Беседовали двое. Молодой темноволосый мужчина и красивая, уверенная в себе женщина. На руках она держала ребёнка и крепко прижимала к себе, словно боялась, что его отнимут. У неё были глубоко посаженные глаза и славянские скулы. На столе у окна лежали книги, рукописи, а посередине заняла почётное место большая стеклянная чернильница.   — Ну, собрался, так иди, дорогой.   — Мне как-то не по себе. Боюсь, что нашу новую работу, кроме нас двоих, никто не поймёт.   — Успокойся, милый. Если она подобна бреду поседевшей лошади, тогда профессора университета посмеются в минуты досуга. Ну, а если гениальна, ты получишь премию из рук шведского короля. И нашему малышу будет на что покупать молочный шоколад.   — Да, было бы неплохо, — кивнул он. — Но вдруг мне придётся встретиться в горних высях с Евклидом, Галилео, Ньютоном — что им сказать? Как они на это посмотрят?   — Ты большой фантазёр. Но зачем ориентироваться на прошлое? — она слегка улыбнулась. — Вот моя бабушка была убеждена, что Земля плоская, как блин, и покоится на черепахе. Так что прикажешь делать? Чтобы не огорчать бабушку, всех сторонников гелиоцентрической системы сжигать на кострах?   — Право, не знаю. Но меня не оставляет чувство, будто мы по недомыслию, отворяем двери в совершенно новый незнакомый мир, — всё ещё беспокоясь, сказал молодой человек. — Мне снятся тревожные сны. Я вижу ослепительные вспышки в тысячу раз ярче солнца. Тучи раскалённой пыли, тень испарившейся девочки на каменной стене.   Он в смятении примолк. Подумал, что игрой воображения мог напомнить жене о недавнем трагическом событии, случившемся в их семье. И всё-таки не смог остановить ядерный распад своей фантазии.   — А сегодня, под утро, я видел, что у нас под боком, в Швейцарии, учёные будущего собрались запустить чудовищную установку немыслимой энергии и перед пуском сами же трепещут: не будет ли это концом света?   — Чему быть, тому не миновать, — спокойно возразила она. — И не надо останавливаться на самом худшем сценарии. Создатель не допустит, чтобы мы, его дети, погибли.   — Создатель? — переспросил он. — Да. На меня с детства достаточно сильно действует религиозное воспитание. Но в последнее время я всё меньше верю в персонифицированного Бога. Не могу представить, какой он есть.   — Посмотри на себя в зеркало.   — Хочешь сказать, что уж коли Бог создал нас подобными себе, то я увижу образ оригинала?   — Вот именно. Посмотрись и иди... Стой! — переменила она своё решение. — Сыграй перед уходом что-нибудь из Моцарта. И мне, и малышу нравится, как ты играешь. В конце концов, если тебя не оценят, как физика, то станешь музыкантом. Я не сомневаюсь, что из тебя получится неплохой скрипач.   Он послушно вытащил из дешёвого футляра скрипку и приложил к плечу. Смычок с тоской терзал струны. Женщина заслушалась, а ребёнок, начавший капризничать, затих у неё на руках.   — Ну, а теперь иди. С Богом!   На дворе стояла осень. И прекрасна была Земля в раннем осеннем убранстве. Покоилась она, разумеется, не на черепахе, а мирно вращалась вокруг Солнца по извечной орбите, узаконенной Иоганном Кеплером. Молодой человек, не торопясь, шёл по улице. К чему разрушать эту благодать? Нужно ли стремиться к субсветовым скоростям, ускорять или замедлять время, встречаться с потомками, отправляясь в немыслимые по дальности путешествия? Стоит ли вносить путаницу в сознание людей, представляя мироздание многозначным и относительным?   Навстречу попалась тихая, унылая процессия. Люди несли небольшой гроб, судя по размерам, — детский. Вспомнил о недавней смерти дочери-малютки, и на его лице вновь появилось смятение.   «Бог не допустит, — он припомнил слова жены. — Увы, в очередной раз допустил».   Ему, простому смертному, было непонятно из каких высших соображений действует Создатель. Если Он всемогущий, то всё, что происходит, с Его ведома. «И уж если Бог взял всё под свой контроль, то для нас, простых смертных, нет вины, нет преступления, — размышляя так, отчасти недоуменно, замедлил шаг, затем остановился и присел на скамейку в сквере. — Следовательно, если Бог есть, то всё дозволено?»   Сквер пылал осенними, быстро увядающими цветами. Справа стояла каменная урна для мусора, пока ещё пустая. Пожалуй, папка, которую он не выпускал из рук, вполне войдёт в её раззявленную пасть. И тогда берлинские профессора лишатся возможности «посмеяться в минуты досуга».   «Да-да, это мне знакомо. — Горькая гримаса оккупировала его лицо. — Я был ими третируем. Они не любили меня из-за моей независимости».   Проходившая мимо дама с собачкой приостановилась.   — Мсье, вам плохо? — обеспокоенно спросила, а мелкая, плюгавая болонка остервенело затявкала, как будто распознала в нём заклятого врага.   — Нет-нет, всё нормально, — он попытался улыбнуться, и собачка, переменив своё мнение, завиляла хвостом.   По зелёной порыжевшей траве ползали муравьи, и каждый, подчиняясь записанной в нём социальной программе, тащил груз — соломинки, веточки. Ни одному из них не суждено осознать свою уникальность.   Молодой человек стряхнул мураша, взобравшегося на ботинок, и, покрепче прижав к груди папку, направился дальше. Он не сразу воспринял звук клаксона. Только когда на него чуть не наехал безлошадный экипаж, сошёл на обочину.   На козлах, держась за круглое правило, сидел господин с пышными усами. В нём без труда можно было признать немца — отца добропорядочного семейства, имеющего как минимум пятерых детей.   — Mein Herr, не подскажите: эта дорога ведёт к Женевскому озеру? — спросил он.   — Да, если возьмёте курс на Запад, то доберётесь, куда желаете. Вы из Германии?   — Совершенно верно, из Мангейма. Карл Бенц, — приподняв цилиндр, представился незнакомец. — Я путешествую и заодно испытываю новую модель автомобиля.   — Вы уверены в успехе вашего вояжа? — поинтересовался молодой человек, разглядывая удивительную повозку.   — Вполне, — кивнул господин. — Я взял в дорогу самые необходимые запчасти, а заправляюсь газолином в любой аптеке по пути. Надеюсь, что моё детище окажется настолько удачным, что пойдёт в серию. Больше того, я уверен, что уже в скором будущем миллионы подобных машин будут колесить по дорогам Европы.   Молодой человек, ускорившись, шёл по обочине. Рядом по мостовой ехал немецкий путешественник Карл Бенц и добросовестно отвечал на вопросы. К свежему воздуху, наполненному ароматом Альп, добавился новый, необычный запах газолинового двигателя, и пешеход почувствовал лёгкое головокружение. Он представил себе старушку Европу, по которой, нарушая тишину, мчит множество безлошадных экипажей, а незадачливые прохожие шарахаются в стороны.   — Так уж и миллионы? — качнул в сомнении головой. — Скажите, сударь, вам по ночам это будущее не снится?   — Я много работаю и сплю крепко, без сновидений, — ответил Карл Бенц.   — А что вы намерены делать на Женевском озере?   — Омою запылённые сапоги и вернусь домой. Сконструированный мной счётчик покажет, какой длительности окажется путь. Кстати, тут у вас есть патентное бюро. На обратном пути я заеду и оставлю заявки на ряд новых изобретений.   — Милости прошу, — откликнулся молодой человек. — Я там работаю регистратором.   Расставшись с Карлом Бенцем, он свернул к почте, находящейся рядом с ратушей. Встреча с необычным немецким путешественником добавила ему энергии. Он живо поднялся по каменным ступенькам. Однако в самый последний момент замешкался...   Служащий почты, справный мужчина со взглядом добродушного прокурора, сидел у окна и c интересом читал толстенную книгу. Иногда он поглядывал на улицу. В очередной раз бросил взгляд и заметил, что у офиса топчется знакомый ему посетитель. Клерк надел пиджак поверх жилетки, пригладил волосы и выглянул наружу.   — Заходите, сударь. Опять хотите отправить бандероль?   — Да, пожалуй.   — И у вас появились сомнения в надёжности доставки?   — Да... нет...   — Напрасно! Не пройдёт и недели, как ваша посылка будет доставлена в целости и сохранности по указанному вами адресу.   Они вместе зашли в уютное помещение почты, и служащий стал заполнять бланк. Пока заполнял — расспрашивал, получая односложные ответы.   — Вы, насколько я знаю, приезжий?   — Да.   — Занимаетесь наукой?   — Да.   — А где находится ваша лаборатория?   — Я оставил её дома. Она у меня в стеклянной чернильнице.   — Вот как? — удивился клерк. Он заклеил пакет. — Напишите, кому и куда. Полагаю, опять в Германию? В «Анналы физики», не так ли?.. С вас тринадцать франков.   — У меня только десять, — достав тощий кошелёк, растерянно сказал клиент. — Столько вы взяли в прошлый раз.   — Что делать, цены растут, услуги дорожают, — вздохнул служащий. — Впрочем, если у вас нет нужной суммы, можете занести позже.   — Благодарю вас! Непременно занесу.   — Если не секрет. О чём ваша работа?   — Тут одна достаточно сумасшедшая теория, которая может перевернуть представление о сущем мире, — взволновавшись, пояснил клиент. — И... и если это случится, вас посчитают моим соучастником.   — Надеюсь, не подельщиком? — живо откликнулся клерк. — А то ко мне рано утром, проездом из Цюриха в Лондон, господин из России заходил. Такой, знаете, небольшого росточка, не очень видный, однако настроенный чрезвычайно решительно. Его тоже не удовлетворяет современное мироустройство, и он горит желанием всё изменить. Так прямо и заявил: мы наш, мы новый мир построим. Отправлял почту в Санкт-Петербург. Предполагаю, что в ней были секретные инструкции, как это сделать.   Он глянул в узорчатое окно, словно опасался, что кто-то подсматривает или подслушивает, и продолжил покаянным голосом:   — Боюсь, стану дважды подельщиком. Как бы мне в будущем не попасть на скамью подсудимых Международного Гаагского суда.   — Что за суд? — смешавшись, спросил клиент. — Впервые слышу.   — Такой суд нам необходим, чтобы призвать к порядку тех новаторов, которые ни перед чем не останавливаясь, намерены нарушить древние, свято чтимые законы. Это не моя мысль, но я тоже так думаю! В самом деле, представьте, что какой-нибудь муж или честолюбивый юноша вообразит, что он Ликург, Магомет или Наполеон, и начнёт, ни перед чем не останавливаясь, вводить новые порядки. Впрочем, вас я никоим образом не имею в виду. Сразу видно, вы человек порядочный. И, надеюсь, наукой занимаетесь на благо людям. Скажите... не могу не спросить... в вашем положении вы ощущаете печаль?   — Хотите сказать, во всяком знании много печали?   — Знаю, так сказано в Библии, — с удовольствием отозвался клерк. — Но моё любопытство на сей раз питается другим источником. Не буду скрывать, сударь, в последнее время я стал охоч до чтения. А дома мне не комфортно, дети шумят, не дают сосредоточиться. Так я здесь почитываю. Разумеется, в свободные от исполнения прямых обязанностей минуты.   Он поднял со стола книгу и показал тёмную обложку с тиснённым названием.   — Весьма интересный роман, сrime et chatiment, рекомендую. Действие происходит — опять-таки! — Le russe, в Санкт-Петербурге. В моём представлении это теперь весьма зловещий город. — Он глянул на клиента и тоном дознавателя спросил: — На вас шляпа ведь немецкая?   — Да, кажется...   — Так вот, там в героях jeune homme, из бывших студентов, тоже носивший немецкую шляпу и имеющий привычку ходить по улицам с топором под плащом.   — Будьте покойны, — усмехнулся «jeune homme» и распахнул летнее пальто. — Я без топора, хотя ещё достаточно молод и совсем недавно был студентом.   — Хе-хе, — щёки почтового работника затряслись в добродушном смехе. — Оценил вашу шутку, сударь. Так этот студиоз высказал мысль, что истинно великие люди испытывают великую грусть.   — Может быть, и так, — с грустью сказал клиент. — Однако не все, кто испытывают великую грусть, являются истинно великими. А позвольте спросить, почему именно Гаагу вы избрали для Всемирного суда?   — Город весьма удобно расположен. В центре Европы, морской порт, — охотно разъяснил клерк. — И притом Гаагу уже избирали местом проведения Всемирной Конференции. Даже турки, присылали своего дипломата.   — И о чём там шла речь?   — О том, что сотни миллионов расходуются на приобретение страшных средств истребления. Спикер конференции, барон де Стааль, прямо предупредил, что если так будет продолжаться, то это приведёт к ужасным последствиям. По моему разумению, он не далёк от истины.   Он отдохнул, устав от говорения, и ткнул пальцем в книгу.   — Я, знаете ли, нахожу в себе много общего с другим героем этого романа, следователем de profession. И ведь тоже по молодости следователем хотел стать, но не состоялся. Как и сей герой, я «в семя пошёл», то есть уже ни на что не способен, только себе подобных плодить. У меня, сударь, четыре сына и дочь. И будущее моих деток меня сильно беспокоит. Кроме того, я законченный мистик. Бывает, воочию вижу будущее, и оно меня сильно пугает.   Молодой человек вспомнил ночные грёзы, и его зрачки вобрались в точки. Будто опять увидел ослепительную вспышку в тысячу раз ярче солнца, испепелённых людей, девочку, от которой осталась одна только тень. И опять мучительные раздумья отразились на его лице. «Я всё-таки вторгаюсь в неведомый мир. Так, может, не стоит огорчать бабушек? Пусть мир по-прежнему покоится на черепахе?»   — Во всяком случае, у вас хорошие знания по истории и географии, — пробормотал он.   — Ну, историю не знать — себя не уважать! — живо откликнулся несостоявшийся сыщик. — Интересная наука, достойная внимания любопытного ума. И, заметьте, что даже в этом уже готовом к употреблению бульоне, можно найти весьма любопытные моменты, когда события могли бы пойти совершенно иным путём или же пошли в неожиданном направлении, свёрнутые с пути весьма малым обстоятельством. Вы слышали, что гуси Рим спасли?   - Что?.. Ах, да. Ну, конечно, гуси.   — Ну, а география — это, можно сказать, первостатейная наука для нас, почтальонов. Представляете, сударь, малоизвестная нам, европейцам, река Волга впадает в Каспийское море. Впрочем, многие географические факты я почерпнул не из книг, а узнал от моего дедушки, который всю жизнь связал с почтовой службой. Почта при нём доставлялась конным транспортом, релейным способом — от пункта к пункту. И в пути всякое случалось. Даже от разбойников приходилось отбиваться. Как же, сабля всегда была при нём.   Выдав очередную порцию откровения, клерк спохватился и закончил уже другим, уверенным тоном:   — Однако смею вас заверить, что ваша бандероль будет доставлена надёжно и быстро — по железной дороге. C'est la vie... То есть я хотел сказать, что таковы прерогативы моей профессии. Могу невольно стать пособником, как благодеяния так и злодейства.   Когда клиент, под завязку нагруженный новыми знаниями и сомнениями, покинул почту, словоохотливый клерк притих и призадумался. Никак миру явился очередной Ликург? Так, может, его «достаточно сумасшедшую теорию» отправить не в «Анналы Физики», а... в корзину для мусора? Или сжечь, а пепел закопать на клумбе с цветами. И тогда в сущем мире всё останется на своих местах!.. Соблазн деяния захватил беднягу до дрожи в членах. Но добросовестность и профессионализм взяли верх. Он ещё раз проверил бандероль, убедился, что оформлено верно, и поместил на полку для отправки. Поверх той рукописи, что оставил утром шустрый господин из России.   Впоследствии о скромном служителе почты, знатоке истории и географии, никто не вспомнит и не назовёт ни соучастником, ни подельщиком. А клиент, задолжавший ему три франка, станет знаменитым на весь мир, и на почтовом отделении города Берна появится мемориальная таблица, извещавшая о его посещении, а в самом здании, на видном месте, повесят портрет.   И по сей день со стены на клиентов смотрит седовласый мужчина с печально-задумчивым и чуточку сконфуженным взглядом. Он словно чувствует вину перед потомками за то, что вверг их в странный, неопределённый мир — понятный, по его собственному замечанию, лишь двум человекам. И каждого неофита, желающего познать выдвинутую им теорию, как бы вопрошает: «Третьим будешь?» А может, он просит прощения у товарищей Галилея и Ньютона, творцов классической физики. Такой изящной, понятной даже для светловолосых старшеклассниц женской гимназии и совершенной, как спелое яблоко, упавшее на голову одного из её создателей...