Когда я проснулась, стояло, по меркам сельских жителей, позднее утро. По меркам жителей Карплезира - раннее, когда еще можно пару часиков понежиться в мягкой постели, перекатываясь с бока на бок.
Нежиться в постели я не собиралась - слишком много дел. Подобную роскошь мне никто не пожалует. Пришлось вставать и приводить себя в порядок, если такое возможно. Ведь рана хоть и затянулась, но болит, да и кровь засохла бурыми пятнами, стягивая кожу.
На кровати лежало синее шелковое платье, из тех, что мне пошили во дворце, и нижнее белье. Мечтать о том, чтобы помыться не стоило. Потому как я в казарме, где солдатам предоставлялась общая омывательная комната и еще баня. Речи об индивидуальных банных комнатах здесь не шло. Если даже у полковника Казимова её нет, что уж говорить о других.
Надо хотя бы позаботиться о ране, которой меня незаслуженно наградили избалованные дворяне. Мне нужна помощь Лили-Оркуса. Я могла бы прямо сейчас вызвать дух из амулета, но с некоторых пор у нас возникли проблемы в общении. Лили-Оркус возомнил себя взрослым и окрепшим духом. Сидя в подпространстве амулета, он доводит до меня свои мысли, детские и наивные, и считает, что ему пора выбираться из опостылевшего плена. Пленом он называет безопасность. Его поползновения на самостоятельность раздражают. Но заткнуть его все сложнее.
До статуса Игли ему еще далеко. И даже духи, которые могут постоять за себя, то есть, иначе говоря, могут становиться материальными настолько, чтобы дать отпор обидчику, легко погибают.
К чему я это озвучиваю? Я могла бы воспользоваться помощью Лили-Оркуса в лечении раны. Но отныне я не уверена, что он добровольно уйдет в амулет. Ведь, чтобы вернуть его в амулет нужно согласие духа, а чтобы выпустить на свободу - мое. Прятать его насильно не вариант, он тогда обозлиться и его придется отправить в ментал.
Придется снова создавать амулет, искать дух бывшего целителя, договариваться с ним и обучать его, потому как у духа остаются лишь зачатки способностей, некогда доступных живому.
Начинать все с начала мне не хотелось. Также, как и терять Лили-Оркуса. Нужно было что-то придумать. Всегда есть решение проблемы, просто сейчас оно пока скрыто от меня. В любом случае, пока я не придумаю, помощник мой будет сидеть в амулете, а я терпеть и ждать пока рана заживет естественным образом. Не настолько она серьезна, чтобы лишиться Лили-Оркуса или рисковать жизнью, ныряя в купель.
"Я не хочу в ментал" - высказался Лили-Оркус.
"Я тоже не хочу тебя терять" - ответила я, также мысленно.
Когда я раздумывала над тем, чтобы подпереть дверь стулом, и все-таки привлечь Лили-Оркуса к лечению, в дверь постучали.
- Ты собралась? - голос принадлежал Дарену.
Он пришел как нельзя вовремя. Еще чуть-чуть и я бы совершила ошибку. Вот вернусь в Чарующий лес и тогда выпущу дух из амулета без риска его потерять.
- Нет еще, - ответила я и принялась надевать платье, которое к моей радости одевалось легко и без помощи горничной.
- Может, тебе помочь? - спросил Дарен, растягивая слова. По его голосу было слышно, что он улыбается, и подтрунивает надо мной. Но это было на поверхности - оправдание на случай, если я отвечу грубостью или посмеюсь над ним.
Я задержала дыхание и прислонилась к двери, в так и не застегнутом до конца платье. Мне хотелось почувствовать его дыхание на своей коже, ощутить тяжесть поцелуя и напор, который рождается страстью. Мне даже показалось, что я чувствую тепло, исходящее от Дарена, но это была только игра воображения.
- Я сама справлюсь, - ответила я вдруг севшим голосом, хотя очень хотелось согласиться, просто до дрожи в руках.
Интересно, когда его неприязнь переросла в симпатию? Как я могла пропустить этот момент? Или всему виной мана, гуляющая по его венам? Нет, это бред. Если бы одно наличие Дара делало тебя привлекательным в глазах другого мага, отец бы упомянул об этом.
- Я жду.
Я постаралась одеться побыстрей.
Как только я открыла дверь, Дарен вошел, осматривая меня внимательным придирчивым взглядом, будто мог по одному виду оценить в форме я или нет.
- Как себя чувствуешь? - спросил он также медленно, будто ему некуда было торопиться.
- Нормально, - ответила я. Бывало и похуже, добавила я мысленно.
Дарен, будто прочитав мои мысли, сказал:
- Я видел тебя и после худших передряг, но тогда я не мог никак помочь. Сейчас могу хотя бы отомстить.
Помолчав, он добавил:
- Если тебе плохо, мы обойдемся без тебя.
Он желал мести, что было проявлением отнюдь не благородства. Но у меня на сердце после его слов стало тепло, будто в грудной клетке зажгли свечу.
- Что от меня требуется?
- Мы поймали этих ублюдков в лесу. Допрос пока не дал результатов. Ты можешь им развязать языки?
Дарен с одинаковым смирением воспринял бы мой отказ и мое согласие.
- Могу попробовать. Но только двум. На большее моих сил не хватит. Очень затратное заклятие, - сказала я и усмехнулась гнусной улыбкой.
От мысли, что мои преследователи получат по заслугам, в теле образовалась легкость. Даже заговор померк на фоне этой новости.
- Хорошо. Если что я буду рядом, - Дарен поймал мою ладонь, покрутил её слегка, будто привыкая к её меньшему, по сравнению с собственной широкой крепкой ладонью, размеру, и повел к пойманным дворянам.
В небольшой затемненный зал ввели троих. Руки молодых мужчин были в кандалах, на распухших местами лицах - синяки и кровоподтеки. Их нашли в лесу корчащихся от боли, испуганных и злых. Как я узнала из уст императора, допрос шел всю ночь. Все, в чем они признались это желание поразвлечься. Ну, а как развлекаться привилегированным особам - это ведь их личное дело?
Малый приемный зал Престольного дворца находился над камерами подземелья и использовался для допроса политических преступников. Помимо меня и императора в зале находился Дарен, граф Ворошин и три гвардейца.
- Представьтесь, - сказал император с презрением.
- Граф Викентий Стриженов, младший сын герцога Стриженова.
- Вчера ночью, графиня Ячминская, они на Вас напали. Хотя знали, что вы назначены императорским магом. Правду говорить не хотят.
Граф Стриженов скосился на меня здоровым глазом. Остальные сжались, смотря в пол.
- С тобой, - император обратился к барону, подданному союзного государства, при этом скривившись, будто унюхал запах падали, - мы будем разговаривать с участием дипломатического представителя Антирии. Увести его!
Два гвардейца подхватили барона под руки и потащили к выходу из зала. Гвардейцы действовали настолько быстро, что пленный успел лишь с удивлением обернуться на своих товарищей.
Император хотел, чтобы я заставила двух оставшихся признаться в заговоре. Любыми средствами. Вариант того, что богатенькие папенькины сынки просто зажрались и обнаглели от вседозволенности, им не рассматривался. Возможно, император был прав. Одно дело творить беззаконие в далеких от столицы имениях, другое в Карплезире. Под носом императора. Нужно иметь влиятельных покровителей, для уверенности в своей неуязвимости. Или быть уверенным в том, что власть вскоре окажется в других руках. Например, герцога Стриженова, который стоит третьим после принцессы претендентом на трон.
Я медленно двинулась к моим вчерашним преследователям. Прикрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, я высвободила большую часть своего резерва, позволяя, чтобы мана покидала мое тело медленно, с искрой заключенного в ней желания говорить правду. Когда коснется объекта, войдя в него вместе с вдыхаемым им воздухом, преобразованная энергия проникнет в его разум и внушит ему необходимость и желание рассказать всю правду о себе, о своих мыслях и поступках, без утайки.
Вместо того, чтобы отделиться от меня прозрачным серебристым туманом, как это должно быть, мана серым облаком с иссиня-черными разводами покинула мое тело, окружив меня, и зашевелилась тонкими струйками, похожими на змей своей подвижностью. Если бы еще недели две назад я увидела нечто подобное вокруг себя, то перепугалась бы изрядно. Но после двух покушений можно расценивать структуру заклятия как логичное отражение совершенных мною злодейств. Да, именно злодейств, потому как убийство липовой ведьмы это злодейство, как и удар с помощью богини Кайи по высокородным преследователям. Черная магия.
Боярин Ольский отшатнулся в сторону. Граф Стриженов остался недвижим. Он косился на меня с презрительной гримасой на изуродованном тяжелым кулаком лице. Он дошел до той степени отчаяния, когда мог запросто броситься с крепостной башни на колья. Приятель его находился несколько в ином, но таком же, невразумительном состоянии.
- Что, думаешь, обделаюсь со страха?! Ничего ты не узнаешь, сука. Все что хотел, я уже сказал!
- Ты ничего конкретного не сказал, - ответил ему Дарен. Он стоял в двух шагах от меня, игнорируя клубящуюся энергию заклятия с достойным уважения равнодушием.
- Ни к какому заговору я не причастен. Ясно?! Можешь убить нас, давай!
Вместо того, о чем он просил, я направила на него заклятие правды. Проворными струйками серо-черная масса начала вползать через нос в сына герцога, попутно обволакивая его тело. Часть энергии досталась молодому боярину. К сожалению, на большее моих сил не хватило. Как я уже упоминала, это очень затратное заклятие и требует большого расхода сил.
Как только щупальца черного тумана проникли в глотку графа Стриженова, он закричал надрывно и во всю мощь своих легких. Зря он так. Лучше не сопротивляться, иначе будет только хуже. Боярин Ольский попытался закрыться от заклятия плечом, уткнув в него свой нос. Тогда мана полезла в уши и глаза, что было крайне неприятно и болезненно. Сцепив зубы, и только мыча от боли, боярин оставил попытки закрыться и теперь просто катался по каменным плитам пола. Заклятие обернулось вокруг него коконом и медленно, словно жалея дурачка, проникло в его тело.
Я смотрела на их мучения отстраненно и равнодушно. Мне не было их жалко. Было немного совестно, что я вновь использовала силу во вред. Но это чувство меркло, стоило мне вспомнить, что они хотели со мной сделать.
У заклятия была одна цель: внушить желание говорить правду. Единственный минус - подвергшиеся этому воздействию начинали говорить правду обо всем, буквально изливая душу. Ведь они пребывали в уверенности, что хотят очиститься от спрятанного от других глубоко внутри.
Я отступила от пленных дворян на два шага, слегка пошатнувшись.
- Ваше величество, можете приступать. Спрашивайте, что хотите знать, - сказала я твердым спокойным голосом, но с противной хрипотцой, которая выдавала волнение.
Но прежде чем император успел задать вопрос, сын герцога, рассмеявшись полубезумным смехом, лежа на полу, принялся доставать из самых темных уголков души всю накопившуюся там грязь. То, что он рассказывал взахлеб, с гордостью, самодовольством и удовольствием, было противно слушать.
Начал он с того, что признался, что еще в детстве он забил мальчика-прислугу до смерти. Ему понравилось ощущение власти и безнаказанности, и тогда он принялся травить слуг в загородном поместье, куда родители привозили его на лето. Он их бил за любые мелкие проступки. Когда же они вели себя безупречно, так что не подкопаешься, он сам подставлял их и обвинял в том, что они не совершали. В подростковом возрасте его пристрастия поменялись. Он полюбил издеваться над девушками. Тогда он чувствовал себя настоящим мужчиной. Хотя и обычные отношения с женщинами ему нравились, но настоящий взрыв чувств он получал, только насилуя, избивая и причиняя им боль.
- Как его заткнуть? - спросил император.
Дарен уже не раз у меня спрашивал тоже самое, но я, как и раньше, ответила, что это побочный эффект заклятия и нужно ждать.
С допросом боярина Ольского дела обстояли тоже не лучшим образом. Заклятие на него подействовало, но в меньшей степени. Он мог сопротивляться его действию, чем и пытался заниматься. Вначале он закрывал рот плечом, что позволяли сделать связанные спереди руки. Когда один из стражников по приказу Дарена схватил боярина за волосы и оттянул голову так, чтобы никак нельзя было закрыть рот, боярин сцепил зубы. Было видно по гримасе боли и натужному алому цвету его лица, что он на пределе. Тем не менее, боярин продолжал держаться, удивляя всех собравшихся.
Устав ждать, а также устав от мерзостей герцога, император приказал отправить боярина в пыточную.
Монолог герцогского сына продолжался, но порядком опостылел всем, в том числе и мне. Слушать о глубине его падения в область садистких радостей было омерзительно.
- Тебе лучше уйти, Верна, - сказал Дарен, забыв, что мы не одни, и нужно обращаться официально.
Я взглянула с вопросом на императора, и, получив в ответ кивок согласия, с облегчением выдохнула. Все же я не настолько устойчива, чтобы находится здесь. По мне проще ударить в лоб, напрямую, чем мучить, выпытывая признание. А уж смотреть на телесные пытки и того хуже.
Сидящий в тени граф Ворошин поднялся и подошел ко мне.
- Пойдем. Пойдем отсюда, пускай император и полковник дальше сами разбираются. Ни к чему тебе слушать эти гадости, - обняв за плечи, он повел меня из зала. Руки его дрожали, то ли от увиденного, то ли от услышанного, а может, от всего вместе.
Я оглянулась на Дарена. Он наблюдал сцену с завидным хладнокровием. Лишь чуть раздувшиеся крылья носа, опущенные уголки губ и напряжение позы выдавали его злость и отвращение. Почувствовав мой взгляд, он взглянул на меня, и вновь вернул свое внимание сыну герцога.
- Хотел сказать тебе пару слов, Верелеена. Может быть, это не мое дело. Но так как отец твой мертв, я чувствую своим долгом тебя предостеречь.
Мы шли вдоль широкого пустого коридора, если не считать караульных, оставшихся позади.
- Ты молода, родовита, богата. Ты - графиня Ячминская, но, прежде всего, девушка на выданье. Может статься, что тебе император посватает знатного жениха. Или ты сама выберешь. И что узнает твой будущий муж? Непонятные связи, дружба с гвардейским капитаном, ночевки в казарме...
Он умолк, предоставляя мне слово.
Вместо того, чтобы испугаться и бежать от меня с отгоняющим нечистого знаком, граф учит меня жить. В то, что он нормально воспринял змеящуюся серо-черную субстанцию вокруг меня, мне было трудно поверить. Для порядка он должен был хотя бы поинтересоваться, что я сотворила в Малом приемном зале. Мне казалось это странным.
Быть может, я слишком долго жила бок о бок с суеверными крестьянами, что привыкла лишь к подобному отношению? Как я успела заметить в Карплезире народ более выдержанный, закаленный интригами и борьбой за власть. Им привычнее использовать меня в своих целях, ни взирая на мой дар и его выдуманное происхождение.
Конечно, я хочу верить, что граф проявляет отеческую заботу, и все же это странно... и непривычно.
- Дружба мало кому портила репутацию, - ответила я осторожно, присматриваясь к графу.
Его широкое полноватое лицо с приятными чертами выражало спокойствие и доброжелательность. В чистых голубых глазах пряталось чувство, близкое к жалости.
- Смотря какая дружба.
- Ваша забота мне очень приятна, граф. Спасибо. Отвечу Вам откровенно. Желающих жениться на мне не найдется. Если только заставят, либо привлечет мое состояние. В любом случае, я подобного не допущу.
Ему были неприятны мои слова, более того, непонятны. Но он знал меру. В том числе, что немало важно, меру в проявлении заботы о малознакомом человеке.
- Лишь потому, что не хочу никому портить жизнь, - добавила я. Получилось, будто оправдываюсь.
- Хорошо, Верелеена. Мне понятны твои сомнения. Очень жаль, что ты так считаешь. Ведь твой отец хотел для тебя полноценной жизни. Именно поэтому он отправил тебя в Мон вместе с матерью. А получается что?
- Нет, не зря.
Мы вышли во внутренний двор Престольного дворца. Воздух был напоен утренней свежестью, умиротворением и благодатью.
- Моя жизнь сложилась так, как сложилась. Отец все сделал правильно - лучшего для меня он не смог бы сделать. Но сейчас я выбираю сама. Лишь я ответственна за свой выбор. И это касается всего. Не только замужества.
Граф мягко улыбнулся.
- Мы поговорим об этом позже. Подумай о моих словах, Верелеена.
Он взял мою руку в свои большие обветренные ладони. В глазах его стояло сострадание. Ему претила мысль тяжелой ноши для женщины. Он жалел меня. И как иначе? Он не мог чувствовать того, что чувствую я. Не мог вообразить, что большего счастья, которое даровано мне, и представить трудно. Мой дар - это свобода, это сила и уверенность, моя главная ценность в жизни. Тот, кто лишен этого сокровища, никогда не поймет меня.
Я не собиралась обманывать одного из немногих людей, желающих мне добра. Подобная перспектива невозможна, и думать над ней нечего. До убийства старого императора - еще да, были бы шансы. Но сейчас?
Вздохнув, граф Ворошин попрощался и ушел по своим делам. Наверное, что-то такое он прочел в моих глазах, что заставило его отложить этот разговор.
Честно говоря, после встречи с вчерашними преследователями разговор о замужестве только усугубил паршивое настроение.
Мне нужно было успокоиться. Лучший способ - это медитация и приятные эмоции.
Недалеко отсюда, за восточным крылом Георгиевского дворца располагались цветочные оранжереи и разбит ботанический сад. Великолепный цветущий сад с фонтаном и прудом, в котором жили лебеди. К полудню в саду было слишком многолюдно для уединения. Но сейчас, когда нет и одиннадцати утра, сад будет пуст.
По пути в сад мне встретились кухарки, несущие продукты, и садовник, подравнивающий декоративный кустарник. Придворная знать, уважающая праздное шатание по парковым ансамблям дворцов, еще спала, после ночи веселья. В утренней тишине Карплезира слышалось ржание застоявшихся в конюшнях лошадей и строевые команды с тренировочной площадки.
Тренировки, как я успела заметить, начинались рано утром и продолжались до полудня. И повторялись вечером, после заката Эндимиона. Гвардейцев готовили сражаться с хищниками.
Когда мы снимали деньги со счета, Дарен даже заикнулся о зрительной иллюзии, которой бы он хотел подготовить солдат к бою. Но продолжения наш разговор не получил, потому как нас прервали.
Я села на скамейку, усыпанную маленькими белыми лепестками, словно снегом. Аромат цветущих акаций, ирисов и моновских сакур плыл по воздуху, одуряя насыщенностью и яркой сладостью. Темно-зеленые листья, в тенистых местах казавшиеся черными, контрастировали с белизной цветков. Дополняла контраст черно-белого в саду выцветшая селадоновая коротко стриженая трава, и черные дорожки из мрамора. Разбавляя строгий контраст или, наоборот, добавляя изюминки, рядом с аккуратными лаконичными скамейками из темного дерева стояли расписные красные вазы с садовыми розами и красные глиняные горшки с кустами диких белых роз. После цветения, в период отдыха деревьев, этот сад должен иметь особую атмосферу, которая может показаться гнетущей, а по мне так печально-торжественной.
Я забрела в сад, исследуя территорию Карплезира. И влюбилась в это место. Я и сама не подозревала, что так соскучилась по Мону: природе, традициям, людям. В окружении акаций и сакур я словно вновь физически возвращалась домой.
Я сняла туфли, приняла позу лотоса и закрыла глаза. Утро - самое подходящее время для сбора сил, концентрации на своих возможностях и ухода от всего лишнего, мешающего. Отделившись шельтом от своего тела и высунувшись из него по пояс, я распахнула прозрачные руки, втягивая разлитые вокруг деревьев и цветом капли энергии. Голубые, синие, молочные капли падали на мое прозрачное тело, на долю секунды окрашивая его своим цветом, и впитывались, заряжая меня бодростью.
Когда в пределах пяти саженей ничего не осталось, я постаралась унять радость и обратить внимания на то, что беспокоило, не давая полностью погрузиться в позитивную энергию растений.
Локтях в шестидесяти, за двуногой акацией, где кончаются каменные дорожки, и начинается оранжерея роз, прятались двое. Именно их присутствие беспокоило меня. Девушки, но могло статься и парни. Ощущалось нечто среднее.
На голой, ободранной кем-то, ветке сидел жаворонок и пел свою нежную мелодичную песню. Ему вторил сосед. Птицы призывали, по преданиям, светлые силы и новый день. Только вряд ли их призывы возымели действие над наемными убийцами.
Прячущиеся решили действовать. Выбрались на усыпанную ослепительно белыми лепестками матово-черную дорожку, и пошли ко мне, не спеша, улыбаясь сладкими лживыми улыбками, рука об руку.
Я не успевала полностью вернуться в тело, чтобы его контролировать в полной мере. На это требовалось время. Слившись с телом таким образом, что продолжала чувствовать тонкие тела и одновременно могла управлять физическим, я настроилась на внешние раздражители. Подобралась, чувства стали обостренней, реакция быстрей. Единственный минус - отсутствие зрения в привычном понимании. Скорее размытые образы полулюдей, полузверей, тех сущностей, что скрываются в душах предателей, подонков и убийц, и управляют их поступками и эмоциями. Звери, то выглядывали над головами наемниц, то исчезали, в зависимости от того, что испытывали девушки.
Они беседовали напоказ лениво, перебрасываясь замечаниями относительно скукоты этого утра. Только чувствовалось нечто острое, безжалостное и жестокое в их намерениях, что открывало истинную их суть: волков в овечьей шкуре.
Девушки остановились за моей спиной. Одно мое резкое движение могло дать ход тому, что они задумали. Ведь они подошли ко мне вплотную, менее шага и теперь пребывали в уверенности своей полной власти надо мной.
Молчание затягивалось и становилось все более утомительным - прежде всего для наемниц. Одной было под тридцать, другой и восемнадцати не исполнилось. Первая - учитель, вторая - ученица. Алчущие ответов взгляды, горящие красным в моем измененном зрении, застыли на моем затылке. В руках по ножу, а может, кинжалу. Кто знает, что прячется в складках пышных юбок? А причина заминки понятна - интерес. Убить легко, утолить интерес - гораздо привлекательнее.
- Может быть, эта мода столичная? - спросила молодая.
- Может быть. Но сдается мне, это нечто другое.
- Что?
- Сама спроси.
Молодая хмыкнула, обошла лавочку и, прижавшись к стволу ириса, обратилась ко мне громче необходимого:
- В чем смысл сиденья на лавочке в саду, графиня Ячминская?
- Отдых и приятное общение, - ответила я.
- Вот как? - воскликнула молодая.
- Накручивай на ус, детка, - ответила та, что постарше.
Молодая подобралась, как кошка перед прыжком, но старшая остановила её жестом. В душе старшей жила помесь гиены, богомола и крысы. Её внутренний зверь смотрел с предвкушением. Младшая успела обзавестись гадюкой, которая обвивалась вокруг её шеи, провоцируя и распаляя злость.
- Среди светских дам не принято сидеть на лавочках, аки моновские монахи. Но Вы при дворе недавно, поэтому не знаете этикета. Вам пока простительно, - сказала старшая.
- Да, провинциальную графиню можно понять, - вторила ей молодая.
- Спасибо за понимание, дамы. Я действительно в столице недавно и многого не знаю. Но пока император прощает мне.
Звери, видимые мне, как выглядывающие из белесых тел наемниц, существа, переглянулись. Я все видела, как под водой. Картинка перед моим взором менялась, живя по своим законам. Образы наемниц то тускнели, то наливались яркими сочными красками, обличающими всю их сущность.
- Да-да, я слышала! Вы теперь - маг императора!
- Тот бал, ах да. Я толком не рассмотрела что и как... Конфуз какой-то вышел.
- Скорее позор, - возразила молодая.
- Смотря для кого, - я устала от них, от их притворства. Их вовсе не было на балу - они повторяют то, что слышали. - Давайте уже, спросите напрямую что хотели.
Они снова переглянулись.
- Что мы хотели?
- Убедиться кто я, или точнее, что я. - ответила я старшей. - Тебе надоела жизнь. Ты ищешь в ней смысл, продолжаешь убивать, но боишься расплаты. Ты веришь в ад, веришь в смерть, но не веришь в жизнь. Ты почти мертва. И убила ты себя сама. Вот тебе ответ на твой вопрос.
- Что?.. Что ты несешь, ведьма? - она вытащила тонкий кинжал с изогнутым лезвием.
- Ищущий найдет. Ты искала - я тебе отвечаю за того, кого ты не слышишь. Ты уже в аду. Ты живешь в аду, который создала для себя сама. Давай, убей меня.
Молодая рванула ко мне, вытаскивая из широкого рукава стилет. Гадюка, обвившая её тело, увеличилась в размерах и распахнула пасть. Действия молодой наемницы были быстры, но у меня был заготовленный на этот случай манёвр.
Оттолкнувшись от лавочки ступнями, я кувыркнулась через голову, и, задев высокую вазу с алыми розами, оказалась на чистой мраморной дорожке. Звук разбитого фарфора слился с руганью.
Порывами жаркого ветра по бокам от меня появились два грифона. Они оставались невидимы на физическом плане. Лишь жар, повысивший температуру воздуха разом до пятидесяти градусов, свидетельствовал об их присутствии и гневе.
Молодая поспешила прыгнуть сверху, но старшая отбросила её в сторону.
- За одни свои пророчества ты должна быть убита, - сказала она, приставив к моему горлу острое лезвие. Голос наемницы теперь больше ей соответствовал - глухой, хриплый, безжалостный. Голова гиены заглянула мне в глаза, скалясь широкой жестокой улыбкой.
Перед глазами все было размыто. Я могла бы приказать грифону слиться своим огненным телом с наемницей. И тогда от горе-убийцы остался бы черный огрызок тела. Мгновенная смерть, без сожалений и без боли.
- Я не буду предлагать тебе компромисс, - ответила я шепотом.
- Я тебя ни о чем не прошу! Убью просто! - сказала она, приблизив свое лицо к моему, пытаясь подавить, запугать, ослабить. - Уйди, Вольха! Я сама.
Настало время решаться. Если убивать, то убивать двоих. Заказчик не должен узнать, как умерли наемницы. Это слишком дорогое и опасное знание, прежде всего для меня. Весомый козырь в моем рукаве, которым я могу воспользоваться с большей пользой.
Но как я могу с уверенностью утверждать, что за углом оранжереи их ни дожидается третий. И даже, если они вдвоем, как я буду объяснять два сгоревших трупа?
Молодая отступила.
- Садовник!
Не обратив внимание на предупреждение, старшая всматривалась в мое лицо, в глаза, ослепленные светом. Узкие черные точки в окружении прозрачной желто-коричневой радужки.
- Ты не видишь меня? - у неё мелькнула трусливая мысль этим воспользоваться. Своим обостренным чутьем хищника она предощущала, что ситуация может перевернуться в любую минуту. И дичью станет она - значит, есть повод оставить мне жизнь.
- Но я все равно тебя узнаю.
Её дыхание касалось моего лица. Два начала боролись в ней, сцепившись в тесной грубой схватке. На победу добра над вскормленным зверем я сейчас поставила свою жизнь.
- Зачем?!..
Я молчала. Добро в ней перевешивало, подавляло разрушительное начало вместе с силой воли. Я помогала добру найти дорогу к её сердцу, направляя и усиливая эффект.
- Скорее же! Идет кто-то, быстрей! - крикнула Молодая. Видя, что Старшая продолжает медлить, отпихнула её в сторону и замахнулась стилетом.
Я ударила её в живот, благо для этого не требовалось четкое зрение. Она взвыла, вскочила на ноги и снова прыгнула на меня. Ярость ослепила её почти также, как меня свет.
Стилет проскрежетал по мрамору. Еще взмах - задела мое плечо. Если бы разум её был холодным, если бы боль не стягивала пополам... Я уворачивалась, катаясь туда-сюда, уходя от тонкого длинного лезвия кинжала в подлых миллиметрах. Гадюка ученицы злобно шипела, ругая за нерасторопность свою хозяйку.
Грифоны швыряли в наемниц сгустки горячего воздуха. Моим убийцам приходилось бороться с жарой и слабостью.
- Умри же ты, тварь! Умри! - снова металлический скрежет по камню, и росчерк огня по лопаткам.
Подловив момент, я ударила ступнями ног по злобной девице, попав по лицу и груди. Она опрокинулась навзничь рядом со мной, завыв от досады.
Совсем близко слышался топот солдат с характерным позвякиванием ятагана о железные заклепки брюк. Они бежали от дальнего входа.
- Уходим, идиотка! Уходим! Черт, почему так жарко?!
Наемницы побежали к тем же кустам, откуда пришли изначально. Только на акациях уже не пели жаворонки.
- Как Вы? Кравцов, Мазанец - за ними! - крикнул гвардеец своим, не дожидаясь от меня ответа. - Что с Вами? Ранены? Потерпите, госпожа, сейчас лекаря позовут. Эй, старик, лекаря сюда - мигом! - крикнул во все горло гвардеец.
Он держал меня под мышки, потому как колени мои подгибались и тело, очень тяжелое и непослушное, норовило упасть на дорожку.
- Посади меня на лавочку, - прошептала я. Голос мне не подчинялся.
Придерживая за локоть, стражник все пытался заглянуть мне в лицо.
Я села, обхватила лицо ладонями и сосредоточилась. Путы, мешающие мне видеть, удерживающие между физическим зрением и астрально-ментальным, спали. Я вздохнула с облегчением и, наконец, смогла подвести итог сражения: рана на горле, рана на плече и, судя по жжению, на спине.
- Ну, как? Ничего? - стражник видно опасался, что мне повредили глаза.
- Ничего, - ответила я, как надеялась жизнерадостно, но вышел скрип старой телеги.
Из пореза на шее бежала кровь, впитываясь в горловину платья. Рана на плече вышла глубокая, на спине лишь порез - задеты мышечные ткани.
Грифоны, вцепившись когтями в стволы деревьев, висели надо мной. Градус, исходящей от них жары, понизился до тридцати. Я смогла обойтись без их помощи, смогла выжить, но смотря правде в глаза, я была на волоске от гибели. Поэтому пускай стражи побудут рядом. Так спокойнее.
Вернулись Кравцов и Мазанец, в ответ лишь ругаясь. Прибежал садовник, отрапортовав, что лекарь уже в пути. Судя по тому, что лазарет находится за пределами Карплезира, ждать мне предстояло долго. Время работало против меня. В идеале было бы вызвать Лили-Оркуса, моего верного помощника. Но как это сделать, когда вокруг столько народа? Даже сосредоточиться не дадут.
Кроме того, Лили-Оркус уверен, что скрывать его больше не нужно. Даже если я его попрошу быть паинькой, он может из чувства противоречия выставить себя на всеобщее обозрение.
Остается терпеть и ждать помощи. Что противоречит всем моим принципам.
С лавочки встать не позволяли, всерьез полагая, что я должна вот-вот умереть.
- Почему она еще здесь? Где лекарь? - этот голос я бы узнала из тысячи. Услышав Дарена, я испытала огромное облегчение и радость. Хотя с чего спрашивается? Будто он сможет меня залатать, как Лили-Оркус.
- Полковник! - солдат вскочил с лавочки, отдавая честь командиру.
Дарен опустился на корточки, оценил степень поражения, и, обняв за талию, повел прочь, - Идиоты! И долго вы собирались тут сидеть?
Стражники спешили следом.
- Лекаря ждали!
- А Всеволод для чего?! - голос Дарена был полон негодования.
- Так он же императорский!
- И что?
Стражники промолчали. Вызывать личного лекаря императорской семьи было чревато. Случись что с императором, и головы бедолаг полетят с плеч. Трудно их за это винить.
Рану на шее и плече пришлось зашивать. Накачав меня дурманящим составом, Всеволод аккуратно наложил швы, перебинтовал и... Как он ушел, я уже не видела. Перед глазами потемнело, словно Эндимион и Акидон проглотил небесный змей, и я погрузилась в черную невесомость.