Шериф
I
Позёмка ползла навстречу десятками белых змей, что шипели, извивались и норовили укусить. Шерстяные штаны кое-как спасали от ледяных зубов, но противоядия почти не оставалось — глоток-другой бренди ещё булькали в кожаной фляге, притороченной к седлу, оставленные на самый крайний случай, когда станет уже совсем невмоготу терпеть укусы.
Метель не прекращалась третий день. Это ещё не много, эка невидаль три дня. Не так уж редки и недельные метели, а бывали и по десяти дней, до самого полнолуния.
Тракт замело напрочь, двигаться приходилось ориентируясь на вехи. Но наставлены они не часто, так что в диком кружении снежных вихрей немудрено было потерять дорогу.
Словно чтобы убедиться, что зад его ещё не примёрз к седлу, шериф Коддел поелозил, повертелся. Потом оглянулся на человека, кое-как бредущего позади, по колено в снегу. Руки его были связаны, другой конец верёвки — привязан к шерифову седлу. Он часто дышал, лицо, перекошенное смертельной усталостью, не хранило на себе никакого выражения, а отупелый взгляд не отрывался от снежного наста, по которому ползли и ползли навстречу белые змеи.
— Если хочешь передохнуть, мы можем остановиться, — крикнул Коддел сквозь завывание ветра. — Эй!
Пленник не отозвался. Наверное, у него не оставалось на это сил.
Его звали Дриф. Он был единственным, кто уцелел из шайки Хромого Ги, после того, как Коддел с кнехтами фурста Надберта перехватили их в Белевиндском лесу. Кнехты хотели забрать пленника себе, но Коддел не уступал. В конце концов, им досталась вся добыча, пусть и не богатая — несколько марок серебром, горстка медных монет, бочонок пива да кое-какое оружие, — так что Коддел считал пленника своим по праву. Кнехты тоже упёрлись, и их была дюжина против одного Коддела. Их капитан — человек, кажется, не злой и не жадный — по-доброму предложил решить спор партией в кости, выставив против пленника свою почти полную флягу бренди. Судьба была благосклонна к шерифу: выпало семь против пяти, так что после партии у него были и Дриф, и фляга. Теперь в ней плескалась лишь пара глотков, но и пути оставалось не больше десятка миль — можно продержаться. Бедняге Дрифу бренди не нужно — ему и так жарко: попробуй-ка пройти хоть сотню шагов по этой рыхлой снежной целине.
Коддел остановил коня. С неохотой стянув с руки рукавицу, поковырялся в бороде и усах, отдирая кусочки наледи.
Почувствовав, что натяжение верёвки ослабло, пленник тоже немедленно остановился, пошатываясь, поднял невидящий взгляд, несколько мгновений бездумно смотрел на шерифа, а потом повалился в снег.
Коддел слез с коня, достал из седельной сумки несколько сухарей и ломоть замёрзшего варёного мяса. Кинжалом отхватил кусок, сунул в рот. Тут же адски заломило зубы, пришлось перекатывать кусок от щеки к щеке. С тех пор как в стычке у Моллокского брода толстяк Ширдуэл рукоятью меча рассадил шерифу щёку и раскрошил несколько зубов, рот его не переносил ни слишком горячего, ни очень холодного. Давно пора было пойти к старой Луме и повыдёргивать обломки, но шериф боялся этой проклятой боли, когда бабка станет спицей с крючком на конце ковырять у него во рту. Уж лучше так…
Он подошёл к пленному, присел рядом на корточки. Отхватил ещё кусок мяса и сунул в рот Дрифу.
Так сидели почти полчаса, молча, медленно расправляясь с мясом и сухарями, запивая жалкую снедь прокисшим пивом.
— Осталось немного, — сказал Коддел.
— Плевать, — был ответ.
— Ну… это… — Коддел не нашёл слов на эту краткую отповедь. — Хотя бы отогреемся.
— На виселице всё едино, — криво усмехнулся Дрифт.
— Ну… Не я подвёл тебя под верёвку. Ты сам.
— А я тебя и не виню.
— А себя?
— Плевать. Моих только жалко. Брат у меня… того. Сестра больная. И мать с ними одна.
— Раньше надо было думать, — пожал плечами Коддел.
Многие из пойманных вот так же начинали вспоминать своих несчастных родственников, пытались давить на жалость. Коддел давно привык. Впрочем, Дриф, кажется, не делал попыток растрогать шерифову душу.
— Вот я и думал, — буркнул он и отвернулся, давая понять, что разговаривать больше не намерен.
— Ладно, однако, надо двигаться дальше, — сказал Коддел, помолчав. — И про виселицу ты не думай, это совсем не обязательно, что тебя вздёрнут. Фурст у нас добрый. Ну, отхватят руку… клеймо на лоб…
Дриф саркастически покривился, ничего не сказал. Коддел и сам не был уверен, что нашёл правильные слова и что прозвучали они не идиотски и не издёвкой, которой он не предполагал. Он не испытывал к пленнику ни ненависти, ни презрения, ни… никаких, в общем, особенных чувств он не испытывал. Ну, полихачил человек, пощипал купцов по дорогам, может, бывало и кровушкой снег перекрашивал. Теперь вот попался и должен за всё ответить. Ни издеваться, ни насмехаться над ним Коддел и в мыслях не держал. Он просто делал свою работу и выполнял повеление своего фурста.
— Двинулись!
И снова навстречу ползут, извиваясь и шипя, белые змеи, норовят укусить, дотягиваются до лица, хватают за щёки, запускают холодные жала свои под шерстяную куртку. Мили даются с таким трудом, что, кажется, растягиваются они в лиги, издеваясь над путниками. А может, это лиги и есть, только прикинулись они милями — всё с той же целью поиздеваться. Если бы не Дриф, едва передвигающий ноги в рыхлом белом месиве, Коддел уже часа через три-четыре был бы дома, а так придётся, наверное, тащиться до завтрашнего полудня. Ну не садить же его на коня позади себя, право слово! Кого другого, может, и посадил бы, но не человека из шайки хромого Ги. Этот враз набросит верёвку на шею, оглянуться не успеешь — удавит.
Они как раз проходили мимо дуба Висельников, когда впереди вынырнули из пурги навстречу несколько человек. Двигались они довольно быстро, потому что шли на снегоступах. Одеты были как попало, и чем попало же вооружены — от двух мечей и пики до кистеня и верёвки с крючьями на конце. В том, что это лихие люди, не было никакого сомнения.
Завидев всадника, шайка остановилась. Торопливо достав из-за поясов мечи, размотав верёвку, сняв с плеча пику, разбойники всматривались и переговаривались о чём-то вполголоса.
Коддел тоже остановил коня, приглядываясь, оценивая комплекцию и вооружение каждого бродяги. Главарём у них был, кажется, широкоплечий бородатый детина со здоровенным мечом, выкованным явно не в деревенской кузнице. Меч был хорош, но хорошо ли бородач, при всей его силе, управлялся с ним? Другой — одноглазый, вооружённый кистенём — имел вид лихой и развязный, он то и дело как будто приседал на ходу, и эта его манера вкупе с походкой вразвалочку являла скрытность характера, хитрость, гнусность и задиристость. Этот постарается не вступать в открытую схватку, а подобраться и ударить в спину. Но с одним глазом боец — не боец. Трое других не были примечательны ничем, а один неказистый меч, пика с погнутым наконечником и верёвка с крюком не внушали Кодделу никаких опасений.
Бородач и одноглазый выступили чуть вперёд, принимая на себя, видимо, обязанность переговорщиков. Трое других, пересмеиваясь остались у них за спинами и поглядывали на шерифа задиристо и без боязни, дескать: пятеро на одного, совладаем, а чего нам.
— А ну, прочь с дороги! — прикрикнул Коддел.
— Это где же ты видишь дорогу? — усмехнулся одноглазый. И обратился к своему спутнику: — Эй, Фрон, здесь правда есть дорога? Может, я последний глаз свой потерял и потому не вижу её?
— Ладно тебе зубоскалить, — коротко пробормотал бородатый Фрон, который, кажется, не был расположен полоскать глотку на таком ветру.
— Именем фурста Бэлдуолфа, на службе у которого я состою шерифом, повелеваю вам вложить мечи в ножны, и отойти с моего пути на двадцать шагов, — крикнул Коддел.
— Шерифом, говоришь? — бородач, кажется, нисколько не был смущён. Он неторопливо сплюнул в снег и ухмыльнулся. — Повелеваешь, значит? Ну-ну… Только у нас и ножен-то нету, чтобы, значит, вложить… А это кто же с тобой, и чего это ты ведёшь его на верёвке, как бычка?
— Не твоё дело, — уверенно отозвался Коддел. В общем-то, особой уверенности он сейчас не чувствовал, но показывать этого незнакомцам не стоило. — Мечи в ножны и прочь с дороги!
— Не люблю я шерифов, — недвусмысленно изрёк одноглазый.
— У них, говорят, кровь голубая, — подал реплику кто-то из троицы, стоящей позади.
— Да ну? — ощерился одноглазый. И обратился к Кодделу: — Правда, что ли?
— А чего ты спрашиваешь, — произнёс тот же голос. — Ты потыкай в него ножом, вот и увидишь.
Дриф как-то незаметно приблизился и стоял теперь у Кодделова седла.
— Отойди! — велел тот.
— Развяжи меня, — сказал Дриф. — Одному тебе не справиться с пятерыми. Дашь мне топор, — он кивнул на топор в чехле, притороченном к седлу. — Иначе обоим конец.
— Чего это они там шепчутся? — произнёс неугомонный из троицы.
— Дать тебе топор, чтобы ты рубанул меня в спину? — усмехнулся Коддел. — Отойди.
— Вон тот одноглазый — это Гиспел, — сказал Дриф. — Слыхал про такого? Он кишки любит тянуть. Ты хочешь, чтобы из тебя кишки тянули? Я — нет. Лучше убей меня.
— Эй, пташки! — одноглазый сделал приплясывающий шаг вперёд, поигрывая кистенём. — О чём это вы там шепчетесь? Шериф, разве можно тебе сговариваться с татем?
— Фрон, чего мы стои́м, правда? — вопросил всё тот же неугомонный. — Чего лясы точим? Зябко же. Давай, может, дело делать?
— Не учи, — огрызнулся бородатый и неохотно махнул рукой: — Давай, значит, ребята, пошли, пощупаем путничков!
Снегоступы пришлось снять и приладить за спину, чтобы не мешали в драке. После чего, увязая в снегу, ватажники бросились вперёд.
Размышлять и опасаться было некогда. Пока ватажники снимали снегоступы, Коддел подцепил кинжалом узел между руками пленника, в несколько движений перепилил его. Потом отсёк верёвку. Дриф тут же выдернул из чехла топор, расставил пошире ноги, принимая боевую стойку.
Бежали разбойники не кучно, ни о каком строе у них и понятия не имелось, поэтому кто-то оказался впереди, кто-то пыхтел в десяти шагах позади. Первым бежал жилистый, худой и бледный ватажник в драной кожаной рубахе с чужого плеча и с пикой. Повернув коня, Коддел небрежно отвёл мечом направленный ему в грудь наконечник и тут же, стиснув конские бока, подав животное вперёд, рубанул сверху по бестолковой голове, одетой в шерстяную шапку. Брызнула на снег первая кровь.
Бежавший следом одноглазый тут же сделал несколько шагов в сторону и остановился, опасливо поглядывая на шерифа, давая возможность другим напасть первыми.
Бородатый набежал на Дрифа, довольно ловко отмахнулся от его удара топором и тут же тычком нанёс ответный удар в живот, но, слава богам, ноги его увязли в снегу и сделать выпад не получилось, так что он неловко повалился, заорав, как оглашенный, в предчувствии смерти. Но и Дриф промедлил, отступил назад, а потом не успел ринуться вперёд, чтобы опустить на барахтающегося в снегу бородоча топор. А тут подоспел ватажник с мечом и не подпустил Дрифа к вожаку.
Коддел двинул коня на одноглазого. Боковым зрением он вовремя увидел другого ватажника, который, парой быстрых движений раскрутив над головой верёвку с крючьями, бросил в него, норовя захлестнуть шею. Шериф успел осадить коня, пригнулся. Крюк прогудел над головой, не причинив вреда, но и одноглазый не упустил момента — подскочил, сколько мог быстро, и ударил кистенём, целя по колену. Коддел и не надеялся отбить этот удар и весь уже внутренне сжался, готовясь к пронизывающей и всепоглощающей боли, когда шипованный шар врежется в коленную чашечку. Но рука оказалась проворней, чем он думал, и меч успел остановить ядро.
Поднявшийся наконец-то бородач Фрон бросился на шерифа со спины.
— Сзади! — крикнул Дриф и, замахом топора отпугнув ватажника с мечом, двинулся вслед за вожаком. Он успел как раз вовремя. Пока Коддел пытался развернуть коня, бородатый был уже сзади и замахивался, и бог весть, чем бы обернулся этот его замах, если бы не топор Дрифа, обрушившийся вожаку на хребет. А в следующее мгновение умело брошенная верёвка с крюком обвила шею Дрифа. Ватажник, радостно заорав, натянул верёвку, всем телом валясь назад, и два острые крюка впились Дрифу в горло и в челюсть, пронзая и разрывая плоть, выпуская наружу горячую кровь. Дрифа развернуло этим рывком и бросило в снег.
Довольный успехом ватажник тут же перестал орать, потому что Коддел, наехав на него, развалил ему череп от уха до уха, словно вскрыл моллюска, из которого брызнуло бело-розовое содержимое.
Опасаясь удара в спину, Коддел не остановил коня, отъехал от схватки на несколько шагов и только тогда развернулся.
Одноглазый нацепил снегоступы и был уже далеко за дубом Висельника, удирая в сторону заметённой рощи, что едва проглядывалась за пургой. Кажется, он предался бегству сразу после гибели вожака, уже не ожидая благоприятного исхода схватки, — потому что успел отмахать изрядное расстояние. Второй из оставшихся в живых ватажников бросил меч и стоял, разведя руки и растерянно озирая поле так быстро и бесславно для ватаги закончившейся битвы.
— Пощадите, мессир! — крикнул он, опускаясь на колени в снег, когда шериф направил коня к нему.
Коддел мимоходом быстрым ударом снёс ему голову с плеч, и обезглавленное тело ещё не успело повалиться в снег, а он уже спрыгнул с коня и был возле Дрифа.
Бедняга Дриф отходил. Он дышал частыми и короткими вдохами, то и дело всхлипывал; воздух, кажется, почти не достигал его лёгких. Лицо его было всё мокро от снега, глаза испуганно и отрешённо смотрели в небо (которого не могли увидеть за метелью). Если бы не второй крюк, который впился в шею, Дриф наверняка выжил бы. Но он умирал, и Коддел знал, что бессилен чем-либо пособить, кроме как…
— Тебе помочь? — спросил он.
Дриф перевёл на его лицо невидящий взгляд. Губы его покривились, то ли в попытке улыбнуться, то ли в конвульсии плача.
— Мне… уже… не поможешь, — выдохнул он в три приёма, кажется, не поняв, что имел в виду шериф.
— Я хотел…
— Тронин, — прошептал Дриф побелевшими губами. — Тронин… деревня такая… мать…
— Я понял, — сказал Коддел.
— Вот…
И выдохнув это «вот», словно подведя под своей жизнью итоговую черту, Дриф ещё раз всхлипнул, вздрогнул и замер, не дыша.
Коддел стянул с руки перчатку. Закрыл Дрифу опустевшие глаза.
Ну и зачем ты жил, человек? Зачем приходил ты в этот мир? Чтобы, промаявшись два десятка лет в бедности, тщете, болезнях и безнадежности, податься в лихие люди и сложить голову в бессмысленной драке с такими же лихими людьми, такой же маятой бесприютной, в заметённом по колено поле, у дуба Висельников?
II
На краю деревни какая-то старуха, что плелась домой с вязанкой хвороста, показала ему дом, где жила семья Дрифа.
— Только Дрифа там нету, — сказала она. — Ушёл он. Ещё о прошлый год ушёл.
Коддел ничего не сказал, сунул старухе монету в пол-гроша и направил коня к указанному дому.
Он не сразу решился заехать сюда, и если бы Тронин не лежал вблизи тракта, он бы постарался забыть о Дрифе. Наверное, не получилось бы забыть, но он постарался бы. В конце концов, этот разбойник был ему никем. Ну да, он прикрыл его спину в нужный момент, но ведь сделал он это не столько ради спасения жизни Коддела, сколько ради сохранения своей собственной, которая, не будь Коддела, оборвалась бы очень быстро… Она и так оборвалась, да, но…
Деревню эту шериф знал — полмили на запад от тракта, довольно большая по местным меркам, и есть зажиточные крестьяне, так что можно будет обогреться, поесть горячего, купить флягу бренди и, пожалуй, даже переночевать, положив под бок какую-нибудь девку для сугреву…
Это была старая покосившаяся избёнка, в которой отдавали богу душу не только отец Дрифа, но и дед его, и прадед, а то, пожалуй, и прапрадед. Оконце, прорубленное в бревенчатой стене, было затянуто сейчас рогожей, чтобы не выпускать изнутри тепло и не впускать метель. Дым не вился над крышей, значит очаг не топили.
От узких ворот, в которые едва протиснулась бы не самая широкая телега, вела к двери недавно расчищенная дорожка, которую метель теперь быстро и старательно засыпа́ла наново. Но то, что нашлось у кого-то время и желание сделать эту далеко не самую необходимую работу, ободрило Коддела и почему-то погрузило его в столь умиротворённое настроение, что по губам его пробежала улыбка.
Не успел он проехать и до середины маленького двора, дверь со скрипом отворилась, и из дома вышла ему навстречу женщина неопределённого возраста, как это обычно бывает у крестьянок, с детства приставленных к тяжёлой работе и начинающих стареть уже в молодости. Сухая, со впалыми щеками, с тусклым равнодушным взглядом, кое-как одетая, она закрыла за собой дверь, сошла с крыльца и встала, строгим вопрошающим взглядом уперевшись в лицо шерифа.
Коддел приблизился и слез с коня. Встал перед женщиной, которая всё так же не сводила с него взгляда, в котором не было, впрочем, ни вопроса, ни удивления, но лишь равнодушное ожидание.
— Я от Дрифа, — сказал он. — От сына вашего.
— Ну-ну, — проворчала женщина. — Только прогадали вы с этим охломоном: кормить тебя мне нечем. И на постой не пущу.
— Да я не к тому, — смутился Коддел.
— А к чему?
— Дриф… он… он меня послал…
— Ну, послал, так и иди, куда послан.
— … к вам. Попроведать.
Коддел так и не сумел выговорить дурную новость. А ведь её приняли бы здесь, кажется, легко.
— Попроведовал? Ну и ступай с богом.
— Он велел кое-что передать, — зачем-то сказал Коддел.
Он и сам не знал, зачем напрашивается в лачугу этой женщины. Ну да, он смертельно замёрз, но бывало и хуже, а кроме того, не пристало ему искать обогрева и ночлега в подобной хибаре. Да, дело к вечеру, скоро стемнеет, но он давно не маленький мальчик и не боится ни темноты, ни волков.
Всё дело было в той тупой иголке, что объявилась в груди и покалывала сердце чувством вины. В конце концов он был обязан жизнью разбойнику, сыну этой измождённой женщины. Возможно, она лишилась единственного кормильца, который, быть может, изредка пересылал ей немного кровью омытых сребреников.
Но моей вины в этом нет, пытался он убедить себя. Не я послал его на большую дорогу. И у тех, кого он, возможно, убил, тоже были матери. Моей вины тут нет. Надо ехать домой. Дать ей денег и уезжать.
Ну да, да, но сначала надо обогреться. И узнать, у кого можно купить бренди и немного провизии.
— Может, зайдём в дом? — попытался улыбнуться Коддел. — Дриф просил передать вам кое-что.
Женщина взглянула на него неприязненно, пожала плечами.
— А прямо здесь нельзя передать?
— Я замёрз, — отвечал он с вымученной улыбкой.
— Есть не дам — нет ничего, — сказала мать Дрифа, открывая дверь.
Коддел прихватил седельную сумку и последовал за женщиной, нагибаясь под низкой притолокой, едва ли не вприсядку заходя в дом. Вспомнилась походка одноглазого с кистенём. Где-то он теперь? Не добрался ли тоже до этой деревни и не сидит ли в какой-нибудь избе? Хотя вряд ли, без коня-то.
В тесном, сопревшем и затхлом помещении воняло козой и двумя овцами, что лежали в углу, в загоне, на почерневшем сене, заморённые, апатичные. От земляного пола смердело застарелой мочой, от стен — сыростью и плесенью, откуда-то тянуло квашнёй. В противоположном от загона углу еле-еле теплился очаг и не давал, кажется, никакого тепла и почти уже не давал света, но нагретый дом ещё не выстыл и казался обителью тепла и уюта.
У дальней стены, на широком лежаке, на котором, наверное, спали вповалку всей семьёй, куталась в ворох тряпья и заходилась в кашле девочка лет восьми или десяти, насколько можно было разглядеть в полумраке.
— Это Конни, дочь моя, — сказала женщина, отыскав на столе огарок свечи и разжигая её угольком из очага. — Хворая она, кашлем исходит, помрёт, должно, скоро.
— Нет, не помру! — яростно отозвалась девочка в паузе между двумя приступами лающего, захлёбывающегося кашля. — Вот назло не помру.
— Так не помирай, — кивнула женщина. — Кому ж тут какое зло?
— Сама говорила, что я лишний рот, а толку от меня никакого.
— Говорила, — легко согласилась мать. — Так оно и есть, что никакого толку. Уж лучше бы тебе и помереть, чем так-то.
Коддел улыбнулся девочке, сел на шаткую скамью к изрезанному столу. Женщина налила в глиняную кружку козьего молока, положила сверху ломоть чёрного хлеба, поставила перед ним.
— Ешь, — сказала просто.
— Спасибо, — Коддел достал из седельной сумки завёрнутые в холстину остатки мяса и кусок твёрдого сыра, покрывшегося зелёной плесенью, положил всё на стол, развернул. — Это вам.
Женщина бросила на провизию быстрый взгляд, торопливо собрала её и спрятала в ларь, стоящий под лежаком (боялась, что Коддел передумает, что ли?). Вернулась к столу и села напротив гостя.
Наступило неловкое молчание, в продолжение которого хозяйка не сводила с лица шерифа пристального и ничего не выражающего взгляда, а он не знал, как начать и что говорить. Про смерть Дрифа он только теперь окончательно решился молчать. Ничего в жизни этих людей не изменится, если они узнают, что их сын и брат мёртв. В лучшую сторону — точно ничего. Впрочем, оно в любом случае не изменится в лучшую сторону. Но это не Кодделова забота. Он просто умолчит о смерти своего недавнего пленника, и всё. Не обязан он им рассказывать правду, тем более, что правда эта никому не принесёт ни радости, ни облегчения.
Коддел отвязал с пояса кошель, вытряхнул из него на стол две марки с какой-то мелочью.
— Вот, — сказал он. — Это Дриф велел передать. Я немного позаимствовал… поистратился… деваться было некуда… Но я верну, обязательно. Я не беден. Да и Дриф обещался ещё передать.
Женщина удивлённо смотрела на кучку меди и две серебряные монеты.
— Это Дриф послал? — переспросила она недоверчиво.
— Ну да.
— Надо же… И не думала сроду, что дождусь такого… Он же непутёвый у меня. Я ж думала, он в лихие люди подался да и сгинул где-нибудь. Это ж такой был бес…
— Дриф — отличный малый.
— А что же он с тобой не приехал?
Коддел покачал головой. От этого движения чахлый огонёк сальной свечи качнулся, метнулся, выпустил чёрную струйку копоти.
— Сейчас никак не может. Он отправился в Керриаран. Он ведь теперь… шериф.
— Как ты сказал? Шериф?
— Ну да, — Коддел кивнул, чувствуя, что придуманная ложь хороша и вдохновляясь собственной находчивостью. — Шериф. На службе у фурста Бэлдуолфа, слыхала про такого? Старший шериф он, на самом хорошем счету. Мы с ним как раз отправлялись в Долдрик на поимку… Келлина, может слыхали здесь. Так он, Дриф ваш, самолично Келлина схватил. Уж такой он ловкач. Ранил его топором в бок в лихом бою и пленил. А Келлин-то тот ещё злодей, бывалый зверюга. Но ваш Дриф хорошо его рубанул, думали, не выживет. Так что награда Дрифу немалая выйдет.
Да, с Келлином тогда пришлось попотеть. Коддел уже прикидывал, как будет ноги уносить, а тут ещё меч переломился под ударом Келлиновой палицы. Кое-как успел выдернуть из чехла топор.
— Надо же! — покачала головой женщина. — Сроду не думала.
— Да, — кивнул Коддел.— Он такой, наш Дриф. Мы уже обратно ехали, когда пришло известие, что в Керриаране плутует шайка Биккера. Дриф тогда и говорит мне: что ж, Коддел, отправлюсь-ка я в Керриаран, помогу тамошнему фурсту. А ты, не в службу, а в дружбу, заедь в Тронин, к матушке моей, передай ей деньжат.
— Надо же! — повторила женщина. — А далеко этот Керри… как там его?
— Далеко, — кивнул Коддел. — Миль семьдесят на запад.
— Эва, какая даль!
— Да уж.
— Когда же он сам-то приедет повидаться с матерью? С братом?
Словно услышав, что его поминают, со двора в избу ввалился здоровенный рыжий детина с расплывчатым каким-то и изрытым оспой лицом, с косой саженью в плечах, одетый в какое-то рваньё, густо усыпанное снегом. И не замёрз же!
— Лёгок на помине, — проворчала женщина. — Это, стало быть, Мэт.
— Мэт, — кивнул детина и широко улыбнулся.
Коддел тоже приветственно кивнул. А здоровяк, потоптавшись смущённо у входа, с опаской поглядывая на чужого, набрался, наконец, смелости и подсел к столу, опустился на лавку рядом с матерью, заняв сразу едва ли не всё свободное пространство в тесной комнатушке.
— Мэт, — повторил он, улыбаясь совсем уже до ушей.
— А меня Кодделом звать.
— Да ему что шло, что ехало, — вмешалась женщина. — Он же у нас блажной.
— Блажной, — кивнул Мэт, не переставая улыбаться.
— Ах, вот как…
— Дриф, что ли, не рассказывал? — спросила мать.
— Нет. Говорил только, что брат у него есть.
— Ну, вот, стало быть, — подытожила женщина. — Блажной и есть. Но это ничего, он работящий, и силой бог не обидел. Чего ни скажешь, он всё сделает, если втолковать как надо сумеешь. Там-где, здесь-тут перехватит грош-другой, тем и живы. Вот бы Дриф-то вернулся поскорей. А то люди-то злые, пользуются Мэтовой дуростью да и надувают его на каждом шагу. Хорошо если десяток медяков принесёт. А ещё может и раздать всё. Дурень.
— Дриф денег пришлёт, — уверил Коддел, сожалея, что в кошеле не оказалось монет побольше. Прижимистый Бэлдуолф частенько задерживал плату, особенно, когда работы было не много. Но за извод шайки Хромого Ги ему, конечно, хочешь не хочешь, а придётся раскошелиться. Коддел уже знал, куда пойдёт эта дюжина марок.
— Завтра луна убудет, — то ли сказал, то ли спросил Мэт, робко поглядывая на шерифа.
— Нет, — качнул головой тот. — Нет, дня через два.
— Завтра убудет, — широко улыбнулся Мэт. — И метель убудет.
— Говорят же тебе, дурень, — сердито проговорила женщина, — благородный господин тебе говорит, что ещё два дня до полнолуния. Ох уж эти метели…
— Убудет, — упрямо повторил дурачок. — У Мэта голова бо-бо перестанет.
— Головой он мается, — пояснила женщина. — Как метель, так он сам не свой, даже орёт, бывает.
Девочка на лежаке снова завозилась, зашлась в булькающем кашле, словно протестуя против того, что все про неё забыли и увлеклись Мэтовой болью. И где столько кашля помещается в этой маленькой груди?
— Ох… — выдохнула она, прокашлявшись.
— У вас в деревне знахарка есть? — спросил Коддел.
— Померла, — был ответ. — Прошлый год померла Финна. Хорошо знала, но сухотка сожгла её.
— Она злая была и противная, — сказала девочка. — Щипала меня.
— Когда ты кочевряжилась, — вставила мать, — тогда и щипала, и поделом тебе. Но после её питья ты так не заходилась.
Со двора послышалось какое-то движение. Потом перекликнулась пара мужских голосов. Брякнуло железо.
Коддел настороженно поднялся, подошёл к двери, откинул плашку со смотрового окошечка, выглянул.
С дороги выворачивали и въезжали на двор по одному шестеро всадников — солдаты в лёгких кожаных доспехах, неплохо, но и не тяжело, не по-походному вооружённые. На щитах — знакомый Кодделу знак — волк, опершийся на щит с тремя звёздами. Только один из шестерых представлялся опасным — за спиной его виден был лук.
— Солдаты, — сказал Коддел, повернувшись к женщине. — Кнехты фурста Рафтопа.
Женщина охнула, в отчаянии затрясла головой, рот её скривился в подкатившем рыдании.
— Это наш хозяин. Должны мы ему, — сказала она с плачем. — Сборщик долгов уже два раза приезжал, грозился солдат прислать. Вот и они…
— Не выходи, — бросил Коддел женщине. — И Мэта не выпускай. Я с ними договорюсь.
Сказав так, он открыл дверь и вышел навстречу незваным гостям.
III
Коддел остановился у своего коня, положил руку ему на холку, огладил неторопливо, поглядывая на солдат. Те уже видели, что на дворе стоит чужой конь — не простой, воинский. Теперь с опаской поглядывали на Коддела. Заехав на двор, сгрудились у распахнутых развалюх-ворот. Лучник, взяв немного в сторонку, спешился, снял со спины лук и торопливо надевал на него тетиву.
— Ты кто таков? — окликнул самый старший из солдат, выехав вперёд.
— Шериф Коддел, на службе фурста Бэлдуолфа.
— Если ты шериф, яви свои мирные намерения.
— Намерения у меня мирные, — отозвался Коддел. — Ты же видишь, меч у меня не обнажён. Но дом этот, его хозяйка и дети её находятся под моим покровительством.
— Эвона как… — нахмурился солдат. — Такая, значит, незадача…
— Что ты хочешь сказать?
— Мы ведь прибыли сюда долг с неё получить. По поручению нашего фурста Рафтопа.
— О чём ты говоришь?
— О долге, — дёрнул плечом солдат. — Восемь марок должна эта женщина фурсту Рафтопу, её хозяину. Вчера вышел второй срок уплаты.
«Восемь марок, — прикинул Коддел. — Нет, столько у неё нету. В кошеле наберётся марки три от силы».
— Возвращайтесь к своему фурсту, — нашёлся он, — и передайте ему, что у женщины есть поручитель. Я ручаюсь за неё и сам возмещу долг не далее чем через неделю. Ручаюсь в этом честью и достоянием.
Солдат в раздумье покачал головой.
— Нам велено иначе, — возразил он без особой охоты. — Если денег нет, то всё имущество, какое найдём, стало быть, забрать, а самих жильцов доставить к фурсту. Долговая клеть уже поставлена. Будут отрабатывать долг.
— Хорошо, пусть женщина с семьёй остаётся здесь, а я отправлюсь с вами и сам всё объясню фурсту Рафтопу.
— Нам велено иное, — упрямо покачал головой солдат. Видно было, что случившийся поворот в деле ему не по душе, как и само дело, но он твёрдо намерен выполнить поручение своего господина.
Заскрипела и хлопнула кособокая дверь. Явилась взорам широкая улыбка Мэта. В руках он держал вилы. Великан неловко затоптался у двери, растерянно поглядывая то на Коддела, то на солдат.
— Мэт! — недовольно произнёс Коддел. — Я же велел не выходить.
При виде здоровяка с вилами лицо солдата напряглось ещё больше. Остальные сделали движение стать плотнее. Лучник справился с тетивой и теперь только ждал команды, держа наготове стрелу. Кто-то поднял на изготовку щит. Теперь, наверняка полагали они, у них стало два противника — вооружённый шериф и здоровяк с вилами.
— Эй парень, — окликнул Мэта старший, — ты бы вилы-то бросил покуда. Слышь, чего говорю? Скажи-ка ты ему, шериф. Мы люди служивые, мы тут по закону.
— Поставь вилы к стене, Мэт, — сказал Коддел.
— Ага, вилы, — улыбнулся здоровяк и довольно тряхнул своим оружием. Но избавиться от него и не подумал. Скорей всего, он даже не понял, чего от него хотят.
— Он дурачок, — пояснил Коддел солдатам, чьи лица совсем закаменели в неприязни. — Никакого вреда вам от него не будет. Он не понимает ничего.
Солдат это объяснение не убедило. Дело затягивалось и не двигалось с места, а метель между тем ударами плети-ветра выколачивала из-под шерстяных рубах остатки тепла. Солдатам хотелось побыстрей закончить со всем этим делом и отправиться в корчму, где им подадут подогретого вина и горячей жирной баранины с клёцками и перцем. Неожиданное препятствие в лёгком, казалось бы, деле — Коддел и Мэт — всё больше раздражало их. И они уже поминутно подавали коней вперёд, но тут же осаживали, и взгляды их требовали от старшего команды действовать. Лучник хищно поглядывал на Мэта. Но старший не торопился. Это был бывалый солдат; задор молодости, её глупая и безжалостная горячность давно покинули его сердце, теперь он предпочитал всё хорошенько взвесить, прежде чем принять решение, и не был лишён человечности.
— Шериф! — крикнул он. — Ты слышал, что я сказал? Отошли этого молодца обратно в дом, если ты не собираешься препятствовать нам в исполнении закона. Пусть бросит вилы и уходит.
Коддел задумался на минуту, покачал головой. Кажется, он принял окончательное решение.
— Мэт, — сказал он, — иди в дом. Иди в дом, а то беда будет, Мэт.
Безумец не послушался. Улыбаясь, с вилами на перевес он двинулся к солдатам. Собственно, Коддел не был уверен, что он двинулся именно на солдат, а не к воротам, например, чтобы выйти со двора и отправиться к кому-нибудь работать, прихватив вилы, за которыми и приходил. Кто знает, что там творилось в голове у этого убогого. Зазвенело железо обнажаемых мечей. Потом свистнула стрела и ударила Мэта в грудь. Великан остановился, удивлённо глядя на пушистую ветку, вдруг выросшую у него меж рёбер. Потом качнулся, сделал неуверенный шаг назад, чтобы удержаться на ногах. Не удержался — повалился в снег.
— Кто тебе велел стрелять? — недовольно произнёс старший, повернувшись к лучнику. — Опять своевольничаешь!
— Он же к нам шёл, — ухмыльнулся стрелок. — С вилами.
В следующее мгновение он перестал ухмыляться, а схватился за горло, хрипло вскрикнул и упал на колени, чумея взглядом. Меж пальцев его торчала рукоять Кодделова кинжала.
Пока солдаты пришли в себя, Коддел уже отторочил от седла щит, хлопнул по крупу коня, отгоняя, и обнажил меч.
Первое его движение — метнуть в лучника кинжал — было импульсивным, необдуманным, он и сам ещё мгновение назад не знал, что сделает это. Проклятье! Такое с ним случалось, но то — в горячке боя, когда трудно удержаться от необдуманного шага. А что его заставило сделать такой шаг сейчас, он не знал. Но это было теперь и не важно, ибо после того как лучник повалился в снег, вернуть уже ничего было нельзя, и для разговоров места не осталось — теперь так или иначе нужно будет драться, хочешь или не хочешь, есть смысл или нет его. Драться или отдаться на волю этих солдат и фурста Рафтопа. И будет их воля… известно какая.
И опять один против пятерых. Только теперь совсем один, и никто не прикроет спину.
«Не последний ли это бой твой, шериф?» — подумалось. Коддел поторопился задавить нехорошую эту мысль, от которой в ноги тут же потекла по позвоночнику томительная слабость.
Возникла в двери хозяйка, закричала, увидев лежащего на снегу Мэта. Бросилась к нему, упала на колени рядом, хватая за руки, заглядывая в глаза. Завыла волчицей, потерявшей щенков.
А солдаты уже тронули коней, распахнулись по двору веером, держа наготове мечи, охватывая, двинулись на Коддела.
Он нырнул под брюхо коня первого наехавшего на него солдата. Кольнул коня мечом в живот, и тот, взбрыкнув, заржав, метнулся в сторону, так что солдат, как раз замахнувшийся для удара, вывалился из седла. Коддел ударом прибил его к земле и еле-еле успел закрыться щитом от меча следующего солдата. Тут же полоснул его коня по ноге, подрезая жилы, и отбежал к дому, встал на крыльце, прижавшись спиной к двери. Теперь всадники не могли достать его — мешал низко нависавший над крыльцом скат крыши. Пока трое спешивались, четвёртый, спрыгнув со своего покалеченного коня, яростно бросился на Коддела и тут же поплатился за свою безрассудную ярость, лишившись половины руки, державшей меч. Бедолага заорал от боли, отскочил, присел на корточки, прижимая к себе обрубок.
У троих оставшихся явно поубавилось запала и они теперь не бросились на Коддела бездумно, но стали брать его в полукруг, осторожничая, примеряясь, выбирая момент для нападения.
Коддел видел, как женщина, завывавшая возле тела Мэта, умолкла, поднялась и пошла к убитому солдату. Подняла с земли меч и, держа его по-женски неловко, наотлёт, двинулась к троице, прижавшей шерифа.
Солдат не ожидал удара в спину, а тот, что лишился руки, хотя и видел, как женщина направляется с мечом к его командиру, почему-то не подал никакого сигнала — видать, слишком занят был своею болью или просто очумел от потери руки и перестал ясно соображать.
Удар был неловким и несильным, хотя женщина всем весом навалилась на меч, когда обрушила его на врага, так что особого вреда старшему он не принёс — кое-как пробив кожаный нагрудник, войлочную подкладку, шерстяную кофту и нательную рубаху, меч лишь чуть надсёк мышцы. Зарычав, солдат развернулся, взмахнул мечом.
Коддел воспользовался заминкой и ринулся вперёд, чтобы успеть, прежде чем меч опустится на женщину, которая, нанеся удар, замерла с открытым ртом и во все глаза смотрела на человека, которого только что пыталась убить, и губы её дрожали — кажется, она снова готова была зарыдать. Меч Коддела опустился на шею командира, но и тот успел нанести удар, так что повалились в снег они с матерью Дрифа одновременно.
В то же мгновение два меча с разных сторон обрушились на Коддела. Один соскользнул по медному оплечнику и лишь вспорол кожу на предплечье, второй, рубанув поперёк спины, отбил дыхание, прорубил нагрудник, добрался до тела, льдянисто обжёг плоть.
Всё закончилось довольно быстро. Развернувшись и прикрывшись щитом от удара одного, Коддел ткнул мечом в пах другого и тут же, присев, ударил первого снизу вверх в живот. Пока солдат падал, Коддел снова обернулся ко второму, который стонал, зажимая кровоточащую промежность, и срубил бедняге голову.
Постоял глядя на место схватки, на солдата, что пытался с одной рукой взобраться на лошадь и удрать. Потом подошёл и опустился рядом с матерью Дрифа. Женщина была мертва. В разрубе черепа скопилась лужицей и остывала густая кровь.
Оставался от этой семьи ещё один человек — человечек, — которого Коддел не мог оставить здесь просто так и уехать. Ему не было никакого дела до этой больной девчонки, которой, может быть, и жить-то осталось всего ничего, но бросить её он не мог, тем более после того, как стал причиной гибели всей её семьи. Именно так: Коддел считал себя виноватым в смерти этих людей.
Вздохнув и с досадой покачав головой, Коддел вошёл в дом. На этот раз он забыл как следует пригнуться, да и боль в спине мешала, так что наверняка ссадил бы затылок, если бы не шапка на голове.
— У тебя есть во что одеться? — спросил он девочку, которая в выжидающей позе сидела на лежаке, сложив на коленях руки.
Она пожала плечами и кивнула на кучу каких-то обносков в ногах своей постели.
— Угу… — кивнул Коддел. — Собирайся, мы уезжаем.
— Куда?
— Далеко.
— А мама?
— Мама… Солдаты убили её.
Лицо Конни застыло на минуту, но ни единой слезинки не скатилось по её бледным впалым щекам. Казалось, она давно смирилась с тем, что ничего хорошего в её жизни случиться не может и любое происшествие обязательно закончится плохо.
— Я, кажется, ранен. Поможешь мне? — сказал Коддел, чтобы как-то отвлечь её. — Ты не боишься крови?
— Нет.
Он дал ей комок корпии, которую всегда имел при себе, и несколько полос чистой ткани, разделся, и она, то и дело заходясь в кашле, помогла ему обиходить рану на спине. После чего, пока он занимался рукой, она собралась, уложила в котомку всё, что нашлось в доме съестного, выгребла уже припрятанные матерью деньги, что привёз Коддел. По-хозяйски осмотрела комнатёнку: не забылось ли чего. Бросила взгляд на овец и козу.
— А они как же?
Одевавшийся Коддел пожал плечами:
— Не думай о них. Кто-нибудь заберёт. Желающих, я думаю, будет много.
— Хорошо.
— Готова?
— Да.
И они тронулись в путь. Конни едва взглянула на мать, лежащую посреди двора на снегу, с головой в ореоле красного цвета, и не выразила никакого желания попрощаться с нею. С одной стороны, Коддел был готов восхититься девочкой, которая так стойко перенесла гибель своих родных, а с другой — сердце его царапнуло холодком: уж слишком равнодушно отнёсся этот ребёнок к смерти матери. Коддел в её возрасте не был столь твёрд духом.
— Ну что ж… — произнёс он, — чтобы избавиться от зябкого чувства почти что неприязни к девочке, — надеюсь, завтра мы будем на месте.
— Ага, — с тем же безразличием отозвалась сидевшая впереди Конни.
Эпилог
В те времена и в тех землях редко какая история, как и редкая жизнь, хорошо начиналась или хорошо заканчивалась. История шерифа Коддела тоже не имеет того счастливого финала, которого он, быть может, заслуживал.
Понимая, что фурст Бэлдуолф не станет выгораживать своего подданного — даже и шерифа — не захочет портить отношения с фурстом Рафтопом, Коддел не вернулся домой. Он отвёз Конни своей матери в Лоттерфолд, что южнее Гиннлема, где старушка доживала свои дни, состоя дамой при юной фурстнис Балтон. А сам подался на север, подальше от владений, где его хорошо знали слишком многие.
Однако фурст Рафтоп оказался злопамятен и упорен. Во все концы были разосланы им исковые письма с описанием примет Коддела и обещанием щедрой платы за его голову, мёртвую, а лучше — живую. После того как пару раз Коддел только благодаря своему везению вывернулся из-под руки очередного хозяина-фурста, задумавшего немного подзаработать на голове своего вассала, он окончательно решил больше не испытывать судьбу и покончить со службой. Придя к такому решению, он некоторое время маялся бездельем, слоняясь из провинции в провинцию и перебиваясь случайными заработками, пока не прибился к ватаге своего старого знакомца — одноглазого Гиспела, поменяв таким образом прежний род деятельности на прямо противоположный. Через полгода от того дня, в стычке с отрядом шерифа Одлафа, Гиспел сложил свою хитроумную голову, полную достаточно тщеславных и откровенно злокозненных планов и надежд, и его ещё тёплое место вожака занял, разумеется, Коддел, к тому времени снискавший в ватаге славу лихого рубахи, смельчака и умника.
В своё время шайка Коддела известна была в северных землях — известна потому, что отличалась от других подобных ватаг большим числом, строгой дисциплиной, расчётливостью, дерзостью и безжалостностью.
Но как ни расчётлив и ни удачлив был Коддел, однажды рука злого рока дотянулась и до него. В такую же затяжную непроглядную метель, с какой началась наша история, два дня уходила ватага от погони сборного отряда рейдеров, одного из таких же, в каких состоял бывало и шериф Коддел. На третий день, загнанные в овраги близ Химфолда, уцелевшие ватажники предали своего вожака: на Коддела навалились, пока он дремал, связали и использовали его в качестве залога, вносимого в обеспечение непрерывности собственных жизней. Залог был принят, жизни же, тем не менее, прерваны.
Коддела передали фурсту Рафтопу. В его замке он и был повешен спустя два с небольшим года от начала нашей истории.
Конни, вопреки своей болезни, прожила довольно долгую и вполне неплохо устроенную жизнь. После смерти матери шерифа Коддела, последовавшей через четыре года, она была отдана сначала в услужение фурстнис Балтон, а потом, по достижении шестнадцати лет, и замуж за какого-то немолодого уже слугу. Умерла Конни в возрасте пятидесяти восьми лет, матерью четверых детей, чьи судьбы выходят за рамки нашего повествования, но упомянем, что судьбы эти не были ни яркими, ни слишком несчастливыми — обычные жизни обычных людей низкого сословия.
Шерифа Коддела Конни к тому времени, конечно же, совершенно забыла, не зная даже, что оставалась единственным в мире человеком, который мог бы ещё его помнить. Впрочем, она забыла его гораздо раньше и даже задолго до своего замужества — забыла, как короткий и незначительный эпизод своей блёклой жизни. |