Этого старичка Станислав Геродотович наблюдал часто. Можно сказать -- постоянно. Каждый день, направляясь на работу, он видел его в окне третьего этажа дома номер двадцать восемь по улице Героев Труда. И каждый вечер, возвращаясь с работы, он, что характерно, наблюдал его в том же самом окне.
Старичок сидел, обычно, опираясь локтем на подоконник и задумчиво поглядывая на прохожих, коих на улице Героев Труда в любое время дня мало не бывает. Часто этот странный человек развлекался тем, что запускал на улицу бумажные самолётики. Забава вполне себе безобидная, но город от неё чище не становился, поэтому подобное развлечение слегка Станислава Геродотовича коробило.
Он бы и дальше относился к чудачеству пожилого гражданина как к периодической мелкой неприятности, если бы однажды запущенный самолётик не клюнул его своим острым бумажным носиком в щёку.
Настроение у Станислава Геродотовича в тот раз не сложилось. Рабочий день выдался тяжёлым, студенты были как-то уныло нелюбопытны, больные -- вязко раздражительны, а главврач придирался больше чем обычно и не по делу. В пакете, после магазина, болтались только коробка молока да коляска кровяной колбасы, а лето клонилось к осени. В общем, происшествие стало последней каплей, переполнившей чашу судьбы.
Станислав Геродотович порывисто поднял самолётик и сердито задрал голову. Из окна ему довольно улыбнулось лицо дедушки -- вот у него-то, кажется, настроение было замечательным несоответственно совершённому деянию.
Станислав Геродотович уже хотел было смять изделие и тут же высказать самодеятельному авиаконструктору всё, что о нём думает, но заметил, что беспилотный летательный аппарат несёт на себе какое-то послание.
"Заходите, поболтаем", - прочитал Станислав Геродотович на крыле самолёта, рядом с неброско нарисованной красной звездой. И на другом крыле: "Кв. N12".
Ну что ж... Очень кстати.
Если бы это воздушное судно несло на своих крылах призыв о помощи ("Помогите! Меня захватили в заложники!" или "Пожалуйста, вызовите скорую!"), Станислав Геродотович понял бы и простил и немедленно отправился бы на помощь. Но панибратского "Заходите, поболтаем"... Ну уж нет!
Он бросил самолётик в урну и быстро поднялся по лестнице тихого, пропахшего пылью и жареным луком, подъезда, попутно подбирая слова и аргументы, коими намеревался пригвоздить не по возрасту хулиганистого дедушку.
В кнопку звонка он вложил всю свою решимость, так что электрическая канарейка долго не могла успокоиться и оглашала прихожую заполошными трелями.
- Оставьте птицу в покое и входите, - услышал он голос старичка. - Дверь не заперта.
Голос был высокий, с добродушной скрипучестью.
В прихожей и в единственной комнате густо пахло валерианой, одинокой старостью и тишиной. Старичок сидел, как и ожидалось, у окна, за столом, и радостно смотрел навстречу гостю.
- Вот и славно, - сказал он, жестом приглашая Станислава Геродотовича проходить и садиться.
Был он на вид очень старенький, сухонький, с мелкими и какими-то неразборчивыми чертами лица. И только глаза его постреливали молодым и острым взглядом из-под седых тонких бровей.
- Что же это вы, милейший, - начал Станислав Геродотович прямо из прихожей и не последовав приглашению. - Что же это вы себе позволяете!
- Ой, да чего только себе, любимому, не позволишь, - улыбнулся хозяин. - Да вы пройдите, сядьте. Можете не разуваться, если за носки беспокоитесь.
Станислав Геродотович опешил и даже задумался на несколько мгновений: беспокоится ли он за свои носки. По всему выходило, что носки у него свежие, без дырок, вроде. И пол в комнате хоть, видно, и давно уже был крашен, однако -- чист.
Он небрежно сбросил туфли, повесил на крючок свой пакет, проследовал в комнату, и уселся напротив хозяина.
- Я по поводу... - начал было он, но дедушка, видимо, имел неприятную привычку перебивать и не давать собеседнику высказать накопившееся.
- Вот и вы -- по-поводу, - быстро вставил он.
Станислав Геродотович, сбитый с мысли, только и сказал:
- А вы бы не давали повода-то, любезный!
- Буду давать, - с детским упрямством произнёс дедушка и поджал губы: "Вот так!", дескать.
В наступившей короткой тишине опешивший от столь неожиданного поворота беседы Станислав Геродотович услышал вдруг тихое жужжание, как будто где-то в комнате, за спиной хозяина, или на кухне расположился улей. Десятка четыре, по первой прикидке, пчёл невидимо вились в воздухе над незримыми цветами. Станислав Геродотович даже головой повертел и поёжился. Дедушка, между тем, сидел как ни в чём не бывало.
- Кхм... - произнёс Станислав Геродотович. И потом: - Кхм... Вы ничего не слышите?
- Нет, - повёл головой старичок. - А что?
- Жужжит у вас что-то.
- Это у вас жужжит, - улыбнулся хозяин. И добавил бесцеремонно: - В голове.
- То есть... - повторно опешил Станислав Геродотович. - Это почему вы так решили? У меня, знаете ли, нервы в порядке. И голова тоже.
- Да ваша голова и не виновата, - отозвался дедушка. - Это обычный такой эффект. Просто я, видите ли, марсианин.
"Ах, вот оно что! - подумал Станислав Геродотович. - В данном случае мы имеем дело с психически нездоровым человеком".
Привычка даже мысленно, наедине с собственной головой, говорить "мы" и "в данном случае" выработалась у Станислава Геродотовича в процессе курирования интернов. Если бы вы, дожив до тридцати восьми лет, чуть не каждый божий день экскурсировали по больнице студентов, заводили их в палаты и, демонстрируя больных, повторяли из раза в раз: "Здесь мы видим интересный случай аппендицита..." или "В данном случае мы имеем дело с острым циститом...", то не исключено, что и у вас появилась бы подобная привычка.
"Надо быть осторожным, постараться не волновать больного", - подумал Станислав Геродотович далее, а вслух сказал:
- Марсианин... Ага... Очень интересно. И давно?
- Э-э... - замялся дедушка, - лет эдак... Вы точный отрезок времени хотите знать?
- Да в общем-то, точность не принципиальна, - пожал плечами Станислав Геродотович. - Можно и приблизительно.
- А, ну тогда -- довольно давно, - с облегчением вздохнул этот странный человечек.
- Как интересно!
- Память у меня уже не та, - посетовал дедушка.
- Понимаю, - кивнул Станислав Геродотович. - А разве на Марсе таки есть жизнь?
- А куда ж ей деться-то, - пожал плечами старичок. - А вы, наверное, думаете, что я -- того? - лукаво прищурился он, немного подумав, и сделал жест у виска, будто провожал Станислава Геродотовича в плаванье.
- Честно говоря... - начал было подшефный Эскулапа, но остановился, вовремя осознав, что признание может таки взволновать больного. И быстро нашёлся с продолжением фразы: - Честно говоря, я о вас пока ничего конкретного не думаю.
- То-то и оно! - с неожиданной горячностью произнёс этот странный гражданин. - То-то и оно, что не думаете!
- Прежде, чем мы вступим в какую-либо полемику, - осторожно сказал Станислав Геродотович, - позвольте поинтересоваться вашим именем-отчеством. А то неудобно как-то.
- Гм... - дедушка, кажется, был выбит из колеи этим простым вопросом. - Сегодня меня зовут... - он возвёл очи горе, - дай бог памяти... Глеб Родионович, да.
"Странный он какой, - мысленно проворчал доктор. - А ведь с виду совсем здоровый человек".
- Так ли уж важна фамилия? - сказал он вслух.
- Совсем не важна, - радостно согласился Глеб Родионович. - Это я так, для проформы спросил. Хотите чаю?
- Я, собственно, не за тем, - припомнил Станислав Геродотович цель своего посещения. - Я поговорить с вами хотел.
- Вот за чайком и поговорим, - отрезал дедушка и...
Этого Станислав Геродотович никак не ожидал. Он тут же забыл и цель своего посещения и серьёзный настрой.
Дедушка не встал. Он вдруг и быстро отдалился от стола, не меняя своего положения. Как сидел так и отодвинулся, словно стол и дедушка вдруг превратились в магниты и оказались друг к другу одинаковыми полюсами.
Потом, развернувшись и всё так же не меняя положения, он двинулся на кухню. Только теперь, когда стол уже не скрывал хозяина, Станислав Геродотович увидел, что дедушка сидит в инвалидной коляске.
Желание разговаривать с Глебом Родионовичем на серьёзную тему его несерьёзного поведения и загрязнения городской среды сразу пропало. Станислав Геродотович, несмотря на всю свою серьёзность, был человеком добрым и чутким. Он моментально представил себе каждодневную жизнь дедушки: его одиночество, недостаток общения, невозможность устроить себе вылазку в парк Космонавтов, и много чего ещё. Теперь, с новой точки зрения, самолётики совсем не выглядели хулигански-издевательскими, а приобрели оттенок печальный и душещипательный. А ведь мало того, у человека ещё и с головой не всё ладно. От одиночества, наверное.
"Ай-яй-яй... - сказал себе Станислав Геродотович. - И что ж теперь делать?.. Ай-яй-яй, знаете ли..."
- Может быть, вам помочь? - крикнул он в кухню.
- Нет-нет, не беспокойтесь, - был ответ.
Пораздумав, Станислав Геродотович решил, что попьёт с хозяином чайку и уйдёт. Ничего, конечно, ни про самолётики, ни про захламление улиц говорить он не станет.
Отшумел в кухне чайник, отзвенела посуда; Глеб Родионович вернулся, держа на коленях небольшой поднос с чашками и коробкой чая, а в руках -- вазочку с печеньем. Потом сделал ещё один заезд на кухню и возвратился с пыхтящим чайником.
Хозяин сам начал разговор на отставленную Станиславом Геродотовичем тему.
- Я видел, мой ястреб обошёлся слегка невежливо с вашим лицом... - робко сказал дедушка после первого надкуса рассыпчатого сахарного печенья, когда они снова сидели друг напротив друга за дымящимися чашками.
- Пустяки, - отозвался гость. И, не сдержавшись: - Меня, собственно, больше обеспокоило захламление наших и без того не очень чистых улиц.
- Понимаю, - стыдливо опустил глаза Глеб Родионович. - И сто раз уже говорил себе... Но поделать с собой ничего не могу. Я, с позволения сказать, марсианин.
- Я уже понял, да, - кивнул Станислав Геродотович. - Но это же не повод: не имеет никакого значения ваша принадлежность к той или иной расе, планете, или... как там её... тентуре, спирали и антитентуре. У себя на Марсе вы, небось, не пускаете из окна самолётики.
- Да только этим и занимался! - запальчиво возразил Глеб Родионович. - А про, как вы изволили выразиться, тентуру и про "не имеет значения"... В нашем случае -- имеет. Я ведь, знаете, на Земле не один.
- Вот как, - Станислав Геродотович взглянул на него с любопытством.
"Похоже на случай раздвоения личности, - подумал он. - Забавно, забавно..."
- И сколько же вас? - поинтересовался он.
- Меня много, - неопределённо ответил "марсианин". - В смысле -- нас.
- Ах-ха-а-а... - Станислав Геродотович даже наклонился к дедушке, впиваясь взглядом в его лицо. И быстро спросил: - Сколько?
Он и сам не знал, зачем ему нужно это вымышленное число вымышленных марсиан.
- Э-э... Постойте... Так-так-так... - забормотал Глеб Родионович, задумчиво вращая глазами. - В прошлом месяце одиннадцать тысяч... Плюс... Кхм... Память-то у меня, знаете ли... Вычтем ушедших... плюс в седьмом квартале... минус... та-ак... Получается...
Он остановился и растерянно взглянул на собеседника.
- Вам, простите, точную цифирь?
- Нет-нет, - махнул рукой Станислав Геродотович, - не играет. Можно весьма приблизительно.
- Ага... - облегчённо вздохнул дедушка. - Ну, тогда что-то порядка двух миллиардов восьмисот миллионов человек. - И тут же поправился: - То есть, марсиан.
"Значит, у больного... как это получается... раздвамиллиардавосемьсотмиллионивание личности. Так?.. Какой интересный случай! Надо будет обязательно позвонить Цесаренке".
Цесаренко был главврачом городской психиатрической больницы номер два. Станислав Геродотович знал его со студенческих времён -- учились в одном институте. Тарас Владленович Цесаренко любил повторять, что "Лучше уж, альмаматерь вашу, быть главврачом в психушке, чем мальчиком на побегушках в общей терапии". Это когда друзья-коллеги подшучивали над его специализацией.
- И что же вы делаете на матушке Земле? - поинтересовался Станислав Геродотович.
- Пускаю самолётики из бумаги, - улыбнулся Глеб Родионович. - Вот, знаете ли, натурально сижу и пускаю самолётики. Вы не поверите, это удивительно: самолётик просто летит, да, просто летит, летит, кружит, опускается и наконец падает на землю. Божественно! Восхитительное зрелище!
"Ну вот, - подумал Станислав Геродотович, - нате вам: симптоматика во всей красе. Цветёт, надо сказать, и пахнет. Цесаренко, ау! С тебя причитается".
- Я, изволите видеть, пенсионер, - продолжал меж тем Глеб Родионович. - Марсианского значения. Вот и балую себя маленькими тихими радостями. Бумажные самолётики, они, знаете, поразительно иное значение приобретают в моём положении - на склоне, так сказать, лет, - старичок бросил взгляд за окно, - в эпоху стекла и камня. А мне, знаете, нравится. Определённо нравится здесь, на Земле, вот поди ж ты... Теперь пытаюсь вступить в контакт с землянами от лица марсианской цивилизации. Но пока всё как-то неудачно выходит. Вы, собственно, первый представитель инопланетного разума, коего мне удалось залучить.
- А зачем это вам?
Глеб Родионович призадумался на минуту.
- Для сохранения баланса, - сказал он.
- Не понимаю, простите, - поднял брови доктор.
- Ну, видите ли, - принялся объяснять дедушка, - для того, чтобы сохранялся баланс между теми, кто там и теми, кто здесь. Вот я - принял гражданство Земли, увеличив число землян на единицу. Соответственно, кто-то должен восстановить равновесие, став марсианином.
- Ага! - произнёс Станислав Геродотович. А про себя подумал: "Кудряво-то как всё у него в голове!"
А в следующий момент, сопоставив слова хозяина: "Это что же мы имеем?.. Это, выходит, гражданин марсианин завербовать меня хочет, что ли? По обмену, так сказать..."
А дедушка молча поизучал его лицо, отпил чайку и продолжал:
- Равновесие, гармония -- это очень важно. Одна вселенная не должна перевесить, перетянуть другую. Чтобы не случилось катастрофы, поглощения одного мира другим.
- Понимаю, - кивнул Станислав Геродотович. - Это как если Луна вдруг выросла бы в десятки раз, да? И притянула Землю, да?
- Что-то вроде, - улыбнулся дедушка.
Наступило недолгое молчание. Станислав Геродотович перебирал варианты, как бы ему повежливей и побыстрей уйти. Печенье было вкусное, беседа - где-то даже интересной, но всё же как-то...
- Пора говорить начистоту, - нерешительно крякнув, перебил его мысли Глеб Родионович. - Не угодно ли вам стать гражданином Марса?
"Ну вот, - подумал Станислав Геродотович, - к чему всё и шло".
- Я, конечно, готов предоставить своё бренное тело науке, - отозвался он, подыскивая пути сгладить углы отказа, - но-о... но вот так, чтобы... кхм... отправить его в другой мир... Извините, но...
- Понимаю, понимаю, - заторопился Глеб Родионович. - Да вы не тушуйтесь, Станислав Геродотович, дело-то не простое, я же разумею. Ну, не готовы и не готовы, ничего страшного. Только вы, кажется, не очень понимаете. Ваше тело нам без надобности, оно при вас и останется.
- Душу хотите? - пошутил доктор и улыбнулся, смягчая.
Дедушка улыбнулся тоже, давая понять, что шутку понял и не обижается.
- И душа ваша бессмертная будет при вас. Что здесь, что - там. Просто перед вами откроется дверь иного мира, войдя в который, вы не перестанете быть собой, ничего не потеряете и, скажу я вам, можете даже не сразу заметить перемены в своей жизни. И дверь эта никогда не закроется. Захотите -- вернётесь на Землю-матушку, захотите -- совершите турне по Марсу. Советую, кстати, в первую очередь побывать на Игуасу. Преизрядно любопытное и необычное зрелище, доложу я вам.
- На Игуасу, - как эхо повторил Станислав Геродотович. - Это, кажется...
- Водопады. В Южной Америке.
- В Южной, - кивнул доктор. - Америке.
- Да-с. Удивительное зрелище.
- То есть я правильно понимаю, что согласившись на эту аван... на ваше предложение, я стану марсианином?
- Вы совершенно правильно понимаете, - кивнул Глеб Родионович, не заметив пересловицы.
- Кхм... И побываю на красной планете.
- И увидите, что она совсем не красная!
- И там будет Южная Америка.
- Обязательно будет. Самая что ни есть Южная.
- Да?.. Интересно, интересно... И при этом я не перестану быть землянином?
- Своеобразный такой случай двойного гражданства, - хехекнул старичок. - Вложенные миры -- презабавная штука, чудо природы!.. Или шутка, хе-хе.
- Оч-чень интересно! - выдохнул Станислав Геродотович, поражаясь фантазии старого чудака. И добавил зачем-то: - Всегда мечтал побывать на Марсе.
- Так торопитесь же, молодой человек! - живо отозвался Глеб Родионович. - Мечты должны сбываться вовремя. А то, знаете ли, мечта, которая сбылась слишком поздно, никакого послевкусия, кроме разочарования, не оставляет.
- Это вы правы, пожалуй, - немного подумав, согласился Станислав Геродотович. - К сожалению, понимаешь это слишком поздно.
- Да. А вы представьте: настанет однажды день, когда вы уже не захотите чего-то очень важного... Улыбнуться. Поцеловать женщину. Вспомнить свою давнюю мечту... Вы её забыли уже и даже вспоминать не хотите, а она вдруг -- раз и сбылась! Это ли не трагедия будет для вас обоих!
- Да, да, вы правы, - повторил Станислав Геродотович, приходя в философически созерцательное настроение.
- Ну что, согласны?
- Согласен, - произнёс доктор, будто против собственной воли и совершенно неожиданно для самого себя. Будто кто-то дёргал за ниточки, к которым были привязаны его суховатые, не привычные ко всякой ерунде вроде улыбок и поцелуев, губы.
- Идёмте, - деловито бросил старичок, сразу посерьёзнев лицом. Он отъехал от стола, направляясь в кухню. Станислав Геродотович сомнамбулически поднялся и последовал за ним.
- Обязан спросить вас ещё раз, - серьёзно произнёс дедушка, усадив гостя на табурет, строго беря его за руку. - Вы точно согласны?
- Да чего уж там, согласен, - отозвался Станислав Геродотович, вспоминая, что засиделся уже у странного марсианина, что пора домой, ужинать и хотя бы немного почитать диссертацию Робеева о хирургическом лечении дуоденальных язв, вместо того, чтобы вести пустопорожние разговоры и заниматься разными глупостями.
Глеб Родионович достал из кухонного стола какой-то приборчик -- сероватую коробочку, мерно подмигивающую тишине зелёным глазком-индикатором над чёрной кнопкой.
- Ну-с, готовы? - заглянул он Станиславу Геродотовичу в глаза. - Не бойтесь: ни боли, ни каких-то других неприятных ощущений не будет.
- Готов, - отвечал доктор и невольно улыбнулся комичности ситуации: в какие игры он играет! Серьёзный одинокий человек, хирург с именем, почётный доктор ме...
- Ну что ж, - перебил Глеб Родионович его мысли. - В таком разе - на Марс!
И нажал кнопку. Зелёный индикатор замигал красным. Свет в кухне вдруг разом погас.
"Ну и зачем я согласился?" - подумал Станислав Геродотович, в последний момент ощутив запоздалое щекотное волнение и дрожь в пальцах.
Но было уже поздно.
Да, было уже поздно. На улице заметно похолодало. Темнело. Накрапывал скользкий и почти бесшумный дождик, пахло мокрой листвой и скорой осенью.
"Как быстро пролетело время!" - подумал Станислав Геродотович и вжикнул молнией ветровки перед самым носом у поднявшегося недоброго ветра-сибиряка. Тот ещё поелозил по куртке, ища зазор, в который можно было бы проникнуть, но ветровка сидела на Станиславе Геродотовиче как вторая кожа. Тогда сибиряк обиженно дунул в лицо, бросил в щёки пригоршню дождевых капель и умчался за поворот -- озорничать с мусором и смущать лужи. Всё было совершенно как на Земле.
"Наверное, что-то у дедушки не заладилось, - с улыбкой подумал Станислав Геродотович. - Ну и слава богу! Ну его, Марс этот; нас и тут неплохо кормят. Мне, вон, ещё грыжу у Дёмушкина удалять. Соломин, опять же, с его камнями..."
"Да и вообще, - обратился он к себе в следующую минуту строго, - неужели ты и правда поверил во всю эту чепуху психически нездорового гражданина?"
Впрочем, чепуха-то чепуха, однако была во всём некая странность. Последние минуты пребывания в доме у непонятного старичка Глеба Родионовича волшебным образом стёрлись из памяти. Как ни старался Станислав Геродотович, а не мог припомнить, как и в какой момент оказался на улице. В сознании всплывали лишь неряшливые обрывки воспоминаний, в которые и верилось-то с трудом: кухня, серебристый приборчик в руках старика, гудение сотен пчёл над самой головой, свет, который вдруг погас в самый решительный момент... В общем, бред какой-то и ничего определённого. Этакий пробел образовался в памяти. А может быть, и в жизни?
Ему вдруг отчётливо явилось лицо Глеба Родионовича -- прямо в воздухе. Старичок лукаво улыбнулся и рек: "Пробел, говорите?.. А какой самый насыщенный информацией знак в тексте, позвольте спросить?.. Про-бел! Молчание. Тишина-с, хе-хе".
Станислав Геродотович вздрогнул от невозможной ясности галлюцинации.
"Хм... Впору самому показаться Цесаренке", - проворчал он про себя, направляясь к трамвайной остановке -- идти пешком по такой погоде совсем не хотелось.
У Станислава Геродотовича была одна тетрадка. Нет, вообще-то тетрадок у него было много, но та самая -- одна. В тетради этой доктор хранил свою жизнь. То есть, не в буквальном смысле конечно, не как Кощей, а в переносном.
Земную жизнь пройдя до половины, Станислав Геродотович очутился вдруг в сумрачном лесу понимания того, что жизнь проходит, а ничего, кроме камней в желчном пузыре у Кормухина, ничего, кроме глуповатого, но весёлого интерна Зыкова и кровяной колбасы на ужин, вспомнить он не может. Тогда наш герой спохватился и стал вести дневник. В назидание потомкам. С потомками у Станислава Геродотовича тоже как-то не сложилось пока, ну так ведь и жизни ещё - хочется верить - ой как далеко до финиша.
Поджарив колбасу (с перчиком, с чесночком!) и задумчиво поужинав, доктор со стаканом молока уселся за стол у открытого в закат окна, неспешно и прочувствованно обнажил чистую страницу и быстро вывел на ней текущую дату.
Немного поразмыслив, принялся излагать события сегодняшнего дня -- почерком мелким, торопливым и совершенно неразборчивым, что, впрочем, типично для всех подопечных Эскулапа. Исписав впечатлениями почти две страницы, Станислав Геродотович вдруг утратил вдохновение и живость слога, отложил ручку, задумался, подперев подбородок ладонью, барабаня пальцами по щеке. Потом вздохнул и вырвал исписанный листок: пробел так пробел - пусть будет. Задумчиво повертел бумагу в руках, не зная, что с ней делать -- идти к мусорному ведру было лень. Потом улыбнулся и принялся складывать самолётик. Складывал он его старательно и аккуратно, высунув язык, как прилежный школьник, и тщательно разглаживая ногтем каждый сгиб. Наконец подошёл к окну и, воровато оглядев улицу на предмет прохожих, могущих выразить ему своё недовольство, отправил самолётик в воздушное плавание.
Ликуя от неожиданной свободы, летательный аппарат выпорхнул во влажный вечер, клюнул носиком низкое небо, а затем нырнул и - видимо, под грузом воспоминаний Станислава Геродотовича - стал медленно-медленно и плавно опускаться к земле, выписывая над двором сужающиеся круги. А потом...
А потом он вдруг превратился в странную и удивительную марсианскую птицу!
Огненно-рыжая, в голубой ауре текучей плазмы, хохлатая птица замерла на мгновение, распластав трёхметровые крылья, неторопливо паря и словно размышляя: а не обернуться ли обратно маленьким бумажным голубем. Затем решительно взмыла в небо, мимо серых стен, и плавно полетела над серыми крышами, отражаясь в по-вечернему серых стёклах домов голубыми и рыже-пламенными бликами, осыпаясь гаснущими искрами, кружась, кувыркаясь в небе и радужными сполохами окликая закат. Она была стремительна, прекрасна и совершенно невозможна в своей очевидной реальности, пока не рассыпалась на мириады медленно тающих брызг холодного огня.
Где-то там, высоко в перезревшем тёмной синевой небе, где растворилась небывалая птица, медленно восходила на небосклон голубая звёздочка. Земля, наверное.
- Вот это да! - одними губами произнёс Станислав Геродотович, ошарашенно глядя в небо. - Вот так дела!
А пальцы его уже тянулись к тетради -- вырвать новый листок.
Эпилог
Шум стоял такой, что не слышно было собственных мыслей, когда они растерянными чайками метались в голове, оглушённые грохотом и ошарашенные красотой ландшафта.
Над водопадами призрачным хамелеоном улеглась гибкая марсианская радуга. Растекались по небу полупрозрачными молочными пятнами облака. Парили под ними жёлтые цапли, кружил огромный аргентавис, сновали шустрые крылатые горностаи, временами пикируя к воде за неосторожной рыбой.
А туристы, растянувшиеся в цепочку по смотровой площадке, даже впечатлениями обменяться толком не могли из-за несмолкающего шума воды.
Станислав Геродотович уже давно обратил своё стеснительное внимание на эту даму из их группы. Закусив губку и то и дело отбрасывая с глаз каштановую чёлку, которой забавлялся ветер, она смотрела на воду. И как только у неё не закружится голова от зрелища этих бесконечных бурунов!
- Вы недавно с Земли? - крикнул ей Станислав Геродотович, смущаясь и своей внезапной смелости и того, что приходится кричать.
- Почему вы решили? - отозвалась она, бросив на него недоуменный взгляд. Глаза у неё были иззелена-чёрные и как будто хмельные после созерцания стремительных вод. Наверное, у неё и правда слегка закружилась голова.
Он пожал плечами:
- Я не знал, как начать разговор.
Она бегло улыбнулась самым краешком губ. Сердце доктора ёкнуло. Ему хотелось говорить с ней, ловить эту мимолётную улыбку, но - не кричать же вот так и дальше, стоя рука к руке и в то же время будто находясь на разных планетах.
- Хотите кофе? - предложил он, набрав побольше воздуха в лёгкие и смелости в сердце.
Дама кивнула.
Как всё просто, оказывается!
Она впереди, он - следом, они спустились со смотровой площадки на берег. Пошли вдоль воды вниз, туда, где река, постепенно приходила в себя после падения с восьмидесяти метров - текла уже неспешно, хотя и дрожала ещё и взволнованно дышала и жаловалась берегам и никак не могла успокоиться.
У поворота к маленькому кафе, у начала дорожки красного гравия, женщина остановилась. Спустилась к реке, присела у самой кромки берега. Потрогала, погладила пальцами воду, словно успокаивая. Река, как довольная кошка, тут же выгнула спину, прильнула к ладони и даже, кажется, замурлыкала. Женщина испуганно взвизгнула, отдёрнула руку. Потом рассмеялась удивлённо и снова потянулась к воде.
"Точно, землянка, - подумал Станислав Геродотович, любуясь незнакомкой. - И совсем недавно на Марсе, если ничего не знает о здешних реках. Но как это может быть? Она вся такая... такая неземная".
- У нас, на Марсе, реки очень ласковые, - сказал он, присаживаясь на корточки рядом. - Но своенравные и капризные до ужаса.
- Удивительно, - улыбнулась она. - А у нас, на Луне, реки поют.