Батю моего убили, когда мне не было еще и пяти лет. И, знаете, вот что странно: я не помню ни его лица, ни голоса, а запомнил только, как он собирался в последний путь, на заработки в леспромхоз. Половину того, что имелось, он оставил нам, а свою часть запихал в вещмешок и завязал тесемкой. Потом помедлил немного, посмотрел на меня, на моих сестренок и опять выложил припасы - хлеб и кусок соленого сала, купленного перед тем на базаре. Сказал, что нам нужней, а он как-нибудь перебьется. Мамаша пригорюнилась, но отец бодро пообещал, что к весне вернется богатым, с деньгами и подарками, и мы заживем славно.   Уехал он в октябре, а где-то в феврале, когда и весна-то была не за горами, мы получили письмо, официальное, заверенное круглой печатью, в котором бесстрастно сообщалось, что Г. Н. Спицын - то есть мой отец - убит в драке. И еще сообщалось, что по этому делу идет следствие, но пока ничего не ясно. Я-то читать еще не умел, опять же помню все со слов матери. На конверте указали и обратный адрес: какие-то "Большие Увалы". Мамаша поплакала, но что делать... Ехать в эти самые Увалы было не на что, да и нас не на кого оставить.   И стали мы жить без отца. Что выпало на мою долю, единственного мужика в семье, рассказывать вам не буду - не о том речь. Замечу только, что личную жизнь я стал налаживать поздно, после двадцати пяти лет, когда мои сестренки, их у меня три, повыходили замуж.   В двадцать пять оказался предоставленным самому себе. И растерялся: кого теперь опекать? У сестер - мужья, мамаше дали пенсию... Ладно, займусь собственной персоной. Решил высшее образование получить, тем более что десятилетка у меня была, ШРМ окончил. Вы наверняка не знаете, что это такое, расшифрую: школа рабочей молодежи.   Сразу замечу, что про отца я никогда не забывал, возвращался мыслями к нему, пытался представить, что случилось с ним на чужбине. В юношеские годы я много читал, в том числе и всякой приключенческой литературы. И меня иной раз охватывал следовательский зуд. Он там чужаком являлся. Вот и написали отписку. Да и годы-то какие были? Искать виновных, расследовать - до того ли? А если по-настоящему взяться, даже сейчас, когда прошло много лет?.. Раскапывают же некоторые дела, вековой давности. Вот даже установили, что Наполеон на острове Святой Елены не своей смертью почил, а был отравлен.   Увлекаемый такими мыслями и фантазиями, я и сделал свой выбор. Решил пойти в университет на юридический факультет. Но не тут-то было. На юрфак было очень много желающих, и я не прошел по конкурсу. Печально, конечно, но что поделаешь. Забрав документы, я бесцельно брел по городу и с шумной главной улицы свернул на тихую, тенистую. Совершенно случайно набрел на старинный корпус ветеринарного института, на парадной двери которого прочитал объявление, что у них недобор и принимают дополнительно.   И я решил: а что, пойду в ветеринары. Конечно, я немного удивился своему внезапному порыву. Ведь с пятнадцати лет в мастерских работал, с гаечным ключом и молотком породнился и вдруг - ветеринария!.. Но, видно, присутствовало что-то такое, с детства тянувшееся, заглохшее почти, какая-то привязанность к животным. Даже охватывали иногда смутные воспоминания, как я в ночном лошадей пасу. Обратился к матушке - кладези моей дырявой памяти: "Мам, разве я в детстве с лошадьми общался?" - "Ага, - подтвердила она. - Одно лето ты провел в деревне, у дядьки Василя".   Досдал я пару экзаменов, и меня зачислили на дневной факультет. Мне хотелось учиться именно на дневном. А что стипендия маленькая - проживу! А надо будет, так подзаработаю. Вскоре я и жить перебрался в студенческое общежитие. В квартирке-то нашей, кроме меня, теснились мамаша, младшая сестра с мужем и ребенок у них намечался. Да и лучше оно так-то. Когда жил с ними, их отношение ко мне упростилось до предела: сделай, сходи, подай. Другое дело, когда приходишь в гости. "Братец ты наш!" - обнимает сестра. "Дорогой шуряк!" - жмет руку зять.   А в общаге я устроился нормально. В комнате нас жило трое. Ребята молодые, резвые, всегда в бегах. Я все чаще оставался один, часами раздумывал. И мои думы вращались по одному кругу: о новой профессии и о дальнейшей жизни. Но не успевал все обмозговать, как меня охватывала сильнейшая тоска: вспоминал об отце, о ранней потере близкого человека. И ведь вот что интересно: каким-то странным, мистическим образом оказалось так, что я, благодаря своему выверту с ветеринарией разузнал о его судьбе куда точнее и достоверней, нежели стал бы профессиональным следователем.   Пять лет прошло, я окончил институт. Меня распределили в Хабаровский край, далеко-далеко от нашей области. Места там необжитые, два человека на один квадратный километр. Что ж? Стану третьим, подумал я, и стал собираться в дорогу. Можно было на самолете, но я решил поездом. Не хотелось, чтобы переход в новую жизнь всего за какие-то три часа состоялся. Другое дело, три дня. Пока буду ехать, переворошу все прошедшее, прощусь с ним и смело гляну в будущее. И еще (глупость, конечно) мной овладели романтические мечты. Я рассчитывал в дороге познакомиться с девушкой. Мне накатило под тридцать и хотелось иметь семью. Созрел, стало быть. А почему именно на дорогу надеялся, на знакомство с попутчицей, не знаю. Наверно, мало ездил, нигде не бывал, и надежды на дорогу были преувеличенные. Слышал, читал, что именно в дороге завязываются крепкие отношения. Ну да, что об этом. У меня теперь семья, дети, и остался я навсегда жить там, куда направили.   Зашел проститься к своим. Моя бедная, рано состарившаяся мамаша плакала и смотрела на меня так, будто я на другую планету собрался. Она вспомнила, как двадцать с лишним лет назад провожала отца.   - Ну что ты, мам,- успокаивал ее. - Уж за меня не волнуйся, все будет хорошо. В драку не полезу, а если на меня накинутся - сдачу дам. Видишь, какой я крепкий: весь из бицепсов и трицепсов.   Но она еще больше расстроилась:   - Ой, да ты действительно очень худой.   И сестры сидели встревоженные, особенно младшая. Она уже носила другую фамилию и почему-то обеспокоилась именно из-за этого.   - Ты теперь один из нашей семьи - Спицын. И от тебя зависит, продлится ли наша фамилия дальше.   Пообещал ей не оплошать. В смысле произвести на белый свет наследника. Тогда она успокоилась и напоследок дала мне наказ, чтобы я прислал соболиных шкурок на шапку.   В поезд, в плацкартный вагон, сел вечером. И сразу понял, что никакого знакомства, о чем мечтал, не предвидится. Со мной ехали два морячка тихоокеанского флота, возвращавшиеся из отпуска, да седой старик. Я переспал ночь, попил чаю, пожевал кое-что из настряпанного в дорогу мамашей. Попробовал угостить старика.   - А? Чего? - переспросил он, прикладывая ладошку к уху.   Громко повторил приглашение. Дед понятливо кивнул, полез в свою сумку и вытащил... коробочку с солью. Что ж, я поблагодарил и взял у него соль. Она и в самом деле пригодилась.   - Может, еще что надо? - спросил он.   Я отрицательно помотал головой.   Перекусив, придвинулся ближе к окну, подпер щеку кулаком и стал глядеть на проносившиеся мимо поля, леса, холмы и деревеньки. Боже, какая огромная у нас страна! А самих мало, по крайней мере, куда меньше, чем китайцев. Как вы полагаете: должны мы из-за этого ценить и любить друг друга?   В соседней секции разговаривали две женщины. Я всё слышал. Они судачили о дорожных происшествиях. Одна рассказала о якобы исчезнувшем недавно самолете. Вылетел из одной точки и никуда не прилетел, пропал вместе с пассажирами, летчиками и багажом.   - Разбился, что ли? - спросила вторая.   - В том-то и дело, что не разбился. Поднялся высоко в небо и - растаял.   - А вдруг и мы... пропадем? - взволновавшись, спросила её попутчица.   - И пароходы, бывало, исчезали, - продолжала первая. - Тоже целиком, ни обломка от них не оставалось. Об этом передавали. А вот насчет поездов - нет, не слышала. Если исчезнем, то будем первые.   - Не дай бог, - вздохнула вторая. - Я ведь и телеграмму своим дала, чтобы встречали.   Голоса мне показались молодыми. Я пододвинулся ближе к проходу и заинтригованно заглянул в их секцию. Но они оказались намного старше меня. Может, это и развязало мне язык. С девушками-то я был робок.   - Ведь эти люди, в сущности, исчезли только для нас, - высказал я свою точку зрения.   - Как это? - Они поглядели в мою сторону, удивившись.   Я замешкался. А что, собственно, хотел сказать? Мои попутчицы, ожидая ответа, замолчали. Наступила тишина. Только постукивали колеса, да вещало поездное радио, включенное на малую громкость. Неизвестный мне артист читал стихи Есенина. Про то, как поэт загубил свою жизнь, пьянствуя по кабакам.   - Для себя-то они продолжают существовать, - наконец, ответил я. - Может быть, даже попали в какое-нибудь райское местечко.   - Это вы к чему клоните? - спросила та, которая сидела поближе.   - Ни к чему. Просто любопытно: а если у них появится возможность вернуться в прежнюю жизнь, не такую уж райскую... что они предпочтут?   Они пожали плечами и переглянулись между собой. Кажется, одна из них даже покрутила пальцем у виска. А я продолжал рассуждать, разохотившись под услышанный стишок, в котором разгульный поэт экзаменовал себя, что же ему делать, если его позовут в рай. Я набрался наглости и похожую проблему навязал женщинам.   - А если вот вам, прямо сейчас, предложат: хотите в рай? Как в этом случае быть? Для чего человеку рай, если все его сознание, все болевые точки крепко привязаны к нашему несовершенному миру?   Наверно, я не очень доходчиво высказался. Они посмотрели на меня с еще большей опаской. И я, поняв, что зря встрял в их оживленную беседу, пересел на прежнее место. Глядя на моего деда, тоже задремал. А очнулся - вагон уже не покачивался. Поезд стоял. Я поглядел в окно, желая узнать, на какой станции мы остановились. Но за окном была тайга. Так почему стоим?..   Не только я желал знать об этом. Пассажиры недоуменно переговаривались и строили догадки. Переполошились женщины в соседней секции. Начались хождения по коридору. Я пока сидел на месте. Но прошло еще полчаса, а мы все стояли. По вагону пронесся слух, что впереди нас - крушение. Явившиеся морячки подтвердили, что действительно крушение, сошел с рельсов поезд. Их стали спрашивать, по какой причине сошел.   - Этого мы еще не выяснили.   - И что же теперь? Мы-то как?   - А так, - они все знали наперед, - отгонят нас до ближайшей стрелки, переведут на вторые пути, и мы объедем то место.   Меж тем проводники открыли двери, и затомившиеся пассажиры высыпали наружу. Я тоже вышел из вагона. Воздух был сочный, лесной, небо ясное, голубое и совсем не тревожное. У тепловоза стояли машинисты и покуривали. Да, наверно, не скоро освободятся вторые пути. Теперь все пассажиры, даже мой старик, вышли из поезда. Многие беззаботно сновали по поляне, рвали цветы. Цветов тут всяких - целая плантация. Некоторые пассажиры, из бесстрашных, скрылись в лесу. Другие, посолидней, стояли возле вагонов, беседовали о катастрофах. Но вот тепловоз ожил, резко прозвучал сигнал. Все бросились по вагонам. И мы медленно двинулись... назад.   А потом наш поезд еще долго стоял на глухом разъезде, который мы уже проезжали. И вот тут-то случилось... Я прогуливался и увидел, что от грунтовой дороги, тянувшейся вдоль путей, уходила еще одна. На обочине стоял столбик с прибитой к нему дощечкой-указателем: "Большие Увалы". Я застыл! И хотя в голове возникло, казалось бы, здравое возражение, что это не обязательно те Увалы, что мало ли их... так вот, что-то другое, более сильное, подсказывало мне, что это как раз те места, куда уехал мой отец. Что он уехал на восток, я знал точно.   Решение пришло в один момент. Да, впрочем, я и не думал над этим: просто запрыгнул в вагон и взял чемодан. Морячки удивились: "Приехал, что ли?" - и, услышав утвердительный ответ, еще больше удивились.   - А в первый раз почему не сошел? Проспал?   - Да, проспал.   - Ну и ладушки, - посмеялись они. - Хоть одному человеку крушение на пользу.   И вот уже я иду по грунтовой дороге, удаляясь от разъезда. Сердце мое неспокойно стучало. "Это те самые Увалы, - твердил себе. - Может, узнаю что-нибудь об отце?"   Вспомнилось то, о чем подолгу думал в общежитии. Что здесь произошло четверть века назад? На чем остановилось расследование?.. Конечно, где уж докопаться до истины, но то, что стало известно, можно узнать. Архивы ведутся, дела хранятся по сто лет - имею же я право ознакомиться с ними. Может, отец погиб, защищая кого-нибудь от пьяных хулиганов или бандитов. И память о нем люди до сих пор хранят.   Навстречу не попался ни один путник, мимо не проехала ни одна машина. Могло ведь быть, что до "Больших Увалов" километров полста или еще больше. Но я как-то не подумал об этом и упрямо шел вперед. Через час оказался перед поселением. Слева от дороги увидел небольшое кладбище и свернул к нему. Может, могилу отца найду. Но многие кресты и пирамидки были с полустертыми надписями, а то и вообще без. Побродил немного и вошел в поселок.   В центре нашел сельсовет - ладный домик, огороженный штакетником. Входная дверь открыта. В первой комнате - ни души. Заглянул в следующую. За столом с бумагами сидела грузная женщина и в руке держала круглую печать, собираясь ей шлепнуть в очередной раз. Мое появление оказалось для нее неожиданным: она подняла голову и вздрогнула. Я поспешил улыбнуться, мол, не злодей с большой дороги. Заискивающе получилось. Она сразу закуражилась.   - Вам что?.. Мы уже закрываемся.   - Мне бы справку об одном человеке.   - Я же сказала: закрываемся. Приходите завтра!   - Ну хорошо, завтра так завтра... Вы только одно скажите - леспромхоз тут рядом какой-нибудь есть?   - Был да сплыл! - отрубила она.   Я вышел из конторы. Сердце опять беспокойно забилось. Завтра все выяснится. А до утра - пустяки! Как-нибудь перебьюсь. Может, кто ночевать пустит. А не пустит, тоже не пропаду. Лето...   Заметно близился вечер. Я подошел к магазину, возле которого стояли люди. Все посмотрели на меня, сразу определив во мне приезжего, что подтверждал и чемодан в моей руке. Остановившись, нерешительно замялся. Ближе всех ко мне оказался широкоплечий, представительный мужчина. У него спросил, где можно переночевать. Он поинтересовался, откуда я. Всего не стал рассказывать, объяснил только, что хочу разузнать об одном человеке, который когда-то работал здесь, в леспромхозе. Они все с еще большим любопытством уставились на меня, а один из них, на которого я вначале не обратил внимания, прямо-таки поедал глазами. Наши взгляды встретились.   - Может, вы к себе пустите? - спросил, не в силах больше выдержать его взгляда.   А он молчал - ни да, ни нет.   - Я вам заплачу.   Широкоплечий мужчина усмехнулся:   - Это ты по адресу обратился. У него хоромы большие.   А лицо моего избранника сморщилось, глаза сердито вспыхнули. Он, заторопившись, бросил: "Ладно, пойдем", - и первым зашагал от магазина.   Последовал за ним. Теперь он оглядывался, словно проверял - не потерялся ли я. Даже показалось, что он боится упустить меня: повернется, а меня и след простыл. Денежный интерес, наверно. Ладно, расплачусь. Не запросит же, как за номер в столичной гостинице. А вообще странный мужик. Впечатление такое, что его заездили. Глаза потухшие, но иногда вспыхивают недобрым пламенем.   А вот к дому мы подошли добротному, огороженному крепким забором. Действительно, "хоромы". В сенцах мой провожатый замешкался, попросил подождать, а сам вошел внутрь. Через стену слышны были приглушенные голоса. Переговоры продолжались минуты две. Я терпеливо ждал. Потом дверь приоткрылась, он выглянул и велел войти. В зале находилась женщина. Она повернулась ко мне - это была служащая из сельсовета.   - Добрый вечер, - сказал я.   На приветствие не ответила и вышла, но скоро вернулась с одеялом и подушкой. Бросила их на диван, на котором мне, очевидно, и предстояло спать.   На улице начинало смеркаться. Я чувствовал себя, как в заточении. Из другой комнаты доносился шепот хозяев - его тихий, глуховатый и ее напористый, раздраженный голос. В невеселую попал компанию. А что если постучаться к ним и предложить поужинать?.. Конечно, при этом я рассчитывал на свои дорожные припасы и даже угостить их хотел, потребовав всего лишь чаю, кипятку хотя бы. Но передумал, вытащил пирожок, пожевал всухомятку. Потом прилег, сняв летнюю куртку, и повесил на спинку стула. На душе сделалось тревожно. Беспокоила непонятная штука: почему хозяин так таращился на меня? И вообще, с чем связан его интерес?   "Меня-то он не знает, - решил я, - но вот с моим отцом вполне мог быть знаком". И эта мысль подстегнула на дальнейшие выводы. Да-да, он опознал меня! Наверно, я похож на отца. Фотографий прежних лет у нас не сохранилось. Правда, имелось одна карточка - свадебная, но над ней усердно поработал ретушер, и отец там похож на известного киноартиста, который по молодости лет играл незадачливых женихов, а в зрелых годах - алкашей и проходимцев. Может, и я похож на того артиста?.. Не знаю, редко смотрюсь в зеркало, и как выгляжу со стороны - мне судить трудно.   Но факт, что мой хозяин взволновался. Он и у магазина смотрел на меня, как на покойника, восставшего из гроба. Боязнь разоблачения? Участник той, роковой драки? Может, его удар был решающим?.. И все эти годы жил, боясь разоблачения. Надеялся, что все в прошлом, что никто о том случае не знает и не помнит. И тут я. Он начал крутиться вокруг меня, как мотылек вокруг пламени. А какова роль этой женщины?.. Известно ли ей что-нибудь? Он явно у нее под пятой. И шептались они, наверное, обо мне.   Эти мысли совсем отогнали от меня сон. Лежал на диванчике и смотрел на угол темнеющего потолка, в котором обосновался паук. Прошло, не знаю сколько времени. Наверное, стояла глубокая ночь... Вдруг услышал скрип двери. Кто-то вошел в комнату. Вспыхнула спичка, я узнал хозяина и сразу же сомкнул веки! Не знаю, почему. Мог ведь подняться и спросить, что ему нужно... Хозяин подошел ближе. Я все видел через прищуренные веки. Горящая спичка освещала его лицо. Он еще с полминуты постоял, глядя в мою сторону, и, очевидно, убедившись в том, что я сплю, начал шарить в моей куртке. В его руках оказался бумажник. Но красть он не собирался. Еще раз чиркнул спичкой и просмотрел паспорт.   Третью спичку зажег, подойдя к дивану. Он находился совсем рядом и даже, кажется, наклонился надо мной. Точно не скажу: в этот миг я плотно закрыл глаза. Но ощущение близости возникло. И пронизал холодок страха. Кто знает, что у него на уме. Еще укокошит, чтобы не рыпался... Почему я решил до конца исполнить роль спящего, сам не понимал. Вновь раздалось шарканье тапок - хозяин уходил. Тихо скрипнула прикрываемая дверь.   Опять я долго не спал. Итак, мотылек не вытерпел - полез в самое пламя. Теперь этому человеку точно известно, кто я. И меня оставили сомнения: он - убийца моего отца. Но, странно, перестав сомневаться, я не почувствовал к нему ненависти и не подумал о мести. Да и какое мстительное чувство может возникнуть к такому жалкому, сломленному человеку?.. Со мной-то он ничего не посмел сделать! И опасности для общества не представляет никакой. Совершить то, что проделал двадцать с лишним лет назад, теперь уже не сможет - сломлен, подавлен. Да и жизнь теперь другая. Тогда дрались, наверно, с отчаяния. Дикие драки загулявших, оторванных от родных гнезд людей. Ничего предпринимать я не буду. И справок наводить не буду. Пусть живет.   Утром встал рано, едва рассвело, взял чемодан и покинул дом. Напоследок положил на стол червонец - плату за ночлег. Собирался тихо, хозяев не тревожил, но не успел выйти со двора, как на крыльце появился этот мужик. Глаза у него были припухшие, воспаленные. Видимо, провел, как и я, бессонную ночь.   - Куда же так рано, - спросил он. - Знакомого искать разве не будете?   - Не буду, - ответил я и, каюсь, не утерпел, добавил с видом знатока, во всем разобравшемся: - Смысла нет!   Вышел на улицу; он поплелся следом. Я прибавил шагу. Он побежал за мной чуть ли не вприпрыжку и настиг меня.   Я оглянулся, инстинктивно приподняв руки: для обороны. Он качнулся навстречу. Мне показалось, что сейчас упадет. Это не было похоже на нападение. И я подхватил его.   - Сын, сынок! - хрипло выкрикнул он.   Когда он прижался к моему лицу мокрой, колючей щекой, я уже точно знал, что это мой отец.   - Как живете, сынок? - всхлипнул он. - Как мать?   Я молчал, усваивая свое новое положение.   Он, словно опасаясь, что я тотчас уйду, взял меня за руку. В его глазах появилась дикая тоска и отчаянье.   - Ты бы не торопился, пожил здесь, - начал уговаривать меня.   Но тут на высоком крыльце дома появилась женщина и позвала по имени. Что и говорить, его имя совпало с моим отчеством...   - И мой отец, как-то боком, всё еще поглядывая на меня, отошел к ней, - закончил рассказчик, худощавый мужчина лет сорока с гаком, и надолго замолчал.   Мы сидели рядом в купе поезда, следующего в восточном направлении по нашим необъятным просторам. Я припомнил его высказывание, что нас значительно меньше, чем китайцев, и подумал: может, нам действительно следует бережливей, внимательней относиться друг к другу?..   Дело происходило ночью, нас едва освещал висевший под потолком ночной светильник. Мне оставалось ехать недолго: до следующей остановки. И я уже предвкушал встречу с друзьями, пригласившими меня на осеннюю утиную охоту. Попутчик все-таки навеял хандру своими воспоминаниями. Спать он не ложился, хотя постель расстелил. Вот, подумал я, взрослый мужик, семья, наверняка забот полон рот, а он нашел, чем озадачиваться - сбежавшим почти полвека назад отцом-производителем, ни разу не приславшим весточки. И все же я поинтересовался, полагая, что попутчик ожидает расспросов.   - И больше вы с отцом не виделись?.. А письма своему родителю пробовали писать? - спросил, почти уверенный, что переписка имела место быть.   - Один раз написал, - признался он.   - И что?   - Без ответа. Может, в руки той женщины попало.   Я не маг, не прорицатель, чужие письма предугадывать не могу, и все же мне кажется, что мой попутчик в письме к отцу написал так или примерно так: "Папа, откликнись. Это ничего, что ты бросил нас (вариант: предал). Но мы и сейчас, когда собираемся, вспоминаем то время, когда еще жили вместе и ты, уезжая от нас на заработки, оставил нам хлеб и сало".   - Хлеба-то сколько было? - продолжал расспрашивать я.   - Чего? - не понял он.   - Ну, когда уезжал, сколько он вам хлеба оставил?   - А, не помню. Кажется, буханку.   Наверно, мой попутчик из того далекого прошлого, когда отец еще жил с ними, вообще ничегошеньки не запомнил, а за "память" принимает то, что многократно пересказывала мать. Сейчас же подсказчицы рядом не оказалось, и он не смог ответить.   За окнами поезда забрезжил рассвет. Спицын, исповедавшись, прилег на полку и заснул, свернувшись калачиком. В купе зашла проводница, сонная и почему-то недовольная, - чтобы предупредить меня о скорой остановке. Я собрал свои вещи и вышел в тамбур.   Вскоре в тамбуре появилась и проводница. В эту минуту, поджидая остановку, я почему-то думал не о предстоящей утиной охоте, а о своем попутчике. У меня в голове возник вопрос: а, собственно, куда он сейчас едет? Возвращается из отпуска в свой поселок или - все-таки - направляется в гости к своему поздно объявившемуся отцу?.. Я не нашел ничего лучшего, чем выяснить у проводницы.   - Девушка, послушайте. А этот, Спицын из моего купе, докуда едет?   Наверно, я дал промашку, назвав её - такую солидную, дебелую - "девушкой". Она нахмурилась, взглянула на меня, как полицейский на правонарушителя, но потом всё же смягчилась. Наверно, подумала, что я забочусь о своем попутчике, чтобы тот не проспал.   - Да пусть себе дрыхнет. Ему до конечной.   То есть до Хабаровска. Значит, на свою звероферму катит. Хотя... судя по его настроению, вряд ли он доедет до "конечной". Увидит в окно "Большие Увалы" и соскочит с поезда. Фактически биологический отец ему никто, чужой человек. И если б тому было хорошо... Но в том-то и дело, что отцу плохо! И кому как не родному сыну побеспокоиться? Тем более что в коллективной памяти семьи по-прежнему удерживается буханка хлеба, которую Спицын старший оставил, навсегда покидая своих домочадцев.