Прохар Маргарита Петровна : другие произведения.

Жизнь плохого человека

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жизнь плохого человека Необычная история, рассказанная пожелавшим остаться неизвестным. Почему я такой? Значит, таким мне положено быть... Дидро. Сон д*Аламбера. Это было его последнее дело. Он это понимал и, наверное, именно потому не чувствовал обычной тревоги и напряжения. Прощание с чем-то или кем-то почему-то умягчает сердце, растапливает неизвестную в нем до того момента льдинку, выявляет бессознательное, особое чувство - чувство теплой грусти. Да, то, чем занимался он, находилось за рамками принятой, правильной жизни. И он был за этими же рамками. Но, странно, это не многое меняло: он жил так же, как все, - ни плохо, ни хорошо. Просто жил - с мелкими радостями, с воспоминаниями. И то дело, каким бы скверным оно ни было, все-таки было его делом, его выбором. Более того - оно было частью его жизни, так уж получилось. Потихоньку мы прощаемся с детскими игрушками, первой любовью и первым предательством и прочими фактами теплой, пропитанной токами жизни, биографии - так же и он прощался с той частью своей жизни, которая была связана с ним, делом в чужой стране и чужом городе. Мартин не спеша вышел к Влтаве. Было уже около восьми. На Карловом мосту фонари освещали каменные фигурки святых и стайки туристов. Он прислонился к парапету моста - холодному, веками терпеливо принимавшему руки и локти людей разных эпох и разных стран. В этом году в Праге начиналась какая-то странная осень: ранние заморозки, жухлая и ржавая листва, обессиленно падавшая с сухим, болезненным шорохом на мерзловатую с утра землю парков и старые, холодные мостовые улиц и улочек. Не было “златой” Праги, был старый, утомленный город и обычная жизнь вокруг построек древней готики, изумленных тем, что вдруг очутились в современном мире. А внизу, под Карловым мостом, медленно тянулись прогулочные катера, поблескивая теплыми, освещенными каютами. Мартин застегнул куртку: от реки потянуло сырым октябрьским ветром. Замерзшими руками вытянул из смятой пачки сигарету. Было ли ему жаль прожитой здесь, в этом старом городе, части своей жизни? Да, он привык, свыкся с чужим миром и, возможно, и сам стал немного другим... Человек привыкает ко всему, это инстинкт самосохранения, и только память, живая и крепкая, как ртуть, способна потревожить его, разрушить все, созданное животной привычкой просто жить - есть, пить, дышать. Она требует чего-то другого - того, что в этот год разбудило в нем дикую, оглушительную тоску по иному, другому времени, по иным, другим людям - их улыбкам и речи, их песням и просто словам, по другой тишине, по другой осени. От моста он пошел в сторону Кампы - пражской Венеции. Он долго петлял улочками, наконец вышел в узкий переулок со старыми, обшарпанными домами. Кажется, тогда, восемь лет назад, это произошло именно здесь. Он стоял теперь под старым фонарем и ждал. Почему-то он всегда назначал встречи на этом месте. Мартин не был ни суеверным, ни особо верующим. Он считал, что Бог лишь помогает человеку следовать своей судьбой, и если рука судьбы один раз повернула его на ту дорогу, которой он идет, и повернула именно здесь, то это место, возможно, принесет ему удачу. И оно не обманывало его надежд. Исключение было бы слишком страшным. “Что ж, и ты прощай”, - сказал он ему, как старому другу, и вдруг поймал себя на мысли, что спрашивает: а будет ли там лучше? Но он отбросил сожаления. Сожаления отравляют нам жизнь. Мы все время боимся что-то сделать не так, торгуемся с жизнью, как на дешевом базаре, и, по иронии судьбы, прогадает как раз тот, кто все выверил и рассчитал.... Однако пора возвращаться домой: дело не закончено, пока Олег и маленькая Нина не приедут с деньгами в Брно. Он должен ждать их звонка. Мимо проезжало свободное такси, и Мартин махнул рукой, останавливая. В окнах летела Прага - старинная, знакомая и до конца не знакомая, потом пошли жилые районы - образцы советских строек, похожие во всех городах, где они были, так что, если не выезжать из микрорайонов, можно подумать, что ты не в Праге, а в Москве, Питере или Минске. Вот уже пять лет Мартин жил на Модлецкой улице, в доме рядом с супермаркетом. Привычно он поднялся на четвертый этаж, прошел к своей квартире. И, как всегда, открылась соседняя дверь. -Привет, Мария, - увидел он соседку, выходящую на прогулку с кошкой. Удивительно, но она всегда выходила из квартиры в тот момент, когда он возвращался домой. Это была стройная женщина, на вид лет тридцати пяти. Если бы не изуродованная левая часть лица, ее можно было бы назвать красивой. Чем-то она напоминала ему Наташу, и Мартину было приятно ее видеть. Определенно, она не чешка, но он не расспрашивал ни о чем таком: если ты не пытаешься узнать чью-то тайну, тебе не придется раскрывать свою. Не стоит будить привидения прошлого. -Как насчет вечерней чашечки кофе? - спросила она. -Отличная идея. Он любил бывать в ее однокомнатной уютной квартирке, пить кофе, слушать ее спокойный голос, и сегодня - он это чувствовал - ему необходим еще кто-то, просто рядом, спасающий от глухой тишины холодного
   Жизнь плохого человека
  
  
   Необычная история, рассказанная пожелавшим остаться неизвестным.
  
  
  
   Почему я такой? Значит, таким мне положено быть...
   Дидро. Сон д*Аламбера.
  
  
   Это было его последнее дело. Он это понимал и, наверное, именно потому не чувствовал обычной тревоги и напряжения. Прощание с чем-то или кем-то почему-то умягчает сердце, растапливает неизвестную в нем до того момента льдинку, выявляет бессознательное, особое чувство - чувство теплой грусти. Да, то, чем занимался он, находилось за рамками принятой, правильной жизни. И он был за этими же рамками. Но, странно, это не многое меняло: он жил так же, как все, - ни плохо, ни хорошо. Просто жил - с мелкими радостями, с воспоминаниями. И то дело, каким бы скверным оно ни было, все-таки было его делом, его выбором. Более того - оно было частью его жизни, так уж получилось. Потихоньку мы прощаемся с детскими игрушками, первой любовью и первым предательством и прочими фактами теплой, пропитанной токами жизни, биографии - так же и он прощался с той частью своей жизни, которая была связана с ним, делом в чужой стране и чужом городе.
  Мартин не спеша вышел к Влтаве.
  Было уже около восьми. На Карловом мосту фонари освещали каменные фигурки святых и стайки туристов. Он прислонился к парапету моста - холодному, веками терпеливо принимавшему руки и локти людей разных эпох и разных стран.
  В этом году в Праге начиналась какая-то странная осень: ранние заморозки, жухлая и ржавая листва, обессиленно падавшая с сухим, болезненным шорохом на мерзловатую с утра землю парков и старые, холодные мостовые улиц и улочек. Не было "златой" Праги, был старый, утомленный город и обычная жизнь вокруг построек древней готики, изумленных тем, что вдруг очутились в современном мире.
  А внизу, под Карловым мостом, медленно тянулись прогулочные катера, поблескивая теплыми, освещенными каютами.
  Мартин застегнул куртку: от реки потянуло сырым октябрьским ветром. Замерзшими руками вытянул из смятой пачки сигарету.
  Было ли ему жаль прожитой здесь, в этом старом городе, части своей жизни? Да, он привык, свыкся с чужим миром и, возможно, и сам стал немного другим... Человек привыкает ко всему, это инстинкт самосохранения, и только память, живая и крепкая, как ртуть, способна потревожить его, разрушить все, созданное животной привычкой просто жить - есть, пить, дышать. Она требует чего-то другого - того, что в этот год разбудило в нем дикую, оглушительную тоску по иному, другому времени, по иным, другим людям - их улыбкам и речи, их песням и просто словам, по другой тишине, по другой осени.
  От моста он пошел в сторону Кампы - пражской Венеции. Он долго петлял улочками, наконец вышел в узкий переулок со старыми, обшарпанными домами. Кажется, тогда, восемь лет назад, это произошло именно здесь. Он стоял теперь под старым фонарем и ждал. Почему-то он всегда назначал встречи на этом месте. Мартин не был ни суеверным, ни особо верующим. Он считал, что Бог лишь помогает человеку следовать своей судьбой, и если рука судьбы один раз повернула его на ту дорогу, которой он идет, и повернула именно здесь, то это место, возможно, принесет ему удачу. И оно не обманывало его надежд. Исключение было бы слишком страшным.
  "Что ж, и ты прощай", - сказал он ему, как старому другу, и вдруг поймал себя на мысли, что спрашивает: а будет ли там лучше? Но он отбросил сожаления. Сожаления отравляют нам жизнь. Мы все время боимся что-то сделать не так, торгуемся с жизнью, как на дешевом базаре, и, по иронии судьбы, прогадает как раз тот, кто все выверил и рассчитал....
  Однако пора возвращаться домой: дело не закончено, пока Олег и маленькая Нина не приедут с деньгами в Брно. Он должен ждать их звонка. Мимо проезжало свободное такси, и Мартин махнул рукой, останавливая.
  В окнах летела Прага - старинная, знакомая и до конца не знакомая, потом пошли жилые районы - образцы советских строек, похожие во всех городах, где они были, так что, если не выезжать из микрорайонов, можно подумать, что ты не в Праге, а в Москве, Питере или Минске.
  Вот уже пять лет Мартин жил на Модлецкой улице, в доме рядом с супермаркетом. Привычно он поднялся на четвертый этаж, прошел к своей квартире. И, как всегда, открылась соседняя дверь.
  -Привет, Мария, - увидел он соседку, выходящую на прогулку с кошкой.
  Удивительно, но она всегда выходила из квартиры в тот момент, когда он возвращался домой. Это была стройная женщина, на вид лет тридцати пяти. Если бы не изуродованная левая часть лица, ее можно было бы назвать красивой. Чем-то она напоминала ему Наташу, и Мартину было приятно ее видеть. Определенно, она не чешка, но он не расспрашивал ни о чем таком: если ты не пытаешься узнать чью-то тайну, тебе не придется раскрывать свою. Не стоит будить привидения прошлого.
  -Как насчет вечерней чашечки кофе? - спросила она.
  -Отличная идея.
  Он любил бывать в ее однокомнатной уютной квартирке, пить кофе, слушать ее спокойный голос, и сегодня - он это чувствовал - ему необходим еще кто-то, просто рядом, спасающий от глухой тишины холодного вечера. Одиночество освобождает от обязанностей перед кем-то, и это и хорошо и плохо.
  ...Неужели мир всегда будет делиться на хорошо и плохо?.. И внутри тебя, пока ты жив, будет работать эта упрямая пружина деления?..
  Подойдя к двери, он проверил замок и метку. Кажется, все спокойно. Он вошел в квартиру и включил свет. Переодевшись, подошел к минибару и взял коньяк. Сегодня был тяжелый день, и он еще не закончился. Труднее всего ждать - это он знал из опыта. Ждать, когда твоя удача зависит не от тебя, а от других.
  Он подошел к столу, открыл шуфлядку и бережно достал из ящика газету, лежавшую там в гордом и почетном одиночестве.
  Он раз в неделю покупал русские газеты в Карловых Варах, и вот наткнулся на маленькое, обведенное черным сообщение:
  "... выражает сочувствие родным полковника Васильева Павла Петровича, в связи с его скоропостижной смертью от сердечного приступа"
  Да, это был Павел. Все сходится. И Павел мертв. Может, поэтому Мартину весь день было не по себе. И поэтому сегодня, открывая сейф, он опять почувствовал приступ. Возникли березы, дача, смех Наташи, маленькая Янка, бегущая по дорожке в сад. Хорошо, что рядом был Олег, иначе выключился бы надолго. Нет, это последний сейф.
  Неужели опять амнезия?...
  Зазвонил телефон.
  Глухой мужской голос сказал Мартину, что все в порядке, и раздались гудки.
  Итак, на сегодня все. Мартин присел на диван, прикрыл руками уставшие от сегодняшней работы с сейфом глаза и подумал, что завтра нужно будет ехать в Брно, договариваться с Алексом. Алекс хитер, как лис, никогда не дает настоящей цены, и Олегу с маленькой Ниной с ним не справиться. Но он-то прекрасно знал, как и о чем нужно говорить с Алексом.
  Поднимаясь с мягкого дивана, задел на столике газету, и она упала на пол. Поднимая ее, он опять подумал о Павле.
  Итак, Павел умер. Это должно быть плохой вестью, потому что Павел - его брат. Но это значит, что Мартину можно возвратиться назад - к Наташе и Янке, а это самая лучшая новость за все эти годы. Хорошо и плохо - как же все перемешалось в этой жизни!
  В дверь позвонили. Он напряжено прислушался. Раз-два-три. Это Мария. Он набросил пиджак, взял камеру и вышел на площадку. Мария и ее серая кошка стояли и ждали его. За годы своего затворничества он научился ценить, когда тебя кто-то ждет. Вместе они вошли в квартирку Марии. Она отправилась на кухню, а он - в гостиную. Мария прекрасно рисовала, он, как бывший фотограф, всегда удивлялся, как ей удавалось находить удивительные ракурсы: знакомые виды становились необычными, загадочными.
  Пока он рассматривал ее новые и старые работы, она принесла кофе. Кошка вбежала вслед за хозяйкой и приветственно бросилась к Мартину. Животные почему-то любили его.
  -Привет, - сказал он и погладил ее пышную серую шерстку.
  Поставив чашки на столик, Мария неожиданно спросила:
  -Что с тобой, Мартин? Ты сегодня какой-то... тревожный. Что-то случилось?
  Он еще раз удивился тому, как точно она умела определять его настроение. Он еще с первого знакомства с ней заметил, что она старалась не смотреть на людей, не поднимать глаза, не поворачивать к ним свое изуродованное лицо, но это не мешало ей видеть и чувствовать их, как видит и чувствует талантливый художник. Вот и Наташа прекрасно рисовала... Да, он ведь не ответил на вопрос.
  -Все в порядке, Мария. Работа, усталость.
  Для нее он был программистом-дизайнером в маленькой пражской фирме.
  -Чудесный кофе. Как поживают картины? Удалось что-нибудь продать?
  -"Дождь в Градчанах". Помнишь, ты загонял ее в компьютер? Одному немцу понравилось, и он купил вчера, так что месяц я могу работать спокойно.
  Она выключила свет, оставив только неяркую лампу на столике, так, чтобы левая часть лица была в тени. Она всегда так делала, когда была возможность. Теперь она могла позволить смотреть на себя, и Мартин, подняв глаза, заметил, что она улыбается.
  -Новая картина! - догадался он. - Так что мы сидим!
  -Нет-нет, не двигайся, она здесь, - и Мария открыла завешенное тканью небольшое полотно, стоящее рядом, на диване.
  Это была простая и одновременно удивительная вещь: песчаное пространство и следы двух людей, шедших рядом - две пары следов. Сначала вместе, потом одни из них растают на песке, вторые продолжаются, но все слабее, все более расплывчаты, затеряны, и недолог их одинокий путь... Следы говорили яснее и больше, чем сказали бы люди на этой картине.
  К реальности его вернул тихий голос Марии:
  -Название?
  Это была их игра: он должен был угадать название новой картины.
  Мартин закрыл глаза, и словно увидел отчаянный путь двоих в этом пустынном песчаном безмолвии.
  -Любовь, - сказал он и посмотрел на Марию.
  Она молча кивнула в ответ.
  ...Что делает с нами любовь - вне времени и пространства? Что она оставляет нам, что хочет сказать? Может, она и движет этой жизнью?..
  Мартин подошел к окну, и, повернувшись лицом к холодному отражению ночи, почувствовал, что мог бы в этот момент рассказать Марии все - все о своей жизни, все то, что знал только он и никто больше. Тайна тяготит душу. Однако усилием воли и привычки произнес другое:
  -Эта картина - сильная вещь. Но... Почему они обрываются - следы?..
  -Все когда-нибудь заканчивается, Мартин. Жизнь - пустыня, по которой мы идем, и кто-то идет дольше, кто-то - меньше, и лишь любовь или воспоминание о ней остаются до последнего вздоха.
  -Ты не боишься циников? - спросил он.
  -Они тоже знают это, но говорят совсем другое.
  -Зачем?
  -Так проще. Проще жить, если ты хочешь жить.
  Мартин достал камеру и максимально приблизился к картине. Готово.
  -Ну все - теперь в компьютер.
  -Не стоит, - возразила Мария. - Ее никто не купит. Трагедий не любят. Их достаточно и в жизни.
  -Ты точно не хочешь, чтобы она появилась на сайте?
  -Я знаю, что я права. Но ты можешь сохранить ее. Для себя.
  -Извини, я не понял сразу. Ты сделала ее...
  -Не для продажи, - быстро закончила она. - Боже мой, кошка выпила твой кофе!..
  Серое создание торжественно сидело за столиком и облизывало лапу. Она неисправима. Еще тогда, в день их первого знакомства, кошка уже была у Марии. Он помнил ее и один раз даже сфотографировал. Она ела все, что могло быть съедобным и всегда была худой. Настоящая кошка бедного художника.
  Тревожно зазвонил мобильный. Он разрешал им пользоваться только в крайних случаях. По номеру определил - Брно. Звонил Олег, был очень встревожен.
  -У Алекса гости, нам нельзя там оставаться.
  Это была неприятная новость.
  -Вы ошиблись номером. Нет, это не кафе.
  Это был сигнал, что он не может говорить. Но здесь и без слов было понятно: Дело начало складываться не так, как он хотел. Олегу придется ехать к Яну.
  Задумавшись, Мартин не расслышал голоса Марии.
  -Что случилось?
  -Ничего, просто ошиблись номером. Да, ошиблись номером, - повторил он для убедительности.
  Досадно, но ему нужно было уйти. Через минут пятнадцать Олег приедет к Яну и должен сообщить, что все хорошо или все плохо. "Гости у Алекса" - это полиция. Только бы они не появились у Яна!.. Тогда придется возвращаться в Прагу, а здесь уже знают про ограбление банка, поэтому он всегда после крупной операции отсылал Олега и Нину в Брно.
  -Тебе нужно уйти? - вдруг спросила Мария.
  Он молча подошел к серой кошке, погладил ее и улыбнулся Марии:
  -До завтра.
  -Мартин, я хочу отдать тебе деньги. Помнишь, я одалживала у тебя, когда...
  -Нет, ничего не нужно. Отдашь, когда я сам буду на мели.
  Теперь он мог позволить себе такую фразу, не то что четыре года назад. Хоть что-то в этой жизни.
  Он взял камеру и пошел к двери. Обернувшись в последний раз, еще раз сказал:
  -Прекрасная картина. Ты молодец, Мария.
  Но она словно не услышала его слов. Голос звучал тревожно:
  -Мартин, может, я могу тебе чем-то помочь?
  Он невесело усмехнулся. Если бы она знала... Когда ставки сделаны, никто не может помочь тебе, кроме удачи. И он молча вышел из ее квартиры. Открывая свою дверь, услышал звонок и рванулся к телефону. Но это был Йозеф - добрый старичок из соседнего подъезда, с которым они часто играли в шахматы. Сегодня - другая игра... И у него, похоже, сдают нервы. Так бывает, когда ты вдруг осознаешь, что тебе есть что терять, кроме собственной жизни. Возвращение - вот о чем он думал, и не мог даже на время выбросить из памяти. И эта картина Марии... Она так живо напомнила ему его прошлое, его счастливое прошлое, которое было так давно, словно с другим человеком, в другой жизни.
  Мартин не выдержал и достал из старой, потрепанной сумки письмо. В этой сумке он когда-то два года носил по Праге фотокамеру, а однажды, присев в парке на какую-то скамейку, не выдержал и начал фантазировать. Он представил, что вдруг разбогател и может свободно приехать туда, где его уже, наверное, не ждали. Вначале нужно написать письмо, и он целый час писал его на каком-то клочке бумаги, и чувствовал, будто над каждой строчкой внутри него кто-то тихо, болезненно плачет.
  "Милая Янка!
  Если ты еще помнишь меня, то это пишет тебе твой брат Мартин, тот Мартин, который так смешно перелезал через забор, чтобы срезать свежие астры к твоему первосентябрьскому дню, когда ты говорила, что уже совсем-совсем взрослая, потому что идешь в первый класс..."
  А дальше... О чем он мог написать ей дальше, как мог объяснить этой маленькой девочке на нескольких страницах то, что он передумал за это время - всю его жизнь, разложенную по полочкам, начиная с самой теплой бабушкиной лампы-тюльпана до чужого холодного вечера в Праге...
  Раздался звонок, и это было так неожиданно, так нелепо, что Мартин даже сразу не сообразил, кто это может быть. Но потом твердая рука сознания вернула его к делу.
  -Мы у Яна. Все пока спокойно. Что с Алексом - не знаю.
  -Завтра я буду в Брно. Без меня ничего не делайте, - ответил Мартин и положил трубку.
  Олег и маленькая Нина приехали в Прагу давно, еще когда рухнул железный занавес СССР - "лепрозория для двухсот миллионов", и все, словно опьянев от свободы, бросились туда, куда им столько лет запрещали. Многим повезло: они нашли работу. Олегу и Нине тоже вначале повезло, но потом обанкротилась фирма, где они работали, и жизнь выбросила их на улицу. С улицы они подобрали и других неудачников, в том числе и его, Мартина. И если они были сознательными эмигрантами, то он скорее напоминал залетную птицу, у которой не было другого выхода и которому было сложнее их, первых, потому что у него вообще не было шансов: все уже было забито, захвачено, поделено... Теперь у него все есть. В том числе эта квартира, где на уши давит тишина, где трудно усидеть вечерами, и откуда он так часто убегает из тепла в холод вечера - ходить в толпе, сквозь голоса. Так менее одиноко. Можно спешить, будто кто-то ждет тебя, можно остановиться и ждать самому, будто кто-то к тебе придет, тронет за руку и скажет: "Привет!". Вечер - время фантазий, шуток с самим собой и над собой, чтобы забыть упрямое правило своей жизни: неосторожно встречаться и заводить знакомства, неосторожно говорить с чужими, неосторожно... Их много, и он знал, что они справедливы, ведь от этого зависит жизнь не только его, но и других... И он просто бродил по городу, фантазируя, примеряя к себе разные "если".
  Сегодня, если бы не этот звонок, он сидел бы в уютной квартирке Марии, но теперь возвращаться нельзя: он может выдать себя, потому что Дело не отпускает его мысли. Мартин набросил куртку и вышел из квартиры в холодный осенний вечер. Минуту постояв в нерешительности, вдруг понял, куда он хочет пойти. Да, в тот ресторанчик, где он восемь лет назад оставил свои последние кроны....
  Это интересная идея. Пусть это станет началом его прощания, и ему будет тепло от этой мысли.
  Он перешел дорогу и направился к табачному киоску купить сигарет. У окошка стояли двое мужчин явно навеселе. Мартин вспомнил: сегодня же вечер пятницы! В это время чехи отмечают окончание рабочей недели в кабачках за кружкой пива. Вечер радости и шумных разговоров. Он проводил глазами нетвердо уходивших в сторону автобусной остановки и протянул в окошко киоска деньги.
  "А вот киоскеру не повезло, - подумал он. - Грустно, наверное, сидеть в такой веселый вечер в этой маленькой будочке и созерцать серые громадины домов из маленького стеклянного отверстия".
  Так что ему, Мартину, нечего жаловаться: он-то может пойти куда ему захочется.
  Вдруг он ощутил легкие осторожные движения возле кармана куртки и, инстинктивно резко обернувшись, ухватил за руку мальчишку в потрепанной ветровке и кепке, скрывающей глаза. Паренек начал молча вырываться, но Мартин был намного крепче. Киоскер заметил движение и выглянул из своей будки. Когда он увидел мальчишку, его толстое, блинного цвета лицо побагровело.
  -Проклятый воришка! - и он выругался.
  Мартин к этому времени успел схватить парня за руки и теперь удерживал его перед собой, лицом к лицу.
  -Я вызову полицию! - разволновался киоскер. - Вы не первый, кого обирает этот маленький мошенник! - и он потянулся за мобильником.
  Мартин свободной рукой приподнял козырек кепки. В свете киоскерного фонаря на него смотрело две пары испуганных, покрасневших глаз. Спутанные вихрастые волосы закрывали лоб, а по слегка рябоватому, уже не детско-округлому лицу плыла дождевая дорожка, скатываясь на маленький пуговичный нос. Мартин чувствовал, что руки паренька, хлипкие в запястьях, дрожат в его неумолимо сильной левой. Это было похоже на трепетание попавшей в силки птицы. И это еще раз напомнило Мартину ту горькую, леденящую волну панического страха, которую он сам пережил восемь лет назад. Дикие чувства охотника и добычи, они так и остаются в подсознании. И, внутренне улыбаясь самому себе, приблизил свои губы к холодному мальчишескому уху, а потом, разжимая напряженный кулак, шепнул одно, самое ценное теперь слово: "Беги!"
  Мальчишка сначала не понял, видимо, не мог поверить, что этот холеный, прилично одетый мужчина отпускает его, он на мгновение отстранился назад и ошарашенно посмотрел на Мартина.
  -Беги, ну беги же! - почти крикнул Мартин.
  И, наконец осознав спасительную силу этой фразы, паренек шмыгнул за киоск, и можно было только услышать шлепки его ног по вечерним лужам, которые, казалось, повторяли эхом далекие, спутанные мысли:
  ...Беги!
  Беги от меня.
  Беги от киоскера с блинным лицом.
  Беги от полицейского с окладом 30 тысяч крон.
  Беги от людей и машин.
  Беги от всех и от себя.
  Беги от судьбы, она тебе не друг
  Беги от несчастий и верь, что убежишь.
  Беги от боли и мучений.
  Беги от прошлого и памяти.
  Беги от времени.
  Пока ты бежишь, ты веришь: что-то есть впереди. Пока ты бежишь, у тебя хотя бы на это время есть цель.
  Да будет с тобою ветер...
  Поговорив с полицейским по телефону, киоскер высунулся из окошка.
  -Я знаю этого бездельника. Он в киоске через дорогу пиво покупал, сигареты. Сопляк! Да я в его годы... - он вдруг замолчал, оглядываясь.
  -А ... где же он?
  -Мальчишка? Убежал... - ответил Мартин и, не вдаваясь в подробности, пошел к остановке.
  Он не любил моралистов. Больше, чем маленьких воров. Все заканчивается смертью. За столько лет пора бы понять хотя бы это и не мешать жить другим. Пусть живут как хотят: это их судьба. И он, Мартин, не желает выслушивать скрип чьих-то самодовольных речей. Хорошо быть правильным, когда жизнь дает тебе шанс мирно существовать.
  Нашаривая мелочь на трамвай, Мартин заметил, что карман порван. Итак, он опять явиться в ресторан оборванцем, как восемь лет назад. Ирония судьбы? Хорошо, что мобильник лежал в кармане брюк. Впрочем, он не жалел, что так сделал. Схватить - это был инстинкт, но вести в полицию, давать показания - это не его занятие. Пусть это сделают добропорядочные граждане, а ему незачем "светиться" в полиции. И, в чем еще труднее признаться, он пожалел в этом мальчишке себя, Нину, Олега, всех, кого судьба не баловала сказкой.
  Вот и Староместская, и ресторанчик на углу, в полуподвале серого здания возле метро. Ничего не изменилось здесь за эти годы. Все осталось как прежде. Он больше никогда не приходил сюда, избегая встречаться с прошлым, с началом другого пути в его жизни, а вот сегодня пришел...
  ...Что-то невидимое ведет нас, и ты знаешь, что вот он пришел - момент, и вот она пришла - встреча, и вот этот момент встречи - с кем-то другим, хотя на самом деле - с самим собой, забытым и оплеванным, конченным и воскресшим, плохим и хорошим. Прежним.
  Мартин вошел в уютный теплый зал, хотя какой там зал - зальчик, стилизированный под кабачок, это теперь модно.
  В тот вечер он сидел у окна.
  ...Так пусть будет все, как было, пусть ничего не теряется: ни разноцветные капли уходящего ночного дождя, ни запах грога, ни усталость ног на деревянной подставке, ни память о тебе, Наташа...
  Разве он тогда мог подумать, что через восемь лет он будет сидеть в этом же ресторанчике, на том же месте у окна и заниматься абсолютно бесполезным занятием - вспоминать о самом себе... О том, как начиналось все восемь лет назад...
  ...Тогда был час ночи. В туманном сумраке над Прагой огни казались водяными, расплывчатыми бликами. Люди двигались неопределенными тенями, неожиданно возникая из переулков и магазинов. Рекламы ресторанов и кафе двоились в глазах - от тумана или того напряженного, отчаянного состояния, которое владело Мартином весь этот ужасный день. Он не выдержал и, нервными пальцами в десятый раз пересчитав в кармане монетки крон, вошел в какой-то ресторанчик возле Влтавы.
  Все столики в зале были заняты, и он уже хотел выйти, но вдруг из-за углового поднялась пара и направилась к выходу. Мартин тяжело уселся за освободившийся столик, вытянул уставшие, продрогшие ноги. Подбежал услужливый официант.
  -Что будем заказывать? - спросил он по-чешски.
  -Русская водка есть?
  Официант замялся.
  -Русская водка, - медленно, едва не по слогам, повторил Мартин.
  Официант отрицательно покачал головой.
  Да, видимо в этот день Мартину не везло ни в чем. Впрочем, теперь у него появилась причина уйти отсюда, не истратив последние деньги. Но он почему-то медлил: его воля была подавлена, и он чувствовал это и ту головокружительную силу течения жизни, которая, наверное, влекла его на дно, в ил, в мусор, в пустоту, словно щепку - беззащитную и покорную сильной, мутной волне. И его мозгом вдруг овладела навязчивая, глупая идея: он загадал, что если не уйдет сейчас, то все изменится: он встретит знакомого, найдет деньги или что-то обязательно придумает. Он вспомнил далекий, словно из другой жизни, разговор с Наташей о том, что судьба зависит от случайностей: ты мог пойти в другую сторону, сделать все по-другому, но ты не пошел и не сделал, и жизнь твоя теперь такая, какой ты ее выбрал в тот или иной день или вечер.
  И Мартин не ушел. Не уходил и официант, оказывается, все время предлагавший отсутствующему взгляду Мартина какие-то напитки. Голос его был тихий и вкрадчивый - от таких засыпают. И Мартин, чтобы отвязаться от него, кивнул головой. Тот что-то быстро черкнул в своем блокноте и удалился. Мартин даже не понял, что же он заказал. Но это было не важно. Не стоит питать иллюзий бредовыми надеждами. Все важное в этой жизни для него, по-видимому, закончится сегодняшним днем, а может, этой ночью. Кажется, он даже привык к этой мысли. Во время сегодняшних бессмысленных шатаний по городу с утра до поздней ночи мысль о том, что все кончено, с завидным постоянством всплывала в его сознании.
  В книгах он часто встречал эту фразу: он потерял все. Но сказанное о чужом, незнакомом человеке редко рождает понимание той пропасти чувств, в которую погружаешься сам. Только теперь Мартин впервые по-настоящему осознал, что же это такое - потерять все. Он приехал в Прагу полтора месяца назад с ворохом надежд вместо приличного багажа, - еще один эмигрант -мечтатель постсоветского пространства, уверенный в том, что если где-то деньги бьют ключом, то нужно подойти к источнику, и золотой дождь не обидит тебя. Знакомый дал ему адрес приятеля в Праге, который смог бы найти Мартину работу. И Мартин приехал, но по адресу этого человека не нашел. Результат чешско-английско-русских расспросов соседей - скудные сведения о том, что тот уехал на полгода в США. Месяц Мартин пытался устроиться на подработку, но никто не хотел нанимать его: туристическая виза заканчивалась с катастрофической быстротой. Еще полмесяца прошли в переездах из дешевого отеля в еще более дешевый и так по наклонной. И вот сегодня остались последние кроны в кармане его единственных старых брюк и в них же - ненужный паспорт, с которым он не мог вернуться на родину, как бы этого ни хотелось. Там его также не ожидало ничего хорошего: работая в частной газете фотографом, он сделал "жареный" материал, но за это на него подали в суд. Мартину или газете нужно было выплатить астрономическую сумму за клевету, которая тем не менее была фотофактом. У Мартина перед заседанием суда выкрали негативы, и он ничего не мог доказать, а редактор оказался человеком, готовым с удовольствием свалить вину на кого бы то ни было. Мартин просил его помочь, убеждал, угрожал, наконец ударил. Да, он поступил плохо, не сдержался, но второй суд был ему не нужен, и он, не колеблясь, уехал в Прагу и теперь сидит в этом чужом кафе чужого города и чужой страны. Может, Павел был прав, когда говорил, что он, Мартин, все время позорит семью кадровых военных, в том числе его, брата, которого всегда все ставили в пример...
  Официант, о котором Мартин, поглощенный мыслями, почти забыл, принес графинчик финской водки и фужер, и Мартин судорожно глотнул первые сто грамм. Водка обожгла голодный желудок. В фужере осталось еще столько же. Мартин решил обождать, погреться. Чтобы как-то скоротать время, начал разглядывать зал и людей за столиками. Они ели, пили, веселились шумными компаниями, и до уставшего человека в одежде, едва поддерживающей рамки приличия, им не было никакого дела. Мартин отвернулся к окну, но за туманом и отсветами огней в темноте едва ли что можно было различить.
  ...Что же останется, когда все совсем уйдет из нас: любовь, печаль, ожидание, радость... - что же останется? Неужели то, что от разбитой бутылки, дырки от бублика, сдутого шара, съеденного винограда - пустота... Хуже всего, если от прожитого в тебе уцелеет лишь пустота, опустошение...
  Мысли его перебил голос официанта: оказывается, через десять минут ресторан закрывается. Усталым, замедленным алкоголем взглядом Мартин взглянул на часы: скоро два ночи. Он допил водку, положил на стол свои последние кроны и вышел в холодную пражскую ночь. "Итак, чуда не случилось...", - с грустью подумал он, покидая ресторанчик.
  На улице было тихо и почти безлюдно, туман начал уходить к реке. Мартин медленно двинулся по улице, не зная, куда идет и зачем. Неожиданно перед ним возникли очертания моста через Влтаву. Там, под сырым ночным ветром, забирающим последние крохи тепла и приятного опьянения, Мартин вдруг отчетливо осознал, что у него уже не осталось выбора. Завтрашний день пройдет на холодных улицах Праги; голодный, он будет молча шататься среди кафешек, которые встречаются в этом городе через каждые два шага, глотать дразнящие ароматы кухонь и ощущать себя ничтожеством, бродягой, доходящим псом... И это еще не все. Он долго будет бороться с гордостью и сознанием, но не выдержит этой борьбы: униженно попросит сигарету у какого-нибудь улыбающегося и довольного туриста, и тот, конечно, из жалости, даст ему закурить. И под сочувственным взглядом он возьмет эту сигарету дрожащей, замерзшей рукой и скажет "спасибо".
  Да, он будет именно таким, его завтрашний день. Только нужен ли ему такой день в его жизни? Ночь, эта последняя ночь, - вот что у него осталось, если он еще хочет уважать себя.
  Внизу, в темной воде Влтавы отражались звезды и огни Праги. Это на мгновение напомнило ему его Город. Мартин называл его просто Городом - родину в улицах и домах, где тоже наступила ночь и, наверное, в реке, пересекающей его Город, тоже отражаются фонари и звезды, сливаясь в дружные, теплые блики на черном бархате воды. Нет, это не была ностальгия, скорее - какое-то странное спокойствие: оно приходит, когда ты знаешь, что ничем не можешь помочь себе и никому, и никто не в силах ничего изменить.
  Пожалуй, это похоже на прощальный поцелуй.
  Прага погружалась в осенний ночной сон, и никому не было никакого дела, стоит ли на мосту каменная статуэтка или замерзает еще один неудачливый эмигрант, которому не так давно казалось, что у него весь мир в кармане, только вот карман на поверку оказался дырявым. Мартин повернулся в ту сторону Праги, где находилась тюрьма для незаконных эмигрантов и запел любимый Наташин романс о белых хризантемах, отцветающих в далеком саду. Никто не перебивал его, впрочем, и слушателей было немного: камни, вода и небо. Пожалуй, только песня оказалась для него единственным доступным последним желанием. Теперь можно было подумать, как наиболее безболезненно закрыть свой счет к жизни. Из таких средств у него оставались перочинный нож и река. Но он, к сожалению, видел, насколько мучительна смерь с перерезанными венами, да еще почти тупым перочинным ножом. Оставалась река... Мартин еще раз медленным, но уже совершенно другим взглядом посмотрел на темную водяную гладь, и вдруг услышал за своей спиной шаги. Мартин обернулся, и у него дрогнуло сердце: к нему направлялся полицейский. Не стоило даже надеяться, что он не попросит предъявить документы у оборванца в два часа ночи. Мартин оказался прав: полицейский требовал его паспорт, а срок его визы уже давно истек.
  -У меня нет с собой паспорта, - ответил Мартин наивной ложью.
  Вблизи было ясно видно, что полицейский улыбнулся. Что ж, можно и поулыбаться, когда тебе платят 30 тысяч крон в месяц. Мартина охватило отчаяние: меньше всего он хотел депортации на родину, где его поджидала тюремная камера, потому что Павел не даст ни рубля, чтобы оплатить суду. Но и это ничто по сравнению с тем, какую боль он причинит Наташе. А так он исчез, просто исчез навсегда...
  Что же теперь делать? Бежать? Но куда? И вдруг взгляд его, направляемый загнанным мозгом, остановился на кобуре полицейского. А что, если оглушить его, забрать пистолет? Смерть от пули легкая и верная. Мартин оглянулся: на мосту было по-прежнему безлюдно. И он неожиданно для полицейского прыгнул на него, ударив кулаком в подбородок, и тот кулем рухнул на мостовую. Мартин, закрывая собою тело, опустился на колени и отстегнул кобуру. Поднявшись, он хотел уже бежать, но вдруг полицейский судорожно дернулся. Мартин вздрогнул от неожиданности и, взглянув на полицейского, увидел, что в уголке его рта показалась пенящаяся кровь. Мартин словно застыл, наблюдая, как пузырится и чернеет кровь. Он хотел убежать, но его не слушались ноги, хотя сознание кричало: беги, сейчас он поднимется, беги!.. Но полицейский не поднимался, лишь беззвучно и страшно текла кровь по его подбородку. И Мартин, преодолев себя, снова наклонился над телом и только сейчас заметил, что из виска у полицейского идет кровь. Схватив его запястье, Мартин с ужасом обнаружил, что пульс тоже угасает: видимо, падая, тот сильно ударился височной частью головы о камень. Мартина охватило отчаяние: он убил этого полицейского, совершенно незнакомого ему человека, и он был, похоже, одного возраста с Мартином - лет 25, видно, только начинал служить. Теперь он мертв.
  Взглядом загнанного зверя, Мартин осмотрелся: на мосту по-прежнему было пусто. Отвернувшись от тела, он механическим движением вынул пистолет из кобуры и опустил его в карман своих старых брюк. Отходя от трупа, вдруг наступил ногой на что-то твердое на мостовой. Это был бумажник убитого: наверное, вылетел при падении. Мгновение Мартин колебался, но трудно балансировать на тонкой грани приличий, когда миру наплевать на тебя и твою судьбу. Ему очень хотелось выпить, он чувствовал себя изможденным и разбитым. Да, в последнее время он много пил - как никогда в жизни: от безнадежности и безделья. Вот и теперь он стоял и смотрел на валяющиеся на мосту деньги и чувствовал, что не сможет сдержаться. Он поднял бумажник и, оглядываясь, пошел по мосту в сторону Кампы.
  Идя, словно сомнамбула, он едва не упал, сворачивая в переулок, где должна быть знакомая кафешка. Но он, видимо, от волнения что-то перепутал и попал в совершенно незнакомую улочку. Мартин остановился, чтобы оглядеться. Впереди слабо горел фонарь, оттеняя черноту и неухоженность зданий: выбитое стекло в черном массиве облупившейся штукатурки смотрело на него из фасада напротив. Мартин удивился: неужели еще сохранились такие улочки, в первозданной красоте отдыхающие от туристов? Он тронул ногой булыжник, вывалившийся из мостовой, пнул его с такой силой, словно хотел отомстить кому-то невидимому за свои неудачи, и тот с грохотом покатился в сторону фонаря.
  И вдруг Мартин услышал голоса: видимо, напуганные неожиданным звуком, от соседнего с фонарем здания отпрянула пара: женщина и какой-то высокий парень. Мартин, сморщившись от боли в ноге (булыжник был тяжелым), хотел повернуть обратно, но вдруг отчетливо услышал звук пощечины и немецкую брань мужчины, а в ответ - русское: "Больно, придурок! Не трогай меня!". В школе Мартин изучал немецкий, поэтому разобрал слова. Кажется, здесь свои разборки. И он повернул обратно. Вслед ему донесся пронзительный женский крик. В нем прозвучало столько боли, что Мартин непроизвольно замедлил шаг. "Никто тебе не поможет..." - вспомнил он. Вот еще один, который уверен, что чужому никто не поможет. Мартин ощутил холодное прикосновение пистолета. Может, попугать этого молодчика?.. И он повернул к фонарю.
  Подойдя, Мартин разглядел худого плечистого парня с лицом, перекошенным злобой, от чего тот походил скорее на крысу, чем на человека. Рядом с ним стояла блондинка в короткой кожаной курточке и такой же короткой юбке. Она не была ни красива, ни уродлива. Выглядела лет на 20-22, но у проституток возраст обманчив.
  Из разговора о деньгах Мартин понял, что парень - скорее всего ее сутенер. Заметив Мартина, он презрительно оглядел его одежду, особенно помятую после схватки с полицейским.
  -Эй, оборванец, не надейся заполучить девочку задаром. Катись отсюда! - проговорил он сквозь зубы.
  Может, ничего бы и не произошло, если б не эти две фразы. Слишком много оскорблений и слишком много раз Мартина просили "катиться" подальше - вежливо и не очень.
  Он молча подошел вплотную к парню и неожиданно ударил его коленом в живот. Тот упал на мостовую. Девушка схватила Мартина за руку.
  -Не трогай его, он наркоман, у него нож! Он зарежет тебя!
  Но было поздно. У того парня действительно оказался нож. Холодное лезвие блеснуло в ночи, и Мартин увидел, что его противник все ближе подходит к нему, и гримаса на его окровавленном лице не предвещала ничего, кроме готовности принести смерть. Ну что ж, ему тоже есть чем ответить, раз так вышло. Рука Мартина потянулась к карману, где лежал пистолет. Все дальнейшее произошло быстро, управляемое древнейшим инстинктом жизни и смерти, а не правилами элегантной дуэли: он выстрелил в упор, не дожидаясь броска парня с ножом. Тот в последнем движении упал на Мартина, свалив его на мостовую. Выбравшись из-под его тела, Мартин отполз к фонарю. Все было кончено.
  ... И наступит момент, когда все уже кончено, когда ничто не сможет нас ни удивить, ни обрадовать, ни потрясти. Когда тело и душа корчатся в последней общей агонии...
  Сколько раз для себя он повторял эти слова. Для себя...
  Все уплывало от него, и он казался себе кораблем без парусов, перекатываемый волнами из стороны в сторону. Пока кто-то управлял им, корабль плыл правильно, по курсу, которым плывут все: детство, юность. Но Мартину всегда хотелось самому добраться до руля. И вот что из этого вышло... И теперь лишь пистолет, зажатый у него в руке, напоминал ему о последнем в его неудавшейся жизни.
  Кто-то опустился над ним, тронул за руку. Она...
  -Он мертв?
  -Да. Ты попал в сердце, поэтому он умер быстро, и крови совсем немного: лишь небольшое пятно на майке.
  -Уходи... - прошептал Мартин.
  Она не двигалась. Странная...
  -Уходи... - глухо повторил он. - Мне надо кое-что сделать.
  Она продолжала стоять. "Ну и пусть, ей же и хуже: еще одним кошмаром больше в ее снах", - подумал Мартин и потянул пистолет к виску. Девушка схватила его за руку.
  -Нет!
  Мартин разозлился: еще одна спасительница человечества на его голову. Он рванул пистолет на себя, к виску, нажал на курок. Раздался легкий щелчок - и больше ничего. Опешив, Мартин посмотрел на оружие. Неужели... Да, из него получился бы неплохой фаталист. Только в цирке. Итак, гром не упал с неба и никто не спешил наказывать плохого человека за его грехи: в пистолете был всего один патрон, и Мартин истратил его за здорово живешь, откатившись к исходной точке...
  -Пошли!
  Опять эта девчонка... Свидетель его комедии. Не хватало еще жалости проститутки.
  -Я же сказал - уходи. Нет у меня для тебя денег, - нарочито зло ответил он.
  -Но ведь ты мне помог. Без тебя я никогда бы не отвязалась от этого придурка.
  -Ну вот и иди отсюда, раз отвязалась.
  -Как же я пойду?.. Ведь...
  Он не дал ей договорить.
  -Просто. Ногами. Раз-два, раз-два, - грубо ответил он и с тоской подумал: когда же она отвяжется от него?.. Обозвать ее, что ли...
  -Послушай, я дрался не за честь прекрасной дамы. Я дрался, потому что он меня оскорбил - меня. Ты поняла?!
  Он попытался встать с мостовой, оперся рукой о камни и вскрикнул от боли. Оказывается, этот подонок саданул-таки его ножом.
  Девушка тут же подскочила, помогла подняться. Он прислонился к фонарю. Его всего трясло мелкой, противной дрожью. Мартин закрыл глаза, постоял, пережидая. Когда он пришел в себя, увидел
  смешную картину: жизнь любит контрасты. Девушка тщетно пыталась найти что-либо для перевязки его руки. Однако ничего, кроме кожаной куртки, бюстгальтера и короткой кожаной юбки на ней не было.
  Она в растерянности оглянулась.
  -Эй, лучше перевяжи ремнем от куртки, выше локтя. Так получше будет.
  Она покорно подошла и сделала так, как он просил.
  Мартин криво улыбнулся:
  -А ты не боишься меня? Ведь я убийца, на твоих глазах убил человека, и, кто знает, может еще кого-нибудь, не такого грешного, а?..
  Она спокойно выдержала его взгляд и ответила совершенно серьезно:
  -А мне ангелы почему-то никогда и не помогали. И я тоже, как видишь, не из правильных. Из плохих, как говорят.
  - Ну что ж, тогда пошли. - Мартин криво улыбнулся: - Видимо, нам с тобой по пути.
  *
  Он был уверен, что попадет в какой-нибудь притон или бордель. Но Таня (так звали его попутчицу) привела его в обычную квартиру в стареньком доме в какой-то тупиковой улочке. Это было трехкомнатное царство - по сравнению с тем, где Мартин обитал около месяца. Мебель была дешевой, но удобной, герань на окнах и даже большой серый кот, с любопытством посмотревший на нового гостя.
  Вскоре появилась и хозяйка квартиры, Танина приятельница.
  -Я принесла тапочки.
  Голос у нее был низкий, но приятный. Мартин поднял голову и увидел перед собой невысокую и удивительно худую девушку, напоминавшую маленькую птичку. Она совсем не походила на проститутку и была одета очень прилично.
  -Нина, - сказала она.
  -Мартин.
  -Чех? - она явно удивилась.
  -Нет. Свой. В детстве так мама назвала, видимо, предчувствовала, куда занесет моя дурацкая судьба.
  -А вы что-то знаете о своей судьбе? - иронично спросила Нина.
  -Немного. Томов так на десять.
  -Любите шутить? Я тоже.
  -В моем положении более уместна мрачная сатира.
  Нина была явно не согласна.
  -Вначале все так говорят. Потом понимают, что жизнь вообще не зависит ни от чего. Жизнь - это не я, не ты, это пространство и время. Большое полотно для событий. Кто-то не выдерживает формата и создает рамки, как огораживают в детском садике свою песочницу. Разрушенная песочница - не повод для страданий, а хорошая возможность посмотреть на мир людей и вещей свободно и без стеснения.
  -Ваша философия?
  -Просто рассуждения, чтобы вам не было так грустно, - Нина улыбнулась. У нее была красивая улыбка - яркая, освещающая лицо. Редкое явление - он оценил как бывший фотограф.
  Вошла Таня, принесла одежду.
  Он с трудом переоделся, стыдливо связав в узелок свое грязное белье.
  -Иди за мной, - и Таня провела его в маленькую комнату.
  -Сможешь заснуть? Или принести что-нибудь выпить?
  Он несколько мгновений боролся с искушением, но потом устало кивнул.
  -Да, было бы неплохо.
  В ожидании Тани он присел на диван и почувствовал странное спокойствие, отрешенность от всего, что было и не было. И, наверное, поэтому ему вдруг показалось, что он дома: чувство, которое по странной иронии судьбы вдруг приходит к тем, кто потерял свой настоящий дом навсегда, кто долго скитается и вдруг оказывается в тепле, уюте, в мягкой стране обманчивых воспоминаний. Надолго ли и что будет дальше - эти вопросы перестают волновать, когда судьба перекатывает тебя, как мячик по минному полю. Нет смысла задавать такие вопросы.
  Вошла Таня.
  -Выпей со мной, - неожиданно попросил он. - Не помню, когда в последний раз кто-то составлял мне компанию. А когда пьешь один, тебе, конечно, достается больше водки, но и больше грусти.
  Таня присела рядом.
  -Твое здоровье, - просто произнес он, и они выпили.
  Помолчав, он сказал:
  -Извини за грубость. Я не хотел, чтобы так вышло. Я думал его припугнуть, но все получилось иначе. И эта комедия с пистолетом... Я был очень зол на себя.
  Таня промолчала. В этом она была права: слова иногда разрушают ту хрупкую частичку тепла, которая возникает между двумя людьми, сочувствующими друг другу. Рассуждать, рассказывать, оценивать - все это придет и, может быть, что-то изменит в их отношениях. Но торопить события незачем. И они молча просто продолжали сидеть рядом.
  Наконец Таня сказала:
  -Я пойду. Высыпайся.
  -Да, спокойной ночи, - проговорил он в ответ.
  Действительно, ему нужно выспаться, иначе он сойдет с ума.
  Мартин повалился на диван, прижался лбом к стене и не заметил, как просто и тихо уснул.
  *
  Кто-то разговаривал за дверью, и звуки прорывались сквозь сон, словно кто-то забивал гвозди в стену.
  -Ты сказала, что он сможет работать с нами.
  -Наверное. Можно попробовать. По-моему, ему некуда деваться. Как нам когда-то.
  -Ну знаешь, нельзя жить одними предположениями!..
  -Поговори с ним. Я думаю, он согласиться.
  -Хорошо.
  -Нина...
  -Что еще?
  -Нина, он убил Гельмута.
  -Что? Этого наркомана, который вымогал у тебя деньги?
  -Да, вчера я встретила его в переулке. Он попробовал опять избить меня. Не знаю, чем бы это все закончилось, если бы не Мартин. У него, кстати, пистолет, правда, без патронов. Он попытался застрелиться после убийства.
  -Псих.
  -Не похоже, но он хотел застрелиться.
  -Откуда у него пистолет? Эта история может быть опасной, если труп Гельмута окажется у полицейских.
  -Что, по-твоему, мне оставалось делать?
  -Не надо истерик. Нужно было ночью убрать труп. Почему ты сразу не сказала мне всю правду, а наплела сказку о несчастном, который может быть полезным?
  -Ты бы вышвырнула его вон. Я знаю тебя, Нина.
  -Я думаю о других. О тебе, кстати.
  -Я верю, но...Я не могла его бросить!..
  -Могла - не могла... Теперь он здесь. Олег попытается что-то узнать о Гельмуте, а ты и твой Мартин будете сидеть и ждать - и никуда ни шагу. Расскажешь Олегу о знакомых Гельмута. Надо выяснить, кто из них видел тебя с ним.
  Голоса исчезли, вместо них Мартин услышал легкий скрип и заметил, что кто-то отворяет дверь в его комнату. Сквозь полуоткрытые веки он увидел маленькую Нину. Она остановилась на пороге и некоторое время стояла, внимательно рассматривая его, а затем вышла, осторожно закрыв дверь.
  Итак, он принес этим людям проблему. Но они еще не знают всей правды. Они не знают, что он убил полицейского. Благороднее уйти отсюда, покинуть их. Мартин попробовал встать, но это ему не удалось: болело все тело, особенно поврежденная рука. Усилием воли он приподнял локоть, завернул рукав рубашки. Вчера он убедил Таню не возиться с бинтом: рана показалась ему пустяковой. Но теперь рука слегка опухла, а резаная рана на плече посинела. Наверное, попала инфекция.
  В дверь постучали, а затем вошла Таня. Теперь, при дневном свете, он ясно различил синяк на ее правой щеке.
  -Привет. Ну как ты? - видимо, она хотела спросить весело, но получилось слишком уж напряженно, и Мартин из услышанного разговора под дверью понимал, почему.
  -Я принесла тебе поесть, - и она поставила на тумбочку поднос с тарелками и чашкой кофе. - Ой, а что это? - воскликнула она, увидев его руку.
  Мартин торопливо одернул рукав рубашки.
  -Нет-нет, так не годится, покажи руку!
  -А ты разве понимаешь в этом что-либо?
  --Между прочим, я - почти медсестра: в институте проходили медподготовку. Так что показывай руку!
  Морщась от боли, Мартин выдержал осмотр. Таня продезинфицировала рану, смазала какой-то вонючей мазью и забинтовала.
  -А ты какой институт заканчивала? - спросил он, заинтересованный ее умением.
  -Иняз. Заканчивала, да не закончила.
  -Жалеешь?
  -Жалеть -занятие для идиотов или бездельников. Что сделано, то сделано, - и она резко повернулась к выходу.
  -Таня, постой.... А что это за квартира, эти люди? А то я даже не знаю, где нахожусь.
  -А зачем тебе знать? Меньше знаешь - крепче спишь. Ты же хотел застрелиться?
  -Было.
  -Тем более: ничего страшнее смерти, которой ты так хотел, с тобой не произойдет.
  -Спасибо за утешение, - сказал он вслед закрывшейся двери.
  Подумал: "Хорошо, что хоть на ключ не запирают".
  Но через некоторое время он понял, что ключ - относительное понятие. Выпив для бодрости кофе из Таниного подноса, он вдруг почувствовал, что его клонит ко сну, он погружается в вязкую затягивающую сонливость, раздвигаются рамки сознания. Видимо, ему дали снотворное. Что ж, действительно, ничего страшнее, кроме смерти, с ним не может произойти, так что не стоит волноваться.
  Волновало другое - воспоминания, жалость идиотов и бездельников, как выразилась Таня.
  ...Из той - далекой, незабытой...
  Этот последний разговор с братом.
  -Мерзавец! - сказал тогда Павел. - Наташа - моя жена, не пытайся ее соблазнить. И почему ты всегда стараешься поступать дурно?!
  Он не старался, это ложь, но у него действительно почему-то так выходило, что он поступал не как все. Но Павлу это не объяснишь, как не объяснишь и то, что Наташа полюбила его, а он - ее, что они стали одно целое, и такое бывает редко, и что любят не потому, что ты такой как все или не такой, плохой или хороший, умный или нет, а любят потому что любят...
  Образ Наташи, ее милое лицо, ее рука с тонкими пальцами, нервно сжимающими желтый осенний лист во время их последней встречи - все это, вызванное из глубин его сознания, вдруг начало теряться, и он чувствовал, что не в силах собрать это вновь - то, что расплывалось, исчезало, смеялось и плакало над ним в окнах и стенах: фрагменты лица, ее утраченных губ, куски улыбки - все было словно на полотне Дали, и наконец унеслось светящейся точкой в невесомость, в сон, куда погружался и он сам.
  *
  Шаг за шагом, словно дети, которые учатся ходить, мы вспоминаем картины дней, которые когда-то рисовало время нашими поступками и чувствами, словно старой кистью умершего талантливого художника. Так кажется нам, и никто не в силах запретить прятать и открывать в сердце секретный ларчик с этими картинами прошлого, и это уже какое-то достижение в жизни, отвоеванный гран-кусок свободы. Иногда воспоминания приходят к нам во сне, будто ничего не случилось, а все как прежде: цел Карфаген, и ты цел...
  Мартин открыл глаза, возвращаясь из памяти. Какой-то долговязый господин спрашивает разрешения сесть за столик. Мартин взглянул на часы: пора. Завтра ехать в Брно, и нужно поспать хотя бы немного. Он расплатился, бросив щедрые чаевые официанту или памяти о себе - и вышел. Как тогда, в холодную осеннюю ночь. Но теперь ему было куда идти, хотя эта мысль принесла ему, сегодняшнему, небольшое утешение.
  *
  Ему всегда нравились маленькие европейские городки, особенно когда ты приезжаешь в них сонным прохладным утром. В неохотном осеннем рассвете выныривают готические крыши домиков, и не хватает только Карлсона из детской сказки, и плюшек, и улыбчивой, располневшей на кухне от этих самых плюшек хозяйки, и тебя самого - мальчика из счастливого детства.
  Тихо и спокойно на улицах таких городков, если не заглядывать в окна жизни. Тогда на мгновение придет к тебе отзвук сказочной мелодии, словно кто-то неосторожно тронул стеклянную волшебную палочку, - и она отозвалась легким, чистым звуком...
  В такие минуты никуда не хочется уезжать, ничего не хочется решать, ни о чем думать. Застыть в этом городке навсегда, и ничего, ничего не помнить. Счастлив тот, кто это может себе позволить. Он - нет.
  Машина, легко подавшись на повороте, вывела его на широкую улицу Брно. Замелькали магазинчики, автостоянки, кафешки, а когда он свернул в переулок и, попетляв следуя указателям, выехал на окраину Брно, понял: нужно собраться, потому что скоро он будет у Яна, и ему предстоит нелегкий, если не сказать жестокий, разговор. Потому что жизнь приучила его доводить любое дело до конца...
  Ян держал небольшой кабачок для любителей отменного чешского пива и отменной чешской свинины. В будни выручка была небольшой, зато вечерами в выходные сюда стекались любители обильных фуршетов на природе. Недалеко был лес, и Ян расчистил лужайки, поставил столики, и бизнес его процветал. К нему съезжались кутилы не только из Брно и близлежащих городков и фольварков, но и в Праге знали о его кабачке и веселье по выходным. Мало кто знал, а кто знал, того Ян просил забыть,- о том, что раньше он занимался совсем другим делом - скупкой ценных "побрякушек", с которыми к нему и приехали вчера Олег и маленькая Нина. Мартин просил их пока ни о чем не говорить, потому что знал, что Яна не так просто уговорить начать все сначала. Прошло два года. как он отошел от дел, и Мартин прекрасно понимал. что тот испытывает - обычное счастье, что тебе повезло: ты нажил приличные деньги и не засветился. Если человека все устраивает, он ничего больше не хочет, словно корова, готовая дневать и ночевать на благословенном травянистом пастбище. И у каждого оно свое, пастбище жизни, а у кого нет - тот стремится к нему и мечтает. Самое опасное в этом деле - задуматься о жизни, о сути вещей, о ненадежности укрытия, о бесполезности дней и не дарованной никому вечности.
  Это было последнее, о чем подумал Мартин, выходя из машины и внимательно вглядываясь в довольное и румяно-округлое лицо Яна, по-прежнему рослого, крепкого, только немного растолстевшего от сидячей жизни.
  -Не берет тебя время, - покачал головой Мартин. - Молодец.
  Тот довольно усмехнулся и кивнул на дверь кабачка, украшенную помпезной вывеской "У Яна".
  -Проходи.
  Мартин, слегка пригнувшись, вошел в теплый зальчик. Здесь все было из дерева - столы, лавки, резные стульчики, стойка, бар, даже стены украшены резьбой. Над баром - картина Марии "На холмах". Когда-то Мартин уговорил Яна купить ее. Он всегда старался помогать Марии.
  С утра посетителей не было, но Ян, видно, осторожничал: все равно не остановился в зале, а быстро провел Мартина в свою маленькую каморку. Там их ждали Олег и Нина. В их глазах ясно читалось волнение и напряжение, но Мартин сделал вид, что не обратил на это внимания. Сейчас все в этом деле зависело от него, и он понимал это, потому спокойно присел рядом, словно еще один заезжий бездельник-гость.
  Полноватая и яркая официантка принесла кнедлики и свинину.
  -Терезка, пива - фирменного, - скомандовал Ян, и по особой улыбке, что довольно осветила его лицо, Мартину стало понятно: Ян обустроился в своем кабачке отнюдь не с комфортом холостяка.
  Все принялись молча есть. Чтобы развеять напряженное молчание, Мартин спросил:
  -Ну что, старик, процветаешь? Скажи честно.
  Ян опять самодовольно улыбнулся.
  -Наконец-то сбылась моя мечта: тишина, покой, деньги. Что еще нужно?
  Мартин так и предполагал. Да, ему трудно будет убедить Яна взяться за старое, но он был уверен, что сделает это.
  -Что там у Алекса?
  -Обычный шмон. Не вовремя, конечно. Но так - проверка, - пояснил Олег.
  Мартин поморщился.
  -Он что, опять занялся проститутками? Ему все мало?
  Ян помрачнел.
  -Не только. Олег не знает, но я знаю: у него взяли наркотики.
  Этого Мартин не ожидал. Значит, Алекса можно вычеркнуть из дела.
  -Как это было, вы не засветились? - спросил он у Олега.
  -Мы только подъехали и увидели полицейских. Я позвонил тебе, и мы отправились сюда. Перед домом даже не останавливались.
  Мартин внимательно посмотрел на Нину. Она всегда понимала его, и сейчас под его взглядом быстро поднялась и тронула за плечо Олега.
  -Пойдем, нам нужно отдохнуть. Целую ночь на нервах.
  Они ушли, так было нужно, потому что при этом разговоре с Яном Мартину не нужны свидетели.
  Когда Олег и Нина ушли, Ян забеспокоился:
  -Они сегодня не уезжают?
  Мартин закурил и, сделав паузу, ответил с нажимом:
  -Все зависит от тебя, Ян.
   - Что ты хочешь сказать?
  Мартин не спешил, обдумывая каждое слово. Наконец решил, что давить нужно сразу, не разводя манную кашу по тарелке.
  -Как поживает твоя дочка, Ян? Насколько я знаю, она все еще у тети.
  Ян нервно выхватил из пачки сигарету.
   -Ты же бросил курить, или я не прав? Хотя тебе придется вспомнить не только это из твоего прошлого.
  Ян молча курил, и в глазах его застыла колючая злость. Мартин ждал. Наконец Ян спросил:
  -Что ты задумал?
  -Это другой разговор. Мои люди приехали сюда не лечиться на водах и уплетать свинину. Они приехали не с пустыми руками. Камешки. Это ведь тебе знакомо.
  -Я давно не занимаюсь скупкой, и ты это знаешь! - Ян хлопнул кулаком по столу.
  -Спокойно. Да, я знаю. Мы рассчитывали на Алекса, но Алекс погорел. У меня нет выхода, Ян.
  -Ты не сможешь меня заставить! Я не хочу снова этого кошмара - сидеть задницей на углях!
  -Ошибаешься, я играю наверняка. Это мое последнее дело. Ты - понял? Думаю, ты знаешь, что такое последнее дело.
  Ян с грохотом отодвинул стул и рванулся через стол к Мартину, слышно было его бешеное дыхание.
  -Ты не обидишь мою маленькую девочку! Я же знаю тебя, Мартин. У тебя не хватит духу, ты не такой!
  Мартин усмехнулся.
  -Ты прав, Ян. Я, пожалуй, действительно не смогу причинить ей зла. Но, возможно, у меня разыграется желчь или будет плохое настроение и я решу, что ты ее просто больше никогда не увидишь.
  Ян обессиленно опустился на свою красивую резную табуретку и, словно вконец обессилевший боксер, попытался ответить последним - самым слабым - ударом:
  -У меня нет таких денег, чтобы заплатить тебе за камни.
  -Не ври, Ян. Да, ты отошел от дел, но не от денег. Алекс хранит их у тебя, словно в банке.
  -Какая же ты сволочь, Мартин! - сказал он и был, в сущности, прав. Но никому не бывает приятно услышать оскорбление как единственную правду о себе. И Мартин теперь хотел только одного: быстрее закончить этот разговор.
  -Камешки у Нины.
  -Ты доверяешь их женщине?
  -Не волнуйся, Ян, она не меньше тебя разбирается в бриллиантах. И будь поосторожней. Мы не любим шутить. Помни: живой отец для своей дочери всегда лучше мертвого.
  С этими словами Мартин вышел из каморки, прошел зал мимо встревоженной Терезки, которая, конечно же, подслушивала, и вновь очутился у своей машины.
  Он проскользнул на сиденье, опустил голову на руль и закрыл глаза...
  ...Боже, как он устал!..
  Устал идти, цепляться, бороться, показывать зубы.
  Жизнь летит по прямой, и ты вместе с ней - час, день, год, и с ужасом осознаешь, что поворота не будет, и тебе вечно лететь по этой проклятой дороге, пока не кончится бензин и ты не превратишься в дерьмо.
  Но было, было ведь время!..
  Он мог еще остановиться. Или не мог?..
  ...Тогда, в этой комнатушке у Тани.
  -Что ты умеешь делать? - спросила она через день, когда он очнулся от снотворного.
  У него не было даже сил протестовать против них и судьбы.
  -Фотографировать. Я фотограф. Стрингер. Тот, кто делает "горячие" снимки.
  -Из-за этого тебя выперли из родины?
  -Можно сказать, да. Это что-то меняет?
  -Не злись. Здесь и без тебя есть кому злиться., - ответила она. - Как твоя рука?
  Он слегка приподнял левую. Боли не было, но все тело оставалось слабым, словно подушка, набитая перьями по самый затылок. И ты в дерьме по самый затылок, потому что ты все помнишь, и тебя, мужчину, жалеет женщина. Он всегда обижался на жалость. Наверное, потому, что не пришло время понять: жалость женщины - часто преддверие любви.
  Он посмотрел Тане в глаза - большие, серо-голубые. Такие глаза больше чувствуют, чем видят.
  -Скажи, зачем ты меня жалеешь? Не стоит. Я причиняю людям одни неприятности.
  -Все когда-нибудь причиняют неприятности. Нельзя всю жизнь черпать из бочки один мед. И мультики заканчиваются в детстве.
  -А ты умная, - заметил он.
  -Умная болтать. Не всем умным болтунам везет в деле.
  Как же она права!.. Отчаяние с новой силой овладело им.
  -Пристрелили бы меня, что ли?.. Кстати, почему не пристрелили? Или я сам - могу.
  Он пошарил правой рукой под подушкой. Ну конечно, пистолета
  там не было.
  -Это ты забрала? - спросил он.
  -Нина, - просто ответила она. - Вот Нина - действительно умная. Только...
  -Что?
  -Ничего. Отдыхай.
  -И сколько мне здесь еще валяться? - спросил он с иронией. - Или тут курорт для бомжей?
  -Успокойся и поешь.
  -Я не буду есть этой отравы! - крикнул он.
  -Зря. Тогда все мои старания пойдут прахом.
  -Таня!.. - послышался голос из-за двери.
  -Иду! - и она повернулась уходить.
  -Подожди, - вдруг попросил он. - Дай руку.
  Она приблизилась и доверчиво протянула ему ладонь. И он, приблизив ее к своим губам, поцеловал.
  Потом он увидел ее глаза. Они вдруг стали влажными, эти большие серо-голубые глаза непонятной для него женщины.
  -Поешь, - прошептала она тихо. - Так надо. Это ненадолго.
  -Да, я все понял. Пусть будет так. Пусть у вас будет меньше проблем.
  И так прошла неделя - между ночью и днем, памятью и сновиденьями...
  ...Кто-то настойчиво стучал в стекло машины, и Мартин очнулся от этого стука и увидел маленькую Нину. Ее лицо выглядело встревоженным.
  -Что-то не так с Яном? - спросил он, поднимая стекло.
  -Нет, - и, ответив, она замолчала, но напряжение не сходило с ее лица.
  Мартин знал, что торопить Нину нельзя. Если она молчит - значит, ищет слова. Значит, случилось что-то действительно неприятное.
  "Боже мой, как же я устал. Как же мы все устали", - вновь подумал он, глядя на маленькое, сосредоточенное лицо, терзаемое неженскими проблемами.
  -Олег, - наконец проговорила она. - Олег забыл или потерял где-то документы. Мы перерыли все сумки: их нет. Он хочет вернуться в Прагу, проверить дома, - и она посмотрела на него так, будто он, да, только он мог все исправить.
  Итак, Нина начала сдавать. Все они начали сдавать. Все слишком устали от такой жизни. Это похоже на тошноту, когда тебя кормят только печеньем или только колбасой. И тебя тошнит, ты больше не можешь. Ты сдаешь.
  Мартин не выдержал ее ищущего, умоляющего взгляда, отвел глаза - вперед, на уходящие вдаль поля со столбиками для хмеля, на тихий лес, готовящийся к спокойной зиме, на проплывающие в редких отблесках солнца слишком игривые для последних дней осени утренние облака.
  ...Что, что он может сделать? Что она ждет от него? Другого ответа, кроме того, который она знает и сама, не может быть...
  -Без документов Олег не пересечет границу. Мы не можем взять его с собой.
  Нина вздрогнула от этих слов, как от удара.
  -Мартин, это жестоко. Ты слышишь меня, это жестоко!..
  Она вся дрожала. Он понимал ее. Когда люди любят друг друга - это вселяет надежду, что в мире станет лучше. Счастье двоих - солнце жизни.
  -Он сядет на автобус до Праги, как обычный пассажир, и вернется к вечеру. Мы дождемся его. Ведь так, Мартин?
  Мартин вздохнул. Логика изменяет влюбленным, у них все идет вверх ногами. И Нина, такая рациональная Нина, ударилась в фантазии.
  -Сейчас девять утра. Через полчаса мы все вместе уезжаем. Я довезу Олега до Находа, а ты поедешь со мной во Вроцлав. Когда все устроится, Олег сможет вернуться в Прагу, а потом приехать к нам.
  -Если его не найдут раньше!..
  -Все будет зависеть от него самого. Это будет очень трудно, но шанс есть всегда.
  -Нет! Ты не бросишь его! - она попыталась крикнуть, но он схватил ее голову и зажал ладонью рот.
  Вдруг чей-то кулак обрушился на него. Мартин застонал, отпустив Нину, и увидел перед собой перекошенное от напряжения лицо Олега.
  -Ну что вы как дети... - сказал Мартин, оправившись от удара. - И ты, - обратился он к Олегу, - ты не прав, ты раззява, а махаешь руками.
  -Я все слышал! Какая же ты сволочь, Мартин!
  Мартин закрыл глаза. Может, он действительно сволочь, дрянь, и правы эти люди, и не только они. Но почему за твою заботу о них, за правду, которую не изменить, он - плохой, они - хорошие.
  -Может, я и сволочь. Но если Алекс проговориться, вечером мы уже будем в полиции. Все решает время. Вам 20 минут или я еду один
  Он опустил гудящую от удара голову на руль, чтобы не видеть их лиц и глаз. По удаляющимся шагам понял, что они ушли к Яну. Он поднял голову, посмотрел в зеркало: лицо цело, и это главное. Ощупав левую часть возле виска, отметил, что будет синяк, нужно одеть кепку. Потом он достал из аптечки аспирин глотнул не раскусывая. С детства никогда не раскусывал таблеток, хотя Павел всегда ругал его за это. Теперь Павел умер, но он, Мартин, для него, наверное, так и остался негодяем. Неутешительная мысль. Он взглянул на часы: до отъезда осталось 10 минут.
  Интересно, чем же все это закончится?
  Он заметил, что из кабачка вышел Ян с чемоданчиком и направился к своей машине. Он действует правильно: увозит "товар" с глаз подальше. Потом он наживется на камешках. Такие, как Ян, живут долго. Заметил машинально, не из зависти. Ведь если честно, то все, что сейчас занимает его мысли - будет ли эта встреча с Наташей и Янкой? Это к вопросу о чудесах на земле. Только если он сделает все правильно. Но уже сейчас дело начинает идти наперекосяк, и он это чувствует. Нина и Олег - кто бы мог подумать, что из-за них все катится к чертям?.. Ему не хотелось представлять, с какими чувствами он уедет без них...
  И он вдруг понял, что непроизвольно время от времени поглядывает на дверь ресторанчика. Нет, это не они: суетливая Терезка понесла чемодан в машину Яна, вышел какой-то фермер. Но... Вот, вот и они. Он почувствовал: ему стало легче. Они вместе доведут это дело до конца.
  -Поехали, - сказала Нина.
  Она вновь стала твердой, обрела себя, и Мартин внутренне порадовался за нее.
  Свою часть денег Мартин положил под сиденье. чемоданы забросил в багажник.
  Всю дорогу до маленького приграничного городка молчали. На окраине Мартин остановил машину, достал из бардачка свои старые права, протянул Олегу:
  -Возьми, все-таки документы. На первое время остановись в отеле, оформись фермером.
  Это все, что он мог сделать. Даже этого делать не следовало, ведь все может случиться. Но он не мог не сделать этого ради Нины.
  Олег и Нина вышли из машины, Олег открыл багажник и забрал свой чемодан.
  Мартин сидел прямо, не оборачиваясь, один в машине. В таких ситуациях лучше ничего не делать и ничего не говорить. Слова мертвы, и ты сидишь, считая секунды, когда все это кончится.
  К окошку подошла Нина.
  -Садись справа, - бросил он и отвернулся, чтобы не видеть ее лица.
  Но она продолжала молча стоять.
  -Что еще? - раздраженно спросил он и посмотрел на нее.
  И тут его поразило ее лицо. Оно было спокойным и печальным. Он никогда еще не видел ее такой.
  -Прощай, - сказала она.
  И тут он понял все. Что ж, он ни в чем не мог винить ее. Каждый поступает как знает, как чувствует его сердце. Всегда лучше что-то сделать, чем сожалеть о том, что не сделал.
  -Прощай, - ответил он. - Мне жаль, что так вышло.
  Он нажал на газ машина тронулась. Из двух фигурок, стоящих на обочине, одна, маленькая, махнула ему рукой. Это была Нина. Может, она осталась ему другом? Во всяком случае, ему очень бы этого хотелось.
  И еще, уже подъезжая к погранпереходу, он вспомнил недавнюю картину Марии, эти следы двоих, вместе уходящих по тяжелому песку жизни.
  А он едет во Вроцлав. Едет один. Итак, он потерял всех, строя великую стену жизни. Больше не будет в его судьбе ни Тани, ни Олега, ни бедного немого Саши, ни маленькой Нины. Все они исчезали из его жизни, один за другим, и вот не осталось никого. Он знал: такое случается, не он первый, не он последний. Правда, разве такая мысль может утешить?
  Да кто он такой, если посудить? Сволочь. Может, они и правы. Хотя, если разобраться, люди вообще мало похожи на отражения звезд. Люди обычны, ты знаешь это, но знаешь и то, что среди них есть очень нужные тебе. Ты чувствуешь это: они - нужные. Некоторые - на время. Как ни больно расставаться, но ты знаешь, что все-таки проживешь без них. Некоторые нужны тебе навсегда. Без них жизнь почему-то теряет смысл. Без них ты понимаешь, что твоя жизнь начинается на букву "ж".
  Печаль воспоминаний разъедает сердце, как ржа - железо. Возвращаться назад опасно - только ненадолго, чуть-чуть, как дают микстуру детям. А потом - обратно. Думать о том, что сейчас, что есть, что тоже когда-то станет прошлым. Но пока оно для тебя - настоящее. И он снова и снова начал "прокручивать" в голове дело - кино в замедленных кадрах.
  Непохоже, что они могли ошибиться. Чеслав не подвел: за три месяца в банке он вел себя отлично. И вчера, когда по сценарию ему понадобилась помощь, сыграл свою роль превосходно, ведь ради Нины он был готов на все, на все, чтобы она осталась с ним. Дальше: на "скорой" они подъехали вовремя, к закрытию банка, чтобы меньше людей участвовало в ситуации. Пока Олег и Нина под видом врачей "лечили" Чеслава, Мартин открыл сейф. Правда, эта мгновенная амнезия... И Олег, уже сам заталкивающий "камешки" в сумку ... но ведь они успели! Все и всё успели.
  Приближался погранпереход. Мартин передал паспорт для отметки. Очереди не было, и он проехал быстро. И только, закидывая документы в "бардачок" машины, он вдруг вспомнил этот жест - у Олега. Перед операцией с банком на одной из улиц их останавливал патруль, и Олег показал документы. Куда же они девались потом? Только один человек мог сделать это, только одному из них это принесло бы определенные жизненные дивиденды. Этот человек был Чеслав...
  ... Вот и такой бывает любовь.
   Вот и такой она на что-то надеется.
   Вот и такой ее можно принимать или не принимать.
   Но она есть, и ничего с этим нельзя сделать, как ничего нельзя сделать с тысячами вещей, которые есть в этой жизни и которые не исправить и не изменить.
  Но Чеслав, такой вежливый, нервный и мягкий Чеслав...
  И он сделал это, и оно ничего не изменило в его жизни, потому что нельзя остановить любовь, можно только навредить ей и себе. Спорить с очевидностью бесполезно, и плохо будет тому, кто не понимает этого.
  ...Чеслав был нужен им. Другой кандидатуры у них не было, из-за этого Мартин долго не мог начать дело. И вот случилось чудо: появился этот вежливый артист с почему-то экономическим образованием, на котором когда-то настоял его отец.
  Он привязался к Нине в парке. Она часто уходила в парк - гулять одна. О чем она думала - Мартин не знал, она никогда ничего не рассказывала ему об этом. У каждого своя трагедия. Но потихоньку, хочешь ты этого или нет, узнаешь обо всех, кто рядом с тобой. Таня как-то обмолвилась, что у Нины в России погиб в аварии маленький сын, а потом за ссору с дирижером из оркестра попросили уйти ее мужа, Олега. И они решили уехать, покинуть свой развалившийся корабль жизни и построить новый - в красивой стране Эльдорадо. Только Эльдорадо не получилось. Правда, человек постепенно привыкает ко всему, но и от памяти не убежишь и не спрячешься. Она - словно твоя тень, преследует тебя, особенно в тихие вечера осени.
   И Нина уходила в парк.
  Там ее заметил Чеслав. Непонятно, что привлекло его в этой хрупкой маленькой женщине, но он действительно в нее влюбился. При первой же встрече он пригласил ее в ресторан, но она отказалась. Но он не отставал. Он проследил ее путь домой, узнал, где она живет, и это стало опасным. Вдобавок ко всему вспылил Олег и пригрозил, что разделается с этим хлюстом. И тогда Мартину пришла идея - использовать Чеслава.
  Он нашел его в парке: видимо, тот ждал Нину и нервничал: курил сигарету за сигарету, и тонкие, нервные пальцы его дрожали, когда он прикуривал. Да и сам он был весь какой-то слабый, болезненный, и только рост делал худобу его тела более-менее приемлемой для взгляда. Он напоминал шест на ветру, и было очевидно, что в жизни приходилось ему несладко, но не от физических, а скорее от внутренних страданий, будто что-то угнетало его или не давало покоя, и он мучительно старался зацепиться за что-то новое для его души. Возможно, этим для него должна была стать Нина, рассудительная, умная Нина.
  Мартин постоял некоторое время, наблюдая за Чеславом и раздумывая, как построить беседу. Чем больше он присматривался к нему, тем проще виделся подход. Наконец Мартин подошел поближе.
  -Привет, - сказал он.
  Чеслав как-то болезненно отшатнулся, а потом испуганно спросил:
  - Вы кто?
  -Я от Нины. Нина попала в беду, - и Мартин объяснил ситуацию так, чтобы не особенно раскрывать карты: этот хлюпик из одноразовых, поэтому дальше он не сможет быть им полезным. И Мартин просто сказал, что Чеслав увидит Нину лишь тогда, когда поможет им.
  Через месяц Чеслав уже работал в нужном банке.
  Так началось это последнее и самое крупное дело.
  И вот как нелегко оно заканчивается для всех их. Это он, Мартин, не досмотрел, не мог даже мысли такой допустить, что послушный Чеслав многое поймет и сделает все, чтобы начать свою игру. Что ж, не все и не всегда можно сразу разглядеть в человеке, определить, на что он способен, а на что - нет.
  И теперь Чеслав - это очевидно - будет ждать его во Вроцлаве. У него свой план.
  Въехав в город, Мартин замедлил движение, ехал осторожно, не быстро,
  как в тот день, восемь лет назад, когда с Таней, больной рукой, осваивал машину, отойдя от снотворных и понимая, что его не выбросили на улицу, он жив и чем-то может быть полезен. Им срочно нужен был шофер. Все были заняты в деле, в которое его не посвящали, но он и не обижался. За долгие дни в одиночестве он радовался этим людям, которые не унижали его, не плевали в лицо обвинениями, что он - никто, что он ничего не добился в жизни. Можно сказать, что к нему пришло спокойствие, разрушенное последними днями прозябания в чужом городе. Он вдруг почувствовал себя вместе с кем-то, и это "вместе" - не простое слово, именно оно часто возвращает смысл жизни.
  Он помнил и тот вечер, когда впервые они вместе собрались за ужином и он увидел остальных - Олега и Сашу. Это был обычный ужин, но Мартин почему-то волновался, готовый ко всему.
  Он вошел в кухню вместе с Таней, и она назвала его:
  -Это Мартин. Он заменит шофера.
  -Олег, - ответил светловолосый мужчина лет тридцати пяти, чуть выше Мартина, но более плотный, со шрамом на правой щеке, отчего она немного дергалась, когда он говорил.
  Второй напоминал паренька, рука, которую он протянул Мартину, была по-детски слабой, а пальцы длинные, как у девочки, с пяти лет играющей на пианино.
  Мартин вопросительно посмотрел на него, но тот ничего не сказал, только мягко и несколько застенчиво улыбнулся.
  -Это Саша, - ответила за него Нина.
  И Таня шепнула ему на ухо: "Саша немой, он не говорит, но читает по губам".
  Церемония была закончена, все сели за стол. Нина и Таня положили на тарелки тушеную картошку со свининой. Мартин, в последнее время привыкший есть в одиночестве, теперь чувствовал себя как-то неловко, ему казалось, что все на него смотрят. Он украдкой поглядывал на соседей, но все ели молча, и никто на него не смотрел, и он решил, что все заняты своими мыслями, далекими от какого-то новичка, кем бы он ни был. К тому же, Таня, наверное, все рассказала о нем.
  Нина принесла пирог с рыбой и чай, а Олег достал какие-то монетки, положил в кепку.
  -Выбираем.
  - Не удивляйся. Это у нас традиция: какую монетку выберешь, такой кусок пирога получишь, - объяснила ему Таня.
  Он улыбнулся. Что-то в этом напомнило ему детство, родину, бабушку, которая приезжала к ним под Новый год. Потом он понял, что это, наверное, была та искра света, которая хотя бы на мгновение сближает людей не горем, а радостью.
  Он видел, как тихо улыбается Саша, доставая из шапки свою монетку, как со сдержанным интересом протягивает руку за своим сюрпризом Нина, как Таня, зажмурив глаза, перебирает звонкие кроны, и смеется Олег, наблюдая за ней.
  Никто, кроме нас самих, не украсит нашу жизнь.
  Никто, кроме нас самих, не пожалеет и не укрепит друг друга.
  Никто, кроме нас самих, не поможет нам.
  Мартин почувствовал, что напряжение его исчезло окончательно, что он будет с ними, что он зачеркнет прошлое. Ведь он всегда хотел приключений. Но ничто не дается просто так - все взамен чего-то. Пути назад нет, смерть его ничего не изменит, пока можно жить - нужно жить.
  -Вот твои документы, - сказала Нина, когда все поднялись из-за стола. - Документы на машину - в "бардачке".
  Мартин открыл паспорт. Итак, теперь он Вацлав Грабовский, поляк.
  Нина объяснила ему, где он должен ждать с машиной. Ехали четверо, включая его самого.
  -Будь внимателен, - предупредила Таня.
  -А ты?
  -У меня свой бизнес, - и она отвернулась.
  Он вспомнил ту сцену у фонаря, и ему стало жаль ее.
  -Таня...
  Она обернулась.
  -Неужели нельзя ничего придумать получше, чем...
  Она не дала ему договорить..
  -Это не то, что ты думаешь. И это приносит деньги. До встречи.
  Он удивленно посмотрел ей вслед, но долго раздумывать было некогда, его ждут.
  Под руководством Нины он поехал петлять пражскими улицами, потом припарковался в какой-то подворотне. Саша, Олег и Нина вышли и исчезли в сумерках. Потянулись мучительные минуты ожидания. Вокруг было темно и безлюдно. Издали, от улицы, доносился шум. Мартин не выходил из машины, чтобы не привлекать внимания. Ожидание - всегда время для размышления. Обычно жизнь оставляет мало времени для раздумий, но когда ты сидишь в темной коробке посреди такого же темного вечера в глухой тишине, тебе не остается ничего, кроме тебя и твоих мыслей. Он почему-то подумал о Тане, о том, что она для него сделала и о том, чем же она все-таки занимается. Вначале он принял ее за проститутку, потом забыл об этом, когда она заботилась о нем и когда он перекатывался из сознания в глубокий сон, потом вспомнил и понял, что почувствовал неловкость, потому что вспомнил, а она - рядом. Теперь, после ее слов, ему стало легче думать о ней, но теперь все стало и более запутанным.
  В подворотню въехала машина, и Мартин насторожился. Нет, остановилась у подъезда, послышались голоса - мужской и женский. Хлопнула дверь машины, что-то сказала женщина, потом прозвучали шаги, лязг железной двери подъезда, и все опять затихло.
  Мартин достал зажигалку и посветил на часы. Прошло двадцать минут, через пять минут, если все хорошо, все должны вернуться.
  Но ни через пять, ни через десять минут никто не появлялся. Мартин не знал, что делать: ждать или выходить на помощь. Нет, все-таки его задача - ждать. И он продолжал молча сидеть в темной машине, словно сфинкс, пока, наконец, не услышал шаги. Шаги были все ближе, все громче: они бежали. Он завел мотор, и Нина, а потом Олег и Саша буквально влетели в машину.
  -Гони! Быстрее! - крикнула Нина, и он, не жалея шин, резко вывернул руль, вылетая из переулка на магистраль.
  Нина сидела рядом и была очень бледной. Мартин ни о чем не спрашивал: не время, сейчас главное - следить за дорогой. Попетляв по городу, Мартин убедился, что их никто не преследует.
  Было около одиннадцати, когда они вернулись домой.
  Мартин вышел первым, начал помогать выбраться Нине, которая почти шаталась от усталости и напряжения.
  -Помоги Саше, я справлюсь. Перенесите его в дом.
  -С ним что-то случилось? - обеспокоенно спросил Мартин.
  Нина, казалось, была готова взорваться, так она разозлилась.
  -Помоги ему, слышишь!
  Мартин пожал плечами. Он не понимал, почему она сердиться на него. И только увидев Сашу в крови, он понял, что нервы и у него не каменные. Саша зажимал на груди рану, из которой текла кровь. Он не мог говорить и только мычал от боли.
  Кое-как с Олегом они перетащили его в дом. Нина шла следом за ними. Когда Сашу поместили на диван, она заметалась на кухне, ища полотенца и бинты. Олег начал стягивать с Саши одежду, и в тишине дома было ужасным слышать болезненные вскрики и мычание немого человека, корчащегося от боли. Мартин пошел на кухню помочь Нине. Увидев его, она сказала:
  -Иди за Таней. Найди ее, - и она назвала улицу. - Без Тани мы ничего не сделаем.
  И он опять ушел в темноту ночи. Машину не брал: не хватало еще, чтобы его остановил какой-нибудь слишком ретивый страж порядка и заметил в салоне кровь. Он шел почти механически, стараясь не думать о Саше, о его немых криках, расстроенный, что его первое дело вместе с этими, уже не чужими ему людьми, прошло так неудачно.
  Улица, которую назвала ему Нина, была почти в центре. Здесь сияла подсветка и никто не замечал ночи, даже казалось, что для людей, которые находились здесь, этот день был еще в самом разгаре. Из ресторанчиков доносились музыка, смех, возгласы на разных языках мира. Нельзя сказать, что это был неприличный район, но совсем не для одиноких девушек, и Мартин с горечью подумал, что Таня его все-таки обманула. Но, как бы там ни было, ее надо найти, и Мартин медленно брел по улице, заглядывая в рестораны и в окна кафешек помельче, где залы были небольшими и все происходящее в них можно было увидеть и с улицы. Мартин прошел всю улочку, но Тани нигде не было.
  Что же ему делать?
  Нет, он не имеет права вернуться один. Не хватало еще одного бесполезного зрителя возле бедного Саши, ждущего от них помощи.
  Надо обязательно найти Таню. И он двинулся на повторный обход, продвигаясь еще медленнее и еще пристальнее вглядываясь в пьяные и полупьяные лица в сигаретном дыму.
  Он заметил ее случайно - услышал смех, иначе не обратил бы внимания и прошел мимо. Действительно, девушка в голубом парике и весьма экзотических очках оранжевого цвета в сочетании с ярко-красной помадой на губах мало чем напоминала ему Таню - ту домашнюю Таню, к которой он привык за время, проведенное вместе с ней в доме.
  Таня была не одна: рядом с ней за столиком сидел какой-то вульгарный усатый толстяк. И, похоже, они оба были изрядно пьяны. Их столик находился в кафе под открытым небом, недалеко от выхода, но пробраться к ним было не так просто, мешали пытающиеся танцевать пьяные пары, среди которых Мартин начал лавировать, словно на корабле в морскую качку. Ему нужно быстрее пробраться к Тане, рассказать, что Саша ранен, что все ждут ее, что нужно спешить, нужно бежать - быстрее, быстрее!..
  Пока он пробирался к ней, он не выпускал ее из виду. Вот она уже почти рядом, осталось убрать с дороги толстую даму, которая уже запуталась, где лево, где право и, хрюкнув, уперлась толстым носом ему в грудь. Но избавиться от нее оказалось не так просто: она цеплялась за его руки, называла "Мишель" с еврейским акцентом и дышала в лицо смесью вина и пива. Завершал этот набор отвратительный запах самых ненавистных ему цветочных женских духов. Мартину изрядно надоела эта комедия, он то по-французски, то по-английски пытался втолковать кумушке, что он не Мишель и чтобы она убрала махину своего тела с его дороги, как вдруг он увидел нечто, поразившее его: толстяк, еще так недавно оживленно забавляющий Таню, теперь стал похож на даму, повисшую у Мартина на груди. Толстяк почти уснул и ничего, по-видимому,не соображал. А вот Таня - наоборот: из пьяной вдрызг барышни превратилась в удивительно бодрую особу. Одно движение ее руки - заметное, правда, только для трезвого Мартина, - и кошелек толстяка перекочевал в ее сумочку. Окинув быстрым взглядом зал, Таня начала пробираться к выходу. Отпихнув даму Мартин бросился назад, за ней.
  Он поймал ее уже на улице возле другого кафе.
  -Таня!
  Она испуганно обернулась, но, увидев Мартина, успокоилась. Схватив за руку, она увлекла его в какую-то подворотню.
  -Что ты здесь делаешь? Зачем ты пришел?! - казалось, что с каждым произнесенным словом злость ее увеличивалась.
  -Слежу за тобой, - невесело ответил он.
  Но она приняла его слова за чистую монету.
  -Видно, лучшее, что ты можешь делать - это все-таки сидеть дома.
  -Таня, успокойся. Сейчас не время ссориться. Меня прислала Нина. У нас беда: ранили Сашу. Только ты хоть немного понимаешь в медицине, только ты можешь ему помочь.
  -Господи, что с ним? - она непроизвольно сжала руки, так что было слышно, как хрустнули пальцы.
  -Его ударили ножом в грудь, течет кровь. Нам нужно поспешить.
  -Сейчас. Только сниму этот маскарад, - и она принялась лихорадочно сдергивать с себя голубой парик, очки, желтые перчатки, запихивая все в сумку.
  -Я готова. Пошли.
  -Постой, - Мартин вытащил носовой платок, провел по ее губам, и наконец исчезла эта дурацкая клоунская помада, а вместе со всеми атрибутами - и эта незнакомая ему Таня, так неприятно поразившая его сегодня вечером.
  Они быстрым шагом направились прочь от этой веселой улицы. Пройдя полквартала, услышали полицейские свистки.
  -Бежим! - испуганно крикнула ему Таня и потянула за руку - вперед.
  Но что-то вдруг инстинктивно сработало в нем, и он сказал:
  -Нет. У меня уже есть документы. Мы просто гуляем. Не суетись.
  -Ты не понимаешь, что все это значит! Бежим! Они ищут меня! - теперь она кричала ему прямо в лицо, и в голосе ее звучал панический страх, как эти свистки, взорвавшие ночь.
  Мартин первым увидел полицейского, внезапно появившегося из темноты у соседнего дома, и, сильно притянул Таню к себе, зажимая ее кричащий рот своими губами. Но от полицейского отделаться было трудно, он все-таки подошел к ним.
  -Документы.
  Мартин вытащил паспорт, данный ему сегодня Ниной.
  Полицейский просмотрел его и вернул, потом обратился к Тане. И тут Мартин с ужасом подумал, что будет, если Таня откроет сумку в поисках паспорта. Там ведь все эти вещи!..
  Он заслонил Таню от полицейского, но по-прежнему не отпускал ее руки, чтобы она, чего доброго, не вздумала бежать. Показывая на нее, он с пьяноватой ухмылкой пояснил:
  -Nevestka (*проститутка).
  В другое время тот не пропустил бы этот факт нарушения, но теперь ему была нужна женщина в голубом парике.
  Уже уходя, они услышали, как он объяснял своим по рации, что в своем районе он никого похожего не встретил.
  Только подходя к дому Мартин и Таня наконец могли успокоиться. Таня остановилась поправить туфлю. Он молчал. Так ему было легче. Ему, но не ей.
  -Зачем ты так назвал меня?
  Он нахмурился.
  -У меня не было выхода. Он обязательно привязался бы к тебе.
  Она ничего не ответила, но он почувствовал, что ей больно...
  -Я дурак. Все случилось очень быстро. Но я ведь так не думаю, - он старался, чтобы его голос прозвучал помягче: она ведь так много сделала для него. Звери - и те способны на благодарность. А что сделал он? Впрочем, жизнь всегда была жестока, и с чего бы это ей теперь меняться?
  -Ладно, пошли. Хорошо, что все хоть так закончилось, - и Таня направилась к дому, где их ждал бедный немой Саша.
  ...Тогда время текло также медленно, пока Таня не сказала им, что рана тяжелая, но он выживет, все обойдется.
  Кто же теперь скажет ему, что все обойдется?..
  Он опять приехал в чужой город, а чужие города говорят на чужом для тебя языке, как и те люди, что в них живут. Тоже особенность географии. Ты можешь долго прожить в чужом городе, узнать его улицы, но ты все равно заблудишься, запутаешься. Запутаешься в себе самом среди людей, кирпича и бетона.
  Вот и сейчас он медленно и правильно едет, следуя указателям. Скоро он приедет в чужую гостиницу Вроцлава, зайдет в теплый и комфортный номер и, если ничего не случиться, будет лежать в удобной и теплой постели, будет вначале мучительно пытаться заснуть, потом отчается это сделать, включит свет, возьмет сигареты и будет так же медленно ждать утра.
  Ожидание - самое противоречивое чувство.
  Мы всю жизнь ждем чего-то, хотя твердо знаем, что жизнь - это движение и ничто просто так не появляется в ней ниоткуда.
  Мы продолжаем ждать, даже понимая, что ждать нам нечего.
  И что мы получаем в результате? В результате наша жизнь заканчивается, когда заканчивается ожидание.
  И если ты переступил порог молодости и ничего не припас в душе для будущего, ты начнешь бояться искать новое, вот тогда ты и начинаешь жить ожиданием.
  Показалась гостиница, и Мартин притормозил. Было уже поздно, и людей не было видно. И только одна фигурка маячила у дверей, и не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться: это Чеслав. Он побежал Мартину навстречу, а он стоял и ждал его возле машины. Чеслав с каждым метром бежал все медленнее, все медленнее, потому что из машины никто не выходил. Нины не было, и эта горькая правда начинала постепенно доходить до сознания Чеслава, и он бежал все медленнее, медленнее, а потом устало перешел на шаг. Наконец он подошел к Мартину вплотную:
  -Где Нина?
  -Далеко, - ответил Мартин. - Ты сам позаботился об этом.
  -Я?! - Чеслав сорвался на крик. - Это ты меня обманул! Ты! А теперь спокойненько стоишь, будто я ничего не знаю. А я все знаю!
  -А ты случайно не знаешь, где документы Олега, ты, подлец!
  -Но ведь я...
   -Ты все просчитал, как старательная бухгалтерская крыса, но забыл одно обстоятельство, которое разрушает любые расчеты, - любовь. Тут такое дело: или она есть, или ее нет. Зеро. Тебе выпало зеро, Чеслав. Ты проиграл.
  -Нет, еще не все кончено. Ты поедешь со мной и покажешь, где они остались, иначе... - тут он достал из кармана пистолет.
  Мартин только усмехнулся: еще не такие ему угрожали, только смерть в тот момент охотилась почему-то за ними самими. Главное - быть спокойным, не выдать себя. И он ответил, не теряя хладнокровия:
  - Я ничем тебе не помогу, Чеслав. Я не знаю, куда они решили поехать. Я подумал, что лишняя информация мне только повредит. И я оказался прав. Ты зря ждал меня.
  -Не верю! Ни одному твоему слову не верю! Я с самого начала не верил тебе, и теперь не верю! - он неожиданно схватил Мартина за воротник пальто и сжал. Видимо, в гневе силы удесятеряются, и и Мартин захрипел, хватая ртом воздух и пытаясь руками оторвать от себя Чеслава. Но тот почему-то вдруг отпустил его сам. Мартин, наконец переведя взгляд с небес на землю (не очень удобно смотреть еще куда-то, когда тебя душат), увидел, что Чеслав ... плачет, закрыв лицо руками, по детски всхлипывая.
  Пистолет валялся рядом, Мартин поднял его и положил в свой карман, но Чеслав, похоже, этого даже не заметил.
   Мартин оглянулся. Вокруг было по-прежнему безлюдно. Хорошо, что он не уходил от машины: она закрывала их от неожиданных прохожих, и никто не видел этой детской игры с пистолетом.
  Теперь, когда Чеслав сломался и плакал, Мартин мог быть уверенным, что все для него не так уж плохо закончилось. Он отдаст документы Олега, теперь они ему не нужны. Чеслав - не тот человек, который ведет сильный поединок до конца. И Мартину не было его жаль. Но он не испытывал к нему и ненависти, злобы. Чеслав был и остался для него чужим, одноразовым, на одну игру. Как и этот чужой город, в который он сегодня приехал и когда-то уедет и, может, больше никогда не вспомнит.
  Когда рыдания стали тише, Мартин спросил:
   -Ты где остановился?
  Чеслав что-то промычал в ответ и кивнул головой на гостиницу.
  -Тогда пошли, нечего реветь на весь Вроцлав, - и Мартин тронул его за руку.
  По дороге он дал ему платок - вытереть лицо, привести себя в порядок, но, казалось, Чеслав делает все, словно автомат. Это насторожило Мартина: надо бы за ним приглядеть. Эти две недели, пока Мартин пробудет во Вроцлаве, Чеслав не должен чего-нибудь выкинуть, а потом пусть делает с собой что хочет: вольному воля, спасенному - спасательный круг на память, как говорила Таня.
  И Мартин решил заказать себе соседний с Чеславом номер. Клиентов в гостинице было мало (не сезон), и Мартину повезло.
  Они вместе поднялись на четвертый этаж. Шли молча, Чеслав опустил голову, смотря себе под ноги, как сомнамбула и, похоже, не замечал ничего, кроме красной коридорной дорожки. А Мартин видел все, и то, что он видел, его удивило: навстречу им шла еще одна сомнамбула, только в женском обличье - высокая худая девочка в нелепом желто-зеленом спортивном костюме. Но удивляла не столько одежда, сколько глаза: они у нее были большие и, казалось, смотрели не на мир, а куда-то в одним им известную глубину. И эта глубина была пугающе-бездонной.
  -Кто она? - шепотом спросил Мартин.
  Чеслав поднял глаза.
  -Марта! - вдруг крикнул он. - Как ты выбралась из номера?
  Девочка не ответила, но остановилась.
  -Чеслав, кто это? - опять спросил Мартин, изумленный таким неожиданным поворотом событий.
  -Это моя дочь.
  Лицо его стало каким-то болезненно-серым, как тогда, при первой встрече Мартина с ним в парке, когда он не видел, что за ним наблюдают. Теперь он начал суетливо копошиться в карманах, наконец нашел ключ и пошел открывать комнату. Он открыл дверь и позвал:
  -Марта, идем.
  Но она продолжала стоять и смотреть куда -то вдаль, словно ждала еще кого-то.
  -Ну пойдем же, Марта, - уговаривал Чеслав. - Пойдем, слышишь?
  Наконец она перевела на него взгляд, а потом очень тихо спросила:
  -А где мама? Ты же сказал, что сегодня приведешь маму обратно. Почему же ее нет?
  Мартину показалось, что Чеслав согнулся, сжался как-то от этих ее слов.
  -Мама... Мама заболела и не сможет к нам приехать.
  -Опять? - печально спросила девочка.
  -В другой раз, Марта, в другой раз. Но только если ты будешь слушать папу. А теперь пойдем, пойдем со мной.
  Девочка вздохнула и послушно направилась к комнате. Чеслав пропустил ее вперед и захлопнул дверь.
   А Мартин вдруг почувствовал, что сегодня он точно не сможет уснуть. Отрыв номер и поставив в шкаф чемодан, он позвал слугу.
  Тот появился через пару минут.
  -Что пан желает? Чай, кофе?
  - Водка есть?
  Тот кивнул.
  -Неси водку.
  ... Не все так просто в этой жизни.
  Таня была права, когда говорила: не спеши никого осуждать, не спеши никого превозносить.
  Скульптурные идолы разбиваются о землю, а на грязи растет рис.
  Добро и зло перемешались в одном бокале, и каждый выпьет его рано или поздно - и поймет, что
  ...идолы разбиваются о землю, а на грязи растет рис.
  И лучше промолчать, чем потом слизывать свои плевки с самого себя,
  потому что бумеранг всегда возвращается, и это ни от кого не зависит.
  И потому лучше промолчи, не говори, что этого с тобой никогда не случиться.
  И потому лучше промолчи, если не можешь утешить того, кто плачет за стеной.
  Помни, что добро и зло - всегда в одном бокале...
  Он вдруг почувствовал, что кто-то положил ему на плечо руку. Она была легкой и слабой. Мартин обернулся. Возле него стояла Марта, и по щеке ее медленно расплывалась слеза.
  -Марта? Как здесь оказалась?
  Она кивнула на дверь. Да, он все-таки забыл запереть дверь за слугой.
  -Почему ты плачешь? Что случилось?
  Она взглянула на него, и в ее больших глазах была мольба.
  -Папа... Надо идти к папе. Он закрыл дверь и не выходит.
  Похоже, все начинают сходить с ума. Мартин схватил девочку за руку (не хватало еще, чтобы она куда-то убежала) и выскочил из номера.
  -Где он?
  Марта указала на дверь ванной. Мартин прислушался: какой-то грохот у батареи, воды не слышно.
  Мартин не стал стучать: не было времени на сантименты. Он собрался, глубоко вдохнул и с размаха навалился плечом на дверь. Замок был хлипкий и вылетел так же быстро, как и ставился кем-то на халяву.
  Мартин увидел Чеслава. Он полулежал, согнувшись, у батареи с обрывком веревки. Марта, похоже, пришла вовремя, а когда у тебя несколько секунд для того, чтобы сдохнуть, обычно ничего не получается.
  -Вылезай сам, - скомандовал Мартин. - Не позорься перед дочкой.
  Чеслав послушно поднялся и вышел из ванной. Когда они проходили в комнату, Мартин зло прошипел ему в затылок:
  -Дурак! Ты о девочке подумал?
  -Я устал, я не могу так больше!
  -А кто кого спрашивает? Самый несчастный на земле нашелся? Долго искали, наверное. Это - дело нехитрое, а ты возьми проживи, слабо? Эх ты, сдыхлик!
  -Да не был я таким, - тихо произнес Чеслав. - Пока Эльза была жива... И Марта была другой.
  ...Все мы когда-то были другими.
  А время бежит, не останавливаясь, подчищая запасы наших сил, выпивая виноградный, хмелящий сок молодости.
  И мы уже не можем то, что когда-то могли.
  И мы не успеваем то, что успевали.
  И мы боимся самих себя, потому что мы уже не те, что были.
  Потому что бежит время...
  Что же нам делать? Жить. Жить такими, как мы есть: израненными судьбой, довольными, сытыми и голодными - жить.
  -Пошли, - сказал Мартин и повел их к себе.
  Войдя в номер, позвонил и заказал слуге принести конфеты и фрукты.
  -Угощайся, - сказал он, предлагая вазочку со сладостями Марте.
  -Не хочу, - тихо произнесла она.
  Он не стал уговаривать, просто оставил угощенье рядом с ней на диванчике.
  Себе и Чеславу налил водки.
  Когда они выпили, спросил:
  -А тебе не жаль Нину?
  Чеслав не ответил, только болезненно зашевелил губами.
  -Жаль...
  -И мне жаль. Тогда зачем ты это сделал?
  -Я очень, очень хотел бы видеть ее рядом с собой...
  Ребенок. Взрослый ребенок. Как дети хотят игрушку на Новый год, так и он ждал Нину.
  -Я люблю ее, - сдавленным голосом добавил Чеслав.
  ...Любовь... Любовь - отражение на воде. Смотришь, смотришь, приближаешься к нему, а попытаешься дотронуться, словить рукой, забрать к себе - и нет ничего. Любовь...
  -Вернешь мне документы Олега, - сказал Мартин. - Иначе Нине будет еще хуже, чем есть. Будь же мужчиной, держи удар!
  Чеслав наконец-то поднял глаза на Мартина и впервые посмотрел более уверенно.
  -Хорошо, я все верну. А теперь оставь меня.
  -Ты уверен?
  Впрочем, когда-то нужно его будет отпускать, не дежурить над ним сутками, как наседка в курятнике. Мартин подошел к Марте, взял ее за руку.
  -Подойди к отцу.
  Она послушалась.
  -Теперь ты, Чеслав, - скомандовал Мартин, и двое приблизились друг к другу. - Поклянись, что не оставишь ее.
  Чеслав посмотрел на Марту, взял ее за руку.
  -Прости меня, моя бедная девочка. Прости меня, - прошептал он. - Все у нас будет хорошо. Я обещаю тебе.
  Мартин посмотрел на Марту. На мгновение ему показалось, что в глазах ее что-то изменилось, промелькнуло осмысленное, понимающее мир выражение, но потом исчезло.
  Мартин провел их до двери их номера и, стараясь, чтобы не заметила Марта, положил пачку денег в карман Чеславу.
  -Ты что?! Не надо мне твои грязные...
  Мартин толкнул его в спину.
  -Это не тебе, дурак. Тебе я не дал бы ни гроша за то, что ты наделал. Это - ей, - и он кивнул в сторону Марты.
  Когда закрылась дверь их номера, Мартин не спешил уходить к себе. Побродил по коридору, посидел на гостиничном диванчике, потом подошел к окну.
  За окнами не было темно: светили фонари, и в их дивном розовом свете Мартин различил бесчисленные летящие точки. Неужели снег? Первый снег в этом году. Ранний, очень ранний. И странно видеть его, словно дождь в радуге, - в отблесках искусственного розоватого света. И Мартин неожиданно остро почувствовал, как же он хотел бы увидеть снег на родине... Он понимал, что там такой же снег, как здесь, но чувства перекрывали разум и потому казалось, что дома снег должен быть другим, непохожим на этот, особенным, но каким - он не знал. Наверное, в нем говорила тоска.
  Мартин открыл окно, и в лицо ему пахнуло холодом и запахом снега. Несколько снежинок, занесенных неуклюжим ветром, кольнули его в щеки, еще немного погасли на кончике сигареты. В этом освежающе-холодном аромате зимы где-то бродит новая жизнь. Так он всегда думал, когда приходила новая пора года. Тогда, он заметил, тебя словно встряхивает, бодрит, и ты словно просыпаешься, вдруг удивленно останавливаешься один посреди мира с сигаретой в зубах, растерянный властелин привычной жизни, и мучительно спрашиваешь себя: а что же произошло, что же так будоражит меня? Оглядываешься по сторонам - ничего и никого. И только чувства нервно постукивают в сердце: изменилось, изменится, произойдет!.. Идут дни, и ты ждешь перемен, а ничего не происходит, и потихоньку забывается это начало маленького потрясения в тебе самом, исчезая в водовороте привычного, обыденного, и становится немного смешно, и революция, поднятая первым опавшим листком или первой снежинкой, уходит далеко, вглубь сердца, словно привет из детства от слепого кота Базильо.
  Но пока мгновение есть - пусть оно поживет, хрупкое и воздушное, будто танец балерины на твоей ладони.
  Так он думал и смотрел на снег, который сыпался и сыпался, не переставая, выполняя четкую команду зимы: захватить, одеть в белые одежды этот чужой Мартину город.
  Задумавшись, он вздрогнул, когда ощутил на своем плече чью-то руку. Это был Чеслав.
  -Я принес документы Олега, - и он протянул паспорт и еще какие-то бумаги.
  Мартин знал, что он придет, потому не уходил в свой номер. Итак, он хотя бы на этот раз не ошибся.
  -Ты правильно сделал. Нина будет рада, - просто сказал он.
  Чеслав встрепенулся.
  - Ты увидишь ее?
  - Да. Если мне удастся придумать, как выбраться отсюда.
  - Я помогу! - Чеслав оживился, и его безрадостные, покрасневшие от слез глаза вдруг ожили.
  Мартин понимал, что это на время отвлекло бы Чеслава от одиноких болезненных раздумий в четырех стенах гостиничного номера, но из-за девочки он не мог рисковать.
  - Это мое дело, Чеслав, и ты никудышный помощник в таких вопросах. Молись, чтобы Олег и Нина не вздумали вернуться в Прагу.
  Чеслав опустил голову и медленно пошел к двери своего номера. Он выглядел очень подавленным, и Мартин, немного поколебавшись, все-таки окликнул его:
  - Эй!
  Чеслав остановился и повернул свое худое опечаленное лицо в сторону Мартина.
  - Береги девочку! Я еще вернусь к вам.
  Чеслав кивнул, и на мгновение на лице его прорезалось слабое подобие улыбки, как гребешок луны сквозь тучи. Или это показалось Мартину? Впрочем, что-то он стал сентиментален в последнее время. Наверное, от мысли о возвращении. Хорошие мысли что-то меняют в тебе, даже кажется, будто мир стал добрее и хочется сделать что-нибудь приятное другим людям - вот такая чудная и щедрая арифметика чувств.
  Мартин закрыл окно в коридоре и направился в свой номер. Завтра надо будет подумать, где достать новые документы для себя, чтобы съездить к Нине. Светиться по своему паспорту он не хотел. Алекс знает его, Мартина, и неизвестно, что он сказал полиции. Если он раскололся, то первым выдаст Мартина, а Нину и Олега он видел лишь однажды, поэтому у них еще есть немного времени.
  Однако на сегодня с него достаточно. Нужно выспаться, набраться сил. Все решает завтра. Утром он что-то придумает. Вечер не похож на утро. Утром все по-другому - четче, яснее. Но как дожить, дотянуть до него с этого вечера? Напиться и спать, спать в уютном гробу своей жизни. Чувствовать, что идет снег, обволакивая все на своем пути мягкой ватой, белой кошачьей лапой водит по стеклу, жмется в бетонные щели, шапкой ложится на крыши... всюду снег, снег... Ничего страшного, это просто снег, звуки зимы...
  С этой успокаивающей мыслью о снеге Мартин уснул.
  Проснулся он от сознания важности чего-то нерешенного. Документы. Да, надо найти документы и побыстрее. Никого из знакомых такого порядка у него во Вроцлаве нет, да и времени делать их тоже нет. Значит... Что ж, прежняя дорога услужливо предлагала ему знакомый вариант. А он думал, что с этим уже покончено. Наивные надежды.
  Стараясь не думать о том, что будет, если он проколется, Мартин быстро оделся, выпил кофе и пошел в город.
  Всюду был снег, но утром он не казался романтичным, а воспринимался как что-то уже устоявшееся, привычное, и Мартин, похрустывая по морозной мостовой, сначала отправился на вокзал. Там всегда имеют дело с документами, вдруг удастся найти какого-нибудь простофилю.
  Но на вокзале было удивительно мало пассажиров, зато их количество дополняла полиция. И Мартин понял, что ничего не удастся: слишком опасно и не стоит рисковать. Не стоит также пытаться что-то стоящее раздобыть в транспорте или магазине: он всегда был плохим карманником. Вот Таня, она могла... Но Тани больше нет с ним.
  Как же ему раздобыть эти проклятые, позарез нужные ему документы? Неужели придется рисковать и ехать по своему паспорту - рисковать своей последней надеждой увидеть Наташу? Сможет ли он это сделать?
  Мартин остановился возле ограды парка и продолжал мучительно размышлять. Вот сейф - это он мог бы, но в сейфах хранят другое, другое считают самым ценным - деньги и побрякушки. Конечно, когда нет денег, всегда думаешь, что вот появятся они - и все наладится. И только когда у тебя много денег, ты наконец понимаешь, что за них не купишь то, что тебе нужно.
  Мартин с грустью оглядел зимний парк. Теперь дни короткие, уже приближался вечер, а парк был пуст. Зимой парки наконец перестают быть местами для свиданий и шумных компаний. Они наконец-то начинают жить своей жизнью - жизнью деревьев, птиц, земли. В них тихо и спокойно. Мартин медленно пошел нетронутой заснеженной аллеей, ощущая внутри себя опустошение. Что же делать? Неужели нет выхода?
  Он бродил среди притихших заснеженных деревьев и вспоминал Нину, прощание с ней, ее лицо, печальное и какое-то обреченное, и всю ее - маленькую, серьезную птичку, которая знает, что ее ждут холода, зима, а она так и не улетела в тепло... Мартин проглотил собравшийся от этих воспоминаний горький комок в горле и остановился. Парк внезапно закончился, и глазам Мартина предстал супермаркет. Он уже светился огнями зазывной рекламы.
  Ну что ж, это последний шанс. Мартин стиснул зубы и быстро пошел к зданию. Может, ему повезет и он встретит какого-нибудь пьянчужку и возьмет документы.
  Он вошел в магазин и огляделся. Было многолюдно. Люди сновали возле витрин, а у касс выстроились очереди: все спешили после работы купить себе что-то на ужин. Мартин взял корзинку и хотел уже пройти в зал, но кто-то толкнул его под руку. Он огляделся и увидел плотного мужчину навеселе с дамой. Они что-то оживленно обсуждали, похоже, предстоящее путешествие в теплые страны. Мартин решил присмотреться к ним. Он увидел, что мужчина поставил объемную сумку в десятую ячейку, а с собой взял только кошелек. Мартин остановился возле ячеек, положил в одну из них перчатки и направился за парой в зал. Он старался внимательно прислушиваться к их голосам, но мог ловить лишь отдельные фразы: что-то о Варшаве, о вылете в пятницу... Мартин почувствовал, как у него вдруг пересохло в горле. Завтра... До завтра он мог бы успеть. Да, определенно стоит попытаться. И он, быстро напаковав корзину какими-то продуктами, прошел к кассе, краем глаза следя за парой. Рассчитавшись, Мартин направился к ячейкам. Это было знакомое ему дело, замок - одно мгновение опытной руки с тонким лезвием, и он приоткрыл дверцу, расстегнул замок первого кармана сумки. Ничего. Во втором - какие-то платки, перчатки. Нет, ему определенно не везет. Надо уходить. Но... Есть еще один карман слева. Бумаги. Мартин дрожащими пальцами прошелестел по листам и вдруг нащупал что-то твердое похожее на ощупь на паспорта. Выхватив их, он быстро переложил в заранее открытый внутренний карман куртки и захлопнул ячейку, по-прежнему прикрывая ее телом.
  -Пан что-то ищет? - раздался над ним голос.
  Мартин медленно обернулся. Охранник. Однако улыбка вежливая. Мартин, как один шанс из тысячи, показал ему свой ключ: мол, не подходит.
  -Пан не там ищет, - и охранник любезно показал на другую ячейку. - Вот эта - ваша.
  Мартин кивнул и подошел к своей ячейке, достал перчатки и, захватив пакет с продуктами, быстро вышел из магазина, как обычный покупатель. Если охранник его запомнил, то это не страшно. В переулке Мартин отклеил усы, снял кепку и швырнул в первый попавшийся мусорный бак. Потом нетерпеливо достал из кармана то, что удалось взять. Это были какие-то записные книжки и паспорт.
  Мартин перевел дух. Он сделал это. Итак, в путь. Через полчаса он был уже в гостинице. Аккуратно вытравив раствором фотографию незнакомца, вставил свою. Вскоре новый паспорт был готов. Мартин сел в машину и направился в сторону чешской границы.
  Ехать было тяжело: началась метель. Свистел ветер, снег забивал стекло. О хорошей скорости нечего и думать: только и смотри, чтобы не врезаться во встречную. Однако все мучения когда-либо заканчиваются, и Мартин наконец приехал в городок, где оставил Нину и Олега. На заправке узнал, где здесь можно остановиться, и ему указали двухэтажный коттедж, где сдавались комнаты.
  Мартин приехал поздно и долго стучался, пока ему открыли. Он сказал, что он по срочному делу к паре, которая недавно у них остановилась. Заспанная хозяйка, огорченная тем, что ее подъем не увенчался коммерческим успехом сдачи комнаты, недовольно впустила Мартина в дом и позвала служанку. Та провела Мартина к двери комнаты на втором этаже. С бьющимся сердцем, он осторожно постучал. Дверь открыли сразу же, и Мартин, увидев Нину, быстро вошел, не дав любопытной служанке узнать, в чем дело.
  Нина бросилась к нему, и он почувствовал на своем замерзшем от холода лице ее слезы. Но это были другие слезы - слезы радости, а не печали. Такие слезы редки, и они успокаивают сердце.
  Из глубины комнаты вышел Олег и тоже увидел Мартина.
  -Чеслав? - только и спросил он.
  Мартин кивнул.
  На лице Олега заиграли желваки.
  -Я его найду! Я ему устрою веселую жизнь!
  Мартин освободился от Нины и сказал:
  -Нет. Ты получишь документы, если пообещаешь не трогать его.
  Нина бросилась к Олегу, схватила его за руку. Он вздохнул и произнес сквозь зубы:
  -Хорошо.
  Мартин достал паспорт и права на машину и передал Олегу.
  - Ну что ж, можно собирать вещи.
  - Ты поедешь с нами? - спросила Нина.
  -Нет.
  - Почему?
  - Потому что на этот раз не ты, а я должен сказать тебе, Нина, прощай. Я решил вернуться.
  - В Прагу?
  -Нет. Я возвращаюсь на родину. Навсегда.
  -Зачем? - Нина непонимающе посмотрела на него.
  -Я много сделал, я не подвел вас. У меня есть деньги, но нет счастья, нет радости от этой жизни. Я чувствую, что здесь у меня ничего не получится. А когда ты понимаешь, что где-то все равно не можешь быть счастлив, то нужно уезжать туда, где есть хотя бы один шанс жить так, как ты хочешь.
  Но было видно, что Нину не убедило его объяснение.
  -Итак, как в песне - не нужен мне берег турецкий...Ты сам не понимаешь, что говоришь. Что, например, ты будешь там делать? - скептически спросила она.
  -Жить. Просто жить. Согласись, это не так уж и плохо, - он улыбнулся.
  -Не знаю, - Нина с сомнением покачала головой. - Я туда никогда не вернусь. Ностальгия, родина - все это красивые слова. А на самом деле - пустые фантазии, мусор.
  -А в мире вообще много мусора. Но люди, как омары, выгребаются, огораживаются, делают свои норы.
  -А я не люблю делений. Все мы жители земли, мира.
  -Нина, я все понимаю, но я не могу здесь оставаться, когда есть шанс вернуться туда.
  Горькая складка возле ее губ дрогнула, когда он посмотрел на нее.
  -Я просто хотела уберечь тебя от разочарований. Но, в конце концов, выбираешь ты.
  Он обнял ее, пожал руку Олегу и вышел из комнаты.
  На улице было по-прежнему темно, но давящее небо ночи уже уходило: приближался рассвет. Мартин почистил стекла машины и сел за руль. Бросив последний взгляд на единственное освещенное окно коттеджа, где собирались Нина и Олег, он завел мотор и поехал со двора гостиницы на улицу. Поворачивая на магистраль, он вдруг понял, что у него на сердце: это были печаль и радость одновременно. Печаль от расставания и радость от того, что он принял решение вернуться. Прощание со старой жизнью, всегда обворожительно-грустное, и начало новой жизни, которое придает сил.
  Проехав границу, он заметил, что контроль стал жестче, пограничники внимательно смотрели на лица, подсвечивая фонарями. Нет сомнения, что они его запомнили. Это скверно. Мартин еще час ехал по магистрали, а потом свернул на узкую дорогу. Теперь нужно избавиться от машины. Лучше перестраховаться, чем если его найдут потом по машине во Вроцлаве.
  Он въехал в лесок, остановился и вышел из машины. Сколько лет она возила его!.. Хорошая, испытанная вещь. К хорошим вещам привыкаешь, как к людям. Может, иногда вещи и лучше людей. Они, по крайней мере, слушаются тебя и никогда не изменяют.
  Вообще, прощание - удивительная вещь. Хорошо, если ты в этот момент хотя бы предполагаешь, что начинается новая жизнь. Можешь считать себя умным, если это послужит тебе утешением. Но прощание все же что-то убивает в тебе, это неясная, болезненная материя. И только если ты после этого все же не перестаешь слышать музыку своего сердца - ты не устал жить, шевелиться в этом мире.
  Ему почему-то вспомнилась Таня. Тогда, после ранения Саши.
  В ту ночь никто так и не уснул. Олег играл на скрипке, и Нина объяснила, что это успокаивает нервы. Нина помогала Тане, а Мартин, оставшись без дела, ходил по квартире и молча курил, думая, чем же все это закончится. Рассеянно бродя по квартире, он зашел в комнату Тани. Его комната была занята - там было удобнее положить Сашу. Мартин сел на диван, закрыл глаза. Очнулся от какого-то мелодичного звона, испуганно огляделся. В свете Таниной настольной лампы увидел ее саму. Лицо бледное, уставшее.
  -Как там Саша?
  -Будет жить, только крови много.
  Мартин протянул ей сигареты. Она закурила, прислонившись к двери, и опять что-то зазвенело.
  - Что это? - спросил он.
  - Колокольчики. Я их собираю, - она включила свет и показала над дверью вереницу маленьких фарфоровых возмутителей спокойствия.
  - Странно... - пробормотал он в задумчивости.
  - Что странно? - удивилась она. - Они очень красивы.
  - Да, - согласился он. - Но колокольчики почему-то напоминают о смерти. Мне как-то в детстве об этом сказала мама.
  -Она осталась там?
  -Нет, мои родители умерли. Меня воспитывал старший брат, Павел.
  -Удивительное совпадение, - она помолчала, видно, вспоминая что-то свое, потом опять начала говорить - медленно, словно сама с собой. - У меня тоже нет родителей. Об отце не знаю ничего. О маме тетка рассказывала, но мало. В основном - плохое. Потом, после школы, она устроила меня в институт. На этом ее благодеяния закончились вместе с ее смертью. Детям отошла ее квартира, а я осталась - никто и ни с чем. А когда останешься без ничего - только тогда и поймешь, кто ты и на что способен, потому что никто тебе не поможет. Да, вначале будут они - добрые: друзья, знакомые. Но это не длится бесконечно: доброта близлежащего мира быстро заканчивается, и добрые когда-нибудь уходят, красиво исчезают с твоего горизонта с чувством исполненного долга. Тетка платила за мою учебу, но она умерла - и я оказалась на улице.
  -И где же ты жила?
  -Зимой - у друзей, потом наступила весна, стало тепло, я поселилась в маленьком вагончике на тупиковых путях. Там я встретила Сашу. Он сбежал из колонии, а посадили его за воровство. В тюрьме его сильно били, ведь он слабосильный, худой - бывший детдомовец, выросший на картошке и перловке. Но у него, от природы, наверное, чувство вещи, техники - золотые руки. Вот он не выдержал, открыл замки и сбежал. А податься ему тоже было некуда... все мы неприкаянные, дети зла.
  Она замолчала, и взгляд ее был направлен куда-то далеко-далеко, в прошлое. Он тогда еще подумал:
  ... Дети зла.
  Их, а вместе с ними уже и меня, нигде не ждут.
  Мы нигде не нужны, и никому нет дела, что мы тоже хотели и хотим счастья.
  Но мы загнаны судьбой в единственно возможный для нас угол жизни, и совершаем то, что совершаем, и всем досадно, что мы - есть, что мы портим жизнь тем, у кого она устроена и хороша...
  -Послушай, Таня, а у тебя есть мечта? - спросил он, чтобы отвлечь ее от грустных размышлений.
  Она очнулась от его вопроса, повернула к нему голову, и опять нестройно и печально зазвенели колокольчики.
  -У кого же нет мечты? Я хочу уехать к морю, купить домик в тишине, у волн. Просыпаться утром и смотреть, как улыбается, краснея, раннее солнце. Только это, наверное, избавит меня от прошлого - море, солнце, тишина и свобода... - на лице ее появилось ласковое, мечтательное выражение, и Мартин подумал: как же она красива и печальна!.. И еще эти слова, странные слова, тогда не понятые им в их глубине, их сути:
  -Путь к свободе от всего лежит через пустыню. Это словно перепрыгнуть себя, прошлого. Саша увлекался философами древности, я как-то прочитала в одной из его книжек эти строчки.
  И почему-то ему вдруг показалось, что да, вот эти слова ложатся на музыку колокольчиков. Ему хотелось сказать ей об том странном созвучии, но Таня, внезапно словно отяготившись этой аурой мечтаний и прошлого, обыденно сказала:
  -Я принесу тебе поесть. Нельзя сидеть и курить на голодный желудок.
  Он не успел ничего возразить, удивленно встряхивая головой, будто все это приснилось ему: и колокольчики, и Танина мечта, и Танино прошлое...
  Она вернулась через несколько мнут с кофе и бутербродами, а ему вдруг снова представился ресторанчик, парик, яркая помада, дурацкие оранжевые очки. Ему стало очень жаль ее.
  -Это ужасно, Таня. Я не смогу есть, зная, какой ценой оплачен даже этот скромный ужин. Я начну презирать себя.
  Она усмехнулась.
  - А ты что, до сих пор не понял, куда попал и какой ценой это все может быть оплачено? Ты не похож на наивного мальчика.
  -И все же, Таня... Я умоляю тебя. Ты добрая, красивая...
  -И что ты прелагаешь?
  -Я... - он остановился, не зная, что сказать, но вдруг сумасшедшая, но верная идея пришла к нему в голову. - Я придумал: я буду фотографировать Прагу, я хороший фотограф, а ты будешь продавать открытки!
  Она засмеялась.
  -Таня! - он упал на колени. - Таня, мне жаль тебя... Ну пожалуйста, согласись.
  -Дурачок!.. Какой же ты дурачок!.. - она продолжала смеяться. -Кто бы мог подумать, что ты так щепетилен и будешь носиться с честностью, как с писаной торбой. Это нищенство.
  -Но это лучше, чем... - попытался возразить Мартин.
  Она перебила его:
  -Откуда тебе знать, что мне лучше?! Конечно, ты можешь делать все, что угодно. Продавай открытки, это в твоем духе. А мне нужны нормальные деньги. Я не собираюсь на всю жизнь остаться здесь и дрожать до старости, как бесправный кролик. И вообще, если будешь думать обо всех - свихнешься. Имей мужество подумать о себе.
  Это были жестокие слова, и ему было неприятно слышать их и видеть такую Таню. Но тогда они все же не поссорились окончательно. И теперь он знал, почему: человеку всегда нужен еще кто-то, кроме себя. Нам только кажется, что мы сами все можем преодолеть. Но это лишь кажется нам в недолгом приливе бодрого оптимизма. Вот и Таня привязалась к нему, как-то незаметно, постепенно они начали искать присутствия друг друга, начали вместе проводить дни, вернее, отрезки дня, когда он был свободен от своей идеи - фотографировать Прагу, а она отдыхала от мучительных вечеров, о которых он усилием воли старался не расспрашивать.
  Как-то раз они бродили по городу и остановились в маленьком скверике, устав от стука трамваев и говора туристов. Почему он это вспомнил сейчас? Наверное, потому, что тогда тоже начиналась зима, но снег в городе был редкий, болезненный - то падал, то таял. Людей было мало, все спешили укрыться от сырости и холода в уютном тепле квартир. Они остановились здесь, в этом тихом скверике - почему-то остановились вместе, он и она одновременно, и молчали. И Таня вдруг сказала:
  -Качели.
  Он сначала не понял, а потом прислушался да, где-то скрипели качели.
  -Жизнь, - снова сказала Таня. - Так же, поскрипывая, потихоньку проходит жизнь.
  Тогда ему было двадцать шесть, он был, по сути, еще очень наивен, не то, что теперь, после семи напряженных и опасных лет, и потому не промолчал, а возразил ей:
  -А весной качели звучат более радостно и напоминают о счастье.
  Она как-то нерадостно улыбнулась в ответ и спросила:
  -Как ты думаешь, что такое счастье? Вот Саша мне однажды написал, что счастье подобно аптечным каплям: пару капель на стакан воды - ты выпьешь и ничего не почувствуешь, а оно - было, если начнешь копаться в своей жизни, будто в стакане из-под этих самых капель. - Она усмехнулась. - Ладно, только русские могут философствовать на прогулках. А на каждого мудреца достаточно девять грамм свинца, как показывает практика. Пошли.
  -Куда?
  -Куда идем мы с Пятачком - большой-большой секрет, - пошутила она.
  Так он впервые с Таней попал в этот маленький чешский ресторанчик в Пражском Граде.
  ... Теперь, стоя у брошенной машины и внутренне печально улыбаясь своим воспоминаниям, он почувствовал, что нужно, обязательно нужно еще раз сходить туда. Тане это было бы приятно.
  *
  Все, что мы видим и чувствуем всегда кажется обыденным, пока это не превратится в воспоминания. Так он подумал, с трудом просыпаясь в чужой машине, которую словил на шоссе. Вроде бы можно расслабиться и спокойно ехать за такие деньги, которые он заплатил, но привычка к осторожности давала знать, и он не мог спокойно уснуть, вздрагивая на поворотах и остановках у светофоров.
  Его вез угрюмый поляк, худой и высокий, как Чеслав. Играло радио, потрескивая и зашкаливая, и не было ни грустно, ни радостно. Это момент, когда отступают чувства и начинает работать сознание - мысли, что же дальше нужно сделать, чтобы не провалиться в сугробы жизни.
  Конечно, правильнее всего не возвращаться во Вроцлав. Жаль Чеслава, Марту, но никто еще не умирал от мелкого обмана чужим и незнакомым человеком. Забыть - самое время, тем более, что приходилось забывать и не такое, чтобы дальше ломать комедию жизни. Но... Что-то изменилось в нем при мысли о возвращении, и с этим "что-то" бороться трудно, особенно если счет стал один - ноль: ведь он же вернул документы Нине и Олегу, а первый безумный поступок - начало чего-то нового в нем самом. Не в том, далеком, наивном, а в нем, сегодняшнем. Да, новое, стремление к новому, куда входит и его возвращение - вот этот движок. Он хочет стать другим, новым, будто душ новой жизни сможет смыть грязь прошлого, отделиться от него, насухо вытершись полотенцем других поступков. Он внутренне усмехнулся, поняв это подсознательное в себе и поняв, что с этим, пожалуй, может сравниться только акробатика рыбоядных орлов в поднебесной драке. Не оттого ли потом рождается ненависть к себе, а еще хуже - презрение?..
  ... Стать хорошим.
  Достать кролика из цирковой шляпы.
  Стать хорошим.
  Предать свое прошлое и повиснуть в воздухе, удивленно оглядывая землю и мертвые корни сломанных ветром жизни деревьев.
  Стать хорошим.
  Перестать быть честным с собой, памятью о них, с чувствами, которые можно заменить только вакуумом.
  Не лучше ли примириться с собой, думать вместе с собой, мечтать, наконец, верить в себя, в то, что и твоя звездочка где-то должна мигать в небе и она-то тебя не предаст, если и ты не захочешь променять ее на мираж большой и красивой, которой сначала поклоняются все, а потом с таким же удовольствием топчут ногами.
  Опасайся шагнуть в опасно-незнакомый мир, особенно если ты хочешь, но не умеешь в нем жить.
  И наплевать, если моралист не подаст тебе руки. Неужели ради этого стоит биться головой о стену жизни?.. И что сказать миру, если он тебя не слышит?..
  -Вроцлав. Куда подвезти пана? - вывел Мартина из раздумий водитель попутки.
  Мартин показал направление гостиницы.
  Вот он и приехал в очередное временное пристанище. Пройдя на свой этаж, направился к номеру, но потом остановился и, вздохнув, внутренне смеясь над собой, все-таки подошел к соседней двери и постучал.
  -Мартин! - голубые глаза девочки, казалось, широко-широко распахнулись.
  Она узнала его, более того - была ему рада. И он почувствовал, что и зимой бывает тепло на сердце, хоть жизнь - не балет, а скорее - футбол, но и там бывают красивые моменты, как этот.
  От сумеречного окна отделился Чеслав, торопливо подошел, нервно перебирая худые пальцы и молча устремив взгляд на Мартина.
  -Все хорошо, - предупредил Мартин его вопрос.
  Что еще он мог сказать при девочке.
  -Ужинали?
  -Нет, - ответил Чеслав, и в голосе его чувствовалось напряжение.
  Мартин снял телефонную трубку и заказал ужин.
  Марта, казалось, следовала за ним по пятам, слушая его, идя за ним, словно котенок за кошкой. Он выбрал момент и взглянул на нее. Глаза по-прежнему размыты словно расплескавшиеся голубые озера, но на лице - легкий румянец и какая-то тихая, будто успокоившаяся и ласково уснувшая улыбка на ее губах.
  -Ты не уедешь? - вдруг спросила она, доверчиво взяв его за руку. Ее пальцы были мягкие, теплые, и Мартин улыбнулся.
  -Нет, я не уеду. Мы уедем вместе. В Варшаву. Скоро Новый год, надо встретить его в красивом городе, чтобы у нас была красивая жизнь весь год.
  Мартин заметил, что Чеслав напрягся, будто струна, хотел что-то возразить, но Мартин предостерегающим взглядом заставил его замолчать. Он ждал ответа девочки.
  Она не сразу согласилась: нечто происходило внутри нее, словно она спрашивала согласия у кого-то невидимого для обычных людей, какого-то странного советчика в своей душе.
  -Да, - наконец ответила она. - Это хорошо - красивая жизнь. Мама любила все красивое. Может, мы встретим ее там?
  Мартин почувствовал, что от этих слов ему очень, очень стало жаль ее. Случилось то, что с ним давно не происходило. Он отвернулся к двери, в которую уже входил посыльный с заказанным ужином. Он поставил блюда на столик, а Мартин взял с его подноса свечу и зажег ее, включив свет.
  -Тебе нравится? - спросил он Марту.
  Она кивнула и, сев за стол, часто смотрела, как горит свеча.
  Говорят, что огонь лечит, сжигает все ненужное в тебе, не твое, зол, привнесенное кем-то или чем-то - людьми, судьбой. Может, это и не так, но в это приятно верить. Пусть не могучий огонь костров наших предков, пусть не живой огонь, на котором пища обретает особый вкус, а всего лишь горячий стебелек маленькой свечи...
  После ужина Мартин не погасил ее, будто хотел оставить навсегда то спокойствие и тепло, что возникло с его приездом и жило теперь в этом чужом гостиничном номере.
  Чеслав вышел курить, а Мартин остался с девочкой.
  -Ты помнишь свою маму? - спросил он.
  -Нет, - грустно ответила она. - Только глаза помню - синие. Я люблю синий цвет. Я все пытаюсь ее вспомнить, но не могу. А папа странно говорит: то умерла, то заболела, то ушла... А она есть, я знаю, - взгляд ее опять изменился, расплылся, расплескался по комнате и ушел далеко, за дрожащие от ветра стекла окон.
  -А папа? - попытался он вернуть ее к действительности. - Ты его любишь?
  Казалось, она не слышала, погруженная в себя, бесполезно терзающая свою больную память. Но нет, она его все-таки слышала.
  -Папа... Он хороший, но не любит говорить о маме. А я люблю. Я хочу ее вспомнить. У нее было такое красивое розовое платье и белая шляпа... Она улыбалась... И больше ничего не могу... не могу вспомнить.
  Она не заплакала, хотя Мартин опасался этого. Нет, глаза ее остались сухими, но от того не было легче ни ему, ни ей.
  В номер заглянул Чеслав, искательно посмотрел в сторону Мартина. Все же он не выдержал. И придется солгать ему.
  -Я скоро вернусь, - пообещал Мартин девочке и вышел в коридор.
  -Она... Она что-нибудь спрашивала обо мне?
  Мартин вздохнул. Не говорить же ему, что может испытывать человек к другому, который чуть не растоптал его счастье.
  -Да, спрашивала, - солгал Мартин. Я ответил, что все хорошо. Нина пожелала тебе удачи.
  Лицо Чеслава посветлело, и Мартин впервые подумал, что ложь, оказывается, не такое уж и плохое лекарство.
  -Иди к дочке. Я сейчас, - сказал Мартин и спустился на первый этаж, подозвал ночного дежурного. Спрятав в карман стодолларовую бумажку, тот через десять минут вернулся с букетом весенне-голубых фиалок.
  -Это тебе, - просто сказал Мартин, заходя с цветами в номер.
  -Какие синие! - воскликнула Марта, и в голосе ее внезапно прозвучало столько счастья, что даже фиалки смогли бы забыть свое расставание с землей.
  *
  Через месяц они втроем уехали в Варшаву.
  Заканчивался декабрь, в это время в воздухе любого города начинает просыпаться праздник. И Варшава казалась особенно красивой. Они приехали вечером, и гирлянды, огни, елки, снег, в котором отражались огни, - смотрелись удивительно красиво.
  Можно долго и бесцельно бродить по зимней Варшаве, отражаясь в огнях и разноцветных витринах бесчисленных магазинов, покупать гирлянды и веселые штучки, что они и делали всю эту неделю, он и Чеслав, стараясь развеселить Марту. Печально лишь то, что каждый из них все время думал о своем: за ужином в дорогом ресторане, выбирая игрушку, в такси возвращаясь в гостиницу, в самой гостинице - шикарном приюте, который снова и снова напоминает о том, что у таких, как ты, - нет дома, нет его простого тепла, ненавязчивого уюта, что в этом богатом номере жили другие, он не твой.
  Единственное, что мог сделать Мартин, - повесить на стул куртку - старую, поношенную куртку, в которой восемь лет назад приехал в Прагу. Она была дорога ему: когда-то ее стирала Наташа - от грязи и табака. И теперь он возил ее с собой, вешал в чужом жилище на стул, словно талисман прошлого. И, когда не спалось - а с ним это в последнее время было довольно часто - включал свет, садился и смотрел на нее, сжигая сигарету за сигаретой.
  Мы многое умеем, но бороться с собой, своей тоской, любовью - сложнее всего. Особенно остро ощущаешь свое одиночество в праздники или в преддверии их. Давит осевшая на глубине души тишина: она отгораживает тебя от шума веселья, оставляя сознанию только одну мысль: ты - ни с кем, кроме себя. И лучше не искать причин, почему так происходит.
  Он знал испытанный способ бороться с ней - идти куда-нибудь, смотреть на кого-нибудь, бессмысленно впитывать алкоголь и умирать, умирать сознанием в самом себе, оставляя лишь тело, выдворяя душу.
  Вот и в этот вечер, проводя Чеслава и Марту в номер, он почувствовал, что устал от участия в чужой судьбе, и, приехав в гостиницу, войдя в свой номер, понял, что не сможет здесь быть. Даже не включая свет, быстро вышел из этой комнаты, захлопнув дверь. Подозвав у подъезда такси, назвал ресторанчик, который поближе.
  Это не было шикарное и дорогое заведение с порядком и натужно-улыбающимися официантами-вышибалами - нет, обычный ресторан, где в ночь хватает всякого разного. Мартин, с трудом протискиваясь между изрядно выпившими амбалами и стройными танцовщицами в бикини, готовыми пойти по рукам, нашел столик и сел, заказав графин водки и фрукты. Странно, но в этом шуме и гаме ему было спокойно: все это заглушало боль в сердце и мучительный вопрос: примет ли его таким, как он есть, Наташа? Не отойдет ли, мысленно вытирая руки от такого, каким он стал?.. Не стоит питать иллюзий: она не ждет его таким... и все же, все же...
  Ожидание - самое мучительное, что ему осталось, и во время ожидания не стоит оставаться один на один с собой.
  Хорошо, что вокруг шумит, гремит, слышен смех и речь. Вскоре он напьется и вообще перестанет о чем-то думать. Дальше по схеме: такси, бесцельное пьяное хождение по красивому паркету и, наконец, сон, спасительный сон...
  Мартин пил и смотрел на буйство красок и тел, безумные пьяные танцы уходящей от этих людей, как и от него, спокойной и светлой жизни... Пил и смотрел...
  Визгливо пели девушки на сцене, заученно покачивая полуобнаженными бедрами, но уже никому не было до них дела, все веселились своими компаниями за столиками. Хотя нет, вот какая-то девушка, явно не из этой публики. Зачем она пришла? Впрочем, какая ему разница? Мартин перевел взгляд вглубь зала.
  Но что это? Грохот, разбитый стакан и хлыщ, медленно поднимающийся с пола. "Это уже интересно", - подумал Мартин и подошел поближе. Кажется, будет драка. Но никто не стремился еще раз ударить этого пьянчугу. И тогда Мартин понял: его отшила эта девушка - сама, а не ее кавалер. Геройский поступок в таком ресторане. Мартин подошел к ней, чтобы поближе разглядеть ее. Не похожа на отважную каратистку: в глазах - страх, сжалась в комок. А вот и парень окончательно собрал свои кости с пола и угрожающе занес руку, бормоча по-польски ругательства. Девушка съежилась.
   -Постой, не спеши, - и Мартин вовремя схватил его за руку.
  Парень посмотрел на него, оценив, что это явно не безобидная девушка, которую можно с удовольствием безнаказанно ударить.
  -Извини, не знал... - пробормотал он по-польски, а потом сказал еще что-то, но Мартин не разобрал.
  Сам хлыщ, пошатываясь, побрел куда-то вглубь зала, а девушка инстинктивно потянулась к Мартину. Он усмехнулся: чем-то эта сцена напомнила ему его первую встречу с Таней, только это - попроще.
  -Пошли, - просто сказал он, и она послушно направилась к его столику.
  - Я - Мартин. А как тебя зовут? - спросил он и знаком подозвал официанта.
  -Иоанна.
  Он внимательно посмотрел на нее: явно не полячка.
  -А на самом деле как тебя зовут? Ты ведь оттуда, где "широка страна моя родная"?..
  Она нервно передернула плечами.
  -Какая разница? Не хочу вспоминать прошлое.
  -Впрочем, видно, и настоящее не лучше, - сделал вывод Мартин, наливая себе водку. - Что будем пить?
  -А можно мне - водки?
  -Можно. Это еще раз доказывает, что я прав: ты не полячка. И я тоже не местный. За нас, чужих! - поднял он фужер, и они выпили.
  -Зачем вы это сделали? - спросила она, помолчав, но все еще не отойдя мыслями от недавней ситуации с хлыщом у стойки.
  -От скуки. Поэтому можешь рассказать мне свою историю - это будет достойной наградой.
  -Смеетесь... - с горечью ответила она. - Посмеяться захотели...
  Она поднялась, чтобы уйти.
  Странно, но он тогда задержал ее.
  -Ты не поняла. Мне действительно хочется поговорить. Со своей соотечественницей. Разве это смешно?
  Странно, но она тогда тоже почему-то осталась. Можно записать это на арифметическую ошибку судьбы. А может, ей просто особо некуда было идти?..
  Импульсивно мы много совершаем странного в этой жизни, но нельзя сказать однозначно, что все это должно закончиться для нас плохо. Может быть, и хорошо, может быть - никак, зеро, ноль.
  Мартин еще раз взглянул на девушку. Красавицей не назовешь, но что-то доброе и грустное есть в ее глазах, а значит - душа еще не умерла, теплится, загнанная в суровый крематорий реальности.
  После водки она как-то расслабилась, перестала нервно сжимать пальцы, даже попыталась улыбнуться ему. И он решил окончательно растопить лед.
  -Потанцуем?
  Не мог же он сказать этой девушке, готовой расплакаться по пустяку, что она нужна ему только потому, что позволяет спасительно не думать ни о чем, убивать вечер. Людей обижает правда, а ложь - унижает самого себя, поэтому лучше молчать. Или танцевать, как сейчас. Мартин подозвал официанта и заказал музыкантам вальс.
  И вот исчезли паяцы на сцене, и зазвучала мелодия, светло и настойчиво поднимая тебя и унося вдаль, в счастье, в глубокую веру сказке, добру, нежности... А может, все проще: подействовала водка, начиная убаюкивать сознание.
  Уходит день, уходит ночь,
  И все, кто мог бы нам помочь, -
  уходят...
  
  Уходит жизнь, уходит свет,
  И вера в обратимость лет
  уходит...
  
  Уходит мысль, мои слова,
  И наша осень и весна
  уходят...
  
  Приходят призраки и сны,
  И нашей памяти костры
  во тьме приходят...
  
  Приходит нереальность дней,
  И образ нового на дне
  души восходит...
  
  Приходит мир из снов судьбы,
  В который я, в который ты -
  мы вместе в первый раз приходим...
  
  Стихи... Неужели ему почудилось? Нет, она действительно читает стихи. Под классику - даже неплохо.
  -Твои?
  -Да, - ответив, она даже покраснела.
  И Мартин вдруг почувствовал, как что-то доброе и трогательное тоненьким язычком доброго пламени вспыхнуло в нем: не всем читают стихи. Стихи читают лишь тем, кто может понять, в ком еще осталась душа. Значит, если проводит конкурс-парад мыслей, на сегодня именно эта, пожалуй, смогла бы победить и утешить. Хотя он знал: все это - лишь возвращение к старой песне о добре и зле, о золотой рыбке и множеству других персонажей лирической комедии детства, не имеющих никакого отношения к действительному миру. И опять - все же, все же...
  -"Еще не раз вы вспомните меня и весь мой мир, волнующий и странный..."
  -Кто это? - спросила девушка, выныривая из глубин его отуманенного сознания.
  -Это Гумилев, - ответил он и вспомнил, вдруг ясно вспомнил их кухню, заставленную стульями и посудой, и Наташу, ушедшую из гостиной, потому что Павел в это время слушал новости. Да, Наташу, и книгу, и мечтательное, и мучительное выражение ее лица: она читала ему Гумилева. Может, так и рождалась та их любовь. Ей не много надо: понять, что тебя слушают, тебя видят, тобой дышат... Они сестры - любовь и поэзия, и это маленькое открытие, а с ним и воспоминание - неплохая награда за день бесполезных раздумий.
  Но что-то говорит рядом эта девушка, и надо возвращаться, не давать затягивать себя в паутину грустного счастья, что составляет его прошлое.
  -Поэзия украшает мир, - сказал он, думая о другом и стараясь о нем же не думать.
  -Мир грязен, в нем нет смысла. Вот, например, в чем теперь счастье: чтобы не стать наркоманом или не заразиться СПИДом?
  Мартин покачал головой, усмехаясь: когда-то и он бы таким... И лишь теперь он может ответить этой девушке:
  -Мир никогда не был идеально убран: мир не гостиничный номер в "Нilton"е. Но если хочешь найти красоту - мой совет - нечего копаться в дерьме.
  Он подозвал официанта и заказал ужин: она совсем опьянела, да и вообще подкормить не помешает - худая она и нервная какая-то.
  Пока она ела, спросил:
  -Ты зачем сюда пришла?
  Она как-то зябко повела плечами и умоляюще взглянула на него, словно просила взглядом: не надо, не надо об этом...
  И Мартин, чтобы успокоить ее, задал обычный вопрос:
  -Ты детей любишь?
  Она подняла на него глаза, и они в тот момент показались ему словно освещенными какой-то внутренней, доброй улыбкой.
  -Да, очень. Когда-то мечтала, чтобы у меня родилась дочка.
  Мартин внимательно посмотрел на нее. Может, тогда у него и появилась эта идея...
  Ресторан затихал: было поздно. Если бы не эта девушка, он тоже давно бы уехал спать в свой одинокий номер. Словно угадав его мысли, к ним подошел официант и предупредил Мартина, что через полчаса они закрываются. Мартин усмехнулся: и здесь немецкая точность и все похожи на породистых немецких овчарок, и лишь они - чужие, и потому их предупреждают, что они - чужие, что они не знают порядка, что от них жди неприятностей и неожиданностей; с ними - неспокойно...
  -Собирайся, я вызову тебе такси.
  -А мы не едем вместе? - несколько смущенно спросила она.
  Он покачал головой.
  -Глупая... Хотя и права: раз девушка с богатым мужчиной, все думают: она - бедненькая, а он - подонок. Но я не хочу, чтобы еще и ты думала, что я - подонок, - и он ласково отстранил ее от себя.
  -Зачем ты врешь? Так не бывает.
  Но он не хотел этого. Он пришел сюда просто напиться. Тем более, не хотел ее обидеть. Она вообразила, что нашла свое счастье, но он-то знал, что она ему не нужна: любовницу найти легко, а вот любовь - сложно.
  -Нет, - ответил он . - Ты не права: все бывает. Если раньше не было - не значит, что не может быть никогда.
  ...Может быть, мы в других жалеем себя? Может быть. Или пытаемся понять?.. И все равно ничего не понимаем, кроме ощущения, что в твоей груди тоже бьется сердце...
  -Тебе хоть есть куда ехать? - спросил Мартин.
  -Пока есть...
  -Почему?
  -Ну хорошо, - вдруг согласилась она. - Я расскажу, хотя в этом нет ничего нового. Я приехала сюда танцевать, чтобы заработать денег. Но мой номер почему-то не понравился... Я - бездарность, никто. А ведь я мечтала стать другой - талантливой, сильной.
  Он все понял: итак, она очутилась на мели.
  ...Да, люди всегда хотят быть другими, чем есть. Им кажется, что так лучше. Но это не так. Однако они всегда стремятся к этому - быть не такими, как есть: смущаются и недовольны собой. И не задумываются о том, что в них уже есть что-то... Почему же они не обращают внимания на самих себя: смотрят в зеркало и видят чужого?..
  Он вызвал такси, но она все не уходила. Ему стало ее жаль. И он подумал: а что, если?..
  -Пожалуй, я, кажется, смогу тебе помочь. Я познакомлю тебя с человеком, которого тоже можно пожалеть. Он любит стихи, он внимателен и воспитан. И у него есть дочь, которая ждет, что вернется ее мать, но не помнит, какая она. И я подумал, что тебе нечего терять в той жизни, которую ты собираешься вести.
  -Откуда вы знаете, что мне нечего терять?! - сначала спросила она, а потом опустила голову.
  -И все же, все же... - повторил он ничего не значащую, но спасительную фразу надежды. - Ну же, решайся. Ведь я знаю: ты уже ходишь по этому краешку...
  -По краешку чего?
  -Смерти, - серьезно ответил Мартин.
  -"И по тебе никто не уронит слезы..." - процитировала она.
  -Не знаю, стоит ли жить лишь для того, чтобы о тебе кто-то поплакал после твоей смерти.
  Но она не разделяла его иронии.
  -Да, хотя бы ради этого... - сказала она и замолчала, глядя в окно, горящее разноцветными предновогодними огнями.
  ...Что остается после нас в этой жизни? Песни, стихи, слова?.. Возможно, это и есть нить, которая будет продолжать то же - песни, стихи слова, поиски и вопросы?.. В этой мысли есть много трагического и много радостного, светлого - думать о том, что сердце и чувства не умирают, и, наверное, это и есть главное во всем, что имеет каждый, не осознавая такой значимости...
  Мартин взял такси и, пока ехали, позвонил Чеславу. Тот не спал: обычная хандра, а Марта не спала тоже: она никогда не спала ночью, больше днем: возможно, что-то в ее воспоминаниях было связано с темнотой и кошмарами тьмы, так объясняли врачи, но ничего с этим не могли поделать.
  Через десять минут Мартин и девушка были в гостинице, и тут Мартин почувствовал, что даже слегка волнуется, но это было особое волнение, не то, что сопровождало его тревоги, связанные с делами. Пожалуй, это было волнение человека, который ввязывается в чужую судьбу, не зная, делает он подарок или еще больше растревожит чье-то сердце.
  Первой его успокоила Марта.
  -Мама! - крикнула она, увидев знакомую Мартина и, подбежав, обняла ее.
  Чеслав, как и предполагалось, был удивлен но, словив взгляд Мартина, промолчал. Мартин нетвердо подошел к нему и, взяв за руку, увлек в коридор. Чеслав, казалось, готов был лопнуть от возмущения.
  -Как ты посмел! Разве я просил тебя об этом? Привел мне какую-то шлюху!.. Как я объясню Марте, если она смоется завтра утром?!.
  -Она не шлюха и никуда она не смоется, - устало ответил Мартин. - Во-первых, я ей все объяснил сам, а во-вторых, ей, похоже, особо некуда смываться. А она что, тебе не понравилась?
  -Я даже не разглядел ее, и какое это имеет значение, если я люблю Нину, а не эту... эту...
  -Иоанну. Ее зовут Иоанна. И ты зря не разглядел ее. Она умная и приятной внешности. Правда, потрепана жизнью, но и мы - тоже не форель из ручья.
  -Зачем, зачем ты это сделал? Обманул бедную девочку, подставил меня... Все перепутал, как тогда, с Ниной... - злым шепотом кричал Чеслав, тщетно стараясь прикурить сигарету, но у него не получалось: тряслись руки.
  Мартина это начинало раздражать. Он щелкнул зажигалкой перед носом Чеслава, и тот, зло затянувшись, едва не задохнулся от дыма.
  -Не дыми мне в лицо. И, вообще, веди себя прилично. Ты меня раздражаешь. Вот помоги человеку, - и сам окажешься в дерьме.
  -Я тебя не просил о такой помощи?
  -Действительно, - иронично процедил Мартин. - Чтобы ты еще просил о помощи... Ты даже о помощи попросить не умеешь. Поэтому Марта до сих пор больна. Да, поэтому она больна, - повторил Мартин. - А я уеду, еще я брошу ее, но брошу потому, что не могу быть рядом с вами всю жизнь и доказывать ей, что ее папа - умный, сильный и все может. А этот ее умный и сильный папа даже не ищет вариантов, как ей помочь. Ей не помогут врачи, ей нужна мать или та, которая ее заменит. И тебе не обязательно спать с ней. Ты ведь все равно искал воспитательницу. Так вот она. И, ты как хочешь, но я уверен, она тебе понравится.
  Чеслав, слушая его, похоже, остыл и начинал что-то понимать.
  -Она понравится тебе. Вот, послушай, ее стихи. И, не давая Чеславу открыть рот, начал читать свои стихи - стихи любви и юности. Наташа говорила, что они - замечательные, только очень грустные. Но в этой ситуации и для сентиментального Чеслава - то, что нужно.
  Порви листы моей тетради:
  они - неправда о тебе;
  они - неправда о судьбе;
  они - с тобой и мной в разладе.
  
  Порви - и грешная любовь
  уйдет, как в жизни все уходит.
  Дымит печальный пароходик,
  не зная, что увез с собой...
  
  Порви - и все начнется снова,
  как начинается всегда:
  восходит новая звезда,
  не облекаемая в слово.
  
  Обрывки памяти и дат
  не стоят прожитого нами.
  Не стоит говорить стихами:
  они нас не вернут назад.
  
  Не ты порвешь - так я порву
  пустые, глупые тетради:
  все лучшее - в последнем взгляде
  на жизнь, на сердце, за корму...
  Чеслав замер, слушая, и светлая печаль появилась в его глазах - медленно, как весной прорастает трава.
  -Она действительно это все написала сама? - спросил он, пораженный.
  -Да, - ответил Мартин: похоже, обманывать Чеслава ради его же блага вошло у него в привычку.
  -Ну, иди к ней и будь с ней добр, - Мартин подтолкнул Чеслава к двери номера.
  -А ты? Марта всегда так ждет тебя...
  -А я - пьян, - зло ответил Мартин и, пошатываясь, пошел вниз, на улицу, где его ожидало такси.
  На улице, похоже, начиналась метель, снег сыпанул Мартину в лицо, и он, отряхиваясь и отплевываясь, побрел к стоянке. Потом вдруг остановился и посмотрел на гостиницу. Свежий воздух немного отрезвил его, и он внезапно с ужасом подумал: а может, он, пьяный дурак, сделал все неправильно. Он обернулся и хотел идти назад, но, вдруг подняв глаза, увидел, что в одном-единственном освещенном в такую позднюю пору окне видны контуры двух человек - Иоанны и Марты. И Мартин, с облегчением вздохнув, направился к машине, спотыкаясь о сугробы. Он едва не упал, поскользнувшись на подъездной дорожке, заледеневшей и засыпанной снегом; остановился отдышаться.
  В темноте поблескивала рекламой гостиница, в которой спали счастливые и несчастные, всегда разные люди. Судьбу троих из них, он, кажется, почти устроил. Но кто устроит его судьбу? Что ждет его? Впрочем, об этом лучше не думать сейчас.
  В лицо опять сыпануло колючим снегом.
  -Проклятая зима... - поежившись, сказал он самому себе и поднял воротник пальто, словно защищаясь от холода, снега, и, может, инстинктивно - от того неосязаемого и невидимого, что приходит в такую непогоду, когда ты один, - холода грусти.
  Ничего, сейчас он приедет в гостиницу и будет спать, долго, долго спать, и никакая зима не сможет прорваться в его успокоительный сон. Вот и такси. Странно, две фигуры у машины, полузанесенные снегом. Мартин подошел поближе. Двое молодых людей буквально дрожали от холода, переминаясь с ноги на ногу. Увидев Мартина, один из них подбежал к нему и, заикаясь, начал просить по-польски:
  -П-подвезите нас. Пожалуйста. У меня и у моего друга нет денег... А уже поздно, трамваи не ходят...
  Из окошка высунулся таксист:
  -Гоните их в шею, этих геев! Не такие, как все... вечно от них проблемы!..
  Мартин посмотрел на двух молодых людей.
  ...Не такие, как все... Интересно, что сказал бы этот таксист, узнав, что возит по городу убийцу и грабителя, его, Мартина... А кто же попытается понять их всех, понять и простить, потому что хорошо рассуждать, когда жизнь ровная, как масло на бутерброде... И никто не понимает, что мы все живем в этом мире, и это мир убийц и добряков, жуликов и простаков, влюбленных и разочарованных. Но мы ведь не думаем о них. Мы все время думаем о себе, мы не думаем о мире, как он есть и о том, что мы - часть мира жуликов и простаков, убийц и влюбленных, добряков и разочарованных, что мы - одни из них или что мы в любой момент можем сделаться одними из них...
  И Мартин, мысленно усмехнувшись, сказал:
  -Садитесь, а то совсем замерзнете.
  Уговаривать их не пришлось, а вот таксист был явно недоволен.
  -Поехали, -зло скомандовал Мартин. - Я плачу деньги не за постой в конюшне.
  И, наконец попав в свой номер, уже засыпая, подумал о Марте, о том, что, кажется, больше он для нее ничего не может сделать, и этот вечер был, пожалуй, последней отчаянной попыткой ей помочь. И это ему удастся, если Чеслав все поймет... Но здесь он уже бессилен. У него нет больше времени на возню с ним, дальше - дело рук судьбы. А он... он скоро уедет. Сначала в Прагу, к человеку, который сможет достать паспорт, а потом... Потом он уедет навсегда... Интересно, как скоро его забудет Марта?.. А может, все-таки будет вспоминать... И Чеслав, и Марта, и эта девушка... наверное, каждый по-разному- хорошо ли, плохо ли? .. скоро это утратит для него значение. Или он обманывает себя, и ничего не уходит, не исчезает из этой проклятой памяти?..
  "Еще не раз вы вспомните меня и весь мой мир, волнующий и странный..." - словно метель, закружились в мозгу строчки, словно сказки о жизни, которые он тоже хотел бы послушать, вспоминая детство, любовь, Наташу. Нет, ради этого стоит жить, а ведь год назад он начинал подумывать: живи не живи - один хрен. Нет... Он еще вернется, да, вернется... И это была последняя на сегодняшний вечер мысль, мысль ласковая, успокаивающая, греющая его растревоженное, больное сознание. Он засыпал.
  *
  За ночью приходит утро, как за осенью - зима, за легкой курткой - теплая, за солнцем - дождь, за праздниками - будни, и это и есть формула жизни, неоспоримая аксиома природы, самая "железная" математическая последовательность. Кто-то не замечает ее, впитывая вместе с кровью и молоком рождения, кто-то задумывается, кто-то - их меньше - пугается, подсознательно понимая, что за самой блестящей и выверенной аксиомой уже изначально прорастает обреченность. Здесь - обреченность бытия, заданность параметров течения жизни. И любовь, приключения, фантазии, риск - все, чем мы наполняем узкое пространство между утром и ночью, осенью и весной, праздниками и буднями - не есть ли это неосознанная борьба с обреченностью, с железной, хорошо смазанной машиной жизни? Хотя самый простой способ сразиться с ней - забыть, утрачивая понимание жестких рубежей и, в конце концов, всего, что было с тобой, а вместе с этим - забыть о существовании грани, что когда-нибудь закроет для тебя дверь в этот мир. И - жить подобно паруснику в море, не ведающему о приближении шторма. Но забыть - это также искусство, возможно, особый дар отречения. Тогда, восемь лет назад, Мартину казалось, что он сможет забыть, потому что нет и не будет возвращения к прошлому, сколько ни думай о нем. Теперь же прошлое приближается к нему безо всякой машины времени, готовое врезаться в долго отдыхавшую от него память, словно в лобовое стекло машины - птица, неумолимо несомая ураганным ветром с гор. Такое уже происходило с ним однажды, и печально было вытирать кровь со стекла - потому что это тоже что-то значило. Значило, ведь он вспомнил это теперь, понимая, что вот так и люди врезаются в нашу жизнь только след их невозможно вытереть старой тряпкой. И эти простые вещи каждый переживает сложно.
  Теперь, лежа на диване в шикарном номере и медленно просыпаясь, следя полуоткрытыми глазами за бликами солнца, прорывающимися через жалюзи, Мартин понял, почему в последнее время стал много думать о том, что раньше проходило мимо, проскальзывая, словно вода в холодных пальцах безличия. Раньше все было проще: он знал, что не вернется, что надо втягиваться в дело, освобождаться от памяти.
  Последние три года он был в делах, которые приносили мало раздумий, больше напряжения и нервов, и ему некогда было, да и особого удовольствия не доставляли мысли о вещах, которые, по сути, висят в воздухе и ничего не меняют. Вот теперь оказалось, что они были на периферии сознания, и сейчас, именно сейчас оживают, воскресают - печальной, время от времени просачивающейся болью в сердце. Живут грустью недопонимания тогда.
  Отчего же возникает боль его души?..
   Мир изобрел даже поезда на магнитных подушках: за 12 минут - 300 километров, но не научился принимать и прощать не таких, и Мартин знал, что все, кто был рядом с ним, - лишь чужие пассажиры, словно безбилетные во временном покое, до прихода контролера. Почему? Потому что мораль и милосердие, человечность и сострадание как-то незаметно стали разными вещами, разъехались в разные стороны, словно шпалы на пути, по сути, одного и того же поезда - поезда нашей жизни.
  И эти мысли копились в нем давно, будто копейки на мороженое в детской и смешной фарфоровой копилке-зайчике, и вот разбита копилка, посыпались монетки-мысли, их много, как тогда, в первый год его обретения самого себя в необычной и обычной одновременно пражской квартире с Ниной, Олегом, Сашей и Таней. Он сдержал свое слово и, после первого неудачного дела и ранения Саши стал искать свой путь примирения между плохим и хорошим, границу, безопасный гребень над пропастью - да, именно пропастью, как ему казалось в то время. Потому что он долго еще внутренне вздрагивал, проходя по мосту, где нечаянно убил, но именно убил того молодого полицейского... Но он хотел доказать, что с ним еще не все ясно, что он может пойти по другой дороге, и теперь только начал осознавать, что сопротивлялся заведомому ради Наташи, вернее, доброй памяти о ней, их любви, их картинам и стихам, их общему трагически-счастливому неуравновешенному и волнующему миру. Он не хотел ему изменять. Поэтому Мартин забрал из камеры хранения на вокзале чудом не проданную им в отчаянии фотокамеру и начал ходить по Праге, подыскивая интересные сюжеты для открыток-фотографий. Он мог подняться на рассвете снять Карлов мост в золотом тумане, пропитанном первыми проблесками осеннего солнца, или часами бродить по Градчанам - обетованному месту для настоящего фотографа. Особенно любил он снимки с высоты, и красные крыши в солнце, в ночных огнях, в ласковом дожде и тумане потихоньку стали завораживать его самого. Прага начинала по-другому входить в его жизнь - уже не городом первых страданий, а старинной сокровищницей храмов, улочек, парков и мостов. Они напоминали, что есть вечная категория - красота вокруг. И Мартин дышал ей, радовался каждому удачному снимку, словно ребенку-первенцу. И удача улыбалась ему, потому что везет не просто так, а лишь тому, кто искренен и влюблен в дело.
  Конечно, за этот год не был нахлебником: благодаря документам Нины, подрабатывал грузчиком, разносчиком, даже мясником в лавке. Но все это не трогало его сердце и не оставляло никакого следа в памяти. Он жил снимками.
  За год у него была создана прекрасная коллекция кадров, и однажды он показал ее Тане. Они сидели в ее комнате с колокольчиками, было солнечное осеннее утро, будто природа и сам город приветствовали его и ту красоту, которую он смог увидеть и отобразить. Таня долго и задумчиво изучала снимки, а он молча затаился сбоку, на диванчике, следя за ее лицом. И оно говорило лучше и выразительнее любых слов: мимолетная улыбка, чуть мечтательно округлившая ее обычно сжатые губы, легкая задумчивость, долгий взгляд на снимки издалека, отодвигая от себя, как смотрят на хорошую картину... И наконец она сказала:
  -А ты мастер... Это красиво, это можно продать. Пожалуй, я одолжу тебе денег, чтобы ты смог сделать тираж.
  -Но... - он напрягся, опять вспомнив свой жестокий разговор с ней о деньгах.
  Она прервала его возражения нетерпеливым, деловым жестом:
  -Я не сказала - дам денег. Я сказала - одолжу.
  И Мартин согласился. Теперь-то он понимал, что она сделала это из жалости и любви. Может, эти снимки рассказали ей о нем больше, чем он мог выразить сам. Пожалуй, они открыли ей его мир, и он оказался ей очень близок. Видимо, ее любовь начиналась с интереса к человеку, к его стремлениям и надеждам, это была более избирательная, искушенная любовь, ищущая себе героя не во внешнем, но внутреннем.
  Тогда, захваченный искусством, он не понимал этого, и ее долгого взгляда, и участившихся встреч. Он был ей благодарен - и только. За ее деньги он оттиражировал снимки и впервые появился у моста, где всегда сновали туристы. В тот день он понял, что его покупатели - другие, не Таня и не все, кого он знал, то есть видение красоты не особо тревожит сердца. Мартин простоял весь день, а вернулся изможденный и разочарованный: за день он продал только двадцать открыток.
  -Ну что, как дела? - спросила его на следующее утро Таня.
  Он не стал скрывать правду:
  -Так себе. Думал, что будет лучше.
  Она увидела на его лице разочарование, но утешать не стала: здесь не привыкли говорить глупые и пустые слова - это он уже усвоил.
  Таня приготовила ему чай и бутерброды - его обычный походный завтрак. Мартин посмотрел на часы: странно, обычно она в это время еще спала, как и все, кто работал ночью.
  -Ты сегодня рано. Выспалась? - спросил он, пытаясь выяснить, что изменило ее поведение.
  -Да, - ответила она односложно. - А ты? Пойдешь сегодня?
  Он кивнул, торопливо проглатывая бутерброды.
  -Не спеши. Ранние туристы - не покупатели. Лучше приходи туда к обеду.
  -Почему ты так думаешь? - удивился он. - С утра много экскурсий, что-то купят.
  Она усмехнулась.
  -Психология. Утро для большинства - напоминание о работе, а это - сдержанность, обдуманность и рацио. Позже люди расслабляются, больше веселятся и раскошеливаются.
  Он не послушал ее, засобирался уходить. Может, ему просто томительно было сидеть с ней и чувствовать себя правильным неудачником.
  -Делай как знаешь, - не обиделась Таня и протянула ему термос с горячим кофе.
  Он молча взял его, отчего-то вдруг почувствовав неловкость: давно о нем никто не заботился.
  -Спасибо, - растерянно произнес он, стоя с термосом в руках посреди кухни.
  А она почему-то отвернулась к окну и тихо сказала:
  -Иди.
  Он захватил камеру, снимки и вышел в холодноватое осеннее утро, внезапно отягощенный странными призраками мыслей, не имеющими никакого отношения к делу. Пожалуй, и это дело начинало терять смысл, а он - интерес к нему. И в тот день, стоя на мосту среди своих стеллажей с фотооткрытками, он впервые за этот захватывающе-творческий год почувствовал себя не художником, мастером, а попрошайкой, нищим... опять почувствовал никем и чужим в этом блещущем великолепием и ювелирной старинной красотой городе, который он опевал и в который почти влюбился.
  Тогда, в тот день разочарования, он встретил Марию.
  Привычно расположившись у моста, Мартин начал, как обычно, устанавливать легкие складные стеллажи для снимков, с трудом уравновешивая их в мелких проемах между камнями мостовой. Они шатались из-за разного уровня опоры, а также ветра, и Мартин наклонился, пытаясь поднять их на деревянные бруски. И тут, с земли, он увидел эту поразившую его, как хорошего фотографа, картину: ветер внезапно подхватил пронзительно-желтые в первом солнце утра листья, бросил их в полете на мостовую, и вдруг на этом фоне Мартин заметил стройные женские ноги в изящных туфлях на высоком каблуке. В вихре золотого огня они показались ему прекрасными, и внезапно, с видением этого чуда, этой изумительной картины, сотворенной порывом ветреной осени, поднимая глаза, он увидел фигуру Наташи. На мгновение потеряв рассудок, он минуту смотрел, не двигаясь, стоя на коленях перед своими снимками и не видя их, не видя даже, что упал стеллаж. А потом, повинуясь отчаянному порыву надежды, вскочил и подбежал к ней, еще не в силах ничего сказать - боясь и желая назвать ее.
  И вот она обернулась, и сердце Мартина куда-то оборвалось, упало, ушло куда-то вглубь, потом, оттаяв и придя к жизни там, в глубине, вернулось, разочарованное и утомленное волнением: это была не Наташа. У этой женщины оказалось другое лицо, и левая часть его была изуродована ожогом.
  -Простите, - только и смог сказать Мартин.
  Она вначале ничего не ответила, осматривая его почему-то долгим и печальным, каким-то внутренним взглядом, и Мартин уже подумал, что она - немая, как она заговорила.
  -Мария, - произнесла она, поворачиваясь левой стороной в тень моста, прочь от солнца. - Я продаю здесь картины. А вы - фотограф? - спросила она, кивнув на его покосившиеся стеллажи.
  -Да, - ответил он. - Я Мартин. Извините, что побеспокоил.
  -Я вам кого-то напомнила?
  -Н-нет, - нерешительно произнес он. - Нет-нет.
  -Ну что же, раз мы познакомились так случайно, можете переместиться ближе ко мне: здесь мостовая ровнее, и ваши стеллажи не будут падать.
  Поблагодарив ее, он так и сделал, удивленный ее добротой. Попутно обратил внимание и на картины - Прага в красках и тенях, приличные картины, о чем он и сказал ей. Она равнодушно пожала плечами и ответила:
  -Покупают.
  Мартин предложил ей кофе. И тут, откуда ни возьмись, из-под его руки вынырнула кошка и лизнула кофе в его стаканчике.
  -Ах ты, проказница! - отогнала ее рукой Мария и, оправдываясь, сказала: - Она у меня такая: все ест, а кофе особенно любит. Настоящая кошка бедного художника.
  Мартин удивился, покачал головой, а потом достал из сумки положенный Таней в "ссобойку" бутерброд и отдал половину кошке. Проглотив угощение, кошка, по-видимому, с того момента прониклась совершенным доверием к Мартину, потому что свернулась калачиком у одного из его стеллажей.
  Мартин улыбнулся, но вдруг вспомнил Таню, цену этого бутерброда и то, что он пока не способен самостоятельно прокормить в этом городе не то что себя, а даже эту кошку. Ему стало горько. Однако печальные размышления прервались потоком туристов: пошли первые экскурсионные группы. Из-за туч опять выглянуло солнце, а оно приносит хорошее настроение. И многие покупали открытки, какую-то картину купили и у Марии, улыбались кошке, лопоча на своем языке. В общем этот день прошел удачно: Мартин распродал треть заготовленных открыток.
  -Вы принесли мне удачу! - сказал он Марии, складывая стеллажи, когда начало темнеть и открытки и картины теряли в тени свои краски.
  Она не ответила, но он, обернувшись, в отсвете фонаря заметил на ее правой стороне лица почему-то печальную улыбку.
  -Может, вас проводить? - предложил он, подумав, что ей, наверное, грустно возвращаться домой в одиночестве (с ним тоже такое бывало). - И тяжело все-таки, - Мартин кивнул на картины.
  Подумав немного, она согласилась.
  -Если только к метро. Дальше я сама.
  Мартин подхватил сумки, а она взяла на руки кошку.
  -Не с кем оставить: беру с собой, пока тепло. Она привыкла, никуда без меня. Умница! - улыбнулась Мария, потрепав рукой пушистые кошачьи уши.
  Такой странной процессией они и двинулись к метро на Староместскую.
  Уже возвращаясь один, проводив их, Мартин ощутил странное тепло на сердце от этой встречи и подумал: наверное, это был самый счастливый и спокойный день для него в этом городе...
  Вот и сейчас, заказывая билет на автобус до Праги, он вспомнил Марию и эту первую с ней встречу, которую ему подарила судьба.
  Почему он понравился ей? Однажды, чуть позже, она сама ответила, почему. Он первый, кто проявил не вежливость, а доброту: не посочувствовал ей, а не заметил, ничем не напомнил о ее уродстве - обожженной щеке.
  Да, теперь, оценивая прожитое, мысленно воскрешая образы Нины, Тани, Саши, Олега, Марии, он спрашивает себя: почему чужие люди бывают ближе, чем те, родные по крови? Чем его родственник - брат Павел, изводивший его дисциплиной, правильностью и порядком, не понявший его и не признававший, что другие люди имеют право на свое мнение. Почему? Начав с детства, мы, наверное, никогда не перестанем задавать этот вопрос другим: почему? Хотя ничего не изменится, даже если кто-то ответит. Наверное, оттого, что это не вопрос, а скорее наше выражение боли и недоумения. Наша растерянность в дороге жизни.
  На квартире, где он провел три года, он, Нина, Саша, Таня и Олег говорили не так много, больше он и Таня. И в их разговорах тоже прорывалось это "почему", редко обращаясь в диалоги, скорее - монологи друг другу. В этом была спасительная необходимость души. А вот в разговорах с Марией... нет, там было что-то другое: не исповедь, а обращение к миру - к забытым вещам, о которых можно говорить, - искусстве, красоте, изображению красоты, о творчестве, наконец. Это была совсем другая грань отношений, и встречи с Марией, пожалуй, помогли ему не одеревенеть на этом мосту у стеллажей с открытками, не попасть в зависимость от тех, кто протягивает тебе деньги, осознать, что это - плата за работу, а не подаяние. Вернуть себе достоинство и гармонию. Двоим это сделать всегда легче. Жаль, что всего этого, наверное, не поняла Таня.
  Зачем, зачем она полюбила его?..
  В тот день Мария принесла свою первую настоящую картину - дерево на ветру, наполовину в цветах, наполовину иссохшее.
  -Что это значит? - конечно же, спросил он.
  -Это душа, - ответила она. - Это также и любовь, это и судьба, это и страдание и радость одновременно. Все двойственно, неоднозначно и переплетено, как ветки этого дерева - живые и мертвые. Но само дерево живет - значит, и цветет, и страдает, воскрешается и умирает, радуется и грустит. Это путь жизни, которым проходит каждый, потому что нет только одного - черного или белого, - а есть все. что случается с нами и уносит частицу нас. А мы не видим или не хотим видеть этого. Теперь можно посмотреть и задуматься. Пока человек думает и чувствует, он живет, потому что мысль и чувство движут нами, а жизнь - это и есть движение.
  Мартина всегда поражало, насколько точно и спокойно она могла говорить о самых запутанных вещах, и ему это помогало разобраться в самом себе. А чужой пример стойкости духа не проходит бесследно. И для него не прошел даром этот год: благодаря Марии он стал мужественнее смотреть в лицо жизни, перестал чувствовать себя ущербным и униженным в этом чужом городе. А это важно, если ты хочешь жить дальше, и он хотел, потому что наконец понял: он не желает расставаться даже со своими воспоминаниями о Наташе, их любви, со своей крохотной -однопроцентной - мечтой хотя бы раз еще увидеть ее. Наташа всегда была более стойкой, чем он, и она любила жизнь, а значит, и он будет жить ради нее, с ней, с ее убеждениями и понятиями. И он чувствовал, что вместе с Марией сможет восстановиться, словно боксер между поединками.
  Это была поразительная осень в его жизни. Нина, Саша и Олег не привлекали его к своим делам, а он и не высказывал желания. Они просто составляли его дом, его семью. И этого хватало, чтобы всем им было хорошо вместе. Труднее - с Таней: чем больше он пропадал на мосту, а затем на фотосъемках с Марией, которая также искала хорошие сюжеты и ракурсы, тем меньше у него оставалось времени быть с Таней, и она не могла не заметить: в его жизни за этот год появилось что-то иное.
  Наступили первые заморозки, туристов стало меньше - до Рождества и Нового года. Мартин начал подумывать, что пора и отдохнуть, тем более, что позволяли и его скромные сбережения.
  Возвращаясь с этой мыслью вечером, он увидел в Таниной комнате свет и очень удивился: обычно она уходила по вечерам. Неужели и у нее вынужденные "каникулы"?
  Она встретила его в прихожей. Устало сбросив с плеч тяжелую сумку, Мартин улыбнулся ей. Она как-то странно повела плечами, будто ей было холодно, и ничего не сказала. Мартин не придал этому значения: он очень устал и хотел выспаться, чтобы завтра прийти к Марии и сфотографировать ее работы: ему пришла идея сделать фотосайт, чтобы картины могли заказывать. Это была неплохая мысль, и первое, что он сделал, рассказал об этом Тане.
  -Да, кстати, возвращаю тебе долг, - он протянул ей деньги. -Конечно. я понимаю, что обязан тебе большим, - продолжил он, - но рад хотя бы тому, что могу вернуть тебе эти деньги.
  Она безразлично взяла купюры.
  -Ты устала? Что с тобой? - спросил он: не заметить ее печального настроения уже было невозможно.
  Она ответила, что все хорошо, ему не стоит о ней беспокоиться, и ушла к себе.
  Больше он не видел ее никогда: она уехала и оставила ему записку, что любит его, но безнадежно любить не умеет, это для нее слишком больно. И еще написала, чтобы он берег Сашу...
  Но он тогда не уберег Сашу. Сашу - вот кого ей следовало полюбить. Саша - вот кто любил ее. А он опять сослужил этим людям плохую службу. Он разрушил их мир.
  Нина утешала и его, и Сашу, ее ненавязчивая забота о них была трогательной, но в то же время она напоминала о том, что случилось.
  Мартин позвонил Марии и месяц жил у нее на кухне, чтобы прийти в себя от вернувшегося осознания, что он все делает не так, что он опять приносит неприятности.
  Потом его нашла Нина и сказала, что Саша тоже покидает их, но это означает, что их дела потерпят крах: только Саша мог открывать сейфы, кассы, камеры на вокзале. И Саша когда-то учил его, Мартина, технике дела, тогда, когда Мартин думал, что иного выхода у него не будет, а придется заняться именно этим делом. Нет, он не хотел идти путем Саши, но и жить на кухне Марии он не мог. И не мог быть неудачником-иждивенцем у Нины и Олега.
  И он вернулся к ним, чтобы заменить Сашу и попрощаться с ним. Он чувствовал перед ним вину из-за Тани, но ведь он никогда не говорил, что любит ее, ничего не обещал. Это был ее выбор.
  Они сидели на кухне он, Саша, Олег и Нина, словно осиротевшая семья. Саша старался улыбаться, но эта молчаливая, извиняющаяся за свою любовь, нарушившую их планы, улыбка болью проникала в сердце Мартина, и тогда он подумал: насколько хрупок мир, где сегодня все спокойно, а завтра ты просыпаешься на обломках судьбы...
  На прощание он обнял Сашу, а тот на пальцах, как мог, - пожелал ему удачи.
  -И тебе - удачи. Обязательно найди Таню. Это очень важно. Найди ее!..
  Он кивнул в ответ, взял сумку и ушел...
  С уходом Саши началась новая жизнь Мартина. Он смог заменить его в деле, а потом, спасаясь от тоски и просто мыслей, начал сам вести дела, проворачивать довольно крупные операции, и почувствовал, что Нина и Олег начинают уважать его и подчиняться ему. И все же вечерами Мартин вспоминал то время, когда они были все вместе, иногда заходил в Танину комнату с колокольчиками. Слушал в тишине их тонкую, всегда разную мелодию, пока однажды не решился - впервые за два года приехал к Марии, и она тогда посоветовала ему купить эту квартиру по соседству.
  Нина ничего не сказала ему: она всегда понимала людей, а на это способен лишь тот, кто сам много испытал и много потерял. Пожалуй, полной противоположностью ей был Олег - сильный с виду мужчина с очень ранимой, даже по-девичьи ранимой душой. Мартину всегда было труднее в отношениях с ним, чем с остальными, но это ничего не меняло: мы все разные, а значит, должны быть терпимы и сострадательны. Это правило бумеранга: ответный удар всегда придется по тебе самому. И права Мария: в жизни гармония складывается из противоположностей.
  Теперь, сидя в комфортабельном автобусе, направляясь в Прагу, Мартин подумал с теплой, успокоившейся печалью: воспоминания делают людей тенями, но они более живы и остро ощутимы, чем прежде. Такая вот странность, также как то, что люди меняются, но основа, будто ядро ореха, - остается...
  Кажется, вот он и рассказал сам себе все о тех, кого с ним больше нет. Много печали в этих воспоминаниях, которые недавно были частью его жизни и с которой он тепло прощается, потому что есть в них особенный свет - как во всем, чем наполнена жизнь. Потому что каждый из них по-своему любил и понимал друг друга, а чтобы понимать - не нужно много знать о людях, нужно лишь одно - сердце. И грусть расставания - это признание им в том, что ты тоже их ценил и любил, потому что мы никогда не грустим о неприятном нам.
  *
  В Прагу Мартин вернулся вечером. Зажигались огни, отражаясь в подтаивающем снегу, и все было так похоже, так слито, что можно было подумать: он и не уезжал из Варшавы... Или просто устал и придирается к собственным ощущениям?..
  Словив такси, Мартин быстро добрался на старую квартиру на Модлецкой, где не был уже четыре месяца. Открывая дверь, подумал не мешало бы зайти к Марии, ведь он так долго пропадал, ничего ей не объяснив. Он знал, что так не поступают с друзьями, но он не хотел, чтобы она узнала, кто он на самом деле.
  Зайдя в квартиру, он позвонил Марии, но никто не ответил. Странно, в это время она обычно дома. Мартин вышел на плошадку, хотел позвонить в ее дверь, но никто опять не ответил, а дверь была закрыта. Он не знал, что и думать, растерянно стоя перед этой квартирой, где его всегда ждали, а теперь вот не ждут... Вдруг он почувствовал: кто-то тронул его за плечо.
  -Мария?.. - в надежде обернулся он.
  Но это был старый Йозеф и, хотя казалось, что время уже не может больше состарить этого человека, выглядел он теперь ужасно подавленным: усы обвисли, спина согнута, а рука, которой он тронул плечо Мартина, - дрожала, и почему-то больнее всего было видеть именно эту дрожь обтянутых сморщенной кожей пальцев, будто именно они таили в себе несчастье, таинственное и страшное предсказание.
  -Здравствуй, Йозеф, - наконец, преодолев себя, Мартин обратился к нему. - Что-то случилось с Марией?
  Йозеф ответил не сразу, молчал, невидящими, слезящимися от старости глазами глядя на дверь квартиры Марии. Мартин хотел уже переспросить, но старик неожиданно ответил сам.
  -Мария умерла... сердце...
  И эта фраза, слетевшая с его сухих, морщинистых губ, еле заметных за печально обвисающей кожей носа, казалось, была пропитана дыханием смерти, страхом смерти тела этого старика, приносившего весть о кончине той, которая была в два раза моложе его, и была полна энергии и сил...
  Дрожащими руками старик вытащил ключ и передал Мартину, объяснив:
  -Она снимала квартиру, но хозяева пока оставили ее вещи. Она завещала вам картины. А кошка пока осталась у меня.
  -Когда она умерла? - спросил Мартин, отпирая дверь.
  -Месяц назад... - тихо ответил старик и попросил: - Разрешите, я пойду? Тяжело стоять - старость. Вы загляните ко мне...
  -Да... - уже не замечая его, ответил Мартин, переступая порог этой до боли знакомой прихожей. Он двигался почти механически, словно кто-то задал ему это движение - идти, а иначе он и стоял бы так, молча, перед этой дверью, сраженный вестью старого Йозефа.
  Месяц назад...
  Если бы он не поехал в Варшаву ради Марты...
  Если бы он остался с Ниной и Олегом...
  Если бы...
  Он знал, что полное осознание боли и понимание смерти Марии придет к нему позже, не сейчас, как все это приходит к человеку, который уже хорошо знаком с утратами и сердце которого испытало многое, и поэтому оно не сразу ответит, не сразу обнажит кровавые рубцы, пока еще защищаясь старыми силами твердости и воли... Но и они не смогут защитить навсегда.
  ...Что же мы можем противопоставить своему несчастью, горечи разрушения, просто обидам жизни? Или все дело в памяти, что сохранила она, что сберегла? Ведь в конечном счете всем завладеет память, чтобы потом по кадру, по странице выдавать из своих архивов лица, слова, поступки.
  Этим нельзя утешиться, но с этим можно жить, барахтаясь в водовороте дней, и, как результат, обретая новую память, которая еще острее прежней, еще более жестока к тебе, если ты виноват, что ничему не научился у старой памяти.
  Это есть дни, прошлое и сегодняшнее течение жизни...
  А смерть... Смерть обостряет чувства. Также, как и расставание. И смерть - тоже расставание, но расставание навсегда...
  Мартин медленно прошел в гостиную. Его шаги гулко отдавались в пустой квартире. У стены он увидел картины. Они были нагромождены одна на одну, и это болью отозвалось в его сердце: так никогда бы не сделала Мария, и эта деталь словно еще раз подчеркивала, что Марии больше нет, а ее картины - осиротевшие дети, которые никому не нужны.
  Мартин опустился на колени, начал бережно разбирать полотна. Вот "Любовь", вот "Дерево жизни", - это он знал, но другие... Странное волнение, даже смятение охватило его душу: точно такой сюжет нарисовала когда-то и Наташа. Дома, арка и тень, уходящая в арку под засыпающий ее следы снег. Картина называлась "Прощание". Удивительное пересечение. Видимо, мысли людей бродят по миру и пересекаются в нем образами и мотивами. А сами люди уходят, превращаются в легкие неуловимые тени. Тени твоей памяти. Но и это лучше, чем если бы они исчезли без следа...
   Хорошо, что он не видел ее умершей. Всегда хуже, если ты присутствуешь при смерти и понимаешь, что делает с человеком ее рука. Эти последние кадры остаются в твоей памяти, их ничем не вычеркнешь, а вот они-то как раз и не нужны. Если хочешь помнить - помни свет и красоту, но не тьму и мрак. Портрет дорогого тебе человека должен быть в светлой рамке жизни, жив он или умер.
  Мартин бережно собрал картины - последнюю память о Марии - и отнес к себе. По дороге вспомнил, что просил зайти Йозеф: нужно отдать ключи от квартиры. Меньше всего ему теперь хотелось кого-то видеть, но ничего не поделаешь. Мартин спустился на первый этаж и постучал. Дверь открыл сам Йозеф и, шаркая ногами по старому, как он сам, ковру, провел в гостиную. Мартин отдал ему ключи.
  -Картины забрали? - спросил Йозеф.
  -Да, - Мартин кивнул и замолчал, не зная, что еще сказать.
  Йозеф тяжело вздохнул, потом, все также оглушительно шаркая ногами, подошел к шкафчику, вынул оттуда коньяк и рюмки.
  Мартин помог ему открыть бутылку, налил себе и ему.
  -За Марию... - печально и тихо произнес Йозеф.
  Они выпили, но это не принесло облегчения.
  Мартин направился к двери, но тут из-за шкафа вдруг выскочила кошка. Узнав Мартина, она подбежала к нему и прижалась теплой шкуркой к его ноге. Мартин наклонился и подхватил ее на руки.
  -Вот и осиротели мы с тобой... - с грустью сказал он, гладя ее по шерстке.
  Ему вспомнились вечера, и уют той квартиры, и улыбка Марии, и эта кошка, выпивающая его кофе...
  Неслышно подошел Йозеф, дотронулся до руки.
  -Идите к себе. Вам нужно отдохнуть. Воспоминания вечно нагоняют грусть и не приносят ничего, кроме мыслей о смерти. Идите. А кошка пусть поживет у меня, погреет меня немного. Она напоминает о Марии, а я люблю повспоминать: ведь я старик, и я не боюсь мыслей о смерти.
  Мартин передал ему кошку, жалобно мяукнувшую на прощание, и вышел из квартиры Йозефа.
  К себе идти не хотелось. Но куда же? И он подался на улицу, бесцельно пересек перекресток и остановился у знакомого табачного киоска. Тот был уже закрыт. Мартин огляделся. Ничего не изменилось, все как прежде - внешне, но он-то знает, что все изменилось. Взял в руку комок талого снега, с размаху запустил снежок в киоск - словно бросок в прошлое.
  ... Как же он надеялся повидать Марию!.. Вспоминал в автобусе первую с ней встречу...
  Да, никто так жестоко и безжалостно не разрушает нашу жизнь, как смерть. И думаешь, что привык к сознанию ее неизбежности, что очерствело сердце, а нет - что-то остается в нем, как песок после прилива и отлива моря. Эти-то камешки и скребут до боли и дикой ненависти непонятно к кому. К богу смерти. Ведь если есть бог жизни, то есть и бог смерти. И непонятно, кто из них менее жесток...
  Подошел трамвай, лязгая вагонами. Мартин механически запрыгнул на подножку и поехал в полупустом вагоне в центр.
  Там снег убрали, но остались лужи, снежная грязь.
  ...Грязь. Вот такая она, жизнь - нервно, зло, трудно - как в бездорожье, и ты бежишь, спотыкаясь, ноги расползаются в грязи, и падаешь ты, и поднимаешься вздыхая, и бежишь, ползешь, идешь по этому всему дерьму. Что утешает? Может, выползешь. А нет - грош тебе цена, никто даже "ау" не скажет. Вот так и разгребаешь мучительно то один, то второй сортир жизни. Если бы это вело к счастью, нежности и теплу. А это ведет непонятно куда, и никто не обещает ничего за адский труд жизни. Ну не дрянь ли ты, судьба, после всего этого? И одна лишь любовь может поспорить с тобою, судьба, - любовь, возникающая непонятно откуда и уходящая непонятно куда. Лишь она одна дает силы ползти по бездорожью жизни...
  С трудом преодолевая снежную кашу, Мартин направился вверх от Староместской и вскоре вышел к ресторанчику, который более чем что мог воскресить в памяти его пражскую жизнь. Это был маленький и уютный трактир или стиллизация под него. И назывался он также тепло, по-домашнему, - "У мельника".
  Мартин вошел. И здесь ничего не поменялось. Те же пленки чеснока и лука на деревянных перекладинах, колесо из дерева, свечки с красным оплывом - имитация давности, нагар - словно красные косы; домашние скатерти в клеточку, такие же салфетки, курочка в лукошке, рожки, букетик колосьев в вазочке, красная свечка на столе в сосуде рядом с тобой - мирно отражается в бокале пива. И ясно понимаешь, что время и память остаются не в нас, а в вещах, которые напоминают о нем, потому что не меняются. Меняются люди: взрослеют, стареют, впадают в детство, находят новую любовь и новые силы, рвутся под пули или впадают в депрессию. И все это действо жизни происходит под одни и те же декорации. Герои исчезают, декорации остаются и ждут нового спектакля с новыми героями или измененными старыми...
  Мартин присел за столик в углу, где когда-то сидели они - он и Таня. "Здесь настоящая чешская кухня", - говорила она. И теперь он заказал тот же ужин: жаркое из свинины, кнедлики с капустой, пиво. Мирный, добрый ужин, и горит камин, и свечка на твоем столе. А все вокруг напоминает раннее детство, бабушкин дом, где хорошо, где уют, и на мгновение Мартину показалась она - улыбка судьбы, словно говорившая ему: он никуда не убежал от самого себя, остался внутри мальчиком с бабушкиного дома, а потом из дома на окраине Города, и в душе через все дороги мечтал о таком уюте - сбежать от всего в тепло очага...
  Тогда, в первый раз с Таней в этом добром трактире он отогрелся душой, боясь даже вспоминать, что бы делал без нее. И стали далекими темные пражские улочки, где он дрожал от холода и понимал, что без документов остается или покончить с собой, или, смалодушничав, прибиться к какой-нибудь чешке-вдове в глухую деревню и растить поросят всю оставшуюся жизнь, вздрагивая от шума колес полицейской машины.
  Пожалуй, Таня дала ему время ожидания лучшего, и, понимая это, Мартин еще больше внутренне укорял себя, что разрушил то спокойное счастье, которое могло бы состояться у нее с Сашей, если бы не появился он.
  Теперь нет и Марии. Никого нет рядом в этом большом городе. Лишь декорации, совпадающие с прошлым и настоящим и, наверное, с будущим. Это напомнило Мартину античные трагедии, где вначале действует множество персонажей, а в финале остается только один главный герой. Очень похоже, если исключить то, что остался главный герой, поскольку Мартин никогда не страдал манией величия, а лишь боролся за жизнь, в которой должно же быть счастье и для него...
  А пока было только выживание. Теперь настало время собрать себя по кускам в одно целое, не бояться и не презирать себя. Нина всегда говорила, что причина проблем не вокруг тебя, а в тебе самом. И еще она сказала: плохой ты или хороший - это у тебя не написано на лице. Это правильные слова, только всегда в твоей душе звенит уязвимое "но...". И Таня комплексовала, написав ему, что он никогда не полюбит почти проститутку...
  ...И вся жизнь гробится из-за этих "но", "почему", "зачем"!.. Вся жизнь вылетает в трубу... То же самое и с ним, и с многими, кто задает эти вопросы...
  И Мартин, сидя за этим столиком, вдруг подумал, что рассказал самому себе обо всех, кто был рядом все это прожитое время. Рассказал обо всех, но забыл о себе самом. Кто он? Кто же приедет к Наташе, каким она сможет его увидеть?..
  Выражаясь образно, он не смог не то что растить и любить сад своей жизни, но даже не посадил его. Мечтаний детства и юности не хватило даже на половину жизни.
  И пожалуй, впервые он задумался, кто же он, сидя за столиком в чужом пражском трактире. Что он может? Зачем рожден? Неужели только печаль, память и грусть движут им и они определяют ход и ритм жизни, которую он ведет?
  ...Много раз он представлял себе, как умирает на асфальте, наконец-то расстрелянный полицейскими, и его рубашку хлещет ветер и, может быть, случайный осенний листок пробежит по щеке. Или - скорее - завалявшаяся у обочины пыльная бумажка, брошенная случайным прохожим день назад.
  Не этот ли страшный сон стал определять его жизнь?..
  Неужели ничего нет светлого? Ах да, открытки. С них пробовало начаться новое зерно, соль его жизни. Жизни художника. Но воля обстоятельств все изменила опять. Только стоит ли ставить крест на самом себе? Так посчитал бы Павел, уж Павел вынес бы приговор. Но так не считает он сам, и должен он что-то значить для самого себя? Павлу этого не понять: у него жизнь рассчитана на года: нормы, устои, направленность. Что же - это определяющее в жизни: есть мясо, когда тебе хочется рыбы? Павел не понял: люди отличаются друг от друга, им надо помогать найти себя, а не бросать в костер высокой морали. Последнее, конечно, намного легче первого.
  ...Отрицание - вот она, другая грань мира. Отрицание для создания чего-то нового. У него не получилось, но он-то знает, что у жизни много путей, много преград, и всем нужно понимание и сострадание, а не сытый концлагер, который мы никак не перестанем строить. Не бывает счастья для всех, есть счастье для каждого. Поэтому самый большой миф человечества - миф о системе, легенда о смысле жизни, о ее порядке. Каждый человек чему-то и кому-то предназначен. Важно - кому и чему. Этот секрет не разгадать в юности, он оживет и заговорит позже, но главное - не наступить на зародыш, не уничтожить вначале, не заставлять носить смокинг вместо свитера, потому что из этого рождается такая судьба, как у него - ломаная прямая, забывшая изначальную точку координат.
  *
  ...Годы, города, люди - а сверху каток жизни. Если такие мысли приходят тебе в голову уже с утра - знай, что ты устал. Устал работать или устал ждать, устал заботиться о себе и других, устал сгибать и разгибать спину. Устал вспоминать или бороться с воспоминаниями. Успевай же тогда закончить игру, пока она не прикончила тебя...
  Через пять месяцев после Варшавы Мартин понял, что, кажется, успел закончить свою игру. С наибольшими потерями, с последним вагоном и злобной улыбкой напоследок случайного кондуктора жизни.
  Месяц он провел дома, редко выходил, старался читать. Старался забыть, где он, в какой конкретно точке земной жизни. Единственное, что напоминало ноющей болью, - картины Марии, ее могила на кладбище, на которое он пришел день спустя заказать памятник и дать денег смотрителю. Его не волновала атрибутика посмертного, но, кто знает, может, Мария отнеслась бы по-другому. Они никогда не говорили о смерти, лишь о искусстве, а оно - бессмертно. Теперь ему никогда не узнать ее мнение о смерти... А часть ее души - картины - говорили все-таки о жизни, хотя и сложной, но о жизни. Она будто бы оставила ему напоминание в этих картинах - живи: страдай, люби, выживай, работай. От тебя также зависит, что из этого перечня ты сможешь выбрать для себя. Таково было ее мнение. Она словно предчувствовала это что-то в нем - слабое, поддающееся отчаянию или смерти, то слабое, противно-мягкое внутри, словно костный мозг убитой дичи. Это всегда было в нем - с детства, и теперь есть, но он уже научился управлять этим, атаковать, свертывать в тугой жгут сосредоточенности и твердости податливую, вязкую массу малодушия перед жизнью. Впрочем, это не заслуга его воли, а, скорее, тех обстоятельств, которые постоянно испытывали его на прочность. И теперь, он это понимал, не время отступать. Конечно, всегда хочется уткнуться в подушки и ничего не видеть, не верить ни во что, не оценивать себя, не утруждать. Только нельзя всю жизнь прятаться от себя и прятать себя от других. Нужно все-таки посмотреть, что же выйдет, когда ты откроешь лицо. Может, не так уж и плохо?.. Теория ведь иногда расходится с практикой, в это надо верить, чтобы не чувствовать обреченности. То, что случится, - пусть случится.
   Но время от времени его пугало будущее, и тогда дни напоминали серую массу, когда ничего не происходит, а единственное событие - закончилась зубная паста...
  И тогда он бесцельно ходил по квартире, словно по старой, знакомой, проверенной клетке, насвистывая непонятную мелодию, и понимал, что
  ...можно бегать, суетиться, но результат один - тоска, тоска по тебе, Наташа...
  можно ничего не делать, петь весь день одну песню, но результат один - тоска по тебе, Наташа...
  можно есть, пить, можно не есть, не пить, но результат один - тоска по тебе, Наташа...
  "Клоун" - как-то сказал о нем Павел. А ведь было еще одно слово - фантазер. Но он сказал - клоун. Только разве он, Мартин, виноват, что всегда придумывал, фантазировал о ком-то, о себе. Так он думал тогда, стесняясь самого себя. Теперь-то он понимает: фантазии, мечты - лучшее в нас, какие эти мечты и фантазии - такие и мы. Они показывают, чего мы ждем от будущего. И вот теперь он сидит, смотрит на картины Марии и думает о том, как они могут быть счастливы с Наташей, и совсем не думает о Павле, о его смерти. Не думает - и все. Не стоит лгать самому себе - вот что он вынес из своей жизни. Может, он и плохой, но всегда считал, что никому не нужна показная грусть. А перед собой незачем соблюдать мнимых приличий. Кто-то скажет, что это жестоко, бессердечно, даже не попытаться прочувствовать, выдавить из себя со скрежетом слезинку жалости - пусть скажет, пусть почувствует себя довольным и правильным от того, что он скажет и сможет со скрежетом выдавить из себя молекулу жалости. А он, Мартин, устал от всего мнимого, наносного, суперправильного. Он - сорняк на поле высокой морали, не такой, как все, и устал доказывать в мыслях Павлу и самому себе, что он - человек.
  ...А может, ты плохой, потому что как раз не такой, как все, потому что с детства не хотел быть космонавтом, как все, а хотел стать садовником и лечить кошек...
  Днем еще ничего, а вот ночь и раннее утро, когда уже не можешь спать, - вот что навевает грустные мысли о мире и о себе. И еще: когда ты просыпаешься на рассвете, почему-то особенно мучительно слышать шум одиноко проезжающей машины в пустоте зарождающегося дня.
  Хотя он всегда мечтал покинуть этот город на рассвете...
  И вот пришла догожданная суббота: позвонил Ярошек. Он сделал документы.
  -Буду через час, - Мартин положил трубку, пытаясь оставаться спокойным, хотя внутри все переполнялось радостью. Он торопливо одел пальто и вышел на улицу. Взял машину: ехать далеко, на другой конец города.
  Ярошека он нашел все там же: в таком же старом, как он сам, баре с замызганными и потертыми стульями да полуразбитым, заделанным фанерой, стеклом на двери. Ярошек, увидев Мартина, пригласил его за столик. Мартин присел, вопросительно взглянув на старого вора, и тот быстрым движением достал документы. Мартин внимательно посмотрел паспорт: сделано качественно.
  -Не доверяешь? - прокуренные дешевым табаком усы Ярошека сложились в ироническую, но напряженную улыбку.
  -Если бы не доверял - не связывался. Но проверить надо. Ты ведь деньги от меня не в конверте примешь?
  Тот опять улыбнулся.
  Мартин вручил ему банкноты.
  -Посидишь с нами? - предложил Ярошек.
  -Нет, мало времени.
  -Как знаешь. Проводить?
  -С чего бы это? Дорогу знаю. Будь здоров, - и Мартин направился к выходу.
  -Увидимся? - крикнул ему вослед Ярошек из зала.
  -Не дай бог, - ответил Мартин, подходя к двери.
  -Кто знает, кто знает... - и Ярошек загадочно покачал своей плешивой головой.
  "Вот старый черт!" - подумал со злостью Мартин, выходя из бара, но словам особого значения не придал. Так сказал, позлить, за то, что Мартин не посидел с ним в баре, а Ярошек не продемонстрировал, какая крупная рыба у него в гостях. Но Мартин не хотел светиться: мало ли на какого стукача здесь нарвешься: место незнакомое, да и люди тоже.
  Только потом, входя в темную арку, что вела на улицу, где он оставил машину, внезапно почувствовал цепкую руку сзади и нож у горла, его холодное, тонкое лезвие, которое упиралось ему пока что в подбородок.
  -Эй, не горячись. Я свой... - прохрипел Мартин.
  -Молчать! - крикнул сзади молодой, еще даже юношеский голос.
  -Ну уже отпусти его, Владек, хватит...
  И Мартин узнал голос Ярошека.
  Владек опустил нож, и Мартин смог наконец-то свободно вдохнуть воздух.
  -Вот и увиделись, - все также похохатывая, проговорил Ярошек.
  -Что ты хочешь?! - со злостью спросил Мартин.
  -Не кричи, успокойся. А хочу вот чего - возьми меня в долю.
  -Чего? - не понял Мартин.
  -Ты ведь крупное дело затеял, если документы меняешь. Вот и возьми меня в долю. У тебя мозги есть, одно только дело с подменой инкассаторских машин чего стоит.
  -Старый дурак! - рассмеялся Мартин. - Нет у меня больше дела. И документы нужны совсем не для того, что ты подумал. Прощай, Ярошек!..
  -Это ты зря. Хотя... Да, странный ты стал какой-то. И чутье потерял. Даже сопливый Владек тебя одолел. Ладно, иди, отдыхай, - и, махнув рукой, сказал Мартину или самому себе: - Жаль.
  И вот, наконец, Мартин смог покинуть свою квартиру на Модлецкой улице, сесть в машину и направиться в сторону Варшавы. А оттуда - уже почти дома. "Дома" - мысленно проговорил он и словно почувствовал особое дыхание звуков, особый, ласковый и мягкий вкус этого слова. Это всегда смесь, коктейль чувств, когда сердце уже не так молодо и беспечно, но тихая, светящаяяся на глубине радость все-таки росла - медленно, словно крошечное зернышко в оттаявшей мартовской земле. И он уже ни о чем не думал, просто ощущал, как растет это зерно радостной надежды и привычно вглядывался в раскисшую от предчувствия весны дорогу под умягченным, голубоватым небом. Было еще холодно, но Мартин открыл окошко: ветер, пропитанный обворожительно свежим запахом тающего снега, врывался в легкие, будил мечтательную эйфорию чувств, и казалось, нет ничего невозможного в этом мире, пока с тобой - твоя любовь и эта весна..
  Под вечер Мартин уже был в Варшаве. Вначале решил заехать к Чеславу и Марте, попрощаться. Может, они по-прежнему живут в той же гостинице.
  Там также горели у входа фонари, но сугробов, о которые он спотыкался той ночью, не было: асфальт мокро блестел всеми подъездными дорожками.
  Некоторое время он постоял в нерешительности возле машины. но потом, преодолев легкое волнение, направился к зданию. Может, если бы он вышел на несколько минут раньше, он бы столкнулся с ними в вестибюле - Чеславом, Иоанной и Мартой, а теперь лишь смотрел, не двигаясь, как они трое вместе выходили из гостиницы, о чем-то беседуя. И Мартину вдруг стало так легко на душе, что хотелось танцевать на этой скользкой весенней улице под вечерними фонарями... Но он, проводив взглядом, всего лишь направился обратно к машине, завел мотор и немного проехал вослед. Впрочем, долго и не нужно смотреть, чтобы убедиться - они счастливы.
  И, вместо того, чтобы искать себе ночлег, Мартин, поддавшись настроению чужого счастья и беспечности, поехал в Старый Город, навестить старую Варшаву, которая особенно прекрасна вечером. Пусть это будет маленький подарок самому себе.
  И он начал бесцельно бродить среди каменных домишек и домов прошлого, по старой каменной мостовой - незнакомец, до которого никому нет дела и которому тоже ни до кого нет дела. Эти дома под голубями и львами, в старинных решетках, с кое-где сохранившимися молоточками вместе с современными звонками, этот удивительный колорит успокаивал его, удаляя от настоящего, от безрадостных мыслей и вопросов.
  Возле одного из костелов он встретил музыканта и собаку, блаженно уснувшую на дешевой попоне под звуки старой дудки. А вот девушка-монахиня. Видимо, слепая, осторожно нащупывает звонок в монастырской двери. Пара, подходящая к костелу, перекрестившись, заходит во дворик. Здесь много верующих, хотя храмов меньше, чем в Праге. Парадокс: Чехия - самая атеистичная страна, где около 500 храмов, которые используются как музеи. Тут по-другому, но и здесь - свои контрасты. Мартин вышел на улочку - узкую, как все старинные улочки, и увидел в мягком свете арки девушку с гитарой, поющую русские песни. Вокруг нее столпились туристы, и Мартин не стал подходить. Чем-то далеким, своим дохнуло на него - близким, как весна...
  Он походил еще немного, потом решил выйти на старую площадь. Вокруг звонили колокола, начали выходить люди из костела, многие со свечами в руках. Они что-то пели и тоже направлялись на площадь, откуда слышалась музыка. "Интересно, наверное, какой-то праздник", - подумал Мартин и пошел вслед за ними.
  Но это был обычный концерт. Мартин вспомнил: воскресенье. В этот воскресный вечер старая Варшава не спит: на площади, как сегодня, полно народу - со свечами, факелами, монахи и молодежь, старики и дети. Он вгляделся в их лица, устремленные на большую сцену - музыкантов и оркестр. Всех их объединял особый свет, какая-то единая, стихийная, но сильная вера. Мартин остановился рядом с девушкой-монахиней и парнем, который в такт мелодии махал факелом. Мартин, едва различая через толпу выступающих, хотел спросить, кто поет, но потом сдержался. Увидев осветленные, погруженные в слова и музыку лица своих случайных соседей, он начал вслушиваться, и его странно поразили слова песни, звучавшие, словно гимн не только вере, но и человеку, будто сказанные о нем, о Мартине, поразительно, до атома угадывающие его сомнения и чувства:
  Nema spravedlivosti bez probacenja.
  Toj pravy, hto sukaje milasernosti.
  Нет справедливости без прощения...
  Почему люди забыли об этом?
  Почему об этом забыл Павел и все, кто не помог ему тогда?..
  Тот прав, кто ищет милосердия...
  Почему об этом забыли или не хотят помнить?..
  Почему с презрением смотрят на тех, кто на обочине жизни, вместо того, чтобы помочь им подняться?..
  Мартин закрыл глаза, а в сердце звучала, звучала не переставая, эта мелодия - словно вечный припев его жизни. И не нужно было ничего, и все было понятно и щемяще, пронзительно возвращающе в мир, общий мир, в котором есть эти слова-понятия, должны быть, но они превратились лишь в слова без сути и назначения.
  Дальше он не слушал, тихо и осторожно выходя из толпы, кто-то дал ему какой-то флажок с символикой, он взял механически, обходя факелы, свечи, фигуры людей, не знающих ничего о нем и никогда не узнающих, непонятно что думающих, слушая эти слова; шел, спускаясь вниз, к мосту, где оставил машину, дошел до нее и долго еще сидел, не решаясь ехать, слушая доносящуюся - печально и торжественно - мелодию оркестра...
  И хотелось верить: действительно, все мы достойны сострадания в жизни, и где-то оно есть.
  И хотелось расплакаться, как в детстве, - взахлеб. Но Мартин уже не умел плакать и знал, что взрослому детство вернуть невозможно...
  Все горело у него внутри. И он не выдержал - нажал на газ. Вперед, только вперед!.. Наташа, вот кто нужен ему сейчас. Наташа сможет понять, сможет простить ему все. Иначе он не знает, кому еще в этом мире можно верить. Так быстрее же, быстрее!..
  И он, в каком-то лихорадочном волнении, вывел машину из Варшавы, погнал по шоссе.
  Мелькали огни, автомобили, заправки, но, странно, дорога уже не успокаивала, как всегда. Начался дождь, холодный дождь полузимы-полувесны. Мартин включил "дворники", но, занятый мыслями, взволновавшими его, не снизил скорость, а из-за пелены дождя не сразу заметил поворот и огни встречной. И только в последний момент отчаяния нажал на тормоза, и, словно его взвинченные нервы, взорвавшиеся в мозгу, заскрежетало сломанное железо ограждения, разрываясь бликами огней в осколках стекла разбитых фар. Шины, побуксовав в еще сохранившихся придорожных сугробах обочины, застряли, и машина остановилась. Мартин, ловя ртом воздух, обессиленно прислонил голову к боковому стеклу, закрыл глаза, пытаясь успокоиться, прийти в себя...
  К нему уже бежали люди - те двое из встречной машины, он слышал их голоса - вопросительно-встревоженные, мужской и женский.
  А ведь он мог бы убить их на этой дороге, если бы не успел свернуть к обочине... От этой мысли Мартин почувствовал, что на лбу выступила испарина.
  Голоса приближались, вместе с ними - какой-то свет. Мартин напряжением воли открыл глаза и увидел, что бегут двое, в руках у мужчины - фонарь.
  Мартин включил свет в салоне, руки его дрожали.
  -Как вы? Не ранены? - спросила его по-польски худая высокая женщина в кожаном пальто, склонившись к окошку. Волосы ее растрепались и промокли от сильного дождя, висели, словно длинные плети над плечами. Она была сильно взволнованна. Мартин медлил, рассматривая ее, чтобы сосредоточиться, подумать, что им сказать, чтобы они не вызвали полицию.
  -Вы в порядке? - спросил мужчина, рядом с ней, полный, с добродушным лицом, половину которого занимали усы и бакенбарды. - Откройте дверцу. Мы вам поможем.
  Нет, похоже, они не будут звонить в полицию и ругаться с ним.
  Мартин открыл дверцу и вышел из машины. Только теперь он четко осознал, в какую передрягу едва не попал вместе с этими людьми: дождь лил, как из ведра, дорога превратилась в мелкокипящую водой массу. Похоже, он совсем лишился рассудка, если ехал здесь на такой скорости.
  -Почему вы молчите?
  -Нет, со мной все хорошо. А ваша машина, она цела? - спросил Мартин.
  -Да,- и женщина показала рукой в сторону светящейся в вечерней мгле фарами авто.
  Мартин облегченно вздохнул: не задел.
  -Нельзя ехать так быстро, - вмешался мужчина. - Могла быть авария...
  -Помолчи, Збигнев, дай ему прийти в себя. Посмотри его машину, может ли он ехать.
  Похоже, это деловая женщина, и муж ее слушается. Вместе они осмотрели машину Мартина. Не считая одной разбитой фары и вмятин, все было исправно. Можно ехать, пока сюда не примчались полицейские. Как бы это деликатнее попросить эту пару не звонить в полицию? Тут ему пришла идея.
  Он порылся в салоне и нашел маленькую, красиво инкрустированную католическую библию, которую купил в Праге у одного бедного музыканта, хотел подарить Марте.
  -Это вам, - Мартин протянул женщине миниатюрную книжицу. - Берите, берите, - повторил он, видя, что она в нерешительности. Мартин заметил, что подарок ей понравился, и добавил: -Сегодня вы стали для меня добрыми ангелами.
  Женщина благодарно улыбнулась ему. А ее муж на прощание объяснил, где можно найти ближайшую заправку и мастерскую.
  Это было недалеко, но Мартин выбрал другой путь: кто знает, может, эти двое все же по доброте душевной проболтаются полицейским на ближайшем посту, а те уж не преминут навестить его, тогда начнутся выяснения, которые могут увести далеко. И Мартин медленно поехал не по шоссе, а влево, по указателю деревушки. Там можно будет и переночевать, и успокоиться.
  Действительно, ему удалось найти комнату у хозяина местного бара, а за щедрую плату его сын, долговязый, угрюмый юноша, работник деревенской мастерской, обещал утром отремонтировать фару.
  Комната досталась Мартину на мансарде. Хозяин, извиняясь на быстром, плохо разбираемом польском, объяснил, что у них еще один постоялец, так что может предложить только такой ночлег. Но Мартина это устраивало. Он взял бутылку вина и поднялся в мансарду, где уже работал хороший масляный обогреватель. Оставив ночник и выключив свет, который бил в глаза, Мартин подошел к окну и все еще дрожащей рукой налил стакан вина и выпил залпом, чувствуя, как оно согревающей волной прошлось по желудку. Походил по комнате, но недолго: скрипел пол, а он не выносил этот звук, поэтому присел на диван у окна, открыл занавеску. Окно выходило в голый, мокрый сад, почти оттаявший от снега, освещенный со двора фонарем, отчего деревья напоминали ожившие черные скелеты, раскачиваемые дождливым ветром. Мартин отомкнул форточку, жалобно взвизгнувшую несмазанными петлями и впустившую первый порыв ветра, сыпнувшего в лицо Мартину моросящей влагой. Со двора послышалась музыка: бар еще работал, уставшие фермеры, наверное, пили пиво и пели свои песни.
  Мартин пил один. Впрочем, похоже, он уже давно привык к этому. Не потому, что трудно найти случайного встречного, нет, скорее оттого, что с ним нужно о чем-то говорить, а что он может сказать? Куда едет? Зачем? Все эти невинные для них вопросы были для него судьбой. Мартин допил вино, достал из сумки карту и определил, что до границы осталось километров сто пятьдесят. Утром, если все пройдет хорошо и ему починят фару, он сможет покинуть эту деревушку на рассвете и скоро будет на Брестском погранпереходе. Он будет почти на родине. Он будет уже на родине. А теперь нужно уснуть, как бы трудно это ни было.
  ... Он бежал, уходил дворами, в груди шумело, словно работал маховик, заходилось сердце, сбивалось дыхание. Он чувствовал - они рядом. В отчаянии, он выбежал из дворов на улицу - найти машину. И там его ждали вой мигалок, свистки полицейских, команды, крики расталкиваемых прохожих, асфальт, запутавшийся в ногах, и наконец выстрел, сначала один - в плечо, потом второй - в спину... Он почувствовал, что упал - лицом во все ускоряющийся, уходящий от него асфальт, который он пытался задержать руками, отчего-то красный асфальт впереди, и покрасневший случайный осенний листок, который бросил ветер прямо в глаза...
  И лицо Марии, со скорбного портрета на погребальном венке, оно сливается, расплывается, становится похожим на лицо Наташи.
  Нет, нет!..
  Мартин в холодном поту вскочил с кровати, еще не понимая, где он, что с ним. Это был сон, всего лишь сон.
  Вспоминая события вчерашнего дня, обеспокоенно взглянул на часы: восемь утра. Мартин быстро оделся, собрал сумку и спустился вниз - умыться и позавтракать. Хозяин ждал его: быстро накрыл стол и, указывая через окно, на машину, довольно сказал:
  -Ежи все сделал. Сейчас протрет стекло, и пан может ехать.
  Расплатившись с ним, Мартин это и сделал: вывел машину сначала на проселочную дорогу, потом - на шоссе. О том, что произошло вчера, больше старался не думать.
  *
  Земля, что рождает нас, встречает и провожает нас, - еще один молчаливый и добрый друг, придуманный нами же. Человек думает. что земля, где он родился, принадлежит только ему, потому что она - его малая родина. И еще одна ошибка, которую замечают не многие, полагая, что земля, где ты родился, притягивает тебя. Нет, это сам человек притягивает ее к сердцу, весь свой маленький мир: деревья, дом, любимых - все собирает вместе и, не найдя другого слова в своем лексиконе, называет ее просто маленькой родиной, родинкой на большой земле. Впрочем, она остается такой, как есть, ничуть не претендуя на какое-либо определение ее сути, данное нами. Как говорила Нина, - это пространство жизни, как наши года - часть времени жизни. Система координат, выстроенная для каждого: ось земли и ось времени. В ней, этой системе, какой-то отрезок твоей жизни дороже тебе, и ты связываешь его с местом пространства, где был счастлив, и временем, которое, впрочем, пытаешься вернуть в настоящее. Этот кусочек отрезка в системе координат твоей жизни - чаще всего земля, связанная либо с детством, либо с любовью.
  У него все совпало на этой земле: счастье детства, когда были живы отец и мама, и счастье любви - Наташа.
  На шоссе было сыро и туманно, и Мартин почувствовал себя разбитым и уставшим. Ехал медленно, включив фары, впереди была белесая масса - испарялся снег. Колеса, врезаясь в жидкую грязь и воду, словно плевались. И, слушая эти звуки и до рези в глазах вглядываясь вперед, Мартин словно отупел и ни о чем не думал, считая километры до границы. Наконец показался Брестский переход. Мартин пристроился в хвост очереди. Впереди него был туристский автобус. Мартин из машины с интересом рассматривал людей,которые выносили сумки, о чем-то переговаривались по-русски, смеялись. И, увидев их, он только сейчас почувствовал: вот она - родина. Всю дорогу он ждал этого момента: как же она откроется ему, родина? Ждал одновременно с ироническим интересом взрослого и волнением ребенка. А все случилось так просто: эти люди, их разговоры и смех, небрежно брошенная на дорогу сигарета, озабоченное пересчитывание остатков денег в бумажнике перед киоском... Что сказала бы Нина, увидев все это? Нет, она, пожалуй, ничего бы не сказала: просто покачала головой... Но ему все равно. Он давно решил и ничто не могло бы изменить это решение. Значит, нужно привыкать, врастать в это все, вживаться в это пространство, чтобы не быть чужим. Сейчас хорошо бы выйти из машины, закурить и заговорить с кем-нибудь из них. Впрочем, почему он мысленно говорит - "их", словно они чужие. Это неправильно, но это пройдет. Нужно только выйти из машины. Нет, еще минут пять он посидит, соберется с мыслями. Нет, он не отказывается это сделать, он только соберется с мыслями.
  Занятый своими сомнениями, Мартин не сразу заметил, что к его машине подошел таможенник, вежливо постучал в боковое стекло: наверное, увидел иностранные номера на машине.
  -Вы говорите по-русски?
  -Да, - ответил Мартин.
  -Не стойте здесь, проезжайте на второй контроль, - посоветовал он.
  -Спасибо, - машинально поблагодарил Мартин.
  Не мог же он сказать, что ему не нужна такая забота, что он дождался бы очереди и здесь, что он хотел поближе увидеть этих людей, его соотечественников. Но если бы он сказал все, что сейчас подумал, пожалуй, это было бы смешно и непонятно.
  Мартин завел мотор и проехал туда, куда указал таможенник. Там стояли две машины, тоже с иностранными номерами. Рядом с одной из них прохаживался высокий худой мужчина в элегантном костюме и курил сигарету.
  -Good morning! - поприветствовал он Мартина.
  Мартин хотел было уже ответить ему по-английски, но почему-то сказал по-русски:
  -Доброе утро.
  Вместе с этим ответом он внезапно почувствовал злость на себя: ребячество, сам себя втягивает в какие-то непонятные самому игры. Он едет к Наташе, а думает бог знает о чем. Надо сосредоточиться. Не стоит раскисать и распускать нервы. Он не школьник и знает, что все приходит со временем и нет нужды прыгать через костер.
   Предъявив документы, Мартин подождал пару минут и мог ехать. Впереди показался Брест в первых лучах наконец-то пробившегося из-за туч солнца. И Мартину вдруг захотелось проехать по этому городу.
  Неужели он оттягивает момент, боится скорого свидания с Наташей?..
  Подсознательно боится, как встречи с этими людьми из туристического автобуса. Боится быть чужим.
  Мартин остановил машину недалеко от автовокзала, выглянул из окна. На площадках стояли два красных "Икаруса" и один пригородный автобус, который оккупировала целая толпа с сумками и баулами, в основном пенсионеры. Рядом продавали саженцы с машин, там стояла очередь. Недалеко была вторая очередь, там продавали что-то в мешках, тоже с машины...
  ...В чем он пытается переубедить себя? Он напоминает близорукого, которому вдруг нацепили на нос хорошие очки. А ведь когда-то он сам сказал: если хочешь в огромном шкафу найти вещь, ищи эту вещь, а не рассматривай все вещи подряд. Наверное, вся беда в том, что он уже не такой романтик, как прежде. И ему нужно увидеть свой Город и Наташу, чтобы вернуться к себе самому...
  Мартин включил зажигание и решительно повел машину на Брестское шоссе.
  Солнце начинало светить все ярче, и это поднимало настроение. К тому же, можно было увеличить скорость. Мартин это сделал и начал обгонять машины, пока впереди не замаячил туристический автобус. Что за наваждение, неужели это тот самый автобус? Та же реклама на заднем стекле. Хотя, может, у них у всех такая реклама. Он не может судить, ведь он не специалист по туристическим автобусам.
  Почему же он, Мартин, не обгоняет? Он не знает, почему...
  ...Нет, он никогда не питал иллюзий насчет своей родины. Он никогда не думал, что вернется в сказку. Сказки здесь не было и не будет: эта страна всегда жила трудностями и противоречиями, мечтательным риском и платой за ошибки. Она всегда жила по-своему, у нее своя энергия. И если он хотел сюда вернуться все эти восемь лет, значит, его характер и судьба должны быть схожи с характером и судьбой этой страны... Схожи в чем-то большем, чем детали. Здесь не размениваются на детали. Это смешно до слез, но это так. И если он все восемь лет хотел вернуться, в нем это тоже осталось...
  Автобус впереди свернул на стоянку перед кафе. Мартин почувствовал, что стал смелее, он припарковался недалеко. Люди, высыпавшие из автобуса, разбрелись по туалетам, магазинчикам, киоскам. Мартин пошел в кафе. Там стояла очередь - небольшая. человек пять. Мартин рассматривал их, пытаясь найти хотя бы одного, кто был там, на переходе. Почему-то его не покидала уверенность. что это был тот самый автобус.
  -What do you want to eat? - на плохом английском спросила девушка-официантка.
  -Я говорю по-русски, - терпеливо объяснил ей Мартин. - Мне суп, котлеты с гарниром и кофе.
  Он видел, что она растерялась. Впрочем, взглянув на себя в зеркало, он понял, почему. Он ведь был в шикарном костюме, не хватало только таблички со счетом в банке. Но Мартин по опыту знал, что лучше быть одетым элегантно и богато, если ты хочешь без проблем проехать таможню. В Швейцарии, если ты так одет, у тебя лишь одним глазом проверят документы. Только официантке это не объяснишь. "Нужно будет где-нибудь переодеться", - подумал он, неся еду на подносе. Сначала он хотел выбрать свободный столик, но потом передумал. Недалеко от стойки обедала семья - туристы.
  -Не помешаю? - спросил Мартин.
  -Нет, присаживайтесь, - пригласила, улыбаясь, женщина. Они не только не сказали ему, что есть свободные места, но даже подвинулись, чтобы дать ему место за столом. Мартин это заметил, и вдруг понял: все, что он видел, - неважно, все его сомнения не важны. Только здесь, поедая столовские котлеты в придорожном кафе, он понял, глядя на этих людей, почему любит эту страну. А ведь что удивительно, он также поступил бы на их месте, он не отказал бы, значит он - не чужой, он свой. А детали здесь не важны. И он улыбнулся сам себе.
  ...Дорога. Если посчитать, то значительную часть жизни занимают дорога и сон. Впрочем, во сне мы тоже путешествуем. В мечтах тоже путешествуем. И, думая об этом, понимаешь, что вся жизнь - большое путешествие. Часто к самому себе...
  Мелькали деревушки, поселки у дороги, все больше было солнца. И лужи блестели, словно зеркала, а островки снега казались редкими белыми жемчужинами, и Мартин поймал себя на мысли, что это невероятно - та жизнь, которую он прожил вдали от всего этого. Здесь было трудно поверить во все, что с ним случилось. И это было хорошее чувство, он искренне радовался ему. Потому что до этого момента уже не надеялся хотя бы частично забыть прошлое, оставить его позади себя, где ему и положено быть.
  А впереди еще ждет его Город, Наташа и Янка... И он уже близко, хотя по-прежнему не верит, что через час он увидит то, что потерял так давно, что хоронил и воскрешал в своем сердце не один раз. И лишь машина не чувствовала его сомнений: ехала по-прежнему ровно и бесчувственно-быстро, как по всем дорогам его жизни.
  ...До двадцати пяти время течет медленно: человек не ощущает прошлого, он стремится в будущее, в гору. После двадцати пяти все убыстряет ход, ты с ужасом замечаешь, что время уходит, бежит, ускоряется, будто летишь с горы: вот тебе 26, 27, а там и 30... Тогда-то и начинаешь цепляться за ветки, камни, уступы. Никто не хочет падать и умирать, поэтому цепляются за островки времени - за прошлое, как за фундамент жизни...
  Мартин буквально вцепился в руль, когда показался Город. В этом непроизвольном судорожном движении было все - страх и надежда, радость и боль, все его чувства и переживания восьми долгих лет. И оказалось, что он ничего не забыл, а все помнит ясно: и кольцевую, и микрорайоны вокруг, и мост, и удобный объезд, где меньше движение, и проспект, на который вынесла его машина. Что-то стало лучше и красочнее, что-то появилось новое, что-то обветшало - но Город жил, он, по сути, не сильно изменился с того времени, как Мартин его оставил... И Мартин с отчаянным упоением колесил по знакомым улицам, пока не почувствовал усталости. Он остановил автомобиль на боковой улочке и решил пройтись.
  Воздух был упоительно весенний, живительный, как глоток свежей воды для утомленного жаждой. Деревья стояли еще голые, еще шлепали под ногами лужи, но светило солнце. А небо было ярким, как голубая акварель в коробочке для детских красок, и все это можно было назвать одним словом - весна...
  И Мартин вдруг подумал: а может, это неспроста, что он вернулся в свой Город весной, ведь весна - начало новой жизни не только в природе, но и в человеке. И для него начнется здесь новая жизнь.
  Он спустился в переход. Там играли музыканты - молодые веселые парни с гитарами.
  Мне под ноги бросилась весна,
  Жалобно просила - обогрей...
  И тут, со словами этой песни, Мартин почувствовал его - счастье, тихую безграничную радость, которой наполнялся он весь, без остатка, а его сердце, которое столько страдало, теперь словно окунулось в море белых нежных цветов, ласково прильнувших к безобразным шрамам и рубцам жизни и времени, отпечатавшихся на его сердце...
  Мартин закрыл глаза и долго стоял, пытаясь задержать это ощущение, осознание того, что это только начало счастья, а все лучшее еще ждет впереди. Он достал двадцатидолларовую бумажку для музыкантов, ошалевших от такой щедрости, и пошел к машине. Теперь он почувствовал, что может ехать домой, к Наташе.
  Вот и знакомая улица. Ее он тоже встречает с радостью. Разбитый асфальт окраины города, выбоина, по-прежнему засыпанная песком, где он в детстве упал с велосипеда и плакал, а Павел говорил, что настоящие мужчины не плачут, это дурацкие сантименты. А вот и старая береза над домом, все такая же старая. Привилегия деревьев - они могут жить дольше, чем люди, жить, пока в них не ударит молния или пила человека. Но старая береза все еще жива, она дождалась его. И дом тоже дождался его - старый кирпичный дом на две семьи, потом те люди съехали, и весь дом отдали его родителям, а после их внезапной смерти в аварии дом стал принадлежать им, детям: уже взрослому Павлу и ему, Мартину, которому было тогда только тринадцать лет, и он никак не мог привыкнуть, что мамы и отца больше нет, что этот металлический, составляющий чужую машину лом убил их, оставив только память: маму, играющую в гостиной на рояле, и папу, курившего сигарету и улыбавшегося им, детям, всегда какой-то смущенной улыбкой. Когда Мартин подрос, Павел рассказал, что отца выгнали из армии, потому что он выступил против чего-то, против чего не должен был выступать. Из-за этого у Павла едва не образовались проблемы с поступлением в военную школу, а мама должна была работать на них всех: преподавать в музыкальной школе и давать частные уроки.
  Да, Мартин помнил, что к ним постоянно ходили дети - девочки его возраста в выглаженных платьицах, которые пахли утюгом, и мальчики, тоже его возраста, несколько неуклюжие - всегда что-то задевали или разбивали в прихожей, и мама говорила, что им лучше играть в футбол ногами, чем руками на пианино.
  Нет, мама была очень доброй, но Мартин теперь понимал, что мастеру трудно стать подмастерьем, как бы он ни был добр. Мама очень хорошо играла, она научила его любить и чувствовать музыку. Мартин замирал, когда она играла вальсы, а Павел говорил, что это сентиментально, лучше слушать марши, ведь он хотел быть военным и презирал музыку. Когда Павел заканчивал военную школу, и произошла эта трагедия. Может быть, тогда, когда Павлу пришлось остаться в Городе, чтобы воспитывать Мартина и крохотную Янку вместо того, чтобы воевать, как он мечтал, может быть тогда и возникло это странное отношение. Особенно оно обострилось, когда Павел увидел, что он, Мартин, совсем другой человек. Но Павел редко задумывался над двойственными вещами, он считал, что есть хорошо и плохо, а другого не дано. Может быть, от того, что он был военным. Мартин не знал, но точно понимал одно: он будто по иронии судьбы был противоположен всем понятиям правильности, которым руководствовался Павел. Он играл там, где не положено, он мог убежать с друзьями из школы в рощу и веселиться, мог сломать велосипед, пытаясь приладить мотор, чтобы ехать быстрее, мог нарисовать в тетради карикатуру вместо решения задачи... Павел ставил его в угол, лишал свободного времени, называл дрянным мальчишкой, из-за которого он гробит свои лучшие годы...
  Вершиной всего стало поступление Мартина на факультет искусствоведения, Павел высказал откровенное презрение.
  А потом Мартин ушел из университета, не желая изучать сухие выкладки, зубрить наизусть страницы учебников. И это тоже не понравилось Павлу, как и новая работа Мартина в газете.
  Но все же был один случай, когда Павел почувствовал себя не таким правильным. Мартин занялся статьей о их военном ведомстве. Но первым, кому он ее принес, был не главный редактор, а Павел. Павел долго читал, долго молчал, поскольку в статье были откровенно неприглядные вещи. И Мартин сказал: я не стану это печатать. Он поступил не так, как правильно, должно - не разоблачил, то есть по Павловым понятиям поступил неправильно, плохо, хотя спас Павла, но и впервые показал ему, что не все поддается безапелляционной оценке.
  Мартин мог получить хорошие деньги за эту статью, но он отказался ее сделать, уволился из газеты, перешел на частное радио, где очень мало платили. И он начал также относиться к своей работе: репортаж о работе городских фонтанов сделал у мойки возле дома, используя фоном шум воды из старого насоса, а репортаж с городского парада - еще проще: включив городскую телепрограмму. На слова Павла, что так делать нельзя, он резонно ответил, что так оплачивать труд нельзя.
  Они всегда ссорились, но потом Мартину это надоело, потому что вместо аргументов у Павла были только "нельзя", "неправильно", "плохо" и т.д. Это тоже самое, что спорить с роботом, которому задана одна программа.
  Интересно, почему Наташа вышла за него замуж? Он красив, умен, и правы те, кто говорит, что человек познается не сразу - в своей определяющей сути. К Наташе потянулась и Янка, была ей, словно дочь.
  Мартин тоже любил Янку.
  Интересно, какая она сейчас, его маленькая сестра? Хотя уже не маленькая, ей должно быть лет семнадцать, наверное, это уже красивая, высокая и стройная девушка, а не та маленькая девятилетняя девчушка-постреленок, улыбающаяся Мартину с забора, куда взобралась, вырвавшись из-под опеки взрослых. Она лазала по заборам, как мальчишка, и командовала ребятами с соседнего двора, старше ее. Что же теперь?
  Не без волнения Мартин открыл покосившиеся ворота и направился к дому, приглядываясь, нет ли кого во дворе. Но никто не вышел навстречу, хотя из кухни - он помнил - хорошо видно, если кто идет к дому. Неужели нет никого? Хотя Наташа может быть на работе, Янка в школе. Об этом он не подумал. Придется ждать. Правда, у него сохранился ключ, но входить в дом без них было как-то нерадостно.
  Мартин подошел к двери и постучал. Долго не было ответа. Наконец, к облегчению Мартина, дверь отворили. На пороге стояла девушка лет семнадцати, в джинсах, старом свитере и кроссовках на босую ногу, видимо, обутых наспех, потому что она, разглядывая Мартина, поправляла один из них.
  -Вы к кому? - спросила она.
  -Привет!.. - он улыбнулся ей, решив пока не раскрывать тайну, хотя его огорчило, что она не узнала. - Мама дома? (Янка в детстве звала Наташу мамой).
  Девушка как-то неприязненно повела плечами, но ответила:
  -Дома. Проходите в кухню.
  Мартин направился за ней.
  Какая-то полная женщина, стоя спиной к двери, что-то готовила на плите. Из-за пара ее трудно было рассмотреть, и Мартин позвал:
  -Наташа!
  Женщина не откликнулась, тогда Мартин подошел поближе. Боже, как она изменилась - совсем не узнать: полная, в старом халате, плохо окрашенные волосы сбиты шпильками на голове.
  -Наташа... - как-то растерянно произнес он, но женщина по-прежнему не обращала на него внимания. И вдруг кто-то тронул его за руку. Он благодарно улыбнулся:
  -Янка...
  Она пристально посмотрела на него серьезными, недетскими глазами, и на переносице у нее образовались морщинки.
  -Мартин... - ошеломленно произнесла она.
  -Мартин!.. - и вдруг бросилась ему на грудь, и он почувствовал, что его рубашка стала мокрой от ее слез.
  -Мартин!.. - бесконечно повторяла она в своих радостно-горестных рыданиях, и женщина у плиты обернулась, удивленно глядя на них.
  -Кто это? - спросила она хриплым голосом. - Ты его знаешь?
  Янка подняла залитое слезами лицо и сказала, обращаясь только к Мартину:
  -Это не мама, то есть не Наташа. Это Нина Михайловна, вторая жена Павла. Он заставлял меня называть ее мамой. Особенно при своих друзьях, и я вначале подумала, что ты - один из его друзей.
  -А как же Наташа? - опешил Мартин. - Что с ней случилось? Почему ее нет здесь? Она умерла?
  У него вдруг сжалось сердце от мысли, что и здесь он опоздал.
  -Нет, она не умерла. Она исчезла. Ты уехал. А она исчезла через месяц. Поехала тебя искать.
  -Но... Она ведь не могла знать, где я... Куда она поехала?
  -В Прагу. Твой друг Андрей сказал, что ты уехал в Прагу, даже адрес дал, куда ты пойдешь там. Только ей сказал, больше никому. Она очень просила, Андрей испугался, что она опять бросится под машину.
  -Причем здесь машина? Что ты говоришь, Янка?!
  -Она бросилась под машину, когда узнала, что ты уехал, но водитель вовремя затормозил, она упала и изуродовала себе лицо, что не узнать. Левая часть лица совсем страшная... Вообще, она после больницы так изменилась, сама не своя, даже голос... Врачи сказали: так бывает, хорошо, что осталась жива. Так она не нашла тебя?..
  Ужасная догадка пронзила мозг Мартина. Левая часть лица... Фигура Наташи... Картины... Мария, так похожая на Наташу... Нет, это невероятно, и все же...
  -Так она не нашла тебя? - донесся, словно из тумана, вопрос Янки.
  Что он мог ей ответить, плачущему у него на груди ребенку? Ответить, когда сам еще ничего не понимал толком... К тому же, на них во все глаза смотрела эта женщина.
  -Пойдем, - попросил Мартин. - Отведи меня в ее комнату.
  Он вошел в комнату Наташи, словно в квартиру Марии после ее смерти. Все сохранилось нетронутым и болезненно родным. Время, словно издеваясь над нами, сохраняет вещи, но не людей... Что ж, это он давно понял, но все равно страшно и нелепо опоздать, не успеть, прийти к человеку, очень дорогому тебе человеку, и узнать, что его больше нет. И знать это одному.
  -Я оставлю тебя, - сказала Янка. - В столе - письмо, - предупредила она и тихо ушла, закрыв дверь, словно закрывая его в мире прошлого.
  Мартин прошелся по комнате, подошел к окну, где стоял Наташин стол. Она любила смотреть на небо и сад, поэтому поставила стол к окну.
  Вот и вернулся. Как в сказке - к разбитому корыту, разрушенному -не внешне, но внутренне - дому.
  Молча начал ходить по комнате, пытаясь успокоится, но ничего не получалось: его преследовало ощущение, будто он ходит по кладбищу.
  Мартин открыл дверь наружу, чтобы как-то разрядить атмосферу. Выглянув в коридор, заметил Янку. Она потерянно стояла, прислонившись к двери кухни. Увидев его, она подошла.
  -Пройдемся? - спросил Мартин.
  -Да, давай поговорим. Мне уже давно не приходилось говорить с тем, кто мне дорог.
  -У тебя нет друзей? - удивился Мартин.
  Она усмехнулась.
  Есть одноклассники, но они меня не понимают, считают заумной. Правда, есть один человек и, кажется, он меня любил. Его зовут Олег.
  -А почему любил? Он что, больше тебя не любит?
  -Не знаю, - она нахмурилась. - Мы поссорились.
  -Почему?
  -Просто поссорились. Он сказал мне не вмешиваться в его дела.
  -А что у него за дела?
  -Глупости. Он играет в казино. Он разработал свою систему игры, он очень умный. Я сказала, что это несерьезно, лучше, если он займется физикой, у него способности, так говорят в университете. Но он не послушал меня и все забросил. Так мы поссорились, - она вздохнула.
  -Но ты ведь любишь его?
  -Да.
  -Тогда иди к нему, скорее.
  -Пока не убежал, как ты? Прости... Я злая, плохая, несдержанная...
  -Кто это тебе сказал?
  -Павел.
  Мартин промолчал, не зная, как объяснить ей все это.
  -Послушай, будет лучше, если я отвезу тебя к Олегу. Ты знаешь, где он может быть?
  -В казино. Пытается выиграть миллион, - ответила Янка, и в словах ее прозвучала горечь и обида.
  -Миллион... Я видел таких, которые рождаются с мыслью выиграть миллион. Потом только понимают, что миллион денег не всегда решает не то что миллион, но даже единственную проблему.
  -Кажется, он-то об этом не догадывается. Он хочет доказать всем, что чего-то стоит.
  -Кому - всем?
  -Миру - кому еще. Он станет знаменит и богат.
  -Мир и без него тошнит от богатства и знаменитостей. Ему не пришло в голову идеи пооригинальней? Например, хотя бы доказать свою любовь к тебе?
  -Это придет ему в голову лет через десять.
  --Ты все еще на меня злишься? - спросил Мартин.
  -Нет, - она отвела глаза. - Поехали к нему.
  Они вышли из дома и направились к машине Мартина
  -Куда ехать?
  -У нас в городе, слава богу, одно казино, - усмехнулась Янка, - на площади, в переулке за театром.
  Она замолчала, но он почувствовал: она что-то недоговаривает. Может, в этом "что-то" - обида и прощение, боль и радость одновременно. Он не знал, поэтому сказал осторожно:
  -Ты меня прости. Я принес тебе и Наташе столько горя.
  Она ничего не ответила, долго молчала, потом все же спросила:
  -Но ты ведь любишь ее?
  -Да, - просто ответил он.
  -Тогда тебе обязательно нужно найти ее, ты это понимаешь? - совсем серьезно сказала она, совсем как он, когда говорил про Олега.
  Мартин кивнул, проглатывая комок слез. Янка опять тревожно посмотрела на него.
  -Ты что-то знаешь, но не говоришь мне. Ты не остался в ее комнате. Ты и раньше всегда старался оттягивать этот момент - момент боли.
  -Я слабый?
  -Я этого не говорила. Просто ты очень чувствительный. Но если ты ничего не можешь сказать о Наташе, если ты так решил, пусть будет по-твоему, - она помолчала, а потом спросила, наверное, чтобы он не обиделся: - А в Праге ты чем занимался?
  -Собирал деньги. Я теперь богат, Янка.
  Она с интересом посмотрела на него.
  -Это неплохо. Как это тебе удалось? Ты выиграл в казино?
  -Нет. В рулетку жизни.
  Она нахмурилась.
  -Думаешь, я ничего не понимаю...
  Мартин покачал головой.
  -Я не хочу тебя обидеть, Янка. Может, я плохой человек, и ты будешь презирать меня, если я все тебе расскажу.
  -Нет.
  -Почему? - удивился Мартин.
  -Просто я знала одного правильного человека, Павла. Знаешь, он умер с самым несчастливым выражением лица, которое я когда-либо видела.
  Мартин подумал: странно, почему они все так не любили Павла? Ведь он такой правильный. Или они - такие плохие?
  Янка словно угадала его немой вопрос.
  -Люди так долго живут, что все уже перепуталось, и никто не может ответить точно, что хорошо, что плохо... - она вздохнула и дальше всю дорогу молчала.
  Мартин припарковал машину у казино и вместе с Янкой вошел в зал. Игроков было мало, они собрались за одним столиком. Мартин, обняв оробевшую Янку, прошел туда. Минуту они наблюдали молча.
  Среди всех игроков выделялся высокий веснушчатый парень, рассыпавший налево и направо шуточки. Судя по его настроению, ему везло.
  -Это он? - спросил Мартин.
  Янка кивнула.
  -Ты права, он действительно занимается не своим делом.
  -Ему сегодня везет, судя по его настроению...
  Мартин усмехнулся. Он успел заметить двух крепких парней в черных кожаных куртках у стойки.
  -Ты не веришь в него? - недовольно спросила Янка.
  -Не в этом дело.
  -А что случилось? - спросила она. - Вообще, ты что-то понимаешь в этом?
  -Вообще, да. Поэтому подойди к нему и попроси прекратить игру, пока не поздно.
  -Не поздно - что?
  -Не спрашивай меня ни о чем. Иди, - и он мягко подтолкнул ее по направлению к столику.
  Янка подошла к Олегу, попыталась с ним заговорить, но он засмеялся, а она нервно пожала плечами и отошла.
  -Ничего не получается, - сказала она Мартину.
  -Но ты ведь сказала, что любишь его?
  -Теперь - нет. Через пять минут буду сомневаться, а потом...
  -А потом снова скажешь, что ты его любишь.
  -Да... - она едва не расплакалась.
  -Пошли, - скомандовал Мартин.
  -Куда?
  -Увидишь.
  Она покорно ушла с ним. Они устроились в машине, в переулке, который вел к метро: довольно "глухое" в этот час место.
  -Чего мы здесь ждем?
  -Олега, - спокойно ответил Мартин.
  -Все равно не понимаю... - она напряженно взглянула на Мартина. - Что-то должно случиться?
  -Да. Но все закончится хорошо, поверь мне.
  -Знаешь, мне отчего-то хочется тебе верить и даже подчиняться. Ты стал надежным, сильным. Это новое чувство, я ведь помню тебя другим - безусое, мальчишеское лицо, - и мне становится смешно и грустно.
  -Отчего?
  -От того, что так бежит время, и я когда-то буду другой. Интересно, а ты меня сразу узнал? Восемь лет прошло...
  Мартин ощутил в ее словах легкую, все еще не ушедшую горечь обиды. На него. Он знал, что она не скоро исчезнет в их отношениях: ведь он бросил ее, уехал.
  -Знаешь, Янка, я все время думал о тебе. О тебе и Наташе. Только вы двое были в моих мыслях. Мне не всегда было хорошо, и тогда я вспоминал вас, а однажды хотел написать письмо, но тогда бы все рухнуло, и я не мог это сделать... Единственное, что я мог, - думать о тебе и Наташе...
  Она ничего не ответила. Мартин повернулся и увидел, что она плачет.
  -Тебе было очень тяжело без меня?
  Она совсем по-детски всхлипнула и ответила:
  -Ты всегда понимал меня, поддерживал. Это было так страшно, когда ты исчез, и мне казалось, что ты умер, и Наташа тоже умерла. Это ужасно, когда рядом с тобой были дорогие тебе люди. а потом они исчезли, словно приснились тебе. Ты протягиваешь руки, а вокруг - пустота, нет никого.
  Мартин опустил голову.
  -Да, я знаю: я виноват перед тобой и Наташей. Перед многими я тоже виноват...
  Она перебила его.
  -Не нужно извинений. Ты все же вернулся - это лучшее, что ты мог сделать для меня, чем пустые извинения. Бессмысленно осуждать тех, которых ты любишь несмотря ни на что...
  Мартин внимательно посмотрел на нее, ее заплаканное лицо и серьезные, немного покрасневшие от слез глаза - контраст детства и взросления, и сказал:
  -Ты выросла очень умной девочкой, Янка. Даже без меня. И я сделаю все, чтобы ты была счастлива и больше не страдала.
  Он обнял ее, ощущая нервную дрожь ее плеч, затихающую в его руках. Так они и сидели, обнявшись, как брат и сестра, пока в начале одиннадцатого Мартин не увидел в огнях казино знакомую фигуру. Янка тоже заметила.
  -Олег! - прошептала она.
  Мартин быстро выбрался из машины и спрятался за угол дома. Оттуда он видел улицу и двух парней, которые тогда сидели в баре, а теперь вышли вслед за Олегом из казино. Мартин увидел, как они, воспользовавшись тупичком, который нужно было перейти, чтобы попасть к метро, подошли к Олегу, начали размахивать руками и что-то требовать.
  Мартин быстро перебежал дворик и сзади обрушился на одного из них, оглушив кастетом. Потом настал черед другого, который от удара тоже свалился в весеннюю грязь.
  ...Мог ли подумать он, Мартин, что и здесь, в родном городе, ему придется заниматься старым, привычным за восемь лет ремеслом?..
  Отдышавшись, Мартин подошел к Олегу.
  Парень был сильно напуган.
  -Кто вы? Что вам нужно? - спросил он, видимо, принимая Мартина за еще одного гангстера.
  -А что нужно было им? - с иронией поинтересовался Мартин. - Твой выигрыш, не так ли?
  -Да... - парень опешил. - А вы откуда знаете?
  -Я много чего знаю. Пошли в машину, нас ждет Янка. Я - ее брат.
  -Но... она никогда не говорила, что у нее есть брат.
  -А ты хочешь все знать, я погляжу. Идем, не бойся.
  Олег вздохнул и пошел за ним. Янка бежала навстречу. Увидев ее, Олег виновато опустил голову.
  -Эх ты! - только и сказала она, но голос ее прозвучал скорее радостно, чем обвиняюще.
  -Я выиграл 3 тысячи... - попытался оправдаться Олег.
  -Если бы не Мартин ты наслаждался бы этими деньгами в снах на больничной койке. И это в лучшем случае.
  -Прости. Спасибо, Мартин, - Олег подал ему руку. - А я и не знал, что у тебя есть брат.
  -Он вернулся, и я очень рада этому. Собственно, этому сегодня должен радоваться и ты.
  Мартин улыбнулся.
  -Скажи спасибо Янке и больше никогда не пытайся уходить из второразрядного казино с такими деньгами. А вообще-то, - подумав, сказал Мартин - услуга за услугу: взамен моих усилий по спасению твоей жизни и денег пообещай мне и Янке, что больше не будешь играть в казино. Ну, давай, скажи это!..
  Мартин видел, как ему трудно.
  -Поклянись, и я буду спокоен за тебя и Янку.
  - Но я не хочу, чтобы она жила в бедности, я хочу, чтобы она ни в чем не нуждалась.
  -Молодец, это правильно, - одобрил Мартин. - Но с сегодняшнего дня Янка не будет нуждаться ни в чем. Ей пришло наследство из-за границы.
  Янка удивленно вскинула брови, но Мартин опередил ее недоуменный вопрос, хитро подмигнув ей.
  -Ну что, ты сдержишь обещание?
  -Да, -замявшись, пробормотал Олег, растерявшийся от такого поворота событий.
  -Это хорошо, я запомню твои слова. И Янка тоже. Не забывай об этом. А сейчас поедем к нам, пить чай, - и Мартин направился к машине.
  -Но Нина Михайловна... Она не любит поздних гостей... - растерянно произнесла Янка.
  Мартин нахмурился.
  -Я все улажу. Она будет рада нам.
  И они поехали домой. Все вместе, словно новая семья, созданная из ниоткуда за один день.
  В доме, когда они приехали, было темно. Янка достала ключ и открыла дверь. Они осторожно прошли на кухню. Но пройти незамеченными им все же не удалось.
  -Кто здесь? - послышался раздраженный женский голос.
  -Милиция, - пошутил Мартин, но этой женщине, видимо, юмор был недоступен, и она подозрительно спросила:
  -Янка что-то натворила?
  -Нет, все хорошо, я пошутил, - успокоил ее Мартин, зажигая свет.
  Взглядом он указал Янке и Олегу на дверь кухни, чтобы они подождали его там, а сам остался в коридоре, загородив своим телом дорогу назад этой женщине.
  -Янка разве не предупредила вас, что я не люблю поздних гостей? Павел всегда говорил, что это невежливо и неприлично. А когда Павел умер, все в этом доме развалилось, - она словно выдавливала из себя плачущие нотки, и это было противно слушать.
  -А вы любите этот дом? - спросил Мартин, выслушав все это.
  Женщина удивленно посмотрела на него и даже забыла, что собиралась заплакать. Мартин понял, что попал в точку.
  -Вы ненавидите этот дом, вот что я вам скажу. Это очевидно. Хотите, завтра у вас будет большая и обустроенная квартира в центре города, и вы покинете этот дом?
  -Вы что, пытаетесь выгнать меня? - лицо ее пошло красными пятнами.
  -Бросьте эти дурацкие словесные уловки. Я делаю вам абсолютно серьезное предложение. Вы согласны?
  -Почему вы хотите, чтобы я переселилась?
  -Потому что я здесь родился и рос, - ответил Мартин. - Здесь родилась и выросла Янка. Здесь жило наше счастье и наша боль. Здесь наша память о прошлом и наше будущее. А вам, вам не страшно питаться чужой энергией всего этого? Вам не снятся кошмары, что призраки изгоняют вас?
  Казалось, женщина сейчас хлопнется в обморок. Мартин не ожидал такого эффекта.
  -Как вы узнали? - ошеломленно спросила она.
  -Вы о чем? - не понял Мартин.
  -О снах. О призраках.
  Он не ответил ей, просто очень выразительно посмотрел на нее долгим, уничтожающим взглядом. Он больше не мог выносить ее. Казалось, еще одно слово, и он не сдержится, вышвырнет эту глупую женщину вон. Она, словно прочитав его мысли, проговорила поспешно:
  -Хорошо, я согласна. А сегодня я, пожалуй, переночую у сестры. Я боюсь призраков, - и она засобиралась уходить, а через десять минут ее уже не было.
  Мартин вздохнул с облегчением.
  Когда он вошел на кухню, Янка смотрела на него во все глаза.
  -Как тебе это удалось?
  Мартин махнул рукой.
  -Что-то можно сделать, когда есть деньги. Жаль, что не все... - и, посмотрев на Янку, сказал: - С завтрашнего дня этот дом - наш. А теперь пейте чай и располагайтесь. Олег может спать в моем кабинете. Ты ведь не боишься призраков?
  -Пока нет, к тому же, призраки не отбирают деньги.
  -Люблю веселых людей, - усмехнулся Мартин. - Спокойной ночи.
  Покинув Олега и Янку, Мартин направился в Наташину комнату.
  Включив свет, подошел к столу и, не выдержав, вдруг упал на колени, прислонился головой к твердому, не знающему сомнений дереву, и почувствовал, как по щеке обжигающим ядом поползла слеза. Впервые за восемь лет он заплакал.
  *
  Мартин проснулся поздно. В лицо светило солнце, и он зажмурил глаза, медленно соображая, где он. А потом вспомнил все, и как-то болезненно-беззащитно сжалось сердце. Но он усилием воли поднялся и подошел к окну.
  Солнце украсило все небо, растворяя его в свете, подчеркивая свежий блеск лазури, будто кто-то начисто вымыл голубое окно. Неудивительно, что снега в этой стороне сада уже не было, и земля после долгой зимы казалась странно оголенной, неприкрытой, но это не делало ее неприглядной и некрасивой, как нельзя назвать некрасивыми обнаженные мадонны Рафаэля. Скорее, все вокруг поражало особым чувством новизны: и первые, открывшиеся от снега аллеи в саду, и стая веселых воробьев, облепившая старый, но сейчас внезапно помолодевший в солнце куст поречек; и деревья, в оголенных ветвях которых, казалось, трепетало небо всей своей живой, голубой массой.
  Именно в такие дни можно проснуться счастливым и никогда не узнать о причине своего счастья.
  И он, Мартин, мог стать таким совершенно навсегда, если бы сейчас в эту комнату вошла Наташа.
  И, глядя на это солнце, на эту празднующую победу весну, он внезапно подумал: а не приснился ли ему этот вчерашний вечер, не было ли это просто еще одним кошмарным сном его жизни. Ведь не так, совсем не так он представлял себе эту встречу накануне большой весны.
  ...Закрыть глаза и представить...
   Вот шаги в коридоре, стук туфель, которые она снимает в прихожей, тонкое мгновение ожидания, вот она войдет, вот уже скоро... Плохо лишь то, что ожидание перерастает в тяжелую тоску, в отчаянное проявление голоса сознания - нет, она не придет никогда... А может, это неправда, нет, это не может быть правдой...
  ...Снова закрыть глаза и представить...
  Представить эту ускользающую картину: шаги в коридоре, стук туфель, снимаемых с ноги, - и снова тонкое, рвущееся на глазах мгновение ожидания...
  Вот только солнце светило так бесстыдно ярко, что невозможно надолго уйти в воспоминания, когда эти необычно жизненные лучи, этот рентген жизни ясно показывает тебе то, что есть: часть пыльного окна под ярким светом, постаревший сад, дом и Янку, которые, наверное, уже устали его ждать.
  ...Но ведь никогда ничего не бывает потерянным до конца...
  Нет, в это нельзя верить!..
  Нет, это слишком жестоко!..
  Нет!..
  Он подбежал к столу, дернул ручку ящика и внутри него все словно оборвалось... Оно лежало там, Наташино письмо. Оно было на том же месте, значит, все это не приснилось ему... И эти ее слова: мы будем с друг другом навсегда, как пальцы двух рук, сплетенные вместе...
  Мартин вдруг почувствовал себя странно разбитым, будто эта комната, этот стол, эта тетрадь начали давить на него. И, не выдержав, он вышел в коридор.
  В доме его поразила тишина, и Мартин подумал о Янке. Где она?
  Янку он нашел на кухне. Здесь уже не пахло отвратительными котлетами и этой женщиной. В кухне было чисто убрано. Из форточки плыл свежий весенний воздух, тихо играло радио. Янка сидела за пустым столом. Она выглядела уставшей. Увидев его, она встрепенулась и с легким волнением - или это показалось ему - взглянула на него, охватывая его всего взглядом.
  -Что с тобой? Почему ты так сидишь? Где Олег? - спросил Мартин.
  -Олег в университете.
  -Это хорошо.
  Она выключила радио и посмотрела на него.
  Мартин подошел и сел за стол напротив.
  Ее глаза были теперь почти рядом, и она не сводила с него, Мартина, напряженного, ожидающего взгляда, но он молчал, и она, не выдержав, спросила:
  -Ты ничего не хочешь мне сказать?
  -О чем ты?
   -О письме. О Наташе.
  Мартин, конечно, понимал, что она задаст этот вопрос, но что он мог ей ответить, мог ли он рассказать о себе так, чтобы не разбить еще одно сердце, и он произнес, вздохнув:
  -Забудь об этом.
  Но Янка молча продолжала смотреть на него, будто не услышав этих слов, ожидая, что он еще что-то скажет. В этом их молчании слышно было, как тикают часы...
  Болезненная улыбка показалась вдруг на лице Янки, и она сказала:
  -Ты стал скрытным. Ты все же изменился, Мартин.
  -Знаешь, прежним я никогда не помог бы ни тебе, ни Олегу, ни дому. Прежним я был бы бесполезен.
  Она покачала головой.
  -Все это так. Но прежним ты был счастлив, - и, помолчав, добавила: - Впрочем, я все равно рада, что ты вернулся. Павел говорил, что ты никогда не вернешься, а я не хочу, чтобы его слова определяли жизнь.
  -Но ведь он хотел, чтобы жизнь была правильной...
  -Жизнь всегда была такой, какой есть. Интересно жить не тогда, когда твое будущее расписано, как по нотам, а тогда, когда ты еще сам можешь сделать что-то для себя и других.
  Чем-то ее слова напомнили Таню и все, что Мартин пережил там, вдали от дома. Это всколыхнуло его, и он, поддавшись внезапному порыву, спросил:
  -Скажи, а ты осудила бы меня, если б я сделал много плохого в жизни?
  Она удивленно взглянула на него.
  -Нет людей, которым удается жить без ошибок.
  -А Павел?
  -Павел совершил самую большую ошибку: он хотел, чтобы все жили так, как он считал правильным.
  Она поднялась из-за стола.
  -Я приготовлю тебе чай.
  Мартин сидел и смотрел, как она набирает воду, включает чайник, достает чашки и блюдца, бутерброды из холодильника, и почувствовал, как теплая, благодарная волна тихой радости наполняет его разуверившееся сердце. Восемь лет назад он уже попрощался со всем этим. Жаль, что жизнь не вернула ему и Наташу.
  ...Впрочем, жизнь никогда не одаривает сполна, всегда что-то забирая взамен... Ему следовало это понять раньше, и это всегда можно понять умом, но не сердцем.
  Ведь что тогда делать мечтам? Уйти на пенсию, умереть?..
  И что тогда делать с весной?..
  Что делать со старым садом, ждущим последнего свидания с тобой?..
  Наконец, что делать с верой в счастье?..
  Неслышно подошла Янка. Или он так задумался, что не заметил ее?
  -Скажи, тебе ведь было хорошо в Праге? И ты вернулся, чтобы забрать туда Наташу?
  -Нет. Я вернулся, чтобы жить здесь, вместе. Жить и никуда больше не уезжать.
  Он внезапно почувствовал горечь: Янка не поняла его до конца. Впрочем, никогда не стоит требовать от человека больше, чем он может. Все это придет - позже, раньше, но придет.
  ...Нина ведь говорила ему, что жизнь состоит также из терпения.
  Янка позавтракала и ушла на лекции: она занималась на подготовительном отделении университета, где учился Олег.
  Мартин проводил ее и вернулся на кухню. Машинально, лишь бы что-то делать, взял свою чашку с недопитым чаем: на дне плавали чаинки, словно маленькие жизни маленького мира, который мы не замечаем. И он, глядя на них, подумал: впервые за три года он пьет дешевый чай, но более счастлив, чем если бы пил дорогой, принесенный услужливым официантом...
  В окно светило солнце, утро выглядело спокойным и умиротворенным. Мартин решил пройтись.
  Лужи подсыхали, идти было легко. Мартин, бесцельно плутая, забрел на тихую улицу и вдруг вспомнил детство: тишину старой улицы, очень похожей на эту, первое солнце, уборщицу, сметающую последний мусор зимы - и тогда ему показалось, что вот-вот произойдет чудо. И он долго не хотел уходить, все ожидая его - чуда... И, наверное, будет ждать всегда. Такой уж он человек, и от этого все его проблемы, но от этого же - и все маленькие крупицы счастья его жизни. Да, праздник так и остался лишь ожиданием праздника...
  Мартин вышел к парку. Здесь солнце еще не совсем растопило снег, на аллеях темными зеркалами блестели лужи, а в них отражались деревья, будто на только что проявленной фотопленке.
  В Праге, наверное, тоже весна, такие же лужи и солнце...
  Странно, почему здесь он вдруг вспомнил о Праге... Может, оттого, что стояла тишина, в парке - как в соборе, и хотелось что-то сказать или рассказать, наконец-то начать исповедь о себе... Только вот некому: Янка, конечно, понимает, что большие деньги не приносят на красивом блюдце, но зря она думает, что сможет выдержать всю правду, которую он скрывает от нее. Нет, она просто не понимает, какие это разные вещи - предполагать и знать, принять в свою душу чужую вину, чужие ошибки, не изменив мнения о человеке. Нет, она так молода...
  Мартин повернул от парка обратно к дому: прошел возле магазина, улицей вдоль реки. Когда-то он мысленно представлял, как по этим улицам и улочкам бродит Наташа. Он думал, что она ходит этими улицами, а она была в Праге, следовала за ним по необдуманно оставленным им адресам... Чего она боялась? Что он ужаснется, как она изменилась? Боялась помешать его жизни, а это, он четко понимал, и есть высшая любовь. Та настоящая любовь, которая способна пожертвовать всем.
  ...Как же теперь жить без нее: ее улыбки, доброй и светлой, ее слов, сказанных и несказанных ему?..
  Об этом Мартин думал со щемящей тоской, бесцельно бродя по улицам до самого вечера.
  Когда он вернулся, в доме горел свет. Мартин прошел в гостиную. Олег и Янка были дома: Олег что-то увлеченно чертил, Янка читала книгу. Увидев его, она заботливо пододвинула к нему удобную качалку.
  -Устал?
  -Нет. Много ходил. Весна... - ответил Мартин.
  Олег оторвался от конспекта.
  -Вот и я говорю Янке: пройдись по свежему воздуху.
  -А сам? - возмутилась Янка.
  -У меня конференция, ты же знаешь.
  -Когда? - спросил Мартин.
  -Послезавтра.
  -Можно, я приду?
  -Конечно. Я буду рад, - ответил Олег. - А вы что, физик?
  -Нет, но кое в чем разбираюсь, например, в оптике. Я фотограф.
  -Так это же здорово! - Олег посмотрел на него с интересом. - Я как раз занимаюсь оптикой.
  -Изобретаешь?
  -Усовершенствую.
  Мартин кивнул и, чтобы не мешать, решил пойти в старый сад..
  Ночь окутала деревья, словно в темную и теплую весеннюю шаль. Мартин закурил.
  -Что-то не так?
  Янка тронула его за рукав. Голос ее звучал обеспокоено.
  -Нет, все хорошо. Просто давно забыл, что значит жить вместе. Привыкаю, - он улыбнулся.
  -Олег сделал мне предложение. В июне мне будет восемнадцать, мы сможем пожениться. Что ты думаешь об этом?
  -А я здесь ни причем. Ты должна решать сама.
  Янка внимательно посмотрела на него, помолчала, потом вдруг сказала:
  -Спасибо.
  Мартин покачал головой.
  - Это наш старый дом скажет вам "спасибо". Вы единственные, кто продолжит его жизнь и память обо всех, кому он был дорог, но кого больше нет в этой жизни...А теперь иди в дом, холодает, а ты в одном халате.
  *
  В мае начинают цвести цветы.
  В июне цветут вовсю.
  Упоительно пахнет живыми цветами в июле.
  А вот в августе они начинают отцветать.
  Что уже говорить про сентябрь?..
  В сентябре нам только остается вспоминать, что
  ... в мае начинают цвести цветы;
  в июне цветут вовсю
  и так упоительно пахнет живыми цветами в июле...
  Зачем же она приходит, осень?.. Может, она не знает, что она, именно она - его прошлое вместе с датой рождения.
  Слишком долго мы разбираемся с жизнью: куда идти и что делать. И отцветают наши цветы на полянах сердца. Так он думал, возвращаясь в Прагу. Плохо он сделал или хорошо? Просто он понял: там у него осталось то, чем он дорожил больше всего, и это принадлежит только ему и смерти...
  Видно, там, в далекой Праге, началась и закончится жизнь плохого человека.
  Единственное утешение, о котором он подумал, глядя на сухие осенние ромашки у дороги: у некоторых нет и этого - доброй, светлой памяти.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"