Pанним июльским утром по улице Знакомой небольшого провинциального городка Адрайска следовал человек.
Его волосы, лицо и одежда были покрыты плотным слоем придорожной пыли, и только глаза выдавали еще молодой, с небольшим за тридцать, возраст. Звали молодого человека Яков, с непривычной для русского уха фамилией - Брактеат.
Одному Богу ведомо, как, не имея при себе необходимых в военное время документов, много раз за этот месяц оказываясь на грани жизни и смерти, ему удалось добраться до родных мест, находящихся уже в тылу наступающих немецких войск.
Отступление Красной Армии было настолько стремительным, что Адрайск оказался практически незатронутым войной, и только по флагу со свастикой над комендатурой, расположившейся в бывшем райкоме партии, да осиротевшему постаменту на площади перед оной, можно было догадаться о больших переменах в жизни городка.
Но еще большие перемены произойдут в душах людей. Смыслом жизни для одних станет выживание, для других - выживание любой ценой, для третьих, на которых во все времена держалась земля русская, перед выбором между добром и злом не останется места для компромисса...
Наконец, за последним изгибом улицы, над густой листвой фруктового сада, показалась черепичная крыша двухэтажного дореволюционной постройки дома, в котором в одной из квартир проживала семья Брактеатов.
При виде родного гнезда, куда Якову не приходилось еще возвращаться при столь драматических обстоятельствах, к горлу непроизвольно подступил комок, отдавая в висках, учащенно забилось сердце, будто предчувствуя что-то недоброе. Сделав над собой усилие, он ускорил шаг.
Остановившись перед калиткой, ведущей во двор, Яков заметил приклеенный к забору листок, на котором типографским шрифтом был набран текст следующего содержания:
"Внимание! Лица еврейской национальности подлежат высылке за пределы новой Германии. Приказываю всем означенным явиться к 9-00 в субботу (26 июля) на площадь перед комендатурой. При себе иметь только документы и ценные вещи. За неисполнение приказа - расстрел. За укрывательство лиц еврейской национальности - расстрел. Комендант"
Во второй, третий... десятый раз, пробегая глазами по тексту, он никак не мог сосредоточиться и уразуметь смысл прочитанного; сознание отказывалось понимать сути происходящего, а реальность снова начинала восприниматься, как затянувшийся дурной сон, от которого невозможно избавиться. Неизвестно, как долго бы это продолжалось, но, протяжно заскрипев, калитка открылась.
Вздрогнув от неожиданности, Яков очнулся. В двух шагах напротив он увидел вытянувшееся от удивления лицо Воскресенского.
- Я...ков! Как? Откуда? Зачем вы здесь? - словно не веря своим глазам, беспокойно озираясь по сторонам, наконец, выдал последний.
- Какой сегодня день? - не реагируя на обращение, произнес Яков.
- Воскресенье... - и затем, как бы предугадывая следующий вопрос, Воскресенский добавил, - двадцать седьмое.
"Воскресенье... двадцать седьмое" прозвучало для Якова, как не подлежащий обжалованию приговор, одновременно ставивший точку на его прошлой жизни и знак вопроса в жизни будущей...
И где оно теперь - это будущее, ради которого месяц с небольшим назад, оставив отчий дом, он уехал в столицу? Провидению было угодно распорядиться иначе: словно повернув время вспять и поменяв Восток на Запад, вернуло в точку Бытия героя повествования...
- Нас могут увидеть, лучше пройти в дом, - произнес Воскресенский и, на вопрошающий взгляд Якова, продолжил, - во всем доме я остался совершенно один.
- Здесь написано, что за укрывательство... - Яков на секунду запнулся, стараясь подобрать подходящее слово, и не найдя его, закончил, - полагается расстрел.
Укоризненно на него посмотрев, Воскресенский ответил:
- Молодой человек, я уже нахожусь в том возрасте, когда полагается больше заботиться о вечном, нежели тленном! - и тут же добавил, - А впрочем, уж простите старика за ехидство, если вы больше верите немцам, то можете прогуляться до комендатуры.
"Прогуляться до комендатуры я всегда успею..." - подумал Яков и сделал решительный шаг вперед.
2
Оказавшись перед дверью своей квартиры, Яков замер в нерешительности...
"Дверь в никуда..." - пронеслось в голове и, достав из кармана ключ, он попробовал открыть дверь, но от волнения никак не мог попасть в замочную скважину. Неожиданно ключ выскользнул из руки и, со звоном упав на дощатый пол, благополучно исчез в расщелине.
- Лучше ему оставаться там, а вам зайти ко мне, - раздался за спиной голос Воскресенского.
В этот момент до них донесся стук калитки, и времени на размышление было в обрез; оба оказались в тесной прихожей и, затаив дыхание, стали прислушиваться к происходящему за дверью...
Звук тяжелых шагов по лестнице, ведущей на второй этаж, слышался все отчетливее, пока не стих по другую сторону двери от наших героев.
За тремя ударами в дверь последовал вопрос:
- Живой кто есть?
Приложив палец к губам, Воскресенский жестом указал Якову встать за дверь и, выдержав паузу, приглушенным голосом спросил:
- Кто там?
- Открывай... начальство! - раздался нахальный голос за дверью.
Осенив себя трижды крестным знамением, Воскресенский отодвинул засов и решительно открыл дверь. За спиной верзилы, одетого в форму полицая, он увидел двух немецких солдат с автоматами наперевес.
Не сочтя нужным поздороваться с пожилым человеком, "начальство" изрекло:
- Жиды в доме есть?
- Со вчерашнего дня я в доме один, - уверенным голосом ответил Воскресенский.
- Ну ладно, мне тут с тобой некогда лясы точить! - процедила сквозь зубы "новая власть". - По указанию господина Бургомистра, дом передан в распоряжение городской комендатуры. Даю сутки на освобождение помещения, - и, демонстративно повернувшись спиной, вместе с сопровождением проследовала в обратном направлении.
От подобной новости у Воскресенского чуть не пропал дар речи, и он лишь невнятно пробурчал себе под нос:
- Была власть совецка, стала немецка...
3
Может показаться странным, но порога квартиры школьного учителя словесности, с которым Яков проживал на одной лестничной площадке, он никогда не переступал. То ли потому, что не ходил у него в первых учениках, то ли по причине природной замкнутости последнего, ведущего полуотшельнический образ жизни.
За исключением основательного письменного стола, по всей видимости, служившего и обеденным, пары стульев, кованой кровати да допотопного шифоньера, остальное пространство обиталища старого учителя больше походило на хранилище публичной библиотеки. Судя по многочисленным закладкам нетрудно было догадаться, что книги использовались их обладателем по прямому назначению.
- Когда-то избранному народу было достаточно одной Книги, - первым нарушил молчание Яков, - и это, надо полагать, были не самые худшие времена.
- Времена не выбирают... - многозначительно произнес Воскресенский. - С вашего позволения, о хлебе надсущном поговорим в другой раз, а сейчас время завтракать.
- Мне бы сначала привести себя в порядок? - спросил Яков.
- Умывальник и полотенце в прихожей, - последовал краткий ответ...
4
Когда с нехитрым завтраком было покончено, Воскресенский выдвинул ящик письменного стола и, достав запечатанный конверт, обратился к Якову:
- Накануне, ваш отец попросил передать его адресату, - но, увидев застывшее в нерешительности лицо, положил конверт на стол.
Некоторое время он наблюдал за ушедшим в себя Яковом, а затем вновь обратился к нему:
- Мне придется отлучиться, а вам не помешает отдохнуть. Можете воспользоваться моей кроватью.
Переведя взгляд с конверта на Воскресенского, в знак согласия Яков слегка кивнул головой.
Когда звук от вращающегося в замочной скважине ключа стих, он взял конверт и аккуратно его вскрыл. Достав вдвое сложенный тетрадный лист, исписанный с детства знакомым почерком, развернул и принялся читать...
"Здравствуй, возлюбленный сын мой! Вот мы и встретились.
Видит Б-г, как не хотел я расставаться с тобой, а сейчас благодарен Ему за то, что самое ценное, что у меня осталось - сегодня не со мной, ибо отцу твоему выпадает дорога до Б-жьего порога...
Наверное, нет ни одного еврея, который хоть раз в жизни не задавался вопросом: доколе, Г-споди, народу избранному Твоему пребывать средь иных племен, не в земле обетования Твоего?
Всего сорок лет водил Г-сподь народ Свой по пустыне Синайской, но уже две тысячи - по пустыне Человеческой, и не знаем конца этому пути.
Неужели отцы наши, если б не имели веры в непостижимый для простых смертных Промысл Б-жий, могли столько поколений оставаться "сынами ветра" - вечными странниками на этой земле?!
"И сказал Г-сподь Б-г: не хорошо быть человеку одному...". Верю, где-то в этом мире, дабы не оборвалась связующая нить, ходит твоя половинка от семени Авраамова, из дома Израилева. И только одно меня печалит - не узрят уже глаза мои продолжения твоего. Ну что ж, на все воля Б-жья!..
До встречи в следующем году в Иерусалиме...
P.S. Передаю тебе монету, которая досталась мне от деда твоего. А ему, в свою очередь, - так же, как и мне. Получил я ее со словами: "Монета эта передается из рода нашего в род, покуда не возвратится к хозяину своему". Слова эти запечатаны для меня".
"Почему Воскресенский не отдал монету?" - было первым, что пришло на ум, а затем он, скорее машинально, взял со стола конверт и заглянул в него.
На дне оказалась потемневшая от времени, величиной с двугривенный, округлой формы монета, на которой вокруг венценосного лика значилась надпись: "IМР. CAESAR TIBERIVS AVGVSTVS"; на оборотной стороне - изображение волчицы, вскармливающей человеческих детенышей, c надписью: "PONTIFEX MAXIMVS".
Вложив письмо в конверт, он прилег на кровать и почти сразу забылся в глубоком сне...
5
Проснулся Яков, свалившись с верхней полки плацкартного вагона. Лицо его было обращено к утреннему небу, по которому на малой высоте, подобно хищным птицам, с черными крестами на крыльях кружили самолеты. Продолжалось это несколько минут, после чего самолеты исчезли.
Не отдавая себе отчета в происходящем, он поднялся, и взору его представилась душераздирающая картина: по обе стороны железнодорожного полотна, на земле, словно политой кровавым дождем, были разбросаны искореженные пассажирские вагоны, вокруг которых среди мертвых и раненых суетились чудом уцелевшие.
Подойдя, покачиваясь из стороны в сторону, к первому встречному, он, совершенно не слыша себя, произнес:
- Что случилось?
- Война! - по движению губ, понял ответ Яков.
Не совсем понимая зачем, скорее инстинктивно опасаясь, что самолеты могут вернуться, он почему-то направился к чернеющему невдалеке лесу.
И тьма объяла его...
Раздвигая ветки деревьев, которые словно шпицрутены с каждым ударом все больнее хлестали по лицу и рукам, он упрямо двигался вперед.
"Только не останавливаться, только не останавливаться..." - лишь одна мысль почему-то вертелась в голове, а лес, казалось, становился все непроходимее, будто не хотел выпускать его из своих объятий.
Когда сил продвигаться вперед совсем не осталось, стена из деревьев неожиданно исчезла, и он в одно мгновение оказывается вознесенным на вершину стоящего в одиночестве высокого холма, все пространство вокруг которого до края земли было усеяно телами как бы мертвых животных.
И страх объял его...
Возведя очи к небу, Яков воззвал:
- Господи, что делать мне?..
И Небеса ответили:
- Спасать заблудших овец дома Израилева!..
6
Вздрогнув, словно через него пропустили сильный электрический разряд, Яков открыл глаза.
За столом он увидел согбенную фигуру учителя, сосредоточенно что-то разглядывающего.
"Кажется, монета осталась лежать на столе" - вспомнил он и поднялся, присев на кровати.
Старик обернулся, и их глаза встретились.
- Откуда это у вас? - произнес Воскресенский и протянул монету.
- Лежала в конверте, - взяв ее, ответил Яков.
- А у вашего отца?
"Говорить, не говорить? Врать не хочется... - подумал Яков. - Как бы ненароком не обидеть старика".
- Понятно, не хотите говорить... - резюмировал Воскресенский.
- Отчего же? - наконец решившись, возразил Яков, - Отец получил её от деда моего со словами: 'Монета эта передается из рода нашего в род, покуда не возвратиться к хозяину своему'.
- Как..., как вы сказали?! Повторите, пожалуйста.
Яков повторил.
- Невероятно! - только и смог выдохнуть Воскресенский.
Воцарилась длинная пауза, которую первым нарушил Яков:
- Вам что-нибудь известно?
- Вы о чем? - пристально посмотрев на него, переспросил Воскресенский.
- О монете, - уточнил тот.
Немного подумав, Воскресенский ответил:
- Да..., думаю, что да...
- Расскажете? - не очень уверенно спросил Яков.
- Если бы эту монету в свое время возвратили её хозяину, то дальнейшая история человечества могла быть совершенно иной, - загадочно проговорил Воскресенский и замолк, одолеваемый сомнением в предопределенности выбора слушателя.
- Говорят "А" не для того, чтобы прятать "Б", - заметил Яков и, видимо, окончательно убедил собеседника.
- А ты в этом уверен? - впервые на "ты" обратился к нему Воскресенский.
От неожиданного "ты", приятные мурашки пробежали по телу Якова, и он твердо произнес:
- Да!
- Слушай же, Яков! Внимай, Израиль! - сделал вступление Воскресенский...
И заключил Господь небеса за мерзости человеческие... Засим иссохли сосцы земли, и безобразная мачеха-смерть принялась пожинать плоды свои средь обитателей Харрана...
Обжигающий ветер, кружась и подвывая, провожал столпы пыли вдоль некогда оживленной улицы, по которой неуверенным шагом следовала троица прокаженных.
- Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь... - жалобным звоном, словно взывая к милосердию, на груди впереди идущего голосил колокольчик.
И по ходу их следования, ещё присутствующие в живых, не желая делиться с отверженными, торопились завесить окна домов и запирали на засовы двери.
И в самом конце улицы, что на выходе из города, остановились они у дома, при дверях которого стоял уже немолодой с виду человек.
Немое действо продолжалось недолго. Достав из-за пазухи завернутую в платок лепёшку, он развернул её, преломил и протянул впереди стоящему...
И призрел Господь раба Своего Аврама, впоследствии по слову Божьему ставшего Авраамом, которому дал обетование: "... и благословятся в тебе все племена земные". Что значит: получил Аврам от Бога обетование стать духовным праотцем всех народов, которые чрез него уверуют в Единаго Бога Живаго.
И "Бог искушал Авраама и сказал ему: ... возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака...", и "принеси его во всесожжение...".
И сделал Авраам по слову Господню: приготовил сына единственного своего, возлюбленного, принести во всесожжение, ибо Страх Божий пребывал с ним от рождения Свыше.
И когда "простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего", Ангел Господень остановил руку его и передал слова Господа рабу Своему: "... и благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего". Что значит: получил Авраам от Господа, подобно Ною, награду великую - стать праотцем всех человеков.
И затем повторил Господь обетование, данное Аврааму, сыну его - Исааку, и сыну сына его - Иакову.
Много еще знамений и чудес сотворил Господь Бог для избранного народа, дабы укрепить веру и направить его к предназначенной цели бытия, до времён, когда был явлен Миру, данный в откровениях Пророкам, рожденный от Слова, и Сам ставший Словом, - Иисус Христос.
Если Моисей был послан Сущим к народу Своему для того, чтобы избавить его от рабства физического, то Сын Божий пришел в этот мир, как избавитель от рабства духовного, со словами: "Царство Мое не от мира сего...". И не приняли Царства Его, ибо сказано: "никакой пророк не принимается в своем отечестве".
И, как Исав утратил свое первородство, продав его за чечевичную похлебку Иакову, так и вы, иудеи, свое родство Авраамово потеряли на Голгофе!
"И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу...", разделив народ надвое, - на овец и козлищ, на сынов Воскресения и сынов погибели.
И отпали иудеи, ведомые своими пастырями, от праотца своего - Авраама, но по родословию - остались семенем его.
И рассеял их Господь по лицу земли, дабы исполнить обетование, данное Аврааму, Исааку и Иакову, "ибо у Бога не останется бессильным никакое слово".
Закончив свой монолог, Воскресенский ненадолго задумался и добавил:
- Что же касается содержания слов, с которыми передается сия монета, то разумею их так: все в этом мире, рано или поздно, возвращается на круги своя...
И оба долго хранили молчание, думая каждый о своем...
И первым задал вопрос Яков:
- Но если вы, не евреи, - дети Авраамовы, то кто же тогда мы?
- Вы?.. - как бы переспросил Воскресенский и затем заключил:
- Вы - заблудшие овцы дома Израилева!
И потерял Яков дар речи, и больше ни о чем не спрашивал.
7
На улице смеркалось. За неимением второго спального места, Воскресенский постелил Якову на письменном столе.
- Уже поздно, завтра вставать до первых петухов, - заводя будильник, обратился к нему Воскресенский.
Выразив молчаливое согласие, Яков разделся и водрузился на импровизированное спальное место, сомневаясь про себя, что после всего произошедшего с ним сегодня он сможет уснуть.
![[]](/img/p/promyslowskij_w/i_esm/religiovedenie-obuchenie-1.jpg)