят канализацию в Лютеции. Третьи держат дворцовых птиц вместо армии...*
    
    - *Эй!* - возмутились хором мы с Гонорием.
    - *Гай! Ты прекрасно знаешь, что я ничего не поджигал!!*
    
    #### **7. "Семейный совет"**
    
    Когда ливень наконец утих, а Стилихона удалось выпроводить менять испачканный плащ, наша компания расположилась в садовом перистиле. Гета разливал кровь пьяных легионеров (и где они только это достают?), ловко уклоняясь от попыток "Руфина" украсть его перстень.
    
    - *Так значит,* - начал я, наблюдая, как Спор осторожно отодвигается от любопытной цесарки, - *теперь ты, дядя, опекун всего молодого поколения империи?*
    - *Кто-то же должен присматривать за вами, сорванцами!* - Гай удобно развалился на ложе, бренча на кифаре. - *Наконец-то ты вернулся, и я могу спеть тебе все баллады, что я написал за двести лет..*
    - *Гай, ты прямо сейчас собрался начать?*
    
    Гета повернулся к Спору:
    - *Гай рассказывал, что вы спасли мир от каких-то древних ужасов. Жаль, что не от христиан.*
    
    - *Они так плохи?* - поинтересовался Спор, отряхивая плащ от дождя.
    
    - *Хуже,* - Гета достал из складок одежды свиток. - *Вчера они объявили вне закона жертвоприношения. Сегодня закрыли храм Весты. Завтра...*
    
    - *Завтра мы уезжаем в Рим,* - перебил его Гай. - *А ты останешься присматривать за нашим самым младшим племянником.*
    
    Гонорий, тем временем, поймал одну из цесарок и прижимал ее к груди, как ребенка.
    
    - *Я не хочу, чтобы дядя Гай уезжал!*
    
    - *Тише, мальчик,* - Гай потрепал его по голове. - *Я оставляю тебе Гету. А это ооочень много!*
    
    Гета поднял кубок:
    - *За семейные узы! Пусть даже навязанные бессмертным дядей!*
    
    Гонорий, неожиданно проявив смекалку, добавил:
    - *И за то, чтобы Стилихона тоже кто-нибудь усыновил! В идеале - в дальнюю провинцию!*
    
    Все рассмеялись, даже павлин, рассевшийся на фонтане, издал странный звук, похожий на хихиканье.
    
    #### **8. "Отъезд"**
    
    Следующим вечером, когда первые лучи солнца только начали пробиваться сквозь тучи, мы уже стояли за воротами Медиолана. Гета вручил Гаю свиток с печатью.
    
    - *Официальное назначение. Если вдруг на Палатин припрутся христианские епископы. Ты - советник по древним культам. Нерон и Спор - твои помощники.*
    
    - *А на деле?* - спросил я.
    
    - *На деле,* - Гета понизил голос, - *разбудите этот проклятый город. Пусть они вспомнят, кто они.*
    
    Гай вскочил в седло. Его конь, черный как сама ночь, беспокойно перебирал копытами.
    
    - *Не позволяй Гонорию разорить казну на новых птиц,* - бросил он на прощание.
    
    - *Не позволяй Нерону спалить Рим. Снова,* - парировал Гета.
    - *Ну сколько можно шутить про пожар??* - взвился я.
    
    Спор уже сидел в повозке, закутавшись в плащи. Я присоединился к нему. Он обнял меня. Сразу стало теплее и уютнее...
    
    Когда Медиолан скрылся за поворотом, Спор спросил:
    
    - *И что мы будем делать в Риме?*
    
    Гай, ехавший впереди, обернулся. Его глаза в наступивших сумерках светились красным.
    
    - *Что всегда делали Юлии и Клавдии, мальчик мой. Править.*
    
  Глава 28: "Призраки Палатина"**
    *(Записки бывшего императора, который обнаружил, что даже руины могут быть прекрасны)*
    
    **Рим, зима 397 года**
    
    #### **1. Возвращение в город, которого нет**
    
    Рим встретил нас гробовой тишиной. Наши шаги эхом разносились по пустым улицам, где когда-то кипела жизнь. Палатинский холм, некогда сверкавший мрамором, теперь походил на позолоченные руины.
    Ни шума толпы, ни криков торговцев, ни даже привычного звона храмовых колокольчиков. Только ветер, гуляющий между колонн, да стаи воронья, сидящие на обломках статуй.
    
    - *Где все?* - прошептал Спор, впервые за долгое время сбросив плащ - солнца почти не было, только серое зимнее небо. - *Они даже статуи богов побросали в грязь.*
    
    Я пнул отбитую голову Аполлона, валявшуюся у дороги:
    - *Не боги. Просто мрамор.*
    
    Гай шел впереди, его плащ развевался как живой. В лунном свете он казался древним божеством, вернувшимся в оскверненный храм:
    
    - *Они здесь. Просто теперь они прячутся.*
    
    И правда - когда мы проезжали мимо Форума, из-за колонн показались лица. Бледные, испуганные. **Римляне**. Но не те, что прежде. Теперь они выглядели как тени.
    
    - *Христиане?* - спросил я.
    
    - *Большинство. Остальные... просто пытаются выжить,* - ответил Гай.
    
    Один старик, сидевший у ворот запертого храма Весты, вдруг поднял голову и **узнал нас**.
    
    - *Калигула...* - прошептал он. - *И... Нерон?*
    
    - *Да,* - я улыбнулся, демонстрируя клыки. - *Мы вернулись.*
    
    Старик перекрестился и побежал прочь.
    
    #### **2. Палатинский дворец: дом с привидениями**
    
    Золотой дом, где я когда-то правил, теперь был **полуразрушен**. Крыша обвалилась, мозаики потрескались, а в зале для приемов росли **грибы**.
    
    - *Уютно,* - пробормотал Спор, разглядывая паутину в углах. - *Может, отправимся в Палатинский дворец?*
    
    Двери Палатинского дворца скрипели на ржавых петлях. Внутри пахло плесенью, ладаном и... свежей кровью.
    
    - *Кто-то здесь есть,* - мгновенно насторожился Спор.
    
    Мы замерли. Из темноты раздалось шуршание. Затем - слабый стук когтей по мрамору.
    
    - *Приветствуем хозяев,* - раздался хриплый голос из тьмы.
    
    Из-за колонны вышла... собака. Не простая - огромная, рыжая, с глазами как два золотых обола. На ее ошейнике красовалась крошечная табличка: *"Собственность Августа"*.
    
    - *Валерия?!* - ахнул Гай. - *Но тебе должно быть уже четыреста лет!*
    
    Та презрительно облизнулась:
    - *То есть то, что мне 400 лет - тебя удивляет. А то, что тебе почти столько же - для тебя нормально! Ты странный, Калигула.*
    - *Хм... но что ты здесь делаешь?*
    - *Дворец охраняю, Цезарь.*
    
    #### **3. Неожиданные жильцы**
    
    Оказалось, дворец вовсе не пуст. В бывшем тронном зале мы нашли:
    
    1. **Старую весталку** (которая на самом деле оказалась призраком). Она пряталась за занавесом и плела погребальные венки из засохших роз.
    
    2. **Полуслепого гладиатора-ретиария**, охранявшего винный погреб. Теперь наоборот: он принял нас за призраков и попытался проткнуть Гая ржавым трезубцем.
    
    3. **И самого неожиданного гостя** - в моих бывших покоях, среди развалин фресок, сидел... **Коммод**. Вернее, его мумия в императорских одеждах, бережно усаженная на трон. Перед ней дымились свежие дары - вино, хлеб и странные черные цветы.
    
    - *Кто-то поддерживает его культ...* - прошептал Спор.
    
    Валерия потрогала лапой мумию:
    - *Приходили по ночам. В черных одеждах. Шептали странные слова...*
    
    #### **4. Подарок от прошлого**
    
    В библиотеке мы нашли нетронутый ларец с моими старыми записками. На нем - свежий восковой отпечаток пальца.
    
    Гай осторожно открыл его:
    - *Ого...*
    
    Внутри лежали:
    - Моя первая кифара (с треснутой декой).
    - Засохший венок с того самого последнего выступления.
    - И... **свиток с печатью Сената** от 68 года нашей эры.
    
    Я развернул его дрожащими руками. Надпись гласила: *"Объявляется вне закона..."*
    
    - *Они так и не решились,* - рассмеялся Гай, хватая свиток. - *Смотри-ка - печать есть, а текста осуждения нет! Просто чистый пергамент!*
    
    В этот момент где-то в глубине дворца грохнула дверь. Валерия ощетинилась:
    
    - *Они пришли. Те самые...*
    
    Мы обменялись взглядами. Даже мумия Коммода словно будто ухмыльнулась в темноте.
    
    #### **5. Ночные гости с плохим вкусом**
    
    Тьму дворца внезапно разрезали факелы. Из коридоров выползли странные фигуры в черных робах с вышитыми золотом... уточками.
    
    - *Клянусь Юпитером,* - прошептал Спор, - *у них на капюшонах нашивки "Любимый император Коммод No1"!*
    
    Гай прищурился:
    - *О, это те самые сектанты, что поклоняются бородатым идиотам?*
    
    Впереди шла жрица с жезлом, увенчанным крошечной копией любимой дубинки Коммода. Она возгласила:
    - *О, великий Коммод! Мы принесли...* - увидев нас, замерла. - *Кто вы такие?!*
    
    Я шагнул вперед, оперся на трость, эффектно распахнув плащ:
    - *Мы - хозяева дворца. А это,* - пнул мумию ногой, - *бывший арендатор.*
    
    Мумия с грохотом рухнула с трона. Одна рука отломилась и покатилась к ногам жрецов.
    
    #### **6. "Экзорцизм" по-императорски**
    
    Начался хаос:
    - *Они осквернили святыню!* - завопила жрица.
    - *Святыню?* - Гай поднял оторванную руку мумии. - *Этот старый сублигакулум с костями?*
    - *Верните руку императору!* - потребовал тощий жрец.
    - *Пожалуйста,* - Спор ловко кинул конечность обратно, угодив жрице прямо в головной убор.
    
    Гай тем временем устроил настоящее шоу:
    - *Во имя Юпитера, Венеры и моего личного раздражения - изгоняю вас!* - Он размахивал факелом так энергично, что поджег плащ ближайшего сектанта. - *Ой. Это было непреднамеренно.*
    
    Жрецы в панике заметались.
    
    #### **7. Финал с моралью**
    
    Когда последний сектант вылетел за дверь (благодаря пинку Спора), Гай торжественно водрузил мумию обратно на трон... вверх ногами.
    
    - *Так, по-моему, даже лучше.*
    - *Добавим немного креатива,* - я нацепил на мумию табличку "Продается".
    
    Даже Валерия проявила участие, притащив в зубах оторванную ногу мумии и устроив из нее игрушку.
    
    #### **8. Пир**
    
    Гай развалился на полуразрушенном троне Августа и протянул нам кубок:
    
    - *Ну что, мальчики? Выпьем за старые времена?*
    
    Кубок был наполнен **кровью**. Свежей.
    
    - *Откуда?* - насторожился Спор.
    
    - *О, тут еще полно людей, если знать, где искать,* - Гай усмехнулся. - *Но не волнуйтесь, я заплатил. Золотом.*
    
    Я сделал глоток. Вкус был... знакомым. **Римским**.
    
    - *Итак,* - Гай откинулся назад, - *вы хотели знать, что делать дальше?*
    
    - *Да,* - я поставил кубок. - *Империя развалилась. Христиане захватывают все. Мы - последние, кто помнит, каким был настоящий Рим. Что нам делать?*
    
    Гай задумался, затем резко встал:
    
    - *Устраиваем пир.*
    
    - *...Что?*
    
    - *Последний пир в Риме,* - его глаза горели. - *Приглашаем всех, кто еще остался. Сенаторов, жрецов, поэтов, гладиаторов... всех, кто помнит.*
    
    - *И что? Будем ностальгировать?* - фыркнул Спор.
    
    - *Нет,* - Гай оскалился. - *Будем **будить**.*
    
    #### **9. Гости**
    
    Мы разослали гонцов. И, к нашему удивлению, **гости пришли**.
    
    Старый сенатор Юний Брут, последний потомок убийцы Цезаря.
    Бывший гладиатор Марк, теперь сторож Колизея (так стали называть Амфитеатр Флавиев).
    Жрица Весты (хоть храм и закрыли, она все еще хранила огонь).
    Даже несколько христиан - тех, кто еще помнил, что когда-то Рим был велик.
    
    И... последней пришла ОНА.
    
    - *Олимпиада?* - я не поверил своим глазам.
    
    Женщина в темном покрывале стояла в дверях. Когда она откинула капюшон, я увидел **ее** - ту самую, что совсем недавно провожала меня в Александрии.
    
    - *Ты... в Риме?*
    
    - *Конечно!* - она улыбнулась, и в ее глазах вспыхнул красный огонь. - *Разве я могу надолго оставить вас без присмотра?*
    
    Гай рассмеялся:
    
    - *Добро пожаловать, царица! Тебе не было в Риме последние двести лет. Я стал забывать, как звучит твой голос.*
    
    #### **10. А потом...**
    
    Мы ели, пили, смеялись. Рассказывали истории о старом Риме. О боях в Колизее, о заговорах на Палатине, о безумных ночах в Субуре.
    
    А потом...
    
    - *Пора,* - сказал Гай.
    
    Он поднял кубок:
    
    - *За Рим. Который был.*
    
    - *За Рим, который будет,* - добавила Олимпиада.
    
    - *За нас,* - прошептал Спор. Я обнял его: - *За нас!*
    
    Мы выпили.
    
    И тогда **началось**.
    
    Гай встал и подошел к окну. Над Римом висела **полная луна**.
    
    - *Ты спрашивал, что делать дальше,* - он повернулся ко мне. - *Ответ прост.*
    
    Он протянул руку к городу:
    
    - *Мы пробуждаем **настоящий** Рим.*
    
    - *Как?* - спросил я.
    
    - *Кровью,* - сказала Олимпиада.
    
    - *Памятью,* - добавил Спор.
    
    - *И **гневом**,* - закончил Гай.
    
    Он достал **кинжал** - тот самый, серебряный, с рубином в виде капли крови.
    
    - *Клянетесь?*
    
    Мы все поклялись. И вдруг я ощутил силу, вливающуюся в меня. Я взглянул на Спора: судя по всему, он ощущал то же самое. Я оглянулся - у всех на лицах было схожее выражение...
    
    #### **11. Утро**
    
    Перед рассветом мы вышли на Форум.
    
    Гай шел первым. За ним - Олимпиада, Спор, я, а потом и все остальные.
    
    Люди выходили из домов, смотрели. Шептались.
    
    - *Что они делают?*
    
    - *Это же... Калигула. И Нерон...*
    
    - *Но они же умерли!*
    
    Гай остановился перед **Храмом Юпитера**. Теперь там была церковь.
    
    Он улыбнулся.
    
    И **закричал**:
    
    - ***Roma aeterna!***
    
    Голос раскатился по всему городу, эхом отражаясь от стен.
    
    И тогда **что-то ответило**.
    
    Из-под земли.
    
    Из самых **старых камней**.
    
    - *Что это было?* - прошептал Спор.
    
    - *Рим,* - ответил Гай. - *Он просто... спал.*
    
    Я посмотрел на небо. Начинался **дождь**.
    
    - *И что теперь?*
    
    - *Теперь,* - Гай обнажил клыки, - *мы возвращаем свое!*
    
    **P.S.** Если завтра Рим проснется - значит, мы все сделали правильно.
    И, кстати: если в следующих записках будет сообщение о новом культе "Перевернутого Коммода" - значит, наши методы слишком эффективны.
  •
    ### **Глава 29. Интерлюдия: "Паук на острове"**
    *Вилла Юпитера, Капри. Август 32 года*
    
    Тихий шелест волн за окном. Мы сидим в библиотеке - я и этот мальчишка с глазами моего брата Друза. Вино уже не греет, а лишь подчёркивает горечь на губах.
    
    - Ты знаешь, почему я вызвал тебя сюда, внук?
    
    Гай откладывает гранат, который только что обгладывал с неприличным чавканьем.
    
    - Чтобы научить меня править? Гранатовый сок засыхает у него на подбородке и кажется, что он пил кровь.
    
    Я хрипло смеюсь.
    
    - Чтобы научить тебя *выживать*.
    
    Тени от светильников ползут по стенам, будто те самые призраки, что шепчутся в моих снах.
    
    - Сеян мёртв. Его тело сбросили в Тибр. Но знаешь, что я понял, слушая рассказы, как его волокли по Гемониям?
    
    Мальчик замер. Он - сплошь внимание.
    
    - Месть - это как пить морскую воду. Чем больше пьёшь, тем сильнее жажда.
    
    Я протягиваю ему медальон. Внутри - миниатюра Друза.
    
    - Твой дядя. Мой сын. Я назвал его в честь брата - твоего деда.
    
    Гай осторожно касается портрета.
    
    - Его отравили?
    
    - Да. Жена. По приказу Сеяна. - Мои пальцы сжимают кубок так, что костяшки белеют. - А я... я *прозевал*. Я всё узнал лишь в прошлом году... когда моего сына не было уже почти десять лет.
    
    Ночь становится тише. Даже цикады замолчали.
    
    - Ты расследовал?
    
    - Расследовал. - Я откидываюсь на спинку кресла. - Нашёл врача, который подмешивал яд в его лекарства. Допросы... пытки... Но когда наконец вырвал правду - было уже поздно.
    
    Винные пары кружат голову. Впервые за годы я чувствую, как по щеке ползёт что-то влажное.
    
    - Знаешь, что самое подлое? Ливилла любила его. Любила до безумия. Но Сеян *убедил* её, что Друз готовил заговор против меня.
    
    Гай бледнеет.
    
    - И ты... ты её...
    
    - Приговорил к голодной смерти. В той самой комнате, где она родила ему детей. - Я внезапно встаю, и кубок с грохотом падает на мозаику. - А теперь смотри на меня, мальчик! Видишь этого старика? Это не император. Это паук, который слишком поздно заметил, что его самого опутали паутиной.
    
    Тишина. Только моё тяжёлое дыхание.
    
    Потом Гай неожиданно встаёт и - о боги! - *обнимает* меня. Как двадцать лет назад это делал Друз.
    
    - Ты не паук, дед. Ты просто... опоздал.
    
    Я замираю. Его руки пахнут солнцем, вином и глупой юной беспечностью. Всё, чего нет у меня.
    
    - Вот видишь, - я отстраняюсь, смахнув предательскую влагу с лица, - поэтому ты и живёшь. Потому что умеешь говорить то, что хочется услышать.
    
    Но когда он уходит, я ещё долго сижу, глядя на море. И впервые за много лет мне не хочется вина.
    
     * * *
    
    Если завтра он спросит про медальон - совру, что потерял. Пусть думает, что старик просто бредил. Но мы-то знаем правду?
    
    ### **Эпилог: "Тени Палатина"**
    **Рим, 402 год от Рождества Христова**
    
    Дворец пуст.
    
    Я сижу в той самой библиотеке, где когда-то Август принимал послов, а Калигула - нет, не я, а *тот мальчишка*, каким я был тогда - разбрасывал виноградные косточки по мозаике. Теперь здесь пахнет пылью и ладаном. Христианские священники окропили стены "святой водой", словно пытаясь смыть нас - всех, кто был до них. Спор их выгнал, но запах ладана остался.
    
    На столе - медальон. Тот самый.
    
    Я подношу его к свету единственной лампады. Лицо Друза почти стёрлось от времени. Как и лицо старика, что подарил мне его, стёрлось из памяти...
    
    *"Ты не паук, дед. Ты просто опоздал."*
    
    Боги, как же я был глуп.
    
    За окном - новый Рим. Где на форуме стоят кресты вместо статуй, где сенаторы носят грубые шерстяные туники вместо тог, где мой дворец превратили в резиденцию какого-то епископа. Спор и его выгнал. Епископ и дня тут не прожил...
    
    Я подхожу к зеркалу. Там в глубине - чужое лицо:
    
    Седая борода. Морщины. Глаза...
    
    *Его* глаза.
    
    Теперь я понимаю, что он чувствовал.
    
    Одиночество - не когда вокруг нет людей. Одиночество - когда вокруг *уже* никто не помнит того мира, в котором ты родился.
    
    Я открываю потайной ящик в столе. Там - свиток с именами. Всех, кого я любил. Всех, кого потерял.
    
    Германик, Агриппина. Друзилла, Ливилла... Даже тот старый циник Тиберий...
    
    Последнее имя пишу сейчас:
    
    *Гай Юлий Цезарь Август Германик.*
    
    Затем туши́ свечу и выхожу на террасу.
    
    Ночь. Звёзды. Тот же ветер с Тибрa.
    
    *"Ты не паук..."*
    
    Но я-то знаю правду.
    
    **КОНЕЦ**
     *(Или начало? Ведь море всё ещё здесь...)*
  
  **ГЛАВА 30: "ПРОБЛЕМЫ С АЛАРИХОМ"**
  *(Записки архитектора, вампира и любимого племянника своего дядюшки)*
  
  **Константинополь - Фессалия - Пелопоннес, 395-397 гг. н.э.**
  
  ### **1. НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ У ВОРОТ.**
  
  Первое, что я подумал, глядя со своих *новеньких*, выстроенных по всем правилам искусства (читай: моим) стен Константинополя на это... *сборище* у ворот: **"Боги мои, они что, стиль "варварский шик" принесли с собой?"**
  
  Тьма народа. Вернее, тьма готов. В коже, с топорами, которые, на мой профессиональный взгляд, годились разве что для колки дров или создания примитивных скульптур в стиле "у меня дрожали руки". Во главе - сам Аларих. Высокий, хмурый, с взглядом человека, который только что узнал, что последний дикий кабан в округе закончился, а вино - кислятина.
  
  - **Марциал,** - не отрывая глаз от зрелища, пробормотал я. - **Видишь вон того, на вороном коне? Кажется, у него шлем кривой. Как они вообще воюют? Эстетика же страдает!**
  
  - **Доминус!** - зашипел секретарь, прячась за зубцом. - **Они же осаду начинают! Может, лучше подумать о защите, а не о кривизне шлемов?!**
  
  - **Защита?** - я презрительно фыркнул, похлопав по мрамору парапета. - **Мои стены? Да они тут с голоду передохнут, пытаясь их хоть поцарапать. Видишь эти башни? Сектора обстрела рассчитаны так, что любая попытка штурма превратится в фарс. Жалко только, плитка у подножия еще не уложена ровно...**
  
  Именно в этот момент группа особо рьяных молодых готов попыталась приставить лестницы. Что произошло дальше, было похоже на аттракцион. Одна лестница соскользнула с неровного камня старой кладки (которую я еще не успел заменить), вторая переломилась пополам под весом здоровяка в медвежьей шкуре, третья... просто упала, потому что гот, ее державший, оступился на кривой плитке. Раздался гул смеха с наших стен и дикий рев - с их.
  
  Аларих, похоже, понял, что штурмовать Константинополь - занятие для самоубийц или крайних оптимистов. Его взгляд встретился с моим. Я вежливо помахал рукой. Он не ответил на приветствие.
  
  - **Похоже, им нужен... диалог,** - философски заметил я. - **Марциал, готовь мою парадную тогу. И амфору того фалернского. На всякий случай. Если переговоры затянутся, а он окажется жирненьким...**
  
  - **ДОМИНУС!**
  
  ### **2. ПЕРЕГОВОРЫ В СТИЛЕ "АРХИТЕКТОР VS ВОЖДЬ"**
  
  Лагерь готов пах... да что там!!!! Он вонял!!Серьезно. Конским потом, нестиранной шерстью, дымом костров из сырого дерева и чем-то еще, отдаленно напоминающим протухшую рыбу. **Профессиональная деформация:** первым делом я отметил ужасную планировку лагеря и отсутствие элементарных канализационных стоков.
  
  Аларих принял меня в своем шатре. Больше похожем на груду шкур, натянутых на кривые палки.
  
  - **Итак,** - начал он без предисловий, - **ваш император-мальчишка прислал тебя? Архитектора? Чтобы уговорить меня уйти?**
  
  - **Александр Север,** - представился я с легким поклоном, игнорируя "мальчишку". (Внутренне: *"Самому-то лет 17, а туда же..."*). - **И да, в некотором роде. Я здесь, чтобы предложить вам... более перспективные направления для вашего... энтузиазма.**
  
  - **Например?** - Аларих прищурился. Его взгляд скользнул по моей тоге, задержался на слишком бледной коже. (*Черт, забыл румяна!*)
  
  - **Ну, взгляните на запад!** - я развел руками, изображая грандиозность. - **Плодородные равнины! Леса, полные дичи! Реки, полные рыбы! А главное - там нет таких скучных, неприступных стен, как здесь. И климат мягче. Совсем не то, что здесь, на этом ветреном, сыром Босфоре. Идеальное место для... поселения. Или грабежа. Смотря что вам больше по душе.** (*Надеюсь, по душе грабеж. Уводи их подальше от моих терм!*)
  
  Аларих молчал. Я почувствовал легкий толчок в сознании - попытка вампирского убеждения. Но вождь готов оказался крепким орешком. Его воля была как дубовый частокол - грубый, неровный, но прочный.
  
  - **Запад...** - наконец пробурчал он. - **Там правит Стилихон. Вандал.**
  
  - **Именно!** - обрадовался я. - **Разве не обидно, что вандал командует римлянами? Человек ваших... э... талантов?** (*Боги, дай мне сил не рассмеяться.*) **Дунайские провинции - это скучно. А вот Греция...** Я сделал паузу для драматизма. **...Греция, Аларих! Земля героев, мрамора и... несметных сокровищ, накопленных за тысячелетия. Храмы, полные золота! Города, которые и оборонять-то толком не умеют! Это же не Константинополь с его кривыми, но крепкими стенами.** (*Ложь во спасение. Мои стены идеальны.*) **Это Эллада! Кладезь для... сильных мира сего.**
  
  Я видел, как в его глазах загорелся алчный огонек. *"Попался, варвар мохнатый"*. Переговоры заняли еще пару часов (и две чаши моего отличного фалернского, который он пил, не разбавляя - уважаю!), но суть была ясна: Аларих отвел войско от стен. Правда, не на запад, как я наивно надеялся, а на юг. Прямо в Грецию.
  
  - **Ну хоть не на мои стройплощадки,** - вздохнул я, возвращаясь в город под восторженный шепот защитников стен. - **Марциал, отмечай: "Успешно перенаправлена варварская угроза силой слова, вина и тонкого намека на легкую добычу". И прибавь: "Аларих обладает отвратительным чувством стиля в шатрах".**
  
  [Комментарий на полях: *"Почему все варвары такие... неопрятные? Неужели сложно ровно поставить палатку?"*]
  
  ### **3. ФЕССАЛИЙСКОЕ СИДЕНИЕ, ИЛИ КОГДА ДВА РИМА ГЛУПЕЕ ОДНОГО ВАРВАРА**
  
  Пока Аларих с энтузиазмом нес "варварскую простоту" в сердце Эллады (читай: грабил все, что плохо лежало), в Фессалии разыгрался фарс, достойный самого Плавта. Только без смеха.
  
  Стилихон, этот вандал-выскочка с Запада, привел свою армию. И встал. Напротив Алариха, который, как крыса в углу, забился в свой вагенбург где-то у подножия Олимпа (*Опять кривые палисады! Бездарность!*). И стояли они так. Месяцы.
  
  - **Марциал, ты понимаешь абсурд?** - я расхаживал по карте, раскинутой в моем константинопольском кабинете. - **Две римские армии - Востока и Запада! - могли бы стереть этих оборванцев в пыль! Но нет! Стилихон топчется на месте, потому что ему приспичило поспорить с Аркадием из-за Восточной Иллирии!** Я ткнул пальцем в карту. **Из-за этого клочка земли! Пока они меряются... э... административными правами, Аларих спокойно грабит Афины! Пирей! Афины, Марциал! Город Платона и кривых, но все же исторических колонн!**
  
  - **Доминус, вы же сами направили его туда...** - робко напомнил Марциал.
  
  - **Я направил его ПРОЧЬ ОТ КОНСТАНТИНОПОЛЯ!** - взревел я. **Я думал, Стилихон хоть каплю мозгов имеет! А он... он...** Я схватился за сердце. **Он ждет приказа от Аркадия! От мальчишки, который целыми днями гладит кошку и думает, что "Илиада" - это кулинарная книга! А Аркадий боится, что Стилихон, разбив Алариха, станет слишком сильным! Идиотизм! Гениальный, самобичевательный идиотизм! Рим катится в тартарары, а они играют в "чья игрушка круче"!**
  
  Горечь подступила к горлу. Не кровь - просто горечь. Я видел это. Видел тысячу раз. Мелкие амбиции, страх перед сильным союзником, глупость... Они разъедали Рим изнутри быстрее любых варваров. Мои стены, мои цистерны, мой ипподром с раздвижной крышей... Что они значили перед этой слепотой?
  
  ### **4. "ПРИВЕТ ОТ СТИЛИХОНА?" ИЛИ НОЯБРЬСКОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ**
  
  27 ноября выдался промозглым. Я инспектировал строительство новой цистерны - **Базилику**, как я ее уже мысленно назвал. Огромное, прохладное подземелье, где скоро будут плескаться тысячи тонн чистой воды. Моя гордость! Колонны, ряды которых терялись в полутьме, уже поднимались к сводам, как лес каменных деревьев.
  
  - **Вот видишь, Марциал,** - вдохновенно вещал я, - **это не просто резервуар! Это храм воде! Святилище практичности и красоты! Здесь...**
  
  Я не договорил. Шестое чувство бессмертного, отточенное веками заговоров и ударов кинжалом в спину, сработало раньше, чем я услышал шорох. Я резко рванулся в сторону. Кинжал вонзился не в спину, а в бок. Острая боль, знакомый холодок стали.
  
  - **Ах ты ж...** - я развернулся, выхватывая лезвие. Передо мной стояли трое. Грязные, небритые, с глазами наемников. Не готы. Местные. **"Стилихон прислал привет? Или вдова Руфина все же не простила?"**
  
  Они бросились на меня. В замкнутом пространстве, среди колонн, было тесновато. Я ушел от удара второго кинжала, поймал запястье третьего наемника и со звоном бросил его о мраморную колонну. Первый, тот, что ударил меня, снова ринулся в атаку. В его глазах был дикий ужас, когда он увидел, что рана на моем боку... почти затянулась.
  
  - **Демон!** - прохрипел он.
  
  - **Архитектор!** - поправил я и впился ему в шею. Кровь хлынула горячей струей. Жирная, переполненная страхом и дешевым вином. Фу. Второго я просто оглушил ударом головы о колонну (*Осторожно, Александр! Мрамор новый!*). Третий, с перебитой рукой, попытался бежать. Марциал, героически выскочивший из-за колонны, подставил ему ножку. Наемник грохнулся на плиты.
  
  - **Доминус! Вы ранены!** - Марциал забеспокоился.
  
  - **Пустяки,** - я вытер рукавом кровь с губ. **"Плохая кровь. И удар кривой - видишь, вошел под неверным углом. Дилетанты". Осмотрю рану позже. А этих...** - я пнул ногой оглушенного. - **Связать. Допросим.** Я прижал ладонь к почти затянувшейся ране. Легкое головокружение - не от потери крови (это смешно), а от мерзкого привкуса страха и дешевого чеснока в той дряни, что мне пришлось проглотить. **"Убийца с чесночным дыханием - это уже клише, господа заговорщики! Проявите изобретательность!"** Интересно, кто так хочет ускорить мой переход в чистую архитектуру, минуя вампиризм? Марциал, тащи этого вонючего "художника" (кивок на того, кто меня ударил) в подсобку у цистерны. Там прохладно, темно... и прекрасная акустика для искренних признаний. Возьми щипцы для каменной кладки. Для... антуража.
  [Комментарий на полях: *"Надо добавить в планы цистерны потайные ходы. Для бегства. Или неожиданных появлений. Для драматизма! И комнату для допросов. С хорошей звукоизоляцией. И сливом"*].
  
  ### **5. ПЕЛОПОННЕССКИЙ АД.**
  
  Известия из Греции приходили одно хуже другого. Аларих, как саранча, прошелся по Пелопоннесу. Коринф - разграблен. Аргос - сожжен. Спарта... О, Спарта! Город, где хоть и не ценили изящные искусства, но зато умели строить крепко и просто! Разграблен и сожжен. **Профессиональная деформация:** я плакал не столько о людях (хотя и о них тоже), сколько о зданиях. О бездарно разрушенной красоте! О кривых, но исторических камнях, превращенных в щебень!
  
  - **Они разграбили Элевсин, Марциал!** - я безутешно бил кулаком по столу, разглядывая донесение. - **Святилище Деметры! Ты представляешь? Там были уникальные пропорции зала мистерий! И мозаики! Пусть немного выцветшие, но...** Я сглотнул ком в горле. **Варвары! Безвкусные вандалы! Они не понимают, что рушат!**
  
  Особенно меня добила история с Афинами. Город откупился. Гордился этим. **"Они заплатили ему, Марциал! Золотом! Чтоб он не трогал их кривые, но любимые мной колонны Парфенона! И он... он вошел туда как почетный гость!"** Я представлял Алариха, разгуливающего по Агоре в своих вонючих сапогах, и меня тошнило. От бессилия. От глупости афинян. От осознания, что великое прошлое Эллады теперь - разменная монета для варварского вождя.
  
  Единственный лучик света - Тегея. Маленький городишко в Аркадии. Местные нотабли (видимо, единственные здравомыслящие люди во всей Греции) организовали оборону. И отбились! **"Вот видишь, Марциал!** - ликовал я, читая донесение. - **Не надо платить! Надо строить крепкие стены и иметь мужество! Как они! Как мы в Константинополе!"** [Комментарий на полях: *"Найти архитектора из Тегеи. Нанять. Талантливый народ. Возможно, стоит послать туда пару моих лучших инженеров - инкогнито, конечно. Пусть посмотрят на эти "крепкие стены", оценят конструкцию, поговорят с местными. Может, они придумали какой-нибудь остроумный способ крепления бойниц или оригинальную систему стока кипящего масла?"* (Комментарий Геты поверх текста: *"Хорошая мысль, Александр. В империи еще остались мозги, не прогнившие от дворцовых интриг и страха. Надо их находить... пока Аларих не нашел их первым и не превратил в яичницу"*). *"Хотя, учитывая последние новости из Аркадии, этот архитектор, скорее всего, уже строит баррикады из собственного мебельного гарнитура. Бедняга."*].
  
  ### **6. СТИЛИХОН: ГЕНИЙ, ПРЕДАТЕЛЬ ИЛИ ПРОСТО ИДИОТ? ВЕЧНЫЙ ВОПРОС**
  
  А потом случилось нечто, от чего у меня окончательно опустились руки. Стилихон, этот вандал с претензиями, наконец-то решился! Он высадился на Пелопоннесе, загнал Алариха в ловушку где-то в горах Фолоя. Готы, по слухам, страдали от жажды, голода и болезней. Финал был предрешен! Еще один рывок - и Аларих со своей ордой стал бы неприятным воспоминанием.
  
  И что же? **Стилихон отпустил их.**
  
  - **ОН ЧТО?!** - мой крик, наверное, был слышен на другом берегу Босфора. Я разорвал донесение. - **Он их ОТПУСТИЛ?! Марциал, ты понимаешь? Он держал их в мышеловке! И... открыл дверцу!**
  
  Причины? Кто его знает. Говорили о проблемах со снабжением. О политических играх. О том, что Стилихон видел в Аларихе... *потенциального союзника* против Константинополя. **"ПРОТИВ КОНСТАНТИНОПОЛЯ, МАРЦИАЛ! ПРОТИВ РИМА!** - я бешено шагал по кабинету. - **Он, вандал, правит Западом. Аларих, гот, терроризирует Восток. И они, возможно, снюхались? Это же... это же конец! Конец всему!"**
  
  Горечь заполнила все. Не просто горечь - отчаяние. Я строил стены, проектировал унитазы для императорских котов, пытался научить Аркадия отличать Гомера от кулинарного справочника... А Рим, *вечный Рим*, разрывали на части свои же полководцы, сделавшие ставку на варваров. Мои термы, мой мост через Босфор, моя Базилика-цистерна... Зачем? Для кого? Для империи, которая сама спешила в объятия варварской ночи?
  
  ### **7. ЭПИЛОГ: ИЛЛИРИК ДЛЯ "ДОБЛЕСТНОГО" ВАРВАРА, ИЛИ ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ**
  
  Ирония судьбы (или богов, если они еще не сбежали, наблюдая этот цирк) достигла апогея. Аркадий, этот юный глупец, **завидующий** успеху Стилихона (который даже не добился успеха, а просто нелепо махнул рукой!), решил переиграть его. Он... **назначил Алариха магистром армии Иллирика!**
  
  - **Магистр армии...** - я повторял это титул, сидя в опустевшем зале для аудиенций. Мессалина, императорская кошка, презрительно смотрела на меня с трона. - **Он дал ему власть. Оружие. Легитимацию. И главное - Иллирик! Ту самую провинцию, из-за которой Стилихон топтался в Фессалии, пока Греция горела!** Я засмеялся. Горько, истерично. **"Поздравляю, цезарь! Вы только что вручили волку ключи от овчарни и попросили его стеречь овец! Гениальный ход!"**
  
  Марциал молчал. Что тут скажешь?
  
  Аларих использовал новую должность блестяще. На свой, варварский лад. Он тут же наладил снабжение своих орд римским оружием. Лучшим в мире. Которое скоро будет направлено... куда? На Константинополь? На Запад? Неважно. Оно будет направлено *против Рима*.
  
  Я вышел на балкон, глядя на раскинувшийся в сумерках Константинополь. Мои стены. Мои стройки. Мой Новый Рим. Город был прекрасен в предзакатном свете. Но я видел тени. Тени готов с римскими мечами. Тени Стилихона и его интриг. Тень глупости Аркадия. Тень неумолимого конца.
  
  **"Они не понимают, Марциал,** - прошептал я. - **Они играют в свои мелкие игры, деля власть, золото, земли... А Империя... Великая, Вечная Империя... Она уже не вечна. Она дышит на ладан. И никакие стены, даже самые совершенные, не спасут ее от внутреннего гниения".**
  Я закрыл глаза, ощущая холод мрамора балкона под пальцами. Сколько раз я видел это? Цивилизации, что возносились к солнцу мраморными ступенями и гибли, погребенные под грудой собственной глупости и чужой зависти. Карфаген, Ахетатон, Мемфис... их призраки шептались в сумеречном воздухе. *"И что ты построил здесь, Александр? Очередной мавзолей? Красивый саркофаг для умирающего гиганта?"* Вечность - она не про империи, Марциал. Она про камни. Про идеи пропорций. Про воду, что течет в цистернах, пока есть кто-то, кто помнит, как открыть кран. А людей... людей всегда съедает их собственная жадность и страх. *Всегда*. Я открыл глаза. Город тонул в багровых сумерках. **"Закат красив, не спорю. Но как же надоело смотреть на закаты сквозь дым горящих городов..."**
  
  На душе было тяжело и пусто. Как в разграбленном храме Деметры. Я - Александр Север, император, архитектор, вампир, переживший века, видевший взлеты и падения... Я *знал*. Это был закат. Не просто закат дня. Закат эпохи. Закат Рима.
  
  [Комментарий на полях: *"Черт возьми, надо срочно написать Гете. Пусть укрепляет стены Рима. Пока не поздно. Хотя... боюсь, уже поздно"*.]
  
  **P.S.** Мессалина сегодня в очередной раз устроила диверсию посреди тронного зала. Аркадий гордо заявил, что это "благословение". Я посмотрел на лужу, потом на него, потом на карту Иллирика, отмеченную как владения Алариха. **"Да, цезарь, - подумал я. - Очень символичное благословение. Очень... римское".**
  
  ---
  
  **ГЛАВА 31: "МЫ ПАКУЕМ ЧЕМОДАНЫ..."**
  *(Записки Публия Септимия Геты, Вечного Регента Римской Империи, Главного Птицевода Империи и Почетного Грузчика)*
  
  **Медиолан, март-апрель 402 года от Р.Х. (или, как теперь модно говорить, "Года Господня" - что бы это ни значило)**
  
  ### **1. ГОТСКИЙ "ПРИВЕТ" И КУРИНАЯ ПАНИКА**
  
  Просыпаюсь от знакомого ощущения - земля под ногами дрожит. Но это не землетрясение. И не император Гонорий в припадке архитектурного вдохновения (хотя последний раз, когда он решил "перепланировать" курятник, мы неделю выгребали из волос гипс и перья). Нет. Это топот тысяч готских сапог под стенами Медиолана, аккомпанируемый их любимым хором: "А-ЛА-РИХ! А-ЛА-РИХ!". Мелодично. Напоминает стадо хриплых быков на похоронах флейтиста.
  
  Флакк, мой секретарь, влетает, бледнее свежевыбеленной тоги:
  - **Доминус! Готы! Они... они указывают требовательным пальцем на наш курятник! Кажется, им приглянулся "Флавий XIII"!**
  - **XIII?** - протираю глаза. - **У нас уже XIII "Флавий"? Боги, как время летит... и как быстро плодятся цесарки.** Подхожу к окну. Картина маслом: "Осада, или Завтрак у Варваров". Готы разбили лагерь с видом на наши городские ворота. Их палатки - образец варварского минимализма: шкура, палка, дым.... Кстати о палках - вспомнился неприличный анекдот: "Зачем гот ходит по большой нужде с двумя палками? Одну в снег воткнуть и за нее держаться, а другой от волков отмахиваться".
  - Чего они конкретно хотят,Флакк?
  - Они требуют завтрак! Или город. Не разобрать!
  Под окном, в парке - хаос, достойный Дионисийских мистерий. Не вполне проснувшиеся сенаторы в ночных одеяниях бегают кругами, натыкаясь на статуи. Евнухи запихивают в сундуки императорские подушки и драгоценности (странные приоритеты!). А главное зрелище - **куриный апокалипсис**. Сотня с лишним цесарок (благословенное, хоть и шумное, плодородие!) и несколько десятков кур метались по двору. "Аркадий V" забился под колесницу. "Стилихон IX" отчаянно клевал сандалии перепуганного префекта претория. А сам Гонорий, в пурпурной ночнушке и с сачком, носился за "Гонорием I" (да, он назвал одну птицу в честь себя. Скромность не его конек).
  
  Вдруг раздался истошный вопль. Это Стилихон, пытавшийся организовать хоть какую-то оборону у ворот, отчаянно мотал головой, стараясь стряхнуть с плюмажа на своем великолепном шлеме цесарку неопределенного окраса. Птица, видимо решив, что блестящий металл - идеальное место для кладки, уселась там с видом императрицы на троне и издавала довольные булькающие звуки.
  - Доложите ситуацию, magister militum!- крикнул я, едва сдерживая смех. -И... э... поздравляю с новым постом! Главнокомандующий и Насест Империи!
  - Снимите эту тварь!- ревел Стилихон, безуспешно пытаясь дотянуться до птицы, которая лишь плотнее уселась, распушив перья. Она... она гадит на символ римской воинской доблести!
  - Врожденный рефлекс, Стилихон,- философски заметил я. -Птица чувствует себя в безопасности. Хороший знак для обороны! Хотя с эстетической точки зрения... да, пятно на плюмаже добавляет... индивидуальности. Кстати: а давно вы, магистр, считаете себя символом Римской воинской доблести?
  
  - **ЦЕЗАРЬ!** - гаркнул я в сторону парка- **ВЕЛИЧЕСТВО! Оставьте "Гонория I"! Спасайте "Гонория" настоящего!**
  - **Но он же уникального окраса, Гета!** - захлебнулся император. - **А эти... эти алариховы имбецилы напугали всех моих цесарок! И кур тоже!** (Ах да: у нас же теперь есть ещё и куры! Скромные фоновые певцы нашего птичьего хора. Их было всего пара десятков, но голосистости не занимать).
  Галаор нервно дергал свиток: "Доминус! Они еще и курятник требуют!"
  Я вздохнул, машинально оценивая готских воинов с профессиональной куроводческой точки зрения: *"Крепкие экземпляры. Шеи длинные - хорошо для высиживания. Но крики - сплошной стресс для несушек. Яйценоскость упадет на треть, если они тут задержатся"*. **Скажи им, Флакк, что "Флавий XIII" - племенной самец с нервным характером. При стрессе - клюет. И не только зерно. Пусть подумают.**
  
  ### **2. "БЕЖАТЬ В ГАЛЛИЮ? СПАСИБО, НО ВЫ ПРОПУСТИЛИ КОМАРА!"**
  
  Тронный зал напоминал финальную сцену комедии Плавта, где все герои одновременно кричат. Гонорий восседал на троне, как Юпитер на Олимпе, вот только вместо орлов, этого Юпитера облепили дрожащие цесарки. Стилихон размахивал картой Галлии, как знаменем:
  - **...в Арелате - безопасность! Вино! Устрицы! Никаких Аларихов! Никаких криков под окнами!**
  - **А комары?** - вставил я, поднимая единственную бровь, которая еще могла двигаться от усталости. - **Там же болота, Стилихон. Комары размером с ворона. Они *обожают* императорскую кровь. И цесарочью. И куриную.** Гонорий вскрикнул и прижал к груди "Юлия Цезаря II" и "Августа III". (Он начал давать птицам имена исторических личностей. Скоро появится "Калигула с номером" и я не знаю, как к этому отнесется дядюшка).
  В этот момент, как по заказу, "Калигула I" (небольшая, но удивительно злобная цесарка с безумным взглядом) прорвалась сквозь строй евнухов и с диким клекотом бросилась к ногам Стилихона, яростно клювая его сандалии. "Вот и появился, - мрачно подумал я, наблюдая, как вандал отплясывает от атаки пернатого тирана. - Теперь дядюшка точно пришлет письмо с пометкой "сжечь птицу немедленно"".
  Вдруг дверь распахнулась с грохотом. Все вздрогнули, исключая "Нерона XVI"( удивительно спокойный и уверенный в себе огромный красный петух). Но это был не гот. Это был гонец из Рима. От Гая. Стилихон надулся:
  - **А где же сам светоч? Уперся в стены?**
  - **Доминус Гай Юлий шлет привет, - отчеканил Спор (а это был он), - и сообщает, что укрепляет стены Рима по новейшим чертежам Александра Севера. Говорит: "Пусть Гета не дергается, с птицами он справится лучше, чем я с этими кривыми камнями Аврелиана. Цезарю передайте - если убежит, я его самого в стену вмурую как артефакт". И еще просил хорошего меда...**
  
  Стилихон фыркнул. Я же быстро прочитал письмо от дядюшки и подхватил нить:
  - **Слышите, цезарь? Дядя Гай в Риме стены новые строит. А нам предлагают бежать в Галлию - в царство комаров, болот и галлов, которые последний раз мылись, когда Цезарь их завоевывал! А вот Равенна...**
  - **Равенна?** - поморщился Стилихон, как от запаха тухлой рыбы. - **Тоже сплошные топи. И дворец там - сарай!**
  - **Зато стены!** - парировал я. - **Высокие. Толстые. Окружены водой. Готы утонут, как крысы, если сунутся. А дворец...** - я сделал паузу для драматизма, глядя на Гонория, - **...мы построим. С самой современной канализацией. С унитазами, спроектированными самим Александром Севером. И курятником. Царским курятником. С мраморными насестами, золотыми поилками и фресками с изображением побед... эээ..цесарок над курами.**
  Глаза Гонория засияли ярче императорской диадемы (которую он, кажется, в суете где-то потерял).
  - **С курятником? Для всех моих цесарок? И кур?**
  - **Специальный термальный комплекс для птиц! С теплой водой!** - беззастенчиво солгал я. В конце концов: Что мне стоит дом построить? Тем более птичий.
  Стилихон издал звук, похожий на стон умирающего гладиатора. Птицы победили. Шестьдесят пар птичьих глаз (и пара-другая десятков куриных) торжествующе уставились на него.
  
  ### **3. ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ПТИЦЬЕГО ЦАРСТВА (И ПРИМАЗАННЫХ К НЕМУ ЛЮДЕЙ)**
  
  Сборы двора в Равенну походили на эвакуацию цирка. Начнем с того, что сборы длились почти год! За это время готов попёрли, и Аларих их увёл от греха подальше... но напуганный двор упорно продолжал паковать пожитки.
  
  Если вы думаете, что переезд двора - это сложно, попробуйте эвакуировать двор с сотней истеричных цесарок и двумя дюжинами голосистых кур. Это был не переезд. Это была **операция "Пернатый Ад"**.
  * **Сенаторы:** Дрались за места в повозках, используя свитки с произведениями Тацита как дубинки. Один умудрился спрятаться в пустом винном сосуде. Нашли только в Равенне. Был зол, голоден и чрезвычайно худ.
  * **Евнухи:** Метались, как угорелые, упаковывая пожитки сестры и жены Гонория: духи, украшения, помаду и коллекцию гребней. Также они безуспешно пытались поймать "Клеопатру VII", которая устроила гнездо в корзине с императорским бельем.
  * *Легионеры:** Пытались сохранять вид военной дисциплины, пока "Константин Великий" не уронил им на шлемы... продукт жизнедеятельности императорской цесарки. После этого рассыпались по парку, спасая плащи от пернатых диверсантов. Один вексилларий уронил знамя, спасая "Юлию Домну" от кошки префекта. Герой!
  * **Цесарки и Куры:** Главные пассажиры. Посажены в позолоченные клетки (чтобы не чувствовали социального неравенства) с именными табличками: "Константин Великий", "Феодосий Величайший", "Платон", "Сократ" (эти клевали особенно вдумчиво), "Просто Красивый", "Яйценосная Мария" (скромная курочка-труженица) и т.д. Их квохтанье сливалось в оглушительный симфонический оркестр хаоса.
  Из клетки No4 ("Феодосий Величайший") раздалось особенно громкое: *"Квох-квох-КВОООХ!"* - что в переводе с цесарочьего означало: *"Где мой червь? Я ИМПЕРАТОР! И почему этот двуногий в тоге запихнул мое яйцо в свой сундук? Мародер!"*. "Платон" (клетка No12) клевал прутья с философским равнодушием: *"Квок. Суета. Все тлен. Главное - чтобы просо не забыли"*. А "Юлия Домна" (курица) просто неслась. Прямо в клетку. На свиток с речами Цицерона. *"Кудах-тах-тах! Работа не ждет!"*
   Гонорий лично проводил перекличку по списку:
  - **"Стилихон IX"?**
  - *Квох!* (из клетки No9)
  - **"Юлия Домна"?**
  - *Куд-кудах!* (Это была курица. Император давал имена без разбора).
  - **"Нерон XVI"? Где "Нерон XVI"?**
  Оказалось, "Нерон XVI" сбежал, пробив клювом слабое днище клетки. Видели, как он гордо шел в сторону готского лагеря. **"Дезертир!"** - мрачно заметил настоящий Стилихон.
  "Самоубийца!" - хмыкнул Спор.
  Хаос достиг апогея, когда "Феодосий Величайший", раздраженный долгим ожиданием в клетке, устроил акт пернатого вандализма. С громким негодующим криком он выбил дверцу своего узилища и взлетел на голову важному Констанинопольскому дипломату, только что прибывшему с заверениями в дружбе от Аркадия (и, вероятно, с очередным счетом за что-нибудь). Прежде чем ошарашенные гвардейцы успели среагировать, цесарка издала торжествующе **"КВОООХ!"** - и оставила на дорогом шелковом тюрбане посла щедрую, теплую и очень пахучую кучку.
  - "Феодосий" лишь отметил вашу преданность, ваша светлость!- поспешно прокричал я через гвалт, пока дипломат, багровея, вытирал тюрбан и бормотал что-то о "варварстве" и "непоправимом ущербе". **Это высший знак птичьего доверия! Считайте себя посвященным в тайны императорского птичника!** (Флакк, бледный как мел, шептал: *"Доминус, инцидент! Инцидент международного масштаба!"* Я лишь вздохнул: *"Инцидент - это если бы она его клюнула в глаз. А так - просто эксклюзивное удобрение. Дорогое, кстати"
  
  Я координировал этот бедлам, чувствуя себя то капитаном тонущего корабля, то укротителем пернатых демонов. Флакк вел учет с безумным взглядом:
  - **Итак: Цесарки - 103 особи. Куры - 24. Подушки цезаря - 45. Свитки императорской библиотеки - 4 (остальные в основном использованы как оружие сенаторов или подстилка в клетках). Сенаторы - 29 (один в сосуде, двое отстали у придорожного храма Меркурия, моля о спасении)...**
  
  Пока собирались, Гай прислал еще одно письмо: *"Гета. Слышал, Аларих у вас под боком. Совет: вывези Гонория. Ну и кур соответственно тоже. Курам - вмешайте в пищу сушеный чеснок. Отпугивает готов и улучшает вкус яиц. Шлю чертежи "гусиной тревоги" для Равенны. Это снова Александр. Используй местных гусей. Эффективней легионеров. P.S. В Равенне холодно. Подготовьте теплые вещи."* Кратко. Умно. Практично. Но где взять гусей? И главное - зачем? У нас и так пернатых хватает.
  
  ### **4. БОЛОТНЫЙ "РАЙ" И ПТИЧЬЯ "ВИЛЛА"**
  
  Дорога на Равенну стала испытанием для всех. Особенно для птиц.
  - **"Флавий XIII"** устроил бунт в клетке, требуя свежего винограда.
  - **"Аркадий V"** (птица) выклевал глаз статуэтке Венеры в повозке сенатора Прокула.
  - **"Нерон XVI"** (тот, что сбежал) внезапно вернулся на третий день при переправе через Падус; хвост его был изрядно выщипан, а шпоры были в засохшей крови. "Проредил ряды врага!" - мрачно пошутил Спор. - Недаром он Нерон!"
  Вернувшийся петух взлетел на императорский штандарт, и оттуда раздался громкий пронзительный крик победителя.
  Гонорий раздулся от гордости:
  - Мой Нерон! Его не съели дикие готы! Он победил варваров!
  - **Успокойтесь, цезарь,** - хихикнул я. - **Возможно, он стал советником Алариха по птицеводству. Или личным шеф-поваром.**
  
  Равенна встретила нас так, как и ожидалось: **сыростью, туманом, кваканьем лягушек и тоскливым пейзажем из камышей и мутной воды.** Дворец, гордо именуемый "Палациум", был переоборудованной морской казармой. Пахло сухими козьими какашками, солью и безнадегой.
  Я ступил на скрипучие доски, вспоминая сияющие мраморные полы Медиолана. Здесь даже свет из узких окон казался водянистым и больным. "Дворец". Больше похоже на сарай для продырявленных лодок. Флакк тыкал пальцем в зияющую дыру в стене:
   - **Вид на болота, доминус. Очень... стратегический.**
  - **И вдохновляющий,** - мрачно парировал я, наблюдая, как "Константин Великий" осторожно ступает по луже, образовавшейся от протечки крыши. - Напоминает цезарю о бренности бытия. И о том, что надо срочно строить тот курятник.
  
  Первым из подъехавшей повозки выскочил Гонорий:
  - **Гета! Где курятник? Мои бедные "Константин" и "Феодосий" промокли!**
  - **В процессе, величество!** - поспешил я успокоить его, отгоняя комара размером с цесарку. - **Пока расселим ваших советников и военачальников в западном крыле. Оно... менее протекает. А для "Юлии Домны" и "Яйценосной Марии" выделим теплый уголок на кухне.** (Куры, хотя и плебеи птичьего мира, несли яйца. А это аргумент).
  - **А тронный зал?** - спросил он с надеждой.
  - **Будет!** - пообещал я, глядя на заросший тиной пруд. - **С видом на стратегические болота. Очень... вдохновляюще для принятия государственных решений.**
  
  Пока мы расставляли клетки в главном (читай: единственном просторном) зале, превращая его в гигантский птичник, прибыл гонец от Александра из Константинополя. Похоже, гонца он отправил уже прямо сюда. Письмо было кратким:
   *"Гета. Стыдно. Бросил Медиолан. Равенна? Серьезно? Ладно. Шлю чертежи "Плавучего Птичника" для болот. С самоочищающимися насестами и встроенной защитой от комаров (теория). Воплощай. P.S. Когда "Нерон XVI" объявится у готов - Алариху сообщили, что птица заражена византийским птичьим гриппом. Теперь он боится".*
  
  - Птичий грипп? - умильно произнес Гонорий, выпуская "Платона" погулять по залу. - Значит, мой "Нерон" - герой-диверсант! Я им горжусь!
  
  К рассвету я был выжат как тряпка кухарки. Пошатываясь, я вышел на крыльцо "дворца", нюхая влажный ночной воздух, поморщился:
  - Пахнет рыбой, тиной и... упадком. Идеальное место, чтобы доживать век империи. Галаор, где мой саркофаг? Я хочу лечь. Хотя бы на пару веков.
  
  Флакк мрачно смотрел в потолок, с которого капало с ритмом плохого стихотворения:
  - Доминус, здесь даже плесень выглядит уныло. И пахнет... как будто Нептун переел капусты.
  Я кивнул, глядя как "Сократ"клюет мозаику на полу:
  - Зато очень стоически !! Здесь можно утонуть, заболеть или повеситься от тоски- никто и не заметит...
  
  ### **5. ЭПИЛОГ: КОМАРЫ, КВАКШИ И ТИШИНА (ПОКА)**
  
  Стою на кривом балкончике нашего нового "дворца". Туман стелется по болотам. Где-то далеко Аларих, наверное, чешет в затылке после Адды. В Риме Гай вмуровывает в стены что-то странное (согласно его письмам - то чеснок, то проштрафившихся пьяных легионеров для "прочности"). В Константинополе Александр, наверное, пытается объяснить Аркадию, что кошка Мессалина - не советник по обороне. А здесь... тишина. Нарушаемая только кваканьем, комариным писком и довольным квохтаньем сотни цесарок, освоивших новую резиденцию.
  
  - Ну что, Гета, - раздался голос Стилихона, который мазал укусы комаров императорской мазью (увы, она помогала только от тщеславия), - променял столицу империи на лягушачье царство. Зато птицы довольны. Империя спасена!
  Он был ироничен, но прав в одном: цесарки были довольны. Особенно "Просто Красивый", который уже дрался за лучший насест с "Сократом".
  
  Я вздохнул, глядя, как "Яйценосная Мария" скромно несется в углу, прямо на плащ, забытый кем-то из сенаторов:
  - Главное, Стилихон, что мы пакуем чемоданы (и клетки) быстрее готов. Управились всего за 365 дней! Аларих же, занятый птичьим гриппом, всё ещё не заметил, что императора уже нет в Медиолане.
  
  Гонорий, успокоенный, кормил "Феодосия II" виноградом:
  - Смотри, Гета! "Феодосий" очень похож на моего брата Аркадия. Прям настоящий император!
  Как будто в подтверждение его слов, "Нерон XVI", гордо восседавший на спинке императорского (пока что плетеного) кресла, вдруг сорвался вниз. Не просто упал, а с размаху приземлился прямо в центр только что привезенной и еще не повешенной карты Италии, украшавшей единственный приличный стол. Раздался звук рвущегося пергамента и довольное кукареканье. Петух энергично разгребал когтями Апеннинский полуостров, превращая стратегически важные дороги и города в бесформенные дыры.
  - Вот видишь, цезарь?- вздохнул я, глядя, как Стилихон схватился за голову. - Твой "Нерон" не только герой-диверсант, но и талантливый картограф. Создает новую реальность. Без Готов. И, судя по всему, без Рима тоже.
  Гонорий восхищенно ахнул:
  - Он перекраивает Империю! Гениально!
  
  Стилихон яростно чесал новую шишку на лбу:
  - Твои птицы, Гета, - биологическое оружие. "Нерон" отбился у готов, "Аркадий" ослепил Венеру, а теперь "Феодосий" плюет виноградными косточками в советников!
  -Они просто осваиваются, - пожал я плечами, глядя, как "Просто Красивый" демонстративно топчет диадему, потерянную Гонорием еще в Медиолане. (Кстати, а где он ее взял?)- А комары... это твоя зона ответственности, magister militum. Ты же хотел в Арелат? Там, говорят, комары еще злее. С вооот такими копьями..
  Он простонал, размазывая мазь от комаров по всему лицу. В ответ из тумана донеслось громкое *"Ква-а-ак!"*. Казалось, сама Равенна смеялась над нами.
  
  Внезапно страшная мысль пронзила меня:
  - Боже мой! Мы забыли "Траяна VII" в Медиолане!
  Гонорий побледнел как мертвец:
  - Мою лучшую несушку?! Гета, немедленно отправляй Спора!
  Стилихон простонал, ковыряя укус размером с денарий:
  - Империя... погибла из-за яйценосной цесарки!!
  
  **P.S.** Комары Равенны - истинные потомки Марса. Уже покусали Стилихона так, что он распух и стал похож на крапчатого мастифа. Говорит, это месть Алариха. Я считаю, это месть природы за то, что мы превратили Вечный Город в понятие растяжимое, а столицу - в передвижную птицефабрику.
  Гай прислал новые чертежи: "Гаррот-установка для готских шлемов на базе гусиной шеи. Используй местных гусей". Ищу гусей. И понимание. Пока безрезультатно.
  
  **ГЛАВА 32: РЕГЕНТ В ВИЗАНТИИ.**
  **Константинополь, 1-12 мая 408 года от Р.Х.**
  
  ### **1. Дело пахнет мышьяком.**
  
  Аркадий умирал. Тридцать один год. Здоровый, вроде бы, мужчина. И вполне вменяемый, если не считать хронической любви к кошачьей моче в сандалиях и убежденности, что Гомер писал кулинарные трактаты...
  Меня вызвали к его ложу глубокой ночью. Запах ладана не мог перебить сладковатый, металлический душок чеснока - мышьяк, банально, как кривая колонна в дешевой базилике. Придворные врачи суетились, как испуганные куры, а огромная Мессалина II (дочь покойной императорской террористки) восседала в ногах ложа, вылизывая лапу с видом верховного судьи.
  Аркадий был уже нездешним. Кожа восково-бледная (кое-где уже выступал кровавый пот), губы синие, дыхание - хриплый свист в пустом кувшине. Но когда его мутные глаза уловили мое движение, в них вспыхнула искра осознания.
  - **С... Север...** - выдохнул он, и капли кровавой пены выступили на губах. Его рука, холодная и липкая, судорожно сжала мою. Сила умирающего удивила. - **Сын... Феодосий...**
  Я наклонился ближе, почуяв завещание, что будет важнее любых формальных указов.
  - **Защити... его...** - прошептал Аркадий, впиваясь в меня взглядом, полным животного страха и последней надежды. - **От них... От всех... Будь для него как стены...** - Его взгляд скользнул в сторону Антемия, замершего в тени, с лицом каменной маски. Потом вернулся ко мне. - **Ты... можешь... Только ты...**
  Он попытался что-то добавить, но его охватил спазм. Тело выгнулось, изо рта хлынула алая пена. Рука ослабела и соскользнула с моей. Голова беспомощно откинулась на подушку. Врачи завопили о конце. Евнухи завыли. Префект претория Антемий сделал шаг вперед, его глаза уже высчитывали шахматные ходы на доске власти.
  А Мессалина II громко зевнула, потянулась и запрыгнула на остывающую грудь императора, устроившись там, как на теплой печи. Ее протяжное "Мррааарааууу!!" прозвучало как кошачье "Аминь".
  - Отравление, тут и к Нерону не ходи..- констатировал я, вглядываясь в застывшее лицо бывшего императора. Кровавый пот застыл на лбу. Запах чеснока и крови витал в спальне, смешиваясь с ароматом ладана и... да, кошачьей мочи...- Отравление... Очевидное... Как кривая колонна.
  Префект претория Антемий, египтянин с лицом, высеченным из черного базальта, и амбициями фараона, нахмурился:
  
  - **Доминус Север, такие обвинения бездоказательны! Цезарь скончался от... от внезапной немощи духа!**
  
  - **Немощи, пахнущей мышьяком?** - я поднял бровь. - **Интересная диагностика, префект. Может, вы еще и стены мои объявите кривыми?** (Я кивнул в сторону окна, за которым маячили мои идеальные Феодосиевы стены - *мои*, хоть и названные в честь деда мальчишки-нынешнего императора).
  
  Антемий сжал губы. Похоже, борьба за регентство началась еще до того, как тело Аркадия остынет. Я знал его планы: жениться на старшей сестре нового императора, Пульхерии, и править от имени семилетнего Феодосия. "Мило. Наивно. Как попытка построить пирамиду из песка на босфорском ветру".
  
  - Где мальчик?- спросил я, игнорируя египтянина.
  
  - В... в учебной комнате, доминус. Плачет.
  
  ### **2. УРОКИ КАЛЛИГРАФИИ**
  
  Маленький Феодосий (второго этого имени) сидел, уткнувшись мокрым лицом в свиток. Рядом валялась сломанная тростинка для письма. На полy - лужица туши и... свежая лужица от Мессалины II, которая уже уютно устроилась на другом конце стола. Удивительно, но кошка безошибочно определила нового императора и пришла к нему. Хана его тапкам!..
  
  - **Цезарь,** - сказал я мягко, отодвигая кошку. Та фыркнула и прыгнула на полку с драгоценными вазами. - **Плакать - это нормально. Особенно когда твой отец... ну, внезапно решил отправиться к предкам. Но!** - я поднял сломанную тростинку. - **Слезами кривых букв не исправишь.**
  
  Он поднял на меня заплаканные глаза:
  
  - **Я... я не могу писать красиво! Всё криво! Как стены старого города!**
  Мое сердце (точнее, то, что его имитирует) сжалось: "Кривые буквы! Кошмар!"
  
  - **Вздор, величество!** - воскликнул я, хватая новый калам. - **Красивый почерк - это не дар богов. Это математика! Пропорции! Ритм! Вот смотри.**
  Я обмакнул тростинку в чернила и вывел на чистом пергаменте идеальную строчку: *"Ars longa, vita brevis"* (Искусство вечно, жизнь коротка). - **Видишь? Каждая буква - как колонна. Основание, ствол, капитель. Расстояние между ними - как интерколумний. Плавность линий - как арка!**
  
  Феодосий уставился на мои буквы, потом на свои каракули. В его глазах загорелся крошечный огонек интереса.
  
  - **П-покажи еще!**
  
  Час спустя он старательно выводил овал "О", стараясь сделать его идеально круглым, как колесо квадриги. Я поправлял его пальцы, объясняя давление, угол, течение чернил.
  
  - **Так... и так... Прекрасно!** - похвалил я его очередную попытку. - **Скоро тебя будут звать не Феодосий, а Феодосий Каллиграф! Писец от Бога!**
  
  Он впервые улыбнулся. Мессалина II, сбив одну вазу (к счастью, пустую), прыгнула ему на колени и начала мурлыкать.
  
  В дверях появилась тень. Пульхерия, сестра Феодосия, стояла, закутавшись в темный паллий. Ее глаза, острые как шиферные скребки, перешли с брата на меня, потом на кошку.
  - Дядя Александр, - ее голос был тихим, но резал воздух чище тростинки каллиграфа. - Утешаете цезаря каракулями, пока Антемий плетет сети? Он уже советует сенату назначить меня соправительницей. С его "опекой".
  Я не отрывался от листа, где Феодосий старательно выводил "О".
  "Он пытается разделить вашу пару, Августа. Брат и сестра - сильнее, когда они вместе. Помните историю Клеопатры и Птолемея? Антемий хочет быть вашим евнухом-регентом".
  Пульхерия сжала губы. "Я не дура, чтобы рвать империю пополам. Но я и не кукла для его интриг. Он прислал мне персидские сладости. Запах миндаля... словно все пропитано цианидом".
  Я наконец поднял взгляд. **"Не ешьте их. Кормите Мессалину. Если выживет - значит безопасно".** Кошка, словно поняв, мотнула головой и фыркнула в сторону Пульхерии. "Видите? У нее отличный нюх на яды. И на подлецов. Доверяйте ей больше, чем Антемию".
  Пульхерия кивнула, холодный расчет в глазах сменился на мимолетную усталость. "Защищайте брата, Север. Я... позабочусь о тени". Она растворилась в коридоре так же бесшумно, как и пришла.
  
  [Комментарий на полях: *"Мальчик способный. И кошка, кажется, его терпит. Прогресс. Теперь бы только убрать Антемия и его ядовитых "друзей"..."*]
  
  ### **3. БИТВА ТИТАНОВ**
  
  Антемий не дремал. Пока я учил Феодосия каллиграфии, египтянин:
  
  1. **Назначил себя консулом.** (Опять!).
  2. **Засыпал Пульхерию (сестру Феодосия, девушку умную и набожную) намёками,** что только он, Антемий, сможет уберечь империю от варваров... и от "опасного чужака-архитектора с неестественно бледной кожей".
  3. **Пытался прикарманить средства** на мою новую цистерну "Базилика", заявив, что "городу нужны солдаты, а не водохранилища!".
  4. **Подослал ко мне "строителей".** Двое здоровенных типов с кирками попытались "случайно" уронить на меня балку на стройплощадке новых терм. К счастью, вампирская реакция и вековой опыт уклонения от падающих архитектурных элементов спасли меня. "Несчастных" рабочих после моего... деликатного допроса в той самой звукоизолированной комнате с хорошим сливом при цистерне, отправили с признанием к Антемию. С глубокими извинениями за "непрофессионализм".
  
  Наш разговор в тронном зале (Феодосий усердно выводил буквы рядом, а Мессалина II драла когтями спинку трона) был леденящим:
  
  - **Доминус Север,** - Антемий говорил сладко, как испорченный мед. - **Эти люди... они оклеветали меня! Я лишь забочусь о безопасности империи!**
  
  - **Как и я, префект,** - улыбнулся я, демонстрируя чуть больше клыка, чем положено. - **Забочусь. Например, о безопасности водоснабжения. И о безопасности юного императора.** Я посмотрел на Феодосия. **От... всех угроз. Любого происхождения. Понятно?**
  Антемий побледнел. Он понял. На время.
  
  Сама же Пульхерия, девушка с острым умом и взглядом, способным просверлить гранит, вызвала меня на беседу в ночном саду. Она сидела под ярким светильником, вышивая что-то церковное, но игла двигалась с такой решительностью, будто она зашивала раны умирающему.
  - **Дядя Север** - начала она без предисловий (это "дядя" звучало как титул, а не родство). - **Египтянин шепчет, что вы - демон. Что ваша бледность от ада, а не от ночных бдений над чертежами.**
  Я прикинулся оскорбленным:
  - **Августа! Я просто архитектор! Вечные недосыпы, известковая пыль..**
  - **И вечная молодость?** - она вонзила в меня иглу-взгляд. - **Отцу было пятнадцать, когда он родил меня, а вы знали его деда. Прикиньте годы.**
  Я вздохнул. Умная девочка. Слишком умная для этого двора.
  - Хороший косметический уход, августа. И отказ от вина. Советую и вам.
  Она не улыбнулась.
  
  - **Мне плевать, демон вы или просто чудак. Вы защитили брата от Антемия. Вы учите его... красоте.** Она кивнула в сторону открытого окна, откуда, невзирая на позднее время, доносилось старательное скрипение калама Феодосия.
  - **Поэтому я вам доверяю. Пока вы не предадите нас.**
  - **Августа, я предаю только кривые стены и плохую канализацию,** - поклонился я. - **Империя же... она стоит на фундаменте. Я просто укрепляю его.**
  Ее губы дрогнули - почти улыбка.
  - **Тогда укрепляйте, дядя. А египтянина... мы уберем...**
  
  ### **4. "ПИСУАР ВЕКА"**
  
  Феодосий был хорош в каллиграфии, но с горшком у него были... сложности. Вернее, с необходимостью вовремя до него добегать. А Мессалина II вообще считала любой угол дворца идеальным местом для своих нужд.
  
  - **Это позор для империи!** - заявил я своему секретарю Марциалу. - **Император Византии не должен скакать по коридорам, крепко сжав ягодицы! И кошка императора должна знать свое место! Пора внедрить высшее достижение цивилизации!**
  
  Так родился проект: "ИмСанГиК": Императорский Санитарно-Гигиенический Комплекс "Орёл" (модель для юных августов).**
  
  Я лично чертил! Лично мною подобранные мастера создавали!
  * **Трон из слоновой кости** с позолотой (маленький, но внушительный).
  * **Идеально рассчитанное отверстие** (диаметром строго под императорские нужды).
  * **Свинцовые трубы** с проточной водой из цистерны (бонус: можно было пускать кораблики!).
  * **Рычаг с хрустальным шаром** для смыва (Феодосий обожал его нажимать).
  * **Резной золотой орёл** на вантузе - чтобы было на что смотреть в минуты раздумий.
  
  Презентация была грандиозна. Я привел Феодосия в специальную комнату рядом с его спальней.
  
  - **Вот, ваше величество!** - я сдернул покрывало с драгоценного " ИмСанГиК-а ". - **Шедевр инженерной мысли! Комфорт, гигиена, имперское достоинство! Больше никаких неловкостей...**
  
  *БДЫЩ!*
  
  Мессалина II, словно пушистый демон разрушения, вынырнула из-за занавески и в прыжке вцепилась когтями в позолоченную спинку "Орла". Хрустальный шар смыва сорвался и разбился вдребезги. Вода хлынула фонтаном. Кошка, испуганная шумом воды, метнулась, опрокинув ведро с запасом розовой ароматической присыпки. Комната мгновенно превратилась в арену боя розовой пудры и брызг.
  
  Феодосий... залился смехом. Он схватил горсть мокрой розовой пудры и запустил ею в заглянувшего на шум Марциала.
  
  Его смех был чистым, как струя из отремонтированного акведука - редкий звук в этих мрачных стенах
  
  - **Это лучше, чем цирк!** - кричал он, покатываясь со смеху. **Спасибо, дядя Север!**( О Боги! Вот и я стал чьим-то дядей..)
  
  Антемий прибежал на шум и застыл в дверях с лицом человека, увидевшего конец света. Мессалина II, вымазанная в розовом, с торжествующим видом уселась посреди лужи и начала вылизываться.
  
  [Комментарий на полях: *"Провал? Или триумф? Ребенок счастлив. Кошка довольна. Антемий в шоке. Марциал в пудре. Водопровод требует ремонта. Итог: "СаРаК": санитарно-развлекательный комплекс "Розовый Хаос" функционирует. Частично".]
  
  ### **5. НОЧЬ ДЛИННЫХ КИРОК**
  
  Антемий понял: пока я жив, его планам - крышка. Он решился на отчаянный шаг.
  
  Ночью, пока Феодосий спал, а я проверял кладку новой секции стен (ну не днём же мне это делать?!), он привел к дворцу группу верных преторианцев. Их цель - "найти доказательства измены" в моих покоях. А если "изменник" окажется дома и окажет сопротивление... что ж, бывает.
  
  Ночные стройки - мой храм. Лунный свет отбрасывал идеальные тени на свежую кладку, превращая стену в чертеж, воплощенный в камне. Я вдыхал запах известки и влажной земли - чистый, честный, без человеческой суеты. Но сегодня... Сегодня сквозь него пробивался другой запах. Страх. Горячий, кисловатый, как испорченное вино. И кровь. Кровь стыла на моих руках после "допроса" тех рабочих Антемия. Не их жалкая кровь меня тревожила. Голод. Древний, острый, как зуб пилы по мрамору. Я умышленно не ел перед выходом - трезвый ум нужен для битвы, но теперь он грозил предать меня. *"Не сейчас"*, - мысленно прошипел я, впиваясь ногтями в свежий раствор шва. *"Сначала фундамент власти. Потом... перекус".* Я облизнул губы, чувствуя, как клыки напоминают о себе легким давлением. Ветер с Босфора донес запах... преторианской поташки, пота, металла и чеснока. Антемий не заставил себя ждать. Как раз вовремя.
  Я почуял их за версту и встретил Антемия в полутемном коридоре, ведущем к моим комнатам.
  
  - **Префект?** - сделал я удивленное лицо. - **Какими судьбами? Проверяете, не криво ли положен ночной мрамор?**
  
  - **Доминус Север,** - он попытался говорить твердо, но голос дрожал. - **Есть сведения о вашей... связи с готами! Я обязан обыскать ваши покои!**
  
  - **С готами?** - я рассмеялся. - **Антемий, я их *терпеть не могу*! Их архитектурный вкус - это ножом по мрамору! Но... раз уж вы здесь...** Я шагнул вперед. **...Позвольте показать вам кое-что интересное. Новый метод укрепления фундаментов!**
  
  Он отшатнулся, но было поздно. Моя рука схватила его за шиворот. Преторианцы ринулись вперед. То, что произошло дальше, было похоже на гротескный танец смерти под аккомпанемент ломающихся мраморных плит и криков. Я, используя Антемия как живой щит и таран, отбросил первого гвардейца в яму с известковым раствором. Второго с размаху "приложил" лицом к несущей балке (звук был хрустящий). Третий, метнувший копье, получил Антемием по ногам - я ловко подставил префекта. Копье воткнулось в стену. В темноте завязалась свалка. Кто-то кричал: "Он демон!". Кто-то упал в котлован. Антемий, вырвавшись, попытался бежать, но поскользнулся на свежеуложенной, еще не закрепленной плитке... и рухнул в глубокую траншею для фундаментного рва, увлекая за собой двух последних преторианцев. Сверху на них посыпались мешки с песком.
  
  Я подошел к краю траншеи. Снизу доносились стоны.
  
  - **Префект?** - спросил я вежливо. - **Живы? Как вам новый фундамент? Глубокий, прохладный... перспективный?** Я наклонился. **Запомните. Феодосий - *мой* воспитанник. Константинополь - *мой* город. Его стены - *мои* стены. А вы...** Я пнул ногой ком глины, и он упал вниз, в темноту. ...Вы - часть ландшафта. Не выступайте. А то сравняю.
  
  Наутро Антемия и его людей откопали. Префект с переломанными ребрами и помутненным рассудком (он бормотал что-то о "каменных демонах") был немедленно отправлен "на лечение" в свое поместье в Малой Азии. Навсегда.
  
  ### **6. РЕГЕНТ ВИЗАНТИИ (ИЛИ "БОГИ, ДАЙТЕ МНЕ ТЕРПЕНИЯ И ХОРОШИХ САНТЕХНИКОВ")**
  
  Так я, Марк Аврелий Север Александр, бывший император, вампир, архитектор, убийца коррупционеров и неудачливый дрессировщик котов, стал регентом Восточной Римской империи. Официально - "в помощь благочестивой Августе Пульхерии, а также для наставничества юного императора Феодосия". Фактически - потому что я единственный, кто понимал, что империя держится не только на молитвах и золоте, но и на *хорошей канализации и прямых стенах*.
  
  Наутро после "инцидента с фундаментом" меня ждал сюрприз. На пороге моих покоев сидела Мессалина II. Перед ней лежала дохлая крыса размером с небольшую собаку. Кошка смотрела на меня с немым укором.
  - **Что это?** - спросил я Марциала. - **Подарок? Или намёк на санитарное состояние?**
  - Она поймала её в спальне императора! Прямо на подушке! Думаю, крыса появилась там неслучайно..
  Ледяная ярость ударила мне в виски. Я поднял тушку. Передние резцы были огромными - как кинжалы.. Из пасти явственно пахло миндалём..
  - А зубы у крысы пропитаны цианистым калием...- пробормотал я.
  Марциал неприлично хихикнул: - Юпитер с Вами, доминус! Она просто нажралась миндаля в кладовой.
  Я сжал крысу, чувствуя, как хрустят кости. Мессалина II заурчала, потерлась о мою ногу, оставляя шерсть на тоге. **"Хорошая кошка. Очень хорошая".** Я бросил тушку в жаровню. Запах горелой плоти перебил голод. **"Утроим охрану Феодосия. И поставьте лежанки стражникам в его спальне. Пусть спят там. И пусть боятся кошки больше, чем врагов".**
  
  Первые мои указы были:
  1. **Утроить охрану Феодосия.** (Особенно его тапок от поползновений Мессалины II).
  2. **Выделить дополнительные средства на завершение цистерны "Базилика" и ремонт ИмСанГиК-а "Орёл".**
  3. **Найти нового, *непредвзятого* префекта претория.** (Желательно, чтобы разбирался в гидравлике).
  4. **Отправить срочное письмо Гете в Равенну.**
  Науказывал и сел писать письмо:
  "Гета. Если ты не спишь в курятнике - то хорошо! А я не сплю!
  Поздравляю нас обоих. Я - регент Востока. Ты - регент Запада. Два бессмертных у руля тонущего корабля под названием Рим. Ирония? Нет, трагедия с элементами фарса. Аркадия отравили. Запах мышьяка перебивал даже вонь его кошачьих тапок. Теперь мой подопечный - Феодосий 7-ми лет. Его главные враги: кривые буквы и отсутствие хорошего сортира. Антемий египетский пытался стать регентом, но я его деликатно... переубедил.
  Важнее: наш "любимый" гот. Аркадий перед смертью умудрился назначить Алариха магистром армии Иллирика! Теперь у этого варвара - римский титул, римское оружие и законное право вести орду куда угодно. Куда? На Рим, Гета! Он идёт в Лаций. Через Альпы или морем - не важно. Скоро он будет стучать в дядюшкины ворота, требуя зарплату за "верную службу империи".
  Гонорий в Равенне пусть продолжает разводить кур. Пусть выведет породу "несушки-камикадзе" - пригодится при осаде. Гай пишет, что стены Рима готовы принять гостей. Дай ему меч в руки - он ещё и выйдет на стену. Держись, старый злодей. Если Аларих придёт в Равенну раньше, чем я научу Феодосия писать "Аларих - козёл" без помарок, напомни готу, что ты - тоже императорский магистр. Может, рассмешишь.
  *P.S. Котят из потомства Мессалины хочешь? Особо зубастых. Для охраны курятника императора. Или трона. Мастера вынюхивать яды и крыс (двуногих тоже).*
  P.P.S. Запаси крови. Не для себя - для перевязок. Осада - дело грязное. И береги спину. Тени длинны, а кинжалы - остры"
  
  Я дописал письмо и огляделся: Двор замер в ожидании. Евнухи перешёптывались за колоннами, сенаторы в пурпуре прятали улыбки и страхи за веерами. Все знали: Антемий пал.
  Патриарх прислал вежливое поздравление и тонкий намёк, что "необычные обстоятельства требуют особой духовной поддержки" (читай: денег на новую ризницу). Я велел Марциалу отгрузить ему мрамор для ремонта крыльца - пусть знает, чей фундамент теперь в моде.
  Самый сладкий момент - вид лица magister officiorum, когда он прочел мой указ о назначении нового префекта претория. Им стал Марк Гидравлик (настоящее имя Марк Акведукки), бывший смотритель городских фонтанов, человек, способный отличить засор в клоаке от дворцовой интриги. Его первое действие - проверка счетов за свинец для труб.
  Антемиевы прихвостни побелели, как известка.
  
  ### **7. ЭПИЛОГ: ГОРОД, МАЛЬЧИК И ВЕЧНОСТЬ**
  
  Я стоял на стене, глядя на Константинополь, раскинувшийся в первых лучах полной Луны. Город шумел, строился, жил. Мои стены защищали его. Моя цистерна скоро наполнится водой. Мой мальчик-император внизу, во дворце, старательно выводил идеальные буквы.
  
  Главное я уже знал: Готы шли на Рим. Гонорий в Равенне разводил кур. Гета метался, как ужаленный, пытаясь спасти Запад. Калигула укреплял стены Вечного Города, готовясь к осаде. Мир катился в тартарары с пугающей скоростью.
  
  Но здесь, на краю света, который еще называли Римской империей, я чувствовал странное спокойствие. Быть может, вечность - это не власть. Не кровь. Не камни даже. Вечность - это умение видеть красоту в идеальной линии, будь то стена, буква или дуга акведука. И пытаться научить этому других. Даже если единственные, кто тебя пока слушает - это семилетний Цезарь-каллиграф и гигантская кошка, методично портящая бархат в тронном зале.
  
  Мессалина II запрыгнула на парапет рядом со мной, в её опаловых глазах отражалась Луна. Кошка посмотрела на город, потом на меня, и громко зевнула, демонстрируя острые клыки.
  
  - **Согласен, пушистое исчадие,** - вздохнул я. - **Работы - непочатый край. Начнем с ремонта твоего лотка? Или все-таки попробуем унитаз еще раз?..**
  
  **P.S.** Феодосий сегодня написал свое имя без единой помарки. Он назвал себя "Флавий Феодосий Северианум" - в честь меня. Я смахнул слезинку... Ну ладно: смахнул пылинку.. Просто на Востоке ветрено. Очень ветрено. И пыльно. Особенно когда смотришь на будущее.
  Иногда я ловил себя на мысли, что вижу людей как здания. Аркадий - кривая пристройка к великому Феодосию. Антемий - пирамида из гнилого кирпича. Пульхерия - башенный шпиль: острая, устремлённая в небо, но хрупкая. Феодосий... он был чистый пергамент. На нём ещё можно начертить идеальный город. Или эпитафию Империи.
  А я? Я был фундаментом. Глубоким, скрытым, вечным. Не всегда красивым, но незыблемым. Пока стоит фундамент - здание можно отстроить заново. Даже если готы спалят старые стены дотла.
  
  **ГЛАВА 33: "ОРХИДЕИ ЕЩЕ НЕ ЗАЦВЕЛИ, ИЛИ СОБАКА СТИЛИХОНА"**
  *(Записки Луция Домиция Агенобарба, (он же Нерон), Вечного Певца, Великого артиста и талантливого Сыщика)*
  
  **Рим, Палатин, 1 сентября 408 года от Р.Х. (или Года Господня - какая разница, когда пахнет кровью?)**
  
  ### **1. ВИЗИТ С ПЕЧАЛЬНЫМИ ВЕСТЯМИ И ЗАГАДОЧНОЙ ТРОСТЬЮ**
  День заканчивался как обычно: Солнце уже село, Гай, склонившись над чертежами стен (сделанными рукой Александра Севера) - кривыми, но эффективными, ворчал на несовершенство мира. Я пытался настроить кифару, а Спор дремал в луче пыльного лунного света, довольный как сытый кот.
  
  Внезапно в библиотеку ворвался Луцилий Флакк - секретарь Геты, бледный, как мел, с лицом, на котором читалось: *"Я только что видел Медузу, но успел отвернуться"*. Он забыл даже поздороваться.
  
  - Убит! - выдохнул он, едва не падая на порог. - Стилихон! В Равенне! Его... его нашли в церкви! Но вытащили! И там... (Он задыхался.) - ...рядом с телом... следы! Огромные! Собачьи! Вот письмо императора Геты!
  
  Я поднял бровь. Спор проснулся мгновенно, как сторожевой пес, и метнулся к старому секретарю. Гай даже не обернулся,продолжая что-то чертить тонким серебряным стилусом. Он поднял вверх открытую ладонь, в которую Спор и вложил письмо Геты, которое забрал у Флакка.
  
  - **Следы?** - спросил я, откладывая кифару. - **Может, это был просто большой волк или тигр? Или гигантский кот? У Аркадия в Константинополе была кошка, способная оставить следы, как у льва.**
  
  - **Нет, доминус!** - Флакк трясся. - **Когти! Собачьи... Как у... у Цербера! И рядом - трость Стилихона! Сломана! Как будто ее грыз монстр!** Он нервно поставил у двери свою собственную трость - тяжелую, дубовую, с серебряным набалдашником в виде волчьей головы.
  
  Тишину нарушил голос Гая. Он все еще сидел спиной.
  
  - **Интересная трость, Луцилий.**
  
  Флакк вздрогнул:
  - **Д-да, цезарь?**
  
  - **Римская работа. Дуб. Лет двадцати, судя по потертости у рукояти. Набалдашник... волк? Причем не очень искусно вырезанный. Видно, что мастер спешил. Или был пьян. Вы купили ее... в Медиолане? У лавочника по имени Марк? Того, что торгует у Старых Терм?**
  
  Флакк остолбенел. Я уставился на дядю.
  - **Черт возьми, Гай! Как?!** - воскликнул я. - **Ты же не оборачивался!**
  - Понимаешь ли, Луций, на окончании моих ушных раковин имеются особые рецепторы, которые позволяют мне...
  Спор тихо подошел ко мне и шепнул на ухо:
  - Он видит ваше отражение в золотой вазе, что стоит на столе перед ним. Всё видно, как на ладони. Особенно волчий нос трости.
  
  Гай наконец повернулся. Его губы дрожали от сдерживаемого смеха.
  - Элементарно, племянник. Когда у тебя перед носом стоит ваза стоимостью в годовой доход сенатора, не нужно особо напрягать "серые клеточки мозга", о которых ты так высокопарно отзываешься всякий раз...
  Пока Флакк приходил в себя, Гай незаметно для всех, кроме меня, подмигнул. Его палец легонько постучал по серебряному набалдашнику трости старого секретаря, а потом скользнул вниз, к потертости у рукояти. Он коснулся своего носа, затем указал на Флакка, а потом сделал едва заметный жест, будто что-то засовывал в карман. *"Он знает, что Флакк что-то украл у Марка-лавочника? Или просто водит всех за нос?"*, - подумал я. Дядя всегда был мастером немого языка и полуправд. Его "элементарно" часто скрывало целую пропасть догадок, о которых он предпочитал молчать.
  
  Тем временем дядюшка читал письмо Геты, а я исподтишка наблюдал за ним. Его пальцы машинально выводили на восковой табличке сложный геометрический узор - явно не относящийся к стенам. "Старый лис играет в свою игру", - подумал я. Он заметил мой взгляд и резко сгладил воск ладонью.
  
  Когда Гай пробежал глазами письмо и встал, его лицо стало серьезным.
  - **Рассказывай подробнее, Луцилий. И о Гонории. Гета пишет, что наш юный Август совсем скис?**
  
  ### **2. ПЕРНАТЫЙ КОШМАР ИМПЕРАТОРА**
  В официальное письмо Геты была вложена приписка, написанная нервным почерком, с кляксами отчаяния:
  
  "Дядюшка, беда! Гонорий - тряпка! С тех пор как Стилихона прирезали (а рядом те самые следы!), он не находит себе места. Утверждает, что по болотам Равенны рыщет гигантская собака, посланная Аларихом или призраком его папеньки (??) специально, чтобы пожрать его цесарок! "Она придет за 'Феодосием III'! За 'Платоном'! За 'Яйценосной Марией'!" - вопит он. Отказывается выходить из спальни без вооруженного эскорта. Каждую ночь с трясины раздается вой. Его слышали все: и я, и двор, и император! Каждую тень в коридоре он принимает за пса-убийцу. Он канючит, требует, чтобы ты немедленно приехал лично, "ибо только дядя Гай может напугать любую собаку". Помоги! Умоляю! Я уже думаю сам сбежать к готам - там спокойнее. P.S. Цесарки тоже нервничают. 'Сократ' перестал нестись".
  
  Гай прочитал, хмыкнул и бросил свиток мне.
  - Собака? Пожрать цесарок? Звучит как план мести, который мог придумать только сам Стилихон. Жаль, он мертв. - Он потер виски. - **Я не могу ехать, Луций. Готы Алариха - вот настоящий Цербер, и он у ворот Рима. Стены важнее истерик племянника. Поезжай ты. Возьми Спора. Разберись с этой... собачьей сказкой. И успокой Гонория. Хоть напои его в стельку и жени...**
  
  ### **3. БОЛОТА РАВЕННЫ: ДВОРЕЦ УЖАСОВ И ПЬЯНЫЙ ИМПЕРАТОР**
  9 сентября мы со Спором въехали в Равенну. Воздух был густым, как похлебка раба, пропитанным запахом гниющих водорослей, тины и... страха. **Дворец "Палациум"** внушал ужас своей обветшалостью. Штукатурка обваливалась, обнажая кирпич, похожий на прокаженную кожу. Сквозь дыры в крыше капало. Да какое там капало - лило!! По стенам ползла плесень, образуя узоры, напоминавшие кричащие лица. Под ногами хлюпало.
  
  - **Уютненько,** - пробормотал закутанный в плащ Спор, шаркая ногой по скользкому полу. - **Напоминает катакомбы. Только сырее.**
  
  Нас встретил Гета. Он выглядел на десять лет старше, чем в прошлый раз. Я понимаю, что это невозможно, но выглядел он именно так... Замученный. Темные круги под глазами, помятая туника. Напоминал не загнанного регента, а верного, но смертельно уставшего управляющего проклятым поместьем.
  - **Слава Богам!** - простонал он. - **Хоть вы! Он там...** - Гета мотнул головой вглубь мрачного коридора. - **..."отмечает" день рождения. Двадцать четыре, представляете? Жениться пора, а он там в соплях, пьяных слезах и птичьем говне...**
  
  Зал для приемов (если это можно было так назвать) был погружен в полумрак. За длинным столом, заваленным пустыми блюдами и кубками из-под фалернского, а также объедками, сидел пригорюнившийся Гонорий. Перед ним на золотых блюдах восседали его фавориты: цесарка "Феодосий III" (важно клевала крошки) и курица "Яйценосная Мария" (смотрела на мир с философским равнодушием). Сам император был пьян в стельку. Его глаза, красные и мутные, блуждали по темным углам.
  
  - **Луций!** - завопил он, увидев меня. - **Она придет! Слышишь? Воет! Каждую ночь! Я уже поседел от этого воя!! А мои птицы? Они перестали нестись... а эта тварь воет и воет... Она чует 'Платона'! 'Платона', понимаешь?!** Он судорожно обнял цесарку с особенно умным взглядом.
  
  - **Цезарь, успокойтесь,** - начал я, но тут из тени выплыла фигура. Доктор Эмилиан Сальвиан (Гета мгновенно его назвал мне на ухо) - худой, с горящими фанатичным блеском глазами, в плаще, покрытом булавками с засушенными бабочками. Он напоминал безумного коллекционера, хотя лицо было не лишено приятности и кого-то напоминало...
  - Ваше Величество, я снова слышал ее! У Черной Топи! Голос был... как из преисподней! - прошипел он. Его сетка для ловли бабочек болталась за спиной, как рваное одеяние...
  
  Рядом с ним стояла его сестра ("Ферманция" - шепнул Гета), холодная, высокая, необычайно красивая, с глазами как темные омуты Равеннских болот. Она молчала, но ее взгляд пренебрежительно скользнул по Гонорию. Император уставился на нее, забыв про собак и птиц.
  
  - Доктор... домина... - пробормотал он, пытаясь встать и чуть не свалив "Феодосия III". - Вы... вы осчастливили наш печальный дом...
  
  Ферманция Сальвиан едва заметно улыбнулась.
  - Мы рады служить вам, август. - Ее голос был звонким и холодным, как лед в моем любимом напитке.
  Ее взгляд скользнул по Гонорию, задержавшись на его дрожащих руках, обнимающих цесарку. В уголках ее губ дрогнуло что-то, похожее на презрительное любопытство. **"Смотрит, как на редкий, уродливый экземпляр в своей коллекции",** - мелькнуло у меня. Когда она говорила, ее пальцы, тонкие и бледные, как стебли болотных лилий, бессознательно перебирали амулет на шее - странную металлическую фигурку, похожую на стилизованного пса или волка. Гонорий заметил это движение и замер, завороженный.
  - **Вы... вы так похожи...** - пробормотал он бессвязно, его взгляд затуманился не только хмелем. **...на ту фреску... во дворце отца... Пророчица...**
  Ферманция лишь чуть наклонила голову, тень скользнула по ее лицу. **"Пророчицы видят финалы, август. Не начала"**, - ее голос прозвучал тише, холоднее.
  
  В этот момент "Яйценосная Мария", до сих пор сидевшая с философским спокойствием, внезапно взметнулась с блюда с громким *"КУД-КУД-ДАХ!"*, разбрызгивая крошки. Она совершила короткий, но впечатляющий перелет прямо на стол перед Ферманций и, усевшись на краю вазы с фруктами, уставилась на холодную красавицу одним круглым, невероятно глупым глазом. Затем она громко снесла яйцо. Оно покатилось по столу и остановилось у самой руки Ферманции.
  Наступила мертвая тишина. Даже Гонорий на секунду отвлекся от своих страхов. Гета зажмурился. Сальвиан замер с пинцетом, которым сжимал бабочку...
  Ферманция Сальвиан медленно опустила взгляд на белое, еще теплое яйцо у своей изящной руки. Ни один мускул не дрогнул на ее прекрасном лице. Она подняла глаза сначала на курицу, потом на Гонория.
  - **"Яйценосная Мария", кажется, сделала вам дипломатическое предложение, август,** - произнесла она ледяным тоном, в котором, однако, можно было уловить едва заметную дрожь... отвращения? Или нечеловеческого усилия не расхохотаться?
  "Мария" гордо куд-кудахнула.
  
  - **Я... я прикажу разбить сад!** - внезапно восторженно ляпнул Гонорий. - **Для вас! С фонтанами! И... и орхидеями!**
  
  Ферманция подняла тонкую бровь.
  - **Орхидеи, август? В Равенне?** Она медленно покачала головой. - **Увы. Орхидеи здесь не цветут. Климат слишком... суров.**
  
  Гонорий замер, словно получил пощечину. Его пьяное воодушевление лопнуло, как мыльный пузырь. Он снова схватился за кубок. Гета закрыл лицо рукою.
  
  "Болотные орхидеи, цезарь, - вдруг заговорил Сальвиан, - требуют особой почвы. Кровавой. Их корни питаются разложением". Он показал на булавку с бабочкой. "Эта красавица вылупилась из кокона, висевшего на трупе галльского дезертира". Ферманция одергивающе коснулась его руки. "Брат!" Сальвиан проигнорировал жест сестры...
  
  ### **4. НОЧНАЯ ОХОТА НА СОБАКУ СТИЛИХОНА**
  Ночь. Вой с болот усилился. Тоскливый, протяжный, ледяной. Он проникал в кости.
  Мы сидели в тронном зале. Император снова пьян. Я тоже, ибо весь вечер потягивал кровь местного выпивохи, которого Спор уговорил сцедить пинту, пока не протрезвел... Так что назвать меня трезвым я бы не рискнул...
  
  - Послушайте, Луций Домиций! - внезапно обратился ко мне Гонорий.
  - Что?
  - Что там она говорила про орхидеи?
  
  - Она сказала, что климат слишком суров. Орхидеи ещё не зацвели. Или не зацветут... что-то такое...
  
  - Не, но мне интересно, а что она ещё сказала про орхидеи? - Гонорий не унимался. - Вы знаете, это... такая... кхм...
  
  - Хм, орхидеи... Они ещё не зацвели.
  
  - А орхидеи ещё не зацвели... Или не зацветут... Что бы это значило, м?
  
  - Ну... Не зацвели, и всё.
  Разговор как-то сам по себе сошел на нет...
  Некоторое время мы сидели в молчании. Вошел Спор и начал разводить огонь в камине. Внезапно со стороны трясины раздался ужасающий, берущий за сердце вой. Гонорий скатился с трона.
  - Вот опять! Что это?? Разве это не собака?
  - Говорят, здесь так кричит какая-то птица. - Вмешался Спор.
  - Но вы же сами знаете, что это похоже на собаку, м? - в голосе Гонория появились нотки истерики.
  - Иногда болота издают такие звуки.
  - Ну так что же, зачем же вы... Что же вы, меня ребёнком считаете? Мне уже 24 года, между прочим!! Скажите мне правду, это же собака?!!
  - Местные жители говорят, что так воет собака Стилихона...
  - Ну правильно. И когда дядя помер, там же были собачьи следы! Гета мне всё рассказал...
  
  Внезапно Гонорий, подогретый не столько страхом, сколько новыми порциями вина, решил действовать. Он поднялся с пола.
  
  - Хватит бояться! - заявил он, шатаясь. - Мы поймаем этого пса! Луций! Спор! В оружейную! Берите факелы и... и сети! Для птиц! Нет, для собаки!
  
  Это было безумие. Идти ночью в топи Равенны с пьяным императором, воображающим себя охотником на Цербера? Но Спор лишь вздохнул и взял тяжелую дубину. Я схватил факел и короткий меч. Гета умолял остаться, но как-то вяло. Потом он взял меч и увязался за нами.
  Бредя позади нас по зыбкой тропе, наш вечный регент вдруг заговорил, его голос, заглушаемый туманом, звучал устало и отрешенно:
  - "Знаешь, Луций, я тут думал... о Стилихоне. Не о собаке, а о нем. Он ведь тоже был чем-то вроде сторожевого пса. Лютым, зубастым, но преданным Империи. Своей Империи. И его убрали, как надоевшую собаку... А теперь мы вот, ищем другую. Метафора, понимаешь? Грубая, но точная. Империя сдохла, а мы все еще лаем на ее могиле и ловим призраков. Или собственный хвост..."
  Он горько усмехнулся.
  - Гай прав. Настоящий Цербер у ворот Рима. А мы тут... с факелами... в болоте...
  Его слова повисли в сыром воздухе, тяжелее тумана. В них была горечь не регента, а человека, слишком долго таскавшего неподъемный груз чужого безумия. Даже Спор на мгновение замедлил шаг.
  
  Мы брели по зыбкой тропе. Туман обволакивал нас, как саван. Вода чавкала под ногами. Тени от факелов плясали на кочках, принимая чудовищные очертания. Каждый шорох казался шагом зверя. Гонорий то храбрился, то цеплялся за меня, шепча: *"Слышишь? Она близко!"*
  Туман обволакивал нас мертвыми пальцами. Вдруг я ощутил тошнотворный запах - смесь гниющей плоти и болотного газа. "Пахнет как...", - начал я, но Спор жестом велел молчать. Его рука сжимала дубину так, что костяшки побелели. Даже пьяный Гонорий почувствовал неладное - его пальцы впились в мой плащ, как когти испуганной птицы.
  
  Внезапно Спор замер.
  - **Тише!** - прошипел он.
  
  Впереди, в разрыве тумана, мы увидели фигуру. **Сальвиан!** С сачком в руке! Он что-то высматривал в тростниках, не замечая нас.
  
  - Что он здесь делает? - прошептал я.
  - Ловит ночных бабочек... их тут много. - Гета вдруг встревожился. - Или... задает след собаки?
  
  Спор тронул меня за локоть. Его глаза, прищуренные, следили не за Сальвианом, а за землей у его ног. В тусклом свете факелов было видно, что доктор не просто бродит - он что-то ищет. Своим сачком он осторожно раздвигал кочки, заглядывал в темные промоины между корнями. **"Не бабочек",** - шепнул Спор. **"Он роется в грязи. Ищет что-то. Или кого-то".** В памяти всплыл сломанный браслет Стилихона. Что еще могло затеряться в этой трясине?
  
  В этот момент с другой стороны раздался громкий всплеск и... чудовищный рык! Не собачий. Звериный. Глухой. Гонорий вскрикнул и швырнул факел в сторону звука. Он упал в воду с шипением. На мгновение в слабом свете догоравшей лучины мы увидели **огромную, темную фигуру**, мелькнувшую в камышах! Исполинскую! С горящими глазами! И огромными рогами...
  
  - **Она!** - завизжал Гонорий и бросился бежать назад, к дворцу, спотыкаясь и ежеминутно падая в грязь. Спор и Гета кинулись за ним.
  - У собаки не бывает рогов. - увещевания Геты растворились в тумане...
  Я остался один. С факелом наперевес. Сердце колотилось. Туман сомкнулся. Тишина. Лишь чавканье трясины да мое дыхание. И вдруг - шорох совсем рядом. Я резко обернулся, занося меч...
  И почувствовал нечто... Не запах пса или другого зверя... Не звук. *Холод*. Странный, пронизывающий, не от болота. Как будто из открытой могилы. Он обволок меня на мгновение, заставив кровь - даже мою, вампирскую - замереть в жилах. В тумане мелькнуло нечто *другое* - не бык, не собака. Тень? Отражение? Глаза, не горящие, а *поглощающие* свет факела? Мгновение - и ощущение исчезло, сменившись знакомым животным ужасом от огромной овчарки, стоящей передо мной в позе защиты. Но этот миг... этот миг ледяного нечеловеческого присутствия... он впился в память острее клыков пса.
  
  ### **5. ЭПИЛОГ: ОРХИДЕИ, ПРИЗРАКИ И ХОЛОДНАЯ КРАСОТА**
  Утро застало нас в столовой. Гонорий, бледный и трясущийся, пил вино на завтрак. Гета и Спор удалились в свои саркофаги. Я пытался накормить вымоченным в вине хлебом "Феодосия III". Сальвиан с важным видом препарировал под лампой ночную бабочку. Ферманция молчала, глядя в окно на серые болота.
  
  - **Ну?** - спросил Гонорий,устало глядя на меня. - **Убили собаку-призрак?**
  
  Я отпил глоток из своей фляги.
  - **Не совсем собака... И не призрак.**
  
  Все замерли. Даже Сальвиан оторвался от бабочки.
  
  - **Это был старый бык... Огромный, лохматый, полудикий. Помните Аписа? Так вот этот был не меньше. Скорее всего - Аписов потомок. Заблудился в болотах. Голодный. Злой. Его логово мы нашли у Черной Топи. Там же... я обнаружил огромную чудовищную овчарку, защищавшую и охранявшую быка. Видать, собака все это время искала беглеца... бродила по болотам, выла... И жрала всех, кого может поймать, чтоб не помереть с голодухи. - я бросил на стол сломанный серебряный браслет с гравировкой: *"Стилихону. Верность".* ...он валялся рядом с костями. - Видимо, чудовище нашло тело в камышах после... ликвидации. Но не сожрало. Не приучено мертвечину жрать. А вот раба, убившего Стилихона, уволокла - он же живой был. А тот как раз в карман этот браслет и запихнул. Как награду свою. Рык... это она на Сальвиана рычала, когда он близко подошел с сачком.
  
  Сальвиан покраснел:
  - **Я думал, что слышу редкий вид совы...**
  
  Гонорий уставился на браслет.
  - **Стилихон...** - пробормотал он. - **И пес... его не тронул? Мертвого?** В его глазах блеснула слеза (или это был винный перегар?).
  
  - Пес ушел, цезарь, погнал своего быка. - подытожил я. - Больше никто выть не будет...
  
  Тишину нарушила Ферманция. Она встала, ее движение было плавным, как у змеи.
  - Значит, тайна раскрыта? - ее голос был ледяным. - Без призраков. Без Цербера. Только старая охранная собака... В ее тоне звучало разочарование. Она подошла к окну. - Все так же уныло. Орхидеи... - она обернулась, ее взгляд упал на Гонория, - ...так и не зацвели, цезарь. И не зацветут.
  
  Она выдержала паузу, ее взгляд медленно скользнул по лицам присутствующих, задерживаясь на бледном лице брата, потом на браслете Стилихона на столе, и наконец - на мне. В ее глазах мелькнуло что-то неуловимое - не разочарование, а скорее... удовлетворение? **"Она знала?"**, - пронеслось в моей голове. **"Знала, что это не призрак?"** Ферманция слегка пожала плечами, словно сбрасывая невидимую тяжесть. **"Болота хранят свои тайны, цезарь. И свои цветы. Но не для всех они цветут".** Ее пальцы снова коснулись амулета-пса на шее. Затем она повернулась, и ее фигура растворилась в сумраке коридора так же бесшумно, как и появилась.
  Когда дверь закрылась за ней, я заметил, как Гета нервно провел пальцем по горлу. Сальвиан же улыбнулся - странной, знающей улыбкой - и прошептал:
  "Она ошиблась. Одна орхидея уже цветет. В башне над моргом". Его палец указал на потолок, где темнело пятно сырости, похожее на кровяной цветок.
  
  Ферманция ушла. Гонорий смотрел ей вслед, потом схватил кубок и осушил его одним глотком. Внезапно мне стало его жалко...
  
  **P.S.** Мы уезжали на следующий день. Гонорий клялся, что построит памятник Псу Стилихона и что он женится на Ферманции... Гета просил Гая прислать яд. Для себя или для императора - не уточнил. А я думал о холодных глазах Ферманции Сальвиан. "Орхидеи не зацвели". Звучало как приговор. Не цветам. Империи...
  Пока мы грузили вещи, появился Сальвиан. Он нес аккуратно упакованный ящик.
  - **Доминус Нерон!** - воскликнул он с нездоровым блеском в глазах. - **Прежде чем вы уедете! Я не мог не поделиться! В ту ночь, на болоте, во время... э... беспорядков, я все же поймал нечто уникальное!** С торжествующим видом он открыл ящик. Внутри, на вате, лежала та самая болотная бабочка с черепом. Мертвая. Аккуратно приколотая булавкой. Рядом с ней лежал крошечный, засушенный... собачий помет. - **Видите?! Рядом с *Acherontia atropos*! Фекалии *Canis lupus familiaris*, вероятно, того самого пса! Совершенно уникальный образец для изучения экологии болот в период императорского стресса! Вы должны передать это Гаю Юлию! Для его коллекции! Или для стен! Для прочности!**
  Спор молча взял ящик, посмотрел на меня, потом на восторженного энтомолога, потом снова на ящик. Без единого слова он развернулся и направился к повозке. Я был почти уверен, что этот "уникальный образец" благополучно вылетит в ближайший ров при первом же ухабе. Я ошибся: дядюшка получил свою посылку...
  
  
  ## Глава 34: "Конец Вечного Города"
  *(Записки Гая Юлия Цезаря Августа Германика)*
  
  **Рим, 23-27 августа 410 года от Р.Х.**
  
  ### **Пролог: Тишина перед бурей**
  Ветер с Тибрa принес запах страха. Не голода - его мы знали. Не чумы - ее пережили. Не роз - они снова цвели...
  Это был *иной* страх. Запах пота, ужаса, воска свечей в церквях и... металла. Готового к удару.
  
  Я стоял на Палатине, глядя на город, который строил, разрушал, любил и презирал. Спор молчал рядом, его вечная ухмылка потухла. Луций настраивал кифару - струны звенели, как нервы. Олимпиада, как тень, возникла из темноты. Ее глаза - два черных озера - отражали зарево пожаров, которых еще не было.
  Луций, закончив настраивать кифару, осторожно поставил ее, прислонив к колонне. Он подошел к краю террасы, к хрустальному горшку, стоявшему в тени миртового куста. В горшке чахло, но упрямо тянулось к скудному лунному свету тонкое растение с одним-единственным, плотно сжатым бутоном. Луций потрогал землю пальцем, брезгливо поморщился от пыли, осевшей на листьях, но все же плеснул в горшок немного воды из небольшой амфоры, стоявшей рядом. **- Орхидея... -** пробормотал он, не то обращаясь к растению, не то к нам. **- Говорят, выживает даже среди камней. Посмотрим.** Его близорукий взгляд скользнул по спящему, но уже смердящему страхом Городу, и вернулся к бутону. Он кончиком пальца погладил цветок. В этом жесте была тщетная, почти смешная надежда.
  Олимпиада внимательно оглядела орхидею, а потом повернулась ко мне:
  - **Они у ворот, Гай.**
  - **Знаю.**
  - **Не стены падут первыми.** Она указала на Форум. **Падут *они*.**
  
  Она говорила о римлянах. О тех, кто уже шептался у фонтанов, деля последние крохи слухов: *Аларих близко... Сенат бежал... Голод...*
  
  - **Почему не остановишь?** - спросил Нерон, дернув струну. Звук оборвался.
  - **Потому что Рим умер давно, племянник.** Я обернулся к ним. **Остался труп. И его доля - быть обглоданными шакалами.**
  
  ---
  
  ### **День первый (23 августа): "Цена человеческой плоти"**
  **Бычий форум. Полночь.**
  
  Голод сводил город с ума.
  Воздух Рима, всегда пропитанный дымом очагов, гарью кузниц, ароматами специй и человеческих тел, теперь нес в себе только одну ноту - гниения. Не явного, еще, но зловещего, как предвестие. Голод был уже не просто нехваткой хлеба; он стал материальной силой, сжимающей глотку, высасывающей соки из тел, делающей глаза глубокими, а взгляды - острыми и пустыми одновременно. Он полз по улицам, забираясь в самые богатые кварталы, где запасы таяли быстрее золота. На площадях, где раньше торговали шелками и диковинными фруктами, теперь стояли толпы, не для торговли, а для отчаянного ожидания - чуда, раздачи, смерти врага. Но чуда не было. Только слухи, густые и ядовитые, как болотный туман: *Аларих у Номентанских ворот... Гонорий в Равенне пьет вино и кормит цесарок... Сенаторы бегут... Зерно из Африки сожгли...* Люди ловили эти слухи, как утопающие соломинку, и они лишь разъедали последние остатки надежды. Дети уже не плакали; они сидели, прижавшись к стенам, их огромные глаза в осунувшихся лицах смотрели на мир с тупым, животным безразличием. Старики шептали молитвы старым богам и новому, смешивая имена Юпитера и Христа в едином вопле о спасении. И над всем этим витал тот самый крик, вырвавшийся из самой глубины отчаяния, ставший лозунгом обреченного города, его предсмертным хрипом: **"УСТАНОВИТЕ ЦЕНУ ЗА ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ПЛОТЬ!"** Это был не просто лозунг. Это было признание края. Это был звериный рык цивилизации, рухнувшей в первобытный ужас. И этот крик эхом отдавался в пустых желудках и пустых амбарах, в запертых лавках и забитых наглухо дверях богатых домов. Даже воры боялись выходить - боялись не стражей, а соседей с безумными глазами и острыми ножами.
  Он был не первым. Но его крик стал искрой. Старик, когда-то, возможно, учитель грамматики или мелкий чиновник, с лицом, ввалившимся как высохшая тыква, выбрался на середину перекрестка у Рыбного рынка. В его руках сверток - окровавленный, размером с младенческую ручку. Он поднял его над головой, дрожа, не от страха, а от слабости. Голос его был хриплым ручьем, едва слышным вначале, но набирающим силу отчаяния:
  - **Сколько?! Скажите мне - СКОЛЬКО?!**
  Он оглядел оцепеневшую толпу. В его глазах не было безумия, только ужасающая, леденящая душу ясность голода, перешедшего все границы.
  - **За фунт?! За унцию?! ИМЕНУЙТЕ ЦЕНУ!** - он тряс окровавленным свертком. - **Моя внучка... шести лет... умерла вчера. Ее мать... моя дочь... не встает. Их плоть еще теплая... еще... *питательна*! Кто даст за нее зерна? Хлеба? Луковицу?! ИМЕНУЙТЕ ЦЕНУ, ЧТОБЫ Я ЗНАЛ, СКОЛЬКО ЖИЗНЕЙ МОЕЙ СЕМЬИ СТОИТ БУХАНКА!**
  Тишина. Зловещая, гнетущая. Потом кто-то сзади, из темноты переулка, прохрипел: **"Два сестерция за фунт... но только мышечную ткань... без костей..."** И этот отвратительный, деловитый ответ стал сигналом. Крик старика не был услышан сенатом или императором. Он был услышан Городом. И Город подхватил его. Не как призыв к каннибализму, а как вопль абсолютной, безысходной агонии. **"УСТАНОВИТЕ ЦЕНУ ЗА ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ПЛОТЬ!"** - этот лозунг родился не на Форуме, он вырвался из глотки обезумевшего от горя деда на вонючем перекрестке, где торговали тухлой рыбой. И этот запах теперь смешивался с запахом грядущей смерти.
  #####
  У храма Сатурна толпа именно так и скандировала:
  - **УСТАНОВИТЕ ЦЕНУ ЗА ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ПЛОТЬ!**
  Луций, не веря своим ушам, в ужасе смотрел на меня. Я только развел руками.
  Старуха в грязной палле тыкала пальцем в небо:
  - **Боги покарали нас за христиан!**
  Молодой монах крестил воздух:
  - **Нет! За то, что не убили всех язычников!**
  Внезапно старуха вцепилась ему прямо в лицо и завизжала. Незадачливый монашек опрокинулся навзничь. Визг старухи висел в воздухе, как дым.
  Спор наблюдал за дракой у пекарни. Двое мужчин грызлись за плесневелую корку.
  - **Интересно, - философски заметил он, - если они сожрут друг друга, это каннибализм или самоубийство?**
  
  Ночью к нам на Палатин прокрался Луцилий Гракх. Лицо - пепел.
  - **Цезарь... Сенат... бежал. Через Аппиеву дорогу. Взяли золото, зерна - ни крупицы. Оставили *нас*.**
  - **Кто "нас", Луцилий?** - я прищурился.
  - **Рабов. Нищих. Стариков... и вас.**
  
  Олимпиада рассмеялась. Звук был ледяным.
  - **Они забыли: шакалы едят первыми трусливых.**
  
  ### **День второй (24 августа):**
  **"Дом Пробы. После полуночи"**
  
  В одном из еще уцелевших, но уже дышавших на ладан домов на склоне Целийского холма, в полумраке *триклиния*, освещенного лишь одной коптящей лампадой, стояла Проба. Знатная римлянка, вдова консуляра, женщина, чей род восходил к временам Республики. Ее лицо, когда-то прекрасное, было теперь маской благородного страдания, но в глазах горел огонь нечеловеческой решимости. Она смотрела на своих рабов - не на имущество, а на изможденных, полумертвых от голода людей, которых она знала с детства. Их кожа обтягивала кости, в глазах читалось не рабское смирение, а тупое отчаяние зверя в клетке. Она видела, как умирает ее маленькая внучка, как кашляет кровью верный управляющий, как ее дочь отдает последние крохи кормилице, чтобы та могла кормить младенца. Стон города доносился и сюда, в этот оплот былого величия. И тогда Проба приняла решение. Не из политики, не из ненависти к Гонорию или любви к Алариху. Из последнего, отчаянного милосердия. Она собрала своих самых сильных, самых отчаявшихся рабов. Галла Драста, который когда-то носил ее сына на плечах. Сирийца Марка, искусного садовника. Нумидийца Ябала, чьи предки сражались со слонами Ганнибала. Она смотрела им в глаза, не скрывая слез.
  - **Вы слышите?** - ее голос был хриплым, но твердым. - **Город умирает. Мои дети умирают. *Вы* умираете. Сенат бежал. Император спрятался в болотах Равенны. А Цезарь Гай один не может остановить это бедствие. Боги молчат. Христианский Бог... тоже...**
  Она сделала шаг вперед, ее рука сжимала край стола так, что костяшки побелели. **Я не могу накормить вас. Я не могу остановить готов. Но я могу... я могу дать вам шанс. Шанс на жизнь. Пусть ценой измены. Пусть ценой проклятий.**
  Она рассказала им о плане. О Соляных воротах. О сигнале. О том, что Аларих, возможно, даст им хлеба, если они откроют путь. В ее словах не было уверенности, только безумная надежда. Рабы молчали. Потом Драст, огромный, но теперь ссутулившийся галл, опустился на колено и коснулся края ее *столы*.
  - **Domina...** - прошептал он. - **Мы откроем ворота.** Не для хлеба готского. Для тебя. Для детей твоих. Чтобы *вы* жили.
  Это была не измена Империи. Это была жертва во имя жизни. Жест отчаяния матери и госпожи, готовой взять на себя вечный позор, чтобы дать шанс тем, кого она любила, и тем, кто служил ей верой и правдой. Когда они ушли, вооруженные топорами и кирками, не для боя, а для разрушения запоров, Проба опустилась на колени перед домашним *ларарием*, где стояли фигурки предков и маленький крест. Она не молилась. Она плакала. Знала ли она, что вместо хлеба ее рабы получат смерть? Возможно. Но иного выбора у нее уже не было. Город требовал жертв...
  После ухода рабов дом Пробы погрузился в тишину, тяжелее мраморных саркофагов в египетском склепе. Проба не молилась. Она сидела в темноте *таблинума*, где когда-то хранились восковые маски предков. Теперь здесь витал лишь призрак былого величия и запах страха. Перед ней на столе лежал кинжал - не для защиты, а для... последнего выбора. Если готы обманут, если ее рабы погибнут зря, если позор окажется напрасным... Рука дрожала, касаясь холодной рукояти. Вдруг из детской донесся слабый кашель - ее внучка. Потом тихий стон дочери. Проба сжала глаза. Из-под век выкатились горячие, соленые слезы, первые за долгие дни. Она представляла Драста, его верные, усталые глаза. Марка, который когда-то вывел для нее на песке стих Катулла. Ябала, смешившего детей историями о нумидийских степях. Она посылала их на смерть. Ради чего? Ради шанса? Ради призрака милосердия от варварского вождя? **"Измена... - шептала она. - Предательство крови, земли, предков..."** Но предки молчали. Земля умирала. Кровь ее детей была на ее руках в любом случае - от голода или от ножа. Она швырнула кинжал в темный угол. Звон металла о мрамор прозвучал как приговор. Нет, она не покончит с собой. Она будет жить, чтобы нести этот позор, этот грех. Чтобы смотреть в глаза дочери и внучке, если... *когда*... они выживут. Чтобы знать цену милосердию, купленному кровью верных слуг. Эта ночь для Пробы была длиннее века. Она слышала каждый скрип, каждый шорох за окном - шаги ли стражника? Или призраки рабов, идущих на смерть по ее приказу? Когда на востоке забрезжил серый, безнадежный свет, она поняла: цена установлена. Цена ее души.
  ######
  **"СОЛЯНЫЕ ВОРОТА. Рассвет."**
  
  Шум у Соляных ворот заставил меня обернуться. Не готы - *римляне*. Рабы Пробы, знатной матроны. С топорами, кирками. Их лица озарены не яростью - *исступленной надеждой*.
  
  - **Открываем!** - кричал рослый галл. **Аларих даст нам хлеба!**
  
  Спор схватил лук:
  - **Цезарь! Прикажи - перебью!**
  - **Не трать стрелы, - я остановил его. - Смотри.**
  
  Варвары ждали. Толпа молчаливых теней в утреннем тумане. Ни криков, ни бряцания оружия. Профессиональная тишина.
  
  Когда тяжелые створки Соляных ворот с мучительным скрежетом отъехали, первым вошел не воин. *Женщина*. Высокая, в черном, с глазами, холодными и пустыми, как зимнее небо над Капитолием. Луций ахнул, узнав ее: **- Ферманция Сальвиан... Зачем? Что она тут делает?!!**
  Она ступила на мостовую, будто входила в триклиний патриция, не удостоив взглядом дрожащих от напряжения и надежды рабов. За ней, как тень, возник Аларих. Его взгляд скользнул по римлянам - не ненависть, не презрение, а холодная оценка ненужного хлама.
  - **Где хлеб, вождь?!** - голос Драста, рослого галла, сорвался на визгливый вопль. Его глаза, ввалившиеся от голода, горели лихорадочным блеском обещания. **Хлеба! Ты обещал!**
  Аларих едва заметно махнул рукой. Из тумана за его спиной выступили фигуры воинов. Не с криком, а с тихим, деловитым лязгом железа.
  - **Хлеб?** - губы Алариха тронула ледяная усмешка. **- Вот он.**
  Первый топор взметнулся. Драст не успел даже вскрикнуть. Острая сталь глубоко вошла ему в шею, ниже кадыка. Он рухнул на колени, захлебываясь хрипящим фонтаном алой крови, глаза его, широко открытые, смотрели не на убийцу, а на Пробу, стоявшую где-то там, на Целии. В них застыл не ужас, а вопрос. Марк, сириец, вскрикнул - не от страха, а от ярости обмана. Он рванулся вперед с садовой киркой, но готский меч рассек воздух, и его голова с глухим стуком покатилась по булыжникам. Ябал, нумидиец, не двинулся с места. Он смотрел на надвигающихся на него воинов с каким-то странным, почти торжественным спокойствием. Его губы шевельнулись, шепча что-то на забытом языке предков, прежде чем копье пронзило его грудь. **- Домина... -** успел выдохнуть он, падая. **- ...хоть смерть... не голодная...**
  Город, затаивший дыхание у своих разбитых алтарей, взвыл. Вопль был не просто ужасом - он был гудящим звоном последнего колокола по вере в слова варваров, по милосердию, по самому Риму.
  
  ---
  ### Хроники гибели.
  
  Три дня и три ночи Рим был Тартаром, вывернутым наизнанку. И мы, вечные свидетели, наблюдали его гибель не с высоты, а из самой гущи, чувствуя запах крови и страха на языке, слыша мысли умирающих как навязчивый шепот в собственных черепах. Мы видели не обобщения, а тысячи маленьких смертей, сплетавшихся в ковер апокалипсиса:
  
  **Пламя Весты (24 августа, полдень):** Луций (единственный, кто мог ходить днём) стоял в тени портика, когда толпа готов, пьяных от безнаказанности и вина, хлынула к круглому храму. Последние весталки - три юные девушки и старая *Virgo Vestalis Maxima* - стояли у священного очага, обнявшись. Их лица были белее мрамора, но в глазах не было страха, только ледяная решимость. Когда первый гот, сопя, переступил порог, *Maxima* что-то крикнула. Это не было латынью, это был древний вопль, заклинание времен Нумы Помпилия. Она опрокинула огромный светильник в очаг. Масло вспыхнуло мгновенно. Пламя взметнулось к куполу, как золотой дракон, поглощая девушек в объятия из огня и дыма. Готы отпрянули, ослепленные и обожженные. Запах паленого волоса и горящей плоти смешался с ароматом ладана. Последняя жертва старым богам. Последнее пламя Весты. Не спасение, но очищение огнем. Луций перекрестился - жест бессмысленный для него, но инстинктивный. Хрипло выдохнул: **"Sic transit gloria mundi..."** ("Так проходит мирская слава...").
  Спор стоял чуть поодаль, его обычная ухмылка съежилась в нечто жесткое и колючее. Он смотрел не на дымящиеся руины храма, а на копошащихся у его подножия готов, уже деливших оплавленные бронзовые слитки, бывшие священными сосудами.
  - **И что?** - его голос прозвучал непривычно глухо, почти беззвучно. **- Сгорели. Чисто. А эти... -** он кивнул на варваров, **- все равно нассут на пепел. Вечность, Гай... она ведь не про памятники. Она про вот это. -** Он широко, с какой-то озлобленной безнадежностью, развел руками, охватывая и храм, и готов, и весь дымящийся город. **- Цикл. Тупая, бесконечная карусель падения. И мы... билетики на этот аттракцион в вечность.** Он плюнул в сторону пожарища, но жест вышел каким-то вялым, лишенным обычной язвительной энергии. Казалось, даже его бесконечный цинизм на миг задохнулся в этом смраде.
  
  **Кабак на Форуме (25 августа, вечер):** Форум Романум, сердце мира, превратился в гигантский кабак. Статую Августа сбросили с пьедестала и надели на нее вороненый готский шлем. Статуя Марка Аврелия на коне возвышалась над всем этим безобразием, а за бронзовой спиной императора-стоика сидел здоровяк в медвежьей шкуре, отхлебывая вино прямо из спертой где-то церковной чаши, украшенной крестами. Другие варвары устроили "сенат" - посадили на курульные кресла кричащих попугаев из дома какого-то богача и бросали в них гнилыми фруктами. Кто-то высекал на мраморной плите таблички законов непристойные рисунки. Воздух гудел от пьяного гогота, лязга железа о камень, визга насилуемых женщин и рыданий детей. И над всем этим - всепоглощающий запах мочи, вина и крови. Олимпиада стояла неподвижно, как изваяние, ее черные глаза впитывали падение величия. **"Они не разрушают историю, Гай, - прошептала она, повернувшись ко мне. - Они на ней гадят. Как крысы на алтаре."**
  
  Не все готы были пьяными мародерами. Мы видели группу воинов, явно христиан. Они не орали, не насиловали, грабили методично, но без дикого веселья. Один, молодой, с вытатуированным крестом на щеке, наткнулся на маленькую домашнюю часовню в разграбленном патрицианском доме. Алтарь был опрокинут, икона Богоматери валялась на полу, ликом вниз. Воин замер. Потом осторожно подошел, поднял икону, стер пыль с лика рукавом. Он перекрестился, его губы шевелились в молитве. Потом он бережно поставил икону на уцелевший сундук и положил перед ней... серебряную ложку, только что вытащенную из груды добра. Жест искренний, набожный и чудовищно нелепый в этом аду. Его товарищ, седой ветеран с лицом, как изрубленный дуб, наблюдал за ним, хмурясь.
  - **Что ты делаешь, Эрих? Бог твой здесь не живет. Видишь - дом разграблен.**
  - **Он везде, отец, - ответил молодой, не отрывая взгляда от лика Марии. - Особенно там, где боль. Мы... мы ведь не для этого шли? Чтобы грабить святыни?**
  Старый гот тяжело вздохнул, оглядывая разгромленную часовню, драгоценности в своем мешке.
  - **Шли за землей. За хлебом. За будущим. А получили... это. -** Он пнул ногой разбитую амфору. **- Может, твой Бог простит нас за ложку? Или проклянет за все остальное?** Он махнул рукой, приказывая идти. Эрих еще раз перекрестился и последовал за ним, оглядываясь на икону, оставленную в развалинах с ложкой-покаянием. Он сделал шаг за отцом, споткнулся о разбитую амфору. Остановился. Оглянулся еще раз на крошечный островок порядка - икону на сундуке, ложку перед ней. Потом его взгляд упал на мешок с награбленным у его пояса, на серебряный крестильный набор, торчащий оттуда. Лицо Эриха исказилось внезапной, острой гримасой боли и стыда. Одним резким движением он сорвал с шеи простой деревянный нательный крест - тот самый, что получил при крещении у арианского священника. Не глядя, он швырнул его через разгромленную комнату. Крестик звякнул, ударившись о мраморный пол, и покатился, затерявшись среди обломков и грязи, в нескольких шагах от подаренной им ложки. Он больше не оглядывался.
  Я рассмеялся: Святотатство и благочестие сплелись в один нерасторжимый, горький узел.
  
  **Дом Марцеллы (26 августа, перед рассветом):**
  
  Мы нашли ее дом по крикам. Старая матрона, известная своей благотворительностью, отдавшая все богатство на помощь бедным еще до осады, стояла посреди атрия. Ее грубое, бедное платье было разорвано. Двое готов, с перекошенными от хмеля и похоти лицами, били ее плетьми. **"Где золото, старуха?! Где драгоценности?!"** - орал один, тыча ей в лицо окровавленным кулаком. Марцелла не кричала. Она смотрела на них с каким-то неземным спокойствием, сквозь боль и унижение. Ее губы шевелились: **"In hoc signo vinces... In hoc signo..."** ("Сим победиши..."). Кровь текла по ее морщинистой щеке. Вдруг тот гот, что бил ее, замер. Его свирепое лицо исказилось судорогой. Он смотрел на кровь, на крест, выцарапанный ею ногтем на своей груди, на ее безумные, светящиеся верой глаза. Он отшатнулся, как от удара. **"Чокнутая! - прохрипел он, в его голосе был ужас и уважение. - Но... святая...".** Сорвав с плеч грязный плащ, он швырнул его к ее ногам. **"Прикройся, старая дура! Чтоб другие не видели!"** Они ушли, пинком сбив с ног вазу с последним засохшим цветком. Марцелла медленно опустилась на колени, продолжая шептать молитву, кутая окровавленные плечи подаренным плащом. Я видел, как ее дух, непокоренный, светился сквозь избитую плоть - жуткий и прекрасный маяк в этом море тьмы.
  
  Спор поднял с земли разбитую табличку *"SPQR"*.
  - **Сувенир? Для Геты?**
  - **Оставь, - сказала Олимпиада. - Это уже мусор.**
  
  **Убежище у Петра (26 августа, ночь):**
  У стен огромной базилики Святого Петра царила странная тишина, разорванная лишь сдержанным плачем и шепотом молитв. Тысячи людей - старики, женщины, дети - теснились здесь, под защитой приказа Алариха, которого никто не понимал, но все благословляли. Готы толпились у входа, как звери у клетки. Их факелы бросали зловещие тени на мозаики. Один молодой воин, с лицом, еще не огрубевшим в боях, попытался было переступить порог за брошенным кем-то золотым кольцом. Старый *оптион* (сотник преторианцев, теперь просто страж убежища) шагнул вперед, без оружия, только с деревянным крестом в руке. Он не сказал ни слова, только посмотрел готу в глаза. Тот остановился, завороженный. Потом плюнул, но не на порог, а рядом, и отошел. У ворот лежала небольшая кучка награбленного - серебряный крест, разбитая икона, горсть монет. Брошено кем-то из готов? Плата за милосердие? Или ирония судьбы, дань святыне, которую уважали, но не могли понять?
  Нерон играл на пороге базилики "Песнь о Нибелунгах" - сообщил он. Иронично, трагично. Готы слушали, открыв рты. Один всхлипывал.
  - Прекрати, - я выбил кифару из его рук. - Это не концерт.
  - Пока я играю - они не убивают!
  - Тогда - играй! Играй сколько есть сил!!
  Племянник переместился к центру колоннады и снова тихо заиграл на кифаре. Не германскую сагу, а старую римскую мелодию - грустную и бесконечно усталую. Звуки плыли над головами молящихся и варваров. Некоторые готы затихли, слушая. Один, седой, с лицом, изрезанным шрамами, отвернулся и быстро смахнул рукавом что-то с лица. Внезапно я понял, что играет Луций. Это реквием. По Риму. По империи. По всем нам.
  Кифара умолкла. Последние, дрожащие ноты затерялись в ночном воздухе Рима.
  #####
  Пока город горел и стонал, Палатин, сердце имперской власти, был призрачно пуст. Мы прошли по его опустевшим залам и коридорам. Пыль уже ложилась на инкрустированные столы, с которых сбежавшие сенаторы смахнули последние крошки власти. В моей библиотеке валялись разбросанные свитки - чертежи стен, которые не спасли, поэмы, которые не утешили. Я остановился у потайной ниши в стене своего старого кабинета. Внутри лежали немые свидетели моей бесконечной жизни: терракотовый бюст юного Тиберия, засохший нарцисс, сорванный, кажется, Друзиллой; крошечная свинцовая фигурка легионера - моя первая игрушка. Я взял фигурку, смахнул пыль. Мои пальцы, вечно холодные, сжали свинец с такой силой, что крошечный щит погнулся.
  - Здесь, - мой голос был тихим раскатом грома в тишине, - они решали судьбы мира. Тиберий подозревал всех. Калигула безумствовал. Клавдий строчил тома. Нерон... - я бросил взгляд на племянника, - пел. Здесь я правил. Казалось, навечно...
  Я швырнул фигурку в угол. Звонкий удар о мрамор прокатился эхом по пустым залам.
  - **Вечность - иллюзия, Луций. Даже для камней. Особенно для камней власти.**
  Я провел рукой по стене, оставляя след в пыли. **Они думали, что строят на века. А построили песочный замок. И прилив пришел.**
  Мы вышли на террасу, откуда открывался вид на пылающий Форум. Отсюда Август смотрел на свой мраморный Рим. Теперь я смотрел на величайший погребальный костер. Но в моих глазах не было слез. Только пепел.
  
  ### **Эпилог: "Орхидеи не зацвели"**
  **(берег Тибра, 27 августа)**
  Перед рассветом последнего дня разграбления я спустился к Тибру. Река, видевшая основание города, его триумфы и падения, катила свои мутные, медленные воды, унося обломки: щепки от разбитых лодок, обрывки дорогих тканей, солому, труп щенка и... человеческую руку, бледную и раздутую, зацепившуюся за корягу у берега. Запах стоял невыносимый - тины, гнили, пепла и смерти. Я стоял на мосту Эмилия, опираясь на парапет, выщербленный временем и, возможно, сегодняшними боями. Вода у ног была красноватой. От заката? Или от крови, смытой с улиц Города? Здесь, у реки, особенно остро чувствовалось дыхание вечности - той самой, что была моим проклятием и моей сутью. Тибр видел Ромула и Рема. Он видел Цезаря. Он видел меня - мальчишку, бегущего по Священной дороге. И теперь он видел смерть того мира. Он унесет этот пепел, как унес кровь Гракхов, слезы Лукреции, прах императоров. Рим пал. Но Тибр течет. Вечен не город. Вечна река времени, в которую брошены все наши свершения, как камни. Она отшлифует их, сотрет имена, сделает гладкими и безликими. И понесет дальше. К новым берегам. К новым гибелям. Я сжал кулак, ощущая холод древнего камня под пальцами. Холод реки времени. Он проникал глубже костей. Глубже бессмертия.
  ###
  Рассвет 27 августа не принес облегчения. Он осветил масштаб разрушения. Дым от тлеющих пожарищ стелился низко над разбитыми улицами. Готы ушли, увозя награбленное: не только золото и серебро, но и мраморные головы императоров, драгоценные ткани, священные сосуды - и тысячи пленных, чьи лица были масками немого ужаса. Рим лежал не просто разграбленный; он был *опустошен*. Не только материально, но духовно. Величие, гордость, *gravitas* - все было растоптано сапогами варваров и страхом его жителей. Но самое страшное было не руины. Это была **тишина**. Не мирная, а гнетущая, как после битвы. Плач детей, стоны раненых, причитания женщин - все это звучало приглушенно, словно город боялся нарушить хрупкое перемирие со своей участью. Даже воронье, кружившее над Форумом, каркало негромко, деловито. И в этой тишине началось медленное, муравьиное движение выживших. Они выползали из подвалов, из-за развалин, из базилики Петра. Не герои, не мстители - просто люди, оглушенные горем, но инстинктивно тянущиеся к жизни. Они тушили последние пожары, волокли трупы (своих ли, чужих - неважно) к грудам для сожжения, искали в руинах съестное - горсть зерна, корень, крысу. Лица их были пусты, движения - автоматичны. Рим не умер. Он впал в ступор. Он выжил, но перестал быть Вечным Городом. Он стал просто грудой камней и страдающих людей.
  
  Мы стояли на Палатине. Внизу лежало то, что осталось от Рима. Олимпиада протянула руку к востоку - там всходило солнце.
  
  - **Сумерки империи, Гай. Но наши сумерки... только начинаются.**
  
  Мы все замерли. Четверо призраков у разбитого кормила мира. Олимпиада, произнеся свои слова, посмотрела на восток, где солнце, едва-едва поднимаясь над Капитолием, окрашивало дым в кроваво-золотые тона. Ее фигура, казалось, впитала весь этот свет, а потом начала таять, растворяться в нем, как утренний туман. Не было вспышки, не было дыма - она просто перестала быть *здесь*, оставив после себя лишь чувство ледяной пустоты и невысказанной вечности. Я не шелохнулся, моё лицо, обращенное к погибающему городу, отразилось в бронзовой двери дворца: оно было как маска римского предка из мавзолея Юлиев-Клавдиев - строгое, непроницаемое, но в глазах, таких же древних, как сам Рим, бушевала буря боли, гнева и... принятия. Я знал, что империи смертны. Но эта была МОЯ империя!! Мой безумный, жестокий, великолепный Рим. И этот финал был горше всех предыдущих. Спор стоял, опершись на свою вечную дубину, его циничная ухмылка сменилась редкой задумчивостью. Он смотрел не на Рим, а на Луция, словно пытаясь понять, что чувствует тот, кто переживет и этот пепел. **"И что теперь?"** - его вопрос прозвучал не как издёвка, а как искреннее недоумение существа, для которого вечность была тюрьмой, а не даром.
  Луций поднял с земли засохший бутон орхидеи. Поднес к близоруким глазам. Понюхал. И крепко сжал в кулаке.
  - **Климат слишком суров, - прошептал он.**
  Он медленно обернулся. Его взгляд скользнул по нам, невидимым свидетелям его воспоминаний. Потом он посмотрел на север, туда, где скрылись готы Алариха, на запад, где Гета бился год за годом императором и его курицами, на восток, где Александр строил новые стены вокруг Нового Рима. Потом он посмотрел вниз - на Рим. В его глазах не было надежды. Только знание. **"Теперь?"** - его голос был тихим, как шелест пепла. Он разжал ладонь. Ветер подхватил сухие лепестки - все, что осталось от так и не расцветшего цветка. **-"Теперь мы ждем. Как всегда. Следующего акта трагедии. Или фарса."**
  
  **P.S.** Над Палатином закружила стая воронья. Одна села на голову сброшенного с пьедестала Юлия Цезаря. Каркнула.
  *Roma aeterna?* Нет. Просто *Roma*...
  Но даже это имя теперь звучало как эпитафия.
  
  
  
  
  **ГЛАВА 35: "ФАВОРИТЫ ИМПЕРАТОРА ГОНОРИЯ. ЧАСТЬ II"**
  *(Записки Публия Септимия Геты, Вечного Регента, Убийцы Королей и Главного Смотрителя Императорского Птичника)*
  
  **Равенна, 2-4 сентября 410 года от Р.Х.**
  
  
  ### **1. ИЗВЕСТИЕ, КОТОРОЕ НИКТО НЕ УСЛЫШАЛ**
  
  Ночь начиналась как обычно: с аромата влажной гнили, кваканья лягушек и пронзительного вопля "Стилихона IX", требовавшего свежего винограда. Я сидел в своем таблине - бывшей кладовой для вёсел, переоборудованной под свитки и отчаянные попытки сохранить видимость управления империей, - и пытался понять, как прокормить двор, легионеров и сто с лишним истеричных цесарок на остатки казны, которую Гонорий на днях потратил на мраморную поилку в форме нимфея для "Юлии Домны". Внезапно дверь тихонько распахнулась, и в комнату неслышно прошмыгнул главный евнух Приск. Лицо его было цвета заплесневелого сыра, глаза выпучены, как у испуганной совы.
  
  - Ва-Ва-Ваше Величество, - залепетал он, задыхаясь. - Беда! Ужас! Конец света! Рим... Рим...
  
  Я вздохнул, отложив стилус. Приск вечно паниковал. То "Аркадий V" клюнул сенатора, то крыша в курятнике протекла.
  - Успокойся, Приск. Что там снова? "Феодосий III" сбежал? Или "Нерон XVI" опять кого-то заклевал?
  - Нет-нет! Хуже! ГОРАЗДО хуже! - Приск схватился за грудь. - Рим... пал! Взят! Разграблен! Аларих... готы... огонь, мечи! Все пропало! Империя...
  
  Тишина. За окном заквакали лягушки. Где-то вдалеке гаркнул "Платон". Я ощутил ледяную пустоту под ложечкой, знакомую с тех пор, как впервые понял, что империя - это корабль, тонущий в болоте, а я - его капитан с дырявым ведром. Но голос мой прозвучал спокойно:
  - Откуда вести?
  - Гонец... с севера... сам доминус Спор... еле живой... у ворот... - Приск указал дрожащим пальцем в сторону главного входа.
  
  Я встал. Колени подкосились, но я выпрямился. *Рим пал.* Вечный Город. Сердце. Колыбель. Куча мрамора и тщеславия, которую мы все называли домом восемь веков. Взята ордой варваров. Империя... кончилась. По сути, она кончилась давно, но теперь это стало фактом. Кровавым, воняющим фактом.
  
  В этот момент дверь снова распахнулась с такой силой, что отскочила от стены. На пороге стоял Гонорий. Не в пурпуре, а в тунике, которая когда-то была белой, а теперь напоминала полотно для современного искусства, исполненное в технике "грязь, корм и неопознанные пятна - скорее всего говно". Волосы его торчали в разные стороны, один сандаль был надет на босу ногу, второй он, судя по всему, потерял по дороге.
  
  - **Гета!** - взвизгнул он, не глядя на Приска, а озираясь по сторонам диким взглядом. - **Гета, беда! Кошмар! Конец света! Пропал! РИМ ПРОПАЛ!**
  
  Приск ахнул, поняв все буквально: "Пропал Рим! Он знает!".
  - Ваше Величество! - запричитал он, падая на колени. - Простите! Я не хотел пугать! Но вести такие ужасные! Рим погиб! Вечный город пал!
  - **Какой Город?!** - Гонорий отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, и бросился ко мне, спотыкаясь о собственные ноги. - **Не до Города сейчас, Приск! Гета, ты не видел его? Он был тут? Откликался? Может, прячется?** Его глаза бегали по углам комнаты, заглядывали под стол.
  
  Я устало поднял бровь, пытаясь понять, кого ищет император в такой час. Комнатного льва? Диадему? Последние остатки разума?
  - Кого, цезарь? - спросил я, чувствуя, как абсурд ситуации достигает новых высот.
  - **Рима! Моего Рима! Любимого! Пушистого! С золотым воротником!** - Гонорий схватился за голову. - **Я везде искал! В курятнике его нет! В тронном зале - нет! Он даже не откликнулся на зов! О боги, Гета, представь! Его могли... могли **украсть**! Или он простудился! Или... или его съели!** На последних словах его голос сорвался в истерический писк.
  
  Прежде чем я успел открыть рот, чтобы произнести хоть что-то успокаивающее (или просто оглушить его стилусом), в дверях появилась фигура, от которой у меня отвисла челюсть. Это был старый евнух Маркиан, обычно отвечавший за уборку самого грязного угла в птичнике. В руках он, как трофей, держал **огромного, красно-золотого петуха**. Птица выглядела сонной и крайне недовольной тем, что ее подняли среди ночи. Маркиан был осыпан перьями и соломой.
  
  - Нашелся, цезарь! - радостно прокричал Маркиан, не замечая напряженной атмосферы. - Забился в самый дальний угол под насестом "Феодосия Величайшего"! Видно, спать захотел!
  
  **Тут началось нечто.**
  
  Гонорий издал звук, средний между воплем радости и предсмертным хрипом. Он ринулся к Маркиану, выхватил петуха из рук ошарашенного евнуха и прижал птицу к своей перепачканной тунике так сильно, что та захрипела и отчаянно захлопала крыльями.
  
  - **Рим! Рим мой! Драгоценный! Живой!** - завопил Гонорий, осыпая петуха поцелуями и осматривая его, как полевой врач раненого центуриона. - **Ты цел? Невредим? Тебя не тронули? О, смотри, у него перышко помялось! Гета, немедленно прикажи принести лучшего масла! И врача птичьего! Нет, двух врачей! И зерна! Самого отборного! Он, бедняжка, наверное, напугался! И проголодался!** Он засунул палец птице в клюв, проверяя, не холодный ли тот. Петух возмущенно клюнул его за палец. - **Ай! О, он кусается! Значит, здоров! Слава Юпитеру! Нет, слава Христу! Кому там сейчас славить?!**
  
  Он оторвал взгляд от своего "спасенного сокровища" и только сейчас заметил Приска, все еще стоявшего на коленях с лицом человека, наблюдающего апокалипсис в формате комедии положений, и меня, с каменным лицом, пытающимся осознать, что величайшая трагедия империи только что была полностью затоптана императорской истерикой по поводу пропажи петуха.
  
  - **Приск!** - Гонорий вдруг нахмурился, прижимая к себе ворчащую птицу. - **А ты чего тут валяешься? И чего такой страшный? А!** - на его лице вспыхнуло "озарение". - **Ты же сказал, что Рим погиб!** Он потряс петухом перед носом ошеломленного евнуха. - **Вот же он! Живой! Немного помятый, возможно, нуждается в маникюре когтей и явно недокормлен, но ЖИВОЙ! Как ты мог так пугать своего императора?!**
  
  Приск издал звук, похожий на то, как лопнувший пузырь пытается вздохнуть. Он просто рухнул лицом в пол, его плечи бессильно задрожали. Неясно было, плачет он или смеется в истерике. Петух "Рим", воспользовавшись моментом, выкрутился из императорских объятий, спрыгнул на пол и гордо направился к выходу, недовольно поквохтывая и теряя перья. Гонорий ринулся за ним:
  - Рим! Куда ты? Подожди! Я же тебя покормить хотел! Лучшим зерном! Гета, не стой! Помоги поймать Рима! Он же травмирован после похищения!
  Приск издал звук, похожий на предсмертный хрип. Я закрыл глаза. Где-то глубоко внутри что-то треснуло, потом оборвалось...
  Приск упал на колени, бормоча молитвы, он ухватился за мой плащ. Я аккуратно разжал его руки, освободил плащ, развернулся и вышел. Мне нужно было к Спору. Мне нужно было узнать **всю** правду. И... мне нужно было убить. Кого-то. Или что-то. Жажда крови, острая и сладкая, залила ледяную пустоту. Аларих подписал себе смертный приговор. Не за Рим. За то, что заставил меня увидеть эту сцену.
  
  ### **2. КРОВЬ ДЛЯ КРОВИ, ПЕПЕЛ ДЛЯ ПЕПЛА**
  
  Казарма караула у Северных ворот пропиталась запахом страха и... *металлической свежестью*. Приск не соврал - гонец лежал на грубых носилках, завернутый в грязный плащ. Это был **Спор**. Но не тот Спор, что дремал в лунном свете в Риме. Это был раненый хищник, загнанный рассветом.
  
  Лицо его, всегда бледное, теперь было *мертвенно-белым*, почти *прозрачным* под слоем копоти и дорожной пыли. Губы, обычно скрывавшие острые клыки, были *сухими, потрескавшимися*, обнажая их кончики в болезненном оскале. Глаза, обычно острые и насмешливые, горели *лихорадочным алым светом*, уставившись в пустоту над низким потолком казармы. Пыль и копоть въелись в кожу и волосы, смешавшись с темными, *почти черными* пятнами на его разорванной тунике - не его кровь, но свидетельство бойни. Его плащ был прожжен, края обуглены. От него пахло гарью Рима и... слабым запахом вампирской силы, потраченной впустую.
  
  Рядом на табурете сидел караульный врач - тощий старик с трясущимися руками. Он держал не кубок вина, а *глиняный кувшин*. Врач пытался поднести к губам Спора *толстую соломенную трубочку*, опущенную в кувшин, из которого исходил слабый, но узнаваемый для меня запах *свежей крови* (видимо, от какого-то животного или раненого легионера). Но Спор лишь мотал головой, отворачиваясь, сжимая в кулаке что-то маленькое и желтое. Врач был бледен; он *знал*, кого пытается отпаивать.
  
  - Доминус! - кряхтя, поднялся врач, его глаза бегали от меня к Спору и обратно. - Он... он отказывается. Не берет. И это держит... - Он показал на кулак Спора. - И... и глаза у него, прости господи, *горят*! Как угли!
  
  Я отстранил врача и опустился на колени рядом с носилками. Дубовые доски скрипнули под моим весом. Запах крови ударил в ноздри - для Спора он был жизненным эликсиром, от которого он отказывался в состоянии шока.
  
  - Спор, - сказал я тихо, но твердо, заглядывая в его пылающие глаза. - Это я. Гета. Ты принес вести. От Гая? От Нерона? О Риме?
  
  Его губы дрогнули, обнажив клыки на мгновение. Шепот был хриплым, как скрип ржавых петель, но в нем слышалось бульканье, словно горло было залито чем-то густым:
  
  - ...горит... все горит... Форум... Капитолий... они... на статуях... на конях... режут... кричат... - Он сглотнул с трудом, и звук был влажным, *чужеродным*. -Луций....на стене... стреляет... кричит им... кричит... "Ублюдки! Это же Марк Аврелий! Слезьте с него!"... Гай... Гай в порту... пытается спасти корабли... "Чертежи! Мои чертежи, черт бы вас побрал!"... Солнце... проклятое солнце... едва ушел... кровь везде... реки крови... но она... *горячая*... *ядовитая* от их страха... - Он застонал, его тело содрогнулось. - Не могу... пить эту гадость...
  
  Его рука с зажатым предметом дернулась. Он разжал кулак. На ладони лежало гусиное перо. Ярко-красное от чьей-то крови. Опаленное по краю.
  
  - Нашел... на Палатине... - прошептал Спор, его голос сорвался в шипение. - Под... под копытом коня... готского... - Он сжал перо так, что костяшки побелели, а клыки обнажились в оскале боли или ярости. - Птицы... Гета... все птицы... разлетелись... или сгорели... Гай... Гай кричал... "Спасай гусей!"... но я... я не смог... только это перо... и этот... *смрад*... в воздухе... - Он яростно плюнул на пол.
  
  Я осторожно взял его свободную руку. Холодную, как могильный камень. - **Сколько дней?** - спросил я, мое сердце бешено колотилось, но голос оставался ровным. Командным. - **Куда ушел Аларих? Где Ферманция?**
  
  Спор медленно перевел на меня свой адский взгляд. Казалось, мой вопрос пробился сквозь кошмар.
  
  - Три... дня... грабеж... - выдохнул он, его дыхание пахло пеплом и *слабой сладостью* вампира на грани. - Потом... ушли... На юг... К морю... Озверевшие... Груженые... как мулы... Плацидию... с ними... в золоченой клетке... на колеснице... - Его клыки блеснули в полумраке. - ...и эта *тварь*... Ферманция... шла рядом... как жрица... *улыбалась*... Гета! Она... она указывала перстом... куда идти... где искать... сокровища... людей...! Подвалы... катакомбы... Она *знала*! И кровь... она *пробовала* ее... не как мы... не для силы... а пальцем... в лужу... и на язык... и *смеялась*...!
  
  Он закашлялся, судорожно, тело содрогалось. Врач снова поднес трубочку с кровью. Спор с диким, животным рычанием отшвырнул кувшин рукой. Глиняный сосуд разбился о стену, темная жидкость брызнула по глинобитной стене, оставляя ржавые подтеки.
  
  - Не могу! - зашипел он, и его голос набрал силу, но это была сила отчаяния. - *Отравлена*! Весь Рим... пропитан страхом и смертью! Нужна... *чистая*... *холодная*... или...
  
  Я понял. Резким жестом велел врачу и всем остальным выйти. Когда дверь захлопнулась, я обнажил запястье и поднес его к губам Спора. Моя кровь была старой, холодной, но *чистой*. Не отравленной ужасом гибнущего города.
  
  - Пей, - приказал я. - И живи. Чтобы отомстить.
  
  Его клыки впились в мою плоть с жадностью умирающего. Боль была острой, знакомой. Я чувствовал, как слабость отступает от его тела, как алый огонь в его глазах тускнеет, сменяясь привычной холодной ясностью, наполненной теперь ледяной, сфокусированной ненавистью. Он пил недолго. Ровно столько, чтобы подняться.
  
  Он отпустил мою руку, швырнул обгоревшее перо в угол казармы и вытер рот тыльной стороной ладони. На его лице не осталось и следа прежней слабости. Только смертельная бледность и глаза, полные мрака и нечеловеческой решимости.
  
  - Консенция, - сказал он, его голос снова был твердым, звенящим, как обнаженная сталь. - Они у реки. Аларих хочет переправиться на Сицилию. Ферманция с ним. Плацидия в золотой клетке. Догоняем?
  
  Я встал, затягивая шнурки на запястье. Боль была ничто. На ее месте бушевала ярость.
  
  - Догоним, - ответил я. - И утопим их в их же крови. Готовь коней. И свою жажду, Спор. Как только солнце сядет, у нас будет много работы...
  ###
  К закату я был готов. Я подошел к окну.
  Где-то внизу, в курятнике, Гонорий весело квохтал, подзывая своих "советников" к кормушке. Мир сошел с ума. Оставалось только одно - безумие мести.
  
  - Спор, - сказал я тихо, не оборачиваясь. Я знал, он рядом. Всегда рядом в такие моменты.
  - Здесь, Гета.
  - Собирайся. Берем коней. Только самых выносливых. Оружие. И... ту мазь Гая. От солнца. Тебе пригодится.
  - Куда?
  - На юг. Догонять похоронную процессию империи. И хоронить ее палача.
  
  Мы скакали как призраки, обгоняя слухи и страх. Спор, закутанный в плащ, казался тенью, прилепившейся к моей спине. Мы не говорили. Что говорить? Рим пал. Наш Рим. Тот, где мы правили, пировали, строили безумные планы с Гаем и Александром. Тот, в котором Нерон пел, спасая от древних ужасов. Тот, который более 800 лет не был не то что взят - даже осажден! Теперь он был грудой дымящихся развалин, отданной на потеху варварам. Гнев горел во мне холодным, ясным пламенем. Не истерика Гонория. Расчетливая ярость хищника.
  
  Нашли мы их у Консенции. Готский лагерь растянулся вдоль реки Бусент. Шумный, наглый, пьяный от победы и награбленного вина. Стражники у ворот дремали или играли в кости. Они чувствовали себя хозяевами мира. Наивные.
  
  - Что будем делать? - прошептал Спор, его глаза в темноте светились красным. - Ворвемся? Устроим резню?
  Я оскалился. Нет. Резня - это для толпы. Для Алариха я припас нечто... личное.
  - Жди здесь. Следи. Если что - свисти.
  Я растворился в ночи. Старые навыки Гая, которому я когда-то завидовал, теперь служили мне. Я скользил между шатрами, как тень, неслышный, невидимый. Запах костров, жареного мяса, пота и крови - крови моего города. Я нашел его шатер не по знаменам (их не было), а по шуму. Громкий голос, хриплый от вина и победных речей. Аларих. Король вестготов. Разрушитель Рима.
  
  Он сидел на груде ковров, в окружении своих ярлов. Высокий, мощный, с медвежьей гривой волос и глазами, все еще пылавшими огнем завоевателя. Он потягивал вино из римской чаши, хвастаясь тем, как его "волки" загрызли "старую волчицу". Я стоял за его спиной, в самом углу шатра, слившись с тенями. Ждал. Пока вино сделает свое дело. Пока стража у входа клюнет носом.
  
  Когда последний из его советников, шатаясь, вывалился из шатра, а сам Аларих, зевнув, потянулся к меху с водой, я шагнул вперед. Не спеша. Давая ему осознать присутствие. Он обернулся мгновенно, рука метнулась к мечу у пояса. Звериная реакция. Но вино и усталость замедлили его.
  
  - Кто ты? - прохрипел он по-латыни, вглядываясь в мою темную фигуру. - Как ты сюда...?
  - Привет из Равенны, Аларих, - сказал я спокойно. - От императора Гонория. Он просил передать... благодарность.
  
  Аларих фыркнул, расслабившись на мгновение. Видимо, принял за гонца с новыми предложениями выкупа или переговоров.
  - Благодарность? За что? За то, что не сжег его драгоценный курятник? Или за сестру? Плацидия... - он усмехнулся похабно. - Она уже привыкает к нашему гостеприимству...
  
  *Это была ошибка.* Я двинулся. Не бежал. Шел. Но так быстро, что он не успел понять. Моя рука (не рука регента, управляющего счетами, а рука человека, учившегося убивать у лучших - у Гая, у легионеров, у самой жизни) схватила его за горло. Не чтобы задушить. Чтобы приподнять. И **впечатать** в деревянную стойку шатра с такой силой, что балки затрещали. Звук был глухим, ужасным. Аларих закашлялся, захрипел, глаза вылезли из орбит. Он попытался ударить, но я поймал его запястье и сжал - кости хрустнули, как сухие прутья. Он завыл от боли.
  
  - За Рим, - прошипел я ему в лицо, чувствуя, как его дыхание, зловонное от вина и мяса, бьет мне в лицо. - За каждый камень. За каждый крик. За каждый оскверненный храм и проданного в рабство римлянина. Ты хотел быть Цезарем варваров? Вот твоя корона.
  
  Свободной рукой я выхватил из-за пояса не меч. Короткий, тяжелый *pugio* - римский кинжал легионера. Сталь блеснула в свете догорающей лампады. Аларих увидел смерть в моих глазах и забился в последней, отчаянной попытке спастись. Поздно.
  
  Удар был точным. Быстрым. Смертельным. Я вонзил кинжал ему под ребра, прямо в сердце, с таким расчетом, чтобы острие прошло сквозь тело и воткнулось в дерево позади. Он завис на мгновение, пригвожденный к стойке своего шатра, как бабочка Сальвиана. Глаза его, широко раскрытые, полные непонимания и ужаса, смотрели сквозь меня. Хриплый выдох. И все. Король вестготов, бич Рима, повис на своем собственном шатре. Кровь темной струйкой потекла по дереву, смешиваясь с грязью пола.
  
  Я вытер кинжал о его плащ. Никакой торжественности. Только холодная, грязная работа палача. Работа, которую никто другой не сделал бы.
  Но я не ушел. Кое-что нужно было еще сделать... кое-кто должен был быть наказан... Я знал, где ее искать.
  
  - Спор, - мой ледяной голос прозвучал в наступившей тишине. - Шатёр с черным знаменем. На восточной окраине. Приведи её. Живую.
  
  Спор кивнул, исчезнув в темноте быстрее, чем гот успел моргнуть. Я сел рядом с еще не остывшим телом Алариха и ждал. Минуту. Две. За стенами шатра стояла мертвая тишина, нарушаемая только треском факелов и тяжелым дыханием испуганных варваров. Они понимали, что что-то случилось, но боялись сунуться в шатер.
  Потом Спор вернулся. Он буквально втолкнул Ферманцию внутрь. Она пошатнулась, но не упала. Ее черное платье было в пыли, одна тонкая коса расплелась, на щеке алела ссадина. Но глаза... ее глаза были все теми же - холодными, пустыми, как зимнее небо над руинами Капитолия. В них не было ни страха, ни удивления. Лишь ледяное презрение.
  
  - Публий Септимий Гета, - ее голос звучал ровно, будто мы встретились на приеме в Медиолане. - Сам Вечный Регент? Какая честь. Вы звали?
  Я шагнул к ней. Запах ее духов - что-то горькое, полынное, с примесью дыма - ударил в ноздри. Запах Рима в его последние часы.
  Моя рука скользнула в складки плаща и вытащила обгоревший обломок фрески - лицо Юноны с Капитолия, вырванное с куском штукатурки. Я швырнул его к ее ногам.
  - Узнаешь? Это твой "проветренный" Рим. Я нашел это в твоих покоях, колдунья. Вместе с этим. - Я бросил на пол сверток. Из него выкатилась изящная серебряная *булла* - детский амулет Плацидии. - Ты не просто советовала. Ты отдавала ему детей Рима как скот. Ты указывала, где искать спрятавшихся патрициев. Твой брат Сальвиан уже воет в аду, сгорев заживо на своей коллекции бабочек. Теперь твоя очередь.
  Ее ледяное спокойствие дрогнуло. В глазах мелькнул страх. Настоящий.
  - Зачем, Ферманция? - спросил я тихо, но так, чтобы каждый звук впивался ножом. -Почему Рим? Что тебе дало его падение? Власть? Богатство? Или просто... удовольствие?
  Она чуть склонила голову, ее губы тронула едва заметная, зловещая улыбка.
  - Орхидеи, регент. Вы помните? В Равенне они не цветут. Климат слишком... суров. - Она провела рукой по воздуху, будто очерчивая границы тюрьмы. - Рим... Рим был оранжереей. Душной, прогнившей, полной дряхлых цветов. Его нужно было... проветрить. Очистить огнем. Чтобы когда-нибудь... - ее взгляд стал отрешенным, - ...могло расцвести что-то новое.
  - Новое? Под пятой варваров? Под твоим руководством? - я засмеялся, и смех прозвучал как лязг стали. - Ты продала сердце империи за призрак власти, колдунья. За шепоты в темноте и силу, от которой пахнет тленом.
  - Сила всегда пахнет тленом, Гета, - парировала она спокойно. - Вы сами скоро узнаете это. Ваша империя...**
  - Моя империя мстит, - перебил я. Я взглянул на Спора.- Сожги ее шатер. Дотла. И все, что в нем.
  Ферманция не дрогнула. Только в ее глазах мелькнуло что-то - не страх, а ярость потревоженной кобры.
  - А меня? - спросила она с ледяным вызовом. - Боитесь сжечь меня? Или ваша месть требует личного... участия?
  Я подошел вплотную. Моя рука, еще липкая от крови Алариха, схватила цепочку на ее шее - ту самую, с амулетом-псом. Я дернул. Цепочка лопнула. Потом схватил браслет на ее руке - сложный, с вплетенными костями и камнями цвета застывшей крови. Сорвал.
  В момент, когда цепочка лопнула, а браслет соскользнул с ее запястья, по шатру пронесся ледяной ветер, задувший все светильники. В темноте раздался многоголосый шепот - тысячи голосов, стонавших на забытых языках. Ферманция выпрямилась, ее глаза вспыхнули зеленоватым светом.
  - Глупец! - ее голос обрел металлический отзвук. - Ты разорвал Печать! Теперь они свободны!
  На полу амулеты зашевелились. Камень "цвета застывшей крови" пульсировал, как живое сердце. Из амулета-пса выползла тень, принявшая очертания трехглавого Цербера. Воздух наполнился запахом серы и разложения.
  - Твоя сила - в этих безделушках, - прошипел я ей в лицо. - И в страхе тех, кто верит в твою власть. Ничего больше.
  Я бросил амулеты на пол перед ней.
  - Сжечь ВСЕ, Спор! И колдунью - вместе с ее грязными игрушками. Пусть же ее новый мир начнется с чистого пепла. Здесь и сейчас.
  Впервые на ее безупречном лице появилась трещина. Глаза расширились от невероятного ужаса и ярости.
  - Ты не смеешь! Я знаю тайны! Я...
  Спор двинулся к ней. Быстро, неумолимо. Она попыталась отпрянуть, заговорить, поднять руки в каком-то жесте - но было слишком поздно. Сильные руки Спора схватили ее. Она забилась, зашипела, как дикая кошка, ее крики были уже нечеловеческими - смесь проклятий на латыни и на каком-то древнем, гортанном наречии. Спор, не обращая внимания, потащил ее к выходу, к уже занявшемуся пламени ее собственного шатра.
  Я вышел следом. Готы отшатнулись.
  Я смотрел, как ее черное платье мелькает в клубах дыма, как Спор сильным толчком отправляет ее в самое пекло. Я слышал, как ее крики слились с треском огня, видел, как ее фигура, корчащаяся и беспомощная, исчезла в алом хаосе. Я чувствовал, как пламя лизало ее драгоценные амулеты, превращая их в угли и шлак... Жар от огня обжигал лицо, но внутри меня была только ледяная пустота. Пламя пожирало не просто колдунью - оно пожирало последний мост между прошлым и будущим. Ферманция была чудовищем, но она понимала Рим. Понимала его гнилую душу, его скрытые силы. Теперь ее знание обратилось в пепел. А вместе с ним - и последний шанс Империи возродиться, пусть даже в уродливой форме. Я отомстил за Рим, но убил и его призрачный шанс на возрождение. Спор тяжело положил руку мне на плечо. Его молчаливый вопрос висел в воздухе: *"Стоило ли?"* Я не знал ответа. Знал только, что иного выбора у меня не было.
  Только тогда я обернулся к Атаульфу и его оцепеневшим воинам.
  - Кто следующий? - спросил я громко, по-готски...
  
  ### **3. КАК ЗАПУГАТЬ ВОЛКА**
  
  В лагере поднялся вой. Не ритуальный - настоящий.
  
  - Кто следующий? - повторил. Язык я выучил давно. Знать врага - первое правило. - Кто хочет возглавить стаю шакалов, разорвавших Рим? Выходи. Получи свою награду.
  
  Атаульф вышел на передний план. Шурин Алариха. Высокий, статный, с умными, но наглыми глазами. Он смотрел то на меня, то на темный вход в шатер, откуда сочилась кровь.
  - Ты... ты убил его? - его голос дрогнул. Не от горя. От страха.
  - Исполнил волю императора, - ответил я холодно. - Аларих осквернил Рим. Его участь - быть пригвожденным к позорному столбу истории. Как грязный пергамент. - Я сделал шаг вперед. Готы попятились. - Теперь твой черед, Атаульф. Ты хочешь стать королем? Хочешь вести этих псов дальше?
  
  Атаульф молчал, его рука сжимала рукоять меча, но он не решался вытащить его.
  - Послушай меня, щенок, - моя речь стала тише, но от этого только страшнее. - Ты видишь этого человека? - Я кивнул на Спора. - Он не человек. Он старше твоего племени. Он пил кровь богов. И он голоден. А я? - Я улыбнулся. Без тепла. - Я тот, кто управляет императорами. Кто хоронит королей. Кто превращает победы в пепел. Ты взял Рим? Поздравляю. Теперь попробуй взять **меня**. Или... - я сделал паузу, давая страху проникнуть в их кости, - ...убирайся. На запад. В Галлию. Или в Испанию. Дерись с другими варварами. Громи бургундов. Вандалов. Кого угодно. Но если ты или твои "волки" еще раз посмотрите в сторону Италии... если троните хоть один камень Равенны... если напугаете хоть одну императорскую цесарку... - Я подошел к Атаульфу вплотную. Он был выше, но съежился. - ...я найду тебя. Даже в аду. И пригвозжу к следующему столбу рядом с твоим шурином. Понял, щенок?
  
  Он кивнул. Быстро. Испуганно. В его глазах не было ненависти. Был только животный ужас перед нечеловеческой силой и холодной решимостью.
  
  - Убирайтесь, - сказал я, поворачиваясь спиной. - Пока я не передумал. И верните Галлу Плацидию. Если она вам больше не нужна. Я достал из-за пояса небольшой ларец из черного дерева и бросил его Атаульфу под ноги.
  - Передай ей. Ее фамильные драгоценности. То, что не успели расплавить твои шакалы.
   И вот это. - Я швырнул ему свернутый пергамент. - Земли в Нарбонской Галлии. От реки Роны до Пиренеев. Западный Император жалует их готам. На правах *федератов*. Защищать границы Империи от вандалов и свевов. Подписывай. Или... - я кивнул на дымящиеся руины шатра Ферманции, - ...будешь следующим удобрением для ее "нового мира".
  Атаульф осторожно поднял пергамент. В его глазах мелькнул не страх, а расчет. Земля. Законные права. Императорский мандат. Это было больше, чем он мог выторговать силой оружия.
  - А Плацидия? - спросил он, пряча пергамент за пазуху.
  - Твой залог верности Риму, - ухмыльнулся я. - Женись на ней. Создай королевство. Сделай римлянку матерью твоих наследников. Тогда твои дети будут не вождями шаек, а законными правителями. Империя дарует это. *Я* дарую это. Откажешься - Плацидия вернется в Равенну. А ты... станешь легендой о глупом щенке, который отказался стать волком.
  Империя... - я усмехнулся, глядя на дымчатое небо, - ...все еще платит за своих принцесс. Хотя бы птичьим зерном.
  
  ### **4. ЭПИЛОГ: ПЕПЕЛ, ПЕРЬЯ И ТИШИНА ПЕРЕД БУРЕЙ**
  
  Мы вернулись в Равенну под утро. Город спал. Дворец тонул в привычном болотном тумане и запахе птичьего помета. Гонорий, конечно, не спал. Он сидел в курятнике на мраморной скамье (еще одна его безумная трата) и гладил спящего у него на коленях петуха Рим. Его лицо было спокойно, глупо и безмятежно.
  
  - Гета! - прошептал он, увидев меня. - Где ты был? "Рим" скучал. И "Константин" сегодня плохо клевал. Думаю, ему нужно новое гнездо... Ты поможешь построить?
  
  Я посмотрел на него. На этого мальчишку в теле двадцатишестилетнего мужчины, для которого весь мир умещался в стенах птичника. На пепел Рима, еще не осевший в моей душе. На кровь Алариха, засохшую под ногтями. На тень Атаульфа, уводящего орду на запад, подальше от меня.
  
  - Да, цезарь, - ответил я, и голос мой был тихим и усталым. - Помогу. Построим самое лучшее гнездо. Для "Константина". И для всех. Потому что... - Я взглянул на серое небо Равенны. - ...больше строить нам нечего. И защищать - тоже. Только птиц.
  
  Я повернулся и пошел прочь, оставляя императора наедине с его пернатыми фаворитами. В ушах еще стоял гул готского лагеря и хрип умирающего Алариха. Но здесь, во дворце, царила тишина. Гнетущая, болотная тишина. Тишина после конца света, которого никто, кроме меня, не заметил.
  
  **P.S.** Галла Плацидия вернулась через неделю не с пустыми руками. Она привезла договор, подписанный Атаульфом. Земли в Нарбонне - готам. Титул *magister militum* - Атаульфу. И... обручальное кольцо на ее пальце - грубоватой готской работы, но с императорским рубином.
  - Он называет это "залогом мира между волками и орлами", - сказала она, и в ее глазах не было ни страха, ни покорности. Была усталая решимость. - Он требует свадьбы в Риме. На развалинах.
  Я рассмеялся. Горько и зло.
  - На развалинах - это единственное место, где теперь можно играть свадьбы Империи. Скажи своему "волку": пусть сначала отобьет Галлию у вандалов. Потом поговорим о свадьбе.
  Гонорий, услышав слово "свадьба", оживился:
  - О! Плацидия выходит замуж! Надо подарить ей новую цесарку! Самую красивую! "Плацидию Вторую"! Она будет нести золотые яйца!
  Он сунул сестре в руки пушистый желтый комок. Цесарка гадко клюнула ее за палец. Плацидия не отдернула руку. Она смотрела на капельку крови на коже, потом на меня. В ее взгляде было странное понимание. Она знала. Знала, что ее брак - не любовь, не спасение. Последняя ставка умирающей Империи. Плата за отсрочку конца. И она приняла эту игру. Она поднесла палец ко рту и слизала капельку крови, не спуская с меня глаз. Кажется, это был единственный раз, когда я видел тень улыбки на лице сестры императора.
  А Атаульф? Он послушался. Ушел в Галлию не как беглец, а как римский *magister militum* с императорским мандатом. Он отбил Нарбонну у вандалов. И в январе 414 года, в городе Нарбонне, среди полуразрушенных римских вилл, взял в жены Галлу Плацидию. На свадьбе он, говорят, надел римскую тогу. Плацидия - платье из константинопольского шелка. И подарил ей... нет, не цесарку. Ожерелье своей матери. Готское серебро и римские гранаты. Символ нового мира, который они пытались слепить из обломков старого.
  Он умер через год. От кинжала своего же слуги. Таков удел королей. И регентов. И цезарей.
  Только птицы... птицы остаются. Клюют зерно. Несут яйца. И совершенно не беспокоятся о том, что Рим - уже не город. Всего лишь имя для петуха.
  
  
  ## Глава 36: "Хлеб от антихриста"
  **(Записки Луция Домиция Агенобарба, Вечного Певца, Великого артиста, Бывшего Императора и нынешнего Антихриста по версии одного упрямого деда)**
  
  Утика, Северная Африка. Весна 422 года от Р.Х.
  
  Пыль.
  Она висела в воздухе неподвижным желтым саваном, забивалась в горло, скрипела на зубах, лезла под веки. Утика, некогда первая, красивая, мощная столица римской Африки, богаче и пышнее самого Карфагена, рассыпалась в прах у нас на глазах. Мы со Спором шли по ее мертвым ночным улицам, и сапоги тонули в рыхлом пепле былого величия.
  Триумф смерти и разложения:
  - Форум, где Катон планировал диктовать законы миру, превратился в загон для тощих коз. Колонны Септимия Севера валялись, как гнилые бревна, покрытые коркой птичьего помета и пыли. На подиуме, где стояли статуи императоров, нищий пас полудохлого осла.
  - Базилика Юлия лишилась мраморной облицовки - растащили на плиты для могил. Сквозь осыпавшуюся штукатурку зиял кирпичный скелет. Внутри, среди обломков скамей, валялись кости - человеческие? Звериные? Кого это теперь волновало. Пыль уже сравняла их с землей.
  - Вилла проконсула - шедевр мозаик и фресок - была разграблена до камня. В триклинии горел костер из резных дверей. Вокруг него грелись оборванцы. На месте имплювия (бассейна) рос колючий терновник. Старик в лохмотьях, бывший, видимо, когда-то, ритором, тыкал палкой в голову мраморного Юпитера, замененную гнилой тыквой: "Говоришь, что Утика еще воскреснет! Ха! Лучше проси милостыню, божок!"
  - Вот и дожил я до отыквления самого Юпитера. - пробормотал я. - Теперь они с Клавдием на пару будут...
  - Библиотека. Сердце города. Теперь - склеп. Свитки сожжены, полки разломаны. На полу, в луче лунного света, пробившегося сквозь дыру в крыше, лежал полуистлевший скелет в сенаторской *toga praetexta*. Его костлявая рука обнимала другой скелет - поменьше, с браслетами берберской работы на запястьях. Любовь? Убийство? Или просто попытка двух потерянных душ согреться в последний миг перед тем, как их засыплет вечной пылью?
  Я замер. Лунный луч, пробившийся сквозь дыру в своде, был похож на бледный палец, указующий на эту немую сцену. Пыль висела в нем неподвижно, кружась мельчайшими алмазами. И вдруг... мне *показалось*. Не звук. Шелест. Шепот. Обрывок латинского гекзаметра? Сдавленный стон? Или это скрипели пересохшие связки веков на костях под тяжестью пыли? Мои вампирские чувства, всегда обостренные в местах смерти, напряглись, пытаясь уловить эхо давно угасших эмоций. Подошел ближе, игнорируя предостерегающий взгляд Спора. *Praetexta* на большем скелете истлела почти полностью, но по краю еще угадывалась темная полоса - след пурпура, знак сенаторского достоинства, теперь лишь коричневатая тень на серой ткани смерти. Браслеты на тонких запястьях меньшего скелета - простые, медные, потускневшие от времени, но все еще замкнутые. Знак рабыни? Берберской, судя по узору. Что свело их сюда, в этот склеп знаний, в последние часы Утики? Паника на улицах? Поиск укрытия? Любовь, вспыхнувшая вопреки всему на краю пропасти? Милосердие сенатора к обреченной? Или просто холод и страх, заставившие двух потерянных душ искать тепло друг друга перед вечной тьмой?
  Я машинально поправил складку своей собственной дорогой, но покрытой пылью Утики туники. Бессознательный жест? Солидарность с гибнущим величием? Или просто попытка отряхнуться от этого внезапного, леденящего прикосновения к чужому отчаянию, которое казалось таким... знакомым? За столько веков я видел слишком много концов. Но этот... этот был высечен в пыли с особой жестокостью немоты.
  - Да упокоятся они с миром... - пробормотал Спор.
  Я оторвал взгляд от скелетов. На мгновение в *моих* глазах, прежде чем снова натянулась привычная маска цинизма, мелькнуло нечто большее, чем презрение к упадку. Глубокая, почти физическая боль узнавания. Узнавания себя в этих "потерянных душах", в этом тщетном жесте объятия перед неизбежным прахом. Вечность не защищала от сочувствия. Она лишь делала его острее и горше.
  Через секунду всё исчезло. Спор нагнулся.
  - Смотри, Луций, - окликнул он меня, его голос прозвучал гулко в гробовой тишине библиотеки, разбивая хрупкое наваждение. Он стоял у входа, подняв что-то с пола. - Даже память о SPQR стирается. Как и все остальное.
  Спор поднял с земли обломок плиты с полустертой надписью **SPQR**. Протер пальцем. Пыль тут же покрыла буквы снова.
  - Зачем мы здесь, Луций? - его голос звучал глухо, приглушенный пыльным саваном. - Ловить призраков? Или напомнить себе, что даже мрамор превращается в грязь?
  - Напоминание, любовь моя, - я махнул рукой, поднимая облако золотистой мути. - Это диагноз. Конец Империи начинался не с падения Рима. Он начинался здесь. С пыли на дорогах ее провинций. С молчания ее столиц. С праха Утики...
  Я бросил взгляд на скелеты в библиотеке. Они казались пародией на вечность, которой мы с ним были обречены. "SPQR" в руках Спора выглядел насмешкой. Я выбил табличку у него из рук. Она упала в пыль беззвучно.
  
  **Карфаген. Лето 423 года.**
  
  После Утики Карфаген казался почти живым. Почти. Запах моря перебивал пыль, а в гавани, хоть и заваленной обломками древних молов, еще ловили рыбу. Мы поселились на холме Бирсы - там, где пунийцы приносили жертвы Ваалу, а Сципион наблюдал, как пылает ненавистный город. Ирония? Да. Но место с видом на море и порт.
  Я решил осесть здесь - в Карфагене возвращаться в Рим желания не было...
  
  Я приказал строить. Не скромную виллу - дворец. Прямо на фундаментах дворца легендарной Дидоны. Пусть тени древних пунов служат мне! Денег хватит - я император или где?!
  Вечер. Солнце, огромное и кроваво-красное, тонуло в Тунисском заливе, окрашивая руины пунического Карфагена здесь на холме в багрянец. С террасы еще пахло свежим туфом и стружкой, но сквозь запах стройки пробивалось другое - сладковатый душок тления, древний, как сам холм. Я стоял у края, глядя на хаос камней внизу, где когда-то кипела жизнь, а теперь копошились наши рабочие, жалкие муравьи на костях гиганта. И вдруг... почувствовал. Не звук. Не образ. Тяжесть. Густую, липкую, как смола. Отчаяние? Проклятие? Эхо тех самых криков, что слышал Сципион, глядя на этот же холм, пока горел город? Я машинально провел рукой по холодной поверхности новой балюстрады - местный желтый мрамор, выломанный из какого-то храма Ваала. Бессмертная плоть моя, привыкшая к векам, содрогнулась от этого прикосновения к чужой, застывшей в камне агонии. Захотелось спеть. Старую оду, про Трою, про Илион, превращенный в прах... Но голос застрял в горле. Слова казались плоскими, фальшивыми на фоне этого немого укора веков. Ветер с моря подхватил напев и унес, смешав с криками надсмотрщиков и стуком молотков.
  - Репетируешь для наших новых... подданных? - раздался голос Спора. Он подошел с кубком теплой крови. - Или для призраков? Последним, думаю, твой репертуар может показаться... устаревшим.
  Я взял кубок, почувствовав под пальцами прохладу металла и тепло его руки. Глотнул. Кровь была терпкой, с долгим послевкусием железа. Не лучшая кровь, но сойдет.
  - Для всех, любовь моя! - воскликнул я с нарочитой театральностью, отбрасывая мрачные мысли прочь, как надоедливую муху. - И призракам нужны развлечения! Особенно тем, кто застрял под нашим фундаментом. Представь: вечерний концерт на террасе Вечного Певца для благодарных теней Дидонны, Ганнибала и прочих недовольных! Должны же они оценить иронию ситуации?
  Спор усмехнулся, его острый взгляд скользнул по моему лицу, выискивая трещину в маске. Он чувствовал. Конечно, чувствовал. Мы оба ощущали тяжесть этого места, эту древнюю кровь, впитанную землей. Но показывать слабость - не в наших правилах. Особенно когда строим новый "Золотой Дом" на старых костях.
  - Ценители у тебя специфические, - заметил он сухо. - Главное, чтоб не потребовали немедленную плату.
  Я решил назвать мое новое жилье: вилла "Золотой домик". Ну не тянет она на целый Золотой дом... Стройка началась!
  - Материалы: Выламывали мрамор из руин римских храмов, кипарис везли из гор Атласа, туф добывали тут же, на Бирсе. Рабочие - галльские дезертиры из армии Бонифация, берберы, чьи предки ненавидели и пунов, и римлян, и рабы-вандалы, взятые на рынке за гроши...
  - Архитектура: "Золотой Дом" в миниатюре. Вращающаяся зала (ветер с моря крутил механизм вместо рабов!), купол, обитый позолоченной бронзой (всего 20 локтей - скромно!), термы с мозаиками. Сюжеты? Мои баллады: Горящий Рим (историческая достоверность!), Спор, охотящийся на летучих мышей в Палатинских садах, Гай с цесаркой на голове.
  - Фундамент: Когда копали, наткнулись на урны. Детские. С пеплом. Жертвы Ваалу? Или дети, сгоревшие при штурме Сципиона? Спор хотел их выбросить. Я приказал замуровать в основание южной стены. "Пусть держат. Они дольше камней помнят, что такое Вечность".
  
  С террасы нового дворца открывался вид на море и... на Тунисский залив, где крошились остовы старых трирем. Здесь, на холме, я и буду жить. Хоть ненадолго. Управлять? Спасать? Нет. Смотреть. Играть на кифаре. И ждать...
  
  ---
  
  Карфаген, холм Бирса. Вилла "Золотой домик". 15 сентября 423 года.**
  
  Весть принес потрепанный ромейский гонец, пахнущий болотом и куриным говном:
  - Цезарь... Император Гонорий... скончался. 15 августа.
  - От чего? - Спор лениво потянулся. - Его цесарки наконец клюнули в нужное место?
  Гонец сглотнул:
  - Отек. Водянка. Говорят... - он понизил голос, - ...после того, как узнал, что его любимый петух "Феодосий IV" пал в бою с крысой в императорском курятнике. Рыдал три дня. Потом... раздулся как бурдюк и помер. Вот письмо от регента Геты.
  Я вспомнил Медиолан, истеричного мальчишку с курицей в руках, и Стилихона, которого грызла зависть - ещё та "собака". Ирония судьбы. Империя, потерявшая Британию, Испанию, Галлию, погибла из-за петуха.
  "Sic transit gloria mundi" - прошептал я.
  Но Спор усмехнулся: "Sic transit gloria gallina" (Так проходит слава курицы).
  #. #. #.
  Весть о смерти Гонория висела в воздухе карфагенской виллы, как трупный запах, который не выветрить. Не печаль. Скорее... абсурдное послевкусие. Империя, трещавшая по швам десятилетиями, наконец получила финал, достойный ее последнего акта - фарс с петухом в главной роли. Это требовало увековечения. Не эпитафии. Баллады!
  Я расхаживал по солнечной террасе, перебирая струны кифары, выискивая нужный мотив. Сначала попробовал трагический - минор, медленные пассажи. Звучало... напыщенно. Как надгробная речь Сената Цезарю-птицеводу.
  - Опять про птиц? - раздался ворчливый голос со стороны спальни, где Спор нежился во тьме. - Найди новую тему, Луций. А то скоро и воронье начнешь воспевать. Или летучих мышей. Хотя последние хотя бы полезны. И вкусны.
  - Это не "про птиц", мой невежественный друг! - воскликнул я, щипнув струну резче. - Это символ! Туповатый петух на троне полумира! Поэзия чистейшего, неразбавленного абсурда! Весь Рим, вся его гибель - в судьбе одной цесарки по имени Феодосий Четвертый! Это гениально!
  Я перешел на похабный мотивчик, частушечный. Спор фыркнул. Слишком просто. Нужна золотая середина. Язвительность, обернутая в простодушную мелодию. Как сам Гонорий. И вот... родилось! Легкий, почти плясовой ритм, под который так удобно скалить зубы истории.
  "Так и правил он не зная бед,
  Пока Римский мир сошёл на нет.
  Но в веках один остался слух:
  "Лучший римский птицевод - лопух!"
  - Вот! - Я торжествующе ударил по струнам, заставив их звенеть. - Идеально! Глубина мысли, обернутая в простоту частушки! Величие падения в четыре строки! Весь смысл нашей эпохи!
  Спор приподнялся на локте из саркофага, закатив глаза так, что стали видны только белки. Но в уголке его рта дрогнуло. Не улыбка. Скорее... судорога презрительного одобрения.
  - Остроумно. Для таверны портовых пьяниц. Или курятника. Надеюсь, эта шедевральная строфа не станет твоим вечным наследием? А то потомки решат, что Нерон только птиц и разводил.
  - Пусть решают! - парировал я, уже диктуя строчки молодому рабу-писцу, дрожавшему от старания (и, вероятно, страха). - Запиши дословно! "Лучший римский птицевод - лопух!" Это войдет в историю! Разойдется по всем тавернам от Массилии до Равенны! Станет народной мудростью! Вечность начинается с хорошей шутки, друг мой! Особенно если шутка - правда.
  Я предвкушал, как эта строфа полетит по свету, как заразительный смех над тщетой имперского величия. Гонорий, несчастный дурачок, наконец-то сделал что-то по-настоящему значимое - стал поводом для отличной баллады. Вечность оценит.
  
  ---
  
  Карфаген, холм Бирса. Вилла "Золотой домик", 427 год.
  
  Беда пришла не от готов - что было странно. Ее принес Бонифаций, комит Африки, храбрый солдат и циничный честолюбец. Его гонец явился в Карфаген весной 427 года:
  - Комит Бонифаций приветствует Луция Домиция! Он просит... нет, требует признать его власть в Африке. Галла Плацидия в Равенне - баба! Валентиниан - сопляк! Рим сгнил. Африка должна быть свободной! Он даст вам землю, золото...
  - Что-о-о он мне даст? Какое такое золото? - я поднялся и согнул пальцами свою бронзовую трость. - Может он мне ещё власть предложит?!!
  - Ну он же объявил..
  - Что он сделал? - перебил я. - Вести из Италии вечно идут с опозданием.
  - Объявил себя Августом Африки! - гонец выпрямился. - Когда Плацидия прислала войска сместить его, он... - гонец усмехнулся, - ...пригласил вандалов Гейзериха из Испании! Пусть, мол, эти дикари разберутся с легионами императрицы. А потом... потом мы с ними разберемся!
  Я прогнал гонца Бонифация:
  - Скажи своему господину: я уже хоронил Рим. Помню запах. И вижу - вонь нового трупа уже тянет из его "свободной Африки". Пусть зовет своих вандалов. Скоро он будет целовать им сапоги. Или гнить в той же пыли, что и Утика.
  Тот убрался, воняя страхом и потом. Я еще несколько минут метался по залу, изливая Спору потоки сарказма по поводу идиотизма, амбиций и предстоящего вандальского пиршества на костях Африки.
  - Воображает себя Августом! Комит водопроводов, который крыс давил! Да он... он...! - Я искал достойное сравнение, но Спор молчал. Он сидел в глубоком кресле у стены, вынув свой короткий римский pugio. Не точил его. Протирал. Медленно, тщательно, куском промасленной кожи. Каждую зазубрину на лезвии, каждый завиток на рукояти. Сосредоточенно, почти нежно. Лунный свет из высокого окна падал на клинок, выхватывая холодные блики в его невидящих глазах.
  Я замолчал, наблюдая. Знакомый ритуал, но сегодня в нем была какая-то... зловещая завершенность.
  - Что, мой верный страж? - спросил я, стараясь вернуть легкий тон. - Готовишь лезвие для комита? Или для Гейзериха? Может, сразу для обоих? Экономия сил?
  Спор поднял взгляд. Его глаза, обычно насмешливые, были темными и абсолютно спокойными. Холодными, как сталь в его руках.
  - Точил для других, Луций, - произнес он тихо, голосом без эмоций. - Для тех, кто не ждал. Кто думал, что закон и клятва - просто слова на ветер. Бонифаций... он ждет. Он прекрасно знает цену своему предательству. Он выбрал эту цену заплатить. Полной мерой.
  Я нахмурился. Эта мрачная уверенность была необычна даже для него.
  - И кто же взыщет эту цену, оракул мой? Легионы Плацидии, которых он так ловко натравил на вандалов? Или сами вандалы, когда наиграются?
  Спор вложил кинжал в ножны. Твердый, металлический щелчок прозвучал в тишине зала как приговор.
  - Вандалы взыщут свое. Голодом, мечом, огнем. Но прежде... прежде его настигнет его собственный кодекс. Кодекс наемника, который забыл, что наемник - всего лишь инструмент. А инструмент, решивший стать господином... - Он усмехнулся, обнажив на мгновение длинные клыки. - ...ломается. И его выбрасывают. Как в той... когорте. Помнишь историю, что я рассказывал? Предатель думал купить себе власть серебром императорского шпиона. Купил. Ровно на три дня. Потом нашли его в канаве. Не просто мертвого. Обезглавленного. И с серебряными монетами, расплавленными, во рту. Закон пустыни, Луций. Закон стали. Дурак, играющий в императоры... его финал - смерть в пыли. Как ты и сказал. Просто... предсказуемо.
  Я смотрел на него, на этого вечного спутника в моем бессмертном странствии, убийцу с циничной усмешкой и памятью, длиннее, чем у многих империй. Он видел мир иначе. Не через призму философии или искусства, а через прицел кинжала и кодекс выживания. Его прогноз был страшнее любого моего сарказма. Потому что он знал.
  - Предсказуемо, - согласился я, чувствуя внезапную усталость. - Как смена времен года. Как запах крови на рассвете. Надеюсь, хоть смерть его будет зрелищной. Для баллады.
  - Уверен, - кивнул Спор, и в его глазах снова мелькнул знакомый огонек циничного любопытства. - Вандалы знают толк в зрелищах. И в смерти. Почти как мы.
  Я откинулся в кресло, вдруг ощутив всю тяжесть вечности, как мокрый плащ. Предсказуемость предательств, глупости, падений... Она выматывала сильнее, чем солнечный луч. Спор почувствовал это раньше, чем я успел вздохнуть. Он подошел беззвучно, как тень, которой был четыреста лет. Его пальцы, холодные и твердые, как отполированная кость, коснулись моего виска, отвели непослушную прядь волос, зацепившуюся за ресницу. Простой жест. Но в нем была память всех наших рассветов и закатов, всех битв и бегств, всех дворцов и развалин.
  - Устал, старик? - спросил он тихо, его голос потерял привычную едкую нотку, став низким, почти бархатистым, каким он звучал только для меня в темноте наших спален.
  - От предсказуемости, - ответил я, закрывая глаза, ощущая под пальцами знакомые шрамы на его запястье - след от римского дротика под Эдессой, двести лет назад. - Иногда кажется, что мы ходим по кругу. Те же ошибки. Та же пыль. Только имена меняются. Бонифаций... Разве он не второй Стилихон? Или десятый какой-нибудь узурпатор из кризиса столетней давности, помнишь того, с козлиной бородкой?
  Спор слабо усмехнулся, его пальцы скользнули вниз, к моему плечу, разминая застывшие мышцы с силой, которую не ожидаешь от его стройного тела. Сила вампира. Сила того, кто знает тебя до последней мысли, до последнего вздоха.
  - Помню. Тот еще был фрукт. Но у того хоть борода была смешная. Этот Бонифаций... просто банален. - Он надавил чуть сильнее на уплотнение под лопаткой - старую рану от германского копья, полученную еще при жизни. Боль, острая и знакомая, пронзила меня, но за ней пришло облегчение. Он всегда знал, где копятся напряжение и боль, физическая или душевная. - А пыль... пыль разная, Луций. В Утике она пахла тленом библиотек. В Гиппоне... будет пахнуть святостью и страхом. А в Риме... - он наклонился, его губы почти коснулись моего уха, - ...в Риме она всегда пахла кровью и властью. И орхидеями. Особенно орхидеями.
  Я рассмеялся, открыв глаза. Его лицо было рядом - бледное, с острыми скулами и вечно насмешливыми, но сейчас невероятно теплыми глазами. Глазами человека, который видел меня не императором, не артистом, не антихристом, а просто Луцием. Уставшим, циничным, вечным, но *своим*.
  - Орхидеи... - повторил я. - Обязательно. Когда-нибудь. Может, после вандалов? Или готов? Или кто там ещё явится? Главное - вместе.
  - Куда ты, туда и я, - он отступил на шаг, его обычная маска легкой насмешки уже вернулась на место, но в глазах оставалось обещание. Твердое, как скала. - Кто же еще будет вытаскивать тебя из таких вот... меланхолических провалов? И перевязывать твои вечные раны? Хотя... - он показал на едва заметный надрез на моей руке, оставленный неловким рабочим на стройке днем. Капля засохшей, темной, почти черной крови. - ...с такими темпами мне скоро понадобится своя лавка хирурга. Или ты специально даешь им повод тебя поцарапать? Чтобы я не скучал?
  Я встал, поймал его руку, поднес к губам. Не для поцелуя. Чтобы почувствовать под кожей пульс его древней, мощной, нечеловеческой жизни. Такой же, как моя. Нашей общей вечности.
  - Без царапин жизнь скучна, мой лекарь, - сказал я, выпуская его руку. - А с тобой... она не бывает скучной никогда. Четыреста лет - и ни дня покоя. Но ни на один день... я не пожалел.
  В его глазах промелькнуло что-то неуловимое - вспышка той самой нежности, которую он так тщательно прятал от мира. И от меня - большую часть времени. Но я-то знал. Я всегда знал.
  - Льстец, - буркнул он, поворачиваясь к выходу. - Ладно, Цезарь, пойдем. Пора подумать, как нам спасать наши бессмертные шкуры от этих новых Аларихов. А потом... потом я перевяжу эту царапину. Пока ты не истек чернилами своих драгоценных вен. И не испачкал новый хитон. Он тебе к лицу.
  
  #. #. #.
  
  Глупость? Измена? Расчет? Бонифаций, защищая свою власть, впустил волка в овчарню. Гейзерих с его голодными ордами переплыл Гибралтар не как наемник, а как завоеватель. Бонифаций, поняв ужас своей ошибки, попытался прогнать вандалов силами оставшихся верными легионов. Но было поздно. Вандалы рвались на восток, к хлебным житницам Бизацены. К Гиппону. К Карфагену. К моему дворцу на Бирсе.
  
  Ветер с моря принес соленую свежесть. Но сквозь нее все равно пробивался сладковатый запах тления. И пыли. Всегда пыли. Я взял кифару. На ум пришла баллада, написанная мною на смерть Гонория:
  
  Тридцать лет на троне Гонорий просидел,
  Но дела империи - не его удел.
  Вместо битв, указов - кур кормил,
  Цезарь-куроведом, куроводом был!
  
  Тридцать лет на троне славно восседал,
  Но законы птичьи лишь он издавал.
  "Всё в сенате порешайте!
  Кур кормить мне не мешайте!!
  
  ---
  Гиппон-Царский, Северная Африка. Середина августа 430 года от Р.Х.
  
  Пыль. Вечная, проникающая всюду африканская пыль. Она забивалась в складки моего плаща, лезла в нос, скрипела на зубах. После Карфагена, где я пытался - и, кажется, безуспешно - играть в губернатора этой трещащей по швам провинции, Гиппон казался скорлупой, которую вот-вот раздавят сапоги вандалов Гейзериха. Город был обречен. Это витало в воздухе, гуще пыли. Витало в глазах солдат на стенах - тусклых, как потухшие угли. Витало в криках женщин у колодцев, где вода уже отдавала тиной страха. Витало даже в криках чаек над бухтой - их голоса звучали как насмешка.
  
  Спор, закутанный в легкий плащ местного покроя, морщил нос:
  - Зачем мы здесь, Луций? Карфаген хоть порт. А здесь... - Он махнул рукой в сторону городских стен, за которыми маячили дозорные вышки вандалов. - ...здесь скоро будет только воронье да кости. И этот запах...
  - Какой запах? - поинтересовался я, принюхиваясь. Пыль, море, пот, страх - обычный букет умирающего города.
  - Запах святости, - фыркнул Спор. - Или маразма. Чувствуешь? Ладан, потные подмышки и... упрямство. Очень старомодное упрямство.
  
  Он был прав. Мы шли к дому епископа Августина. К тому самому Августину, который в своем толстом, как подушка для курульного кресла, труде "О Граде Божьем" умудрился назвать меня, Луция Домиция Агенобарба, он же император Нерон, антихристом. Представьте! Я, величайший артист своего времени (и, пожалуй, всех последующих), покровитель искусств, строитель храмов Солнца... ну, ладно, может, и не самый великий пожарный, но всё-таки!.. И вот - антихрист! По версии какого-то нумидийского ритора, ставшего епископом! Это было смешно. До слез. И невероятно заманчиво. Я должен был с ним поговорить. Узнать: на каком основании? Может, он что-то знает, чего не знаю я сам? Может, в моем бессмертии есть некий... апокалиптический смысл?
  Солнце палило нещадно. Я шел в широкополой белой шляпе, едва спасавшей от ослепляющих лучей в глаза. Спор же был укутан так, что напоминал мумию. Но на все просьбы остаться дома до ночи ответил упрямым отказом. Теперь топал сзади и шипел, всякий раз, когда обжигающий луч добирался до его тела. Хорошо, что защитный крем, что дал дядюшка, помогал и помогал отлично!
  
  Дом Аврелия Августина был невелик и убог даже по меркам осажденного города. Никакого патрицианского величия. Простые беленые стены, цистерна для воды во внутреннем дворике, затянутая тиной, как глаз катаракты. Нас встретил юноша-диакон, худой и бледный, с глазами, слишком большими для его изможденного лица. Он узнал меня - или, скорее, почувствовал. В его взгляде мелькнул ужас, быстро смененный фанатичной решимостью.
  - Доминус... Епископ - он слаб. Очень слаб. Он молится.
  - Скажи ему, что пришел император Нерон, - улыбнулся я, демонстрируя клыки лишь на мгновение, ровно столько, чтобы юноша побледнел еще больше. - Антихрист, по его версии. Принес поговорить. И... кое-что перекусить.
  Я протянул ему небольшой сверток - лепешки из скудных запасов зерна, что нам удалось привезти из Карфагена, и несколько сушеных фиников. Диакон схватил сверток так, словно это была змея, но не выпустил.
  
  Комната Августина была полутемной. Жара стояла невыносимая, но окно было прикрыто ставней, пропуская лишь узкие полосы пыльного света. Воздух был густ от запахов: ладана, воска горевшей масляной лампадки, пота, лекарственных трав и... старости. Глубокой, всёпоглощающей старости. На простой кровати, заваленный подушками, сидел старик. Очень старый. Кожа, похожая на пергамент, обтягивала кости лица. Глаза, однако, горели. Не огнем, как у фанатиков, а каким-то внутренним, неугасимым светом. Он смотрел на меня умным, пронзительным, немного ироничным взглядом. Не с ужасом диакона, а с... любопытством? С усталой усмешкой?
  
  - Так вот ты какой, - его голос был тихим, хриплым, но твердым. - Антихрист. Я представлял тебя... выше. И с рогами, пожалуй. Или хотя бы в пурпуре. А ты в панамке...
  - Пурпур вышел из моды, владыка, - отозвался я, подходя ближе. Спор остался у двери, прислонившись к косяку, его тень сливалась с сумраком. - Да и рога - это больше к фавнам. Я предпочитаю кифару. Признаться, был немало удивлен, узнав о своем новом статусе. Из поджигателя Рима - сразу в антихристы? Карьерный рост, не спорю, но... на каком основании?
  
  Аврелий Августин слабо кашлянул. Диакон метнулся было к нему с водой, но старик отмахнулся.
  - Основания? О, их множество, дитя мое... хоть ты и старше меня, судя по всему, на добрых три века. - В его глазах мелькнул знакомый мне огонек полемиста. - Во-первых, жестокость. Бессмысленная, изощренная. Убийство матери... жены... наставника...
  - Сенека сам поспешил вскрыть вены! От трусости... ему совершенно ничего не грозило! А Агриппина... Ты просто не в курсе: её зарезал пасынок! Её любовник. Это была взаимная любовь, владыка. Очень глубокая и очень... токсичная... А Светоний всё наврал!
  - Во-вторых, - продолжал Августин, будто не слыша, - твоя претензия на божественность. Пение перед статуями себя, обожествление...
  - Артистическое тщеславие! Не более! Каждый артист немножко бог на сцене. Вы же не называете антихристом каждого актера в мимах? К тому же пел я не перед своими статуями, а перед Аполлоном.
  - В-третьих, - старик поднял тонкий, дрожащий палец, - сказано: антихрист будет "противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею". Ты сжег Рим...
  - Не сжигал! - взвился я. - Сколько можно? Это был несчастный случай! К тому же, по Светонию! А он, между прочим, сплетник! Меня даже в Риме не было..
  - ...и гнал христиан, предавая их лютым казням, - закончил Августин. - Признай, Луций Домиций, образ подходящий. Жестокий, тщеславный, гонитель Церкви... и, судя по всему, бессмертный? Или... неумирающий? Что само по себе подозрительно.
  - Подозрительно? Это научный факт! - поправил я. - Результат... ну, скажем так, нетривиального духовного опыта. И при чем тут антихрист? Я вот, например, считаю себя довольно неплохим парнем. Спас мир пару раз. В том числе и от полнейшего Апокалипсиса. Помогаю дядюшке... ну, по мере сил. И вот, принес вам хлеба. Хорош антихрист, а?
  
  Я указал на сверток в руках диакона. Юноша сжал его так, что костяшки побелели. Августин посмотрел на хлеб, потом на меня. В его взгляде не было голода, только глубокая, бездонная усталость и... что-то еще. Сожаление? Укоризна?
  - Хлеб от антихриста? - Он тихо рассмеялся, и смех обернулся новым приступом кашля. - Искушение, Луций Домиций. Очень изощренное. Предложить хлеб умирающему, чтобы он преклонился перед силами тьмы? "Не хлебом единым..." - помнишь?
  - Помню, владыка, - вздохнул я. - Но и без хлеба тоже довольно сложно. Особенно в семьдесят пять лет, в осажденном городе. Примите это просто как... жест вежливости. От одного исторического персонажа к другому.
  - От одного падшего ангела к другому? - улыбнулся он едва заметно.
  - О, вы льстите мне! Падший ангел... звучит куда поэтичнее, чем "бывший император-неудачник". Но я всего лишь человек, владыка. Очень старый, очень уставший человек, который пытается понять правила этой странной игры под названием "вечность". И ваше определение меня... задело. И заинтриговало. Почему именно я? Почему не Калигула? Не Гелиогабал? Они куда более подходят под ваше описание!
  
  Августин откинулся на подушки, закрыв глаза. Казалось, он заснул. Но через мгновение он заговорил снова, его голос был тише, задумчивее:
  - Калигула? Безумец. Явленное безумие. Гелиогабал? Развратник. Явленный порок. Ты же... сложнее, Луций. В тебе была искра. Искра таланта, искра... чего-то большего. Божественная искра. Искра, которую ты сам же и затоптал в грязи тщеславия, жестокости, страха. Ты мог быть светом. Стал... чем? Вечным скитальцем? Наглядным примером того, как душа, наделенная даром, может низвергнуться во тьму, если отвернется от истинного Света? Ты - символ павшего Рима во всей его двойственности: величия и низости, красоты и уродства. Антихрист - не обязательно рогатое чудище. Иногда... это просто человек, который слишком долго играл в богов и забыл, что он - пыль. Как мы все.
  
  Тишина повисла в комнате, нарушаемая лишь потрескиванием фитиля в лампе и тяжелым дыханием старика. Его слова, произнесенные тихо, ударили с неожиданной силой. Не как обвинение, а как... диагноз. Точный и беспощадный.
  
  - Пыль... - протянул я, глядя на крупинки, танцующие в луче света. - Да, владыка. Пыль. Рим стал пылью. Империя... трещит по швам. Ваш Град Божий... он где? За этими стенами? Среди вандалов? Или только в ваших книгах?
  - Град Божий не от мира сего, - прошептал Августин, не открывая глаз. - Он строится в сердцах верующих. Среди гонений, среди войн, среди... осад. Даже здесь. Даже сейчас. Пока есть вера, пока есть любовь... Град стоит. А Рим... Рим был лишь Градом Земным. Блестящим. Трагичным. Обреченным. Как и все творения рук человеческих. Великим, но эфемерным... Как и ты, Луций Домиций. Вечный скиталец среди руин.
  
  Спор тихо закашлял у двери:
  - Луций... Пора. Чувствую, скоро начнется штурм у восточных ворот. Или это у меня в животе урчит. Не пойму. Но запахло жареным. В прямом смысле.
  - Владыка, - я встал. - Хлеб... пожалуйста. Это просто хлеб. От человека к человеку.
  Августин медленно открыл глаза. Его взгляд был ясным и бесконечно далеким, будто он видел уже не эту душную комнату, а что-то за ее пределами.
  - Нет, дитя мое. Не просто хлеб. Символ. Приняв его от тебя, я как бы признаю... что ты не антихрист. А я не могу этого сделать. Потому что в твоем бессмертии, в твоем вечном скитании по руинам империй... есть знак. Знак упорства зла. Знак того, что борьба не окончена. Оставь хлеб. Может, мой диакон... он молод. Ему еще жить. Мне же... - он слабо улыбнулся, - ...мне пора домой. К истинному Свету. Где, надеюсь, не будет ни Неронов, ни осад, ни... антихристов. Только мир. И хлеб небесный.
  - Надеюсь, там есть и кифара, владыка, - сказал я, кланяясь. - Без музыки даже в раю будет скучновато.
  - Музыка сфер, Луций Домиций, - прошептал он, закрывая глаза снова. - Музыка сфер... она куда совершеннее твоих баллад. Прощай... антихрист. Иди. Ищи свой путь. Но помни о Граде... который не рушится.
  
  Мы вышли в ослепительное африканское солнце. Диакон стоял на пороге, сжимая в руках сверток с лепешками. Его лицо было искажено борьбой между голодом и запретом.
  - Возьми, - сказал я ему. - И скажи своему владыке... что антихрист оставляет хлеб не как искушение. А как... дань уважения упрямому старику. Который, несмотря ни на что, сумел меня озадачить. И даже... немного задеть.
  Мы вышли на пыльную улицу, но не сразу пошли прочь. Где-то на востоке, за глинобитными стенами, гул нарастал, сливаясь в тревожный гул осиного гнезда. Крики, уже не отдельные, а сплошной вой; резкий, короткий звон железа о железо; глухой топот бегущих ног. И запах. Резкий, едкий. Горелое дерево, шерсть, а под ним - сладковатый, манящий и отвратительный душок горелого мяса. "Жареное", как точно заметил Спор.
  - Послушаем финал? - предложил я без особого энтузиазма, указывая на полуразрушенный портик у небольшого заброшенного храма Меркурия. Оттуда открывался вид в сторону восточных ворот, вернее, на дым, клубами поднимавшийся именно оттуда.
  Мы заняли позицию, как зрители в последнем ряду амфитеатра перед кровавым спектаклем. Спор плотнее закутался в плащ, его вампирский нюх явно корчился от вони. Я же наблюдал. Не героическую битву. Грязную, отчаянную, безнадежную мясорубку. Защитники на стенах - жалкие тени легионеров, их движения замедленные страхом и голодом. Вандалы - темная, яростная волна, бьющая в слабеющие ворота и карабкающаяся по лестницам. Вспышки огня - где-то загорелась баррикада, осветив на мгновение перекошенные лица атакующих. Крики уже не имели слов - только животный ужас, ярость, боль.
  - Смотри, Спор, - произнес я с деланным театральным вздохом. - Заключительный акт трагедии "Падение Града Земного". Декорации, признаюсь, убогие. Костюмы - лохмотья. Но актеры... вандальские статисты весьма экспрессивны. Видно, роль "бича Божьего" им по душе.
  Спор хмыкнул, его острый взгляд оценивал не драму, а тактику (вернее, ее отсутствие).
  - Дерутся как пьяные медведи. Сила есть - ума не надо. А эти... - он кивнул на защитников, - ...держатся только на страхе перед тем, что ждет их, если ворота падут. Страх - плохой союзник. Он парализует.
  В этот момент я заметил движение ниже, у подножия стены, в стороне от основного штурма. Группа горожан - женщины, дети, старик - пытались пролезть через скрытый пролом, пробитый, видимо, отчаянием еще до осады. Они метались, толкались, неся узелки - жалкие пожитки. И тут - темные тени всадников, отрезавшие им путь. Короткие крики. Мгновенная, беспощадная резня под стенами обреченного города. Потоптали... Как муравьев.
  Я закрыл глаза. Всего на мгновение. Но этого хватило, чтобы увиденное впечаталось в вечную память. Не сострадание к конкретным жертвам. Омерзение. Омерзение перед механизмом, перед банальностью этого насилия, разворачивающегося на фоне только что услышанных слов о Граде Божьем и Граде Земном. Вечная песня, один и тот же припев.
  - Балладу... надо будет переписать, - пробормотал я, открывая глаза. Дым стлался по улицам Гиппона. - Добавить больше... реализма. Крови. Криков. Вот этого вот... запаха.
  - Успеется, - буркнул Спор, уже поворачиваясь к улочке, ведущей вниз, к менее шумной части города. - Если хочешь послушать реализм - оставайся. Но мне этот спектакль надоел. Еще при Алларихе насмотрелся. И после...
  Я бросил последний взгляд на клубы дыма, на всполохи огня у ворот. Гул битвы нарастал.
  - Пойдем, - согласился я, чувствуя внезапную, знакомую горечь вечного свидетеля. - Этот спектакль я видел слишком много раз. Финал всегда предсказуем. И всегда пахнет... пылью. И кровью.
  
  Мы пошли прочь от дома. Где-то вдали, у восточных ворот, к крикам и лязгу оружия добавился тревожный звон колокола. Началось.
  - Ну что? - спросил Спор, плотнее закутываясь в плащ. - Удовлетворил любопытство, антихрист? Узнал, почему ты - исчадие ада?
  - Узнал, - ответил я, глядя на клубы пыли, поднятые над городом. - Оказывается, я - символ. Символ павшего Рима. Вечный памятник человеческой глупости и тщеславию. Довольно лестно, если вдуматься.
  - И хлеб он не взял, - констатировал Спор. - Упрямый дед.
  - Упрямый, - согласился я. - Но... последовательный. Если уж объявил кого-то антихристом, так до конца. Уважаю. Жаль только...
  - Что?
  - Что он так и не услышал моей новой баллады о падении Рима. Я специально для него пару строчек добавил. Про "Град Земной" и "Град из пыли". Довольно метко, считаю.
  - Может, споешь ее вандалам? - предложил Спор. - Когда ворвутся? Говорят, Гейзерих ценит искусство. Может, пощадит за хороший куплет?
  - Попробуем, - вздохнул я. - Но сначала... надо выбраться из этого ада. Карфаген ждет. Или Александрия. Или... куда ветер дует. Как всегда.
  За спиной, в маленьком домике с закрытыми ставнями, умирал Блаженный Августин. Умирал от голода и времени. Умирал, отвергнув хлеб от антихриста. Умирал, веря в свой нерушимый Град Божий. А я... я шел по пыльным улицам умирающего Гиппона, еще один вечный скиталец среди руин, символ падшего Града Земного, несущий в себе странную, горькую дань уважения к святому, который назвал меня именем их нового Зла.
  Ирония? Да. Но в этой истории одна ирония сменяет другую. Как волны у берега Гиппонской бухты. Как мы, бессмертные, меняем эпохи. Как Рим сменила пыль.
  
  **P.S.** Через две недели пришло известие: Августин умер 28 августа. Говорят, последними его словами были цитаты из Псалтири. Я уверен, он до последнего верил в свой Град. А я? Я пою баллады в Карфагене. Вандалы, кстати, оказались весьма восприимчивой публикой. Особенно про "антихриста с хлебом". Гейзерих хохотал до слез. Сидел он не на троне - трон еще не успели смастерить из обломков римских базилик - а на простом походном стуле в большом шатре, поставленном посреди карфагенского форума. Вокруг - его ярлы, вожди поменьше, пахнущие потом, кровью, победоносной спесью и дешевым вином. Я стоял перед ними с кифарой, сохраняя маску артистического достоинства, но клыки были наготове под деснами. Играть шута перед варваром... унизительно. Но и не играть - смертельно опасно. Особенно когда тебя знают как "бывшего императора" и "антихриста". Особенно когда этот варвар - Гейзерих. Не карикатурный дикарь с дубиной, а хладнокровный, как африканская ночь, змея с глазами, видящими насквозь. Он хохотал не глупо, а *оценивающе*. Он ловил каждую язвительную нотку в балладе, каждый саркастический поворот сюжета про "упрямого деда" и "славу курицы". Он понимал иронию. Чуял цинизм. Чувствовал *знание*, стоящее за шуткой. И это делало его вдвойне опасным.
  - Ха! - вытер слезу вождь вандалов, когда последняя строчка отзвучала. Его смех стих, но в глазах остался холодный, хищный блеск. - Ты поешь о конце *их* мира, Певчик. О пыли их богов и глупости их цезарей. Забавно. Но наш мир... он только начинается. - Он отхлебнул вина из грубого кубка. - Спой-ка лучше о том, как вандал Рим берет. О море, что принесло нас сюда. О стали, что открывает сундуки и города. Что-то... бодрое. Для победителей.
  Я поймал его взгляд. Это был не просто заказ. Это была проверка. Готов ли "антихрист", "вечный певец" служить новой силе? Спеть осанну новым хозяевам? Я сделал глубокий, театральный поклон, улыбнувшись во весь рот, демонстрируя лишь намек на клык - не угрозу, а знак принадлежности к иному, древнему порядку вещей.
  - Как насчет баллады о Море и Мече, о король? - предложил я, перебирая струны, нащупывая бравурный, захватывающий ритм. - О дороге, что ведет в Рим... через горы трофеев и реки золота? О буре, что сокрушает старые дубы, но несет новые семена? О... завоевателях, чья слава будет петься дольше, чем стоят камни их городов?
  Гейзерих замер, его пронзительный взгляд впился в меня, оценивая не только слова, но и скрытый смысл, дар убеждения, саму суть бессмертного лицедея перед ним. Потом уголок его рта дрогнул в подобии улыбки. Он кивнул.
  - Спой. Но чтоб весело. У нас сегодня праздник. Праздник... нового начала.
  И я запел. О море, о мече, о золоте Рима. Весело, бодро, залихватски. Они ревели от восторга, стучали кубками, подпевали нестройным хором. Гейзерих слушал, слегка покачивая головой в такт, его лицо было непроницаемо. Я понимал. Мое "помилование", моя роль придворного шута-летописца, куплена не любовью к искусству. Я был полезен. Интересен. Живой символ падения старого мира, поющий осанну новому. Так же, как был символом разложения для Августина. Ирония? Да. Но в этом была и свобода. Пока я пел, пока моя ирония развлекала короля вандалов, моя вечность была в безопасности. Песня - тоже оружие. Особенно для тех, кому не светит умереть. Гейзерих снова хохотал до слез. Говорит, хороший сюжет для саги. Может, и правда сочиню? Назвать: "Антихрист и Святой: Хлеб наш насущный". Вечная история, ничего не скажешь. Орхидеи, конечно, не зацвели. Но в Карфагене как-то попривычнее. И пыль другая. Морская.
  
  ГЛАВА 37: "БИТВА НАРОДОВ"
  
  (Записки Гая Юлия Цезаря Августа Германика)
  
  Рим, Палатин, март 450 года - апрель 451 года от Р.Х.
  
  Слава всем богам, наконец-то все вернулись домой. Из этой сырой, квакающей Равенны, где каждый второй сенатор напоминает одуревшую от болотных газов лягушку, все снова возвратились в Рим. Пусть он и выглядит теперь как старый актёр, забывший свои реплики и пропивший декорации - колонны покосились, крыши дворцов протекают, а на Форуме вместо ораторов пасётся наглая рыжая коза с очень философским взглядом. Но это - Рим. И здесь, на Палатине, пахнет не тиной и плесенью, а пылью веков и... властью. Настоящей. Пусть и призрачной.
  
  Лучшее же во всём этом то, что сюда же, под мой присмотр, вернули и императора. Да-да, того самого Валентиниана Третьего, юного августа, чьё правление до сих пор заключалось в ковырянии пальцем в носу и требовании новых наложниц. Теперь он здесь, в Риме, и я, наконец-то, получил возможность воспитывать его не через гонцов, а лично. Ну... если быть точнее - помогать в этом важном деле Гете, нашему Вечному Регенту, который взялся за воспитание императора с особым рвением, которого я при Гонории особо не помню.
  Результаты, надо сказать, впечатляют...
  На третий день после их приезда я стал свидетелем урока. Гета, с лицом человека, терпеливо объясняющего коту основы арамейского языка, стоял перед троном, на котором ёрзал худой, вечно всклокоченный Валентиниан.
  
  - ...и потому, ваше величество, подписывать указы о бесплатной раздаче медовых пирогов всем жителям Кампании - нецелесообразно, - говорил Гета ледяным тоном. - Во-первых, у нас нет денег. Во-вторых, у нас нет муки. В-третьих, меда у нас тоже нет... Ну а в-четвёртых, у нас скоро не будет и Кампании, если ты, цезарь, не прекратишь слушать советы своего нового "друга", того конюха, который обещал тебе, что народ тебя возлюбит.
  
  - Но он говорил, что так делал Траян! - надул губы Валентиниан.
  
  - Траян, цезарь, завоевал Дакию и привёз оттуда столько золота, что мог засыпать пирогами всю Италию в три слоя, - не моргнув глазом, солгал Гета. - У тебя же есть только долги и гунны у границ. Выбирай: пироги или стены? А лучше - помолчи и просто подпиши вот это. Это прошение о дополнительном налоге на... э-э-э... содержание императорских лягушек в Равенне. Очень важный документ.
  
  Валентиниан подписал, даже не глядя. С некоторых пор он стал удивительно послушным. Видимо, Гета нашёл верный тон - смесь смертельной усталости, сарказма и неоспоримой логики, перед которой меркнут все детские капризы. Хотя... какие там детские? Валентиниану давно уже 30. Империей, на удивление, стало управлять проще. Хотя бы потому, что теперь не нужно было каждый приказ передавать через три болота и курьера, которого по дороге могли съесть местные "русалки" (которые, как выяснил Спор в своё время, были просто очень голодными и неразборчивыми в еде рыбаками).
  
  И вот, стоя на террасе и глядя на закат над Тибром, я чувствовал редкое, почти забытое чувство - подобие контроля. Призрачное, хрупкое, но - железное.
  
  Рядом стоял Гета, потягивая кровь из хрустального кубка. На его лице играла лёгкая, почти беззаботная улыбка.
  
  - Ну, вот и цивилизация, дядюшка, - сказал он, указывая кубком на дымок, поднимавшийся с какого-то пожара за городской стеной. - Настоящий римский дым от пожара, а не болотный туман. Он даже пахнет по-другому. Не гарью, а... оливками. Или это просто горит склад с ворованным оливковым маслом? Неважно. Главное - мы дома.
  
  Он вздохнул с таким драматизмом, что я не удержался от улыбки.
  
  - А помнишь Равенну? - продолжал он. - Эти вечные "Ква-ква!" по ночам? Я однажды в особо ироничном настроении ответил Гонорию: "Ква-кваше величество! Ваш указ о дополнительной порции ячменя для цесарок исполнен!" Бедняга потом всю оставшуюся жизнь считал, что "ква-ква" - это новое, особо почтительное обращение. Как-то в письме он так обратился к Верховному Понтифику. Тот, говорят, чуть апоплексический удар не хватил. Решил, это новая ересь.
  
  Я рассмеялся. Звук вышел хриплым, непривычным. Как будто смеялись не я, а кто-то глубоко внутри, под слоями вековой усталости.
  
  - Прекрасно, - сказал я. - Зато кваканье осталось в болотах. А здесь у нас только воронье карканье и благоразумный император. Прогресс налицо.
  
  Покой, как выяснилось, - понятие относительное. Особенно когда твой "покой" - это управление дышащей на ладан империей из полуразрушенного дворца.
  
  Внезапно нашим подобием покоя решил воспользоваться и другой здешний властитель - папа Лев. Не тот Лев, что рычит и ест мясо, хотя... этот тоже вечно рычит и мясо жрёт за обе щёки - только подавай! В общем, это был тот Лев, что носит белое одеяние и является наместником бога на земле. По крайней мере, он так заявляет... вот такой вот Лев. Лев Первый, если уж совсем точно. Мужик, надо отдать ему должное, с характером. За десять лет своего понтификата он успел превратить римскую кафедру из скромной епископской квартирки в нечто, напоминающее штаб-квартиру глобальной... скажем так, духовной корпорации. И, как всякий хороший генеральный директор, он периодически проверял, не пошатнулись ли позиции его "фирмы" на светском рынке.
  
  А поскольку светский рынок в лице империи сейчас олицетворяли мы с Гетой и наш марионеточный август, визит был неминуем.
  
  Он явился без излишней помпы, но с непоколебимым достоинством человека, который беседовал с самим Господом (или, по крайней мере, был в беседе этой абсолютно уверен). Рядом с ним, как тень, семенил его секретарь - тощий клирик с лицом аскета и глазами шпиона, не забывавший записывать каждое слово в восковую табличку.
  
  - Святой отец, - встретил его Гета с вежливой, ледяной улыбкой, в которой читалось: "Опять ты со своими просьбами?". - Как поживает ваша... паства? Не беспокоят ли её наши общие враги - голод, чума и плохая канализация?
  
  - Благодарю за заботу, превосходнейший регент, - парировал Лев голосом, гладким, как отполированный мрамор алтаря. - Паства под защитой Господа. Хотя канализацию, признаюсь, в районе Тибра действительно следовало бы починить. Это вопрос не только гигиены, но и... общественной нравственности.
  
  Я наблюдал из глубины зала, прислонившись к колонне. Интересно, дойдёт ли он сразу до дела или начнёт с духовных аллегорий?
  
  Дошёл. И очень быстро! Сев напротив слегка испуганного Валентиниана (император почему-то всегда боялся людей в белом - последствия какой-то детской психологической травмы), Лев сложил руки на животе.
  
  - Ваше величество, превосходнейшие мужи. Я пришёл не только как пастырь, но и как гражданин Рима, пекущийся о его благополучии. До нас доходят тревожные слухи с Востока. О гуннах. О некоем Аттиле.
  
  Гета поднял бровь. Я почувствовал лёгкое напряжение. Откуда ему знать детали? Наши разведдонесения ещё не стали публичным достоянием.
  
  - Слухи - вещь переменчивая, святой отец, - сказал Гета осторожно. - Сегодня - гунны, завтра - драконы, послезавтра - налоговая инспекция из Равенны. Чему верить?
  
  - Верить стоит тем, кто имеет каналы к самому источнику угрозы, - невозмутимо ответил Лев. Его секретарь что-то быстро нацарапал на табличке. - Церковь... имеет своих паломников. Купцов. Души праведников, жаждущих спасения даже в стане варваров. Нам известно, что Аттила не просто грабитель. Он человек... амбициозный. С претензией. И с ним можно вести диалог.
  
  Тут я не выдержал и шагнул вперёд из тени.
  - Диалог, святой отец? О чём? О сравнительных достоинствах римского кирпича и гуннского кизяка для строительства укреплений? Или о размере откупа за то, чтобы его орда пошла жечь не наши, а, скажем, везеготские виноградники?
  
  Лев повернул ко мне своё спокойное, умное лицо. В его глазах не было страха, только оценивающий интерес.
  - Доминус Гай. Всегда прямолинейны. Я говорю о спасении душ. И, как побочный эффект, - городов. Есть... каналы. Через которые можно передать, что Рим - это не просто добыча. Это идея. И что с некоторыми идеями лучше договариваться.
  
  Гета обменялся со мной быстрым взглядом. В его взгляде читалось: "Шантаж? Или попытка стать главным дипломатом?"
  
  - Очень благородно с вашей стороны, святой отец, - сказал Гета сладчайшим тоном. - И, конечно, мы ценим ваше рвение. Но позвольте напомнить: внешняя политика - это прерогатива императора и сената. А с некоторыми "идеями", - он сделал ударение на слове, - лучше всего договариваются легионы. Или их угроза. Ваши же... "каналы" пусть лучше следят за чистотой догматов. А то мне доложили, что в вашей епархии снова завелась ересь... как её... пелагианство? Или это был "петушиный заговор"? Путаю.
  
  Лев не дрогнул, но уголок его рта дёрнулся. Удар был точен: Гета намекнул, что у церкви хватает внутренних проблем, и светская власть в любой момент может в них вмешаться.
  
  - Забота о вере - наш долг, - сухо ответил папа, поднимаясь. - А забота о Риме - общий. Я лишь предложил свой... скромный ресурс. Если он не нужен...
  
  - Всему своё время, святой отец, - я прервал его, подходя ближе и глядя прямо в глаза. Мои глаза, древние и холодные, часто действовали на таких людей сильнее любых слов. - Когда наступит момент для диалога с "Бичом Божьим", мы обязательно вспомним о ваших... каналах. А пока - молитесь. За империю. И за то, чтобы канализация всё-таки работала. Ибо, как вы верно заметили, это вопрос нравственности.
  
  Верховный понтифик кивнул и поднялся.
  
  Визит закончился. Проводив папу, Гета вернулся, похаживая по залу.
  
  - "Каналы", - проворчал он. - Каналы к Аттиле? Он что, уже посылал к нему монахов с библиями и предложениями о крещении в обмен на скидку при разграблении?
  
  - Вполне возможно, - ответил я. - Лев не дурак. Он видит, что империя слаба. И готовит свою церковь к роли нового центра силы. Который сможет договариваться с кем угодно: с нами, с готами, даже с гуннами. Удобная позиция, не правда ли? Вечная душа не нуждается в крепких стенах, ей нужны лишь гибкие принципы.
  
  - Что будем делать?
  - Пока - держать в ежовых рукавицах. Но приглядывать. Этот "пастырь" может оказаться либо нашим последним щитом, либо тем, кто тихо приоткроет ворота. И я хочу точно знать, что у него в голове: крест или калькулятор... Кстати, браво, Гета!!! Твой подопечный научился молча слушать с умным видом, сидя на троне! Вон, до сих пор рта не раскрыл. Как тебе это удалось? Гонорий не затыкался и на минуту.
  
  Гета самодовольно ухмыльнулся и погладил Валентиниана по взлохмаченной голове...
  
  В ту ночь я отправил пару своих верных (и совершенно не религиозных) людей с заданием выяснить, кто именно из окружения папы имел контакты за Дунаем. Даже в тихие недели покоя забывать о политике - роскошь, на которую у нас не было права.
  Визит папы, как это часто бывает с неприятными, но необходимыми разговорами, повис в воздухе тяжёлым осадком. Мы усилили слежку за его "каналами", но пока всё, что удавалось выяснить, - это то, что какой-то епископ из Норика действительно имел дальнего родственника среди гепидов. Косвенная связь, намёк на тень возможного контакта. Этого было мало, чтобы обвинять, но достаточно, чтобы не выпускать понтифика из поля зрения.
  
  Зато постепенно, день за днём, происходило чудо куда более приземлённое. Рим, словно старый пёс, которого вернули в родную конуру, начинал потихоньку оживать. Не глобально - не стройкой новых форумов и не наплывом торговцев. А мелко, по-бытовому. Под присмотром Геты и под моим неусыпным взглядом Валентиниан из всклокоченного перепуганного юнца с вечно грязными ногтями превращался... в послушную марионетку. Это было удивительное зрелище. Гета применял к нему ту же методику, что и к Гонорию, но без сантиментов. Он не уговаривал - он объяснял. Он не просил - он ставил перед фактом. И всегда подкреплял свои слова ледяной логикой, против которой не мог устоять даже такой тугодум, как Валентиниан.
  
  - Цезарь, если ты подпишешь этот эдикт о снижении налогов для африканских купцов, то, во-первых, Гейзерих получит меньше денег, сжигая их корабли. Во-вторых, купцы будут больше нам доверять. В-третьих, ты получишь вот эту красивую новую печать с твоим профилем, - говорил Гета, водя пальцем по столбцам цифр. - Если не подпишешь - печать будет старая, сколотая, и Гейзерих будет богаче. Выбирай.
  
  Валентиниан выбирал. И так день за днём. Он всё так же косил глазами в сторону красивых рабынь и вздрагивал от громких звуков, но он начал понимать причинно-следственные связи власти. Пусть из страха, пусть из желания получить новую безделушку - но начал. И в этом был наш маленький, жалкий, но всё же успех.
  
  Тринадцать месяцев. Ровно триста девяносто пять дней этой странной, зыбкой передышки. Время, за которое императору и придворным можно было привыкнуть к тому, что по коридорам Палатина не хлюпает болотная вода, а из-под дверей не доносится истеричное квохтанье императорских кур. Время, которого едва хватило, чтобы Гета, к моему изумлению, почти приучил Валентиниана к мысли, что "август" - это не только право носить пурпур, но и обязанность хотя бы делать вид, что слушаешь доклады о состоянии казны.
  Именно в эту зыбкую, обманчивую пору относительного спокойствия и стали приходить письма.
  
  Первым пришло послание из Африки. Гонец, загорелый до цвета старой кожи, пахнувший пылью, солью и чем-то диким и сладковатым - вероятно, вандальским пальмовым вином, - вручил свиток, исписанный знакомым небрежным почерком Спора.
  
  "Гай, Гета. Шлю вам привет из Карфагена, где цивилизация медленно, но верно проигрывает.
  Гейзерих продолжает свой великий эксперимент под названием "Как из грабителя сделать короля". На этой неделе он заставил своих ярлов пользоваться вилками на пиру. Зрелище эпическое. Один из них, здоровенный детина с шрамом через оба глаза, полчаса тыкал вилкой в кусок жареного кабана, как будто это был заколдованный враг, а потом в сердцах ткнул ею соседа в глаз. Гейзерих хохотал до слёз. Луций, сидевший напротив, философски заметил, что это всё равно прогресс: "Хоть не едят кинжалами. Хотя, - добавил он, глядя, как очередной вандал с наслаждением рвёт мясо зубами, - это вопрос времени."
  Я же провожу ночи, охраняя наш "Золотой Домик" от местных "гостей", которые считают, что раз мы живём на холме Бирсы, то мы либо боги, либо очень глупые римляне с большим количеством серебра. В основном отбиваюсь. Луций сочиняет новую балладу - "Песнь о Вилке и Кинжале". Говорит, это аллегория. Недавно он сказал, что хочет завести ребенка... не знаю, как реагировать - посоветуйте что-нибудь.
  Царства вандалов вам в ладан. Если что - мы тут, в песке и ностальгии. Нерон Клавдий Спор."
  
  Гета, прочитав, фыркнул:
  - Прогресс. Скоро они начнут подавать друг другу блюда и говорить "пожалуйста". Потом начнут мыть задницу и чистить зубы. А под конец возьмут Рим. С соблюдением всех правил этикета. Постучатся в ворота и промурлычат: "Откройте, пожалуйста". Луций, я уверен, уже продумывает балладу о "Вежливом завоевании".
  - Главное, чтобы Гейзерих не решил, что следующий шаг цивилизации - это налогообложение, - мрачно пошутил я. - С этим, боюсь, он справится куда лучше, чем с вилками.
  
  Письмо от Александра пришло чуть позже и было выдержано в его фирменном стиле: инженерная точность, приправленная лёгким безумием происходящего вокруг.
  
  "Гай. Отчёт о стабильности структур.
  Северо-восточный участок Феодосиевых стен завершён. Прочность испытана лично: приказал взорвать у парапета телегу, нагруженную амфорами с греческим огнём. Стена выдержала. Пожар тушили четыре дня. Сенат в ужасе - они считали, что телега была символической и пустой. Теперь боятся, что я начну сбрасывать с лесов сенаторов для проверки акустики залов. Неплохая мысль, кстати.
  Феодосий, наш бородатый архитектор души, продолжает удивлять. Теперь он затеял "духовное облагораживание" императорской уборной. Приказал покрыть стены фресками с изображениями всех архангелов, святых и Константина Великого. "Чтобы, - цитирую, - во время уединённых размышлений душа возносилась к горнему, а не пребывала в суетном". Он называет это "благочестивой канализацией". Я, когда увидел эскиз, где святые отцы спорят о природе Христа, взирая с высоты на императорский унитаз... Дядюшка, я плакал. Кирпичами. От смеха. От отчаяния. Уже не знаю. Мессалина XII, кстати, полностью одобряет: она облюбовала свежеоштукатуренную нишу под изображением Никейского собора и устроила там лежбище. Говорю Феодосию, что это знак - мол, даже тварь бессловесная тянется к свету истины. Он поверил. Кажется, начинает считать кошку мистическим существом. Скоро будет советоваться с ней о догматах.
  На серьёзное: с Дуная идут тревожные слухи. Даже, скорее, бегут... Тучи сгущаются не на севере, а на востоке. Будь готов. Мы вот готовимся. Наши стены, может, и устоят, но выдержит ли мир вокруг?
  P.S. Феодосий упал с лошади и убился. Моему горю нет конца - он был самый толковый из всех дурбалаев, что при мне тут грели трон. Посадили императором мужа Пульхерии - Маркиана. Я ему сразу сказал, без обиняков: будешь мешать - съем! У нас тут война с гуннами, и мне некогда отвлекаться на умиротворение очередного базилевса. Слово-то какое противное: "Базилееевс"! Пульхерия шлёт поклон и советует проверить, не завёлся ли в Равенне "петушиный заговор". Она где-то вычитала, что это новый вид ереси. Я не спрашиваю."
  Тут я, наконец, не выдержал:
  - Александр не спрашивает, а вот я, как раз, спрошу! Что это за "петушиный заговор", Орк его раздери!
  Гета, с невозмутимым видом, смахнул с рукава несуществующую пылинку:
  - Нуу, как же... ещё на Никейском соборе один придурковато-наивный епископ привязался к Константину Великому: "А что, если петух - символ отречения Петра? Не есть ли это знак против папской власти?" - и император с невозмутимым видом ответил: "Наконец-то кто-то задаёт правильные вопросы".
  
  Мы с Гетой переглянулись. И одновременно заржали, как два молодых, полных сил жеребца. Мы ржали и ржали и никак не могли остановиться, но смех этот наш скрывал беспокойство. Когда первый приступ истерики прошёл, я вытер несуществующие слезы и перечитал строку ещё раз.
  
  - Феодосий упал с лошади и убился, - произнёс я уже без смеха. - Самое забавное, что я почти верю. Он всегда был неловким. Помнишь, как он на моей триумфальной процессии в Константинополе споткнулся о свой же плащ? Еле удержал корону.
  
  - Помню, - кивнул Гета, его лицо тоже стало серьёзным. - Но "упал с лошади" - это классика. Как "скоропостижно скончался после ужина с грибами". Александр не стал церемониться.
  
  - И не надо, - я скомкал письмо, чувствуя странную смесь одобрения и лёгкой грусти. Феодосий был глупым, набожным мальчишкой, но нашим мальчишкой, которого Александр учил каллиграфии и пользованию сортиром. Теперь его нет. Империя лишилась ещё одной легитимной фигуры. Хоть и пустой. - Маркиан... муж Пульхерии. Умная партия. Пульхерия будет править через него. А Александр... Александр теперь может не отвлекаться. "Будешь мешать - съем!" - вот это по-нашему. Он наконец-то стал настоящим регентом. Без компромиссов.
  
  Гета молча подлил мне крови в кубок. Это был наш тост - без слов. За ушедшего дурачка и за того, кто остался, чтобы держать стену. Теперь Восток был в надёжных, циничных, бессмертных руках. Это было единственной хорошей новостью в нарастающем хаосе.
  
  В этих, таких разных, письмах, за язвительными фразами и бытовым абсурдом, звучала одна и та же нота - глухое, отдалённое эхо будущей бури. Спор наблюдал, как грубая сила пытается надеть маску порядка. Александр строил стены, внутри которых восточный император украшал сортир ликами ангелов. Это была картина мира, который ещё держался, но уже напоминал театральные декорации: внушительные с лицевой стороны и пустые, шаткие с изнанки.
  
  Тишина наших последних спокойных тринадцати месяцев оказалась той самой зловещей тишиной перед ударом грома, когда воздух становится густым, а кожу покалывает от статики.
  Тринадцать месяцев истекли. Последние капли клепсидры спокойствия утекли.
  И сразу - началось.
  
  Не с гула труб или треска щитов. С тихого, почти робкого стука в дверь таблинума глубокой ночью. С посыльного, который не кричал "Весть!", а просто рухнул через порог, не в силах выговорить ни слова, только тыча дрожащим пальцем в восточную стену дворца, за которой где-то вдали лежала Галлия. С первого, ещё невнятного, но уже пропитанного ужасом шёпота о "несметных полчищах", "всадниках, поднявших пыль, закрывшую солнце" и имени, которое с этого момента будет вторгаться в наши сны:
  
  Аттила.
  
  Тишина закончилась. Закончилось и время для шуток о вилках и фресках. Пришло время для железа и крови. Последний акт начинался.
  
  Часть 1: ПРИЗРАК С ВОСТОКА
  
  Сначала прискакал гонец из Аврелиана. Запаренный, с лицом, почерневшим от дорожной пыли и страха.
  - Цезарь! Гунны! Перешли Рейн! Жгут всё! Диводурум пал! Колония Агриппина! Мого... Могго- Он не мог выговорить название города, захлёбываясь ужасом.
  - Могонтиак? - подсказал Гета спокойно.
  - Да! Его нет! Их не остановить! Они как саранча! Как чума!
  Буквально в течение часа вслед за первым гонцом прибыли послы от франков - рослые, горластые, в ярких плащах, стриженные и бритые на римский манер, пахнущие лесом, кровью и отчаянием. Их вождь Хлодион просил помощи. "Они сожрали наши земли, как огонь солому. Мы заплатим золотом, рабами, чем угодно. Помогите".
  Затем явились бургунды, чьё королевство на Рейне Аттила когда-то стёр с лица земли руками своих гуннов. Теперь они были готовы пойти на всё, лишь бы вновь не встретить своих бывших палачей. Гета, принимая их, процедил сквозь зубы: "История любит пошутить. Особенно кровавыми шутками".
  Потом пришла весть от везеготов. Король Теодорих, тот самый, что сорок лет назад дрался с римлянами, теперь слал письма, полные тревоги и неохотного признания: "Мы, конечно, можем драться. Но в одиночку нас сомнут. Этот Аттила... он не человек. Это стихия".
  Даже от аланов, поселённых Римом в центре Галлии, прискакал гонец. Их вождь Сангибан, судя по всему, уже морально готов был сдать Аврелиан гуннам при первом же намёке на осаду, но сначала решил попробовать выторговать что-нибудь у нас. Гета, прочитав его послание, рассмеялся сухо:
  - Предлагает "нейтралитет" за ежегодную плату золотом. Мило. Напоминает Антемия. Только пахнет конским потом, а не ладаном.
  Вершиной этого потока паники стало письмо от Александра из Константинополя. Оно прибыло с курьером на быстрых лошадях и пахло не страхом, а холодным, расчётливым ужасом учёного, видящего надвигающуюся бурю в своих расчётах.
  
  "Гай. Если ты ещё не построил себе бункер под Палатином - пора.
  Наши шпионы и купцы с Дуная шлют одно: Аттила собрал орду, какой Европа не видела со времён кимвров и тевтонов. Гунны, остготы, гепиды, руги, скиры, герулы - все, кого он не перебил, теперь маршируют под его знаменем. Он называет это "походом за невестой". Речь о сестре Валентиниана, Гонории. Эта дура, в тайне от всех, написала ему письмо и предложила себя в жёны! Вы на хрена её в Равенне оставили без присмотра? Глупость? Возможно. Предлог? Для Атиллы - несомненно.
  Он идёт на Галлию не за добычей. Он идёт её сломать. Уничтожить последний оплот порядка на Западе. Если Галлия падёт - Италия следующая. А за ней... ну, ты знаешь. Будет полный кулос, или как по-простому говорят греки: "жопа"! Мы отгавкивались от гуннов уже сколько лет... Мои стены крепки, но они не спасут нас, если гунн станет хозяином половины Европы.
  Маркиан, кстати, в панике. Утверждает, что видел в ночном небе знамение - меч из огня. Я сказал ему, что это, вероятно, пролетела особенно яркая комета после неудачного ужина с фасолью. Не помогло. Он теперь молится по пять раз на дню. Думал, хоть этот будет меньше молиться, но куда там... Мессалина XII в знак солидарности со мною снесла коричневое яйцо прямо в его императорскую туфлю. Воплей было...
  Суть: Галлию нужно защищать. Объединять всех, кто может держать меч. Даже если это те, кого ты ненавидишь. Даже если это последняя битва. Потому что если не она, то следующей будет битва за твой порог. А у меня, как ты знаешь, аллергия на гуннскую конницу в моём гипокаусте.
  P.S. Луций в Африке поёт баллады Гейзериху. Говорит, тот оценил рифму "Аттила - могила". Не знаю, радоваться нам или готовить саван. В любом случае, удачи, старый злодей. Знаю, ты сумеешь и на этот раз вытащить Рим из кулоса."
  
  Я сложил письмо. Солнце садилось за Тибр, окрашивая руины дворца Флавиев в цвет старой крови. Гета молча смотрел на меня.
  - Ну что, дядюшка? - спросил он наконец. - Собираем армию?
  - Собираем, - ответил я. - Последнюю римскую армию. На последнюю битву. Поистине, эпический финал. Жаль, Луция нет - он бы спел нам похоронную песнь. С ироничным припевом. Или старый шлягер про "Пылающие Семихолмия" обновил бы. Ибо наши семихолмия скоро снова запылают...
  
  Часть 2: ВОЗВРАЩЕНИЕ ТИТА
  
  Одной армии было мало. Нужен был полководец. Настоящий. Аэций, нынешний magister militum, был умелым политиком и неплохим тактиком, но ему не хватало... размаха. Гения безумия. Такого, что когда-то заставляло легионы идти за нами в огонь и в воду.
  И тут я вспомнил о Тите.
  Тит Флавий, сын Веспасиана, покоритель Иерусалима, император чрезвычайных ситуаций на два года. И наш... хороший дружбан по обстоятельствам. После того как он женился на Беренике и ушёл с ней в мир эльфов (длинная история, связанная с великой любовью, нежеланием править и постоянными катастрофами), время для него текло иначе. Для нас прошло триста лет. Для него - от силы двадцать. Он застрял где-то между юностью и зрелостью, в вечном расцвете сил, в мире, где не было ни варваров, ни разваливающихся империй, только пиры, охота и сладкие сиськи прекрасной Береники...
  Однажды он поругался с женой и сбежал к нам. У нас как раз был бардак - императоры сменялись раз в год. Чтоб немного передохнуть, я посадил обратно на трон. Под другим именем, но это детали... Ну, два-три года он честно оттрубил и стал проситься к супруге. Я ж не зверь - отпустил и ещё спасибо сказал огромное! Теперь вот, похоже, Тит снова понадобился.
  
  Найти его было непросто. Порталы в эльфийские земли не были отмечены на римских дорожных картах - даже на тех секретных, что хранились в Палатинской библиотеке под грифом "Секретно. Только для Цезаря". За прошедшие триста лет эльфы стали лишь легендой, сказкой для детей и суеверных крестьян. Но мы-то знали. Помнили. А помнили мы, потому что о портале мне рассказала Олимпиада. А иначе бы пришлось переться в Британию...
  
  Ближайший действующий портал находился в заброшенном нимфее на самой окраине Капуи - тщедушное подобие величественных врат, что скрывались в туманах Британских островов. История этого места была типично римской в своей прагматичной глупости. Ещё во времена Республики греческие колонисты, наблюдая, как в лунные ночи среди оливковых рощ мелькают светящиеся фигуры, приняли их за нимф. Вместо того чтобы спросить или испугаться, они, в лучших традициях средиземноморского гостеприимства, отгрохали им роскошный нимфей - с мраморными купальнями, портиками и алтарём для подношений. Эльфы, существа с развитым чувством юмора, сочли это забавным. Они приняли дар, иногда оставляя на алтаре взамен подношений то какие-то серебряные листья, то высохших райских птиц, то чёрные твёрдые шарики, ужасно похожие на засушенные козьи какашки... и продолжили пользоваться порталом, снисходительно терпя человеческое соседство. Теперь же от нимфея остались лишь груды обломков, оплетённые вековым плющом, да странная, не по-италийски густая тишина, висевшая над этим местом даже в полдень.
  
  Мы с Гетой отправились туда глубокой ночью, когда даже луна казалась бледной и нерешительной. Место и вправду было заросшим - не просто сорняками, а какими-то мясистыми, тёмными лианами, которые тихо шелестели, словно перешёптываясь. Воздух дрожал от мириад светлячков, выписывавших в темноте замысловатые, ни на что не похожие узоры. И повсюду росли те самые "поющие" цветы - бледно-лиловые, с полупрозрачными лепестками, которые на самом деле не пели, а тихонько вибрировали, издавая едва уловимый звон, стоило подуть ночному ветерку. Запах стоял густой, сладковатый и чуть пьянящий - смесь дикого мёда, влажной земли и чего-то невыразимо древнего.
  
  - Надеюсь, он не разучился говорить по-латыни, - пробормотал Гета, продираясь сквозь папоротник, который, казалось, нарочно цеплялся за его плащ. - И не стал вегетарианцем. Мне нужен полководец, а не поэт, воспевающий души одуванчиков и тактическую ценность мирного сосуществования с крапивой.
  
  Но дойти до портала оказалось полдела. Его охранял Страж.
  
  Он возник перед нами внезапно, как будто вышел из самой тени старого кипариса. Высокий, невероятно худой, в плаще из того же, казалось, сумрака, что висел вокруг. Его лицо было бледным и вытянутым, глаза - большими, миндалевидными, цвета тёмного янтаря, без зрачков. В руках он держал длинный посох из полированного чёрного дерева, увенчанный светящимся, подобно лунному камню, кристаллом.
  
  - Дальше - нельзя, - его голос прозвучал негромко, но с такой окончательной интонацией, что даже Гета замер. - Это не ваши пути. Возвращайтесь.
  
  - Нам нужно увидеть Тита Флавия, - сказал я, делая шаг вперёд. Страж не дрогнул, но воздух вокруг него сгустился, стал холоднее.
  
  - Имена смертных ничего не значат у Врат. Вы тени прошлого. У вас нет приглашения.
  
  Тут вступил Гета, у которого к тому моменту, судя по всему, лопнуло терпение.
  - Послушай, ты... эльфийский привратник. Там, - он махнул рукой куда-то на северо-запад, в сторону Рима, - собирается орда, которая сметёт и этот ваш портал, и ваши главные Врата, и всю вашу волшебную флору с фауной, чтобы сделать из них дрова и похлёбку. Нам нужен человек, который умеет воевать. И он у вас гостит. Это вопрос не "приглашений", а общего выживания. Или вы предпочитаете, чтобы Аттила лично постучал в ваши Врата? Своей булавой? А рано или поздно он постучит.
  
  Страж медленно повернул к нему свой невыразимый взгляд. Казалось, он впервые действительно нас рассматривал.
  - Угрозы, - произнёс он без эмоций, - язык грубый и примитивный. Как и ваша цивилизация. Она всегда шумит, дымит, рушит. А потом приходит сюда и просит помощи. Ирония.
  
  - Не помощь, - поправил я, стараясь звучать спокойнее Геты. - Мы просим вернуть то, что вам не принадлежит. Тит - римлянин. Его место - здесь, в момент смертельной опасности для его мира. Вы дали ему приют. Благодарим. Но сейчас - время его вернуть. Хотя бы на время.
  
  Мы простояли так, кажется, целую вечность, измеряемую лишь мерцанием светлячков и тихим звоном цветов. Страж казался недвижимым, частью пейзажа. Наконец он слегка наклонил голову.
  - Ждите.
  
  Он не ушёл. Он просто растворился в воздухе, словно его и не было. Остались только мы, густой запах волшебных цветов да тихий, нервирующий звон их лепестков.
  
  Мы ждали. Секунды тянулись, как смола. Гета, прислонившись к мшистому обломку колонны, нервно постукивал пальцами по мрамору.
  
  - Интересно, - начал он, глядя в темноту, где только что стоял Страж, - а они съедобные?
  
  Я повернул к нему голову, не понимая.
  - Кто?
  - Эльфы. Вот этот, со стеклянными глазами и палкой. Съедобные ли они вообще?
  
  Я задумался. Вопрос, если вдуматься, был не лишён логики. Особенно для нас.
  - Гипотетически - да. Раз они могут... э... скрещиваться с людьми, как тот же Тит с Береникой, значит, биохимия в чём-то совместима. Анатомия, судя по всему, тоже.
  
  Гета кивнул, будто обсуждал не каннибализм, а качество оливкового масла.
  - Именно. Значит, теоретически, если бы мы были в крайней нужде... Но вот что интересно: они вкусные? Судя по их диете - нектар, роса, солнечный свет - мясо должно быть постным. Безвкусным. Как куриная грудка, но без возможности её зажарить с чесноком.
  
  - Ты забываешь про магию, - возразил я. - Они пропитаны ею. Возможно, вкус будет... необычным. Сладковатым. Или, наоборот, металлическим, но с привкусом старых заклинаний.
  
  - И с хрустящей корочкой предрассудков, - мрачно пошутил Гета. - Нет, это не наш продукт. Слишком много мороки. Слишком много последствий. Представь, отопьёшь от такого - и начнёшь светиться в темноте. Или говорить стихами. Или, боги упаси, излишне сочувствовать. Нет уж, лучше старый добрый римский легионер. Солёный, вонючий, грубый, предсказуемый.
  
  - А если он ещё и должник? - добавил я. - Вкус долга придаёт особую пикантность... А ты меня удивил - не знал, что тебе нравятся вонючие и грубые мужики..
  Гета рассмеялся:
  - Кушать - да. А так - нет..
  
  Мы замолчали, слушая, как поёт ветер в развалинах. Абсурдность разговора была настолько чудовищной, что от неё становилось почти смешно. Два древних упыря, стоящие у врат в волшебную страну, в преддверии войны с ордой варваров, серьёзно обсуждают гастрономические качества эльфов. Это была наша защита. Так мы справлялись с вечностью - превращая ужас в шутку, а невыносимое - в абсурдную дискуссию.
  
  - Знаешь, - сказал Гета, помолчав. - Самая большая ирония? Если бы мы действительно попробовали... я уверен, они были бы на вкус как... надежда. Или как воспоминание о чём-то очень хорошем, что ты давно потерял. А это, как ты знаешь, самая горькая приправа на свете. Вызывающая несварение на столетия вперёд.
  
  Я хмыкнул. Он был, как всегда, прав. Мы питались кровью, страхом, отчаянием - тёмными, солёными, реальными соками жизни. А свет, магия, надежда... это была не наша пища. Это было то, от чего нас тошнило. В буквальном смысле. Хотя свет, магия и надежда - это всё, без чего не может существовать Луций. Но он - совсем другой. Он - особенный.
  
  - Тогда оставим эльфов для поэтов и эльфолюбов вроде Тита, - заключил я. - Нам и своих проблем хватает.
  
  И в этот момент из-за руин нимфея вышел он. Не Страж. Тит. С инеем волшебства в волосах и глазами, ещё не утратившими блеска вечной весны.
  
  Наш абсурдный диалог о каннибализме волшебных народцев тут же испарился, уступив место куда более земным и кровавым вопросам.
  
  Тит выглядел... нетронутым. Совершенно. Будто триста лет для него прошли за один долгий, приятный день. Его лицо было гладким и радостным, без ментальных морщин усталости и шрамов тягот власти, избороздивших наши, всё так же юные лица. Доспехов на нём не было - лишь простая, но тонкой работы туника из ткани, переливавшейся, как крыло стрекозы. В его глазах, когда они уловили нас в полумгле, читалось то самое, знакомое по старым бюстам и ещё более старым воспоминаниям - добродушная, но несгибаемая твёрдость. И чистое, ничем не замутнённое удивление.
  
  - Гай? Калигула, Орк возьми! - он присмотрелся, и на его губах дрогнула улыбка. - Боги... Ты совсем не изменился. Ну, почти. Не столько, как следовало бы. Это странно прозвучит, но ты - всё так же совсем пацан. А выглядишь при этом так, будто тебя лет сто таскали по всем коридорам власти за шиворот. И не отпускали.
  - Триста, - поправил Гета мрачно, но в его голосе прорвалось облегчение. - И не за шиворот, а за императорскую тогу. Очень тяжёлую и очень грязную. Привет, Тит. У тебя в волосах иней. Или это эльфийская пыльца? От неё чихать не будешь? А то мне нужен полководец, а не сенная лихорадка посреди битвы.
  - Это ты... Гета? Публий, сын Септимия? Я тебя помню по моему второму правлению. Тебя тоже таскали за тогу по тем же коридорам?
  
  Тит рассмеялся. Звук был ясным, молодым, полным жизни - той самой, неомрачённой веками потерь, жизненной силы, от которой у меня внутри что-то ёкнуло от боли и... зависти. Так смеются те, кто не хоронил империй.
  
  - Береника передаёт привет, - сказал он, и его лицо на мгновение озарилось тёплой, совершенно земной нежностью, которая так странно смотрелась в этом волшебном месте. - Она сейчас на Совете Древних Деревьев. Обсуждают миграцию волшебных оленей, кажется. Или налогообложение фей. Не помню. И не понимаю. Скучища смертная.
  
  Он сделал паузу, и его взгляд стал задумчивым, будто он смотрел не на нас, а куда-то внутрь себя, в свой собственный, не пострадавший от времени мир.
  
  - Дети шлют поклон, кстати, - добавил он небрежно, но в голосе прозвучала гордость. - Тит Младший уже возглавляет стражу Солнечной Рощи. А Юлия... - он усмехнулся, - ...Юлия вышла замуж за какого-то эльфийского князька, который, по её словам, помнит ещё звёзды до Великого Разделения. Уже двое внучат бегают. Мальчик и девочка. Полукровки, конечно, но... счастливые. Не знают, что такое Рим, легионы, налоги. Знают только, как светятся грибы после дождя и какой на вкус хлеб, испечённый феями. Иногда смотрю на них и думаю - я сделал правильный выбор.
  
  Он встретился со мной взглядом, и в его глазах читалось не вызов, а скорее... сочувствие. Он понимал, что у нас, вечных скитальцев, нет этого. Ни детей, ни внуков, ни простой, глупой, биологической надежды на продолжение. У нас есть только камни, которые мы таскаем с места на место, и память, которая с каждым веком становится только тяжелее.
  
  - А у вас, я смотрю, - его взгляд снова стал серьёзным, проницательным, вернувшись к суровой реальности, от которой он сбежал, - проблемы посерьёзнее оленей и фей. Пахнет дымом. И железом. Рассказывайте.
  
  Он шагнул к нам, и в этом шаге было что-то окончательное. Он оставлял за спиной не просто тайный мир вечной весны, а целую прожитую жизнь - счастливую, полную, настоящую. И снова становился римлянином. Пусть и с инеем волшебства в волосах и памятью о смехе внуков в сердце.
  
  Мы рассказали ему всё. Про Аттилу. Про орду. Про Галлию. Тит слушал, и по мере рассказа лёгкость сходила с его лица, сменяясь сосредоточенностью полководца, того самого, что брал штурмом неприступные стены Иерусалима.
  - Полмиллиона, говоришь? - переспросил он, когда мы закончили. - И все на конях? Любопытно. У нас были слоны. И катапульты. Но коней... столько коней... - В его глазах зажёгся азарт, старый, знакомый азарт игрока, видящего невозможную ставку. - И кто командует нашей разношёрстной компанией? Аэций? Умён, но слишком любит интриги. Ему нужен... молот. А я, знаешь ли, всегда хорошо работал молотом.
  - Именно на это мы и надеялись, - сказал я. - Но тебя узнают. Тит Флавий, воскресший через триста лет... это вызовет вопросы.
  Тит ухмыльнулся, и в этой ухмылке было что-то от его отца, Веспасиана - грубоватое, простое и беспощадно эффективное.
  - Так я не буду Тит. Я буду... Аэций. Флавий Аэций. Ты же говоришь, нынешний Аэций - тень, бумажный командующий? Значит, ему пора уступить место человеку с настоящим железом в крови. А я... я напомню этим варварам, что такое римский легион. Даже если этот легион будет последним...
  Так Тит стал Аэцием. Вернее, "Аэций" внезапно обрёл невиданную энергию, стратегический гений и привычку лично вести войска в атаку, что очень удивило его штаб, но привело в восторг солдат. Старый Аэций был "сослан" на почётную должность губернатора Сицилии, где, как говорили, с горя начал разводить особо кислые красные апельсины.
  
  Часть 3: СБОР В ГАЛЛИИ
  
  Следующие два месяца Рим кишел, как муравейник, потревоженный палкой. Мы стягивали всех, кто мог держать оружие: последние регулярные легионы, больше похожие на ветеранов-инвалидов; федератов-франков, диких и жаждущих крови за свою землю; бургундов, мрачных и молчаливых; саксов, пахнущих морем и ромом; даже отряды багаудов - тех самых повстанцев-крестьян, которые ещё недавно жгли виллы римских землевладельцев. Теперь они шли под наши знамёна, потому что гунны были хуже любых патрициев.
  Гета занимался логистикой - проклятия, скрежет зубовный и бесконечные расчёты, как прокормить эту орду. При этом он радостно ворчал, что управлять готами и франками проще, чем императорским курятником: "Хотя бы они не несут яйца в мои деловые свитки. И не называют своих вождей "Феодосий Пушистый"".
  Я занимался... духом. Обходил лагеря, говорил с вождями. Не как император, а как старый солдат. Я рассказывал им про Кимврскую войну, про Теутобургский лес, про битву при Адрианополе. Не важно, что я лично не был там, - важно, что я всё ещё помнил об этом! Говорил, что мы, римляне, всегда проигрывали первые битвы. Но всегда выигрывали последнюю. Потому что мы учимся. Потому что мы строим. Потому что у нас есть стены.
  - А у гуннов, - говорил я, глядя в суровые лица франкских ярлов, - есть только огонь и ветер. А огонь гаснет, а ветер утихает. А стены - остаются.
  Они слушали. Может, не понимали до конца, но чувствовали. Чувствовали тяжесть веков за моей спиной. Чувствовали, что этот юноша с холодными глазами старика видел больше смертей, чем все их племена вместе взятые. И это давало им уверенность. Странную, иррациональную, но - уверенность.
  Тит-Аэций творил чудеса. Он превратил разношёрстную толпу в подобие армии. Дисциплинировал, обучил базовым манёврам. Он помнил тактику легионов, но адаптировал её под реальность V века. "Мы не сможем построиться в чёткую линию, - говорил он мне. - Но мы можем стать стеной из щитов, копий и ярости. А этого достаточно. Потому что за нами - то, что мы не можем потерять".
  На излёте мая мы выступили. Армия, которую собрали, была монстром. Красивым и страшным одновременно, последним монстром умирающей империи. Мы шли на север, навстречу Аттиле.
  
  Часть 4: КАТАЛАУНСКИЕ ПОЛЯ
  
  Мы встретились с ним в конце июня, на бескрайней равнине к северу от города Трикассы. Место называлось Каталаунские поля. Или Маврика. Никто уже толком не помнил. Просто огромное, плоское пространство, идеальное для бойни.
  Первое, что я увидел, поднявшись на холм, - это дым. Не от костров - от горящих деревень, городов, полей. Вся северная Галлия была чёрным шрамом на теле земли. А на востоке, до самого горизонта, тёмной, медленно колышущейся массой стояла армия Аттилы.
  Это было зрелище, от которого кровь стыла в жилах. Даже в моих. Десятки, сотни тысяч всадников. Пестрота племён, сливающаяся в единое чудовищное целое. Над ними реяли сотни знамён - драконы из шёлка и кожи, развевающиеся на шестах, издающие в ветре жуткий свист.
  - Ну что, дядюшка, - голос Геты прозвучал рядом сухо. - Похоже на пикник? Вот только я либумы забыл. И скатерть. И желание жить.
  Я не ответил. Я смотрел на центр их строя. Туда, где на огромном, чёрном как ночь коне сидел он. Аттила.
  Даже на расстоянии в пол-легиона было видно - это не просто вождь. В нём была та же плотная, сконцентрированная мощь, что и в Аларихе, но помноженная на что-то древнее, почти первобытное. Он не смотрел на поле битвы как полководец. Он смотрел как хищник, видящий стадо. Или как жнец, видящий поле, готовое к жатве.
  - "Бич Божий", - пробормотал Тит, стоя рядом со мной в полных доспехах. На нём была простая, без украшений офицерская броня, но он носил её как императорскую порфиру. - Интересно, он сам верит в это? Или это просто хороший бренд для запугивания?
  - Неважно, - сказал я. - Важно, что они верят. А это делает его сильнее. Но у нас тоже есть свой "бренд". Рим.
  - Рим, который представляет собой горстка ветеранов, варваров и два бессмертных упрямца, притащившие полководца из прошлого? - усмехнулся Гета.
  - Именно он, - кивнул я. - Потому что он всё ещё здесь. И пока мы здесь - Рим не пал.
  
  Ночью перед битвой в нашей палатке собрался военный совет. Если это можно было так назвать. Тит, теперь уже суровый и сосредоточенный Аэций, водил пальцем по грубой карте, начертанной углём на пергаменте.
  
  - Они ударят в центр. Всегда бьют в центр, - его голос был спокоен, как у хирурга перед сложной операцией. - Это их способ: пробить сердце, а потом растерзать фланги. Им нужна быстрая, сокрушительная победа. Море паники.
  
  - У нас в центре - аланы Сангибана, - мрачно заметил Гета. - Который уже мысленно примеряет гуннскую шапку. Ты отдаёшь им ключевую позицию?
  
  Тит посмотрел на него, и в его глазах блеснул тот самый огонёк, который когда-то заставил легионы штурмовать стены Иерусалима.
  
  - Именно. Я ставлю предателя туда, где его предательство принесёт нам максимальную пользу. Если они дрогнут и побегут - а они дрогнут, - они разорвут строй Аттилы изнутри. Хаотичное отступление тысячи человек посреди его атаки - это не дыра в обороне. Это воронка, которая засосёт его лучших всадников в давку и неразбериху. А наши фланги - римляне и везеготы - ударят с холмов в образовавшийся беспорядок. Мы не будем держать их удар. Мы его примем, чтобы сломать им ритм.
  
  Я слушал, и холодное восхищение сковало меня. Это был не план римского тактика. Это был план отчаянного игрока, ставящего всё на одну карту, зная слабость не только врага, но и своего союзника. Это был гений, замешанный на безумии. Чисто по-нашему.
  
  - Рискованно, - сказал я.
  - Альтернатива - честное, красивое поражение, - парировал Тит. - А я не люблю красиво проигрывать. Я предпочитаю некрасивую, грязную, кровавую ничью. Или победу. Так что завтра, дядюшка, когда центр дрогнет, не думай, что всё кончено. Думай, что ловушка захлопывается.
  
  Битва. Она началась не так, как в красивых поэмах. Не с героических поединков и благородных речей. Она началась с ночной стычки франков и гепидов где-то на флангах, о которой мы узнали лишь утром, увидев груды трупов. Пятнадцать тысяч человек. Просто... исчезли за ночь. Как будто поле уже начало жадно пожирать жертвы до начала пира.
  Утром мы заняли позиции. Тит-Аэций поставил наши основные силы - то, что осталось от римской пехоты - на левом фланге, на склоне холма. Везеготов Теодориха - на правом. В центр, на самый опасный участок, как и планировал, он поставил аланов Сангибана.
  - Предателей всегда стоит ставить вперёд, - повторил он без тени улыбки. - Или они совершат подвиг, чтобы искупить вину. Или погибнут первыми, и нам не придётся за ними следить.
  Я занял место рядом с ним. Гета остался с резервом - последней конницей, собранной со всей Италии. Он прислал мне записку: "Держись, старик. Если погибнешь, я украшу твою могилу самым пафосным петухом из коллекции Гонория. Он у него был, "Юлий Цезарь". Очень воинственный экземпляр".
  Аттила медлил. Его армия стояла неподвижно, как грозовая туча. Он ждал до полудня. Потом, когда солнце начало клониться к западу, раздался рог. Один. Протяжный, ледяной, нечеловеческий звук, от которого по спине побежали мурашки.
  И они двинулись.
  Это было похоже на землетрясение. Тысячи, десятки тысяч всадников ринулись вперёд. Не крича, не издавая звуков. Только топот, от которого дрожала земля, и тот жуткий свист драконьих знамён.
  Первой целью был холм. Наша позиция. Гунны лезли вверх по склону, как бешеная волна. Наши встретили их щитами и копьями. Первый удар был страшен. Я видел, как люди слетали с холма, как щиты ломались под ударами кривых сабель, как римская пехота, старая, но дисциплинированная, держала строй, отступая шаг за шагом, но не ломаясь.
  Тит был везде. Он скакал вдоль линии, крича что-то, подбадривая, иногда собственноручно втыкая копьё в прорвавшегося гунна. Он был как дух самой войны, как Марс - яростный, неудержимый, живой.
  Но гуннов было слишком много. Они лезли и лезли. И тогда Аттила повёл в бой свой центр. Он сам возглавил удар. Его чёрный конь нёсся прямо на позиции аланов. И аланы... дрогнули. Я видел, как их строй затрещал, как Сангибан, их вождь, махнул рукой, и часть его воинов начала отступать.
  - Вот и всё, - пробормотал я. - Центр прорван.
  Но я не учёл везеготов. Король Теодорих, старый, седой воин, увидев прорыва, не стал ждать приказа. Он повёл своих людей в контратаку. Не в лоб, а во фланг наступающим гуннам. Это было красиво. И смертельно. Везеготы, тяжёлая конница, врезались в гуннские толпы, как нож в масло.
  И тут началась настоящая мясорубка. То, что описывают поэты как "битву", было на самом деле гигантской, безумной давкой. Никаких линий, никаких построений. Только хаос, в котором каждый дрался за себя. Крики на десятке языков, ржание лошадей, звон железа, хруст костей. Воздух стал густым от пыли, пара и крови.
  Я соскочил с коня и присоединился к пехоте. Мой старый меч, тот самый, что принадлежал Германику - моему отцу, снова пил кровь. Не с той лёгкостью, что раньше - вечность давила на плечи, - но с холодной, методичной жестокостью. Я рубил, отступал, снова рубил. Вечность притупляла страх, но не отвращение. Запах - вот что всегда было самым ужасным. Смесь пота, крови, разорванных внутренностей и испражнений умирающих лошадей. Этот запах был одинаков во все времена: при Фарсале, при Акциуме, при Адрианополе. Он въедался в одежду, в волосы, в память. Четыреста лет, а я всё так же морщился от него.
  
  Мой меч находил цели почти сам, ведомый мышечной памятью столетий. Но в голове, поверх адского грохота, проносились безумно спокойные мысли. "Этот гунн молод. У него на шее амулет в виде птицы. Интересно, кто ему его дал? Мать? Жена? Он сейчас умрёт, и амулет пропадёт в грязи. И никто никогда не узнает. Как и миллионы других амулетов, нательных крестиков, заговоренных монеток. Вся личная история мира тонет в этой всеобщей, бессмысленной бойне. Мы, бессмертные, может, и существуем для того, чтобы хоть кто-то помнил эти мелочи. Хотя бы на секунду, перед тем как вонзить клинок."
  
  Я выхватил меч из-под ребра очередного всадника. Амулет, деревянная птичка, отлетел в сторону. Я наступил на него, погружаясь в кровавую грязь по щиколотку. И пошёл дальше. Потому что кроме этой мысли у меня была ещё одна, более важная: "Если я остановлюсь, следующий амулет будет сорван уже с моей шеи. А я ещё не готов забыть, кто его мне дал."
  Поэтому я рубил и рубил. Рядом со мной падали люди - римляне, гунны, франки. Кровь лилась рекой. Буквально. Я видел, как ручей у подножия холма, обычно мелкий и прозрачный, стал красным и бурным, питаясь от тысяч ранений.
  В какой-то момент я увидел Аттилу. Он был в ста ярдах от меня, окружённый своими телохранителями. Он сражался не как король, а как простой воин - яростно, безрассудно. Его глаза горели нечеловеческим огнём. Он поймал мой взгляд. На мгновение. И в его взгляде не было ни ненависти, ни страха. Было... любопытство. Как будто он увидел что-то знакомое. Что-то древнее, как он сам.
  Потом его увлекла волна боя, и он исчез в толпе.
  Бой длился до вечера. Когда солнце начало садиться, окрашивая поле битвы в цвет расплавленного золота и свежей крови, что-то изменилось. Гунны стали отходить. Не бежать - отходить. Организованно, прикрываясь стрелами. Они откатились к своему лагерю, окружённому повозками.
  Мы не преследовали. Не могли. Наши силы были истощены до предела. Мы стояли среди гор трупов, едва держась на ногах. Поле было усеяно телами на много миль. Тит, весь в крови и пыли, подъехал ко мне. У него была глубокая рана на руке, но он, кажется, не замечал её.
  - Ну что, дядюшка? - спросил он хрипло. - Победа?
  - Ничья, - ответил я, глядя на отступающих гуннов. - Но для нас... этого достаточно. Они уходят из Галлии.
  - Аттила жив, - заметил Гета, подъехав с другой стороны. Он выглядел уставшим, как после тридцатилетнего регентства. - И он ещё вернётся. Но не сюда. Судя по направлению... он пойдёт в Италию.
  - Пусть идёт, - сказал Тит, сплевывая кровь. - У нас ещё есть силы дать ему второй урок. А если нет... ну, что ж. Хорошая битва. Честная. Последняя для многих. И, наверное, для Рима тоже...
  Мы молча смотрели, как гаснет день над полем смерти. Над нами кружили вороны. Тысячи, десятки тысяч воронов. Многие уже начали свой пир.
  
  Часть 5: ПОСЛЕДСТВИЯ И ИРОНИЯ
  
  Через несколько дней пришли подробные отчёты. Потери были чудовищны. Говорили о ста, ста пятидесяти, даже трёхстах тысячах убитых. Цифры не имели смысла. Важно было то, что Аттила ушёл. Галлия была спасена. На год. На два. Вряд ли на больше.
  Теодорих погиб в той безумной контратаке. Его сын Торисмунд стал королём. Тит-Аэций, истинный римский политик, тут же посоветовал ему срочно ехать в Тулузу - "утверждать власть, пока братья не передумали". Торисмунд уехал. Везеготы ушли с поля боя. Наша "великая коалиция" рассыпалась в тот же день, словно никогда и не была собрана.
  Гета, глядя на уходящих везеготов, горько усмехнулся:
  - Итак, мы спасли Галлию, чтобы везеготы могли спокойно править своей её частью. А гунны ушли грабить Италию. Превосходный стратегический результат, дядюшка. Прямо как в старые добрые времена.
  Мы вернулись в Рим. Не победителями, а выжившими. Рим нас встретил тем же молчанием пустых улиц и зарастающих руин. Никаких триумфов. Никаких оваций. Только мы, наша усталость и знание, что это был последний, отчаянный всплеск.
  Тит-Аэций - вернее, теперь снова просто Тит - вернулся к своим эльфам. На прощание он пожал мне руку.
  - Интересный опыт, Гай. Напоминает молодость. Только больше грязи и меньше славы. Если этот Аттила сунется в Рим... ну, ты знаешь, где меня найти. Хотя, думаю, ты справишься и без меня. Ты ведь всегда справлялся.
  Он ушёл, оставив после себя лёгкий запах лесной магии и неразрешимый парадокс: самый успешный полководец последней римской армии был императором, который правил два года триста лет назад и сейчас живёт с эльфийской принцессой.
  Гета занялся подсчётом потерь и поиском денег, чтобы хоть как-то оплатить наёмников. Он сказал, что это напоминает ему подсчёт яиц в императорском курятнике после набега лисы: "Только здесь вместо яиц - трупы, а вместо лисы - целая эпоха".
  Я же поднялся на крышу Палатинского дворца, построенного моим дедом. Смотрел на Рим. На этот старый, уставший город, который мы только что ценой десятков тысяч жизней отстояли, не дав ему сделать ещё один шаг к гибели.
  Ко мне подошёл Гета с двумя кубками крови. Кровь пахла вином. Дешёвым, кислым.
  - За победу? - спросил он, протягивая один.
  - За то, чтобы она не была последней, - ответил я, принимая кубок.
  Мы выпили. Молча.
  - Александр прислал весточку с голубем, - сказал Гета после паузы. - Пишет, в Константинополе празднуют. Маркиан объявил день нашей "победы" праздником. Называется "День спасения цивилизации от бича Божьего". Мессалина XII, кстати, в честь праздника нассала в его новую, расшитую жемчугом туфлю.
  Я рассмеялся. Горько и тихо.
  - А Луций? - спросил я.
  - Луcius прислал новую балладу. Про "битву, которую никто не выиграл, но все проиграли". Гейзериху, говорит, понравилось. Особенно строчка про "римскую славу, похороненную в галльской грязи". Он считает это точным описанием исторического процесса.
  Я вздохнул. Была ли это победа? Да. Была ли это победа Рима? Нет. Это была победа тени Рима. Призрака, нанесшего удар по другому призраку - "Бичу Божьему".
  А настоящий Рим... настоящий Рим лежал здесь, под моими ногами. В пыли, в руинах, в памяти. И в нас. В двух бессмертных мальчишках с глазами старцев, пьющих кровь пьяных легионеров на крыше дворца, который уже никто не называл императорским.
  - Знаешь, Гета, - сказал я, глядя на первую звезду, загоравшуюся над Капитолием. - Я начинаю думать, что орхидеи всё-таки никогда не зацветут. Не потому что климат суров. А потому что почва мертва. Мы всё это время пытались поливать камни.
  Гета допил вино и поставил кубок на парапет.
  - Зато камни крепкие, дядюшка. И пока они есть, есть на что опереться. Даже если это последняя опора перед падением. И ещё: орхидеям не нужна почва - они предпочитают расти поверх камней.
  Он ушёл, оставив меня одного.
  Я стоял ещё долго. Смотрел на звёзды. Слушал тишину мёртвого города. И думал о поле, залитом кровью, о криках, о последнем взгляде Аттилы. О том, что, возможно, это и есть наш финал. Не с громом и славой, а с тихим, горьким осознанием, что мы отыграли свою последнюю битву. И отыграли её ничьей.
  Но даже ничья - это лучше, чем поражение. Особенно когда это последняя партия в игре, которую ты играл тысячу лет.
  А где-то далеко, за Альпами, Аттила собирал новую орду. Теперь он шёл на Италию. На Рим.
  И я знал, что следующая глава будет последней. Для него. Для нас. Для всего.
  Но это уже будет другая история. А эта - наша последняя битва - закончилась. Не победой. Не поражением. Просто закончилась.
  Как и всё в этом мире.
  
  ---
  
  P.S. Через месяц пришло известие: Аттила разграбил Аквилею. Город исчез с лица земли. Как будто его и не было. Гета, получив донесение, только вздохнул и сказал:
  - Ну что ж. Начинается второй акт. Интересно, успеем ли мы достроить хоть одну новую стену до его прихода? Или будем встречать его с кифарой Луция и петухом Гонория в руках?
  Мы оба знали ответ. Но не говорили его вслух.
  Иногда невысказанное - единственное, что остаётся от империи.
  
  ГЛАВА 38: "У КАЖДОГО СВОИ НЕДОСТАТКИ"
  
  (Записки Публия Септимия Геты, Вечного Регента, Убийцы Королей и Головного Декоратора Имперского Театра)
  
  Рим, июнь 452 года - март 453 года от Р.Х.
  
  Паника - штука заразительная. Особенно когда она единственное, что осталось от былого величия. Весть о падении Аквилеи, которая исчезла с лица земли так, словно её и не было, ударила по Риму сильнее, чем любая армия. Сенаторы метались по залам Палатинского дворца, как тараканы по раскалённой сковороде, предлагая то бежать в Африку (Гейзерих спит и видит!), то укрыться в Британии (осталось только найти целую трирему!), то просто лечь и умереть. Валентиниан, наш августейший недоумок, нашёл гениальное решение - забился в огромный сундук с пурпурными плащами и оттуда, приглушённо, через закрытую крышку, требовал, чтобы ему принесли мёду и... новую наложницу. Дядюшка участливо поинтересовался: не хочет ли император, чтобы все заказанное сразу перемешали, но Валентиниан хотел раздельно! Видимо, чтобы встречать апокалипсис с максимальным комфортом.
  
  Мне, как обычно, пришлось взять на себя роль укротителя истерик. Я просто приказал преторианцам вытащить императора из сундука, поставить на ноги и объявил на совете ледяным тоном:
  - Следующий, кто предложит бежать, будет немедленно сброшен с Тарпейской скалы. Без всякой жалости. Потому что жалость нынче - дефицит! Так что предлагаю перейти к сути: что мы имеем против Аттилы?
  
  То, что мы "имели", повергло бы в уныние даже каменного идола. Горстка ветеранов, больше похожих на инвалидов, несколько отрядов наёмников-герулов, которые уже поглядывали в сторону гуннов как на более платёжеспособных работодателей, и - моя любимая часть - городское ополчение, состоявшее из лавочников, которые в последний раз держали в руках сами знаете что, а вот меч они держали в руках явно аж во времена принципата Августа.
  
  Гай молчал. Он стоял у окна, глядя на дым, поднимавшийся где-то на севере - не от пожаров, устроенных гуннами, а от горящих полей, которые жгли сами крестьяне, лишь бы не оставлять фуража врагу. Я знал этот взгляд. Это был взгляд человека, который видел точно такую же картину перед появлением Алариха. Дежавю, растянутое на сорок лет.
  
  И тогда поднялся он. Папа Лев. Не рыча, не размахивая руками. Просто встал. Белое одеяние резко выделялось на фоне пурпура и позолоты, выцветших от страха.
  - Я поеду к нему, - сказал он. Голос был ровным, спокойным, как поверхность пруда перед грозой. - Поговорю.
  
  Гай наконец обернулся. В его глазах вспыхнула не надежда, а та самая, знакомая мне, язвительная искра.
  - Поговоришь? Он тебя, святой отец, просто съест. На закуску к своему кобыльему молоку. И пойдёт дальше.
  - Нет, - покачал головой Лев. - Он не съест. Потому что я поеду к нему не как проситель. Я поеду к нему как епископ Рима. Города апостолов Петра и Павла. У меня есть нечто большее, чем легионы. У меня есть авторитет. Даже "Бич Божий" может остановиться, услышав слово Божье, переданное через Наместника Божьего, того, кто имеет право это слово передавать.
  
  В воздухе повисло тяжёлое молчание. Сенаторы смотрели на папу как на сумасшедшего, Валентиниан же - как на последнюю соломинку. Гай глядел на него оценивающе, как мастер смотрит на дерзкого ученика, который, возможно, и впрямь придумал что-то гениальное.
  
  И тут мысль, холодная и отточенная, как клинок, пронзила мой собственный мозг. Дипломатия - это театр. А самый убедительный театр - тот, где играют сразу несколько трупп.
  - Он прав, - неожиданно для себя сказал я. Все взгляды устремились на меня. - Но одного духовного авторитета мало. Аттила - варвар, но не дурак. Ему нужен... спектакль. Легенда. Что-то, что ударит не только по разуму, но и по чванству. Ему нужно показать не только силу духа, но и... трофей. Такой трофей, от которого у него перехватит дыхание.
  
  Гай медленно улыбнулся. Он понял. Он всегда понимал с полуслова.
  - Нужен мастер перевоплощения, - произнёс он, и его взгляд стал отстранённым, будто он уже видел картину целиком. - Нужен человек, который сможет стать легендой, призраком, сном наяву. И для второго акта... нужен художник, способный этот сон превратить в кошмар.
  Он подошёл к столу, схватил стилус и клочок пергамента. Писал быстро, почти исступлённо.
  - Кого ты вызываешь? - спросил я, хотя уже знал ответ.
  - Единственную, кто справится, - бросил он через плечо, запечатывая письмо своей личной печатью с изображением волчицы. - Поппею.
  
  ---
  
  Письмо в Карфаген было красноречиво в своей краткости: "Спор. Нужна Поппея. Срочно. Цена - вечная благодарность и бочка лучшей испанской крови, выдержанной в кедровых бочках. Гай."
  
  Спор прибыл через неделю, запылённый, вечно недовольный и пахнущий африканским солнцем, солью и сарказмом.
  - Опять? - были его первые слова, когда он переступил порог моего кабинета, сбрасывая плащ. - Неужели вам мало было одного спасения мира? Луций передаёт, что если вы позовёте и его, он споёт Аттиле колыбельную. Говорит, у него теперь целый альбом усыпляющих баллад.
  
  Мы с Гаем изложили ему суть. Спор слушал, потирая переносицу.
  - Дайте-ка уточнить, - сказал он наконец. - Вы хотите, чтобы я, переодевшись мёртвой императрицей, от которой меня когда-то тошнило, поехал в лагерь к психопату-кочевнику, соблазнил его своим ангельским личиком, а потом, когда он будет менее всего ожидать, перерезал ему глотку? Я правильно понял?
  - В общих чертах - да, - кивнул Гай. - Только "соблазнил" - это громко сказано. Скорее, "ослепил". Стал символом. Последним, самым сладким плодом Рима, который ему предложат... и который окажется с цикутой внутри.
  - А почему я? - Спор скрестил руки на груди.
  - Потому что ты играл Поппею много лет. Ещё при жизни. Потому что ты помнишь каждую её ухмылку, каждый вздох, каждый жест. Потому что ты - лучший. И потому что, если он попытается тебя поцеловать, ты сможешь откусить ему губу. Договорились?
  
  Спор вздохнул. В его взгляде мелькнуло что-то похожее на профессиональный интерес. Как у старого актёра, которому вновь предложили роль века.
  - Договорились. Но бочка крови - не испанская, а галльская. Молодой, темпераментной. Испанская слишком тяжёлая после африканской жары. И ещё... если этот гунн окажется слишком назойлив, я оставляю за собой право на импровизацию.
  
  Подготовка началась. Из глубин дворцовых кладовых были извлечены полуистлевшие, но всё ещё роскошные шёлк, найдены украшения, которые не видели солнца со времён Флавиев. И началось волшебство. Я наблюдал, как мужчина-вампир, древний убийца и циник, перед зеркалом накладывал белила, подводил глаза, завивал свою длинную шевелюру. Минута - и передо мной стояла не просто женщина. Стоял призрак. Стояла сама Имперская Похоть и Надменность в одном лице. Это было настолько совершенно, что даже у меня, видавшего за триста лет всякое, по спине пробежали мурашки. В глазах Спора-Поппеи горел всё тот же циничный огонёк, но теперь он был завуалирован томностью, высокомерием и холодной, смертельной красотой.
  
  Именно в этот момент, по иронии судьбы или по злому умыслу Гая (а я однозначно подозреваю второе), в мои покои в стиле "а мы не ждали вас, а вы припёрлися!" ввалился Валентиниан. Он, как обычно, бродил без цели, в поисках то ли еды, то ли впечатлений. Увидев "Поппею", он замер, словно его ударили рукояткой гладиуса по темечку. Рот приоткрылся, глаза стали круглыми, как монеты.
  - Кто... кто это? - прошептал он, заворожённый.
  - Это... э-э-э... знатная матрона, приглашённая для участия в важной дипломатической миссии, цезарь, - поспешно сказал я, пытаясь заслонить собой творение, чьи губы уже сложились в опасную, презрительную усмешку.
  - Матрона... - повторил Валентиниан, делая шаг вперёд, его обычная апатия испарилась. - Она... она прекрасна. Как богиня. Я хочу... я должен с ней поговорить!
  Он попытался обойти меня. Поппея-Спор сделала лёгкий, почти невесомый шаг назад, скользя взглядом по императору, как по надоедливой мухе.
  - Как вас зовут, прекрасное создание? - с придыханием прошептал император.
  - Дейенерис, - загадочно улыбнулось "прекрасное создание", - но друзья могут называть просто Дафна.
  - Да-ф-на... - по слогам прошептал Валентиниан. Дыхание его стало прерывистым. - Какое прекрасное имя... Вы гречанка?
  - Ваше величество, миссия крайне срочная и секретная, - словно из ниоткуда возник Гай. Его голос был холоднее альпийских ледников. - Эта дама едет спасать империю. От Аттилы. Помнишь Аттилу? Тот, который хочет сделать из твоего кабикула конюшню.
  Но Валентиниан был непреклонен.
  - Я император! - заявил он с глупой отвагой. - Я приказываю ей остаться! Или... я поеду с ней! Чтобы защищать!
  Гай вздохнул, подошёл вплотную и, наклонившись к самому уху императора, прошипел так, что слышно было даже нам:
  - Цезарь, это не матрона. Это ассасина. Её задача - заманить Аттилу в постель и перерезать ему горло. Хочешь быть следующим? Нет? Тогда отойди. И забудь. Или я напомню сенату, как однажды ночью в Равенне ты принял за привидение своего же конюха и написал в штаны. Я сохранил протокол.
  Валентиниан побледнел, затравленно оглянулся и, бормоча, отступил. Но в последнем взгляде, который он бросил на уходящую фигуру "Поппеи", читалась болезненная, тупая одержимость.
  - Великолепно, - проворчал Спор, уже садясь в носилки. Его голос снова стал его собственным. - Теперь у меня император-поклонник. Только, Гета, предупреди этого озабоченного: если он полезет ко мне в шатёр после гунна, я сделаю из него самого модного евнуха сезона. Голыми руками...
  
  ---
  
  Два посольства выдвинулись из Рима. Официальное - папа Лев со свитой, в которую я вошёл под видом немого монаха-секретаря. И тайное - "царевна Дейенерис" с небольшой охраной как "дар римского народа и императора несгибаемому /во всех смыслах/ Аттиле".
  
  Дорога через опустошённую Италию была немым укором. Дым, развалины, трупы людей и скота, выгоревшие брошенные поля. Папа Лев, однако, был невозмутим. Он молился, сохраняя ледяное достоинство человека, который собрался вести диалог не с вождём орды, а с Провидением.
  
  Лагерь гуннов у реки Минчо был чудовищным зрелищем. Море кожаных шатров, запах кочевой жизни - запах прогорклого жира, лошадиной мочи и немытых тел. Шибало в нос мощно. Но чувствовалось в этом всём и усталость, и намёк на болезнь. Орда была уже не та, что шла на Галлию.
  
  Аудиенция была обставлена с варварской пышностью. Аттила восседал на троне, сбитом из седел и щитов, окружённый своими вождями. Когда папа Лев, один, в белом, прошёл через строй свирепых воинов к его подножию, даже у меня сжалось что-то внутри. Это была либо величайшая глупость, либо величайшая отвага.
  
  И папа заговорил. Не унижался, не предлагал золота. Он говорил с Аттилой как равный - представитель другой, духовной империи. Он говорил об апостолах Петре и Павле, о городе, находящемся под их защитой. Он намекал на мор, на гнев Небес, на то, что слава, добытая милостью, долговечнее славы, добытой пожаром. Он играл на суеверии, на усталости, на скрытом страхе даже у такого, как Аттила. А я, стоя за спиной понтифика как монах, шептал на ломаном гуннском, вкладывая в шёпот всю силу вампирского внушения: "Чума... голод... мор... духи реки гневаются... твои кони дохнут..."
  
  Аттила колебался. На плоском лице этой мощной, мускулистой туши пробегали непроизвольные судороги, говорившие о мощнейшей мозговой деятельности. И в этот момент ввели "дар римского народа".
  
  Появление "царевны Дейенерис" было подобно явлению эриний из самого сердца Аида. Глаза вождя, а потом и всех его вождей, вытаращились. Лица побагровели. Челюсти отпали с глухим стуком...
  Пурпурный шёлк, золотые украшения, гребень из слоновой кости. Роскошная копна рыжих волос, сияющие, как изумруды, глаза, бледная кожа, алые чувственные губы, высокомерный взгляд и потрясающей соблазнительности фигура - царевна была символом всего, что гунны жаждали, грабили и чему завидовали. Зелёные глаза "Дейенерис" презрительно сверлили вождя гуннов. Аттила замер. В его глазах, привыкших видеть только страх и ярость, вспыхнуло что-то иное: жадное любопытство, желание обладать не просто вещью, а целым мифом.
  
  Папа виртуозно использовал этот момент. Он заговорил о великодушии, о том, что истинный победитель может позволить себе быть милостивым. Аттила, не сводя глаз с "царевны", медленно кивнул. Условия были приняты: символический выкуп, уход от Рима... и "Дейенерис" остаётся с ним.
  
  Понтифик уехал, его миссия была выполнена. Перед отъездом он препоручил "царевну" заботам небольшой свиты, которую тут же и сформировал из нас.
  
  ---
  
  Пир в тот вечер был диким. Да и не был он похож на пир. Это была какая-то дикая, страшная вакханалия.
  Воздух в центральном шатре был густым, как бульон - пар от варёного мяса, пот множества немытых тел, запах перебродившего кумыса и дым от жировых светильников смешались в удушливую атмосферу. Пир, начавшийся как торжество, давно переродился в первобытный хаос. Посреди роскошных римских ковров, вывезенных из Аквилеи, и груды серебряных чаш, уже помятых и почерневших от огня, гунны предавались оргии, не знавшей ни стыда, ни предела.
  
  На огромном блюде, некогда принадлежавшем какому-то консулу, лежала полуобглоданная туша кабана, из которой прямо руками вырывали куски, обжигаясь и роняя жир на шёлковые подушки. Вино лилось не струями, а потоками - его пили из всего, что попадалось под руку: из римских шлемов, из дорогих стеклянных фиал, а то и просто из горла раскупоренных амфор, подставляя рты под алые струи. На полу хрустели под сапогами осколки тонкой самосской посуды, втоптанные в ковры вместе с костями и объедками.
  
  В углу, рядом с грудой отнятых у легионеров доспехов, привязали двух коней. Животные беспокойно переступали, белки глаз их поблескивали в полумраке, ноздри вздрагивали от смрада. Но хозяевам было не до них. Один из воинов, могучий, с косматыми плечами, уже валялся под брюхом своего скакуна, обнимая за шею и что-то хрипло напевая, пока вино стекало по его бороде прямо на соломенную подстилку.
  
  Женщин - пленниц, служанок, даже несколько валькириеподобных жён гуннской знати - было не отличить в этом месиве тел. Они смешались с мужчинами в едином клубке похоти. В свете догорающих факелов мелькали бледные спины, покрытые синяками и царапинами от осколков, тёмные волосы, слипшиеся от вина, открытые рты, которые смеялись, кусали или просто издавали хриплые стоны. Одна пара сношалась прямо на опрокинутом столе, с которого с грохотом падали остатки трапезы. Другой воин, не вставая с места, привлёк к себе рабыню, разорвав на ней тонкий хитон - ткань порвалась со звуком, заглушённым всеобщим рёвом.
  
  Сам Аттила, ещё на ногах, обходил этот ад, и в его глазах, узких и жёстких, как щели в шлеме, горел не только хмель, но и холодное торжество победителя. Он пил из золотого кубка, выбитого некогда для императора, и смотрел, как его народ, его стихия, поглощает римскую цивилизацию, превращая её в прах, в шум, в телесные отправления. Это был триумф не только над врагом, но и над самим понятием порядка, над мраморной холодностью мира, который он поклялся сокрушить.
  
  И вот, когда чаша опустела, а голова загудела, он махнул рукой, отсылая последних телохранителей. Его поступь, тяжёлая и уверенная, направилась к отдельному шатру, где ждала его добыча - та, из-за которой, быть может, и затевалась эта великая месть: Дейенерис, римлянка из знатного рода, теперь - важнейший трофей этой ночи.
  
  Что произошло дальне, я знаю только со слов Спора.
  
  Он откинул полог, впуская за собой шум и смрад пира, и вошёл внутрь, дыша хрипло от выпитого и от предвкушения. Но дыхание его перехватило. Вместо покорной пленницы, в луче света от висячей лампы, перед ним сидела она - спокойная, бледная, с ножом в руке, который она достала, должно быть, из складок своего платья. Нож был маленький, изящный, римский, больше для фруктов, чем для убийства. Но в её руке он смотрелся как лезвие судьбы. Царевна спокойно разрезала этим ножичком роскошное красное яблоко.
  
  Торжество Аттилы замерло на пороге. В шатре пахло не пиром, а ладаном и яблоками. Запах дорогих римских масел, добавленных в светильники, ароматными струйками поднимался к потолку шатра. А в глазах женщины, изумрудных, как летнее море и широко открытых, не было ни мольбы, ни отчаяния - только чистое, ледяное презрение, острее любого гуннского клинка. Пир, бушевавший снаружи, вдруг стал лишь далёким гулом, фоном для новой, тихой и смертельно опасной сцены, что начиналась здесь, среди римской добычи, разбросанной у её ног...
  
  Тишина в шатре стала густой, как кумыс, восковой, липкой, нарушаемой лишь потрескиванием светильника и отдалённым гулом оргии.
  Фигура в кресле стала подниматься. Спор не просто выпрямился - он изверг из себя ту мягкую, плавную линию покорности, как змея сбрасывает кожу. Его движения, ещё секунду назад подобные струящемуся вину, стали резкими, угловатыми, смертоносными. Плавный жест рукой - и маска покорности и соблазнительности исчезла с его лица, обнаружив не женственное лицо, а острые, как клинок, скулы и жёсткую линию сжатых губ юноши. Глаза, которые до этого то опускались долу с притворным стыдом, то сверкали презрением, теперь впились в Аттилу с такой мощью, что тот, привыкший к ужасу в глазах врагов, почувствовал, как по его спине прошёл ледяной сквозняк.
  
  Голос. Он не просто изменился - он обнажился. Женственный, певучий тембр испарился, как роса на раскалённом железе. Из его уст полился голос, который Аттила смутно, сквозь туман вина и крови, узнал. Это был тот самый шёпот, что он слышал однажды в римском подземелье, где пытали шпиона. Шёпот, который не молил о пощаде, а проклинал. Шёпот, обещавший возвращение и смерть.
  - Я не Дейенерис, - прозвучало в ещё более сгустившейся тишине, и слова эти падали, как льдинки на горячую плиту. - Я - сама Расплата. И я пришла за тобой, вождь.
  
  Разум Аттилы, величайший стратег степи, сработал быстрее тела, отягощённого вином и пиром. Он увидел всё: обман, замысел, смерть в глазах юноши. Его горло сжалось для крика, который должен был поднять на ноги весь лагерь. Мускулы налились силой, чтобы ринуться вперёд, сломать эту хрупкую, смертоносную куклу. Но между замыслом и действием ворвалась пустота.
  Вампирская скорость - так мне назовёт это Спор. На самом деле это была не сверхъестественная быстрота, а абсолютная, математическая эффективность. Каждый мускул, каждый сустав работал как часть смертоносного механизма. Спор не бросился - он вплыл в пространство между ними, исчезнув из поля зрения Аттилы на роковую долю секунды и появившись уже сзади, как тень, рождённая самим светом лампы.
  
  Удар хирурга. Рука Спора, казавшаяся нежной и изящной в женском одеянии, теперь была тверда, как стальной прут. Не колющий удар кинжалом, а точный, сокрушительный удар основанием ладони, усиленный всем весом и импульсом тела. Он пришёлся в конкретную точку - сочленение черепа и первого шейного позвонка. Раздался звук - не громкий, но отвратительный: глухой, влажный хруст, как от ломаемого под водой сухого сучка. Это был звук ломаемой опоры мира.
  
  Аттила не упал. Он осел. Величие, свирепость, история - всё разом покинуло эту плоть. Его тело, лишённое управления, медленно сползло на роскошный персидский ковёр, уложенный среди римской добычи. Из ноздрей обильно полилась кровь. Глаза, ещё секунду назад полные ярости и понимания, остекленели, уставившись в потолок шатра, где причудливые тени плясали, не ведая о конце похода.
  
  Логика тишины. Логика смерти. Логика Спора. Стоя над поверженным колоссом, он дышал ровно. Он не стал имитировать ни удар в сердце, ни яд, ни удавку. Не было ни одной раны. Тело Аттилы лежало целое, неосквернённое. Лишь две полоски подсыхающей крови из носа. В этом был холодный, гениальный расчет. Пусть его воины, эти суеверные дети степи, найдут своего вождя так - уснувшим и не проснувшимся. Пусть их умы, воспитанные на легендах о гневе духов, сами дорисуют картину: боги, или духи предков, или сама Степь забрала Бича Божьего за чрезмерную гордыню. Хаос от неопределённости будет страшнее и глубже, чем от явного убийства.
  
  Исход. Спор наклонился, подхватил тело и бережно, почти с нежностью уложил его на подушки, придав позе видимость сна. Затем он вышел из шатра.
  
  У входа, два гуннских стражника, от которых за версту воняло кислым вином, косо смотрели на "царевну". Спор встретил их взгляд. Он расправил плечи. Поправил причёску. Отряхнул платье. И презрительно взглянул на стражников. О, это не был взгляд испуганной пленницы. Это был ледяной, всевидящий, не терпящий возражения взгляд власти, отточенный в тысячах приёмов и аудиенций в самом сердце Рима. Он был красноречивее любых слов.
  - Повелитель спит, - произнесла "царевна" голосом, в котором звучала сталь римских легионов. - Не смейте тревожить.
  
  И он пошёл. Не побежал, не засуетился. Он растворился - стал тенью среди теней, призраком, движущимся от островка света к островку света, пока не достиг края лагеря. В условленном месте, среди чахлых придорожных кипарисов, я его уже ждал. Ни слова не было сказано. Лишь кивок, и мы, как две совиные тени, ринулись в объятия ночи, оставляя за спиной гул пира, ещё не ведающего, что его сердце уже перестало биться.
  
  И только когда первая алая полоса зари коснулась горизонта, из шатра раздался первый, пронзительный вопль. И тогда хаос, настоящий, всепоглощающий, поднялся над спящим лагерем гуннов, начав отсчёт последних дней их империи.
  
  ---
  
  В Риме папу Лева встречали как спасителя, каковым он, собственно, и являлся. Народ ликовал. Власть церкви в тот день стала абсолютной. Мы с Гаем и Спором наблюдали за этим с террасы Палатина.
  - Ну, я свою роль отыграл, - сказал Спор, уже в своём облике, осушая кубок с кровью. - Поппея снова ушла в небытие. Или как там мы её назвали? Дейенерис? Надеюсь, ушла в последний раз. Кстати, где моя бочка?
  Дядюшка лукаво ухмыльнулся:
  - Ну ты же взрослый мальчик и должен понимать, что бочка крови завоняется на следующий день. Давай я тебе служанками отсчитаю?
  - Какой же ты засранец, Калигула! - презрительный взгляд "Поппеи" обдал льдом дядюшку с ног до головы. Тот довольно откинулся в кресле.
  - Империю спасли, - пробормотал Гай, не отрывая взгляда от толпы, славящей понтифика. - Но посмотри, Гета. Кто теперь настоящий император Рима?
  Мы стояли молча, и этот гул толпы, славящей не императора, а епископа, был для меня громче любого боевого клича. В нём слышалось не просто облегчение. Слышался треск старого мира. Мира, где власть была зримой - в пурпуре, в орлах легионов, в мраморных чертах цезаря. Мы с Гаем были последними механиками этого великого, дымящегося механизма. Мы подкручивали гайки, меняли шестерни, даже устраняли заклинившие детали вроде Аттилы - жестоко и эффективно.
  
  А Лев? Он предложил людям не ремонт, а чудо. Не механику, а веру. Его власть была не из железа и камня, а из слова и символа. Она была невидима, а значит - неуязвима для нашего с Гаем инструментария. Мы убили короля гуннов, но королём Рима стал тот, кто вышел к нему безоружным. В этом была чудовищная, блестящая ирония, от которой во рту оставалась горечь, как от полыни.
  Я смотрел на толпу и понимал. Мы сделали своё дело. Убрали угрозу. Но сделали это руками другого. Теперь символом власти был не пурпур, а белое одеяние. Наша работа, работа регента, светского управителя, была закончена. Окончательно и бесповоротно.
  
  ---
  
  Через несколько дней, когда Спор уже собирал вещи для отбытия в Карфаген, а я пытался найти в опустевшей казне деньги хотя бы на ремонт протекающей крыши, Гай устроил маленький "прощальный вечер". По его просьбе и за дополнительную плату (я лично выдал амфору фракийской крови), Спор согласился на последнее, частное представление. Только для нас. При свечах, озарявших императорские покои Палатинского дворца, он вновь ненадолго стал "Поппеей" - только теперь не для убийства, а для искусства. И для нашей вампирской ностальгии по театру абсурда.
  
  И в тот самый момент, когда улыбающаяся "Поппея" присела в кресло у камина, словно притягиваемый магнитом вселенской глупости, в покои, не постучавшись, ввалился Валентиниан.
  Он увидел её. Замер. Его лицо озарилось безумной радостью узнавания.
  - Вы! - воскликнул он, падая на колени с грацией опьяневшего телёнка. - Я искал вас повсюду! Дафна! Будьте моей августой! Будьте матерью моих детей! Я отдам вам всё! Весь Рим! Всю империю! Только скажите "да"!
  
  "Дафна" медленно обернулась. В её (его) глазах плескалось море ледяного, многовекового терпения. Спор медленно снял парик, стёр тушь платком и сказал своим обычным, низким, мужским голосом, абсолютно бесстрастно:
  - Цезарь. Я - мужчина.
  
  Тишина. Валентиниан, стоя на коленях, остолбенел. Казалось, шестерёнки в его голове застыли. Потом скрежетнули, провернулись, и он медленно поднялся. На его лице не было разочарования. Было философское озарение.
  - Гм... - произнёс он, почёсывая затылок. - Ну... что ж. Бывает. У каждого свои недостатки. - Он сделал паузу, вглядываясь в черты лица Спора. - А сестра у вас... часом, не найдётся? Похожая? Ну-у... Хоть немного?
  
  Гай, сидевший в тени, давился от беззвучного смеха. Спор просто закатил глаза, как бы взывая к небесам. Я же наблюдал за этой сценой и думал совсем о другом... Я чувствовал, как что-то окончательно и бесповоротно ломается внутри империи. Не просто власть. Сам мир, в котором мы существовали. Империей теперь правил человек, для которого разница между живым (ладно-ладно, немёртвым!) мужчиной-убийцей и женщиной-призраком сводилась к "недостаткам", а спасение государства было интересно лишь как повод найти себе жену.
  
  - Нет, цезарь, - с титаническим усилием выдавил Спор. - Сестры нет. И матроны тоже нет. Есть только я. И моё огромное желание уехать в Карфаген. Как можно дальше. И как можно скорее. И, кстати, в Карфагене меня ждёт семья.
  - Жаль, - кивнул Валентиниан, глубокомысленно и грустно. - Очень жаль. Ну, тогда... удачной дороги. Если вдруг вспомните про сестру... вы знаете, где меня найти.
  
  Он вышел. В комнате повис запах растерянности, духов и неукротимого, победного идиотизма - того самого, что, в конечном счёте, и поглотит всё, что мы когда-то называли Римом.
  
  Спор уехал на следующий день. Гай заперся в своих покоях с чертежами - старыми, пыльными, чертежами стен, которые уже никого не спасут. А я остался один в своём кабинете. Передо мной лежали кипы документов: отчёты об опустошённой казне, жалобы паломников, прошения о хлебе. Бумаги старого мира, который требовал решений, расчётов, подкупа, угроз - нашей привычной, грязной работы. Но за толстыми стенами Палатина звучала уже иная музыка. Музыка псалмов. Она заполняла пустоту, которую мы, светские управители, могли лишь констатировать, но не заполнить. Империя была спасена. Но это была уже не моя империя. Я был регентом призрака, управляющим прахом. И теперь этот прах уносило новым ветром - ветром, пахнущим не кровью и пылью форумов, а ладаном и смирением. Грусть, что охватила меня, была не личной. Это была грусть по целому способу существования. По эпохе, где даже порок был грандиозен, а безумие - театрально. По миру, где можно было спорить с богами на равных, а не молить их о пощаде. Валентиниан со своим "у каждого свои недостатки" был его идиотским эпитафием. А голос папы Лева - началом новой, долгой и безжалостной к нашей породе эры.
  
  P.S. На следующее утро пришло письмо от Луция из Карфагена: "Слышал, Поппея воскресла, покорила сердце Вашего Августейшего Дурачка и укротила Бича Божьего. Гейзерих от этих слухов в восторге. Говорит, это высшая форма политики. Теперь он заставляет своих вандалов разыгрывать пьесы перед каждым штурмом. Мы вместе сочиняем эти пьески. Ждём вас всех здесь. Орхидеи, кстати, так и не зацвели. Но кактус на террасе выпустил колючку, очень злую и одинокую. Напоминает мне кого-то. Целую. Нерон".
  
  Я сложил письмо. Внизу, у подножия Палатина, снова запел хор - теперь уже не языческий гимн, а христианский псалом. Мелодия была простой и покорной, она не взмывала к небесам вызовом, а стелилась по земле, смиряя её. Новая эпоха, эпоха веры, сомнения и железной дисциплины духа, начинала свой первый день. Её рассвет был окрашен не в багрянец императорской мантии, а в холодный, чистый свет утренней звезды.
  
  А наша эпоха... наша эпоха тихо, без аплодисментов, выходила за кулисы. И я знал, что занавес для нас уже не поднимется. Мы оставались здесь, вечными декораторами, но пьесу теперь писали другие драматурги, на языке, который мы понимали, но в сердце которого нам не было места.
  
  Я потушил свечу. Её дым смешался с запахом старого пергамента и первой пылью нового дня.
  
  ГЛАВА 39: НЕКРОЛОГ В ТРЁХ АКТАХ
  
  (Записки Марка Аврелия Севера Александра Августа, величайшего архитектора и главного кризис-менеджера Восточной империи)
  
  Константинополь, конец июня 455 года.
  
  Моя мастерская (она же убежище от святых и идиотов).
  
  Дым, как выяснилось, бывает разный. От греческого огня при испытании городских стен он едкий, маслянистый, пахнет войной и деньгами, которые придётся выколачивать из сената на ремонт обгоревших лесов. Дым от пожара в мастерской художника, который пытался изобразить "апофеоз Феодосия" на потолке моего таблинума и поджёг пару бочонков с краской, - сладковатый, с нотками тщеславия и горелого льняного масла.
  
  А дым, который теперь витал повсюду в воздухе, даже не долетев физически из Италии, был особым. Он пах глупостью, жадностью и историческим дежавю. Пах второй редакцией одного и того же плохого авантюрного романа под названием "Падение Рима", но теперь в жанре вандальского фарса.
  
  Передо мной лежало письмо от Геты. Короткое, без его привычных цветистых цинизмов, словно даже его, Вечного Регента, наконец-то достала эта карусель абсурда.
  
  "Александр. Рим пал. Опять. На сей раз - силами вандалов Гейзериха. Вошли не как разъярённые варвары, а как оптовые покупатели на распродаже имперского наследства. Или даже аудиторы. Аккуратно, методично, с составлением списков. Петроний Максим, наш "недоделанный август", правил меньше, чем вызревает сыр в кампанских погребах. Сбежал при первых криках "вандалы у ворот!". Был настигнут и разобран на запчасти собственными рабами, которые, видимо, решили, что истеричный беглец в пурпуре - это не хозяин, а подарок судьбы. Поэтичная справедливость, не находишь?
  
  Гейзерих вывозит всё, что не приколочено, и половину того, что приколочено. Аккуратно отвинчивает, отдирает и пакует. Золото, мрамор, статуи, черепицу с крыш, свинцовые трубы - и, в качестве изюминки коллекции, вдову Валентиниана, Лицинию Евдоксию, с дочерьми. Пригласил их в Карфаген. Добровольно-принудительно. Теперь у него будет полный набор: развалины Карфагена, развалины Рима и живые принцессы с развалин Западной империи. Коллекционер, мля...
  
  На горизонте - новый "спаситель". Галльский выскочка Авит. Его провозгласили императором в Арелате. Мы его признаём. А почему нет? Орхидеи может в Галлии расцветут? В Равенне, как ты помнишь, так и не зацвели. Теперь ещё и римские розы обуглились...
  Держись за свои стены. Они, кажется, теперь единственное, что ещё стоит вертикально в этом мире. Столица снова в Равенне, и я, как регент, направляюсь туда. Орк бы побрал её болота!
  
  P.S. Гонориева "птичья династия" пережила всех. Потомки Рима (я о петухе) живы-здоровы и теперь, наверное, клюют зёрна в курятнике какого-нибудь вандальского ярла. Вот она, подлинная вечность.
  Гета."
  
  Я перечитал. "Разобран на запчасти". "Оптовый покупатель". "Коллекционер". Да, в этом весь Гета. Когда трагедия повторяется, она становится фарсом. А когда фарс повторяется в третий раз - он превращается в бухгалтерский отчёт о списании морально устаревших активов. Активов под названием "Вечный Город".
  
  Я машинально достал чистый лист и обмакнул стилус. Если уж писать некролог, то по всем правилам риторики.
  "Оплакиваем тебя, Рим, во второй и, хочется верить, в последний раз. Ты пал не от меча благородного варвара, жаждущего славы, а от рук аккуратного бухгалтера с топором. Твои мраморные жилы вынули, твоё золотое сердце вырезали, твоих богов продали на вес. От тебя осталось лишь эхо в камнях да стойкий запах страха, смешанный с вандальским чесноком. Прощай. И, ради всех богов, больше не воскресай. Надоел".
  Я посмотрел на написанное, скомкал лист и швырнул его в угол. Рациональность оценила уровень моего цинизма. Но некролог не удался. Их, видимо, тоже надо уметь писать. А у меня получаются лишь строительные сметы.
  
  Дверь распахнулась, впустив не столько человека, сколько сгусток тревоги, обтянутый императорской хламидой. Маркиан. Мой номинальный базилевс, муж Пульхерии, бывший солдат и живое доказательство того, что храбрость перед лицом гуннов обратно пропорциональна умению сохранять лицо перед лицом политического краха.
  
  - Цезарь! - его голос сорвался на высокую, почти истеричную ноту, напомнив мне на мгновение покойного Аркадия. Но тот хоть переживал за то, что ему в тапки нассали, а этот - за историю нации. Это уже прогресс.
  - Ты видел? Ты знаешь? Рим... Гейзерих... вандалы... Вечный Город! Опять! Что нам делать?! Пульхерия уже третий день не выходит из Великой Церкви, она молится и говорит, что это кара за наши грехи, за христологические распри, за... петушиный заговор, за что угодно! Что я скажу потомкам? Что скажет история?! Какой я император, если Рим грабят, а я сижу здесь и ковыряю в носу?!
  
  Он стоял, тяжело дыша, и я мысленно поблагодарил судьбу, что после Феодосия у нас на троне оказался хоть человек с чувством ответственности, пусть и выражающимся в панических атаках.
  
  - Ну... для начала выньте палец из ноздри, ваше величество, - отложил я письмо, положил руки на стол, - А история скажет, что при Маркиане Константинополь не заплатил ни обола дани ни Аттиле, ни Гейзериху. Что стены наши целы, цистерны полны, а сенаторы - напуганы до положенной степени. Это уже больше, чем смогли сказать последние семь императоров Запада. Вы уже вошли в историю как человек, сказавший "нет". Это редкое качество.
  
  Он смотрел на меня, словно я говорил на языке атлантов.
  - Но... Рим...
  - Рим, - перебил я мягко, но твёрдо, - находится на Западе. Мы - Восток. А Восток - дело тонкое! Кстати, запомните эту фразу, она очень удобна при политическом диспуте. Так вот: наша задача сейчас - не броситься в воду спасать тонущего, который уже трижды вываливался за борт, а крепче держать свою лодку. Чтобы её не раскачивало. Чтобы барахтанье тонущего не утянуло и нас ко дну. - Я протянул ему знакомый серебряный кубок с густой, тёмной микстурой. - Выпейте. От головной боли и от острого приступа имперской ответственности.
  
  Он послушно взял кубок, выпил залпом, поморщился и сдавленно кашлянул.
  - Ужасно на вкус.
  - Зато эффективно. Как и моя политика.
  
  - Святая Пульхерия, - начал он снова, но я поднял руку.
  
  - Святую Пульхерию предоставьте мне... - я махнул рукой, - ...пусть её грехи остаются на её совести и на страницах её теологических трактатов. Ваша же совесть должна быть чиста. Как только что проложенная канализационная труба от ипподрома до Золотого Рога. А сейчас у вас через час приём посольства от того самого Авита.
  
  Маркиан замер.
  - Авита? Уже? Но они...
  - Приплыли. Быстро, да. Когда твой престол - горящий уголёк под незащищённой задницей, не будешь ждать приглашения. Они здесь, в тронном зале, пахнут галльским вином и отчаянием. Вам нужно будет выглядеть... отстранённо-величавым. Как статуя Марка Аврелия, на плечо которому нагадила птичка, но он слишком погружён в мысли о бренности бытия, чтобы это заметить.
  
  - А что я должен сказать? - спросил он, и в его глазах читалась искренняя растерянность солдата, заблудившегося в лабиринте протокола. - Цезарь, я...
  
  - Вы ничего не говорите. Киваете. Я буду стоять за вашим троном и... подсказывать. И прекратите называть меня цезарем. Цезарь - это вы. А я... я - Север...
  Мы вручим посланникам диадему, мантию и красивый свиток с большой и красной печатью. Этого достаточно.
  - И всё? Ни легионов? Ни золота?
  - Золото нужно нам, чтобы достроить новые бастионы у морских стен. А легионы... - я позволил себе усмехнуться, - ...легионы нужны нам, чтобы персы не решили, что раз Рим пал, то и наши границы в Месопотамии стали мягче воска. Авиту мы даём нечто более ценное, чем когорты.
  - Что же?
  - Легитимность. Наше одобрение. Это даст ему возможность просить помощи у везеготов, бургундов или кого он там ещё найдёт в Галлии, не выглядев при этом самозванцем. А нам - моральное право не посылать никого. Мы выполнили долг солидарности. Теперь его очередь - выжить. Если же не выйдет... - я пожал плечами, - ...у нас в кладовой, кажется, ещё есть парочка старых, чуть поеденных молью мантий... И даже пурпурная тога... На самый чёрный день.
  
  В его глазах мелькнуло понимание, смешанное с огромным облегчением. Солдат в нём смирился с холодной логикой тыловика: лучше крепкий тыл, чем героическая авантюра.
  Базилевс кивнул, выпрямился и, уже гораздо спокойнее, направился к выходу, чтобы облачиться в церемониальные доспехи. Я вздохнул. Хороший человек. Послушный. И, что самое главное, достаточно напуганный, чтобы управлять империей исключительно под моим руководством. Именно поэтому я его и "выбрал" два года назад, после того как Феодосий так неудачно вылетел из седла.
  
  Я проводил Маркиана взглядом и позволил себе редкий момент просто посидеть в тишине. Из окна мастерской был виден город - не Рим, но почти такой же величины. Мои стены. Мои цистерны. Мои люди, которые больше боялись налогового инспектора, чем далёкого вандальского короля. Здесь был порядок. Хрупкий, купленный ценой цинизма и интриг, но порядок. Город, к которому я привык, который успел полюбить. Мой город...
  
  Расслабляющее уединение нарушила тень, скользнувшая через подоконник. Это была не Пульхерия с очередным анафематствованием - она всё ещё осаждала небеса своими требованиями, да и не залезла бы она в окно, надеюсь... Это была Мессалина XIII.
  
  Молодая, рыжая, с белой манишкой и взглядом, полным врождённого аристократического презрения ко всему, что не являлось ею, солнцем или миской со сливками. Она спрыгнула на пол, неспешно обошла помещение, тыкая носом в углы, словно проверяя, не завёлся ли где ремонтный мусор, и уселась посреди комнаты, уставившись на меня своими жёлтыми, не моргающими глазами.
  
  - Ваше высочество, - кивнул я ей. - Осчастливили визитом.
  
  Она зевнула, демонстрируя ряд мелких острых зубов, и принялась вылизывать лапу с видом полного пренебрежения к судьбам империй. Мессалина Тринадцатая. Её предшественница, Двенадцатая, тихо скончалась в тот самый вечер, когда пришло известие о "несчастном падении с ловкого коня" Феодосия II. Совпадение? Возможно. Но кошки в этом дворце всегда были чуткими барометрами смены эпох. Первая Мессалина терпела Аркадия и его тапки. Десятая пережила всю эпопею с "благочестивой канализацией" Феодосия и его фресками святых в уборной. А эта... эта ещё не знала ни гуннов, ни Аттилы, ни паники при слове "вандал". Её мир был совершенен и до обидного прост: тёплые плиты галерей, жирные мыши в зернохранилищах, священный долг сбрасывать пергаменты со столов и священное право спать на троне, когда там никого нет. Ей и в голову не могло прийти, что её царство - всего лишь иллюзия, островок спокойствия в бушующем океане исторического абсурда, который её хозяева тщетно пытаются обуздать. Я иногда ей завидовал. Её империя была прочна, вечна и ограничивалась запахом жареной рыбы из кухни и границами Влахернского дворца. И она была свято уверена, что управляет ею бессменно.
  
  - Царствуй, - пробормотал я, вставая. - Пока мы, дураки, пытаемся спасти то, что, возможно, уже давно является лишь красивым призраком.
  
  Пора было идти на представление.
  
  ---
  
  Тронный зал, час спустя.
  
  Всё прошло, как по нотам, которые я написал. Маркиан сидел на троне, облачённый в парадные доспехи (я велел убрать с них самые вычурные украшения - солдатская скромность сейчас играла нам на руку). Выглядел он устало-спокойным, почти стоиком. Отличная работа "успокоительного".
  
  Перед ним, склонившись в почтительном, но не рабском поклоне, стояли трое галлов. Не варвары - римские аристократы до мозга костей, но с той особой, провинциальной заносчивостью, которая всегда выдаёт в человеке комплексы второго плана. Во главе - сенатор Флавий Тацит (не родственник, слава Юпитеру, а то пришлось бы слушать лекции об упадке нравов), посол Авита.
  
  Церемония была короткой, как предсмертный вздох. Маркиан, следуя моим шёпотам, произнёс несколько общих фраз о "верности имперским идеалам", "тяжёлом бремени власти" и "надежде на восстановление порядка". Тацит ответил витиевато, с намёками на "общее дело против варварской угрозы" и "необходимость братской помощи".
  
  Затем наступил кульминационный момент. Я подал знак, и два моих верных клиента (бывшие цезарианцы, теперь церемониймейстеры) внесли ларец.
  - От Восточного Августа - Маркиана, - провозгласил я, открывая крышку, - Западному Августу - Флавию Авиту, в знак братской любви и легитимности его власти.
  
  Внутри, на бархате, лежали:
  
  1. Диадема - слегка помятая, та самая, что Гонорий в Равенне однажды потерял в курятнике, но мы её отмыли и подправили. "Историческая ценность", - шепнул я Маркиану.
  2. Пурпурная мантия - чуть выцветшая на плечах, пахнущая лавандой и тщетными надеждами прошлых владельцев.
  3. Свиток с золотой буллой - официальный эдикт о признании. Самый важный экспонат. Печать и правда была большая и красная...
  
  Тацит принял дары с благоговением, которое, я был уверен, наполовину было наигранным. Он понимал, что получает символы, а не легионы. Но в этом мире символов иногда хватало, чтобы удержаться на плаву ещё пару месяцев.
  
  - Восточный Август, - произнёс посланник пафосно, поднимая свиток, - Запад никогда не забудет этой братской поддержки в час испытаний! Эти регалии осенят нашего Августа Авита благодатью и мудростью предшественников!
  "Осенят мудростью Гонория, - подумал я. - Или Петрония Максима. Отличный подарок". Вместо этого я изрёк вслух: - Да пребудут с ним духи великих цезарей. И пусть его правление будет долгим и... стабильным.
  "Хотя бы на полгода", - мысленно добавил я. Маркиан, поймав мой взгляд, едва сдержал улыбку. Он начинал входить во вкус этой игры. Быть может, из него и получится неплохой лицедей для наших политических спектаклей.
  
  Когда послы удалились, в зале воцарилась тишина. Маркиан скинул диадему и провёл рукой по лицу.
  - И всё? Теперь он император?
  - Теперь у него есть право пытаться быть императором, - поправил я. - А у нас - право сказать: "Мы сделали все, что могли". Сенат будет доволен. Пульхерия, надеюсь, увидит в этом волю Божью. А Гейзерих... Гейзериху на это плевать.
  
  - А Гай Юлий? - вдруг спросил Маркиан. - И... Регент? Они же были в Риме? Или около?
  Я усмехнулся. Весточки от дядюшки пришла раньше, чем от Геты, и была куда лаконичнее.
  - Гай? Гай, судя по его посланию, встретил вандалов на пороге Палатинского дворца. Не с мечом, а с папирусным свитком в руках. Утверждает, что провёл для Гейзериха частную экскурсию по руинам, подробно объяснив, какие стены кривые, а какие канализационные трубы давно требуют замены. Закончил фразой: "Грабьте на здоровье, но если кто-то тронет мою библиотеку, найду и прибью ваши немытые задницы к вашим же воротам, как трофеи". Гейзерих, говорят, оценил наглость и велел дворец не трогать. Видимо, испугался, что Гай подаст на него в суд за порчу исторического имущества. Первым делом, после этого, вандалы направились в термы - видимо, мыть задницы...
  Маркиан хихикнул. Я продолжал:
  - Зато теперь послы Авита не смогут заявить, что Восток не поддерживает законную власть в Италии. Маленькая победа дипломатии.
  
  - Италии? - горько усмехнулся Маркиан. - Какой Италии, Север? Столица ведь снова в Равенне. В болотах. С курятниками, что больше и величественнее дворцов. Мы только что признали императора, у которого столица - вонючее болото, а на штандартах, вероятно, вместо орла - петух.
  
  Я рассмеялся. Искренне. Звук вышел хрипловатым, непривычным.
  - Ваше величество, вы начинаете понимать суть происходящего. Поздравляю. Но не забывайте: наша столица - здесь. И она не в болоте. Она на семи холмах, у пролива, под защитой моих стен. И пока это так - у империи ещё есть будущее. Пусть и в виде этой её... восточной копии.
  
  Вечером, когда синий сумрак окончательно поглотил город, а в окна долетел лишь далёкий звон колоколов к вечерней службе (Пульхерия, наверное, заказала особый молебен), мне принесли ещё одно письмо. Конверт был из грубого папируса, печать - капля сургуча, оттиснутая монетой. Карфаген.
  
  Я развернул его, уже зная, чей это почерк. Луций.
  
  "Александр, привет из песка и ностальгии.
  
  Сидим на единственном холме Карфагена, созерцаем все холмы Рима через призму вандальского величия. Гейзерих оказался ценителем искусств. Заставляет нас с Спором регулярно устраивать концерты. За каждый концерт платит столько золота, что скоро мой "Золотой домик" и правда станет золотым. Он особенно любит балладу про "птичий заговор" и про "упрямого деда с хлебом". Хохочет до слёз. Говорит, у него теперь есть личный антихрист для развлечения и личный ассасин для деликатных поручений. Кажется, мы нашли своё место в новом мире. По совместительству - мы теперь свита Валентиниановой вдовы и принцесс. Девочки просто обожают Спора . Я даже иногда завидую...
  Все чаще думаю, что был бы рад завести ребенка. Но как??? А ещё мне все чаще снится Александрия. Надо бы съездить...
  
  Орхидеи, как ты, наверное, и не знаешь, здесь не цвели. Теперь и не будут. Климат окончательно испортился. Постоянно песчаные бури. Вместо цветов - пыль, чайки и запах вандальского чеснока. С другой стороны - вандалы понастроили терм и ходят мытые, с чистыми волосами. Передай привет Пульхерии. И скажи ей, что её "петушиный заговор" обрёл новую, неожиданную жизнь. У готских наёмников Гейзериха теперь мода - нашивать на шлемы петушиные перья. Знак доблести, говорят. Ирония, как видишь, не просто пьёт за наше здоровье. Она уже открыла второй бочонок и заказывает закуску.
  
  Держись за свои стены. Кажется, они теперь последний оплот того, что когда-то называлось Римской цивилизацией. Мы же здесь будем тихо её хоронить под аккомпанемент кифары и циничных комментариев Спора .
  
  Твой Луций."
  
  Я сложил письмо, подошёл к окну. Внизу, в защищённой гавани, качались огни кораблей. Наши корабли. Наши стены подпирали тёмное небо. Здесь было спокойно. Здесь пахло морем, известью и порядком.
  
  Рим пал. Снова. Запад погружался в хаос, где императоров делали и убивали со скоростью смены времён года, а столица снова уплыла в зловонные топи Равенны, под покровительство императорских цесарок.
  
  А мы здесь, на Востоке, строили что-то иное. Не империю в старом смысле - ту уже похоронили. Мы строили её музей-крепость. С несокрушимыми стенами, работающей канализацией, полными амбарами, послушным императором, святой женой, молящейся за всех, и новой кошкой на троне, уверенной в своей вечной власти.
  
  Может, это и есть формула бессмертия? Не цепляться за умирающее тело старой славы, а бережно выращивать новую кожу - более толстую, практичную, циничную. И завести кошку, которая будет свято верить, что всё это существует ради неё одной.
  
  Это хотя бы успокаивало.
  ---
  
  P.S.
  Мессалина XIII сегодня ночью сбросила со стола новую, только что составленную карту Западной Империи. Все земли Авита оказались на полу. Она улеглась сверху и заснула. Пусть карта полежит там, где ей и место - под задницей у кошки, в пыли, под знаком всеобщего равноправия. Новый император Запада этого даже не узнает. А если и узнает - что он сделает? Объявит кошке войну? Боюсь, времени у него на это нет...
  - Ваше высочество, - сказал я кошке. - Завтра начнём проверку канализационных стоков у Золотых ворот. Ваше присутствие, как всегда, обязательно. Для моральной поддержки.
  Мессалина XIII благосклонно приоткрыла глаза и замурлыкала. Я протянул руку к светильнику и потушил свет. Тишина, наконец, обрела свою законную форму. Она была тягучей, как смола, и такой же прочной. До первого крика петуха, до первого стука молотка по камню, до первой дурной вести с Запада - эта тишина принадлежала нам.
  
  ГЛАВА 40: АВГУСТЁНОК
  
  (Записки Гая Юлия Цезаря Августа Германика, последнего здравомыслящего человека в Риме, если не во всей империи)
  
  Равенна, Императорский дворец (тот, что поскромнее, ибо большой уже протекал), Тронный зал. 4 сентября 476 года от Р.Х.
  
  Поздний вечер.
  
  Если бы кто-то сказал 435 лет назад, что я буду сидеть на троне в вонючем болотном городе, в окружении своих бессмертных преемников и одного несчастного мальчишки, именующего себя императором, и ждать, когда в зал войдёт усатый германец, чтобы официально похоронить то, что мы когда-то называли Римской империей... Я бы, наверное, рассмеялся, а потом приказал бросить такого предсказателя ко львам. Но история, как выяснилось, обладает чувством юмора куда более изощрённым, чем моё...
  
  Мы подготовились. Основательно. Как к спектаклю. Последнему.
  
  Четыре трона. Не пышные курульные кресла времён Августа, а добротные, современные, царские, позаимствованные из разных уголков бесконечного Константинопольского дворца. Мой - в центре. Справа - Гета, лицо его было маской ледяного, профессионального безразличия регента, видевшего десятки таких "концов". Слева - Тит. Он всё ещё выглядел немного потерянным, словно только вчера вышел из эльфийских рощ, а не провёл последний год, пытаясь наладить хоть какое-то подобие обороны. И сбоку, чуть впереди, на две ступеньки ниже, почти как ученик, - он. Флавий Ромул Август. Пятнадцатилетний мальчишка с красивым, нежным лицом, в тоге, которая была ему явно велика. Августул. Августёнок.
  
  За час до этого в соседней комнате Гета проводил последний инструктаж.
  - Повтори, мальчик. Что ты скажешь, когда он войдет?
  Ромул, бледный как мел, заикаясь, выдавил: - "Приветствую тебя, патриций... в моих... скромных чертогах"?
  Гета закрыл глаза, будто молясь о терпении. - Нет. Ты не говоришь НИЧЕГО. Ты - икона. Молчаливая, немного грустная. Ты смотришь в одну точку, куда-то поверх его головы, как будто видишь призраков великих предков. Или считаешь пауков на потолке. Не важно. Главное - не открывай рот. Рот открываем мы. Понял?
  - А если он меня спросит? - пискнул Ромул.
  - Если он тебя спросит, - вступил я, поправляя складку тоги, - ты делаешь вот так. - Я принял томный, страдальческий вид, поднял руку ко лбу и тихо прошептал: "О, боги... духи прошлого... они слишком громко говорят..." А потом делаешь вид, что тебя вот-вот хватит удар. Классика. Всегда работает.
  Теперь он сидел на троне, стараясь смотреть "сквозь" воображаемую точку. Получалось, будто он косит. Его пальцы нервно теребили край одежды. Он боялся. И, Орк возьми, он имел на это полное право.
  
  - Дыши ровнее, мальчик, - не поворачивая головы к нему, прошипел я. - Ты сейчас - символ. А символ не должен пахнуть потом страха. Он, как минимум, должен пахнуть... пылью истории. Или хотя бы приличным маслом для тела.
  
  - М-моя мама говорила... - начал он.
  - Твоя мама сейчас, надеюсь, сундуки собирает в Кампанию, - оборвал Гета своим ровным, убийственно спокойным голосом. - Сиди. Молчи. Кивай, когда тебе скажут. Можешь щеки надуть. И не вздумай плакать. Или я лично объясню тебе разницу между ссылкой во дворец и ссылкой в выгребную яму.
  
  Тит вздохнул. Добряк. Человек, не то что мы... Всегда ему кого-то жалко. Кому-то помочь хочется.. Знаменитое "Милосердие Тита".. Он всё ещё верил, что можно сохранить лицо и достоинство. Мы с Гетой знали, что сегодня речь идёт лишь о том, чтобы грамотно сдать ненужный хлам.
  
  Двери в конце зала распахнулись. Не церемониймейстер возвестил - просто вошли сторожевые собаки Одоакра. Нет, не псы. Его люди. Десяток германцев в кольчугах, с длинными волосами и лицами, не обременёнными мыслями о римском праве. Они заполнили зал, звякая железом. Воздух наполнился запахом пота, кожи и уверенности победителей.
  
  И затем вошёл он. Флавий Одоакр. Ни гигант, ни карлик - самого обычного роста. Мужик крепкий, с умными, холодными глазами солдата и политика, который знает цену силе и момент, когда нужно выглядеть цивилизованно. На нём была не варварская рубаха, а хорошая, хоть и простая, римская туника, поверх - плащ, заколотый серебряной фибулой. Никакой короны. Но власть исходила от него ощутимыми волнами мощной энергетики.
  
  Он сделал несколько шагов, уткнулся взглядом в нашу странную ассамблею - четыре трона, четыре фигуры в пурпуре - и замер. Его брови поползли вверх. Уверенность дала первую трещину. Он ожидал увидеть испуганного мальчишку и, может быть, пару сенаторов. Но не это.
  
  Тишина повисла густая, как болотный туман за окнами. Даже его герулы перестали звякать.
  
  - Ну что, - прошептал я так, чтобы слышали только свои. - Началось. Акт первый: Немое удивление германца. Гета, твой выход.
  
  Гета поднялся. Неспешно. Свет факелов заиграл на золотом венце. Его движение было отточено веками. Он был не воином, а управляющим. Тем, кто закрывает счета.
  - Флавий Одоакр, - его голос, холодный и чёткий, заполнил зал. - Ты потребовал аудиенции у императора. Император здесь. Более того, императоры здесь. Угодно ли тебе изложить свою просьбу... или может даже требование?
  
  Одоакр медленно перевёл взгляд с Ромула на Гету, потом на меня, потом на Тита. Его мозг, я видел, лихорадочно работал, перебирая варианты. Заговор? Театр? Сумасшествие?
  - Я... пришёл говорить с императором Ромулом Августом, - наконец произнёс он, твёрдо, но без прежней безапелляционности. - О судьбе империи.
  
  - Прекрасно, - сказал я, поднимаясь. Моё движение было иным - резче, с намёком на театральную дерзость, которую во мне помнили ещё со времён моих "спектаклей" на Палатине. - Тогда давай поговорим. Но для начала - протокол. Перед тобою:
  - Гай Юлий Цезарь Август Германик, - кивнул я себе. - Четвёртый император Рима. Временно исполняющий обязанности... совести.
  - Публий Септимий Гета, - я повернул голову в сторону Геты. - двадцать четвертый император Рима. Вечный Регент. Главный по похоронам и неудобным вопросам.
  - Тит Флавий Веспасиан, - Тит поднялся. - Одиннадцатый принцепс Рима. Покоритель Иерусалима, император чрезвычайных ситуаций. Специалист по наведению порядка в любом бардаке.
  - И, собственно, нынешний номинальный хозяин этого... э... учреждения, - я махнул рукой в сторону Ромула, - Флавий Ромул Август. Августёнок, как его ласково называют в народе.
  
  Одоакр молчал. Его лицо было каменным, но в глазах бушевала буря. Он не понимал, шутят ли над ним, или это какая-то изощрённая римская ловушка.
  - Вы... кто? - наконец выдавил он. - Призраки? Самозванцы?
  
  - О, куда хуже, - улыбнулся я, демонстрируя все зубы. - Мы - преемственность. И мы здесь, чтобы принять твою капитуляцию. Или, как ты это назовёшь... отречение.
  
  Теперь начался настоящий диалог. Акт второй.
  
  Одоакр оправился от шока. Солдат взял верх.
  - Капитуляцию? - он фыркнул. - Мои люди контролируют дворец, город и всю Италию. Империя... её больше нет. Есть только долги, пустые амбары и этот мальчик, - он презрительно ткнул пальцем в сторону Ромула. Тот сжался.
  
  - Совершенно верно! - воскликнул я с неподдельным энтузиазмом. - Ты прекрасно сформулировал! Империи как государства - нет. Остался бренд. Очень старый, очень потрёпанный, но кое-где ещё узнаваемый. Ты хочешь его прибрать к рукам? Или просто разбить последнюю вазу?
  
  - Я пришёл за законной властью, - сказал Одоакр, выпрямившись. - Сенат... армия...
  - Сенат, - перебил Гета ледяным тоном, - сидит по домам и пишет прошения о пенсиях. Армия - это ты и твои герулы. Не усложняй.
  Он сделал театральную паузу, достал из складок тоги свернутый свиток.
  - У нас, впрочем, есть кое-что для легитимации. Предварительный проект договора. - Он развернул свиток. - Пункт первый: Флавий Одоакр признаётся королём Италии (Regnum Italiae). Пункт второй: все существующие римские законы, не противоречащие здравому смыслу и твоим интересам, остаются в силе. Особенно налоговый кодекс. Пункт третий: ныне низложенный император получает пожизненную ренту и поместье... где-нибудь подальше. Мы предлагаем Британию. Там сыро, но спокойно.
  Одоакр уставился на свиток. - Вы... подготовили договор?
  - Мы подготовили всё, - сказал я солнечно. - От сценария этой встречи до меню поминального ужина. Мы римляне, Одоакр. Мы изобрели бюрократию. Ты думаешь, мы позволим такой момент, как конец света, пройти без должного документооборота? Это было бы непрофессионально.
  - Но позвольте... - Одоакр попытался повысить голос.
  - В пункте четвертом, - продолжил Гета, не обращая внимания, - оговаривается, что ты отправляешь императорские инсигнии в Константинополь с письмом, что Западу более не требуется отдельный август...
  - ...и что ты будешь верно служить императору Зенону как его наместник, - добавил Тит, пытаясь придать процессу благородства.
  - ...и что размер дани будет обсуждаться отдельно, - закончил Гета, сверля Одоакра взглядом. - Мы оставляем тебе поле для дипломатического манёвра.
  Одоакр молчал, переваривая. Он готовился к бою, а ему подсунули на подпись отчет об инвентаризации перед ликвидацией предприятия.
  - Это... вполне разумные условия, - осторожно проговорил он наконец.
  
  - Разумные? Они гениальны! - снова вступил Тит, наконец найдя свою роль миротворца. - Ты избегаешь войны с Востоком, получаешь легитимность, а мы... мы избавляемся от головной боли под названием "имперская администрация". Все в выигрыше.
  
  - Кроме него, - я кивнул на Ромула. Мальчик вздрогнул.
  - Ему - пенсия, - буркнул Одоакр. - Поместье в Кампании. Он будет жить. В отличие от его отца.
  
  - Видишь? - развёл я руками. - Цивилизованно. По-римски. Мы передаём тебе бразды правления над этим болотом и его обитателями. Ты, в ответ, не режешь последних сенаторов, сохраняешь видимость римских законов для простонародья и отправляешь в Константинополь красивую бумагу о том, что Западному миру император более не требуется, и что только один Зенон - император для всех нас. И... еще это... инсигнии. Эти безделушки, - я указал на диадему и скипетр на столике рядом с Ромулом.
  
  Одоакр смотрел на нас, и в его взгляде боролись недоверие, облегчение и какое-то странное разочарование. Он готовился к бою, к сопротивлению, к драме низвержения. А ему предложили... бухгалтерскую сделку.
  - Почему? - спросил он наконец, самый простой и самый сложный вопрос. - Почему вы просто... отдаёте?
  
  Мы втроём - я, Гета, Тит - переглянулись. И я увидел в их глазах то же, что было во мне: усталость. Нечеловеческую, вековую усталость от этого театра абсурда под названием "Империя".
  - Потому что, Одоакр, - сказал я тихо, отбрасывая шутовство, - игра закончена. Занавес упал. Мы отыграли все свои роли - безумца, регента, спасителя. Даже мальчик отыграл свою - печальной куклы. Публика разбежалась, не досмотрев до финала. Остались только ты, эти стены и долги. Бери сцену. Устраивай на ней свой спектакль. Может, у тебя получится лучше.
  
  Наступила долгая пауза. Одоакр подошёл к столу, взял диадему Ромула. Она выглядела жалко и нелепо в его грубых, сильных руках.
  - И что теперь? - спросил он, не глядя на нас.
  
  - Акт третий. Эпилог, - сказал Гета, поднимаясь. - Теперь - формальности. Мальчик, - он повернулся к Ромулу, - скажи: "Я, Флавий Ромул Август, добровольно отрекаюсь от престола и передаю всю власть над Италией патрицию Одоакру". И подпиши вот это.
  
  Ромул, с глазами, полными слёз, но под пристальным взглядом Геты, прошептал нужные слова. Его рука дрожала, когда он ставил подпись на пергаменте. Одоакр кивнул одному из своих людей - тот принял документ.
  
  - Всё, - выдохнул Тит. - Финита.
  
  Мы молча наблюдали, как Одоакр, ещё раз окинув нас непонятным взглядом - со смесью уважения и опаски - разворачивается и уходит вместе со своей свитой. Двери закрылись.
  
  Тишина после ухода Одоакра была особенной. Не просто отсутствие звука, а нечто вязкое, как будто само пространство затаило дыхание.
  - Слышите? - внезапно спросил Тит.
  - Что? - буркнул Гета, сверяя копию акта отречения.
  - Ничего. Абсолютно ничего. Ни крика выпи на болоте, ни скрипа флюгера, ни даже привычного стона старых балок. Как будто... как будто большой механизм, тикавший восемь столетий, наконец остановился.
  Я прислушался. Он был прав. Была только тишина. Не римская тишина - та всегда была полна обещаний, шёпота интриг, отдалённого гула Форума. Это была тишина после. Тишина музея после ухода последнего посетителя.
  - Знаете, что самое смешное? - прошептал я. - Я ждал... не знаю, раската грома. Падения статуи Юпитера. Хотя бы икоты у этого мальчика. А получил - тишину. Рим заслуживал фанфар, а получил - паузу. Как плохой актёр, которого освистали до того, как он успел сказать последнюю реплику.
  Гета отложил свиток. - Фанфары были в 410-м. У Алариха. В 455-м - у Гейзериха. Сегодня... сегодня просто кончился контракт. Без продления. Типично римски - всё по закону, даже конец света.
  
  И в тронном зале воцарилась тишина. Не торжественная. А какая-то ...пустая.
  Ромул тихо заплакал, уткнувшись лицом в руки.
  
  - Ну что, - хрипло сказал я, скидывая пурпурную тогу, которая внезапно стала невыносимо тяжелой. - Похоронили. Официально. Теперь можно и выпить. За упокой. За упокой Рима, который все мы так и не смогли ушатать окончательно, пока за нас это не сделал какой-то вождь скиров с деловой хваткой.
  
  - За упокой, - мрачно поднял воображаемый кубок Гета. - И за новое начало. Которое, я уверен, будет не лучше, а только по-другому ужасно.
  
  Тит подошёл к Ромулу, неуверенно положил руку ему на плечо.
  - Не плачь, мальчик. Ты войдёшь в историю. Последний император. Это почётно.
  - Как "последний пациент чумного барака", - пробормотал Гета, направляясь к выходу.
  
  Я посмотрел в окно. Над болотами Равенны поднимался туман. Где-то там, на востоке, в Константинополе, Александр, наверное, в этот момент проверял смету на ремонт стены. Где-то на юге, в жарком Карфагене, Луций валялся на пляже, сочиняя новую поэму. А здесь наша работа была закончена.
  
  Вот и всё. Imperium Romanum умерло. Не с рёвом, а со вздохом облегчения трёх уставших стариков и тихим всхлипом мальчика, которого словно с издёвкой случайно назвали именами основателя города и первого императора. Ирония, как всегда, была на высоте.
  
  Мы стояли в опустевшем тронном зале. Пепел империи ещё витал в воздухе, смешиваясь с густеющим запахом страха от Ромула и холодной решимостью Одоакра, уже начавшего где-то во дворце вершить свой "порядок". Мальчик всё ещё сидел на своём троне, маленький и потерянный, словно птенец, выпавший из разорённого орлиного гнезда.
  
  - Ну что, Августёнок, - нарушил тишину Гета, его голос прозвучал почти... по-отечески? Нет, скорее, как у опытного управителя, оценивающего оставшийся после аукциона инвентарь. - Основное представление окончено. Теперь решим, что с тобой делать.
  
  Ромул поднял заплаканные глаза.
  - Мне... сказали, в Кампанию. Во дворец Лукулла...
  
  - В Кампанию? - фыркнул я. - В затхлый дворец на побережье, где ты будешь тихо сходить с ума от скуки, пока какой-нибудь остгот лет через десять не решит, что потомок императоров - слишком опасная игрушка? Нет, мальчик. Ты последний. Последний император Рима. Пусть и на десять месяцев. Пусть и с кличкой "Августёнок". Это накладывает ответственность. Не на тебя - ты просто жертва. На нас.
  
  Тит, до этого молча наблюдавший из угла, сделал шаг вперёд. В его глазах, ещё хранящих отблеск эльфийских светлячков, вспыхнула решимость.
  - Он прав. Его нельзя просто списать на пенсию. Он - символ. Последняя живая нить. Ему нужно дать не просто жизнь, а... будущее. Иное будущее.
  
  - Я думал об этом, - кивнул Гета, его взгляд стал расчётливым. - Есть вариант. Далмация слишком очевидна. Галлия кишит франками и бургундами. Африка - вандалами. Но есть одно место... одно забытое, отдалённое место, где о Риме помнят лишь как о призрачной легенде, а императоров не видели со времён Клавдия. Если, конечно, ты не считаешь тамошних вождей в синей краске императорами.
  
  - Британия, - произнёс я, и всё встало на свои места. Идея была настолько безумной, что казалась гениальной. Остров, который мы сами когда-то покинули, назвав его "потерянной провинцией". Остров саксонских набегов, кельтских преданий и... самых старых, самых глухих врат в иные миры.
  
  - Именно, - подтвердил Гета. - Порт Итий. Оттуда ещё ходят корабли, хоть и редко. Мы можем отправить его с верными людьми. Устроить там... под новой личиной.
  
  - Не с верными людьми, - перебил Тит. Его голос прозвучал твёрдо. - Я сам его отвезу. Я знаю те берега. Знаю, как найти... тех, кто может его укрыть лучше любых крепостей.
  
  Он имел в виду эльфов. Древних стражей тех самых Врат, что были в Британии. Существ, для которых век - как миг, а человек с судьбой целой империи на плечах - всего лишь интересный цветок, за которым стоит поухаживать.
  
  - Эльфы? - я поднял бровь. - Чтоб он рос, изучая музыку сфер и секреты волшебных рощ? Чтоб стал вежливым, мечтательным и абсолютно бесполезным для чего-либо, кроме сочинения сонетов лунному свету? Нет уж. Последний римлянин должен получить римское воспитание. Жестокое, циничное и практичное. Чтобы выжил. Чтобы помнил. Чтобы, если что... мог вернуться.
  
  Я посмотрел на Ромула. Мальчик смотрел на нас, переводил взгляд с одного говорящего на другого, явно не понимая и половины, но чувствуя, что решается его судьба.
  - Ты поедешь в Британию, мальчик, - сказал я ему прямо. - Но не к эльфам. Со мной.
  
  Гета и Тит переглянулись.
  - Гай... - начал Тит. - Ты собираешься...
  - Воспитывать? Возможно. Надзирать? Определённо. - Я усмехнулся. - У меня, как ты заметил, внезапно образовалось куча свободного времени. Римом теперь займётся вот этот усатый германец. Вернее, - я обернулся и пронзил взглядом пустое пространство, где минуту назад стоял Одоакр, будто тот всё ещё мог меня слышать, - попытается им заняться. И только попробуй не навести там порядок к моему приезду, Флавий Одоакр! Я проверю каждую канализационную трубу, каждый мост и каждую налоговую ведомость! Будет хоть один лишний процент на грабеже - найду и вколочу тебе твою же корону так глубоко, что ты будешь крякать золотом!
  
  Гета тихо рассмеялся, сухой, как треск папируса.
  - Успокойся, дядюшка. Он будет править... под моим присмотром. Король Италии - звучит солидно. А я буду его вечным, невыносимым советником. Думаю, у нас найдётся много тем для бесед. Начиная с азов государственного управления и заканчивая... деликатными вопросами престолонаследия. Без крови. Желательно.
  
  План вырисовывался ясный и совершенный в своём безумии. Четверичное разделение:
  
  1. Одоакр - король Италии, марионетка Геты.
  2. Гета - тень за троном, Вечный Регент нового, варварского королевства.
  3. Тит - связной с иными мирами, страж древних знаний и, возможно, наш путь к отступлению.
  4. Я - наставник последнего императора. Хранитель семени.
  
  И он. Ромул.
  Я подошёл к нему, заставил поднять голову.
  - Встань. С сегодняшнего дня ты не Ромул. И не Август. Эти имена слишком тяжёлые. И слишком опасные. Их нужно спрятать. - В голове крутились обрывки старых британских легенд, имена вождей, звучащие на кельтский лад... - Ты будешь... Артур. Да, Артур. Просто и звучно. Будет о чём легенды слагать.
  
  Я обернулся к Титу и Гете.
  - А я... я буду его наставником. Старым мудрецом. Тоже под новым именем. Думаю... Гэндальф! Как тебе такое имя? - я покосился на Тита, ища одобрения этой безумной идее.
  
  Тит вдруг оживился, его лицо озарилось воспоминанием.
  - Мерлин! - выпалил он. - Знавал я одного старого друида ещё когда мы с Береникой только поженились... Чудак, но голова варила. Говорил с камнями, предсказывал по полёту воронов. Местные британцы считали его волшебником. Так и звали - Мирддин. А по-нашему... Мерлин. Давай, ты будешь Мерлином! Идеально подходит для того, кто собирается вырастить... короля.
  
  - Мерлин... - попробовал я имя на вкус. Оно звучало странно, чуждо, но в этой чуждости была сила. Сила нового начала, новой легенды, намеренно создаваемой поверх обломков старой. - Да, сойдёт. Мерлин. Наставник Артура. А ты, - я ткнул пальцем в Гету, - остаёшься здесь, Публий Септимий. Нашим глазом, нашим ухом и бичом для Одоакра.
  - Подожди, - оживился Гета. - А как насчёт мантии? Бороды? Тебе же 28 лет, забыл? Опять же - как без волшебной палки? Без этого народ не поверит. У меня в кладовой где-то завалялся посох какого-то египетского жреца. С набалдашником в виде шакала. Страшненький.
  - Палка - это потом, - отмахнулся я. - Сперва научим его не падать с лошади. А то получится не король, а вечный пациент костоправа.
  - И волшебный меч! - с внезапным энтузиазмом сказал Тит. - Его нужно выковать! Из метеоритного железа! И заточить на... на драконьей чешуе!
  Я и Гета уставились на него.
  - Тит, - сказал Гета с убийственной вежливостью. - Драконы, насколько мне известно, либо вымерли, либо ушли с твоими эльфами. Дракона можно только в имя добавить. Эээ... Артур Дракон... О!!! Артур Пендрагон!! Звучит!!
  А метеоритное железо стоит как выкуп за консула. А у нас бюджет. Бюджет бывшей империи, то есть, дыра в земле и горстка позолоченного мусора. Меч будет обычный. Римский. Старый, проверенный, с зазубринами. И он его сначала будет точить сам. Чтобы ценил.
  - А можно... - тихо пискнул мальчик, которого мы уже мысленно звали Артуром, - ...можно, чтобы у меча было имя?
  Мы снова замолчали, глядя на него. Потом я рассмеялся.
  - Видишь, Гета? Прирождённый правитель. Уже хочет именованную игрушку. Ладно, мальчик. Будет тебе имя. Например... "Расплата". Или "Налоговый сборщик". Или... - меня осенило, - ..."Калибурн". Звучит по-кельтски, а переводится как "Сталь, которая режет всё твёрдое". Поэтично и практично.
  Гета закатил глаза, но в уголке его рта дрогнуло. Тит улыбался, будто мы уже выковали этот меч и выдали его пацану. Мы стояли втроём, глядя на мальчика, которому только что сменили имя, судьбу и всю историю. Ромул Август умер сегодня утром. Родился Артур Пендрагон. Империя пала. Рождался миф, причём рождался с бюджетом, сметой и египетским посохом с шакальей головой.
  
  - Ну что, Мерлин, - хмыкнул Гета, в его голосе прозвучала редкая, почти незнакомая мне нота товарищеской иронии. - Не хочешь старый гладиус? Планируешь выковать ему большой волшебный меч? Спрятать в дубе? Устроить треугольный стол? Для тебя, меня и Тита?
  
  - Сперва научу его держать меч обычный, - буркнул я. - А там видно будет. Но прятать лучше в камне - чтоб хрен кто вытащил. Стол, пожалуй, лучше будет круглый... Да!! Круглый - хорошая идея. Чтобы никто не считал себя главным. Урок, который Рим так и не усвоил.
  
  Я положил руку на плечо мальчика. Он вздрогнул, но не отстранился.
  - Не бойся, Артур. Рим закончился. Но не мир. Мир безразмерен.. Теперь начинается твоя история. А я, как и обещал, прослежу, чтобы она была... достойной легенды.
  
  За окном сгущались сумерки. Не римские, короткие, наполненные криками торговцев и запахом жареных улиток. Длинные, густые, сырые, болотные сумерки. Казалось, страна погружается в них, как в омут. И сумерки эти продлятся вечно...
  Но где-то за морем, на туманном острове, уже ждал другой рассвет. Рассвет, в котором не будет ни цезарей, ни сената, ни вечного города. Но будут драконы, рыцари, волшебники... и призрак Рима, навсегда впечатанный в саму суть острова, в судьбу мальчика по имени Артур и в вечную тоску троих стариков с юными лицами, которые решили написать эпилог одной истории и пролог - другой.
  
  Гета развернулся и пошёл к выходу, его тень длинно потянулась по мрамору.
  - Я пойду составлять для нашего "короля" первый указ. О снижении налогов для... кхм... выживших римских землевладельцев. На один процент. Чтобы не обнаглели.
  
  Тит улыбнулся нам и неслышно растворился в темноте коридора, словно уже возвращаясь в свои лесные сны.
  
  А я остался с мальчиком в пустом тронном зале, где ещё витал призрак империи.
  - Завтра - в путь, Артур. Забудь латынь. Придётся учить британское наречие. И как драться на мечах. И как считать налоги с овечьих стад. Учиться будем много. У нас впереди... лет сто, не меньше. Потом посмотрим.
  
  Последний император Рима, теперь просто мальчик Артур, кивнул. В его глазах, сквозь слёзы и страх, мелькнул крошечный огонёк непонимающего, но жадного любопытства к той невероятной судьбе, что мы для него придумали.
  
  Я вышел из тронного зала, оставив его одного с призраками. В коридоре меня ждал Гета, уже без императорских регалий, с чашей свежей крови в каждой руке.
  - Ну, дядюшка, поздравляю. Из императора-безумца - в волшебники-наставники. Карьерный рост.
  - А ты из регента - в тень варварского короля, - парировал я, забирая у него одну чашу. - Это называется горизонтальное перемещение.
  - Зато стабильное, - он хмыкнул. - Знаешь, что самое смешное? Через тысячу лет они будут рассказывать сказки про короля Артура и волшебника Мерлина. И никто не вспомнит, что всё началось с того, что трое бессмертных в Равенне не знали, куда деть одного плаксивого мальчишку.
  - Они вспомнят Рим, - сказал я, глядя в тёмное окно, за которым начиналась новая, тёмная эра. - Они будут искать его следы в каждом камне, в каждом законе, в каждой дурацкой идее о всеобщем порядке. Он никуда не денется. Он, как мы, обречён на бессмертие. Только ему повезло меньше - ему досталось бессмертие идеи. А нам...
  - Нам досталось бессмертие свидетелей, - закончил Гета. - Что, по-моему, куда хуже. Ну что, Мерлин, выпьем? За новый старый мир.
  - Выпьем, - я осушил чашу. - Но только не за мир. Ну его к Орку! Давай за свободные визовые режимы между измерениями. Хочу в Британии эльфов навестить. А ещё, чтобы там было поменьше дождя. С прошлой поездки настохренел!
  
  P.S.
  Перед тем как покинуть дворец навсегда, я вышел на открытую террасу, что выходила на болота Равенны. Не на Палатин - тот Палатин, мой Палатин, остался далеко, в другом Риме, в другом времени. Эта терраса была жалкой пародией - мокрая, скользкая, пахнущая тиной и гниющими мхами.
  
  Луна, бледная и нерешительная, пробивалась сквозь вечный равеннский туман. Она серебрила не мраморные портики, а покосившиеся деревянные перила и лужи на плитах. Где-то внизу, в трясине, дружно и по+идиотски радостно квакали лягушки. Хор болотной империи.
  
  Я прислонился к сырой колонне. Помнил ли этот дворец что-нибудь достойное? Нет. Он был построен для Гонория - того, кто любил кур больше, чем боялся готов. Он помнил только истерики, запах птичьего помёта и тяжёлые шаги германской стражи. Ни Тиберия, ни Клавдия, ни Гелиогабалова безумия, ни даже призрака Стилихона. Это была не сцена истории, а её уборная, куда вынесли умирать то, что когда-то называлось властью.
  
  "Прощай, дрянь, - прошипел я в сторону постройки, которая даже не заслуживала имени "дворец". - Тебе повезло. Ты не видела величия, поэтому не узнаешь позора. Тебе останется только тихо гнить. Как и всему вокруг".
  
  С террасы донёсся скрип, и на порог вышла... крыса. Крупная, мокрая, с наглыми чёрными глазками-бусинками. Она остановилась, пошевелила усами, оценивающе посмотрела на меня и спокойно прошествовала через всю террасу, исчезнув в другой дыре. Новый хозяин осматривал свои владения.
  
  - Вот и новый монарх, - буркнул я, чувствуя, как даже мою вечную усталость пробивает смех. - Более достойный, чем иные из нас. Править будешь долго и мудро, ваше величество. Главное - не утони и не объешься ядовитой болотной травы.
  
  Крыса, конечно, не ответила. Её империя грязи, воды и разложения только начиналась и была, пожалуй, куда прочнее всех наших. Моя же... моя наконец-то здесь кончалась. Не с фанфарами на Капитолии, а с тихим царапаньем крысиных когтей по мокрому дереву где-то в вонючей Равенне. Ирония была настолько полной, что в ней даже была своя, кривая, болотная красота.
  
  Я развернулся и пошёл прочь. Утром - корабль. Британия. Туман. Мальчик по имени Артур. Новая легенда, которую предстояло слепить из глины, лжи и тоски по тому Риму, которого, кажется, не было никогда.
   КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"