Когда Макарову исполнилось двенадцать лет, он вместе с мамой покинул родную деревню и отправился навстречу лучшей жизни, которая, впрочем, так и не случилась или осталась незамеченной. Лучшая жизнь имела свойство - проходить незаметно. Неслучайно, разменяв половину школьного возраста, Макаров затвердил наизусть - как ни надейся на светлое будущее, все по-настоящему светлое неизменно оказывается в прошлом. Утешало парня лишь одно - его замечательное прошлое принадлежало только ему. С другой стороны, происходило оно из его же настоящего, стало быть, ежеминутно и ежесекундно сотворялось в процессе проживания Макаровым сегодняшнего дня, который, чаще всего, не приносил никаких радостей, особенно в связи с переездом. К счастью, странная метаморфоза бытия не высверливала подростку мозги. Метаморфозам бытия обычно нет дела до неокрепших мозгов.
Желтая пятиэтажка, в которой мама Макарова получила комнату, напоминала брошенный на замусоренный луг грязный кирпич. Роль густой травы исполняли разлапистые ели, а роль мусора - многочисленные погреба и сарайчики, сооруженные в ближайшем овраге местными жителями из подручных материалов, благо ельник рос без присмотра. Картину жизни дополняла колючая проволока притаившейся за поворотом дороги воинской части, а завершал дощатый забор убогой турбазы, занимавшей противоположную сторону обезображенного оврага. Дети, которых угораздило оказаться пасынками "кирпича", тонули в обозначенном пейзаже словно муравьи, заблудившиеся в высокой траве, впрочем, муравьи беззаботные а оттого счастливые. Одним из них, пусть и не особенно счастливым, и стал Макаров. Сначала он чурался новых знакомых, потом выпячивал грудь и таращил глаза, в ярких красках расписывая свое "героическое" деревенское прошлое, пока, наконец, почти не притерся к компании, которая гоняла футбол на кочковатом поле между ельником и пятиэтажкой, собирала окурки на территории турбазы, купалась в вонючем пруду и затевала костры и шалаши в ближайшем березняке. Вот только друзей Макарову не удалось найти. У него появились приятели, но назвать их друзьями Макаров не мог, потому что из деревенского прошлого помнил, друг - это тот, который всегда за тебя, а не до того момента, как над тобой начнет насмехаться какой-нибудь великовозрастный переросток типа старшеклассника Санька. Друг не обязан биться головой о стену, но вливать угодливый смех в презрительный хохот не должен был тоже.
Однако никакие насмешки не продолжались вечно, каждое "сегодня" неизменно превращалось во "вчера", близилась осень, а вместе с ней и школа, что значило новые знакомства и новые переживания, и Макаров, незаметно для самого себя, пустил в новой реальности сначала корешки, потом корни, а затем и распустился первыми листочками - у него появилась мечта. Он захотел собаку.
У Макарова никогда не было собаки. Оставленная в деревне бабушка предпочитала собаке кошку и кур и стенания внука, подкрепленные закладками в потрепанном томике служебного собаководства, неизменно разбивались о бабушкину неуступчивость. Теперь давняя мечта ожила. Вокруг пятиэтажки бродила свора беспородных собак, которые не требовали ухода, но так или иначе были разобраны между подростками. Каждая псина имела кличку и хозяина, который время от времени баловал ее лакомством. К примеру, вожак стаи - худосочный Шарик - принадлежал Саньку и следовал за ним неотступно. Кудлатый и независимый Тарзан обихаживался сопливым Колькой. Коротконогий Тузик, принадлежавший водителю турбазовского автобуса, пробавлялся благосклонностью столь же мелкого Игорька. Неунывающий, облепленный репьями, Дружок был всеобщим любимцем, но больше других чтил нагловатого Серегу. Макарову собаки не досталось. Конечно, он не упускал случай погладить любую псину, благо каждая готова была подставить голову для ребячьей ласки, но никакая ласка не могла ее удержать, стоило настоящему хозяину окликнуть питомца. Ни одна из этих собак не смотрела на Макарова такими преданными глазами, какими смотрела она на хозяина. Ни одна из этих собак не променяла бы хозяина на тысячу Макаровых, даже если бы у каждого из них был припасен кусок вкусной колбасы в мятой газете. Ни одна из них не принимала Макарова за своего, хотя он, точно так же, как сопливый Колька, готов был бежать домой, размазывая сопли и слезы по щекам, когда, возмущенный поражением Шарика в короткой схватке с Тарзаном, Санек переломил о спину последнего ивовый лук.
А потом из ельника вышел огромный дворовый пес.
Может быть, он даже вышел вовсе не из ельника. Может быть, он пришел со стороны воинской части, или из-за реки, за которой тонула в грязи маленькая деревенька, это было неважно. Всем обликом, исключая обвисшие уши, пес напоминал немецкую овчарку и вел себя соответственно. Он лениво рыкнул на Шарика, заставив того поджать хвост, равнодушно перешагнул через Тузика, не обратил ни малейшего внимания на Дружка. Пес аккуратно взял с ладони Макарова колбасу, позволил себя погладить, равнодушно помахал хвостом и пошел по своим делам, никого из мальчишек не одарив преданным или просящим взглядом, хотя впалые ребра никак не намекали на прошлое благополучие великана.
- Вот это псина! - восхищенно пробормотал кто-то из мальчишек.
- Теленок! - хмыкнул другой.
- Ерунда, - не согласился Санек, свистнул посрамленному Шарику и вразвалку отправился прочь.
- Мой будет! - заявил ровесник Макарова Серега.
Пес остался ничьим. Он не подчинился никому, хотя от угощения не отказывался. Он позволял себя гладить, но подрагивающая возле желтых клыков черная губа не давала смельчаку расслабиться ни на мгновение. Пес не отзывался ни на какие клички и всегда отправлялся туда, куда хотел. И он не пытался занять какое-либо место в ребячьей или собачьей стае, поскольку даже тихий рык неизменно отгонял четвероногую мелочь и освобождал дорогу от двуногой. Только к Макарову пес проявлял благосклонность, бесцеремонно обнюхивая его карманы, но и на него однажды зарычал. Валяясь на траве, Макаров откатился в сторону и случайно залетел под пса. От неожиданности тот подскочил, накрыл съежившегося Макарова четырьмя лапами и зарычал по-настоящему, именно так, как зарычал на Шарика, заставив того поджать хвост. Макаров не поджал хвост, но страх, сковывающий мышцы, почувствовал. Он съежился, прижал руки к животу и замер, разглядывая сквозь зажмуренные глаза оскаленную пасть. Пес нехотя спрятал зубы, с явным недоумением обнюхал испуганное лицо Макарова и лизнул того в нос, а потом перешагнул через нечаянную жертву и ушел.
- Теперь он - твой хозяин, - хихикнул Серега, пряча в голосе зависть.
- Да пошел ты! - принялся отряхиваться Макаров.
- Сам пошел, урод, - тут же отозвался Серега. - Собачья подстилка!
- Сам урод! - стиснул кулаки Макаров.
- Ну, - прищурился Санек. - И кто кого? А ну-ка! Пацаны! Сейчас Макар с Серегой драться будет!
- Чего это мне драться? - не понял Макаров, который драться не умел и еще никогда не дрался.
- Да трус он, - сплюнул Серега.
Макаров оглянулся. Верзила Санек смотрел на него с презрением, а остальные - с любопытством, которое в одно мгновение могло обратиться таким же презрением. Он почувствовал противную дрожь в коленях и, чтобы не выдать ее, широко расставил ноги и сжал кулаки.
- Кто трус?
- Да ты! - скривился Серега.
Макаров ринулся на врага первым. Он зарычал точно так же, как только что рычал пес, обхватил противника левой рукой за шею, повалил, а правой еще в паденье стал бить Серегу в живот, не чувствуя, что выбил палец и продолжает разбивать костяшки кулака об армейскую бляху Серегиного ремня.
- Прямо как пес! - хихикнул кто-то из толпы, в ответ накатил хохот, а Макаров взглянул в испуганные, расширенные глаза побледневшего Сереги, который замер под ним так же, как минуты назад застыл сам Макаров, и подумал, что схватку он проиграл.
- А ты молодец, - подошел к Макарову, который рассматривал опухающий кулак, Колька. - Пацан!
- Ничего так, - ударил его по плечу Санек.
- Еще и рычал! - подпрыгнул маленький Игорек.
- Пацан! - подтвердил еще кто-то.
Его хлопали по плечам, обсуждая подробности короткой драки, просили порычать до самого пруда, даже Серега присоединился к общему хору. Макаров стал своим в один миг и, ощущая захлестывающее его счастье, уже прикидывал, как перебинтует руку и будет рассказывать про сломанную кисть, что освободит его от последующих драк, и сколько теперь у него друзей, и сколько теперь у него радости в жизни, и что переросток Санек вовсе уж не такая мерзость, какой он показался Макарову при первом знакомстве.
На следующей день пес не появился. Он не появился и на второй день, и на третий, и через неделю.
- Пришел и ушел, - высказал предположение Макаров, тасуя колоду карт и испытывая непонятную грусть. - Или хозяина отыскал.
- Ага, - хихикнул Колька. - Санек его на поводок взял и в лес отвел. Мы его на суку повесили. Хрипел еще, тварь такая! Тяжелый! Серега ему еще камнем глаз выбил, а он все дергался!
Макаров бросил карты, поднялся и, пошатываясь, пошел домой.