Аннотация: Шестнадцать тонн. Умри, но дай. Всю жизнь работай. Всю жизнь страдай. И помни, дружище, что в день похорон тебе заведут шестнадцать тонн (норма выработки).
Платон Грачёв, нигде не определившись и не поступив учиться, вернулся домой. В прекрасный майский день его отец, управляющий шахтой, объявил с усмешкой:
— Ну, дорогой мой, пора и тебе приобщаться к трудовой деятельности.
Платон молчал, ждал, что отец скажет дальше. А мать, никогда и нигде не работавшая, с надеждой спросила у мужа:
— Куда ты его хочешь? В совет директоров?
— Ну, вот ещё! Неуча-то? В шахту!
— Ай-я-яй, — запричитала она. — Сам всю жизнь в этих шахтах силикозы зарабатывал и единственного сына туда же?
— Хватит! — оборвал её Грачёв-старший. — Скажи спасибо, что не в забой посылаю.
Русоволосый и кудрявый Платон искоса поглядывал на отца и думал: а ведь он меня не любит! Может, в эти минуты даже ненавидит за то, что не такой, как сам, и не оправдал ожиданий. Ну, да пусть. С юных лет Платон был заряжен на экстрим, и теперь надеялся, что, может, нарвётся на что-нибудь стоящее.
Наряд перед спуском в шахту проводил полнолицый, ухоженный мужчина, начальник группы. Прочие шахтёры сидели на длинной лавке, покуривали, изредка поглядывая на новенького. Платон заметно от всех отличался. В чистой, только что полученной куртке, с гладким, свежим лицом. Начальник прохаживаясь, распределял, кто куда пойдёт, и остановился возле крепкого, коренастого парня лет двадцати семи.
— Ты, Лобов, пойдёшь сегодня с новеньким.
Он долго разъяснял, что нужно сделать на участке, а Лобов вроде и не слушал — опустил голову и хмуро смотрел на носки тяжёлых рабочих ботинок. Стали собираться в шахту. Лобов надел каску, застегнул на поясе ремень с аккумулятором, повесил на плечо красную банку самоспасателя. Платон проделал то же самое. Затем Лобов взял брезентовую сумку с инструментом, а у Грачёва сумки не было. И поэтому, когда Лобов прихватил с собой ещё коробку с прибором, предложил:
— Давай, понесу.
Но Лобов не отдал — не доверил. Что ж, пусть будет ему хуже.
В бункере, продуваемом подогретым воздухом, сидели на бетонных ступеньках человек десять. Здесь бука, молчун Лобов показал себя с другой стороны. Громко поздоровался, кому-то пожал руку, кого-то похлопал по плечу. Пристал к грузному, пожилому шахтёру, у которого из сумки выглядывали бутылки для взятия проб воздуха:
— Терёха, и ты здесь?.. Тебе на печи сидеть, а ты в шахту. К чему? Небось, набил матрацовку рублями?
— Ну чего ты ко мне привязался, — уныло протянул Терёха.
Лобов присел и, с усмешкой поглядывая на шахтёра, стал всем рассказывать:
— Он, знаете, что в шахте делает? Заберётся в сбойку, где поглуше, кусок породы под голову положит, транспортёрной лентой накроется и дрыхнет преспокойно. А потом в инертной пыли вываляется и — на-гора. Мы тоже, мол, не баклуши бьём. Я однажды его разбудил, так он на меня волком налетел. Слышь, Терёха, ты видел сон, как вознаградные получаешь?
Все загоготали. Унылый шахтёр безнадёжно махнул рукой: мели, Емеля, твоя неделя.
Женщина, показавшаяся Платону очень толстой из-за широкой, грубой куртки и таких же штанов, позвала в клеть. Заскрежетала, задвигаясь, решётка. Четыре коротких, резких звонка, и клеть провалилась вниз, в тёмную, сырую бездну. Холодная капля упала Платону за шиворот. Он вздрогнул и невольно подался ближе к середине. «Не толкайся, парень!» — прикрикнули на него. Минуты через три клеть тормознула, резко ударившись о донное железо.
Широкий, освещённый двор. Не задерживаясь, прошли метров тридцать, и подземная выработка сузилась. Платон, шедший за наставником, не успел заметить, куда исчезли остальные шахтёры. Впереди только Лобов. Под ногами скрипели узкие деревянные мостки. Рядом тянулись рельсы, а над головой повисла троллея. Лобов оглянулся — опять нахмуренный, брови насуплены.
— За троллею не схватись. А то так шарахнет, костей не соберёшь.
Сзади раздался сильный шум, громыханье. Лобов остановился, спиной вплотную прижался к крепи. Платон последовал его примеру. Мимо, полыхая фарами, пронеслось железное чудище. Оно тащило длинную цепь порожних вагонеток. Их раскачивало, а последнюю прямо бросило на Платона. Он вдавился в стену, меж металлических обручей... Уф, кажется, пронесло!
Лобов убежал вперёд, пришлось догонять. Чуть ли не упёршись в его спину, Платон вспомнил, чему учили на инструктаже, и вслух усомнился:
— А вот нас учили, что по электровозным путям ходить запрещено.
— Нам можно, — через плечо ответил Лобов. — Мы наладчики.
Вон даже как, понял Платон, отец всё-таки поспособствовал и воткнул в привилегированную банду. Он молча последовал за малоразговорчивым сталкером.
Пути разветвлялись, уходили куда-то полутёмными лабиринтами. Лобов пёр вперёд, как маленький танк. Грохнул дверью перемычки, выходящей на другой штрек. Платона обдало пылью, он чихнул и заторопился следом. Тут было темно, душно, воздушная струя текла навстречу, рядом с ходками тихо шелестела лента, унося в гору кучки породы.
Платон видел, что Лобову не нравились его вопросы, но упрямо продолжал расспрашивать, а когда получил очередной отлуп, без робости и даже строптиво урезонил: — Ты тоже ведь не сразу всё усвоил.
— Я — другое дело, — парировал Лобов. — Мне, может, по наследству передалось.
Платон подумал, что в таком случае и он должен иметь наследственный опыт. Но промолчал. Не хотелось преждевременно открываться, что попал в группу по блату. Хотя — какой может быть в этой преисподней «блат»? Он оступился, упал на четвереньки и увидел нечто интересное: искра вылетела. Сообщить этому сурку, нет? И всё-таки, окликнул, показал. Лобов вернулся, понаблюдал. Вылетела ещё одна искра. Нахмурился и потянул за аварийный тросик, натянутый вдоль конвейера. Лента остановилась. Он ловко вышиб ролик.
— Нагрелся-то как. Подшипник заело, — соизволил объяснить. — Ну, парень, считай пожар предотвратили. Вон кругом сколько штыба, мигом мог вспыхнуть. А пожар в шахте — страшное дело.
Тонкой осой запел сигнал, оповещавший о включении конвейера, Но лента даже не дёрнулась, чего Лобов явно не ожидал. Он выругался, побросал свои доспехи и, забыв про напарника, побежал в обратную сторону, к началу конвейера.
Платон остался один, не зная, что делать. В преисподней было темно, только фонарик узким лучиком освещал пыльные стены. «Ну вот, жаждал экстрима — получай». Он больше года куролесил по стране, иногда телеграфируя сердобольной маме, чтобы подкинула деньжат. В Москве на Курском вокзале, чуть не стал любовником активного господина, но в самый последний момент, поняв, что к чему, выскочил из его шикарной машины. А уже здесь, когда оформлялся на работу, познакомился с симпатичной девчушкой; она спросила с изумлением:
— Платоша, и ты — в шахту?
Он выпятил грудь: мы такие! Теперь стало ясно: осведомлена, чей он сын. Может, от того такая податливая? Ну, правда, пока всего лишь до пояса. А он-то, приписывал её внимание исключительно своим достоинствам. Да, хрен на неё! Надо будет познакомиться с такой девкой, которой его биография и социальное положение не известно; тогда и вылезет истинное о нём мнение.
Минут через десять лента, наконец, включилась. А ещё минут через пять на мостках запрыгал огонёк. Возвратился Лобов. Он тяжело дышал; сняв каску, вытер со лба пот, смешанный с грязью. И, приведя себя в порядок, отправился дальше. На вопрос, что случилось, долго не отвечал, и Платон зарёкся спрашивать. Но Лобов, отдышавшись, заговорил сам. Тросик, за который он дёрнул, идёт к аварийному выключателю. Но вот в исходное положение выключатель не вернулся.
— А почему не вернулся?
— Пружина ослабла.
— А почему ослабла?
Лобов приостановился.
— Да ты, парень, безмозглый, что ли? — со злостью сказал и пошёл ещё быстрее, словно хотел убежать.
По тому, как Лобов неторопливо, по-хозяйски разложил амуницию, Платон понял, что они, наконец, прибыли, куда следует. Здесь тепло, даже жарко, движения воздуха почти не чувствовалось. Ленты кончились; рядом громыхал скребковый конвейер. Вопросов задавать не хотелось. Лобов, ни слова не говоря, куда-то ринулся. Вернулся с бухтой кабеля на плече и стал разматывать. И всё молча. Также, молча, Платон стал помогать.
Рядом возник усатый шахтёр в брезентовой куртке и прикрикнул: — Живо отсюда! Будем палить.
Послушно вышли в безопасную зону. Усатый, размотав тонкий провод, крутанул ручку своей адской машинки. Грохнул взрыв! В уши туго ударило, поползла густая, едкая пыль. Завыл вентилятор, запахло палёным... Наконец, всё вновь ожило, загудели механизмы.
Лобов, наконец, соизволил дать задание:
— Дуй прямо, — показал рукой, — в забой. Предупреди шахтёров, что мы их скребок минут на пять отрубим, чтобы переключить на автоматику.
Платон послушно поплёлся в забой. Узкий лучик его лампы выхватил из темноты две потные, блестящие спины. Спины усердно кланялись, и с каждым поклоном летела на скребковый конвейер горка глянцевого угля. . Платон замер. Он даже кашлянуть поостерёгся — не то, что заговорить. Такой незначительной, никчёмной показалась собственная беготня. «Не в забой посылаю», — вспомнил слова отца. Они проскочили мимо ушей — в забой ли, ещё куда, какая разница. Теперь стало ясно: отец, как ни зол был, всё-таки пожалел «родное дитя», сунул в подходящее местечко. Скребки тем временем остановились. Стало быть, нетерпеливый Лобов отключил, посчитав, что предупреждение сделано.
Забойщики выпрямились и повернулись к чужаку. Теперь Платон видел их голые торсы. Под кожей, как на анатомическом образце в школе, переливались мускулы.
— Это мы, наладчики, на пять минут, — наконец, расхрабрился сообщить он. — Нам на автоматику ваши скребки подключить надо.
— Принесла вас нелёгкая, — пробурчал один.
— Ладно, Алик, передохнём, — миролюбиво сказал второй, выпуская лопату.
— Я не на курорте, — продолжал ворчать Алик. — Мне надо тут бабла побольше добыть, чтобы на гора ощущать себя свободным человеком.
Платон возвращался на площадку под впечатлением от чернокожих забойщиках. Пожалуй, любой из них мог бы успешно демонстрировать себя на сходняке бодибилдеров. Странное у них, однако, философия о приобретении свободы с помощью бабла. Впрочем, может, это единственно возможный способ в их положении. Дал в морду тому, кто не понравится, и тут же заплатил пострадавшему, чтобы избежать судебной ответственности.
Запустили конвейер по новой схеме. Лобов остался доволен: получилось с первой попытки. Теперь он почти дружелюбно взглянул на напарника и только сейчас спросил, как зовут.
— Платон.
— Ну, Платон Сергеич, пора перекусить, — вытащил из сумки с инструментом пакет. — Садись, на чём стоишь.
«Вот подлец! Назвал по отчеству. Выдал, что знает, кто мой отец».
— Я не проголодался, Саша. — Платон тоже обратился по имени, слышал уже, как называли его наставника.
— Сказки не рассказывай! — Лобов монтажным ножом отрезал колбасы и положил на хлеб. — Бери, когда дают, а когда бьют, беги. Если в долгу не хочешь оставаться, то вылезем на-гора — угостишь кружкой пива.
То ли пошутил, то ли всерьёз затребовал. И странно, аппетит действительно взыграл. Всё съели. Запили газировкой из фляжек.
— Эх, покурить бы! Прямо сосёт. Но придётся терпеть.
— Метан, — понятливо откликнулся Платон. — А что, были случаи, взрывался?
— У меня дядя, навалоотбойщик, семь лет назад погиб. И ведь какая закономерность: хоть что делай, а чрез определённое время грохнет. Я вот длиннохвостых тварей в последнее время что-то не вижу. Они загодя чуют. В последний раз утащили у меня тормозок неделю назад. Представляешь? С подвешенной сумки. Так что скоро опять рванёт.
— Пугаешь? — стараясь оставаться беспечным, спросил Платон. Хотя по хребту невольно просквозил холодок. Про таинственный «тормозок» спрашивать не стал. Скорей всего, наставник так назвал свой неприхотливый обед.
— Да что уж, от судьбы не уйдёшь, — хладнокровно ответил Лобов. — Может, и станем очередными жертвами. Но ты не сцы раньше времени. Щас везде газовых датчиков понавтыкали. Так что, если их портянками не заткнут, они просигналят об опасности.
— А зачем их затыкать? — спросил Платон, опять не понимая, о каких портянках идёт речь.
— Чтоб не мешали уголёк добывать. Нам зарплата, а вам прибыль.
Это невзначай обронённое «вам», что подразумевало, хозяевам, подтвердило прежнюю догадку: Лобов прекрасно знает, кого ему навязали в напарники.
— Нет, что ни говори, работа у нас интересная, творческая, можно сказать, — поддал он искренне, но тут же саркастически усмехнулся. — Хотя тебе, конечно, сильно не подвезло. Зосима ко мне приставил, а я, как беговая лошадь по самым дальним участкам.
— Кто это, Зосима?
— Ну, начальник наш, Аркаша Зосимов. Да уж, такая шайка-лейка подобралась, что, кроме меня, некому, — с сарказмом пояснил он. — И что за народ пошёл! Всем бы где потеплее, полегче пристроиться. Ладно, это естественное желание, я понимаю, но ведь и совесть надо иметь!
— А разве Зосима не знает, что я... — Платон осёкся.
— Можешь не договаривать. Знает. Он всё про всех знает. Ему б агентом ЦРУ работать. А вот, что тебя пристегнул ко мне, сам удивляюсь. Он трусливый, угодливый, за место держится. Тут только одна разгадка: наверно, твой папаша так распорядился. Хочет, чтобы ты, прежде чем в кабинете засел, в шахте на экскурсиях побывал, узнал, почём фунт лиха.
— Ну, скажешь, — сконфузился Платон и уязвлёно добавил: — Я не хочу быть обузой. В работу не вникну — сам от вас уйду.
— Будем поглядеть, — не без скепсиса сказал Лобов. — Только если останешься, всё одно плохо: о начальстве с тобой по душам не потолкуешь.
— Но почему ж, толкуй. — Платон попытался улыбнуться. Вышло — криво.
— Ладно, хватит болтать. — Лобов завинтил опустевшую фляжку. — Нам ещё на один участок топать.
Опять сбойки, штреки. Платон не мог сориентироваться и подумал, что оставшись один, заблудился бы в этих лабиринтах. Лобов привычно шествовал впереди и что-то ритмически наговаривал. Грачёв, дыша ему в спину, прислушался и удивился: рэп какой-то, что ли? О чём и спросил.
— Песня такая. Шахтёрская, — обернувшись, разъяснил Лобов. — Шестнадцать тонн. Норма выработки. Умри, но дай. Всю жизнь работай. Всю жизнь страдай. И помни, дружище, что в день похорон тебе заведут шестнадцать тонн.
— Дядька обожал, — не останавливаясь, отрывками продолжал он. — Перед ночной сменой. Я к нему зашёл. А он сидит, слушает. В ту ночь и погиб. Разве не мистика?
— Ещё какая! — согласился Платон. — А что ты, Саша, всё про дядьку да про дядьку. А про отца — ни слова. Он тоже в шахте погиб?
— Нет, — помрачнел Лобов. — Спился. Помер на поверхности под отвалом породы.
Он вдруг приостановился, посмотрел вбок — туда, где шевелилось много огоньков. И уже обычным тоном разъяснил, что это монтажники и что он, когда устроился в шахту, целый год у них стажировался.
Ну вот, опять упрёк! «Все круги ада, мол, прошёл. Не то, что ты — сразу на тёпленькое». — Платон отхаркнул угольную пыль и вслед за неугомонным командиром повернул на огоньки. Тот заговорил с парнями, стоявшими возле барабана с бронированным кабелем. С особенным почтением поприветствовал старшего, угловатого шахтёра в сапогах.
— Ты, Сашок, вовремя, — пробасил тот. — Мало нас. А кабель, вишь, длинный. Так и вы становитесь в цепь, уж подмогните.
— О чём разговор, Иваныч! — бодро сказал Лобов.
Стали раскручивать барабан и по очереди подхватывали кабель. На каждого приходился кусок метров в десять. Платон шёл впереди Лобова. Жёсткий кабель в свинцовой оболочке, толщиной в девичью шею, тяжело давил и резал плечо. Платон с трудом переставлял ноги. Как бурлаки на Волге. «Выдь на Волгу: чей стон раздаётся над великою русской рекой?» — За этот стих он когда-то, не удосужившись выучить, получал колы. Кончилось тем, что рассвирепевший отец, никогда раньше не касавшийся учёбы, запер в туалете и не выпускал, пока «нерадивый сынок» не выучил так, что от зубов отскакивало. Даже сейчас, слово в слово помнил. «Этот стон у нас песней зовётся, то бурлаки идут бечевой».
Бригадир пробежал вдоль цепи, крича: «Клади на левое плечо!» Платон пропустил команду мимо ушей; на правом было сподручней. А впереди — левый поворот. Задние «бурлаки» почему-то затормозили. Кабель стал натягиваться и со страшной силой прижимать к углу штрека.
— Бросай! — истошно завопил идущий сзади Лобов.
Платон подсел под кабель и едва увернулся от удавливания. Наставник подскочил, сердитый, заполошенный, взъерошенный и стал выговаривать, перемежая приличные слова с матом.
— Да, парень, чудом ты выскользнул. Могло свернуть шею, — подошли и посочувствовали другие.
Прибежал обеспокоенный бригадир и приказал Платону отойти в сторонку. И напрасно Платон уверял, что всё понял.
— Нет уж. За тебя, бестолкового, в тюрьму садиться?
Потащили без него. Он шёл следом; однако вскоре не выдержал и подлез под провисший кабель. Лобов ничего не сказал, только не отводил взгляда, контролируя. Слава богу, обошлось. Но об этом приснилось много позже в тревожном сне.
Попрощавшись с монтажниками, Лобов повёл круто вверх вдоль быстро движущейся ленты. Остановился, запыхавшись.
— Сядем на транспортёр, чёрт с ним, хотя запрещено. А то на эдакий Эльбрус разве взберёшься. Да и время потеряли. Так некстати на монтажников напоролись.
«Сам же и ринулся к ним. Сашок, где твоя логика?» — разумеется, вслух не стал его упрекать.
Вскочили на ленту меж кучками угля и поехали вверх. Лобов, устроившийся метра на три впереди, оглянулся, посветил лампой.
— Ты не дремли там, смотри в оба. А то в бункер угодишь.
— И что тогда?
— Тогда первый твой день в шахте станет последним.
Продолжая оглядываться и посвечивая фонарём, он выдал ещё несколько указивок, которые Платону на курсах не сообщали, ибо они относились к необсуждаемому: как себя вести в случае грубых нарушений. Но потом внезапно, на полуслове, смолк. И Платон понял, из-за чего. На ходках кто-то сидел. Недвижимый, с запрокинутой головой. Лобов спрыгнул с ленты, подскочил к тому человеку и посветил на лицо. Платон, спрыгнувший следом, тотчас узнал: шахтёр, над которым посмеивались перед спуском в шахту.
— Терёха, что с тобой?
— Прихватило...
Лобов снял с него каску, расстегнул ворот куртки.
— Крепись, Терёха. Пить хочешь? Попей, — к счастью, у него в баклажке ещё осталось немного газировки. — Вот так! Щас мы тебя на свежую струю вытащим. Давай потихонечку.
Придерживая Терёху, добрались до сбойки и вышли на другой штрек. Дунул свежий ветерок. Вверху горел светильник, освещая площадку с лебёдкой и вагонетками. Добрались туда и усадили Терёху на деревянные мостки. Лобов скинул с себя всё и убежал за помощью. Платон поглядел на красную банку самоспасателя, брошенную гонцом, и присвистнул. Опять грубое нарушение ТБ. Без банки, как учили, никак нельзя. Тот же противогаз; в случае чего, на час хватит. Знать допекло инструктора.
Больной тихо застонал. Что с ним делать? Боясь бездействия, намочил платок остатками газировки, приложил ко лбу притихшего шахтёра. Тот открыл глаза, слабо улыбнулся.
— Теперь я в шахту больше не ходок. А ведь тридцать лет под землёй провёл. В три раза срок перевыполнил.
Он вновь опустил веки, словно они стопудово отяжелели, как у сказочного существа из фильма. Платон после его слов ясно ощутил эту непробиваемую, полукилометровую толщу земли, отделявшую их от поверхности. Всякие дурные мысли полезли в голову. А вдруг этот человек сейчас, при нём, начнёт агонизировать? Или Лобов, в сумасшедшей спешке, сломал себе шею и сам лежит, нуждаясь в помощи? Хоть бы кто-нибудь подошёл! Ни души...
Лишь минут через пятнадцать с той стороны, куда убежал Лобов, донеслось громыхание. Подъехал электровоз.
— Терёха, такси для тебя поймал!
Втроём, с помощью машиниста, осторожно посадили больного в кабину. Машина уехала.
— Саша, так ты шутил тогда? Про него?
— Почему ж шутил, — Лобов усмехнулся. — Терёха на самом деле жадный и ленивый. Все знают. Но разве плохому человеку помогать не надо?
Ну вот, ещё одну проблемку подкинул. Вроде бы и надо, конечно; а если этот плохой человек — чересчур плох, конченный злодей, тогда? Впрочем, наставник тут же забыл, о чём спрашивал. Он сильно заторопился, напомнил, что прохлаждаться им некогда и, навешав амуницию, двинулся дальше.
Опять, чуть ли не бегом, приударили по шахте. Со светлого, прохладного электровозного штрека свернули и проникли в мокрую, вонявшую плесенью и гнилью, выработку.
— Так скорее доберёмся, — пояснил Лобов. — Правда, тут давно никто не хаживал. Ну, будем живы, не помрём!
Опять убежал вперёд и, когда вломился в очередные двери, атмосферным перепадом хлестанул ветер, на кровле что-то треснуло и перед самым носом Платона бухнулась порядочная глыба. Лобов мигом обернулся, посветил на подопечного.
— Ты как?
— Вроде ничего, — пробормотал Платон. Коленки у него дрожали.
Лобов направил луч вверх на кровлю и виновато объяснил, что крепление подгнило, а менять — не меняли, потому что сбойка брошенная. Платон посмотрел на глыбу породы у ног и спросил, будет ли в ней шестнадцать тонн.
— Да нет, ты чо! Всего с полтонны, — утешил командир. — Так идём дальше или чо?
Далее стало сухо и добротно, легче дышалось, только ноги ещё слегка подкашивались. Впереди послышалось шуршание ленточного конвейера. А вот он и сам: лента широкая, быстрая, и угля на ней — до краёв. Лобов всё ещё виноватым голосом пояснил, что это — из лавы, комбайн рубит.
— А почему на участке, где мы были, гребут лопатой? — спросил Платон, вспомнив двух геркулесов из забоя.
— Пласт не тот. Не везде комбайн приспособишь, — уже прежним уверенным тоном разъяснил Лобов. — Человек — самый универсальный механизм. Бывает, и комбайны приходится откапывать — лопатой.
Ещё через одни двери, наверно, сотые в этот день, прошли к головной части конвейера. Натужно гудел двигатель, уголь с грохотом сыпался в тёмную пасть бункера, куда Платон, к счастью, не попал. Зловеще клубилась пыль. Лобов с ходу, без передышки, стал осматривать аппаратуру. Платон уже не лез к нему, чувствовал — не до него наладчику. Он впервые ощутил, как-то вдруг, сразу, что сильно устал от беспрерывной беготни, и сейчас с удовольствием присел бы — хоть куда, хоть прямо на мостки, покрытые толстым слоем пыли, но продолжал стоять, молча наблюдая за наставником. Показалось странным, что Лобов ценит свою работу. «Во всех дырах побывали, самые грязные места наши. Что же в ней творческого?» — вяло подумал.
Наставник выпрямился и показал в сторону бункера: придётся туда лезть. Уж не сошёл ли он с ума? Правда, рядом с бункером оказался запорошенный пылью и поэтому неприметный люк. Лобов поднял крышку и полез первым. Спускались по лестнице в узком, чёрном колодце метров десять. За перегородкой, грохотал уголь... Ага, опять выбрались на электровозный. Светло, свежо. Парень в телогрейке нажимает на кнопки пульта, уголь широким потоком сыплется в вагонетки.
— Ну, чего у тебя? — спросил Лобов.
— Ленты ни с того ни с сего останавливаются.
— Ясно. Тут надо искать. — Он тыльной стороной ладони ударил по шкафу управления, висевшему в нише.
Что-то щёлкнуло внутри. И всё стихло, перестал грохотать уголь. Лобов торопливо надавил на кнопку запуска — нет результата. Побледнел, заволновался и, успокаивая себя, пробормотал: «Вот и хорошо, что при нас. Вот и хорошо. Щас исправим». — Вытащил из сумки торцовый ключ, стал отвинчивать крышку. Требовательно зазвонил массивный телефон.
— Наладчики тут, — ответил насыпщик.
Следом позвонили с поверхности — диспетчер шахты, и отвечать пришлось самому Лобову. За метр от телефона было слышно, как диспетчер кричит:
— Прекратите ваши эксперименты! Вы остановили самый добычной участок!
Лобов огрызнулся, что ему тоже некогда и повесил бронированную трубку. Наконец, вскрыл шкаф, покопался во внутренностях и повернулся с перекошенным от огорчения и ярости лицом.
— Эх, без схемы не обойтись. Платон, будь другом, дуй на четвёртый участок. Там точно есть, вчера пользовался. — С досадой глянул на растерявшегося напарника. — А! Ты же не знаешь, где. Ладно, будь тут!
Опять убежал. Насыпщик занялся своим делом. Широкой совковой лопатой, знакомой по забою, подчищал уголь, просыпавший мимо вагонеток на мостки. Платон, предоставленный самому себе, опять ощутил свою бесполезность и, угнетаемый ей, с тоской заглянул в открытый ящик с незнакомым оборудованием. Хотя, почему незнакомым? В своей пусть короткой, неопределённой жизни он многое успел перепробовать. В восьмом классе, вовлечённый своим товарищем, посещал радиокружок. Тот-то теперь в техническом вузе учится, на всю жизнь одержимый своими страстями. «А я... а что я? Шалопай! Прослабил отец. Нашёл для меня тёпленькое местечко. Нет уж, папа, не нужно мне твоё покровительство. В забой пойду!»
Но прежде чем идти в забой, ещё есть пустопорожнее время. Стал разглядывать: катушки, реле, диоды, транзисторы. Одно реле показалось подозрительным: копоть на контактах. А вдруг получится! Порывшись в брошенной сумке Лобова, нашёл надфиль и осторожно зачистил.
— Эй! — окликнул занятого насыпщика. — А ну-ка, вруби.
Тот отставил лопату и покорно подошёл. Ещё бы! Для него Платон авторитет, наладчик, хотя и полный невежда. Сняв рабочие рукавицы, включил силовой автомат и нажал на пусковую кнопку пульта. Знакомо запел предупредительный сигнал. Защёлкали реле! Счётчик указателя включённых лент стал отсчитывать цифры. В вагонетку с грохотом посыпался уголь.
Лобов прибежал взмыленный, тяжело дышащий, с жестяной схемой в руках. Не понимающе застыл, захлопал подчернёнными, как у девиц на кастинге, ресницами. Платон объяснил ему, что контакты подгорели, и он их подчистил.
— А я-то, я-то дурку свалял! — обретая речь, покаялся наставник. Но тут же реабилитировал себя: — Хотя, знаешь, могли только время потерять — без схемы-то.
К стволу ехали с рабочей сменой, в электропоезде. В игрушечном вагончике сидели друг против друга. Лобов заметно устал и — ни звука, губы поджал, букой смотрит. Платону примерно было ясно, почему. Вот так, внаглую, в чужую вотчину влез, и мастеру своего дела, профи, собаку съевшему, урок преподнёс. Впрочем, наставник, как всегда, был непредсказуем. Он вдруг хлопнул — не себя, Платона — по коленке:
— А ведь, пожалуй, из тебя выйдет толк, — и, видимо, посчитав, что перехвалил, добавил условие: — Если бестолочь выйдет.
Ну и то коврижка. Платон тоже притомился и ни о чём больше не расспрашивал. Круто решив перейти в забойщики, воображал, что будет, когда преподнесёт новость родителям. Мать, конечно, запаникует, а отец, небось, даже рад будет. Ведь позже, внедряя в совет директоров, появится случай похвастать: «Мой сын! Рекомендую! Только что из забоя на карачках выполз». Следом припомнил податливую, аж до пояса, подругу с розовыми сосками, и вяло прикидывал, а как поведёт себя она. Небось, отвалит. Да пусть. Другую найду. Хотя, может, наоборот, прилипнет? Бабла-то будет достаточно, чтобы, не обращаясь за субсидией к мамке, водить в кафе.
Высадились у ствола и вместе с другими шахтёрами прошли в узкую бетонную камеру, заняли места на скамье и стали дожидаться очереди в клеть. На Платона вновь ощутимо навалилась усталость. Даже показалось, что он уже год беспрерывно бегает по этим лентам, сбойкам, уклонам, но одновременно казалось, что год пролетел, как миг. Да уж, нарвался на экстрим. Ещё какой! За один день мог трижды отправиться на свидания к праотцам — к дедушке Андрею, который, по словам отца, тоже был забойным шахтёром.
В камеру заглянул стволовой — рабочий, распоряжавшийся подъёмом. Глыба в брезентовом плаще до пят, увенчанная каской.
— Наладчики тут? К телефону просют.
Лобов, протискиваясь меж людей, спросил у него:
— Терёху-то поднял?
— А как же, черепашьей скоростью, на семь сигналов. — Он от нахмурил лешачьи брови. — Чуть живой, но просил медикам не сообщать.
— Чего так?
— Хочет опять в шахту.
— Вот что ему неймётся? — с досадой бросил Лобов.
— А ты разве не знаешь? Бандиты его сына переломали, деньги на повторную операцию нужны.
Пропускавшие Лобова шахтёры поджимали коленки и обменивались репликами:
— Скоро под землёй станет безопаснее, чем наверху.
— Ага, будем в шурфах, как крысы, прятаться.
Переговорив по телефону, Лобов вернулся в камеру ожидания и хмуро сообщил Платону:
— Опять ленты встали. Что-то мы с тобой не доглядели. Придётся вертаться.
Платон поднялся и пошёл за ним. Шахтёры, из забоев, чёрные как черти, блестя зрачками глаз, посмеивались: — Сашок, ты чо? Угля в сумку забыл набрать?
Лобов не отвечал, только сердито поигрывал желваками. Когда выбрались из камеры и набрали скорость, вдруг резко затормозил и повернулся к Платону:
— Слышь, я и сам могу сбегать. Тебе на первый раз достаточно.
— Да чего там, вдвоём веселее, — возразил Платон, прикидывая, что мать наверняка, из-за его задержки, начнёт телефоны обзванивать, отца тревожить, а если до отца не дозвонится, то и в горноспасательную службу удосужится звякнуть. А ещё ведь, вылезши на-гора, надо наставнику кружку пива поставить... тоже время уйдёт. И вернётся домой (если повезёт), когда первые звёзды на небе зажгутся.
Они ходко, но уже не так бодро зашагали знакомым путём. Поспешая за Лобовым, Платон загадывал: «Может, остаться при Сашке? Ну, не атлетом, так бегуном на длинные дистанции точняком заделаюсь».
Искусственный ветер шахтовой вентиляции настырно подгонял в спину.