Никогда бы не подумал, что скажу такое собственной матери. Но я это сказал. Сказал, что ненавижу её и проклинаю за то, что она родила меня. Мой поступок никак нельзя оправдать, ведь я не должен говорить ей этого ни под каким предлогом. Ничто не должно было столкнуть меня с этого обрыва и сделать мелочным ублюдком. Но, черт возьми, я сказал эти паршивые слова! Я повысил на неё голос, едва не занёс руку для удара, чудом удержался, я крикнул ей в лицо со всей той яростью, что хранилась в моем сердце все эти года. Как гадко и низко я поступил...
Ночь спускается на город: вдали небо разделилось на две части - грязно-жёлтую, напоминающую о солнце, и черно-синюю, говорящую о наступлении тьмы. На темном фоне неба пестрели вывески, зовущие в бар или клуб. Но людей становилось всё меньше, окна в домах гасли, за стенами тише становились голоса. Мне ничего не хотелось. Вся эта жизнь, текущая в этом дрянном городе, казалась мне мерзкой, всё опротивело, ничего не радовало. Я думал, что одной лишь мысли достаточно для свершения дела. Но я ошибался. Для этого нужно желание. Да, мысль и желание. Какие абстрактные понятия, но они движут миром. И у меня были мысли, мысли о боли, которую она причиняла меня, о скорби по ушедшему отцу, мысли о её страданиях, которые я принесу ей, о радости, доставляемой мне ими. У меня было сильное желание высказать ей всё в глаза, задушить её, вспороть её живот, изнасиловать, расчленить, подорвать. Но я сделал намного хуже. Что смерть по сравнению с жизнью с мыслью, что твой сын тебя проклял? И весь мир рушится перед тобой. Ты даешь ему имя, вскармливаешь его, успокаиваешь, когда он плачет, не спишь, когда он болеет, не можешь поручить его кому-либо другому, отгораживаешь от него любые неприятности, стремишься воспитать в нем лучшие человеческие качества, хочешь, чтобы он стал самым-самым, а взамен ты получаешь ненависть и агрессию. И всё было бы хорошо: я бы вернулся и извинился, сказал бы, что не подумал, о чем говорил, обнял бы её и заплакал на её плече. Но она не давала мне всего того, что дают обычные матери. Она медленно уничтожала меня, раздирая мою душу по кускам. Она издевалась, когда я озорничал, выдирая мне ногти, она смеялась надо мной, когда мы были на улице, и я делал что-то не совсем хорошее, выставляла меня посмешищем, она учила меня курить, но сама била за это, она научила меня пить, но разбивала пустые стеклянные бутылки о мою голову, когда я спал, она хотела подсадить меня на наркоту, но я знал, чего она хочет, и однажды сломал ей ногу. Целых два месяца я жил в своё удовольствие. А потом снова начались глумления: она подсыпала в еду сначала железную стружку, потом перешла на полноценные иглы, спрятанные в котлетах, кусочках мяса, длинных макаронах. Я выживал, боролся. Два раза меня увозили в больницу, два раза её хотели лишать родительских прав, но за мной некому было смотреть, и дела закрывали. Я не хотел возвращаться туда, где она мучила меня, извращалась надо мной. Этот большой белый дом в два этажа и с подвалом, просторным холодным подвалом. Она не пускала меня на второй этаж, спал я в подвале, который она запирала на ночь, крича, чтобы я гнил там заживо, но утром, она открывала его.
Всё это неважно. Неважно настолько, насколько возможно. Ведь то, что она сделала потом, вынудило меня крикнуть на неё. Как и все подростки, я влюбился, однако долго сомневался, нравлюсь ли я ей. Мое лицо не блистало красотой: на щеке тянулся зигзагообразный шрам, оставленный мне матерью, под глазами вечные синяки от бессонных ночей от безумных криков и смеха, кожа бледного, мертвецкого оттенка. Я был ходячим трупом. Но эта девочка полюбила меня, да, таким, какой я есть. Говорила, что я интересен и иногда смешон. Из-за того, что у меня странная внешность, меня избегали и сторонились, потому из друзей у меня был лишь матрац на ледяном полу в подвале. А она заметила меня и увидела во мне хорошее. Она. Её звали Лиза. И я ночами напролет повторял её имя, заглушая причитания сверху. Однажды она попросила меня познакомить с матерью, но, зная её натуру, я отказал девушке, на что она не обиделась, но сказала, что я прав: время не наступило. Тогда я не понял этих слов, через два года до меня дошло, что её любовь была так сильна, что она хотела стать моей. Хотела...Её больше нет. Это чудовище убило её. Лиза умерла, лежа на моем матраце, обнаженная, девственная, четвертованная. Горе и ненависть охватили меня, когда я увидел это. Но подвал она закрыла, оставив меня наедине с мертвой любовью, и не выпускала около трех дней. В подвале поселился сладких запах разложения, моя одежда вся была в засохшей крови, всё тело стало красным и пахло железом. Когда я выбрался наружу, понял, что она сбежала. Но ей некуда было пойти, потому через ночь она вернулась. И я встретил её.
Сжимая в руке разделочный нож, я ждал того момента, когда отомщу за смерть и издевательства над своей возлюбленной. В голове крутились лишь мысли о скорой расправе, руки были готовы задушить её, ноги хотели запинать до смерти, но она привела в дом полицию. И меня посадили за решетку за убийство собственной девушки.
Лиза...как мне не хватает тебя...Я отсидел три года и вернулся в тот злополучный дом. Я зашел внутрь, поднялся на второй этаж, в её резиденцию. И я увидел, увидел всё. На стене висели записи о протекающей беременности, был сделан диагноз: здоров. На столе лежали её выписки из больницы, из психиатрической больницы, больницы не этой страны. Она сбежала, чтобы родить меня и издеваться надо мной. В папке на краю стола я нашел её фотографии со школы, где она стояла в обнимку с бабушкой, друзьями и подругами, где она была в кругу учителей, и на одной фотографии, сделанной около 30 лет назад, было обведено лицо какого-то человека. И этот человек был я.
Девушка, изнасилованная в детстве, хотела отомстить своему надругателю, но ему повезло: его посадили, и он, попав в переделку, умер. Месть не была свершена. Но девочка ничего не забыла, и, родив, дала имя этого преступника своему ребенку. Мы были точной копией друг друга, к тому же имели одинаковое имя и фамилию. Она видела во мне его и старалась любыми способами умерить свою злобу за тот случай, но не получалось, эти издевательства стали привычкой, поселившись в её сердце и гуляя по крови. Она не видела ничего, кроме этих надругательств, её цель была одна: убивать медленно, зверски, чтобы я мучился. Но теперь я всё знаю, и я смогу отомстить ей за всё.
Я сжал в руке найденный на кухне в целях безопасности нож и хотел спуститься вниз, чтобы принять более выгодную позицию, но она уже была здесь, смотрела на меня с непониманием и неким огорчением.
- Ну, привет, мама, - сказал я, стараясь быть хладнокровным.
- Ты всё узнал, верно? - шепнула она, опираясь о косяк двери. - Зато ты понимаешь, что я тогда чувствовала.
- Но ведь всё это не изменит прошлого, твоя боль и страдания не станут от этого меньше. Ты садистка!
- Что? - усмехнулась она, отходя от двери и приближаясь ко мне с сложенными руками на груди. - О чем ты говоришь? Я - садистка? Посмотри на себя! - её палец с длинным неровным ногтем уперся в моё ребро. - В течении скольких часов ты мучил меня? Не помнишь? Я дам тебе вспомнить, - понизила она голос, прижимаясь ко мне. Её взгляд напомнил мне взгляд хищной кошки, готовящейся к нападению, она явно что-то предпринимала. Я отстранился, и она вскричала: - Что, думал я не смогу забыть этого? Ты тот, кому я всегда доверяла, кого любила, и ты так жестоко поступил со мной, - проговорила она разочарованно. - Ты издевался надо мной все те пять часов, что мы провели в том доме, я несколько раз теряла сознание, но ты - животное, монстр, остановить которого невозможно. Ещё и еще, снова и снова, ты измывался надо мной, над моим телом, над моей душой.
По её щекам потекли слезы, и я понял, что здесь не просто обычное преступление, это совершил самый близкий ей человек, за которого она хотела выйти замуж, как Лиза за меня.
- Но я не чудовище! Услышь себя! Я не мог этого сделать 30 лет назад, меня в помине не было тогда! - вскипел я, забыв о ноже и взмахнув им.
- Ты забыл, - сказала она мягче, - забыл, как сильно мы любили, - теплая рука погладила меня по щеке, - забыл, через что нам пришлось пройти, что мы преодолели. Ты всё это забыл, - шепнула она у моего уха, - ты забыл, как ты дал мне клятву, что не притронешься к моему телу до свадьбы, ты молился на меня, помнишь? - она улыбнулась и тихо хихикнула. - Ты это забыл, и мы оба спустились до греха, ты повел меня за собой, а я пошла, потому что верила тебе, - она сдернула с себя блузку и закричала: - Мерзкий ублюдок! Посмотри на то, что ты сделал!
На её теле зиял огроменный шрам, словно 30 лет назад из неё пытались достать все органы, начиная от легких и до кишечника, белая широкая полоса двигалась в такт с её дыханием.
- Нравится? - спросила она с вызовом. - Это твоё творение, совершенное в ту ночь. Ты так сильно желал меня, что хотел убить? - её брови вскинулись. - Ну, да, пять часов медленной смерти дали мне понять, что ты любишь меня настолько сильно, что будешь долго не отпускать, чего бы тебе не стоило. Я ненавижу тебя за то, что ты сделал со мной... - начала она.
- Это я ненавижу тебя! - выпалил я. - Все эти годы я страдал лишь из-за какого воспоминания о предательстве и жестокости человека, которого я в лицо ни разу не видел! Кто здесь чудовище, так это ты! Это ты медленно убивала меня в течении 20 лет! Ты не хотела рожать меня на свет, но зачем тогда так издеваться? Ты не мать! Ты - убийца! Да будь же ты проклята со всем этим домом!
Я сказал ей всё, что хотел. Я ушел. Я сделал ей намного больнее, чем мой отец. Мои слова вряд ли дойдут до нее, самовнушенные мысли безболезненно не выходят. Она осталась одна в этом холодном доме, одна наедине с этими воспоминаниями. А я ушел. Покинул так же, как сделал это отец. Мразь...все мы мрази...даже те, кто считают себя хорошими прилежными людьми, все мы одинаковы...мы куски дерьма, никому ненужного... Мы - ничто...