В лощине был какой-то акустический провал: вокруг гремела война, а здесь, в окружении первых весенних цветов, на прогалине, где, журча, медленно бежал ручеек, легко пели ночные птицы, было тихо, как в заповедном лесу. Уже третий год огненный вихрь опустошал Родину, оставляя после себя горящие руины городов, безутешных вдов и плачущих сирот, а генерал Альберт Синицын все не мог привыкнуть к непрерывному грохоту пушек, вою реактивных снарядов и стрекоту станковых пулеметов. Довелось слышать и стоны раненных, просьбы боевого друга добить его и испуганное клокотание немецких военнопленных.
Но сейчас - первая тишина этой войны. Синицын отогнул обшлаг шинели, оценил время и, со вздохом, затоптал в болотистую почву окурок. И сразу же, словно по сигналу, послышался гул моторов. "Тридцатьчетверки", утробно урча, появлялись из-за холма, выстраивались в колонны и двигались к лесной дороге, следом за ними грохотали "студебеккеры" с пехотинцами, негромко переговаривающимися и перешучивающимися и, наконец, бог войны, орудийные расчеты на тщательно укутанных в брезент гаубицах, готовые по мановению руки развернуться в позицию и обрушить на головы врага сотни килограммов смертоносного свинца.
Синицын сел в подъехавший "виллис" и двинулся вслед колонне. Десятый гвардейский танковый корпус скрытно выдвигался к линии фронта, чтобы освободить плодородные просторы Украины.