Аннотация: "Толпа - страшная штука. Все изменения в обществе делались толпой, ведомой... лидером. В толпе стирается личность..." С.Маг.
И.В.Алексахин
Я ВИДЕЛ СТАЛИНА
Это было в 1949 или в 1950 году. Всего пять лет прошло после победного окончания Великой Отечественной войны, и слава Сталина была в зените. Для нас - советских студентов того времени это был Бог: Великий , Всемогущий, Думающий обо всех и за всех. Мы ясно сознавали не только то, что Родина спасена от рабства, а полчища немцев-гитлеровцев разгромлены на их земле. На наших глазах разваливалась многовековая система угнетения колониальных народов. На наших глазах возникали страны с новой организацией экономики и политических отношений. И эта новая организация было подобна организации той системы, под знаменами которой мы сражались и победили. Свершения эти, происшедшие на протяжении каких-нибудь пяти лет, приводили к восторженной мысли о том, что великие жертвы народа принесены были не даром, что эти жертвы были необходимы и неизбежны. И Сталину - величайшему Вождю, приведшему страну к Победе, следствием которой явились преобразования во всём мире - отдавали дань восхищённые молодые сердца. Да и не только молодые...
Это было на Первомайской демонстрации в Москве. Собравшись рано утром, мы долго петляли с колонной демонстрантов по улицам и переулкам, пока добрались до Манежной площади. Когда наша колона прошла мимо Александровского сквера, и, повернув на Красную площадь, поравнялась с Историческим музеем, до нас донёсся странный шум. Шум был слышен со стороны Красной площади, и странность его состояла в том, что он шёл какими-то волнами. То - шум, как шум моря, то - тишина.
Затем - снова шум, и снова - тишина. "Сталин на трибуне! Сталин на трибуне!" - пронеслось, прошелестело по рядам. Прошла и другая команда: быть бдительным, не допускать в свои ряды незнакомых, посторонних.
Чем ближе подходили мы к мавзолею Ленина, тем мощнее поднимались волны необычного прерывающегося гула. Они нарастали быстро. Ещё шаг и... вдруг странная нервная волна нахлынула на нас. Дальнейшее помнится отрывками. Вот вихрь возбуждения проносится по рядам и мы - все вместе - кричим, что есть силы, аплодируем поднятыми вверх руками, неистовствуем. И вдруг всё смолкает. Сознание проясняется. Мы проходим в полной тишине несколько шагов. Внезапно снова шквал криков, аплодисментов, самозабвенного неистовства. И опять тишина, спокойствие, ясность ощущений. Ещё не осознавая в чём дело, мы невольно - все вместе - следуем каждому такому общему порыву. Мы не понимаем причины этих нервных взрывов, да это нас и не интересует. Сейчас мы увидим Сталина!
Стала видна трибуна мавзолея. Посредине неё, на шаг впереди других стоял Сталин. Он был небольшого роста - самый маленький из всех. По правую сторону от него стояли члены Политбюро Центрального Комитета КПСС. Они были в штатском, в чёрном. Слева от Сталина замерли военные - маршалы в парадной форме защитного цвета. И гражданские, и военные были расставлены так, что самые высокие из них располагались по краям трибуны. К середине рост уменьшался. Все стояли тесно, плечом к плечу. Но в центре трибуны, между самым маленьким гражданским и самым маленьким военным, был просвет на два-три человека. И посредине этого просвета стоял Сталин. Чуть впереди всех.
Он был в мундире генералиссимуса какого-то малиново-сиреневого цвета, в военной фуражке. Он стоял неподвижно, выпятив вперёд грудь и высоко подняв голову. Руки, немного отведённые назад, напоминали крылья.
Вдруг он поднял руку. Он поднял только кисть правой руки, поднял её на уровень плеча, полураскрытой ладонью к толпе. И площадь взорвалась. Будто кто-то внедрился в людей: восторженный, искренний, неистовый, верящий, готовый на всё. Руки взлетели над головой. Руки всех взлетели над головой. Мы заорали, завопили, зааплодировали. Гром разразился над площадью. Так продолжалось несколько секунд. Потом Сталин резко опустил руку. Рты замкнулись. Рвущий уши шквал криков оборвался. Стало тихо, так тихо, что явственно слышался шорох тысяч подошв по твёрдому покрытию площади. Все шагали в полном молчании, не отрывая глаз от его, казалось, небрежно-спокойной, неподвижной фигуры. Но отшагали не более пяти-шести шагов. Он внезапно снова вскинул руку. И снова шквал самозабвенного неистовства, криков, аплодисментов, потряс площадь. Резкое движение сталинской руки вниз и... опять тишина. Так повторялось и повторялось бесконечное число раз. Этому невозможно было противостоять. Нервный электрический шквал захлёстывал, парализовал сознание. Делал человека частицей чего-то необъятного, необъяснимого, неотвратимого. И это огромное и неотвратимое было восторженным, преданным, было готовым на подвиг, на жертву, на преступление, было готовым на всё!
Мне вдруг показалось, что от пальцев поднятой на уровень плеча ладони Сталина тянутся нити к бушующей на площади толпе. Вот Он опустил руку, и нити ослабли. Люди успокоились, казалось, они были предоставлены сами себе. В полном молчании плотная людская масса, как единое целое, перемещалась по площади. Но молчание это длилось только в течение времени свершения нескольких шагов. Да и взгляды всех молчащих, при этом, были прикованы к небольшой, компактной фигуре генералиссимуса на трибуне мавзолея, стоящей на полшага впереди шеренги остальных... Вот Он взмахнул рукой, дёрнул за нити, и все взорвались. Вырос, точнее, взвился, повинуясь нитям, лес аплодирующих рук. Разверзшиеся уста разразились криками. Гром пронёсся по площади.
И ещё почудилось мне: каким-то самоуверенным озорством, мальчишеством, мощным весельем грузинского тамады на кавказском застолье веяло от центра, к которому сходились нити...
Мы удалялись от трибуны. Я оглянулся два раза. У меня вдруг возникла мысль, точнее, чувство, что я Его больше никогда не увижу. Это было странное, необычное ощущение. Я вспомнил, что точно такое же чувство посетило меня ранее, при расставании с отцом, незадолго до его смерти. Постарался запомнить картину. Он стоял, теперь уже вдали, почти в профиль. Плечи, как крылья, напряжённо отведены назад. Грудь колесом. Голова высоко вздёрнута вверх. Он неподвижен.
Мы шли уже мимо памятника Минину и Пожарскому, оставляя и памятник, и храм Василия Блаженного по правую руку. Позади гремели, пульсируя, волны оваций... И снова я понял, почувствовал, что больше Его не увижу никогда. Так и случилось. Года через три Сталин умер. На похороны его я не ходил, хотя и был в то время в Москве. Всеобщему, дикому психозу самоуничтожения верноподданных у гроба пророка не подвергся.
Не подвергся. Потому, что пророк уже умер. А что было при его жизни?! Даже Черчиль, под руководством которого наша союзница Великобритания, вступив в войну с Германией на два года раньше нас, выиграла эту войну, потеряв в 200 раз меньше (!) людей, чем мы, даже Черчиль не мог удержаться и вставал, когда Сталин входил в зал заседаний в Тегеране. Что же вы хотите от советских студентов?
Он умер, и что-то изменилось, хотя тысячи людей, съезжаясь со всех концов Советского Союза, ещё рвались к его гробу. Мне удалось перехватить и остановить жену, которая, будучи беременной, бежала, с единственным стремлением, присоединиться к агонизирующей толпе, увидеть Его прах, поклониться Его праху. Сам я, как-то отрешенно, со стороны наблюдал за происходящим, потому и остался цел. Пока. Говорю "пока", поскольку знаю, как это бывает, видел, как это случается. В то время полагал, что всегда успею увидеть лик мёртвого вождя. Думал, что, когда всё уляжется, успокоится, схожу в мавзолей. Ведь, его набальзамированное тело, так же, как и набальзамированное тело Ленина, будет вечно лежать в мавзолее. Не тут то было. Через три года это тело было вынесено из мавзолея и захоронено рядом с ним.