Аннотация: Страшная история в духе господина Лавкрафта, приключившаяся с неким англичанином.
Причиной, наверное, всех главных несчастий в моей жизни являлся мой кузен Джо Мэлвин. Этот поистине неудачной судьбы человек имел удивительную способность притягивать неприятности. Причем, они случались со всеми людьми, которые его окружали, а чаще остальных - с ним самим. Десятки раз он чуть не попадал под поезд, сотни раз - под лошадь, бесчисленное множество раз резался всевозможными предметами. А окружающим его объектам приходилось даже хуже. Вспомнить хотя бы беднягу Джима Тэтчера, к которому мой кузен зашел погостить, - лишь только нога гостя переступила порог, как труба у Джима на кухне по неизвестной причине лопнула, и весь первый этаж дома залило водой. Долго еще потом Джим проклинал моего кузена, возясь с мебелью и коврами у себя в жилище. Случались вещи и похуже. Не буду сейчас рассказывать о том, как бесчисленное множество раз он втягивал меня во всевозможные передряги, ведь все они мелки и ничтожны на фоне того кошмара, который по его вине приключился со мной пару лет назад. Именно об этом кошмаре я и хотел вам рассказать.
В ту ночь я, как никогда раньше, ощутил всю хрупкость своего бытия в этом, казалось бы, привычном для меня мире, лишенного тайн и былого величия. Перед моими глазами совсем на короткое время распахнулась завеса, скрывающая истинный облик доселе неизвестного ни мне, ни вам безжалостного зла. Бедняге Джо Мэлвину пришлось еще хуже... Будь я тысячу раз уверен в том, что по-другому и не могло быть, но лучше бы я так никогда и не увидел того, что с ним теперь произошло. Ведь это послужило последней каплей сумасшествия, безвозвратно поглотившего мой разум. Оно заставляет меня просыпаться в холодном поту и заново повторять слоги едва произносимой молитвы - бесконечное число раз, пока сон вновь не ублажит моё больное сознание. А в перерывах между этими безумными рифмами я громко проклинаю культ Эрлу, отвратительнейший из всех культов, когда-либо существовавших во Вселенной. Разрази меня гром за то, что я так безрассудно сжег все бумаги моего кузена. Теперь я безнадежно пытаюсь вспомнить фразы тех молитв, и, не имея другой надежды на спасение, продолжаю их повторять сотни раз за день, наивно пытаясь угадать давно забытые слова.
***
Весной 1929 года после внезапной кончины сразу обоих моих родителей я со своей семьей решил, наконец, покинуть столь ненавистный мне Лондон и перебраться в более тихое и уединенное местечко. Этому способствовало и настояние нашего семейного врача, который в начале года обследовал моего сына Артура и подтвердил у него наличие наследственной миопатии, встречавшейся в нашем роду так же у моего прадеда. В связи с прогрессирующей мышечной дистрофией и, как следствие, слабостью костей Артуру запрещено было посещать школу и вообще выходить из дому. О поправке не могла идти и речь - лечения, как такового, вовсе не было, но все же, врач порекомендовал нам переехать в более безопасное место, нежели Лондон, и немедленно приступить к лечебной физкультуре.
Это не могло быть отложено на долгое время, тем более для меня, столь любящего отца, и я, выпросив в издательстве двухмесячный отпуск, вместе с женой и сыном отправился в деревушку Мэдфилд, лежащую немного севернее Абердина.
Местечко это находится в чаше холмов, скрывающих его от остального шумного мира. Никогда ранее не ощущал я столь величественную тишину, окутавшую здешние края. Многочисленные канавы и каменистая рельефность требовали осторожности при ходьбе. В километре от деревни, вдоль реки, изгибаясь между крутыми холмами, поросшими хвойным лесом, стелется темная проселочная дорога, ведущая на запад к Олфорду. Тут дважды в день проезжал автобус из Абердина и обратно. От нее мы направились по заросшей редкой травой и мхом тропе, змеившейся у подножий крутых холмов, на юг и вскоре были уже на месте.Сама деревня представляла собой несколько двухэтажных домиков неизвестной мне архитектуры и тем более не характерной для здешних краев, выстроившихся амфитеатром вокруг развалин старой готической церкви, за которой в лесу расположилось кладбище. В самом его центре я успел разглядеть пару причудливых статуй, на короткое время приковавших к себе мой взгляд.
Пройдя вглубь деревушки, любому бы из вас сразу бросился в глаза протеснившийся между двумя рядами сараев, небольшой особняк из темно-красного кирпича, выглядевший очень величественно на фоне остальных домиков, даже не смотря на его ветхие и обшарпанные стены. Весьма необычную особенность придавала дому окружающая растительность, - в буквальном смысле заросли, скрывающие жилище от окружающего мира. Меня очень поразила кора этих деревьев, совершенно не свойственная здешнему климату. Дело в том, что она была не шершавей, а наоборот - чрезвычайно гладкой. Листва еще не распустилась, и голые силуэты деревьев с их кривыми, переплетающимися ветвями, моментально оживляли в памяти характерную картину из какой-нибудь страшной сказки.
На крыльце у самой двери дома, опираясь на стену, стоял мужчина в длинном осеннем плаще, небрежно опустив свои массивные руки в карманы. Этого человека я легко мог узнать по такой, характерной для него, позе, - его не с кем ни спутаешь. Это был Джо Мэлвин. Именно здесь последние пару лет и проживал мой кузен. Завидев нас вдали, он медленно спустился по ступеням вниз и приготовился встречать нас с распростертыми объятьями, всем своим видом выражая нескончаемую радость нашему приезду. Но при первом же взгляде на него я уловил ту болезненность или даже мертвенность в его облике, что долго меня потом смущала и настораживала, витая в моих воспоминаниях. Все-таки, за прошедшие два года, с тех пор, как я его видел в последний раз, он заметно изменился: сильно похудел, побледнел, не по возрасту постарел, а на его тридцатилетней голове поседел волос. Надо ли упоминать о том, что он был закутан в шарф, и время от времени чихал? Да так громко и неестественно, что если бы не его внешний вид, то запросто можно было бы подумать, что он имитирует простуду.
Но это все мелочи, по сравнению с другим - было в нем еще что-то такое, чего нельзя объяснить никаким языком, но можно было почувствовать при взгляде: он будто бы стал другим человеком, вобрал в себя образ чего-то мрачного и ужасного. Даже его манеры с первых их проявлений выражали что-то необъяснимо отталкивающее. Все это неумело скрывалось за его улыбкой и любезностями. Я бросил быстрый взгляд на Маргарет, но она, казалось, не заметила больших перемен в моем кузене. Что ж, все эти настораживающие подозрения могли быть вызваны моей усталостью после утомительной дороги.
Мы зашли в дом и прошлись по уютному коридору до лестницы, ведущей наверх к спальням. Нам с женой любезно была предоставлена просторная комната напротив лестницы, а Артуру досталась соседняя мансардная комнатушка, очень тесная и темная, в единственное окно которой упиралась толстая и уродливая ветвь одного из тех страшных деревьев, вконец обезображивая и без того неприятный вид комнаты. Однако, судя по выражению лица, Артур был доволен доставшейся ему коморкой, что можно объяснить постоянным его проживанием то с дедушкой и бабушкой, то со мной и Маргарет. Глядя на его приподнятое настроение, мое лицо тоже предалось улыбке.
После быстрого ланча, в котором Джо Мэлвин составил нам компанию, мы, не торопясь, принялись распаковывать вещи, а мой кузен, попрощавшись с нами до завтрашнего утра, отправился в город. На мое предложение ненадолго задержаться он ответил отказом, ссылаясь на скорые дела, которые ждут его в Абердине. Конечно же, он не успел поделиться с нами всеми новостями за трапезой, тем более что и времени на это вовсе не хватило - ели мы после поездки с большим аппетитом, но уверил меня, что вернется с восходом солнца, и пообещал завтра же отпраздновать мой приезд, как это подобает настоящим шотландским традициям - сам он считал себя полноправным шотландцем, несмотря на то, что родился и вырос вместе со мной на южном побережье.
Вечером я прогуливался по вымощенной черным камнем улочке вдоль однообразных серых домов, каменные стены которых украшали глубокие трещины. Возникало ощущение, будто поселение подвергалось легкому землетрясению. Невольно я сторонился этих зданий, соблюдая максимальное расстояние между ними - такой ветхий и неустойчивый вид они из себя представляли. Это, во всяком случае, не мешало мне поразмышлять немного - мысли мои блуждали вокруг задуманного мною романа, который я намерен был закончить в этом отдаленном от цивилизации местечке. Он, к слову, также послужил причиной моей поездки в эти края. Вокруг стояла неописуемая благоговейная тишина, нарушаемая лишь моим дыханием - даже птиц не было слышно. Грозные и вместе с тем необычайно прекрасные ели замерли подобно часовым, охраняющим неприкосновенность этого забытого всеми уголка Земли. Такая атмосфера, несомненно, положительно влияла на мои раздумья, и образ романа постепенно возникал сам собой: в голове моментально и внезапно рождались прекрасные эпитеты, строки и целые предложения обретающего свою форму сюжета. Я даже искренне пожалел, что не захватил блокнот с карандашом.
Постепенно ход мыслей поменял направление, и теперь я стал думать уже о семье, о кузене и об этой деревне. Любопытным был тот факт, что я так и не увидел здесь ни одного жителя, хотя их присутствие косвенно наблюдалось: были вывешены какие-то тряпки, клумбы пестрели удивительной красоты цветами. А вот свет в окнах почему-то не наблюдался, несмотря на то, что спустились сумерки, а так же не было видно дыма из труб. Это все несколько смутило меня и я, как бы ни пытался, не смог найти объяснения.
Совсем близко, между стенами домов, промелькнули развалины церкви. Тут же я припомнил статуи, увиденные мною давеча. Меня тогда поразила какая-то неестественность в их формах, они лишь отчасти напоминали человеческие фигуры. В облике их я успел разглядеть заметную особенность, даже скорее метаморфозу, как будто бы скульптор того времени возводил их в современных традициях авангардного искусства. Но что же это была за особенность, приковавшая тогда мой взгляд?
Мне вдруг нестерпимо захотелось лицезреть эти фигуры как можно скорее. Опомнившись, я остановился и приподнял голову. В этот момент мне стало не по себе. Злой рок ли окутал меня, или же это была та невинная и необъяснимая случайность, способная вмиг пошатнуть мировоззрение самого укоренившегося материалиста, но то, что я перед собой наблюдал, повергло меня в неописуемый ужас. Я, черт подери, стоял на том самом кладбище в лесу, а перед глазами в семи футах от меня возвышались две каменные фигуры, отражая неведомо откуда падающий свет. У меня окаменели ноги, а через секунду я в ужасе отпрянул и упал на рыхлую землю могилы. Нет, должно быть это всего лишь тревожный сон после долгой поездки. Я смотрел на фигуры и медленно, вцепившись руками в надгробие, приходил в себя.
Что же меня так напугало в тот вечер? Позже я размышлял об этом наедине, многое анализировал, но так и не смог сопоставить всё в одну логическую цепочку. Меня уже не приводил в ужас вид людей, вросших в землю многочисленными толстыми корнями, ветвящимися из колен, и руки которых сужались и изгибались и, обволакивая головы, стремились вверх, образуя причудливую крону. Именно такую картину довелось мне увидеть в облике статуй в ту зловещую ночь. Я также закрываю глаза на необычайное наличие слабого света, покрывающего отвратительные силуэты при отсутствии луны и какого-либо другого источника света. Я готов списать это явление на физическую особенность материала (к сожалению, я с детства не силен в естественных науках, поэтому затрудняюсь определить, какой конкретно камень послужил материалом этих отвратительных монументов). Дело в другом: человеческие кости, которые я заметил не сразу, были разбросаны едва ли не по всему кладбищу. Когда я, приподнявшись, огляделся, то обнаружил, что их сотни, возможно даже тысячи. Я не стал уходить дальше в лес, чтобы увидеть предел этим бесчисленным грудам костей, но куда бы я не взглянул - везде лежали они, мерзкие, почерневшие и пожелтевшие человеческие кости, им не было конца. Тут покоилось, по меньшей мере, три поколения деревни - что же тогда находилось в могилах? Мне не хотелось ни о чем думать, кроме того, что все это мне просто сниться.
В тот безумный вечер по дороге домой мне встретились двое обитателей деревни. Они были странно одеты и о чем-то горячо спорили на едва понятном мне диалекте, да так увлеченно, что и не сразу заметили меня. Поравнявшись с ними, я остановился, дабы разглядеть их получше. Внезапно они увидели меня и замолкли, опустив взгляд. В наступившей тишине я услышал тихое бормотание каких-то непонятных мне слов, будто бы с уст незнакомцев возносилась молитва. И, судя по их позам и поведению, она читалась никому иному, как мне. Все громче и четче произносились слова, и все меньше понимания происходящего оставалось в моей голове. Я попятился назад, даже не посчитав уместным попрощаться.
В абсолютном хаосе мыслей, я возвратился наконец к Маргарет и Артуру. В довершении ко всему оказалось, что в доме нет ни единой лампы, и как назло мы ничего с собой не привезли из осветительных приборов. В охватившей меня усталости я свалился на кровать и моментально заснул.
***
Утром, ожидая возвращения моего кузена, мы с Маргарет организовали поиски осветительных приборов. Они привели меня в подвал, где находилось много различного и бесполезного хлама. Весь пол был усыпан старыми газетами и пожелтевшими листами, вырванных из книг и журналов. Через стену напротив лестницы пробивались толстые корни многолетнего дерева, растущего возле самого дома с задней стороны. Некоторые из них были обрублены, другие же, более тонкие и мохнатые, напротив далеко высовывались из под щелей стены и походили на паучьи лапы. Несколько шкафов и две огромные полки с книгами, принадлежавшими, по-видимому, предыдущим хозяевам, стояли вдоль боковых стен помещения. Джо Мэлвин, насколько мне известно, всю сознательную жизнь занимался плотническим делом, и ни одной книги, поди, так и не прочел. Однако избавляться от них, судя по всему, не захотел.
Мои глаза вскоре приспособились к темноте, и я уже свободно передвигался по подвалу, проверяя шкафы и полки. Как ни странно, ничего найти так и не удалось. Это привело меня в бешенство. К тому же наступил полдень, а Джо Мэлвин так и не появлялся. Я присел передохнуть, и мой блуждающий взгляд случайно набрел на аккуратно связанную стопочку листов, брошенную почти в самый угол комнаты. Подобрав ее и бегло взглянув на содержимое, я моментально узнал подчерк своего кузена. По всей видимости, это был его дневник, который велся им с самого приезда в деревню.
В следующие минуты меня охватывали противоречивые чувства на протяжении чтения записей Джо Мэлвина. Во-первых, я понял, что глубоко ошибся, окрестив своего кузена книгофобом: едва ли не каждый лист пестрел цитатами из произведений различных авторов. Имелось несколько заметок и эссе, написанных его рукой, по которым можно судить о далеко не поверхностном знании автором предмета. Стоит ли упоминать о многочисленных газетных вырезках, прикрепленных к записям и прокомментированных моим кузеном? Но что не поддается никакому вразумительному объяснению, так это тематика записей и газетных статей. Всё написанное тем или иным образом связанно с деревьями. Выращивание, уход, биологическое строение и еще много разнообразной информации. Да и к тому же литература, на которую ссылался мой кузен, вызывала в моей памяти самые оккультные и зловещие мысли - чего стоит, хотя бы, ужасный Некрономикон безумного араба Абдула Альхазреда, или памфлет "О недостоверности и тщетности наук" Корнеллия Агриппы Неттесгеймского.
Вот некоторые важные заметки, которые мне удалось запомнить (разумеется, мною они представлены не дословно, поскольку орфография и способ выражения речи автора оставляли желать лучшего):
"19 мая 1927 года. Необычайно странными выдались эти дни, проведенные мною в деревне. Поселенцы здесь крайне чудны и неразговорчивы, отчего-то меня побаиваются и обходят стороной. Не работается. С каждым днем пропадает всякое желание трудиться. Моментально наступает сонливость, а нередко чувствуются боли в сухожилиях, как только я прикасаюсь к молотку или ножовке. Наверное, старею.
...
4 июля 1927 года. Прошлой ночью наблюдал нечто, с трудом поддающееся восприятию здорового человека. Меня разбудила шумная процессия, обходившая мой дом и воспевающая молитвы на неведомом мне наречии. Я дрожал всем телом, наблюдая безумные лица под моим окном, и ежеминутно крестился. А когда они постепенно замолкли и удалились, я, отыскав в себе мужество, пробрался вслед за ними на кладбище, которое в ту ночь озарялось слабым светом. Никогда, до самой смерти не забуду я то, что они там вытворяли. Эти безбожные, ненормальные фанатики в приступе чудовищного сумасшествия самым жестоким образом убили четырех человек. Они разрубали несчастных на части и раскидывали по сторонам, а потом вновь громко запели непонятные молитвы и преклоняли головы к деревьям. Поведение их по отношению к деревьям показалось мне чересчур странным. Складывалось ощущение, что они почитают их, как святых мучеников. С трудом я мог выносить это зрелище. В ушах звенел зловещий и невыносимый шум, на меня нахлынула волна ужаса. Моя голова закружилась и я потерял сознание, но то что я увидел в последние секунды... Статуи внезапно запылали ослепительным сиянием, а деревья, они словно... О, небеса... Впрочем, мне наверняка это всё померещилось.
...
30 июля 1927 года. В течение предыдущей недели мною были проведены поиски всевозможной информации, так или иначе касающейся явления поклонения дереву. Я перечитал множество книг и статей, навещал библиотеки в Абердине, Эдинбурге и даже в Лондоне.
Небольшую схожесть с творящимся в этом месте имел культ Тро, зародившийся в Западной Африке. Чего стоит, например, почитание страшных деревьев и принесение им в жертву домашнего скота во время дождя или засухи. Вероятно, здешний культ (жители именуют его Эрлу) имел непосредственные зачатки из религии Тро, однако во многом от нее отличался. Ведь жертвой здесь служит человек. Сходство подтверждает и тот факт, что в деревне Мэдфилд в прошлом веке поселился некий археолог Джеймс Миллер, долгое время занимавшийся раскопками на западном побережье Африки.
P.S. Черт побери, почему с каждым днем все чувствительнее ощущается слабость в моем организме, как только я покидаю деревню!? На этот раз у меня закружилась голова прямо посреди Пикадилли. Я был весь бледен, мое сердце еле билось и казалось, что я буквально засыхаю. О том, чтобы навестить двоюродного брата не могло быть и речи - я как можно скорее отправился в Мэдфилд".
Спустя месяц в дневнике появляется новая запись. Мне, как искушенному каллиграфу, бросилась в глаза существенная перемена в подчерке: если до этого буквы наносились мелко, аккуратно и экономично, то теперь они приобрели левый наклон, а заглавные буквы причудливо выскакивали из строки. Листы красовались многочисленными исправлениями и кляксами от чернил, и создавалось впечатление резкого вырисовывания отдельных слов, что может говорить об отстраненности и неуравновешенности автора. Собственно, содержимое записи все объясняло:
"2 сентября 1927 года. Мои самые худшие подозрения оправдались. Сегодня утром я навестил библиотеку города Квинтон, что в ущелье Пенинских гор, в ста милях от Эдинбурга. Совершенно случайным образом я наткнулся на биографию Джеймса Миллера, как в последствие оказалось - родившегося в Квинтоне и умершего в этом городе несколько лет назад.
Как и большинство необходимых мне книг, я ее попросту стащил. И уже дома, прочитав ее от начала до конца, я осознал весь ужас происходящего вокруг. Дело обстояло даже не в детальнейшем разборе двух его экспедиций в Африканский континент, где он наткнулся на культ Эрлу и описал его во всех омерзительных подробностях. Они, безусловно, были ужасающи, однако многое из этого я уже успел увидеть воочию.
Важным для меня в биографии Миллера было другое. А именно - его пребывание здесь, в Мэдфилде. Этому недолгому периоду его жизни, в книге уделялось лишь две страницы. Но как раз они меня и потрясли больше всего. Как я и подозревал - полвека назад Джеймс Миллер поселился как раз в этом чертовом доме, где я сейчас нахожусь. Более того, здесь он со своими коллегами Мартином Бергсберри из Оксфорда и его юным ассистентом, американцем Фрэнком Х. Пибоди из Мискатонинского универстиета Аркхема, провели странный эксперимент, о котором в книге почти ничего не упоминается, кроме того, что он по каким-то причинам посчитался неудачным и был заброшен. Вскоре после этого Миллер покинул Мэдфилд, отправившись в очередную, третью экспедицию к берегам Африки(о ее подробностях не было уже никакой информации), на этот раз - самую затяжную: он вернулся в родной Квинтон уже умирающим стариком. По рассказам коллег и знакомых, его ежеминутно тянуло туда, в дебри африканских лесов, где, по его словам, он оставил самое дорогое, что когда-либо имел в своей жизни. Он скончался с улыбкой на лице, до последнего вздоха восхваляя "великий и непреходящий Эрлу".
Последующие страницы были исписаны разнообразными заметками о деревьях в науке и искусстве. Многие страницы содержали неумелые зарисовки, причем в основном - невесть чего. Другие были исписаны размышлениями, начиная от философских гипотез и кончая откровенной ахинеей, которая могла быть вызвана фантазией разве что только самого хронического пациента Бедлама. Каково же тяжело мне было осознавать, что это все было написано рукой моего кузена. Все его рассуждения сводились к философии касательно роли дерева в мире. Промелькнули упоминания о дереве Эдемского сада и, в большей степени, о древе Заккум, еде грешников, произрастающем в пылающей преисподнее. Отмечалось неоднократное наблюдение того, что согласно некоторым культурам и религиям, дерево является посредником между низшим и высшим мирами и символизирует дорогу, по которой молитвы и душа могут вознестись к небу.
Некоторые народы отождествляли дерево с породителем огня. Но культ Эрлу не имел с этим ничего общего - напротив, огонь здесь воспринимался только как вредитель дерева. Джо Мэлвин описывал так же и свою неприязнь к огню, развитую у него за время проживания в Мэдфилде. При последней попытке развести огонь моего кузена, по его словам, охватила неописуемая боль, ощущаемая всеми рецепторами тела. Далее попытки больше не предпринимались, и не столько из страха перед этой страшной болью, сколько по собственному подсознательному нежеланию видеть огонь. Наверное, это и могло объяснить отсутствие всякого освещения в деревне.
Из биографии Миллера, а так же из некоторой древней оккультной литературы, которую Джо Мэлвин смог раздобыть за все это время, была почерпнута информация о культе Эрлу и выписаны многие молитвы и законы, сделанные на языке этого культа. Джо Мэлвин понимал, что не в состоянии выучить довольно сложный язык, но был уверен, что именно в этих строках кроется ключ к снятию проклятия, поработившего его душу и тело. Все пессимистичнее, по мере приближения к концу, становятся записи моего кузена, а самая последняя, сделанная четыре дня назад, предстала своеобразным подытоживанием всего происходящего, или даже некрологом - некрологом Джо Мэлвина, чья смерть, по его убеждению, наступила в день проклятого приезда в этот ужасный дом. И в этот же день, в этом же теле родилось что-то другое, совершенно отдаленное человеческому образу.
"20 апреля 1929 года. Все закончиться совсем скоро. Да, каждые десять лет они проводят самый важный и самый грандиозный обряд. Именно тогда произнесутся последние, главные молитвы. Этому предшествуют жертвы - каждый год до сотни человек. Я уже привык периодически слышать предсмертные вопли по ночам на кладбище - я даже научился засыпать под эти невыносимые звуки. Безумные и одержимые фанатики приезжают сюда со всего света, чтобы буквально через несколько дней дать себя зарезать на кладбище во имя своего великого идола. Как ни странно, я вскоре осознал, что сам и являюсь этим идолом. Я - центр всего культа.
Мне становиться невыносимо страшно, когда я начинаю представлять, что со мной случиться, произнеси они молитвы своего самого главного обряда. Мой безудержный страх пытается подавить мое сознание, убедить его, что все это только догадки. Однако я давно уже понял, что готов к последнему шагу. Потому что за все время своего пребывания здесь я смог осознать, во что превращаюсь. Моя растущая привязанность к дому, мое нежелание трудиться и вообще что-либо делать, - все это в итоге приведет к одному - в один прекрасный миг я совершенно замру на одном месте и в одной позе. И останусь таким навечно. И я нисколько в этом не сомневаюсь, потому что моя кожа уже невероятно тверда и время от времени выделяет липкую жидкость, которая медленно растекается по моему телу.
Последняя надежда - нить, за которую я мог бы ухватиться в это невыносимое время - появилась сегодня утром. Я получил письмо от брата, в котором он известил меня о своем намерении приехать сюда с семьей. Сие известие наполнило меня всего радостью. Безграничной, сладкой, заслуженной. Я даже стал несколько оживленнее, будто совершив прыжок назад на уклонном пути в преисподнюю.
Несомненно, сами небеса послали мне эту надежду. Надежду, что энергия этого проклятого места, намертво приковавшая меня здесь, ослабнет и захватит новых поселенцев. Если это случится, то я смогу вырваться из нее... И клянусь, я не задержусь здесь ни на долю секунды. Уверен, они обвинят меня в трусости, предательстве и бесчеловечности, если узнают, на что я их обрек. И возможно они будут правы, однако я давно уже не человек - и, наверное, имею полное право на такой поступок. Это мое единственное спасение и я воспользуюсь им, во что бы то ни стало, потому как мое спасение - это смерть. Пусть я истощусь до неузнаваемости, пусть я засохну или загнию до смерти, пусть это произойдет со мной как можно скорее - в противном случае меня ожидает вечная участь еще одного ветвящегося творения ненасытного культа. Великий и непреходящий Эрлу, умоляю, смилуйся надо мной и пошли мне смерть".
Когда я закончил чтение, солнце уже скрывалось за лесным горизонтом, и темнота вновь окутывала деревню. Все это время я, не замечая ничего вокруг, со всей внимательностью и интересом изучал записи моего кузена и, как ни странно, моя вера в то, чем были заполнены страницы сего проклятого дневника, неуклонно росла. Да и буквально через пару минут мне пришлось лично убедиться в истинности всего написанного.
Сверху донесся возглас Маргарет - она обнаружила, что мы все-таки привезли с собой свечу и коробок спичек. Услышав это, я замер в ужасе. Именно тогда мне и пришлось задуматься всерьез: а что, если все, о чем писал Джо Мэлвин,- наичистейшая правда? Осознавая то, что я, интеллигентный и ученый человек, попросту не способен сейчас воспринимать своего кузена всерьез, я с ужасом наблюдал, как мой скептицизм, тем не менее, понемногу ослаблялся и уступал место какому-то неведомому боязненному ощущению. Два противоречивых чувства - здравый смысл и страх перед сверхъестественным - боролись во мне чуть более секунды. Я так и не смог ничего толком для себя определить и во все ноги помчался по лестнице в комнату. Спотыкаясь и тяжело дыша, я достиг двери, под которой так зловеще вырисовывалась полоска света. Распахнув ее, я ворвался в комнату и замер, не смея сделать и шагу дальше. Изумленные глаза Маргарет уставились на меня, она пятилась назад к столу, на котором уединенно горела свеча. Не знаю почему, но она действовала на меня отпугивающе - зловещая, необычайно яркая, грозно смотрящая на меня из темноты. Я пытался сделать шаг вперед, но ноги отказывались подчиняться моей воле.
- Погаси! Немедленно! - произнес я таким испуганным голосом, что сам себя невольно испугался, - затуши эту чертову свечу, Маргарет.
Но она замерла, совершенно не понимая, что все это значит, и с изумлением продолжала на меня смотреть. А я смотрел на огонь, и сердце мое стучало все сильнее и оглушительнее. С каждым ударом я чувствовал неведомо откуда нарастающую боль. К своему ужасу я понял, что не сумею выдержать взгляда на огонь. За окном раздались голоса жителей, окружающих мой дом со всех сторон, и их молитвы звучали все громче и громче, и невыносимая боль, охватившая все мое тело, нарастала вместе с этими звуками. Я прижался к стене и в следующий миг свалился на пол без чувств.
***
С того момента и по сей день мне постоянно сняться сны. Всегда удивительные и загадочные, они уносят меня в дебри тропических лесов, и там я наблюдаю кровавые ритуалы диких племен и сам принимаю в них участие. В другой раз мы припадаем к большому и старому дереву, одиноко возвышающемуся посреди сухой саванны, и в приступе безумия возносим ему хвалы и песни. Но чаще других я вижу сон, где в полумраке все той же саванны, я стою, глядя вверх на кишащее звездами южное небо, и не могу пошевелиться. Вокруг меня исполняют дикие танцы, бьют в барабаны, громко произносят оккультные молитвы, и я их всех понимаю, и мне все это безумно нравиться. Я их не вижу, но чувствую. С каждым разом мне хочется остаться здесь еще подольше. Мне хочется бесконечно смотреть на звезды, которые будто бы тянут меня к себе. Они и в правду приближаются, а я приближаюсь к ним. Музыка и шум племени становятся все тише и вскоре пропадают где-то далеко внизу. Наступает блаженное ощущение покоя.
Все последующее время я безудержно работал над рукописями моего кузена и всеми многочисленными книгами, хранящимися в подвале дома. Приоритетной моей целью было осуществить задуманное Джо Мэлвином - осилить язык культа. Ведь именно в нем кроется для меня и для всех нас спасение. Я прекрасно осознавал, что времени у меня в обрез, однако все-таки приступил к работе, ибо другого выхода попросту не наблюдал. Разумеется, о своем задуманном романе я и вовсе забыл, но вот листы и печатная машинка мне очень пригодились. И мой усердный труд принес свои плоды: спустя месяц я уже с уверенностью мог заявить, что понимаю смысл большей части текстов, однако все же с трудом перевожу их на английский язык.
Что касается моей семьи, то все происходящее здесь повлияло на каждого ее члена по-разному. Артур, помогая мне в работе, ознакомился с литературой и был убежден в наличии сверхъестественных сил, иначе как можно объяснить то, что он буквально сам собой исцелился за время пребывания в этом доме. Кости и мышцы невероятно окрепли, исчезли все признаки болезни. Такое медицинское "чудо" не предвещало ничего хорошего. Маргарет же, напротив, закрывала на все это глаза и отказывалась верить в существование, а тем более - в могущество культа. Однако я все-таки сумел ее убедить не пользоваться огнем и быть внимательной и осторожной ко всему, что, так или иначе, касается деревьев.
Дни мелькали один за другим, неумолимо быстро, приближая нас к роковому часу. Если б я только мог предсказать точную дату ритуала... Возможно это принесло бы облегчение, а возможно и ошеломило бы ничтожностью отведенного мне срока. В любом случае неопределенность всегда страшнее, а именно она все это время продолжала меня терзать.
Я работал с утра до ночи, не покладая рук, лишь несколько часов уделяя сну. Ночью меня одолевал страх - с трудом удавалось мне засыпать, а просыпаясь поутру, обнаруживал в себе новые силы, но с каждым утром энергия моих сил становилась все слабее. Вскоре я начал осознавать, что невидимый дух ослабляет мою волю, и я устаю все быстрее и быстрее. Боль наступала при одной мысли открыть книгу, и я прилагал все большие усилия для преодоления боли. Это сделало меня несдержанным и злым по отношению к моей семье. Моя любовь к сыну и жене, разумеется, ни сколько не угасла. Я готов был сделать все, чтобы спасти их от неминуемого зла, ворвавшегося в нашу жизнь. Однако я должен признать, что сила, с которой культ пожирал мою душу, обладала чудовищным потенциалом и непреклонно росла, стремясь вытеснить собою абсолютно все. К величайшему сожалению, я должен был смириться с неимоверное величием культа и признать свое бессилие по отношению к нему - это дало резкое ускорение и без того необратимым переменам во мне. Маргарет не смогла этого выдержать и покинула Мэдфилд. Мы с Артуром остались одни.
Дальше все произошло необычайно стремительно. Однажды вечером я внезапно ощутил витающую в воздухе опасность, проникся неведомо откуда нахлынувшим смятением, подобно зверю, почуявшему приближение стихийного бедствия. Солнце еще не успело покинуть небосвод, как вдруг, внезапно стало резко темнеть. Поднимался ветер, и, судя по всему, приближалась гроза. Я выглянул через окно и поднял глаза на небо. Небывалой черноты тучи сгущались над деревней со всех сторон. Доносящийся отовсюду шум деревьев, терзаемых порывами ветра, походил на стон мучеников. И, что самое страшное, я вновь услышал столь ненавистный мне звук: к дому медленным шагом приближались культисты. Время пришло.
Мы с Артуром лихорадочно принялись перебирать весь материал, переведенный мною за это время. К ужасу своему я осознал, что не могу в панике разобраться в записях. Более того, в переведенном мною материале почти не было нужных для произношения стихов. К тому же я так и не смог толком определить требующиеся для произношения строки. Положение наше было катастрофическим. Сердце бешено колотилось, а сознание рисовало кошмарную картину безысходности. Все же, поборов на некоторое время смятение, мы, схватив бумаги, помчались в подвал, где хранился весь остальной материал. Оставалось надеяться только на чудо.
Послышались раскаты грома. Ветер перерастал в чудовищной силы ураган, который принялся яростно осаждать Мэдфилд. Было слышно, как ломаются сучья деревьев возле дома. Но четче всего доносились до моих ушей голоса безумных культистов, окруживших дом и воспевающих свой великий Эрлу. Уже находясь в подвале, я на какое-то время замер и попытался вслушаться в эти фразы. Мне казалось, я полностью способен их понять. Они принимали в моих мыслях образы и, я готов вам в этом поклясться, были мне понятны на подсознательном уровне. Внезапно я, как будто почувствовав, что мне теперь нужно, принялся яростно перебирать бумаги, и, после непродолжительного рыскания по полкам, отыскал среди всех книг дневник моего кузена. Именно здесь и была записана та самая спасительная молитва, о которой я, как назло, запамятовал в самое неподходящее время.
Я принялся нараспев произносить молитву, стараясь подражать культистам в правильном произношении и даже соблюдая при этом немыслимую, походящую на стоны мучеников, интонацию. Стих был весьма объемным, и я очень торопился, стараясь прочесть его как можно быстрее и при этом не ошибившись в произношении. Как только я произнес первые слова, меня парализовал вновь подступивший страх. О, как он был невыносим в те минуты! Primus in orbe deos fecit timor. Небо затрещало немыслимыми звукаи, и ураган яростно ломал деревья. Я слышал как несколько деревьев были с ужасающей силой вырваны из земли. И тут я ощутил, а затем и увидел, что мои ноги и туловище, принялись обволакивать торчащие из под досок корни. Уродливые и мокрые, они, извиваясь, скользили по моему телу. Я тщетно пытался освободиться, но они смертельной хваткой прижали меня к стене, продолжая обволакивать. Мне оставалось лишь отчаянно выкрикивать спасительные слова молитвы, и при этом я судорожно предвкушал совсем скорую и неминуемую гибель.
Меня спас Артур - к моей неописуемой радости, он выхватил дневник из моих рук и продолжил чтение молитвы. Должен признаться у него это получалось вполне неплохо. Он пятился назад, к лестнице, а взгляд его был направлен на страницу дневника в его руках. Он не спускал с нее глаз, боясь ошибиться в прочтении, и, разумеется, он не увидел, как множество ужасных отростков тянулись к его ногам из под кипы бумаг. Только когда они обхватили мертвой хваткой его голени, он их, наконец, заметил и в ужасе выронил из рук листы. Еще не успели они упасть, как острые и массивные корни, стремительно отовсюду высовываясь, сметая в стороны книжные полки, вмиг пронзили его тело и скрыли под собой. В моих глазах потемнело, я никак не мог поверить в то, что случилось. Этот удар стал решающим для меня - мое тело было уже свободно, а я все еще стоял у стены, в полном изумлении наблюдая чудовищную расправу над собственным сыном.
Кое-как собравшись с мыслями, я выкарабкался из дома. Мне тут же ударил в лицо холодный ливень. Кругом стояла непроглядная тьма, а ужасной силы ветер заглушил собой все остальные звуки. Я сделал несколько шагов вперед, с трудом пытаясь сохранить равновесие. Ноги поднимались с большим трудом, я всем телом ощущал начавшееся перевоплощение. И первым его проявлением, как ни странно, оказалась потеря силы воли. Порыв ветра столкнул меня - и я свалился на крыльцо, таким своеобразным жестом припав на колени перед могуществом культа.
Я был уже совсем близок к концу своего существования в человеческом облике. Именно тогда я вновь ощутил, теперь уже наяву, то блаженное состояние из моих снов - это был процесс умирания моего разума. Я не просто терял сознание, погружаясь в объятия Морфия, - я чувствовал, что теряю его навсегда. Постепенно перестали ощущаться холод и шум ветра. Все вокруг, казалось, стремилось к тишине и спокойствию, а перед глазами стояло звездное небо - все было точно таким же, как и в моих снах. Звездное небо будто бы призывало меня подняться к нему и смеялось над бессмысленными попытками сопротивляться, над моим непониманием того, как ничтожна моя жизнь по сравнению с той, что меня ожидает уже совсем скоро...
И тут, внезапно, все оборвалось ослепительной вспышкой молнии. Я будто бы очнулся от многолетней комы и вновь возвратился в совершенно забытый мною мир. То, что я успел разглядеть в свете молнии, повергло меня в немыслимый ужас: деревья вокруг дома были... Кошмарно подвижными... Они судорожно и неестественно извивались, словно пытались вырываться из земли. Своими резкими и стремительными движениями эти деревья походили на морских созданий. Стволы были подобны чудовищным щупальцам осьминога, ищущим себе добычу. Казалось, их души пытались покинуть столь ненавистную им древесную оболочку. Нет, это были не деревья... Внутри, глубоко под корой и в самом деле теснились человеческие души!
Этот неописуемый страх вернул меня к жизни и придал решительности и воли. Осознавая непродолжительность моего нового заряда сил, я лихорадочно принялся перебирать в голове всевозможные попытки спасения от настигающей меня кошмарной бездны. Подобно звезде, готовящейся к взрыву сверхновой, где внутренние процессы происходят с наибольшей интенсивностью, мой мозг сейчас работал как никогда раньше. И я вспомнил про спички. Когда я отнял у Маргарет коробок, я положил его в карман моих брюк - и сейчас он находился именно там. Огромных усилий, моральных и физических, стоило мне зажечь спичку и бросить ее к двери на ковер. Затем - вторую, третью, четвертую... Пламя моментально охватило весь дом, и я отполз подальше, продолжая, не обращая внимания на нестерпимую боль, зажигать и бросать по сторонам спички. Везде, куда бы они ни падали, моментально воспламенялись трава, сломанные ветви, сучья и даже земля. Через минуту полыхало все вокруг, но я уже этого не видел. Последнее, что довелось увидеть моим глазам - это исказившиеся от ужаса лица культистов, пытающихся в панике остановить огонь. Они, как и все остальное в этом проклятом месте, моментально загорались от прикосновения к огню, словно были измазаны в керосине. Огонь быль ослепительно ярок и обладал настолько необычайной цветовой гаммой, что с трудом я сейчас могу объяснить, что именно за цвет видели мои глаза. Потом огненное зарево вокруг меня постепенно исчезло, и все снова погрузилось в тишину и мрак. И вновь во тьме, одна за другой, засияли бесчисленные звезды, но уже не было в них того притягательного блаженства. Вместо него было только глубокое отвращение, и желание поскорее покинуть этот однообразный и невыносимый сон.
***
Каким-то чудом я смог уцелеть в том аду, - остаться абсолютно невредимым. Возможно, это произошло потому, что я уже не являлся частью культа - сумел вырваться из его цепких лап, - именно по этой причине, как мне кажется, я и остался жив. Когда я очнулся, вокруг не было ничего. Только пепел и зола. Весь Мэдфилд был стерт с лица Земли, и не осталось почти никаких признаков его существования. Каждый дом, каждый житель, каждая травинка, - все здесь было пропитано энергией той злобной и беспощадной религии, всецело поглотившей материю и разум в этом проклятом месте. Теперь ничего этого уже не осталось.
Кто знает, прекратил ли существование культ Эрлу? Неужели я, собственными руками, смог уничтожить великое и древнее зло, которое питали своими душами сотни тысяч его приверженцев? Сомневаюсь, ибо происходящие со мной перемены навевают совершенно противоположные мысли. Я думаю, что энергия, дух культа остались жить во мне. Мое здоровье резко ухудшилось, я начал медленно засыхать - как будто растение, вырванное из пригодной для него почвы и брошенное умирать на истоптанную дорогу. Много ли еще на свете таких, как я - умирающих в бессилии от того, что им пришлось убедиться в существовании ужасного и беспощадного зла? А как много душ, скормленных беспощадному Эрлу, и как много тех, кто не сможет уже никогда умереть? Бедняга Джо Мэлвин, не сбылись твои мечты о человеческой смерти. До последнего своего вздоха ты был пропитан страхом перед тем, что тебя ожидало - твой страх-то тебя и сгубил. Чертовски прав был старик Петроний, произнося свое знаменитое изречение: "Primus in orbe deos fecit timor".
Когда я покидал Мэдфилд, автобус с пассажирами снизил скорость, чтобы объехать огромное ветвистое дерево, выросшее посреди проселочной дороги и сильно мешающее движению транспорта в этом месте. Старый беззубый водитель, усердно поворачивая рулевое колесо, недовольно ворчал и готов был поклясться, что еще вчера на этом месте лежала ровная гладкая дорога. Вокруг ствола была разбросана чья-то одежда, а на большом суку повис длинный осенний плащ.