Когда съехали жильцы из тринадцатой, он только обрадовался. С ними вечно были проблемы: мусор, шум, плохая энергетика, растекавшаяся по всем этажам зловонным туманом. Одним словом, дикость какая-то. А кроме того, ему, как старшему дома, управляющая компания постоянно присылала список должников. В этом списке значился всего один пункт -- квартира номер тринадцать.
- Слышали? - как-то, на лестнице, потянула его за рукав Вера Семёновна из двадцатой. - Тринадцатая съехала. Крысы бегут с тонущего корабля.
- В каком смысле? - не понял он.
- А как же, вы не знаете?
- Нет.
- Странно. Этот очень известный факт: тонущий корабль всегда первыми покидают крысы. Уходят, говорят, строем. Очень приспособленная скотинка. Говорят, когда человечество погибнет в атомной войне, на земле останутся только крысы.
- А тараканы? - зачем-то спросил он.
- А, ну да, ещё тараканы останутся, - кивнула двадцатая.
Следующей была тридцать восьмая. Уж супругов Мишиных ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать крысами. Пусть они были не очень активными жильцами и в домовых собраниях не участвовали ни разу, но никто из соседей не мог бы сказать о них ничего плохого. Как, впрочем, и хорошего. Обычные люди.
- Уезжаете? - спросил он главу семьи, встретив его на этаже выносящим прикроватную тумбочку.
- Да, знаете ли, - почему-то смутился Мишин. - Пора.
- Расширяетесь?
- Да нет, вы знаете, - ещё больше смутился Мишин, - сужаемся. Вот так, да. А что делать...
Через неделю засобиралась пятнадцатая. Потом была сорок первая. Двадцать вторая. Седьмая, одиннадцатая, шестнадцатая...
- Что происходит? - спросил он как-то у Веры Семёновны, встретив её у лифта.
- А вы не знаете? - удивилась соседка.
- Нет.
- Корабль тонет, - многозначительно поиграв глазами и бровями, прошептала она ему едва ли не в самое ухо. Изо рта у неё пахло мятным леденцом и губной помадой.
- Какой? - удивился он.
Вера Семёновна лишь удивлённо покачала головой: не от мира сего человек, дескать.
- Как же это вы не знаете? - сказала она, выходя на своём этаже. - А ещё старший дома...
Через месяц заселёнными оставались лишь двадцать квартир из сорока восьми.
Потом поветрие внезапно стихло -- так же внезапно, как и началось. Если не считать тридцать второй, которую жильцы покинули неслышно и незримо, под покровом, как говорится, ночи. Просто когда утром он обходил дом, дверь в тридцать вторую оказалось незапертой. Он постучал, покашлял, заглянул.
Квартира была пуста, и только тонкий запах духов и лаврового листа ещё слабо витал в ней.
"Странно", - пожал он плечами.
- Вы что же, в самом деле ничего не знаете? - удивился жилец однокомнатной сорок восьмой, спускаясь вслед за носильщиками, выносящими его незамысловатый скарб.
- А чего я не знаю? - пожал плечами он.
- Интересно, - пожевал губами теперь уже бывший жилец. - А ведь вы старший дома.
- Да.
- И не знаете.
- Нет.
- Смотрите телевизор, - рассерженно бросил сорок восьмой и больше не вымолвил ни слова.
Тогда он торопливо поднялся в свою квартиру, просеменил к телевизору, стёр с него застарелую пыль, включил.
Телевизор работал, но экран его остался чёрным.
- Что с телевидением, не знаете? - поинтересовался он у Веры Семёновны на следующий день.
- А что?
- Не показывает.
- А-а, проснулись, - усмехнулась соседка. - Так он уж давно не показывает. Уж месяца два как.
- Почему?
- Да кто ж его знает.
Через неделю поветрие вернулось. За три дня дом покинули одиннадцать семей и бессемейных. Заселёнными оставались только семь квартир.
- Вы ещё не съехали? - удивилась Вера Семёновна на четвёртый день, когда он застал её в пустой двадцать третьей за собиранием брошенных литровых банок. - Смотрите, сколько баночек оставили. Совсем сдурели люди! А мне пригодятся. Под варенье.
- А если они вернутся? - сказал он. - Нехорошо как-то получится.
- Никто не вернётся, - поджала губы Вера Семёновна.
- Почему вы уверены?
- Да вы как будто с луны свалились только вчера. Лунтик, право слово.
- Да объясните же мне, что происходит! - не выдержал он, почти закричал.
Это было ошибкой. Вера Семёновна тут же поджала губы, молча собрала оставшиеся банки в большую сумку и направилась к выходу.
- Не надо на меня орать! - сурово сказала она в дверях. - Никто вам права не давал. И должность ваша -- старший дома -- совсем не официальная. Так что постыдились бы волю давать горлу своему.
В четверг исчезли жильцы сорок пятой. То есть именно что, в буквальном смысле, исчезли. Никто не видел, когда и как. Жилец из третьей, нетрезво глядя в глаза, прошептал:
- Улетели!
- Что значит -- улетели? - поднял он брови.
Особо верить третьему было нельзя, конечно, поскольку был он личностью странноватой и редко трезвой. Тем не менее.
- То и значит. Он же давно строил воздушный шар.
- Кто?
- Сергеич этот, из сорок пятой, кто же ещё. На лоджии. - И добавил удивлённо: - А ты что же, не в курсе?
- Нет, - покачал он головой.
- Кому бы и знать-то, как не тебе, - недоверчиво покосился третий. И ушёл в запой.
Из запоя он уже не вышел, а так и сгорел -- умер на пятый день. Хорошо, что на первом этаже жильцов уже не оставалось, так что плохой запах из третьей никому не мешал.
- Что ж его никто не хоронит? - удивился как-то он в разговоре с Верой Семёновной.
- А некому, - отвечала та его удивлению. - Он ведь один был, как перст. Сирота и бобыль. Навроде меня. Меня ведь тоже... - на глаза соседки навернулась жалостливая слеза, - меня ведь тоже некому будет схоронить, если что.
Это было плохо. Он представил, какой запах будет идти по площадке из соседней квартиры, и ему заранее стало дурно. Впрочем, он тут же успокоил себя мыслью, что пустых квартир в доме много, так что поменять место жительства не проблема.
"А адрес как же? - подумал в следующий момент. - Адрес-то переменится. А никто и знать не будет. Как я буду письма получать? Из управляющей компании..."
Через день опустела тридцать восьмая.
- Вы все тут умлёте, - сказал её пятилетний жилец, спускаясь по лестнице вслед за матерью.
- Не болтай чепухи, милый! - пожурила его мать.
- Почему же это мы умрём? - спросил он.
- Не обращайте на него внимания, что вы, - успокоила тридцать восьмая. - Ребёнок же.
- Все, все умлёте, - настырно повторил мальчик и заревел, потому что мать шлёпнула его по губам.
- Извините, - сказала она и бессильно пожала плечами. - Измучились мы уже с ним. Гиперактивные дети...
- А почему вы уезжаете? - поинтересовался он.
- На Кубань уезжаем, к матери мужа.
- А квартира как же? - не отставал он, в надежде выведать причину бегства.
- А что квартира... Не до квартиры тут... Вы что же, газет совсем не читаете?
Вернувшись к себе он бросился к толстой пачке газет, сдул с них пыль и принялся перекапывать, просматривая самые броские заголовки.
Оказалось, однако, что газет он давно уже не получал -- с прошлого года. Забыл выписать. Впрочем, они ему как-то и не нужны были.
"Плохо, - подумал он. - Теперь вот понадобились, а нет. Надо будет обязательно выписать на будущий год. Вот только с новым адресом определюсь".
Однажды внезапно перестал работать лифт. Водопроводные краны лихорадило, они тряслись и гудели, но испускали только воздух -- так отлетали, наверное, на небеса их никелированные души. Электричества не было уже дня два или три. Перестали приходить счета из управляющей компании. Последнее было ему на руку, поскольку теперь он свободно мог поменять адрес жительства.
Оставшиеся четыре квартиры держались долго -- почти две недели. Даже Вера Семёновна удивилась:
- Затишье какое-то, - произнесла таинственным шёпотом. - Или уже закрылся...
- Кто закрылся? - холодея спросил он.
Она удивлённо воззрилась на него, откинув голову и недоверчиво скривив губы.
- Вы не прикидываетесь? - спросила на всякий случай.
А двухнедельное затишье кончилось в тот же день. Вечером опустели двенадцатая и сороковая. Жильцы уходили по лестнице молча. Двенадцатая торжественно и строго несла старенький холодильник. Сороковая столь же торжественно и хмуро несла на носилках старенькую бабушку. На его вопросы они не отвечали.
Ещё через два дня к нему постучалась Вера Семёновна. В руке у неё был небольшой чемодан.
- Что? - спросил он. - И вы туда же?
- Нет, я в другую сторону, - скорбно покачала головой соседка. - Идёте со мной?
- Куда?
- Куда глаза глядят.
- Нет, - он обвёл взглядом площадку, замершие электросчётчики, незакрытые двери. - Нет. Капитан последним покидает тонущее судно. Или идёт на дно вместе с ним.
- Святой человек! - повторила Вера Семёновна давешнее своё определение. - Ну что ж, прощайте тогда. Не поминайте лихом. И... и простите нас всех!
- Да ладно, - торжественно отвечал он. - Я буду ждать вас. Я буду ждать вас, и вы обязательно вернётесь.
- Я бы и не уходила, - всплакнула Вера Семёновна. - Но что ж теперь поделаешь, раз всё так сложилось...
- Да, - он коснулся её плеча. - Я не виню вас.
Она кивнула и ушла. Он проводил взглядом её скорбный силуэт, медленно спускающийся по лестнице, и закрыл дверь...
Теперь ежедневный обход дома стал для него процедурой рискованной, таинственной и непередаваемо волнующей. Опустев, дом жил своей собственной жизнью, которой он очень скоро нашёл подходящее название -- пустота.
Поскрипывали двери, то и дело слышались на лестницах чьи-то шаги и подкашливание или хлопки шлёпанцев о пятки, ни с того ни с сего гудел лифт или вдруг принимался петь кран в квартире умершего пьяницы. А иногда являлось эхо, и тогда ему было с кем поговорить.
Он каждое утро и каждый вечер поднимался на двенадцатый этаж и начинал свой обход -- осматривал каждую площадку, каждую квартиру, вдыхал ароматы запустения и тишины, касался холодных стен, тщательно протирал везде пыль и снимал паутину.
Время шло, дни сменяли ночи. Никто не возвращался. Иногда ему слышались какие-то звуки из подвала и тогда он думал, что там поселились бомжи. Думал сходить проверить, но потом решил, что вряд ли встреча будет приятной. Да и не хотелось ему видеть посторонних.
Наступила осень, похолодало. Дом грезил о зиме. И к ней надо было готовиться. Нужно было как следует осмотреть его на предмет возможной протечки крыши, утеплить окна в квартирах, там, где стояли старые деревянные рамы. Поэтому один из своих очередных обходов он начал с самого верха.
Кряхтя, выбрался на крышу, где посвистывал высотой двенадцати этажей холодный ветер. Осмотрелся.
Вокруг торчали трубы заводов, вытянув к небу свои чёрные хвосты: вон стоит марганцевый, виднеется ртутный, огромным насекомым улёгся на окраине алюминиевый, притихли за рекой завод ферросплавов и цементный. Ещё дальше, дальше, дальше маячит в лёгкой дымке радиохимический завод.
Город замер под хмурым небом, посматривая сонными глазами-окнами.
Порывисто взморосил липкий дождь, но был бессилен заставить его отказаться от своих планов. Шаг за шагом, квадрат за квадратом он исходил крышу и успокоился только убедившись, что она нигде не даст протечки. Тогда, довольно улыбнувшись, весь промокший спустился обратно и, начав с верхнего этажа, осмотрел все окна во всех квартирах и утеплил те, что требовали утепления.
Уже поздним вечером закончив со всеми делами, с чувством честно выполненного долга вернулся к себе. Постоял посреди комнаты в раздумьях: не перебраться ли в роскошную тридцать пятую... Но нет, он навсегда останется верным своей маленькой однокомнатке.
- Настоящий капитан никогда не покидает свой корабль! - с гордостью сказал он притихшей комнате. - Никогда!
Чувствуя безмерную усталость, улёгся на диван, получше укутался в тёплый плед.
- Ну, слава богу, - бормотал, задрёмывая. - Слава богу, дом подготовлен к зимушке-зиме... Всё хорошо... Да, всё хорошо... Теперь -- спать. Спать, спать, спать... Впереди зима... Она будет долгой... Спать...
Ему спалось так сладко в хранимой им безмолвной пустоте, что он даже не заметил того момента, когда не проснулся.
По стене его вдруг, с треском молнии, вспарывающей небо, пробежала извилистая трещина. Взорвалась брызгами кафеля кухня в четырнадцатой. Застонал унитаз в тридцатой и раскололся пополам, да так ровно, будто его разрезали лучом лазера. На крыше лохмотьями вспучились чёрные рубероидные мозги. С гудением разрываемых нервов лопнули водопроводные трубы. Зазвенело, осыпаясь разбитыми мечтами, стекло.
Он дрогнул, замер на несколько миллионных долей вечности, а потом -- исчез в клубах пыли, окутавших его и медленно покрывших удушливым саваном.