Гонки гребных судов. Карманник на конке. Софья Андреевна Толстая провожает на войну своего сына Андрея. "Эй вы, черти!" С войны в Москву везут душевнобольных солдат и офицеров. Анастасия Вяльцева отправляется на Дальний Восток. Похороны В.К. Плеве, из дневника Николая Второго. Хороший урожай в Маньчжурии.
Каторжники на Сахалине образуют дружины. Пенсия семье погибшего кучера Плеве. Егора Сазонова переводят в одиночную тюрьму, его письма членам "Боевой организации".Первые трамвайные вагоны. Дело об оскорблении домовладелицы. Смерть генерала Келлера. Порт-Артур не сдается. Вечер памяти А.П.Чехова. Убийство в мировом суде. Праздник преподобного Серафима. Японский генерал Оку дает нашим солдатам по три рубля. Подозрительный японец в Москве оказался корейцем. Как сына одного статского советника приняли за японского шпиона. Проигравшийся в Сакольнической роще. Фабрика фальшивых монет. Первый девятиэтажный дом. Наследство А.П.Чехова. У купца Верховицкого украли золотые часы. Выпрыгнувший из окна. У богомольца Тюрикова украли бумажник. Японский фотограф приехал в Москву лечить жену. Засуха в Мукдене. Рождение цесаревича Алексея, манифест, из дневника императора. Великие Князья Гавриил Константинович и Роман Петрович Романовы, Николай Японский, Сергей Минцлов и Алексей Суворин о рождении наследника. Громилы в Златоустовском монастыре. Новая мечеть в Москве. Училище имени наследника Цесаревича. Чрезвычайное заседание в министерстве финансов. Нападение на караван с золотом в Благовещенске. Погиб контр-адмирал Витгефт. Переполох на улице. И могил не пощадили. Сокращается доходность конки. Хлеб с начинкой. Воздушный шар над Иркутском. Ртуть в Трансваале. 92 семьи из Порт-Артура. Арестован минский булочник. Анастасия Вяльцева приехала в Харбин. Вместо водки вода. Полотер в костюме католического монаха.Как служанка из Кёльна миллионершей стала. Яблочный рынок. Парад на Ходынском поле. "22 несчастья".
Антисептический телефон. Оригинальная находка. Толпа белых отбила негров. Благодарственные молебствия по случаю рождения Наследника. "Шутник".Сильный обстрел Порт-Артура. Бюллетень о состоянии здоровья Императрицы Александры Федоровны. Железнодорожное мошенничество в Ростове - на - Дону. Загадочное преступление. Опереточная "звездочка" Триоль - Боже. Представитель английского короля на крестинах Цесаревича, Николай Второй и Великий Князь Гавриил Константинович о крестинах. "Допился до японцев". Приказчик - аферист. Хунгузы в окрестностях Ляояна. Сороковой день с кончины А.П.Чехова. В лодке. Разносчик - грабитель. Работы по уборке ржи в Московской Губернии. Крестьянка Матрена Рубина родила на улице. Гибель крейсера "Новик". Контрабанда одесского винограда.
Доблестный Порт - Артур, и планы японцев взять Сахалин. Японцы вербуют хунгузов.Четыре библиотеки для казачьей дивизии. Трамвай в Троице-Сергиеву лавру. Похищенные шубы. Общее наступление японцев. Сведения о наших военнопленных. Добрый пример. Повышение цен на продукты в Минске. Николай Второй едет провожать казаков, письмо Александры Федоровны к нему. Потребность в сладостях на войне. Как отец-изверг держал своего трехлетнего сына в клетке. Концерт "Несравненной" в Харбине.Новый лазарет. Шаляпин поет во Франции. Высочайшая награда генералу Стесселю. Несчастье с тореадором в Мадриде. Почетный гражданин Москвы Леонтий Зимин отказывается платить за сына. На месте убийства Плеве хотят построить часовню с образом. Из дневников Святого Николая Японского. Софья Андреевна после проводов сына, ее чувства и ощущения. Л.Н.Толстой хоронит брата. Отец Иоанн Кронштадтский видит хороший сон и раздражается на далеко возившую его по квартирам женщину и псаломщика. Отец Митрофан Сребрянский вспоминает свое детство, сидя в палатке, вдали от родного дома.
Дневники и воспоспоминания: Толстая С.А. "Дневники 1901-1910", Вересаев В.В. "На японской войне", Дневник императора Николая Второго, т. 1, 1894-1904, "Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска",т. 1; Савинков Б.В. "Воспоминания террориста", Пучков Е.А. "Свет далекой звезды: Анастасия Вяльцева", Лилье М.И. "Дневник осады Порт-Артура", Штер А.П. "На крейсере "Новик", Баумгартен О.А. "В осажденном Порт - Артуре": "Дневник сестры милосердия", Романов Г.К. "В мраморном дворце", Суворин А.С. "Дневник", Монахиня Никтария "Дивный свет: дневниковые записи, переписка, жизнеописание императрицы Александры Федоровны"- "Художественная литература", 2024; "Дневник Святого Николая Японского", т. 5; Толстой Л.Н. "Дневники 1847-1910", Иоанн Кронштадтский "Неизданный дневник", Митрофан Сребрянский дневник полкового священника".
Гонки гребных судов
Вчера на Москве-реке состоялась гонка гребных судов, привлекшая много публики.
Гонки начались с заезда для одиночек для гребцов 2-го разряда. Дистанция - 1 верста по течению и одна верста против течения. <...> Победителем оказался П.П.Денисов.
(в заезде двоек победили гребцы Толгский и Свешников).
Карманник на конке
17 июля квартирующий в доме Бородина на Малой Якиманке цеховой Спиридон Грибанов, проезжая в вагоне конно-железной дороги мимо здания городской Думы не заметил, как у него карманники похитили бумажник, в котором были деньги, 400 рублей и разные документы.
Сын нашего знаменитого писателя гр. А.Л. Толстой отправляется на Дальний Восток вольноопределяющимся 217-го Кромского пехотного полка, отбывающего в составе 6-го сибирского корпуса.
Вот что по этому поводу в своем дневнике записала сама Софья Андреевна:
"8 августа. 5 августа, т. е. три дня тому назад, я проводила на войну моего милого, хотя и плохо жившего, ласкового и любящего сына моего Андрюшу. Мне хочется описать его отъезд с штабом его пехотного 6-го Кромского полка из Тамбова. В полк этот приняли его унтер-офицером, старшим, конным ординарцем. Пошел он на войну добровольно. Жену и детей он покинул, полюбив Айну Леонидовну Толмачеву, дочь генерала Соболева, женщину пустую, слабую, но умеющую быть нежнойв любви. Не сужу ни сына, ни мою добродетельную, умную и хорошенькую невестку. Мужа с женой рассудит только бог. Но пережила я много тяжелого, боролась, прежде чем решилась хлопотать о поступлении Андрюши в военную службу. Он убедил меня тем, что все равно его возьмут или он и без меня пойдет, и тогда ему будет хуже и труднее. И действительно, насколько может быть хорошо, ему хорошо в полку. Его сердечный и внешний такт заставляет всех любить его. Полковой командир сказал мне, что "пока от Андрея Львовича одно удовольствие"< Но я отвлеклась своими материнскими чувствами от рассказа. Сделав в Москве все нужные покупки для Андрюши, и кончив денежные дела, я поехала с сыном Левой в Тамбов, куда собрались и мои сыновья: Илья с женой Соней, Лева, Миша. Остановились в великолепной для Тамбова Европейской гостинице. Чувствовала я себя совсем больной, ночь не спала и встала рано; мы отправились с Андрюшей в лагерь; он привел меня к конюшням, где стояли его ординарцы. Как и все мои дети, Андрюша любит очень лошадей и показал мне свою кобылу, купленную им у Болдыревой (Мэри Черкасская), лучшую лошадь в их полку. Ординарцы, двенадцать человек, хлопотали у конюшен, и везде мелькали их красивые фуфайки, которые я им привезла, как товарищам Андрюши, и которые они тотчас же надели с восторгом. Андрюша познакомил меня с адъютантом их полка, очень порядочным человеком, Николаем Ивановичем Руженцовым. Мы ходили по площади, разговаривая и поджидая лошадей в подводы военные. К нам еще подошел ротный, неприятный, коренастый человек с старушкой матерью, похожей на мещаночку. Она горько жаловалась на судьбу, что последний, единственный сын ее уходит на войну, и она остается совсем одна на свете. Не переставая, плакала эта несчастная мать, я старалась ее утешать и пригласила в свою пролетку сопровождать выходивших из лагеря солдат и офицеров. Она очень этому обрадовалась, говорила, что меня ей бог послал, чтоб бодрее перенести разлуку. А все-таки эта несчастная мать осталась теперь на свете совсем одна! Когда мы сели с ней в пролетку, мы увидали издали идущую толпу. Это были солдаты, сопровождаемые толпой родных и просто любопытных. Что-то было такое мрачное в грянувшей музыке и барабанном бое. Военнаястарушка моя (ее муж был ополченцем в Севастополе), услыхав музыку, тотчас же начала рыдать. Выехали и ординарцы верхами, и мой Андрюша впереди всех в светло-песочной рубашке, такой же фуражке, на своей прелестной кобыле. Так все запечатлелось в моей памяти: завязанные чем-то белым ноги кобылы, прекрасная посадка на лошади Андрюши, и слова старушки: "На лошади-то как сидит ваш сынок - картина, точно у себя в кабинете".
У колодца солдаты остановились, и разные женщины принялись качать воду, черпать кружками и подносить солдатам пить. С утра было жарко, ветер крутил пыль и разносил ее повсюду. Офицеры что-то крикнули, и все опять двинулись к вагонам. Толпа все увеличивалась и проводила солдат до стоявшего наготове поезда, недалеко от вокзала.
Жены, матери, отцы, маленькие дети - все это шло с узелками, вязанками баранок и проч. Недалеко от меня шел молодой солдатик с женой и матерью. Старуха вдруг остановилась и с отчаянием проговорила: "Не могу больше идти". Солдатик обнял ее, поцеловал и побежал догонять полк. Жена последовала за ним, а мать долго стояла на месте как окаменелая.
У вагонов скомандовали: "Вольно", солдаты поснимали мундиры и стали грузить лошадей. Андрюша помогал и распоряжался. Возле вагонов расположилась толпа. Солдаты клали вещи свои около родных, которые сели кто на чем попало, а то и на землю; кто ел, кто унимал детей, кто плакал. Пьяных не было почти никого. Работа нагрузки лошадей и повозок шла быстро и споро. Только долго бились с одной гнедой лошадью и уже силой втащили ее в вагон. К четвертому часу нагрузили всё, осталось только прессованное сено и огромная гора ковриг печеного хлеба. Мы уехали с Андрюшей в гостиницу обедать. Он очень устал, но бодрился, и мы берегли друг друга, стараясь не растрогаться. К нам вскоре подошли и все провожающие Андрюшу сыновья: Илья с женой, Лева и Миша, Николай Маклаков и два тамбовских помещика: Шульгин и Ртищев. После обеда мы снова отправились к вагонам с Андрюшей, и все остальные поехали с нами.
У поезда толпа собралась еще гуще. Солдаты уже сидели в вагонах, жены и родные подавали им их вещи и гостинцы. Один из солдат высунулся и закричал четырехлетнему сыну: "Не плачь, Ленька, шоколадных конфеток привезу". Другой уже с проседью солдат лежал, опрокинув голову, фуражка упала, ноги подняты кверху, глаза закрыты, и он рыдал так отчаянно, что сердце надрывалось его слушать. Молодой бледный прапорщик стоял на площадке и смотрел тупыми глазами изжелта-бледного лица. Он ничего не говорил, точно восковая кукла. Некоторые солдаты прилично плакали. Я подошла к полковому командиру и поблагодарила его за хорошее отношение к Андрюше. Он мне сказал, что "пока одно удовольствие его иметь в полку". Тут же мне представили начальника дивизии, кажется, генерал-лейтенанта Клавера. Он поцеловал мне руку и сказал: "Какие мы иногда минуты переживаем в жизни".
Андрюша ввел нас в вагон I класса, в который его взяли по особенной протекции. Место его было у двери на раскидном кресле. Трудно ему будет, болезненному и избалованному, переносить все неудобства дороги и военной жизни,- и мне больно.
Наконец последний, третий, свисток, грянула музыка, все заплакали, я крестила и целовала Андрюшу и уже ни на кого не смотрела. Красное, растроганное и все в слезах лицо Андрюши кивало нам из окна. Что-то он в это время чувствовал и переживал?.. Дальше, дальше, все исчезло, и я на минуту потеряла всякое сознание жизни и ее смысла. Что-то похожее, но гораздо более сильное я испытала, когда шла с похорон Ванечки. Только матери поймут меня и друг друга.
Если бы кто захотел искать усиленно подъем патриотических и воинственных чувств во всех этих солдатах, офицерах, генералах и тем более в провожающих, никто бы его не нашел и тени. Всем было тяжело, все шли поневоле, с недоумением и тоской. Генерал Клавер попробовал, было, крикнуть солдатам, прощавшимся с ним из вагонов: "Задайте им там перцу!" Но слова эти вышли пошлы, некстати, смешны. Он, видно, вдруг вспомнил, что надо подбодрить уезжающих, - и сам понял, как ничего не вышло из этого. Что-то еще раз оборвалось в моем сердце. Еще новая полоса отделила значительный период моей жизни от прежней к последующей - проводы сына на войну, и ужасное впечатление проводов солдат вообще. Что такое война? Неужели один глупый человечек, Николай II, незлой, сам плачущий, мог наделать столько зла?
Мне вдруг представилось, что война, как буря - явление стихийное, и мы только не видим той злой силы, которая так беспощадно и, несомненно, крушит насмерть столько человеческих жизней. Когда человек палкой раскапывает муравейник, и муравьи погибают, таскают яйца свои и разный сор, они не видят ни палки, ни руки, ни человека, разоряющих их; так и мы не видим той силы, которая произвела убийство войны".
Вольноопределя́ющийся - военнослужащий (из нижних чинов) Русской Императорской армии и Флота, поступивший на военную службу добровольно и пользовавшийся определёнными льготами.
Ордина́рец (от нем. Ordonnanz "Приказ", фр. ordonnance "вестовой" от лат. ordino "привожу в порядок; назначаю; управляю") - военнослужащий, состоящий для посылок и приказаний при начальнике (командире).
Из книги В.В. Вересаева "На японской войне": "На одной станции я был свидетелем короткой, но очень изящной сцены. К вагону с строевыми солдатами ленивою походкою подошел офицер и крикнул:
- Эй, вы, черти! Пошлите ко мне взводного.
- Не черти, а люди! - сурово раздался из глубины вагона спокойный голос.
Стало тихо. Офицер остолбенел.
- Кто это сказал? - грозно крикнул он.
Из сумрака вагона выдвинулся молодой солдат. Приложив руку к околышу, глядя на офицера небоящимися глазами, он ответил медленно и спокойно:
- Виноват, ваше благородие! Я думал, что это солдат ругается, а не ваше благородие!
Офицер слегка покраснел; для поддержания престижа выругался и ушел, притворяясь, что не сконфужен".
17-го июля по моск.-казанской жел. дороге в 9-м часу вечера, с сызранским поездом привезены в Москву с Дальнего Востока 13 душевно-больных офицеров и 8 нижних чинов. Транспорт сопровождал московский доктор Розенквист, который принял их из Челябинска.
Отъезд г-жи Вяльцевой на Дальний Восток
В десять с половиной часов вечера с Николаевского вокзала с курьерским поездом выехала в Иркутск А.Д.Вяльцева.
Из моей книги "Свет далекой звезды: Анастасия Вяльцева": "Бискупский (Муж Вяльцевой - Е.П.) отправляется на фронт и получает первое ранение. Вскоре, прервав все свои гастроли, в качестве сестры милосердия, за ним отправляется и Вяльцева. О начале войны Анастасия Дмитриевна узнала из газет. Выйдя из дома к какому-то киоску, певица услышала разговор, взволновавший ее до слез: - Куда ж ты едешь, родимый?
- На японца.
- На вот, возьми, служивый, не обессудь. Чайку тут восьмушечка, сахару фунт, табаку четверка.
- Да зачем мне?
- Как зачем? На войне пригодится".
Обернувшись, Вяльцева увидела, как пожилая женщина, закутанная в теплую шаль, совала солдату небольшой сверток. И вот тогда-то певица приняла окончательное решение ехать за любимым на фронт. Она поступает на ускоренные медицинские курсы, а затем едет к своему раненому любимому".
Из дневника Николая Второго: "18-го июля. Воскресение. В 10 час. утра отправился в Петербург с Мама и другими и со станции в дом Мин. Вн. Д. на Фонтанке на отпевание Плеве. Вся грустная обстановка напомнила мне похороны Сипягина там же". (...)
Похороны В.К. фон-Плеве
Сегодня на кладбище Новодевичьего монастыря рядом с прахом родителя опустили в могилу гроб с телом покойного министра В.К.фон-Плеве Заупокойную литургию и отпевание в домовой церкви совершал преосвященный Антоний, митрополит петербургский и ладожский в сослужении с местным духовенством. <...>
Во время богослужения в церковь прибыли Их Императорские Величества Государь Император и Государыня Императрица Мария Федоровна и Их Императорские Высочества Государь Наследник и Великий Князь Михаил Александрович, Великий Князь Владимир Александрович с Августейшею Супругой Марией Павловной.<...> (До наших дней могила Плеве не сохранилась - Е.П.)
ХАЙЧЕН, 18-го июля. <...> Ожидается, несмотря на военный переполох, громадный урожай в Манчжурии: нивы великолепны. Фураж и хлеб обеспечены на зиму; скота довольно, цены невелики. Своеобразная китайская биржа уронила ценность русского рубля с 110 долларов до восьмидесяти за сто.
ВАС. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО
Сахалин
САХАЛИН. 18-го (31-го) июля. Здесь все спокойно.
В "Русском Инвалиде" напечатана корреспонденция с Сахалина, в которой говорится, что каторжники удалены внутрь острова, а часть их составила дружины, желая загладить свое прошлое. Убийства и грабежи прекратились, и если таковые совершаются, то только теми каторжниками, которые не вошли в дружины.
Всем пострадавшим на месте убийства министра внутренних дел будут выданы от казны пособия, а семье погибшего кучера - пенсия.
"Свет" сообщает, что убийца статс-секретаря В.К. фон-Плеве переведен в одиночную выборгскую тюрьму.
Он, очевидно, твердо решил не называть своего имени. Называет себя простым рабочим, но ему не удается замаскировать правду. Лицо очень характерное и совершенно не похоже на лицо простолюдина.
Егор Сазонов
Из книги "Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска". Вспоминает П.П. Заварзин: "Личность Сазонова оставалась несколько дней не выясненной, пока в больницу не был командирован чиновник Гурович, который, находясь при бывшем в полусознательном состоянии больном в числе больничного персонала, вскоре выяснил личность террориста по отрывочным бредовым фразам".
Из книги Бориса Савинкова "Воспоминания террориста": "Из тюрьмы он прислал нам следующее письмо:
"Когда меня арестовали, то лицо представляло сплошной кровоподтек, глаза вышли из орбит, был ранен в правый бок почти смертельно, на левой ноге оторваны два пальца и раздроблена ступня. Агенты, под видом докторов, будили меня, приводили в возбужденное состояние, рассказывали ужасы о взрыве. Всячески клеветали на "еврейчика" Сикорского... Это было для меня пыткой!
Враг бесконечно подл, и опасно отдаваться ему в руки раненым. Прошу это передать на волю. Прощайте, дорогие товарищи. Привет восходящему солнцу - свободе!
Дорогие братья-товарищи! Моя драма закончилась. Не знаю, до конца ли верно выдержал я свою роль, за доверие которой мне я приношу вам мою величайшую благодарность. Вы дали мне возможность испытать нравственное удовлетворение, с которым ничто в мире несравнимо. Это удовлетворение заглушало во мне страдания, которые пришлось перенести мне после взрыва. Едва я пришел в себя после операции, я облегченно вздохнул. Наконец-то кончено. Я готов был петь и кричать от восторга. Когда взрыв произошел, я потерял сознание. Придя в себя и не зная, насколько серьезно я ранен, я хотел самоубийством избавиться от плена, но моя рука была не в силах достать револьвер. Я попал в плен. В течение нескольких дней у меня был бред, три недели с моих глаз не снимали повязки, два месяца я не мог двинуться на постели, и меня, как ребенка, кормили из чужих рук. Моим беспомощным состоянием, конечно, воспользовалась полиция. Агенты подслушали мой бред: они под видом докторов и фельдшеров внезапно будили меня, лишь только я засыпал. Начинали рассказывать мне ужасы о событии на Измайловском проспекте, приводили меня в возбужденное состояние... Всячески старались уверить меня, что Сикорский выдает. Говорили, что он сказал, будто с кем-то (с какою-то бабушкой) виделся в Вильно за несколько дней до 15 июля, говорили, что взят еще еврей в английском пальто, которого будто Сикорский назвал товарищем по Белостоку. К счастью, агентам не удалось попользоваться на счет моей болезни. Я, кажется, все помню, о чем говорил я в бреду, но это не важно, если примете меры. Одну глупость, одно преступление я допустил. Не понимаю, как я мог назвать свою фамилию уже через три недели молчания... Товарищи! Будьте ко мне снисходительны, я без того чувствую себя убитым. Если бы вы знали, какую смертельную муку я испытывал и сейчас испытываю, зная, что я бредил. И я был не в силах помочь себе. Чем? Откусить себе язык? Но и для этого нужна была сила, а я ослабел... Уже моим желанием было - или поскорее умереть, или скорее выздороветь. Еще, братья-товарищи, меня беспокоит мысль, не согрешил ли я как-нибудь в своих разъяснениях задач партии. Вы же знаете, что во взгляде на террор я - народоволец и расхожусь с партийной программой. И вот, когда настала пора объясняться с судом, я почувствовал, что нахожусь в ложном положении. Личные взгляды в сторону, надо было говорить о программе. Не согрешил ли я против партии? Если так, то прошу у партии прощения. Пусть она публично заявит, что я ошибся и что она не ответственна за слова каждого члена, тем более больного, как я. Я еще не совсем оправился после взрыва. Очень расшибло голову... Вот и все, что тяготят мою совесть, исповедываться в чем перед вами, дорогие товарищи, мне все время хотелось. Если я, единица, в чем провинился против общего дела, мой факт остается, и пусть он сам говорит за себя: сознательно я его умалял.
Приветствую новое течение, которое пробивает себе путь к жизни во взгляде на террор. Пусть мы до конца будем народовольцами... Я совсем не ждал, что со мною не покончат. И моему приговору я не радуюсь: что за радость быть пленником русского правительства? Будем верить, что ненадолго. На мой приговор я смотрю как на приговор над судьями, осудившими на смерть Степана, Григория Андреевича и других...
- Дорогие братья-товарищи! Крепко обнимаю вас всех и крепко целую. Эта писулька только для вас, моих ближайших товарищей, поэтому прошу ее не публиковать. Моим прощальным приветом, с которым я обращаюсь к вам, да будут слова, которые я крикнул сейчас же, как увидел нашего поверженного врага и когда думал - сам умираю: "Да здравствует Боевая организация, долой самодержавие!" Прощайте. Живите. Работайте. Любящий вас, братья-товарищи, ваш Егор".
XI
Впоследствии Сазонов писал нам следующее:
"Моим товарищам по делу
(...) Не могу выразить вам, братья-товарищи, каким счастьем было для меня вспомнить о вас, о вашем любовном, чисто братском отношении ко мне, о вашем доверии, которым вы почтили меня, поручив мне выполнение столь ответственной задачи, как дело 15 июля. Для меня было бы в тысячу раз хуже всякой смерти оскорбить вашу любовь, оказаться ниже вашего доверия, вообще как-нибудь затенить блестящее дело Боевой организации, всю величину которого я сам первый признаю и перед которым теряюсь. И судьба едва не сыграла со мною злую шутку. Я был ранен, но не убит. Потеряв силы владеть собою, я в бреду едва не сделался невольным предателем. Пришлось пережить самое, самое отвратительное, что только может испытать революционер: Иудины поцелуи и объятия агентов, которые, пользуясь моей беспомощностью и тем, что повязка лишила меня зрения, являлись ко мне под нейтральным флагом медицины и, как голодные волки, ходили вокруг меня. В течение четырех месяцев до суда я находился в ужаснейшем состоянии неведения относительно результатов моего бреда, в страхе за людей, за дело, в сомнении, - не предатель ли я. Только успех дела и опьянение победой дали мне силы перенести болезнь и пережить сверхчеловеческие душевные муки. К счастью, с бредом обошлось все благополучно. Но после болезни и душевных страданий я вышел на суд очень слабым, с разбитой взрывом и шпионскими кулаками и пинками головою, еле в состоянии владеть мыслями и языком. В таком состоянии я был обязан не говорить на суде, чтобы не погрешить против истинного освещения программы партии. Я так бы, вероятно, и сделал, если бы у меня позади не было кое-чего, что заставляло меня объясниться. Именно: показание, данное мною следователю 15 июля, сейчас же после того, как я очнулся после операции. Не зная, выживу ли я, я счел для себя обязанным заявить поскорее, что я член Боевой организации партии социалистов-революционеров и что человек, погибший при взрыве в "Северной" гостинице, был моим товарищем по делу, - был уговор, чтобы засвидетельствовать принадлежность Покотилова к Боевой организации, и только. (Один из членов Боевой организации Покатилов в марте 1904 года в номере "Северной гостиницы" изготавливал бомбу для Плеве, но дрогнула рука, и сам погиб, и гостиницу разнес.Тогдашняя цензура об этом, естественно, в печати запретила упоминать - Е.П.) Но следователь спросил о задачах Боевой организации, и я, не отдавая себе отчета, что нарушаю партийный принцип "не давать показаний", дал объяснение в довольно неумелой форме, но с резко "народовольческим" оттенком (то самое объяснение, которое значится в обвинительном акте). Почему я это сделал? Почему нарушил принцип и внес диссонанс в толкование программы? Да потому, что во время допроса я несколько раз почти терял сознание, умолял прекратить, просил для поддержания сил пить. До момента суда я мало заботился о данном показании. Но потом, когда наступило время подумать о том, что я сказал бы, если бы пришлось говорить на суде, я живо почувствовал диссонанс моих слов с программой партии. Сознание этого и заставило меня больше всего высказаться официально. За несколько дней до суда я записал, чт′o сказать, все время избегал впадать в "народовольческий грех"... и, оказалось, перетянул в другую сторону. На суде, сверх всего, были такие невозможные условия для высказывания, что я свои слова купил дорогой ценой: мне сначала вовсе не хотели давать говорить до последнего слова и дали только по настоянию Карабчевского; обрывали меня на каждом слове, сбивали, я терял нить речи, измучился, многое проглотил, иногда нечаянно вырывались слова, которые сейчас же с радостью взял бы обратно. После суда чувствовал себя совершенно разбитым и страшно каялся, что вообще поддерживаю своим участием гнусную комедию суда. Так что, когда после мне сообщили, что на воле очень довольны тем, что я говорил, для меня было больно это слышать, как иронию. После суда раз писал вам, дорогие товарищи, по тому же поводу, в объяснение тех ляпсусов, в которые я впал, сам того не желая. Высказать еще раз все это теперь я чувствовал потребность, чтобы ничего невыясненного не осталось между мной и тем из вас, кому придется выходить на подвиг. Для меня необходимое условие моего счастья это - сохранить навсегда сознание полной солидарности с вами по всем вопросам жизни и программы. Всякому, обреченному на подвиг опасный, кроме всего прочего, особенно желаю передать... ответ в полном обладании всеми силами физическими и духовными, чтобы с честью до конца пронести знамя организации. Привет вам, дорогие товарищи! Бодрости и удач! Будем верить, что скоро прекратится печальная необходимость бороться путем террора, и мы завоюем возможность работать на пользу наших социалистических идеалов при условиях, более соответствующих силам человека.
Ваш ЕгорP. S. Прошу эту записку доставить по принадлежности, т. е. Боевой организации, а не чужим, избранным людям, что, оказывается, было сделано с моей первой запиской".