Седая, аккуратно подстриженная, бородка обрамляет мягкое интеллигентное лицо, светло-серые глаза смотрят с интересом и вниманием, расстегнутый пиджак и полуразвязанный галстук подчеркивают худощавость спортивной фигуры, несмотря на высокий сократовский лоб на лысину нет и намека. Встретишь такого человека на улице и никогда не скажешь что ему уже за шестьдесят. Не то что я, например, - мне-то уже лет десять назад начали уступать место в автобусе. С тех пор мой живот еще больше вырос, а количество волос на голове наоборот, сильно уменьшилось. Н-да, и как это людям удается поддержать в себе такую юношескую внешность?
Мой собеседник - ведуший сотрудник королевского исследовательского института раковых заболеваний из Стокгольма Фолке Линд. Я о нем много слышал, читал некоторые из его статей, видел как-то раз по телевизору и вот наконец получил возможность побеседовать с ним лично. Для меня это большая честь. Тем более что идея-то пришла от его самого: встретиться после конференции и в неформальной обстановке обсудить основные моменты моей сегодняшней лекции.
"Извините, могу я вам задать один вопрос?" - спросил он меня когда нас познакомил в перерыве между заседаниями председатель комиссии Курт Хеймфилд - "Вы сегодня вечером случайно не заняты? Ах вот как? В таком случае не согласитесь ли вы пообедать вместе со мной? Я знаю здесь недалеко один хороший итальянский ресторан - готовит изумительные блюда. Мне, видите ли, очень хотелось бы поближе ознакомиться с некоторыми подробностями ваших экспериментов, а завтра утром я, к сожалению, улетаю назад в Швецию. Так что, если вас это не очень затруднит... О да, мне это тоже доставит огромное удовольствие"
И вот мы сидим в маленьком ресторанчике на углу тридцать девятой улицы в самом центре Манхаттена. Вокруг, у соседних столиков, суетятся оффицианты, где-то в пол-звука играет музыка, за окном время от времени раздаются гудки автомашин (глупые нью-йоркие водители - разве можно гудками рассосать пробку?), но мы не обращаем на них никакого внимания - мы сосредоточенны на результатах экспериментов проведенных в нашей лаборатории в течении прошедшего года.
"Вы понимате" - говорит мне Фолке - "мы, в нашем институте, работаем над теми же самыми проблемами. Мы только недавно начали этим заниматься, но уже достигли кое-каких результатов, правда в несколько иной области. Нам и вам просто необходимо скооперироваться. Наши инжнеры изобрели новое приспособление к акселератору, так что можно будет получать изображение от рентгеновской радиации в динамическом режиме. Мы уже договорились с компанией "Сименс" и они сделают опытный образец этого прибора к следующиму месяцу. Если вас это интересует я могу оставить координаты. "Сименс", я уверен, не откажется. Уже известно, что "Вариан" тоже работает над подобным прибором, а "Сименсу" нужны новые клиенты"
"Конечно, меня очень манит возможность увидеть снимки сделанные в динамическом режиме. Я был бы рад иметь подобный прибор в нашей лаборатории, но к сожалению я не могу вам пока ничего ответить - я маленький человек. Я поговорю со своим боссом."
"Не переживайте. В любом случае мы сможем предоставить вам результаты наших наблюдений. Я слышал, что в Америке нелегко получить деньги на новые исследования"
"Мне трудно говорить за всю Америку, но у нас, в центре, это действительно трудно"
"Как давно вы рабоетете в "ам. ди. Андерсон" центре? - сшрашивает меня Фолке.
"Почти два года"- отвечаю я - "меня собственно и пригласили работать туда из-за этого проекта"
"А где вы работали до этого?" - допытывается Фолке.
"В институте имени Вейцмана, в Реховоте"
"В Реховоте - это где?"
"В Израиле"
"В Израиле?" - лицо Фолке хмурится - "Судя по-вашему акценту я решил что вы из России"
"Ну да - я из России. Сперва я приехал в Израиль, а потом уже в Хьюстон"
"Кто заказывал равиоли?" - спрашивает, словно выросший из-под земли, оффициант.
Фолке, не поворачивая голову в его сторону, поднимает вверх два пальца. Равиоли заказывал он - он вегетарианец.
"Бараньи косточки?" - продолжает допытываться оффициант.
Бараньи косточки - это для меня. Я всегда заказываю бараньи косточки когда мне не нужно платить.
"Так вас пригласили приехать в Хьюстон из Израиля?" - как бы все еще сомневаясь в моем ответе, повторяет Фолке и посыпает равиоли только-что, специально для него, натертым сыром "пармежан" - "а почему именно вас?"
"Дело в том, что я начал проводить эти опыты в институте имени Вейцмана. На одном из семинаров ими заинтересовался мой теперешний босс и пригласил к себе. Ну вот и одолжили меня, как представителя института, для совместного проекта в Хьюстоне"
"Так это у вас совместный проект с институтом имени Вейцмана?" - еще больше хмурится Фольке.
"Оффициально - да"
Фольке мнется. Я еще не видел его таким ратерянным. Он даже оттодвинул от себя тарелку с недоеденными равиоли и старается не смотреть мне в глаза.
"Понимаете" - говорит он наконец, с трудом подбирая слова - "данное обстоятельство создает определенную проблему..." - и он обрывает себя на полуслове.
"Какую именно?"
"Видите ли, не имея ничего лично против вас, я тем не менее должен взять назад свое предложение"
"Какое предложение?"
"Насчет кооперации"
"Почему так?" - я чувствую как мои глаза начинают медленно вылезать из орбит.
"Видите ли, помимо своей научной работы, я занимаюсь также общественной деятельностью. Я состою в интернациональной организации по правам человека "неотьемлемые права" и не далее как неделю назад она обьявила о бойкоте израильских учебных и научных заведений, под который попадает и ваш институт. Вы поймите меня сами - не могу же я, будучи одним из основателей и активных членов этой организации, нарушать ее постановления"
Я молчу. Странно как-то все это.
"Я конечно понимаю, что наше совместное предприярие могло бы принести заметную пользу человечеству" - продолжает Фолке - "как в сфере науки так и в общественном плане. Возможно наши исследования могли бы спасти жизнь кое-каким людям. Мне ведь это совсем небезразлично... Если бы мне было безразлично я бы давно ушел на пенсию. Всякий раз, когда я представляю себе какие чувства испытывает человек, когда доктор обьявляет ему, что он болен неизлечимой болезнью, что ему осталось жить не больше чем полгода, я меняю свои планы. Преступник, осужденный на смертную казнь, все еще может обжаловать вынесенный ему приговор, у него все еще теплится надежда на то, что он будет жить, а вот больной, приговоренный к смерти врачом, лишен такого права. Разве это справедливо?"
Он останавливается и внимательно смотрит на меня.
"Скажите мне пожалуйста..."
Откашливается и продолжает:
" Меня всегда интересовал один э... вопрос, но у меня не было возможности его задать. Не у кого было спросить, другими словами. Если вас это, конечно, не затруднит... Как бы мне его правильнее сформулировать? Э-э. Вот, скажите... вот вам, к примеру, не стыдно быть гражданиним страны которое постоянно нарушает международные соглашения, притесняет исконных жителей страны, попирает нормы международного права? А? Мне, например, было бы стыдно".
Я молчу. Что я могу ему ответить?
"Вы работаете в области, вся цель которой спасать людям жизнь. Так неужели вас никогда не беспокоило то, что израильские солдаты убивают на оккупированной территории палестинских детей? Разве вы никогда не задумывались над тем, насколько ваша профессия противоречит дейтвиям вашего правительства и вашей страны в целом?"
"Н-да. А я вот слышал, что среди палестинких врачей есть немало таких, которые специализируются на производстве бомб предназначенных для израильских детей. Почему бы вам не спросить у них?"
"Из двух минусов плюса не получишь. Тем более, что у них есть оправдание - они живут под окупацией. Вы не можете понять насколько это тяжело - жить под гнетом окупации, быть лишенным человеческих прав, зависеть от воли тех у кого сосредоточенна вся власть..."
"Почему я не могу понять? Я сам так жил"
"Вы? Каим образом?... Тем более, если вы сами так жили - неужели вам не жалко других?"
"Жалко"
"Если вам жалко, зачем же вы ведете такую бесчеловечную политику, зачем ведете войны? Если бы вы испытали на себе когда-нибудь бомбежку..."
"Я испытал".
"Когда это?"
"Во время второй мировой войны. Я хоть и маленьким был, но хорошо помню: и бомбежку и как есть нечего было..."
"Да, я тоже во время войны был маленьким ребенком и тоже хорошо все помню. Ужасное время. У нас хоть бомбежек и не было, но с едой приходилось тяжко. Из мяса одна лишь курятина была... Она мне тогда так надоела. Возможно поэтому я и стал вегетарианцем. Что и говорить - война. Вот я и делаю все, что в моих силах, чтобы не было больше голода, чтобы люди перестали убивать друг друга. Скажите, у вас в семье кто-нибудь погиб во время войны?"
"Из близких - никто. Мы были в эвакуации: и я и мои родители."
"Эвакуация - это что такое?"
"Мы были беженцами"
"А-а беженцами... Как палестинцы?"
"Да, что-то в этом роде. Только жили мы у чужих людей на кухне и работали по двенадцать часов в день. Мои родители работали... И я работал. И отец мой... Его в армию не взяли потому что он был инвалид. В армию не взяли, а работать все равно нужно было. С другой стороны - это нас и спасло: если бы не он, то наверное не выжили бы. Так что, кроме нашей собаки Франтика, мы никого во время войны не потеряли, если не считать конечно мамину родню"
"Собаки говорите? Собак ведь тоже жалко. У меня у самого дома две собаки. Было три, но одна недавно умерла. Вся семья ходила в трауре, я целую неделю не работал. Да, жалко их... А какой породы была ваша собака?"
"Кто? Франтик? Никакой. Дворняжка он был. Но очень умный. Мне его на день рождения родители подарили, когда мне пять лет исполнилось. Я его многим вещам обучил. И многому он сам научился. Отличал, например, немецкие самолеты от наших. По звуку наверно... Когда наши летели, то он никакого внимания на них не обращал, а от немецких прятался под кровать. Его ни за что нельзя было вытащить оттуда. Зажмется в угол - и хоть чем, хоть кочергой, хоть щеткой. Мама тащит меня в бомбоубежище, кричит, плачет, а я... как же я могу оставить Франтика дома? Он ведь не понимает, что кровать его от бомбы не спасет. Умный, умный, а все-таки не очень."
"Так что же - его бомбой убило?"
"Нет, не бомбой. Его никто не убивал на самом деле. Когда мы собрались ехать в эвакуацию, то я его собой конечно взял. А в вагоне теснота, сутолка. Вагон ведь товарный, сесть негде, вещи всюду, буржуйка чуть-ли не половину вагона занимает. Стал Франтик скулить. Услышали, закричали: чья собака? Война идет, а они тут с собакой. (Как-будто на войне что-то могло изменится если бы мы поехали без собаки). Убрать, кричат, собаку, вон ее из вагона. Вот так. Кричат, кричат, а у моего отца нервы были крепкие, он не торопился. Подождал когда поезд пошел в гору и начал замедлять ход и только тогда просунул Франтика через открытую дверь и опустил его на землю, опустил осторожно, так чтобы тот не сломал себе лапы. А потом Франтик долго бежал за нами. Я стоял у дверей и кричал: Франтик, Франтик, быстрее, быстрее. Но он начал отставать от поезда, все больше и больше, а потом и совсем пропал..."
"Как вам нравится ваша еда?' - с подчеркнутым любопытсвом интересуется, вдруг неизвестно откуда появившийся, официант.
"Нравится" - отвечает за нас обоих Фолке.
"Хотите заказать еще что-нибудь?" - продолжает допытываться настырный гарсон.
"Пока нет" - отсылает его нетерпеливой рукой Фолке и обращаясь ко мне добавляяет: "Вот видите. Ваш пример только еще раз доказывает как это плохо когда идет война."
"Я с вами полностью согласен. На днях моя внучка, та что живет в Реховоте, должна идти в армию и я за нее очень беспокоюсь. Кстати говоря у нее тоже собака и ее тоже зовут Франтиком. Она решила дать ей это имя после того, как я рассказал ей свою историю. Она мне говорит - знаешь что, деда, вот ты и мама и папа, вы все немало поездили за свою жизнь. Я иду в армию для того, чтобы нам не пришлось больше никуда ездить. Пускай теперь ездят другие, те, что не хотят жить рядом с нами."
"Это что она имела ввиду, говоря что вы поездили? Вашу эва...эва..."
"Эвакуацию? Может быть. Но скорее всего она имела ввиду наш отьезд в Израиль. Она ведь его хорошо помнит"
"Да, это тоже удивляет меня. Вот почему бы вам, русским, не жить между собой в мире? Какая разница - еврей, православный или католик? Вы ведь все люди одной национальности."
"Позвольте. Совсем и нет. Русские и евреи - это люди разных национальностей"
"Ну нет, в этом вы не правы. Мой брат, например, тоже еврей, но мы оба, он и я, шведы. Мы с ним одной национальности."
"Если твой брат еврей" - думаю я - "то кто же тогда ты? Какие вы все-таки, шведы, странные.".
"Какие вы все-таки, русские, странные" - говорит Фолке и подзывает официанта чтобы расплатиься.