Аннотация: В тех краях, тех долинах Среди сопок высоких Мы с друзьями делили Соль походов далеких...
5. Врастаю в регион
В этих заметках, являющихся продолжением моих воспоминаний о сыктывкарских буднях ("В Сыктывкаре. Первые годы.", "На грани фола" и "Прощание с лошадьми") мне хотелось бы на собственном опыте показать, как пишется диссертация по геологии и чего это стоит - сделать добротную геологическую работу по крупному, относительно слабо изученному региону. Говорят, что наиболее плодотворные годы в карьере научного работника - самые молодые, поскольку молодой человек более раскрепощен, не опутан условностями и догмами. В какой-то мере мой личный опыт это подтверждает (см. предыдущие главы). И всё же правильнее считать, что молодость имеет преимущество далеко не всегда, а только на сломе парадигм, когда большой научный багаж, накопленный ранее, не столько помогает, сколько мешает теоретическому прорыву. Это и теория относительности, и квантовая механика,и молекулярная генетика,и информационные технологии, где молодые были впереди. У нас это был период слома геосинклинальной теории и прихода плейт-тектоники. А вот к региональной геологии это не относится. Чтобы стать геологом-региональщиком, надо съесть пуд соли - хотя бы и вместе с ближайшими коллегами. Настоящий интерес и способность к осмысливанию геологических фактов появляются только по мере накопления личного материала, а это требует времени. Во всяком случае, три года, стандартно положенные на написание диссертации, совершенно недостаточны, если речь идет о региональной геологии. Такое ещё худо-бедно проходит с палеонтологией, если есть коллекция и толковый руководитель. С геофизикой, если задействованы прогрессивные методы и новейшие приборы. То же самое - с петрологией, геохимией, изотопией, если есть доступ к хорошим лабораториям. Голову, правда, никто не отменял. Но у геолога лаборатория - поле, объект изучения - громадный, адекватный эксперимент - невозможен. Эта штука требует, кроме всего прочего, - времени, большого физического и нравственного напряжения, предприимчивости, умения работать с очень разными людьми. Недаром в последнее время независимые наблюдатели, мои коллеги, отмечают понижение уровня геологических исследований и престижа геологической науки не только в нашей стране, но и во всём мире. Диссертанты и их руководители нацелены, по преимуществу, на быстрый результат.
Однако посмотрим, как оно было дальше.
Лето1966 г. На Торговой и Пуйве
В 1966 году я был включен в полевой отряд Е.П. Калинина, занимавшийся минералогией и геохимией гранитов (не самое лучшее дело для тектониста, но выбирать не приходилось). Работали на двух гранитных массивах Приполярного Урала, Торговском и Кефталыкском, с одним базовым лагерем, вблизи южной оконечности Торгового озера, где из него вытекает одноименная речка. Забросились вертолетом, причем кроме базового, забросили и выкидной лагерь, в северную оконечность озера, что потом позволило использовать резиновые лодки для транспортировки образцов и снаряжения из выкидного лагеря в основной. После сложных и богатых событиями экспедиций предыдущих лет, эта была довольно спокойной и размеренной. Ходили в пешие маршруты, приносили увесистые пробы гранитов для дробления и выделения акцессориев. Пробы как правило дробились и промывались до серого шлиха в поле.
Панорама района работ от восточного контакта Кефталыкского массива на С-В.
При современном подходе, можно было бы попутно составить хорошую коллекцию цирконов для определения абсолютного возраста уран-свинцовым методом. Она бы и сейчас пригодилась. Но тогда у нас лаборатория абсолютного возраста только-только начала работать и приехавший из Москвы Миша Соколов наладил наиболее массовый и модный в то время калий-аргоновый метод, датировал в основном по валу (т.е. не по отдельным минералам, а по породе в целом), но и это было тогда большим достижением. Однако проблемы интерпретации полученных датировок все больше давали о себе знать. Миша попросился к нам в отряд, понимая, что без полевых наблюдений трудно себе представить, какие процессы влияют на поведение изотопных часов. У него тут были свои "сумасшедшие" идеи; он, в частности, додумался до относительности времени и написал на эту тему небольшую научную работу. А жить-то ему времени оставалось всего ничего...
В тех краях, тех долинах
Среди сопок высоких
Мы с друзьями делили
Соль походов далеких
Мы себя не жалели
Ни о чем не жалея
Нам близка и понятна
Непреклонность железа
А урана частица
Тает, мир согревая.
Мы ее познавали
В ней друзей узнавая.
Место нашего выкидного лагеря в истоках р. Торговой.
Итак, мы поставили палатки на берегу озера Торгового и начали обживаться. С собой я привез сеть, взятую на прокат у родственников в Печоре (Печора в данном случае - не река, а город на реке, откуда мы забрасывались вертолетом). Возможностью как-то разнообразить меню мы никогда не пренебрегали. А у меня до сих пор в памяти остался опыт моей университетской производственной практики в геологосъемочной партии на Горном Алтае. Там наше меню в течение трех месяцев состояло из крупы одного сорта, тушенки и сушеного овощного супа. Прежде чем этот суп варить, его надо было вымочить, и слить ярко-оранжевую воду. К чаю был сахар и прогорклое сливочное масло. Сухари. Всё. На охоту и рыбалку времени просто не было: всё съедал план. Нередко возвращались из маршрута затемно: повод лошади отпустишь - и она сама находит дорогу. Авитаминоз развился такой, что любая ссадина не заживала, гноилась, и каждое утро начиналось с мучительного раздумья: как бы это половчее сесть в седло, поскольку это было всё равно, что сесть на горячую сковороду. Потом за день удавалось притереться, а следующим утром всё начиналось снова. И только под конец сезона, когда появился томатный соус, картошка, и даже - о Боже - капуста! - беда отступила.
...Сеть была, а опыта еще не было, так что она у нас быстренько запуталась в карликовой березке, которой, в основном, были покрыты берега. Тогда сразу-то невдомек было, что сеть надо распутывать на снежнике, который спускался с северного склона ледникового кара, в километре от нас. Впрочем, и ячея была слишком крупной, так что в сеть за всё время попался только один хариус - правда, большой, как раз по ячее. Большой - это с килограмм весом. Обычно они мельче, но всё же в среднем раза в 2- 3 крупнее южноуральских.
Озеро Торговское. Начало июля. Лёд ещё не растаял.
В общем, затея с сетью не оправдалась. Зато вскоре мне пришел в голову совершенно нетривиальный способ рыбалки. Разгуливая после маршрута по камням на берегу озера, на границе воды и снежника, я меланхолично размышлял, по какой это причине камни так хорошо отполированы, плоски и выложены ровно, как паркет, причем часто с промежутками-проливами шириной сантиметров по 10 между ними. Я это отнёс за счет ледовой абразии. Такие "мостовые" встречаются и по берегам северных рек, где движущийся ранней весной лед полирует и укладывает камни, так что они становятся ровными и гладкими. A здесь, даже в это позднеиюньское время, по глади озера еще бродили крупные, нерастаявшие льдины....
И тут я сделал стойку. Рыба! Между двух камней, в проливчике, я увидел хариуса. Тот в свою очередь завидел меня и быстренько слинял. Однако идея уже возникла, и по мере тренировки начала приносить улов. Надо было только стоять неподвижно и ждать, когда очередной хариус войдет в проливчик между двумя камнями, затем резким движением перекрыть руками пути отступления с обеих сторон и выкинуть рыбу на снежник, где она быстро затихала.
В одном из первых маршрутов мы вышли на скалистый уральский водораздел и начали спускаться в долину р. Пуйва. Ощущения, что где-то неподалеку есть люди, не было. Ни конных троп, ни оленеводческих ворг (дорог) для нарт в этих местах мы еще не видели. И вдруг в ровной пойме реки, за деревьями, открылось нечто: дорога, гладко укатанная колесным (!) транспортом. В конце дороги - ровная площадка 100х100 м, окруженная колючей проволокой, а в центре - белый домик, красивый, хоть и без затей. И ни души кругом. В первые секунды это было как если бы на Луне увидеть бензоколонку. Естественное объяснение, однако, лежало на поверхности.
Пос. Пуйва с севера летом.
Пос. Пуйва с востока зимой. Автор неизвестен.
О месторождении горного хрусталя под названием Пуйва мы, конечно, слышали. На слуху были и другие знаменитые месторождения из той же серии: Неройка, Пеленгичей, Парнук, хоть они все и были засекречены и на картах не значились. Известен был даже такой эпизод: якобы во время Великой Отечественной войны на горном аэродроме Парнука как-то раз приземлился одномоторный самолет, забравший спецзаказ для англичан. Развитие радиолокаторных станций для защиты острова от налетов фашистской авиации сдерживалось нехваткой качественного пьезокварца. Счет же сырой продукции высшего качества шел на килограммы, так что одного рейса, вероятно, хватило.
Короче говоря, в следующем маршруте мы вышли сначала на штольни, а потом и на сам горняцкий поселок Пуйва, вписавшийся в устье притока одноименной речки. Нас встретили радушно, причем и не без профессионального интереса: наш сыктывкарский Институт был достаточно хорошо известен. Так раскрылась "тайна" красивого домика за колючей проволокой: это был склад ВВ (взрывчатых веществ) для проведения буровзрывных работ, построенный по всем правилам искусства. В поселке была единственная колесная машина, которая, естественно, могла ходить только 6 километров в оба конца: до склада и обратно. Остальной транспорт - трактора, лошади и конечно вертолет.
Вертолет с кварцем
В поселке мы бывали еще не раз - заходя и с лагеря на озере, и позже - с базового лагеря на самой речке Торговой. С горняками мы подружились.
Они сонетов не слагают.
Рекордов что ни день, не бьют
Работа есть - в забой шагают,
А водка есть - так водку пьют.
Но небо - то и их забота,
И в небе спутник не летал
Когда б не был ценой их пота
Добыт космический кристалл
А кстати насчет водки. Её-то как раз в тот период в лавке-складе не было (сухой закон: все силы - на выполнение плана!). А тут как раз случилось такое дело. Вдруг выяснилось, что на складе катастрофически портятся конфеты. Обычные карамельки в цветных фантиках. И вот эти конфетки засахарились и фантики на них уже составляли единое целое с конфетами, и вся эта масса начала потихоньку течь и превращаться в одну полужидкую конфету размером в ящик, и может быть, не один. Продукты брались партией в кредит, с расчетом, что всё съедят. А тут такая проблема. Никому не надо. И тогда начальник партии принял нестандартное решение: он позволил из этих конфет делать бормотуху (бражку). Так что в один из наших визитов нас неслабо угостили бражкой совершенно невероятного серобуромалинового цвета (линючие пестрые фантики, как я уже сказал, извлечению из основной массы не подлежали).
Были и деловые вопросы. Мне показался интересным с минералогической точки зрения контакт гранитов Кефталыкского массива с предположительно ордовикскими отложениями. Мы подбили горняков загнать туда бульдозер, и вскрыли им мощную зону выветривания, которая потом и была описана нами в небольшой статье в сборнике Института. Мы трактовали это тогда как необычную современную зону выветривания, образовавшуюся несмотря ни на что в условиях холодного, северного климата. Сейчас я подозреваю, что мы могли ошибаться: уж не предордовикская ли это зона выветривания на гранитах, вроде той, какая была описана позже в Малдинском районе.
Жизнь в маленьком поселке нельзя было назвать сонной. Народ был молодой, энергичный, общительный. Были и из столиц люди (преимущественно ИТР), завербовавшиеся на какие-то срока. И эта связь с метрополией сказывалась, несмотря на плохое сообщение, дикий, хотя и величественный пейзаж, непролазную грязь, а порой и затяжную непогоду (я уж не говорю о зиме).
Накрашенные губки,
Причесочка в улет:
На шпильках, в мини-юбке
Красоточка идет
Кругом крутые горы
И грязь невпроворот -
Она шагает гордо,
За ближний поворот,
Раскованно и стильно,
На запах пирогов,
По шаткому настилу.
(От силы сто шагов).
В одно из посещений поселка с нами увязался белый пес, предположительно принадлежавший начальнику партии. Он обладал, по-видимому, страстью к приключениям, и сидеть в поселке ему было просто скучно. Но нам-то каково? Привадили, соблазнили, чуть ли не украли? Всякие попытки уговорить его вернуться домой ни к чему не приводили. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, когда б не случай. Наш лагерь, вообще слабо защищенный от непогоды, временами подвергался настоящему натиску сильных ветров. После одного такого ветродуя мы обнаружили, что потеряли надувную резиновую лодку. Бросились искать. Нашли где-то в километре, а могли бы и вообще не найти. После этого случая я их всегда привязываю. И вот иду я, поднимаясь по склону к лагерю, нога за ногу, лодка на голове. Пес как завидел меня, с чем-то вместо головы, - заскулил, бросился прочь, и больше мы его в этом лагере уже не видели.
Благополучно отработав достижимую в пеших маршрутах территорию вокруг озера Торгового, набрав тяжеловесных проб гранитов кило по 5 каждая, частично раздробленных и отмытых в лотке до серого шлиха (т.е. до остатка, обогащенного тяжелыми минералами), мы засобирались на базовый лагерь. Скрутили палатки, вьючные мешки, набили рюкзаки, надули резиновые лодки и двинулись вплавь вдоль озера, тем самым избавляя себя от тяжелой задачи тащить весь груз на протяжении пяти км (такова длина озера) без тропы. Но вот лафа кончилась, мы завьючили весь груз, включая лодки, на себя, и прошли еще километров 15, уже по тропе, вниз по узенькому истоку речки Торговой, вытекавшей из озера, к базовому лагерю в районе известного месторождения вольфрама. В лагере нас встретил базист (это был Коля Суханов), карауливший оставленные вещи и часть продуктов.
Чум и скалы. Набросок для линогравюры.
Неподалёку был чум оленеводов. Сходили, и не по разу, к ним в гости, а они к нам. Потом мы много раз встречали оленеводов, а эта, после Тимана и Канина, была моя первая встреча с ними на Урале. Как и на Канине Камне, сезонный выгон стад на высокие продуваемые места, связан с тем, что здесь и гнуса меньше, и собирать стада легче, и опять же пастбища: альпийские луга.
Чум, сложенный из длинных, гладких и очень прямых кольев, обернут брезентом (зимой - в полотно, сшитое из шкур). Дверь - отогнутый угол брезента. Кто живет почище - на складных полах, кто попроще - прямо на утоптанной земле. Постели - вдоль "стен" чума, прикрыты пологами; в центре - очаг или жестяная печурка по-черному (вместо дымохода - дыра наверху), редко когда есть длинная труба. Рядом обязательно - очень низкий обеденный столик. Сидят на земле. Топят сучьями полярной ивы. Еда - чай с сахаром и сушками, сгущенка и вареное мясо (а при забое оленя - мясо обязательно сырое, печень сырая, кровь пьют. Иначе авитаминоз обеспечен). И что интересно: больных очень мало. Миски не моют (выкинут собакам - те оближут дочиста). На улице - нарты, укрытые шкурами. Они же и склад (вроде комодов или шкафов), и средство передвижения. Летом запрягают в нарты по пять оленей, зимой - по два.
Мужики - со стадом, посменно; женщины домовничают, шьют одежды (малицы) и пимы из камуса (пимы - мечта тогдашних, а быть может, и теперешних городских модниц). Ребятишек школьного возраста к первому сентября собирают вертолетом и увозят в интернат. Кое-кто из них не хочет уезжать, по кустам прячутся, их отлавливают, уговаривают. Но ни разу не видел, чтобы ребенка ударил взрослый
dd>
У развалин базы Торговского месторождения (вольфрам, молибден).
dd>
Наша работа продолжалась уже из базового лагеря. Я тем временем затосковал, поскольку изучение тонкой минералогии гранитов не входило в мои творческие планы. Старался прихватывать территорию вне гранитных массивов, а под конец отпросился у Жени, начальника отряда, взял лаборанта и сходил в выкидной маршрут с ночевкой по старой конной тропе на восток, в район северного контакта Хартесского гранитного массива, где геологи-съемщики нашли ордовикскую фауну. Находку повторить не удалось, но по крайней мере я познакомился с тем, как выглядит здесь ордовик. Удивился. Совсем белые кварцитопесчаники и аркозы, а вверху мрамора, на типовую тельпосскую свиту непохожи. Однако всё в копилку.
Столкнулись мы там с интересным явлением. Тропа, по которой мы шли, была хорошая, как в парке. И вдруг выходим на большую поляну - и видим, что на месте тропы ровнехонько, как высаженные лесоводами, растут березки, и им лет по двадцать. Головоломка. Прикинул так и сяк. Решил, что тропа пробита еще геологами большой партии доктора наук Н.А. Сирина, которая работала здесь в 40-х годах. Тропа явно конная; в то время она была хорошо унавожена и разрыхлена подковами. Возможно, на открытом месте тропа задерживала и собирала большое количество летучих семян березы (т.е. происходил самосев). Но впечатление удивительное: прямо-таки рукотворная лесополоса, и это в таком диком месте.
Осень. Склон Исследовательского хребта прямо над лагерем.
Подкралась осень. Склон Исследовательского хребта, под которым находился наш базовый лагерь, расцветился в немыслимые оттенки красного и желтого. В кружках по ночам стала замерзать вода. А потом начались дожди. Время уже дома быть, а погода нелетная, вертолета всё нет, и связи нет (рации в наших академических отрядах массово, как норма, появились только в 80-х годах). Продукты кончаются (на долгое сидение не рассчитывали). А у меня еще вдобавок накрывается путевка-поощрение в Венгрию: как было написано, "за хорошую работу по пропаганде знаний". Я подрабатывал лекциями, ездил в отдаленные районы и был одно время даже Председателем городского общества "Знание". А я-то весь сезон вечерами у костра,- как дурак! - долбил венгерский язык по самоучителю, выучил около 500 слов, и в принципе разобрался с грамматикой, решительно непохожей на нашу (16 падежей!!! Послелоги!!!). И что теперь? Псу под хвост?
Зубрю венгерский. Рядом Галя Малыгина (повариха) и Миша Соколов.
Перед непогодой.
Но это эмоции. А жрать-то скоро совсем нечего будет. Надо в магазин. И вот мы с Мишей Соколовым собираемся к горнякам, в посёлок Пуйву. Это 25 км в одну сторону по горам. Дорога, правда, известная: один раз я уже по ней ходил туда-сюда. Даже принес в лагерь подаренную мне тяжеленную друзу хрусталя. Но то в хорошую погоду. А тут дождь и туман. И какова еще река, и в каком состоянии брод? Но делать нечего. Пошли, взяв самые вместительные рюкзаки. Как-никак, а рацион нужен на 6 человек.
Только вышли по тропе - туман накрыл. А я знаю уже: как выйдем на голое, как колено, плоскогорье, которое отделяет нас от долины Пуйвы, так и тропа разойдется. (Это нормально: лошади любят тропу там, где путь узкий и идти трудно. А тут - рысью да галопом врассыпную). Но не возвращаться же. Компас, правда, почти бесполезен: засечку сделать не на что, разве что друг на друга, но такой способ очень замедляет движение. Помогает ветер, который должен дуть строго в левую скулу. Идем. Соображаю: справа должно быть озеро. Слушаем. Ага! Плеск воды. Значит, идем правильно. А тут и тропа наметилась, стала потихоньку материализоваться. Начался крутой спуск в долину Пуйвы, к броду. Выходим к берегу. Ну и?... Какой там брод! Бред! Река вздулась, желтая. Дождь идет, и всё сразу сбрасывается в реку. Однако место, где был брод, помню.
Держим совет. У обоих за плечами какой-никакой альпинистский опыт. В альплагерях учат переправе через горные реки. Использование веревки для страховки исключено (её просто нет). Переходить поодиночке, используя в качестве "третьей ноги" палку, которая упирается в дно чуть выше по течению? Или использовать калмыцкий способ (все-таки четыре ноги, и при согласованности действий это пожалуй чуть надежнее). Опять же вместе не так страшно. Останавливаемся на втором. Заходим, положив руки друг другу на плечи. Идем боком. Упираемся. Вода выше пояса. Нас начинает крутить и волочит по течению. Почти плывем в таком четырехногом состоянии, цепляясь за дно то одной ногой, то третьей. Только бы не опрокинуло! Но вот уже опять стоим. Уперлись рогом. Выходим. Oтжимаем одежду. На ходу согреваемся. Вот уже и склад ВВ. Укатанная дорога. Значительно более легкий брод на плоском, широком русле.
Мы в поселке. Поселковые приятели и знакомые удивлены нашим появлением в такую пору. Но и радушны. Устраивают нас на ночлег, дают обсушиться, кормят чем бог послал, и даже наливают. Время уже далеко за послеобеденное. Его как раз хватает, чтобы набрать на складе-магазине продуктов. Складист - мелкий, говорливый "западэнэць", бывший (по его собственному признанию) бандеровец, выдает нам все по списку, и убалтывает еще купить шоколадок (они явно просрочены, и скоро будут похожи на "жидкие часы" Сальвадора Дали, но мы так рады, что удалось купить все необходимые продукты, и еще кое-что из овощей, что берем и это.
Назавтра выясняется, что нам сильно повезло. Коногоны, пришедшие в поселок с Саранпауля с караваном вьючных лошадей, отправляются в обратный путь. Дождь прошел, и вода несколько спала. Наши тяжеленные рюкзаки приторочены с двух сторон к вьючному седлу крепкой, отдохнувшей лошади, и мы налегке едем с коногонами до брода. Там - привал. Впереди у нас крутой подъем уже с грузом, на плоскогорье. Костерок, чифирок. Пожилой коногон с тёмным морщинистым лицом протягивает консервную банку: "На, хлебни". Хлебнул. Горечь.
Расстаемся, жмем руки, благодарим. Вьючимся (уже на себя). Сердце колотится. На чифире проскакиваю затяжной подъем, почти не заметив. Отдохнул, дождался Мишу, который шел без "допинга". В то время я не понимал, какое у него больное сердце. Говорили (он и сам не скрывал), что здоровье хреновое: ревматизм, что-то с головой. Но как-то до сознания толком не доходило, что и сердце. Внешне крепкий, кряжистый мужик. И никогда не жаловался, что тяжело.
Донесли поклажу, причем последнюю стометровку по болоту проходили уже на четвереньках. Вечером, хватив спирта из заначенного начальником НЗ, пели под гитару песни, и вообще были довольны собой - как Миша сказал, для таких моментов и живем!
Вертолет в конце концов прилетел, причем когда его никто не ждал, - почти при нулевой видимости. Понятно, что по долине Щугора он прошел без проблем, но когда свернул на Торговую - крался в облаке, едва не цепляя колесами скалы.
........
Одним рейсом весь груз увезти не удалось. На второй рейс в лагере остался Миша с кем-то из лаборантов. А у меня - чувство вины: по идее оставаться надо было бы мне (так оно и было в аналогичной ситуации 1969 года). Если бы не горящая путевка.