Ничего не имею против евреев. Половина моих друзей и знакомых - евреи, и все они очень приличные люди. И вообще, для меня вопрос пятой графы не стоит выеденного яйца. Был бы человек хороший. А негодяи встречаются где угодно, даже среди негров. Я говорю “даже”, потому что негров в нашей средней полосе пока мало.

А вот евреев уже мало, но что удивительно, еще есть. Исчезают, но еще кое-где сохранились. Причем странное дело: негров становится тем больше, чем меньше остается евреев. Может, это феномен такой природный? Жаль, никто им всерьез не занимается!

Так вот, мой приятель Вова Черник был еврей. Хотя никто, глядя на этого веселого рыжего паренька, не подумал бы про него такой гадости: еврей! Но, несмотря на свои веснушки, кудри и курносый нос, Вова таки был евреем. Таким его мама родила. И тут уж ничего не поделаешь!

Вова работал портным, шил брюки. И хорошо шил. Я сам сносил не одну пару сработанных его руками брюк. И всегда был доволен. Кроме одного раза. Но и тут он почти не был виноват: живя в армии, можно отстать не только от моды, но и от жизни. Перед дембелем я попросил его сшить мне брюки “на выход”. Он стал делать клеш, а я не согласился:

- Клеш уже не моден.

- Да ну! Как это не моден? - удивился Вова. - Сделаем все отлично. На шестьсот!

“Шестьсот” было его любимое выражение. Но “на шестьсот” брюки не получились. Когда я вышел из зоны, то есть, прошу прощения, из армии, все уже носили прямые брюки. Такие, какие я просил сделать Вову. При встрече он признал свою ошибку и сшил мне новые брюки с большо-ой скидкой. Но это было уже потом, на гражданке.

А в воинскую часть мы попали вдвоем, и это показалось мне хорошим знаком. Правда, служили в разных местах: он суетился в хозяйственном взводе, или в хозбанде - так называли в народе хозяйственный взвод - а я вкалывал на стройках. Зато мы часто встречались в его мастерской в подвале казармы и беседовали о прошлом и будущем. Уже позже, когда появилась возможность, я приносил ему конфеты или сладкое шампанское. И смотрел с восхищением, как он его пьет.

- Ведь чистый сироп! - восхищался я.

- Ага! - с наслаждением отвечал Вова.

Он был большой сладкоежка. Очень большой.

Оба мы, кроме сладостей, любили анекдоты и, сходясь, начинали засыпать друг друга свежими перлами. Со временем все чаще при этом присутствовали наблюдатели, которые выползали из мастерской на карачках, держась за животы. В этих наших соревнованиях победа попеременно была то на его, то на моей стороне. Но неизменным оставалось одно: услышав хороший анекдот, Вова хохотал до упаду, не забывая при этом выкинуть два пальца, собранных вместе колечком: шестьсот!

Сходились мы еще на двух интересах. Во-первых, до армии оба играли в самодеятельном театре, и нам обоим это сильно нравилось - видно, в молодом организме чего-то не хватало. Уж не знаю, какой актер был Вова, но я, честно говоря, был паршивым. С одной стороны, я просто чего-то искал в жизни, с другой - “актерство” тешило мои юношеские комплексы. На этой почве у нас было много общих знакомых, о которых мы часто вспоминали и которые изредка вспоминали о нас.

Например, однажды ко дню рождения Вова получил увесистую посылку и, потирая руки, пригласил меня участвовать в ее уничтожении. Посылка была от друзей. Внутри ящика лежал подарок, аккуратно завернутый в газетную бумагу. Мы даже немного помолчали над ним, чтобы прочувствовать минуту.

Осторожно сняв газету, мы увидели еще один слой, еще, еще... Когда, наконец, в бешенстве мы содрали пятьдесят слоев бумаги, нашим взорам открылся великолепный экземпляр кирпича! Последовала немая сцена, после которой мы с Вовой одновременно, не сговариваясь, принялись оценивать моральные и физические качества его друзей со всех возможных сторон. Жаль, они этого не слышали, ибо искренность - а мы с Вовой в тот момент были очень искренни - большая редкость в наше суровое время.

Конечно, шутка с кирпичом довольно старая, но мы с Вовой оценили юмор наших друзей по достоинству. После того, как он успокоился. Мы просто послали им каждому по посылке в ответ. Что там было внутри, говорить не буду, но думаю, они получили такое же удовольствие, как и мы.

Впрочем, я отвлекся. Вторая область, в которой наши интересы совпали, это были “бабс”. То есть женщины. Вовик настолько этим увлекся, что перед армией даже женился.

- Наверное, очень хотелось? - спросил я его в нашем обычном стиле.

- Да нет, - ответил он, не задумываясь, - просто не успел кончить.

За что я его очень любил, так это за редкое, несвойственное многим евреям или неевреям качество - Вова никогда не ныл и не жаловался. Наверное, за это же его любили и девушки, потому что больше вроде было не за что. Меня, кстати, любили за то же самое, пока я не впадал в очередную депрессию. А Вовик словно и не терял чувства юмора и радости жизни ни на минуту. Что творилось на самом деле в его душе, не знаю. Но никогда он не падал духом и не терял насмешливого взгляда на мир и на себя в этом мире, из-за чего все житейские передряги в его интерпретации выглядели просто сплошными хохмочками.

Например, последнюю свою ночь на гражданке он описывал примерно так.

- В общем, решили мы с Ларкой поженится. Меня свадьба особенно не интересовала: назавтра я уходил в армию. Я пил только шампанское и заедал конфетами, так что был практически трезвым. И думал только об одном: когда уже все закончится, и мы пойдем “пилиться”. По-моему, главным это событие, то есть свадьба, было не для нас с Ларкой, а для наших предков и родственников, которых набежало море. Представляешь, принесли на руках какого-то деда - глухого, слепого и неподвижного. Он ничего не ел и не пил, просто спал на стуле. Я весь вечер переживал: живой ли еще?

Надо сказать, что у Ларки родители матерые. Из тех, у которых всегда сотня в кармане на мелкие расходы.

- Должно быть, ты их сильно очаровал своими шуточками, - не удержался я.

- Очаровал я как раз Ларку, а для родителей, кажется, на всю жизнь останусь босяком и жуликом, который обманом вторгся в приличную семью и похитил их драгоценный и единственный цветочек.

Так вот, когда свадьба закончилась, и мы, наконец, остались одни, моя Ларка вдруг разревелась и никак не могла остановиться. Очень она расстроилась из-за армии. Я уже и покурил, и доел конфеты, и на звезды поглядел, и подремал немного, а она все рыдает. Наконец, я не выдержал и говорю: “Ларка! Светает. Через два часа мне уходить. Мы пилиться будем?! Или перенесем это на два года?”

Вот такой он замечательный человек, Вова, хоть и еврей.

В нашем полку был еще один интересный человек еврейской национальности. Кто? Командир части полковник Красников! Хоть фамилия у него была русская, но все знали - таких шнобелей у русских не бывает. Вот он был больше похож на настоящего еврея! Нет, пейсов у него не было, и кипу он не носил. У него была короткая армейская стрижка и офицерская фуражка. А еще он обладал громовым командирским басом и жуткой требовательностью - поблажек не делал никому. Если распекал человека, то в кабинет не вызывал: где наткнется, там и даст прикурить. Его все боялись - от замполита до последнего салаги.

Особенно он любил инспектировать столовую. Ворвется так ранним утром и начнет взвешивать-перевешивать порции: не дай бог, где найдет недовес несколько грамм - тут же поварам, прапорщикам, вольнонаемным нагоняи, выговоры, наряды вне очереди, а то и “губа”! Вот такой суровый и справедливый отец-командир. Прямо типичный образ!

А потом этот образ сядет в сторонке и спокойно уже позавтракает пятью солдатскими порциями мяса, масла, яиц.

Не думайте только, что служба молодых солдат под начальством такого командира была легкой. Внешне в части был порядок, а на самом деле весь джентльменский набор развлечений для новобранцев был у нас таким же обязательным, как и везде. Ну, может чуть менее жестоким и безнадежным.

Но вот в чем Яков Семенович был настоящим, так это в любви к деньгам. Я тоже их люблю, но у меня это не болезнь. Вова любил деньги, но у него это все было весело и как-то естественно. У полковника Красникова это был пункт.

Конечно, использование солдат в корыстных целях никогда не считалось и не считается в армии не то, что преступлением, а даже нарушением. Сложился даже фольклор: “Курица не птица, солдат не человек”, “Два солдата из стройбата заменяют экскаватор” и т.п. Поэтому солдаты полковника Красникова в нерабочее время строили дачи, грузили товар на всяких нужных базах, работали на хлебозаводах и в котельных, таскали мебель и убирали урожаи в окрестных колхозах. Естественно, не бесплатно. Для Него.

Не это было удивительным. И не то, что полковой магазин был вотчиной товарища командира - в других частях, как я знал, ребята хоть на дембель могли что-то приличное купить: джинсы там или дубленку. У нас же - ни-ни. А удивился я и восхитился предприимчивости Отца, когда увидел его личного шофера Васю, собирающего бутылки за казармой! Вася был потен, красен и зол, как черт, поэтому разговорить его не составило труда.

Шофера в армии - особое племя, привилегированное. А те, кто возит начальство на легковушках - вообще, отдельная каста. Их и офицеры особенно не задевают. Казалось, что Вася даже на Красникова несколько свысока смотрит. Ходил он все время в новенькой “п/ш”, в отлично начищенных офицерских сапогах, в щегольски загнутой фуражке. И вдруг его заставляют как бомжа, как последнего “салабона” собирать грязные водочные бутылки, что валяются под окнами казармы, и относить ящиками в магазин!

Надо сказать, что этих бутылок, несмотря на террор и обыски, со временем меньше не становилось. Ну, пьют солдатики. И, значит, этот доход полковника Красникова был небольшим, но постоянным. Вася скрежетал зубами, ругал начальство “пидарастом”, “кабаном”, “жидом”, но поделать ничего не мог: на целый день он, хоть и привилегированный, но раб, был отдан в лапы Якова Семеновича.

А наряду с этим удивительный Полковник закручивал гайки в отношении любителей спиртного: попался - арест и губа. Вот такая последовательная непоследовательность: дисциплина - дисциплиной, а бизнес - бизнесом.

Так они и жили параллельно, Вова и Красников, каждый своей жизнью, не особенно стремясь встречаться друг с другом. Кстати, Полковник обладал еще одним удивительным качеством: он помнил в лицо всех, с кем встречался хотя бы пару раз, не говоря уж о командном составе. А солдат таких набиралось в полку человек сто-сто пятьдесят. К сожалению, Вова относился к их числу, как единственный портной.

Еще и поэтому с Красниковым боялись встречи, что он мог остановить любого и потребовать подробного отчета в том, кто ты такой, куда идешь и чем занимаешься в данный момент. И не дай тебе бог соврать: Отец мог из принципа проверить, и тогда - тю-тю!.. С третьего путю!

И надо ж такому случиться, чтобы не какой-нибудь вредный “дед”, алкаш, хулиган или самовольщик, а спокойный и тихий Вова попал под этот “каток”.

Все произошло случайно. Черник сидел в своей мастерской и делал какую-то мелкую халтурку, которой зарабатывал себе на шоколад. Ему постоянно подкидывали нелегальные, но безобидные заказы: ушить форму или сделать “на гражданку” брюки. Вова никому не отказывал. Плату брал смешную - рубля четыре-пять за пару брюк, но поскольку денег у ребят часто не было, соглашался на сладкие дары из посылок или из магазина, даже не прицениваясь, сколько что стоит. Начальство Вовино постоянно устраивало “шмон” в его резиденции, но если что-то и находило, сильно не наказывало - все-таки он был единственным человеком в полку, кто мог квалифицированно шить и кроить. А работы ему всегда хватало.

Но для Хозяина нет логики и здравого смысла.

Закончив делать этот злополучный предмет одежды - уж не помню, что конкретно: то ли рубашку, то ли куртку, помню лишь, что белое - Вова понес его отдавать заказчику и... нарвался на Красникова. Самое смешное, что произошло это на моих глазах. Мы перекинулись с Вовиком парой слов, подначивая друг друга, и он весело двинулся в сторону столовой, из которой и вышел... Полковник. Заметив Вову, он вдруг гаркнул:

- Черник! Ко мне!

Движение вокруг замерло, кто смог - спрятался. Все застыли по стойке смирно: люди, деревья и вороны в воздухе. Ветер перестал шуметь. Офицеры и прапорщики стояли, не шевелясь, рядом с солдатами.

Бедный Вова побледнел. Как все рыжие и веснушчатые, он обладал тонкой чувствительной кожей, которая выдавала его с головой. На ватных ногах он подошел к Красникову и вяло отрапортовал:

- Товарищ полковник! Рядовой Черник...

- Что у тебя в руках? - перебил его Красников. На “ты” он был со всеми, невзирая на звания.

Вова посмотрел на рубашку и покраснел. Он не знал, что придумать, и выпалил первое пришедшее в голову:

- Прапорщик Сизов заказал куртку для поваров...

Сизов командовал хозбандой.

Не раздумывая ни секунды, Красников прогремел:

- Позвать ко мне Сизова!

Перепуганный Сизов вылетел на крыльцо столовой весь белый: в белой поварской куртке, белом колпаке и с белым лицом. Он только-только вздохнул спокойно после очередного посещения Отца и теперь решил, что компромат на него все-таки найден.

- Заказывал куртку? - Красников знал, как допрашивать. Самое главное - брать “теплым”, не давая подумать. Мне иногда казалось, что он был не ветераном войны, а ветераном КГБ.

- Нет! - удивленно выдохнул Сизов.

- Соврал! - удовлетворенно хмыкнул Красников, ткнув пальцем в Вову. И добавил: - Семь суток ареста! На гауптвахте. Сегодня.

И пошел. Мораль он не добавил: итак все было ясно. И поехал мой Вова на “губу”.

Слава богу, мы к тому времени уже отслужили годика полтора. Да и гауптвахту сторожили земляки, наш призыв. Так что Вова приехал хоть и похудевший, с кругами под глазами, но как всегда веселый. И мы отметили его возвращение бутылкой сладкого шампанского, которую я специально достал для этого случая. А Вовик привез кучу новых анекдотов. И мы отменно повеселились...

После армии он успел сшить мне, а потом и моей жене, а потом и моим знакомым не одну пару брюк. Пока не уехал в Израиль. Время было советское. Уезжать он не хотел, и помню, мы несколько раз за бутылкой сладкого шампанского беседовали на эту тему. И он был как-то необычно грустен...

Надеюсь, сейчас у него все в порядке - “на шестьсот” или как это будет на иврите? Да, уверен, у него все будет хорошо, как на той фотографии. Ведь он все-таки еврей... Какая фотография?

Ну, это по поводу еврейской смекалки. Я от нее просто “тащусь”! (Кстати, словечко “тащусь” я услышал тоже от него.) В общем, так. Рассказываю со слов Вовы. Может, это байка или очередной анекдот, но Вова утверждал, что правда. Какие-то его родственники или знакомые уехали из СССР в Австралию. А время-то было мрачное. Как сообщить остальным, что устроились хорошо и можно ехать всем? Договорились так: пришлют в Союз нейтральное письмо о погоде и природе и фотокарточку всей семьи. Если на снимке уехавшие лежат на полу, значит, все плохо. Если сидят на стульях, значит, более-менее нормально. Представьте, приходит письмо и фотография: стоят “австралийцы” на столе, еле поместились!

Смотрю я иногда наши армейские фотографии, и помимо воли губы растягиваются в улыбку. Как все было смешно! Как фарс. Когда не было страшно и больно. Нахожу я на этих фотографиях конопатую Вовину рожу и думаю: ну, как ты там? Надеюсь, снимаешься стоя на столе! Если только тебя обратно в армию не затащили - израильскую. Вот хохма была бы! Там у вас красниковых побольше будет... Главное, Вова, как и здесь: не поддаваться! Будем хохмить и выживем!

А Красников уже, наверное, помер. Ну и бог с ним!