Промозглым ноябрьским вечером Саломея Лейман прибыла в замок Вардач, что недалеко от Праги. Замок был недавно приобретен ее отцом, богатейшим в Богемии еврейским промышленником. Построенный двести лет назад каким-то зажиточным евреем, и соответственно, уже освященный благословенным духом Иерусалима, он казался отцу отличным местом для родовой усадьбы. Присутствие благословенного духа перевешивало все мелкие, по мнению старого Леймана, недостатки Вардача, - например, неудачное расположение. Скорее всего, главным достоинством замка была его низкая цена.
По дороге к замку Саломея отметила удивительную унылость пейзажа: угловатые, будто обгрызенные холмы, сиротливые поля, покрытые скелетами хмелевых жердей, гнездовья злобно каркающих ворон на одиноких деревьях. Сам замок громоздился в мглистой низине, зажатый с одной стороны избушками прилегающей деревеньки, а с другой - темной стеной леса.
Подъезжая к воротам замка, через прикрытое бархатными занавесками окно Саломея увидела по-старчески согнувшуюся оборванную фигуру. Тощая рука исступленно потрясала в воздухе ветхой клюкой и, казалось, указывала ею прямо на девушку. Грохот лошадиных копыт заглушал все звуки, но по безумному блеску глаз и скривленному в крике рту было ясно, что оборванец изрыгал проклятья.
Когда карета отъехала на безопасное расстояние, испуганная Саломея робко выглянула из окна, чтобы разглядеть сумасшедшего получше, но слуга уже закрывал тяжелые ворота усадьбы. Сквозь их массивный узор она еще раз увидела искаженное яростью лицо и нервно взметнувшийся в воздухе посох.
Саломею взволновало это неожиданное происшествие, и она попросила кучера остановиться. Было уже темно, но ей хотелось пройтись, развеяться, и заодно размять затекшие от трехчасовой дороги ноги. Она легко спрыгнула с подножки, закуталась в соболью накидку и медленно пошла по извилистой дорожке в сторону замка.
Позади была ссора с отцом и проваленная выставка картин в галерее пана Бенета, впереди - туманное будущее, олицетворенное мрачно нависшим силуэтом замка Вардач. Это был небольшой готический замок пятнадцатого века, сложенный из отесанных валунов. В сумерках он казался угрюмым серым чудовищем: остроконечные башенки походили на острые кровожадные когти, понатыканные вокруг облезлые деревья - на клоки свалявшейся шерсти, высокие подслеповатые окна - на миллионы настороженных глаз. Неудивительно, что замок пользовался дурной славой. Поговаривали, что его хозяин-еврей был чернокнижник и устраивал здесь сатанинские жертвоприношения, а после смерти колдуна в замке жили звери, принимавшие облик людей.
Здесь Саломее предстоит провести несколько последующих месяцев, а может быть и лет. Это зависит от того, захочет ли она вообще вернуться в Прагу, к отцу, к рисованию. Холодный мокрый снег падал на ресницы и будто шептал - успокойся. Нет, даже если она вернется в город, то уж к рисованию никогда. Никогда она не забудет, резюме Бенета:
- Пани Лейман, Ваши картины мрачны и однообразны. Возможно, вы увлечены ранним Ван Гогом... но светская публика этого не поймет. В Праге ваш талант останется невостребованным, - со змеиной улыбкой и особым ударением на слове "талант".
Позже на приеме одна дама, дрожа от злорадства, шепнула, что инкогнито, который приобрел на выставке три картины, был агентом отца. Саломея засмеялась ей в лицо, но сердце было полно горьких слез отчаяния. Наверно, она совсем плохая художница, поэтому надо уехать прочь из города, успокоиться, забыться и постараться разобраться в себе.
Ход мыслей Саломеи был прерван низкими, утробными звуками, похожими на завывания ветра или шуршание крыльев летучих мышей. Звуки были до боли знакомы и доносились из небольшой постройки, ютившейся у восточной стены замка. Двускатная крыша и устремленный ввысь фасад не оставляли сомнений - это была точная копия пражской Старо-Новой синагоги, когда-то заботливо выбеленная, а теперь почерневшая и изъеденная временем.
Очарованная замыслом строителя, Саломея сделала несколько шагов в сторону молельни, но, будто предупреждая ее, завывание усилилось и перешло в визг. Голые ветки близ растущих деревьев заскрежетали, как лапы гигантских пауков, и угрожающе забили по крыше. Девушка в испуге отпрянула и инстинктивно поднесла ладони к ушам. Прежде чем развернуться и побежать к парадному входу замка, она заметила, что постройку со всех сторон обнимали высокие пожухлые репейники и дикий виноград - давно там никто не ходил.
Ворвавшись в замок, Саломея сразу же бросилась с расспросами к прислуге. Прислуги было всего два человека: камердинер, он же садовник, кучер и плотник, и его жена, кухарка и горничная. Из их слов Саломея поняла, что они были наняты совсем недавно новым хозяином, то есть ее отцом, приехали из других мест и жили в дальней комнате замка под центральной лестницей. До уборки в молельне у них пока не доходили руки, но никаких звуков оттуда не слышали, а сумасшедшего у ворот видели сегодня впервые.
Слушая певучую крестьянскую речь, Саломея рассматривала окружающую обстановку. На стенах главного зала перемежаемые гобеленами были развешаны прекрасные экземпляры оружия, головы оленей и кабанов, чучела разных птиц, названия которым Саломея не знала. Коллекцию обрамляло бесчисленное множество косульих рогов, чьи ощетинившиеся отростки выглядели еще более грозно, чем мечи и мушкеты. Незатейливые объяснения слуг обретали в этом интерьере зловещий оттенок и рождали в ее душе необъяснимую тревогу. Высокие стрельчатые своды главного зала создавали слишком просторное, слишком неуютное помещение, зашарканные ковры и просевшие от времени французские кресла смотрелись здесь жалкими, тени холодно горящих факелов бешено скакали по стенам, оживляя диким блеском глаза животных и птиц. Вот они, звери, принимавшие облик людей, думала Саломея, поднимаясь за служанкой к себе в спальню.
Комната Саломеи была одним из немногих помещений в замке, переделанных на современный лад: стены, обтянутые дорогим шелком салонно-легкомысленного розового цвета, барочная кровать с балдахином и украшенный вензелями туалетный столик. Акцентом в комнатном убранстве выделялось огромное арочное окно, обрамленное красивым гобеленом в форме подковы. Окно было испещрено мелкой квадратной расстекловкой, и многочисленные рамы мореного дерева кидали на потолок крестовидные кладбищенские тени. На боковых стенах Саломея заметила изящные крючки, еще недавно служившие держателями для картин. Картины отец заботливо убрал, дабы не тревожить измученную психику неудавшейся художницы, а про крючки забыли или поленились снять. Теперь, осиротевшие, они висели на стене немым укором, и еще больше удручали Саломею.
Отказавшись от ужина, Саломея села на пушистую перину и принялась перебирать аккуратно расставленные у изголовья кровати шляпные коробки. В одной из коробок что-то глухо перекатывалось. Девушка взвесила картонку в руках, помедлила, словно пытаясь отгадать, что внутри и, открыв, увидела то, чего больше всего боялась увидеть - кисти, пузырьки с краской и маленькую палитру. Наверное, горничная случайно сунула эту коробку в багаж, собирая вещи Саломеи. Сердце девушки горько сжалось - мгновенно все мысли нахлынули вновь, и ладони затрепетали в порыве развести краски, развернуть мольберт, схватить кисть и написать размашистыми мазками о том, что спрятано глубоко внутри. Но, вспомнив, как презрительно говорил с ней хозяин галереи, Саломея тихо заплакала и бросилась к окну, чтобы выкинуть ненавистные предметы.
Нащупав маленький бронзовый запор в виде дракончика, Саломея повернула его и дернула, но старые ссохшиеся рамы не поддались ее слабой руке. Девушка дернула еще раз и вскрикнула от боли - зазубрины рычажка впились в ее ладонь и оставили глубокий порез, на котором мгновенно выступила кровь. Какие-то злые силы словно запрещали ей избавиться от красок, и Саломея явно чувствовала странный, будто внушенный извне позыв нарисовать чуждый ей образ: грубая, словно вырубленная из тяжелого камня фигура, мерцающие холдоным огнем глаза. Подавленная видением девушка застонала, но с силой дернула запор вновь и вновь. Наконец, створка окна поддалась, и в комнату ворвался холодный зимний ветер. Саломея сделала несколько глубоких вдохов, чтобы избавиться от наваждения и вышвырнула коробку с таким отвращением, будто это была мерзкая болотная жаба. Но вместо того, чтобы закрыть окно, она долго еще стояла и смотрела на расплющенные о лестницу подъезда вещи, которые еще недавно были так дороги ей.
От раздумий Саломею отвлек тихий звук, доносившийся из старой синагоги - то самое убийственное завывание, которое она уже слышала сегодня, и слышала не впервые. Синагога хорошо просматривалась из ее комнаты, и девушка высунулась как можно дальше из окна, стараясь рассмотреть в темноте что-либо необычное. Домик, однако, не выдавал никакого движения, только унылый вой необъяснимым образом рождался внутри него.
Замерзнув, Саломея закрыла окно и легла в постель. Погасила свечи, - все, кроме одной, которая служила ей ночником, - и сосредоточилась на алом пятне, испортившем ее новое кисейное платье. Девушка пыталась вспомнить, откуда ей знаком этот ужасный звук, но каждый раз, когда она уже почти подбиралась к разгадке, воспоминание ускользало от нее, как осенняя паутинка на ветру. И лишь погрузившись в сон, усталый и тяжелый, она вспомнила.
Вот она идет по пустой и длинной галерее, стены которой холодны и голы. Только далеко впереди висит одна-единственная картина, и Саломее нужно пройти эту галерею до конца, чтобы посмотреть на холст. Ноги увязают в столетней пыли, сердце стучит от ужаса, и всю ее пронизывает эта нечеловеческая мелодия - вой, перемешанный со стоном. Она идет долго-долго, и, наконец, от усталости падает. Инстинктивно выкидывая вперед ослабевшие руки, она боится удариться о холодные плиты, но нет, она не падает в пыль галереи. Пол куда-то исчезает, и она проваливается все ниже и ниже в бездну, в преисподнюю, - и в последний момент бытия картина открывается ее взору.
От собственного предсмертного крика Саломея проснулась, и изображение на картине, как всегда, улетучилось из ее памяти. Все еще дрожа, он утерла кружевной оборкой одеяла пот с лица и всхлипнула. Да, этот кошмар она видела много раз, хотя на этот раз все гораздо хуже - страшная мелодия существует наяву. Но если источник кошмара в Вардаче, то это к лучшему, - здесь найдется и разгадка.
На следующий день Саломея отправилась в молельню, взяв с собой камердинера. Ожидая, пока слуга справится с зарослями репейника, она с опаской посматривала на постройку. При свете дня она не выглядела такой уж жуткой, единственное, что казалось странным - это полное отсутствие окон.
Раздался скрип - это слуга отворил покосившуюся дверь и жестом пригласил войти. Саломея осторожно переступила порог. Дневной свет выхватил из темноты обветшалую мебель, взгроможденные один на другой старые ящики и сундуки, в беспорядке сваленные сгнившие стулья, позеленевшие канделябры и прочую утварь, отслужившую свой век и за ненадобностью брошенную сюда как в темницу. Камердинер окликнул хозяйку и указал вверх, на маленькое узкое окно-амбразуру, расположенное почти под потолком, на восточной стене синагоги. Саломея узнала староеврейские солнечные часы - такие делали в синагогах, чтобы по направлению лучей определять время службы. Стекло в окне треснуло, и через тонкую щель, сформированную выпавшим осколком стекла, в помещение медленно опускались колючие снежинки. Вероятно, причиной жуткого воя был всего-навсего сквозняк, создаваемый потоком воздуха между разбитым окном и дверными щелями. То, что слуги ничего не слышали, можно было списать на невнимательность или отдаленность их комнаты.
Такое простое объяснение слегка обескуражило девушку, но тревога не уходила, и что-то вроде предчувствия не давало ей успокоиться. Саломея отправила слугу прочь, а сама осталась в молельне. Она присела на пыльный стул, закрыла глаза и стала ждать знака или озарения. Когда ей впервые приснился этот сон? Кажется, в те времена, когда она начинала готовиться к своей первой выставке. Тогда кошмары объяснялись боязнью провала, но сейчас эта версия не подходит - ведь уже все позади. Что-то произошло в этом месте много лет назад, и это касается ее: злой дух, захвативший ее сны и явь, прячется именно здесь.
Раздался скрип и из приоткрытой двери потянулся сквозняк. Постепенно, будто из небытия в ушах Саломеи возник низкий леденящий кровь вой, как будто миллион чернокнижников затянули свою дьявольскую песню, сначала тихо, а потом все громче и громче. Саломея открыла глаза и замерла, не в силах сдвинуться с места. Завывание сгущалось, и мало-помалу из нитей воздуха и стона перед Саломеей возник устрашающий образ - грубая, словно вырубленная из тяжелого камня фигура, гигантское неповоротливое тело, негнущиеся ноги, каждая размером с колонну городской ратуши, маленькая уродливая голова, сросшаяся с массивными плечами, и ненавидящий взгляд мерцающих и холодных как адский огонь глаз. Губы Саломеи задрожали в молитве. Человек ли это, монстр, исчадие ада? Святой Яхве, спаси и сохрани!
Очнулась Саломея оттого, что кто-то настойчиво теребил ее за плечо. Хорошо ли пани себя чувствует, с тревогой спросил слуга. В часовне все было по-прежнему, запыленные сундуки, мягкий снег из окна и никаких посторонних звуков. Все хорошо, резко ответила девушка и быстрым шагом вышла из помещения. Однако, дойдя до жилой части замка, она почувствовала головокружение, упала, и весь оставшийся день ей пришлось провести в постели.
На следующее утро Саломея написала отцу письмо, в котором просила прощения за непослушание и упрямство, обещала, что вернется к прежней жизни после небольшого перерыва, а также ненавязчиво поинтересовалась историей замка, спросила про его прежних владельцев и про маленькую синагогу. Письмо было отправлено с нарочным, так что ответ ожидался назавтра.
Чтобы скоротать долгие часы ожидания, Саломея бродила по парку и по привычке отмечала виды, которые она хотела бы нарисовать. Во время прогулки ее внимание привлекли крики, доносившиеся от главных ворот. Сначала девушка решила, что это нищие просят подаяния, и поспешила к воротам, открывая на ходу изящный ридикюль с монетами. Однако, подойдя поближе, Саломея поняла, что слышит вовсе не мольбы, а оскорбительные ругательства уже знакомого ей сумасшедшего. Саломея вышла к воротам и, встав так, чтобы он не смог дотянуться до нее своей клюкой, тихо спросила его:
- Кто Вы?
Вблизи нищий выглядел жутко - изъеденное язвами морщинистое лицо, пересекающий левую глазницу с отсутствующим глазом шрам, всклокоченные седые космы не давали определить, мужчина это или женщина. Засалившиеся лохмотья когда-то, видно, были тулупом, а теперь то и дело обнажали ссохшееся безволосое тело.
- Вот она, еврейская ведьма, прилетевшая на своей метле, чтоб вернуться к своим чертовым делишкам! - сумасшедший бросил свой посох наземь и развел руки в стороны, обращаясь к невидимой публике. - Проклятье Вардача возродилось в тебе, поганая кошка, дочь иноверки и колдуна нечестивого.
Тут резким движением старик схватился за решетку, заставив ворота злобно лязгнуть, и тихо, с угрозой в голосе процедил:
- Я знаю, зачем ты прилетела, ведьма, - Вот сейчас он скажет что-то важное, подумала Саломея и вся вытянулась в трепещущую струну. Сумасшедший поманил ее желтым полуразложившимся ногтем, и она невольно придвинулась вперед.
- Слиться с нежитью Вардача окаянного, - змееподобно прошипел он и зашелся в безумном хохоте.
Отвращение и злость вывели девушку из оцепенения, и она помчалась прочь. Прочь от этих богохульств, прочь от этого слабоумного - спрятаться в замке и не слышать этих тошнотворных речей. Она пронеслась через парк, запинаясь, преодолела лестничную аркаду, сама открыла тяжелую дверь и, миновав главный зал, без сил упала возле камина. Отдышавшись, Саломея приказала служанке вернуть краски и прочие принадлежности, которые она вчера ночью выбросила из окна, а потом сходить в деревню и расспросить крестьян о замке и о старике. Руки ее тряслись, услышанное пульсировало гулкими ударами в висках, и безотчетный страх липкой паутиной опутывал сердце. Она села в ожидании у камина, и все, на чем останавливался взгляд, казалось ей враждебным, исполненным злобы.
Получив все необходимое, Саломея лихорадочно развернула лист бумаги прямо на ломберном столике и принялась за рисование. Только одна мысль металась в ее истерзанном сознании - написать то, что видела, того, кого видела. К вечеру на полу было разбросано дюжины две акварелей, все в мрачных, серых тонах. Последний рисунок Саломея взяла с собой в опочивальню и, нахмурившись, разглядывала его до тех пор, пока сон не сморил ее.
Утром принесли письмо из Праги. Отец сообщал, что прежний владелец замка - весьма уважаемый раввин Лев бен Безалил, который умер уже лет двести назад, и до последнего времени замок нельзя было продать из-за каких-то нотариальных сложностей с наследством. Раввин Лев служил в Старо-Новой синагоге в Праге и ради забавы построил ее копию в замке, где проводил свои последние дни. Страсти к охоте раввин не испытывал, но с удовольствием покупал у местных охотников чучела разных зверей. Из-за этого увлечения, с иронией писал отец, поговаривали, что раввин занимался алхимией и покупал мертвых животных, чтобы оживлять их. Далее он писал:
"Кстати хочу заметить, что твое письмо послужило причиной удивительного совпадения, произошедшего сегодня. Как раз сегодня по делам я проходил мимо той самой Старо-Новой синагоги, копия которой стоит в нашей усадьбе. Там ко мне привязался уличный торговец и за 1 крону продал мне маленькую фигурку из глины, которую я прикладываю к своему письму. Я бы ни за что не купил эту безвкусную вещицу, если бы не услышал от попрошайки романтическую легенду, связанную с паном Левом, бывшим владельцем нашего Вардача. Легенда эта звучит так. Давным-давно служитель Старо-Новой синагоги Лев сотворил существо из глины и камней. С помощью алхимии Лев вдохнул в него жизнь и назвал Големом. Каменный человек был помощником раввина много лет, но даже у камня есть свой век, Голем состарился, и пришло время ему умирать. Без души Голем не мог быть похоронен на кладбище, поэтому Лев похоронил своего слугу на чердаке синагоги. Однако, ни Бог, ни Сатана не приняли бренные останки каменного человека, и до сих пор Голем, озлобленный своей жестокой судьбой, бродит по земле и убивает случайных людей.
PS. Я молю Господа Бога, чтобы ты одумалась и вернулась в Прагу. Здесь, кроме живописи, есть много других интересных занятий."
Саломея взяла в руки грубо сработанную фигурку, потерла ее в ладони. Непропорционально маленькая голова с небрежно намеченными царапинами глаз, неуклюжие отростки рук, ноги-тумбы. Да, это то самое создание, которое явилось ей вчера в молельне.
Утром, подавая чай и свежий деревенский хлеб с маслом, служанка поведала о том, что рассказали ей разговорчивые крестьянки. Большая часть услышанного была глупыми сплетнями, но последняя история заинтересовала Саломею. Поговаривали о том, что в замке живет привидение - каменный великан, который считает себя хозяином замка и убивает всех, кто осмелится появиться в нем. Во времена, когда замок был заброшен, немало бродяг, искавших бесплатный ночлег, сгинуло в Вардаче, и по ночам из замка были слышны ужасные крики истязаемых чудовищем несчастных.
Вернувшись в спальню, Саломея взяла в руки вчерашнюю акварель и еще раз внимательно посмотрела на неуклюжего монстра, изображенного на ней. Вот она, та картина, которая ей снилась много раз, единственная удачная картина во всей галерее ее жизни. Кровь стыла в жилах при мысли о том, что она избрана его следующей жертвой, и в то же время инстинктивный страх неведомого смягчался в ней жалостью к несчастному созданию, ищущему покоя уже двести лет. Она не будет случайной жертвой, и этим положит конец мучениям Голема.
Весь следующий день и вечер Саломея бродила по парку, ежеминутно отыскивая взглядом маленькое строение с двускатной крышей и судорожно сжимая пальцы в меховой муфте. Небо хмурилось, и снег равнодушно падал на землю, окутывая Вардач в белую простыню. Теплая накидка то и дело путалась в ногах, и Саломея в сердцах распахнула ее. Клубы пара, поднимавшиеся от ее рта, оседали изморозью на ресницах и выбившихся из-под капюшона локонах, но девушка не замечала холода и пронизывающего ветра. Она все бродила и бродила по замороженным тропинкам парка, и каждый раз, оборачиваясь к часовне, на мгновение замирала, словно превратившись в ледяную статую, словно призывая свою судьбу. Служанка несколько раз выходила и звала девушку к столу, но она отказывалась от еды, и только поздно вечером, вконец измотав себя, вернулась в дом и выпила немного чаю.
После ужина Саломея пробовала порисовать, но нервы ее были истощены, и она с трудом держала в руке кисть. Уже за полночь Саломея снова вышла на улицу. Она была только в легком домашнем капоте и шерстяном палантине поверх него. Небо очистилось, и далекие звезды слабо мерцали, как одержимые тоской глаза Голема. Словно подчиняясь какой-то необъяснимой древней силе, девушка на ватных ногах пошла к часовне. Войдя внутрь, она сняла палантин и замерла - ничего не нарушало покой гробницы каменного создания, только тонкий лунный луч озарял потусторонним светом молчаливых свидетелей его похорон.
На этот раз появление Голема Саломея почувствовала нутром, а не ушами. Там, в глубине ее сути, зашевелились змеи самых дремучих и безрассудных струн ее души, самых потаенных комплексов и страстей, самых грубых и первобытных страхов, и выплеснулись наружу животным истерическим ужасом, ужасом перед тем, чему суждено случиться, и надеждой на то, что этого можно избежать. Хаотичные сгустки сознания, бьющиеся в ней, внезапно обратились чередой смутных мыслей: о сомнительной природе таланта, о мрачно-сурьмяной акварели, о трагической легенде, о круговороте времен, о собственном предназначении, и последняя выкристаллизовалась из них в тот момент, когда Голем поднял на нее свои холодные мерцающие глаза.