Аннотация: Текст является компиляцией из работ В.В. Малявина и предназначен для комментария игры "Цветок Алмазного Совершенства" ее участником. И всем любопытным :) Тем кто ленится или не может по каким то причинам ознакомиться с оригинальными текстами В.В. Малявина.
ИГРА.
(по материалам В. В. Малявина)
"Мудрый не отличается от обыкновенных людей в том, что ест, думает и разговаривает. А в том, что мудрый не ест, не думает и не говорит, он отличается от обычных людей" (даосский трактат "Гуань Инь-цзы", VIII в.).
Если подыскивать понятие, способное определить сущность символического, непознаваемого в своей универсальности действия, "действия без действия", следовало бы остановиться на понятии игры. Примечательно, что в древнекитайском языке слово "игра" (ю) обозначало всякое действие или искусство. У даосов игра есть органическое свойство мудрости, непременное условие испытываемой мудрым "небесной радости". Игра предполагает отстраненность от мотивов и целей совершаемых действий и, следовательно, требует от играющего полного спокойствия духа. Более того, у игры свои законы: чем больше играющий отделяет себя от своей роли, тем более он покоен, тем более он способен погрузиться в сокровенные глубины своей души и почувствовать себя свободным от всяких ролей, и, следовательно, ...способным быть кем угодно! Игра - источник самой чистой и безмятежной радости духа. И не в последнюю очередь потому, что в игре, как известно каждому, мы можем быть более искренними, чем в так называемой "реальной жизни". Пафос игры неожиданно обнажает условность любых норм поведения и, более того, предвзятость наших представлений о самих себе.
Вот некоторые результаты игрового отношения к действительности:
-
Во-первых, для мудрого игра интересна не просто как чистое действие случая, то есть не азартом, а напротив, как школа успокоения и умиротворения духа и, следовательно, духовного совершенствования.
-
Во-вторых, это означает, что тот, кто играет всерьез и воистину, способен быть господином этой жизни. Китайцы любили сравнивать жизнь с кукольным представлением, где мудрый человек умеет быть кукловодом (или, по крайней мере, не куклой), а глупцу достается роль куклы.
-
В-третьих, презумпция игрового характера бытия оправдывает чисто объективистский подход к жизни с его отвлеченностью от чувственных переживаний, трезвым расчетом, равнодушием к бытовой морали.
Задумываясь над значением игры в человеческой жизни, мы легко придем к выводу, что игра отличается от "серьезного" поведения не содержанием и даже не способом действия, а только нашим отношением к действительности. Она есть в своем роде радикальный способ совмещения нашего внутреннего мира с "объективной действительностью", при котором одно не подменяет другого. Так сон не отрицает явь, явь не отрицает сон, но одно немыслимо и невозможно без другого. Одно, скорее, служит скрытой причиной другого.... И потому игра, в сущности, принадлежит виртуальному пространству, в котором мы способны предвосхищать события, созерцать вещи в момент их рождения. В китайских романах полководцы часто меряются силами, лишь демонстрируя свое знание законов построения войск или применения стратегем (или игры в вэй-ци/го): чтобы победить, им нет нужды устраивать настоящее сражение многотысячных армий. Мудрому, чтобы увидеть истину, достаточно одного смутного намека....
Игра снимает раскол мира на субъект и объект, превращая его в бескрайнее поле взаимодействия сил, где все связано со всем, где мое я - мое истинное я - вмещает в себя весь мир и обретает способность сердцем чувствовать
И горний ангелов полет,
И гад морских подземный ход,
И дольней лозы прозябанье...
Игра предполагает необыкновенную чувствительность: умение со-пере-живать со всем сущим и одновременно сознавать пределы существования. В игре нет никакой идеи, налагаемой на мир. Она требует "жить моментом", неисчерпаемым разнообразием жизненных мгновений и, значит, жить воистину, избегая зависимости от умственных абстракций. Тирании абстракций - неизбежности словесной - китайцы противопоставляли молчаливое доверие к потоку жизни, каждое мгновение ставящему нас перед бездной "тысячи превращений, десяти тысяч перемен".
Быть мудрым по-китайски - это значит уметь делать все вовремя, без остатка переносить себя в целокупное движение жизни и тем самым, как ни странно, не выдавать своего присутствия, быть "некоронованным повелителем" мира, "драконом, сокрытым в облаках", "дремлющим драконом".
Чтобы жить чистой текучестью жизни, не требуется знаний. Здесь потребно только доверие к жизни и, следовательно, безыскусность и целомудрие духа. Это доверие заявляет о себе в свойственном китайцам необыкновенном внимании к природе вещей, к малейшим нюансам жизненного опыта, в их умении довольствоваться малым и находить радость в, казалось бы, несущественных мелочах жизни. Короче, миссия человека как "самого духовного существа в мире" (традиционное определение человека в Китае) состоит в том, чтобы предоставить сущему в мире быть тем, что оно есть: истинным господином жизни способен стать лишь тот, кто не командует жизнью, не пытается привести ее в соответствие со своими частными представлениями. Все просто: чтобы стать господином жизни, нужно просто позволить жизни быть...
И поскольку китайцы инстинктивно презирают абстракции, они готовы пользоваться ими весьма произвольно и даже цинично в качестве фиктивного обоснования своих действий или прикрытия своих истинных замыслов.
Ключевым понятием китайской мысли является "случай", который в жизни мудрого оказывается неизменной судьбой; всеобъятная "сила ситуации", которая без видимого воздействия направляет движение всего мира; "сокровенный импульс" жизни, определяющий изнутри природу каждой вещи. Пресловутые "китайские церемонии" были всего лишь способом виртуально-игровой коммуникации, подразумеваемой стратегемным подходом к жизни. Все на что мог надеяться гениальный человек в Китае, - это "счастливый случай", позволяющий претворить свою судьбу, реализовать себя без остатка.
"Случай представляется нам лишь раз в день, в месяц, в год, в десять лет, в сто лет, - писал в XVII веке ученый Тан Чжэнь. - Вот почему нужно быть готовым не упустить его. Даже если этот случай откроется за едой [это при китайском-то отношении к еде! - С. К.], нужно тотчас бросить свои палочки и выбежать из-за стола. Ибо может статься, что, когда мы закончим трапезу, случай уже ускользнет от нас... Случай - это встреча человека со своей судьбой, и мгновение, в которое решается, быть победе или поражению..."
В китайской традиции реальность - это не субстанция, не идея, не статичный космос, но "бездна превращений", чистая текучесть Хаоса без начала и конца, без идеи и формы и в конце концов - сам момент сообщительности, "хаотически-смутного" смещения всего и вся. В китайской картине мира всякая вещь ценна лишь ее соотнесенностью с чем-то другим. Притом в этом моменте сообщительности уже нет ни этой вещи, ни "другого". Психологически пребывание в этом состоянии соответствует погружение в стихию летучих грез, полной безмятежности и свободе духа (отсюда, несомненно, восприимчивость китайцев к действию такого галлюциногена, как опиум).
Мир бодрствующегосердца по-китайски есть пространство сообщительности разных "жизненных миров", преемственность в переменах и, стало быть, сокровенная преемственность. Постижение реальности соответствует здесь открытию присутствия "вечно Другого", которое по определению предшествует всем нашим мыслям и чувствам. Отсюда совершенно искреннее преклонение китайцев перед "древностью", то есть тем, что предшествовало нашей жизни. Человек для китайцев никогда не есть индивид (то есть "неделимый"), некая внутренне однородная и уникальная личность. Он всегда дан как иерархическая структура - сцепление "предшествующего" и "последующего", отца и сына, учителя и ученика, знающего и незнающего и т. д.