- Ну, здравствуй! Долго же ты пробиралась, под низким пунцовым небом по топям и по колким зарослям ежевики.
Она здесь и я тоже, сейчас мы существуем в одном пространстве и времени, это не как раньше: она там, а я здесь и наоборот. Теперь это вне ее прошло, наступил долгожданный момент, но почему мне не радостно.
- Я знаю, тебя следует ударить, да посильнее, Не подумай, будто у меня рука не поднимется, да сколько угодно... Как тебе это объяснить? Понимаешь, ты и так довольно плохо выглядишь, зачем усугублять? Только ответь мне, зачем ты дала эту глупую клятву? Ну? Опять молчишь! Правильно, лучше молчи, а то действительно не удержусь и ударю...
Миллион раз мне приходилось думать об Улите, пытаться рыться в ее куриных мозгах и что? Оп, и ничего, она пустая, на что же она похожа? Точно она похожа на выброшенный водосток. Форма осталась, но драгоценное содержание исчезло, вероятно, его и вовсе не было, я сам создал твой безукоризненный образ, а сейчас все стало на свои места, и пришла истинная ты.
- Ты мечтаешь до сих пор о тонкостенных комнатах. Ты еще хочешь слышать мои громкие стоны сквозь пространство и знать мои действия. Ты все это хочешь...
Пусть она объясняет свое желание возможностью вовремя оказать мне помощь если что. Но это абсурд, я не инвалид и способен быть вполне вменяемым.
Я понимаю, таким образом, Улита, наконец, обретет контроль надо мной и собой, станет спокойнее. После моих откровенных признаний ее коробит, она все еще дрожит...
- Ты вернулась в мой сад мертвых.
Но все же, как мне не было плохо, я понимаю беспочвенность своего недовольства. Я хочу вернуться и стать таким же, я хочу быть таким же...
Как вспомнить, почему так было? Как узнать, зачем тогда она ко мне прикоснулась? Зачем ее тонкие пальцы обвили мое зябкое тело. Зачем я забылся, и закрыла глаза?
Нам никогда не было смешно, ни тогда, не сейчас, не было стыдно или страшно. Ничего более естественного, чем я и Улита не могло существовать.
- Как легко мне было отказаться от тебя, но верь, я никогда ничего не забуду. Самые драгоценные наши тайны я сохраню навсегда и не передам никому.
Только я пытаюсь признаться о наших с ней взаимоотношениях, меня сразу обдает холодной волной немого возмущения из самых глубин моего сознания, и это не, потому что я стесняюсь, я не хочу, чтобы наше с ней и только, узнали другие, что значит чужие. Я готов плакать каждый раз, как только вспоминаю, как мне было легко в самом себе. Мне нравилось быть в этой оболочке, чувствовать все так, как это не то чтобы следовало, а просто получалось...
Игра и только, вот что было в моей голове еще до недавних пор.
Я был столь самоуверен, будто видел всех насквозь.
- Ты знаешь как это, почувствовать свою востребованность, оправданность своего рождения.
Я жду слов и действий и всегда добиваюсь своего. Улита исключение, я не хочу, ее... я ненавижу ее суть.
Захлебнись она в своей крови, это станет лучшим подарком мне.
- Помнишь наши детские игры вокруг теплиц? Мы бегали, задевая вещи на сушилке. Родители ворчали, мы их не слушались, продолжали ловить лягушек в бочках и кормить красноглазых кроликов, до тех пор, пока не приходилось запихивать траву в их маленькие рты. Не помнишь, так давай вспомним вместе:
Тонкие ветви плакучей ивы у реки склонились над детскими качелями. Закат окутал горизонт нежно розовым ореолом, от реки веяло теплом и влагой, запах тины тянул ко сну. Стайки мошкары кружили и забавлялись над водой. А за спиной лес, остывающий к вечеру, полный от жизни, звуков, от оставленных там частиц души.
Невольно приходило чувство неразделенной радости об этой красоте. Почему такие моменты чаще переживаешь в одиночестве, если и не так, то сопровождающие были столь мерзкими типами, что легко устанавливаешь барьер, и их нет для тебя. Их разговор превращается в усталое щебетание птиц, их облик внезапно тает и, ты ищешь того, кому бы подарить кусочек своих ощущений.
Эта часть реки еще не занята огромными частными домами современных богатеев, где-то вдали от этого места они устроили свои гнезда, с подземными гаражами, теннисными кортами, огромными садами и конюшнями. Они поселили туда свое самодовольство и теперь давятся от желания получить то, что они еще не успели.
Хотя уже вечер речную гладь продолжают возмущать яхты, парусники, моторные лодки и тому подобная дребедень, народ развлекается, пачкая аляповыми пятнами бледно зеленую гладь водоема. Тонкие, сухие веточки хвои хрустят под твоими ногами, я задолго узнаю о твоей приближении.
-Ты спускалась ко мне с маленьким ведерком в руках, твоя невероятно гладкая, идеальная кожа блестит, когда вечернее солнце попадает на нее, ты сокровище ты сияешь. Вот бы содрать все это великолепие с тебя и оставить валятся влажным сгустком крови, мышц, костей.
Мы ловили рыбу на хлебный мякиш, маленькие чудаки. Мы боялись водомерок и не боялись огромных заброшенных туристических баз. Мы не стеснялись воровать из пустых домиков одеяла, утюги, кружки и прочую утварь, но нас безумно смущали черви, кишащие в общественном туалете.
Мы, откровенно говоря, приехали туда на отдых. Только вот меня до сих пор смущает это название - "отдых", глупость, какая. И как наши родители могли так издевнуться над собой и заодно и над нами. А может это просто мне нужно нечто другое, а им было достаточно этого незатейливого времяпрепровождения.
Маленьким всегда дорога кажется очень длинной, причем для них нет разницы в пол или два часа, для них все одно - долго. Так было и для нас, мы так часто переспрашивали взрослых, когда же мы приедем. Нетерпение сменялось задумчивым разглядыванием соседей в электричке, а затем снова вопросы. Мы сами себя изводили.
Взрослые всегда все знают, на них возложены все наши надежды, никогда нет сомнения в их компетентности, так оно было в детстве. И даже, если по дороге они обсуждали вероятность того, что мы можем заблудиться, для нас это было шуткой, способом родителей сбить нас с толку и заставить замолчать, но мы были уверенны в их могуществе. В этом во многом и кроется простота жития в детстве, твои надежды возложены на вполне конкретное лицо, именно оно может успокоить тебя в приступе страха, оно сможет пообещать что-то долгожданное. Именно оно это воплощение того высшего существа, к которому многие продолжают взывать и до сих пор, но кое-что изменилось, идеал ответственного перешел на Бога, а родители стали просто людьми с их слабостями и пороками.
Мы стояли перед въездом в турбазу с многообещающим названием "Забава", вывеска по виду не вдохновляла, что она может значить? Странная темнота во время дня, мне так показалось, я это точно помню. Въезд был похож на плотную аллею, деревья переплетались, чуть ли не в верхушках, это и создавало тень. Здесь было заметно прохладнее.
Сначала нас устроили в довольно уютный домик немного дальше от склона и реки. Но потом мы узнали о сломанном газопроводе в этом милейшем сооружении и поняли свою неготовность к смерти. Вещи быстренько прыгнули обратно в сумки и пошлепали в другой домик, хотя и менее привлекательный, но все же безопасный, относительно...
Этот дом был самым близким к реке, он стоял на склоне, и иногда угадывалась его схожесть со спичечной коробкой. Он был черным с крышей цвета вишни. Мне он совсем не понравился, по нему гуляли сквозняки, и всегда было полно комаров и прочей мошкары. В первые ночи заснуть было очень сложно, у реки всегда стоял гул. Маленькие лягушки заводили хоровое пение, и так продолжалось почти до рассвета.
Туалет традиционно находился в приличном отдалении от самих коттеджей, а маленьким детям предлагалась природа, как место отправления пищевых отходов.
Некоторое время подобная обстановка смущала меня, но вскоре чувство детского стыда отступило, мы, наконец, поняли степень своей свободы, и стали использовать ее, но, кто знает, по назначению ли?
Родители, сколь многого они не знают о своих чадах, да и никогда не узнают, хотя, будучи уверенны в обратном, всю жизнь будут тебя корить, думая, будто угадывают каждое мановение души своего ребенка.
Я с недавнего времени не состою в ладах с собой, так, что, не судите меня строго, я не понимаю, что я истинно хочу, инстинкты пропадали под действием слишком большого количества бесполезных размышлений. У меня бездна свободного времени, то я знаю, как применить его, то тут же забываю о своих намерениях.
Никто из новоприобретенных знакомых не подозревал, что мы с Улитой родственники, мы целенаправленно это скрывали, чтобы на корню убить любые слухи, объясняя ее присутствие в нашей семье простым сговором родителей, которые хотели провести отпуск без детей. Мы придумали Улите семью с царившими в ней необычными порядками, братьев, сестер, бабушку, кучу родных, все как полагалось.
Для Улиты наступило время уязвимости, теперь я мог угнетать ее своими угрозами, раскрыть обман, и разоблачить тем самым ее распутство. Но заметьте не свое, себя виноватым я не считал, как и Улиту, иногда мне хотелось ее задеть и не более того, ради забавы, этак пожурить. Мне приятно было играть ее эмоциями.
Эта свинина Пашка Кубырев мне сразу оказался не по душе, ох и ухлестывал он за Улитой, противно было смотреть. Выслеживал ее за каждым деревом, дарил огромные букеты из васильков, собранных не далеко на ржаном поле, джентльмен, понимаете ли, только он не подозревал, что его ухаживания изысканностью никак не отличались. Он постепенно стал раздражать меня еще больше, я ходил за ним по пятам с рогаткой, караулил его, когда он караулил Улиту и в темноте набрасывался с кулаками. Пашка все время ходил с синяками, совершенно не умел защищаться, размазня, да и только.
Улита, приходя в дом, сразу выкидывала букеты и долго выговаривала о своей ненависти к новому поклоннику, при нем она держалась довольно сдержанно. Я спрашивал, почему она так поступает, она говорила, он слишком убогий, чтобы его обижать.
Один деятельный мужчина, из соседей, однажды собрал всех детей и решил устроить для нас поход вдоль берега реки, для коих это было вершиной счастья. Естественно Пашка увязался за всеми, мы с Улитой шли впереди всех, взявшись за руки. Застряли на первой же горе песка и долго барахтались, преодолевая барьер. Это заняло довольно много времени, пока все перебрались, уже приближался закат. Мы шли по лесу вдоль берега, мне хотелось навсегда остаться внутри этой красоты, чтобы пропали города, машины, чтобы весь мегаполис порос лесами навечно. Я хотел обнимать каждое дерево, вдыхая в себя его аромат, измазаться в липкой древесной смоле, идти и слушать жизнь под ногами, бегать, кататься в жестоких ветках хвои. Меня распирало изнутри, энергии казалось, не было конца, Улита задумчиво перебирала ногами, молчала, иногда она была похожа на воровку, смотрящую на объект посягательства. Странное вожделение скользило по ее лицу, может, этим она привлекала, и это было причиной моего нежелания делить ее с другими.
Пашка с трудом успевал за нами, резко переводя дыхание и обливаясь потом. Он бежал за Улитой, как щенок за вкусной косточкой. Только вот не по зубам была его вожделенная косточка. С каждой минутой моя ненависть к нему полнилась, когда мы достигли конечной цели нашего путешествия, я буквально разъярился.
Резные деревянные фигуры были беспорядочно расположены по всему периметру элитной туристической базы, опрятные домики располагались столь же хаотично. Идеальное место для отдыха с детьми, все для их развлечений, мы удивились, завидев недовольных ребят, спорящих с родителями по поводу порции мороженого, нам было точно не до этого, мы просто созерцали, хотелось подойти и утихомирить их. Нам они казались форменными тупицами.
Пока я отвлекся на других представителей малолетних, Пашка вовсю оказывал внимание моей сестрице. Злость кипела у меня внутри, я не смог с нею справиться.
Когда все дети разошлись по базе разглядывать диковинные домики, я улучил момент, чтобы увести Пашку подальше от остальных и стал ему объяснять об отсутствии необходимости в ухаживании за Улитой. Тот не хотел меня слушать, выказывая неслыханное баранье упрямство. Бесполезно было далее продолжать разговор, я не стал долго раздумывать, мы стояли на пирсе, и мне не составило труда быстро столкнуть его в воду. Я знал, что Пашка не умел плавать, неоднократно был свидетелем, как его не удавалось затащить в реку другим ребятам. Он даже не успел сообразить, в чем дело, как начал тонуть. От неожиданности не успев вскрикнуть, он быстро ушел под воду. Я постоял несколько минут, чтобы убедиться, что Пашка больше не всплывет и не сможет рассказать кому-либо о происшедшем. Потом я пошел искать остальных, направляясь в противоположную сторону от берега, будто меня и вовсе не было у реки. Я был уверен, что нас никто не видел.
Пашку долго искали тогда, до тех пор, пока его тело не всплыло, объяснения этому никто не мог найти, только оставалось принять этот факт. Мне не приходило в голову вспоминать о Пашке, жалеть о его смерти. Улита никогда не знала о моих действиях, отводивших лишних людей от нее.
Только, долго продолжаться это не могло, мы росли, и мы были родными. Мы учились в разных местах, это было первое, что ввергало меня в ужас. Потом стало еще хуже, наши родители развелись, и мы стали жить - Улита у отца, я у матери. В результате мы с Улитой и сами стали часто ругаться и все из-за того, что нам не удавалось чаще видеться.
Для меня начиналась катастрофа, Улита постепенно меня возненавидела. Я был не в силах восстановить прежнее состояние вещей, и не был уверен, что именно этого я и хотел. Но Улита, это сродни предательству. Она предпочла новую жизнь прежней, и с удовольствием в ней проводила время. Много времени прошло, но как раньше ничего не будет, не повторятся те чувства, Улите хорошо в ее новой семье, она не позволяет мне сидеть с ее детьми и вообще как-то участвовать в ее жизни, в любой роли.
Она пришла и стала на меня смотреть, странно смотреть, как никогда раньше, она сказала, что узнала почти все обо мне.
Улита стала безмерно глупа, обычная, поглощенная бытовыми глупостями, вокруг которых только и рылось ее беспокойство. Но она вернулась, ее не испугали мои прошлые поступки, ей это понравилось, да, понравилось. Ей была приятна мысль, что ради нее делали что-то сверх возможного для большинства.
Ты приходишь ко мне каждый день, ты не можешь пропустить ни одного из них, но ты стала хотеть слишком многого, теперь мне незачем кого-то убивать, от кого-то тебя, прятать, ты сама вернулась.
- Да ты с ума сошла мне все равно, давно все равно, и дети твои меня не беспокоят, для меня не имеет никакого значения твоя личная жизнь, давай ты останешься моей сестрой, забывшей обо мне надолго, пусть это надолго продлиться.
Ничего не хочу, не хочу того, что есть, за что не надо бороться, но я теперь не смогу ее выгнать. Улита остается здесь, бросает семью, она думает, что снова стала маленькой и все будет так, как когда-то. Не будет, я знаю. Мы не дети, мы сами должны заботиться о своих детях и, наверное, бояться повторения прошлого. Только чего именно, тех эмоций, или нынешнего отчуждения, что страшнее?