Напролом через чащу, к размокшей от зимних дождей крутизне, и вниз: оступаясь, падая, здоровой рукой хватаясь за колючие ветки - то в совершенной темноте, то, когда расступались тучи, при обманчивом лунном свете - бесславно бежал Повелитель Молний.
Ради справедливости, стоит заметить, так вот, потеряв голову, вождь побежал не сразу.
После ранения, за алтарём избавившись от стрелы и благополучно достигнув леса, он почти успокоился, решил, что худшее миновало, что за деревьями да во тьме нечего опасаться повторного выстрела - правильно, в общем-то, всё решил - но... без спешки и суеты, как это и подобает воину, отдалившись вроде бы от опасности, вдруг был настигнут необъяснимым страхом! Уже во дворце, вспоминая, вождь так ничего и не понял: не мальчик, не женщина, да и воин не из последних - как он мог позволить до такой степени ослепить себя страху?! Из охотников-то - да в дичь? Ну, и что? Мало ли чего случается в битвах? Да и помимо битв... уж ему ли не знать людского коварства!
Но мысли, воспоминания - всё это после, не прежде, чем через день. В ту же злосчастную ночь, уже укрывшись во дворце, Повелитель Молний долго ещё не мог избавиться от страха. Вызванный срочно жрец Де-рада успел и рану перевязать, и напоить каким-то снадобьем, но, Повелитель Молний не мог успокоиться пока не подействовало несколько чашек вина. И только наутро, проснувшись, он с облегчением почувствовал: все его пять или семь - или, сколько их там полагается? - гнездящихся в теле душ вроде бы освободились от страха.
Побаливала простреленная рука, но кость не задета, и, стало быть - ерунда. Всё бесследно заживёт через несколько дней. Разве что - останется небольшой шрам. Прибавляющий чести воину.
Страх отступил, но едва не освободил дорогу не рассуждающей ярости - вождь, к счастью, вовремя услышал её тяжкую поступь. И, стиснув зубы, успел остановить. В этот ответственный - едва ли не судьбоносный - миг воля его не подвела. Если Му-нат - а что именно Му-нат, Повелитель Молний нисколько не сомневался - избрал дорогу войны, для ярости места нет. Дать ей в сердце место, чтобы поставить хоть один коготь - неотвратимо погибнуть.
Насколько опасен жрец, вождь прекрасно помнил по молодости - по совместной борьбе. Потом, когда разошлись дороги, он почему-то решил, что Му-нат полностью преобразился: отстирал грязные одежды и чистеньким теперь шествует исключительно по прямым дорогам. Возможно - из-за нежелания жреца принимать участие в человеческих жертвоприношениях? Навообразил себе: если Му-нат не хочет убивать на алтаре, то и вообще утратил способность к убийству? Видимо - так... Необъяснимую, по мнению вождя, прихоть жреца принял за коренное преобразование его сути - и вот вам: едва не остался лежать со стрелой, впившейся под лопатку, близ алтаря Аникабы.
Ничего, выходит, Му-нат не переменился! Напротив - стал ещё коварнее! Там, где можно и нужно - днём, в храме Че-ду - убивать он, видите ли, не желает; а ночью, из-за кустов - да ещё строжайше запрещённым оружием! - извольте. А как ловко отвёл глаза - переметнувшись к Лукавому богу! Кому-то, возможно, и не отвёл... однако ему - Повелителю Молний - отвёл, перевёртыш! Как же, Лукавый Ле-ин не принимает человеческих жертв - и, значит, его жрецы... а это одно и значит! Не убивают на алтарях - и только! В бою - когда, конечно, дело дойдёт до крайности, когда всякий к тому способный, защищаясь, берёт оружие - убивают не хуже прочих! В давней, но в памяти её переживших случившейся будто вчера, яростной битве с неисчислимыми полчищами диких Лесных Людей Ле-гим-а-тан был далеко не последним. Немногие могли с ним соперничать. Со временем оно как-то позабылось... а зря! Помнить-то очень стоило... ему самому - по крайней мере... тогда бы, глядишь, и поостерёгся храм Ле-ина считать тихой заводью.
И всё-таки - не удалось Му-нату! Мар-даб ему помешал! Заставил дрогнуть руку предателя! Коварный колдун промахнулся! А ведь когда-то стрелял поразительно точно!
После приступа необъяснимого страха, после с трудом усмирённой ярости Повелителю Молний было вдвойне приятно вспомнить о чём-нибудь отрадном: боги его не оставили - вместо смертельной раны он получил пустяковую царапину! Неудачи последних лун, тянущиеся сплошной чередой, на этот раз не сомкнулись в гибельный круг. Да, быть от Вин-ваша невдалеке - нельзя; он и его отродье не совместимы в одном мире; почему-то и боги, и Тайные Силы, и даже Сама Ужасная возлюбили этого юнца... но вот захотел убежать мальчишка... и надо ли было пытаться ему мешать?.. нет, разумеется! Ведь каждый шаг Вин-ваша в Священной Долине - шаг к Войне! К долгожданной - его Войне! Ведь стоило убежать мальчишке - всё возвратилось к своим началам. Трещина, разделяющая горцев и горожан, вновь обрела знакомые очертания. Будто бы Вин-ваш и не убивал Зверя Ужасной.
А что? Разве младенец Ту-маг-а-дан не принадлежит безраздельно Городу? Разве горожане не вправе требовать его возвращения у жителей Священной Долины? А высокомерные горцы почти наверняка откажутся выдать беглянку... и как горожане проглотят эту несносную горечь?.. робкие соплеменнички... скорчат какие рожи?.. то-то же! Как ни кинь - всё Война!
И словно нарочно умножая приятность этих размышлений, Кривой рассказал Повелителю Молний о хвостатой звезде. Поклялся - что видел сам. Правда, других, из будто бы тоже видевших, сыскалось немного. Во дворце - лишь невольница. В Городе - может быть, с десяток. Но людей, к сожалению, незначительных. Которых числить в свидетелях - только по крайней скудости. Вот если бы видел хоть один из жрецов... увы, проморгали звезду жрецы!
А слухи между тем поползли по Городу - брожение прекратил Син-гил. Здесь, надо отдать ему должное, жрец оказался на высоте: именем своего повелителя, Грозного бога Че-ду, до ночи загородил не в меру разговорчивые уста. Пока, мол, никто из достойных не видел хвостатой звезды - нечего, торопя события, вредными разговорами смущать людские души. Великий бог не потерпит пустословия в столь важном деле. Вот если, собравшись вместе, необычайную гостью увидят старшие жрецы - они (и только они!) дадут правильное истолкование. Что она предвещает - чем и кому грозит. Но только - после того, как узрят сами. А то ведь - кое-кому могло и примерещиться...
Впервые чуть ли не за луну зимний день случился погожим. Знаменательного вечера с тревогой и нетерпением ждали все, а Повелитель Молний - особенно. Правда, его тревога была иного рода, чем у испуганных горожан - не от страха, а от надежды. От сладостного предчувствия своей долгожданной Войны. Тщательно им взлелеянной, за малым не обошедшей стороной, зато теперь, когда Вин-ваш улизнул в Горы, от Города вновь стоящей в одном шаге. Ведь если горожан так растревожила всего лишь смутная весть о хвостатой звезде, то каково-то им будет узнать о бегстве Великого Героя? Да вдобавок - с будущей матерью младенца Ту-маг-а-дана! Сам смотался, и Лилиэду увёл с собой! Не просто женщину, дочь вождя, нет - общенародное достояние! Надежду Людей Огня! И воины-псы ему помогли! Воины из Священной Долины.
К вечеру, к сожалению, вместе с узенькой полоской заката потускнела радость вождя - тяжёлые тучи с гор её подчернили разочарованием. Солнечным днём казалось: грядущая ночь будет звёздной и лунной - увы, ничего подобного: опять тяжёлые тучи сплошь обложили небо.
Не только Повелителю Молний, но и собравшимся жрецам, да и всем горожанам эти надоевшие тучи были сейчас, ах, как досадны! Как не ко времени! Как всем не терпелось узнать волю богов! А теперь вот - в тревоге и неизвестности! - жди, Де-рад его знает, сколько!
Тучи - тоже, конечно, знак: небо не спешит явить страшную гостью... а может быть - вовсе не явит... и нет, возможно, вообще никакой звезды...
...собравшиеся во дворце жрецы толковали и так и этак - Повелителю Молний их многомудрые рассуждения были глубоко неинтересны. Вполне доверяя Кривому, он знал, что звезда на небе - а толку-то? Ведь ему-то хвостатая гостья была нужна только для того, чтобы посеять смуту в умах соплеменников - а если она не видна, то и делать ей, собственно, нечего! Могла бы и вовсе не появляться - вполне хватит одного Вин-вашева бегства... И тем не менее, покажись эта грозовестница - насколько бы всё упростилось...
По представлениям народа бад-вар хвостатые гостьи предвещают разные бедствия, но в первую очередь - войну. И какие бы хитроумные толкования ни придумали осторожные жрецы - этой связи им было бы не разорвать. Нет уж, увидев страшную звезду, горожане приготовились бы к войне даже и против воли. Хотелось бы кому-то или не хотелось - с богами не очень-то вступишь в спор! - внутренне все согласились бы. И настроенных подобным образом горожан, сообщив об измене Вин-ваша, было бы совсем не трудно поднять на кровавый бой за правое дело. Включая и самых осторожных. Если боги послали свой знак - кто посмеет отказаться?
Ну, чего бы этим отвратительным тучам было ни погодить?! Хотя бы - на одну ночь!
К утру нетерпение Повелителя Молний дошло почти до предела. Почувствовав это, вождь, сославшись на рану, покинул жрецов - не очень-то вежливо, но несравненно лучше, чем прилюдное проявление ярости. В такие-то судьбоносные времена...
Пройдя из совещательной комнаты в свои покои, вождь у одной из младших жён потребовал принести вина - отпил из кувшина несколько крупных глотков, неповреждённой левой рукой несколько раз очень больно ударил женщину и, таким образом немного разрядившись, упал спиной на широкое ложе. На мягкую шкуру барса. Надумал плачущую украдкой спутницу жизни вдобавок отстегать плетью, но поленился и выслал прочь. Гнев отступил, а попусту тратить силы - не такие теперь времена настали. Не лучше ли - в зазоре между рассеявшимся гневом и идущим на смену сном - лишний раз хорошенечко обо всём подумать? О жреце-перевёртыше, о сбежавшем юнце, о звезде-грозовестнице и... о Ле-гим-а-тане! Так-таки шёл он себе сторонкой, не замечая Му-натовых вывертов? "Шалостей" и "забав" своего помощника? "Игр" его - в ночном лесу, с запрещённым луком?
А наверняка ведь - вспомнив о Ле-гим-а-тане, сразу же решил вождь - старший жрец Ле-ина был причастен к побегу. И к покушению? Как следует всё обдумав, на это подозрение Повелитель Молний ответил твёрдым "нет". В чём в чём, а в низости и коварстве никто ещё до сих пор не мог упрекнуть Ле-гим-а-тана. Ни у кого не было оснований. А как же - помощь Вин-вашу в побеге? Но это, если подойти не предвзято, совсем другое дело. Помочь убежать от смертельно опасной подлости (а жрецы наверняка догадались, что тёплой ночью змея на ложе - никакая, разумеется, не случайность) и подличать самому - занятия всё же разные. Но как же тогда - запрещённый лук? Засада Му-ната близ алтаря? О луке, допустим, Ле-гим-а-тан мог ничего не знать, однако - о засаде?.. вряд ли! Не мог не знать! Стало быть, надо или изменить о нём все представления, или...
...или Му-нат и его провёл!
Счастливая разминка со смертью прошлой ночью, неопасная, однако побаливающая рана необычайно обострили ум Повелителя Молний. Наконец-то вождь мысленно ту завершил дорогу, на которую однажды было ступил, но, отвлечённый другими заботами, скоро оставил. Ту - которую одолел Му-нат.
Пронзённый копьём Вин-ваш, дрожащая Лилиэда, и воины из Священной Долины - как бы они повели себя? Будущей матери младенца Ту-маг-а-дана разве бы не угрожала смерть? Ох, угрожала бы! И, конечно, коварный колдун, нарисовав эту мрачную картину, легко представился Ле-гим-а-тану защитником Лилиэды. А лук, мол, на самый крайний случай: если ослеплённые яростью воины-псы всё-таки решаться на неслыханное злодейство.
А что, разве не похоже на правду? Он сам - на месте Му-ната - сделал бы именно так: убедительной сказочкой развязав себе руки, отправился бы в засаду на врага...
Проснувшись около середины дня, вождь прислушался: в ставень барабанил надоедливый зимний дождь. Раздражённый его упрямым постоянством, Повелитель Молний встал, забывшись, толкнул ставень правой рукой, слегка покривился от неожиданной, правда, не сильной боли и выглянул в окно - небо беспросветно в дожде. И к ночи ждать каких-нибудь перемен - ждать милости от Ужасной. Конечно - случается, но особой надежды питать не стоит. Уж если вчера, когда солнце, не омрачаясь, светило весь день, к вечеру с гор навалились тучи, то с какой стати сегодняшний дождь должен прекратиться к ночи?
Раздражение Повелителя Молний усилилось, вождь уже почти решил снять его обычным способом - вызвав нескольких жён и наложниц, исхлестать их бичом - однако одумался: в наступившее тревожное время потакать своим прихотям и привычкам - спешить на встречу с Де-радом. Вообще-то, понял он это ещё вчера, ещё вчера решил не растрачивать сил понапрасну, а вот - подишь ты! Стоило хорошенько выспаться и всё умное как-то забылось! Конечно, в кровь исхлестать бичом нескольких женщин - не великий труд, но... как известно, стоит поддаться одной слабости - тут же за ней вереницей потянутся другие.
Нет! На войне - по-военному! Ни вольностей, ни излишеств! Не кровь сейчас горячить, подолгу забавляясь с жёнами, нет - замечать их как можно меньше! Сходиться с женщинами только для краткого соития - когда уже совсем невтерпёж. Да и во всём другом - помнить, не отвлекаясь: выстрел Му-ната положил начало его Войне. Его долгожданной Войне между Городом и Священной Долиной. Войне не разрушительной, но созидательной.
Приятными мыслями о скорой войне подавив неприятное раздражение, Повелитель Молний занялся необходимыми мелочами. Да, война уже у порога, но, чтобы, распахнув дверь, она вошла в дом - ему ещё предстоит потрудиться. И насколько бы хвостатая звезда могла облегчить эти труды! Объявись она вовремя! Ищут уже мальчишку, скоро уже проведают, где он отыскал убежище - и как бы сейчас была нужна звезда-грозовестница! Чтобы бегство Вин-ваша прочно соединилось с ней! А то ведь, стоит ей помедлить, получается не очень складно: бегство Вин-ваша - само по себе, сама по себе - звезда. Да, оба эти события войну предвещают и порознь, но... чтобы соединиться им! В зловещий клубочек! Миленькое такое образовав сочетание!
День приближался к вечеру, зимний противный дождь поливал вовсю - надежд на ближайшую ночь оставалось ничтожно мало. Вообще-то, если бы надежда не была неистребимой по своей сути, можно было сказать: никаких надежд.
Что же, дерзкий юнец сбежал, но оставленные им следы ещё не остыли - хочешь не хочешь, а какое-то время ещё предстоит мириться с невезением, уповая если не на эту, то, возможно, на следующую ночь - примерно так утешал себя Повелитель Молний.
И это ему, кажется, удалось: не говоря о гневе, он смог справиться с мешающим раздражением - не прибегая к надёжным, но в данный момент совершенно негодным средствам. И боги вознаградили вождя за это: мысли сделались острыми, проникающими в глубоко скрытое. Согласитесь, накануне Большой Войны - неоценимый дар. А что Повелитель Молний не смог этим даром воспользоваться в должной степени - как говорится, его печаль.
Но даже и то немногое, что из своих прозрений вождь всё-таки смог извлечь, очень ему пригодилось...
Увы, главного Повелитель Молний так и не понял: в Войне между Городом и Священной Долиной никаких победителей не будет.
Вернее, обострившийся ум указал вождю на такую нежелательную возможность, но это открытие было для него подобием назойливой мухи: Повелитель Молний отмахнулся и забыл - мало ли, что пищит назойливый разум!
Вождь отмахнулся от подсказок размягчающего волю ума - Душа Изначальной Тьмы приоткрыла глаз. Ещё полусонный, почти ничего не видящий, однако же - приоткрыла. И последние остатки благоразумия окончательно покинули Повелителя Молний - немногое, бывшее здравым, поддалось общему недугу.
Ужасная приоткрыла второй глаз.
Чего-нибудь особенного вождь не заметил. И не почувствовал. И не вспомнил. А ведь мог вспомнить: там, где война - там обязательно Ужасная. Ведь это сохранилось во многих преданиях. А вспомни Повелитель Молний - мог бы оказаться не рабом Древней Воительницы, но её полноправным союзником. Ведь Ей Самой безразлично: раб или союзник - главное, чтобы война. Увы, вождь ничего не вспомнил и угодил в безусловный плен. В безоговорочное рабство. Правда, не зная об этом. Ведь в плену оказалось не тело - души.
И что же? Боги зря обострили ум Повелителя Молний? А это - как посмотреть. Спрятанное за гранью времён - то, действительно, так и осталось скрытым. Зато до многого из земного - прежде почти недоступного - вождь смог дотянуться. А уж и без того недюжинное его коварство успело расцвести такими цветами...
Но, извините, об этом несколько позже, а пока...
...пока Повелитель Молний, не слыша перемен в шуме дождя, решил этой наступающей ночью со жрецами не бодрствовать - незачем. В ближайшее время наверняка не распогодится. Если пожелают боги, следующая ночь будет, возможно, счастливее...
Знаки, однако, знаками, но откроется или не откроется Городу хвостатая гостья - Война всё равно состоится. А на войне - по-военному. Ещё днём, чтобы не подвергаться разнообразным соблазнам, вождь решительно прогнал из своей комнаты всех жён и наложниц, прислуживать по мелочам оставив только одного мальчишку - не то из невольников, не то из ещё не прошедших посвящения свободных. Да на всякий случай велел поблизости находится Кривому...
За ставнями не унимался дождь, в очаге потрескивал сухой хворост, потягивая подогретое вино, Повелитель молний в одиночестве размышлял о нескольких ближайших шагах навстречу Большой Войне.
Приказав мальчишке натаскать побольше хворосту, юного прислужника вождь выставил тоже - дабы не отвлекал своим постоянным мельтешением. Вообще-то, чем глубже обострившийся ум погружался в тонкости всех обстоятельств, тем вождю становилось яснее: а ничего уже, собственно, делать ему не надо. Вин-ваш, дерзко похитив Лилиэду, всё уже совершил за него. Остался сущий пустяк: возмутившись этой беспримерной наглостью, потребовать у зазнавшихся горцев немедленного возвращения женщины, носящей в своём чреве божественного младенца. Горцы наверняка откажутся, и...
...и перед чем, как перед колючей изгородью, ранее останавливался ум, теперь, обострившийся, он с лёгкостью оказался "за"! За колючкам яростных, но всё же ограниченных стычек между отдельными родами. За издревле священным для всякого из народа бад-вар обычаем кровной мести. За - страшно даже подумать! - крайне редко, но всё же случающимися осквернениями храмов и алтарей.
За всеми этими, всегда тлеющими, но редко разгорающимися всерьёз междоусобицами, вождь наконец-то увидел Пожар Настоящей Большой Войны. Да у горцев и горожан всегда было достаточно и поводов к кровавым, беспощадным стычкам, и самих этих стычек, но... между, скажем, родом Змеи и родом Снежного Барса, Родом Чёрного Орла и родом Свиньи, а так - чтобы всем против всех! - подобного ещё не случалось. И вот вам - божественный младенец! Многие из жрецов, внемля Легидиным предсказаниям, надеялись, что он, возмужав, сможет засыпать трещину - дочерью народа бад-вар зачатый от Великого бога, мир принесёт и горцам, и горожанам. Даже сам Повелитель Молний до своего сегодняшнего прозрения думал сходно с подавляющим большинством, однако, глубоко проникнув обострившимся умом, совершил восхитительное открытие: вовсе не мир - но меч.
(А то, что это поразительное открытие ему нашептала Ужасная - вождь, разумеется, не догадался.)
Ах, если бы вдобавок звезду-грозовестницу! Тогда бы ему вообще ничего не оставалось делать! Всё бы совершилось само собой... Но если от глаз горожан хвостатую гостью скроет ненастье - а на удачу, пока из дворца окончательно не выветрится заразный Вин-вашев дух, особенно полагаться не следовало - тогда ему, Повелителю Молний, предстоит ещё немножечко потрудиться... да - предстоит...
И, конечно - вождь понял очень вовремя - он не предъявит никаких требований от имени Города к Священной Долине в целом: явно не тот расклад!
Да, в своём большинстве родовые вожди Побережья смирились с его превосходством, но смирились - по-разному: от безоговорочного подчинения, до безукоризненно вежливых, однако мало к чему обязывающих, отнюдь не сердечных поклонов. И самое неприятное: чем род сильнее - тем независимее. До сих пор в упорной, тайной работе вождя именно это препятствие являлось основным; и его собственные, связанные с Ту-маг-а-даном надежды очень отличались от надежд остальных горожан: горожане чаяли в нём будущего Героя-Объединителя, он - единоличного властителя. Общенародного - божественного и для горцев, и для горожан вождя... Естественно - по его возмужании: то есть, через двадцать шесть равноденствий. Пока же - чтобы уговорить несговорчивых, угомонить неугомонных - божественным мальчиком, как щитом, прикрывшись, времени у Повелителя Молний было бы более чем достаточно.
И до победы Вин-ваша, до оборения им Зверя Ужасной, в основном всё получалось по намеченному в тайне вождём. После же - показалось, всё разом рухнуло, но... отвратительный выродок убежал, прихватив Лилиэду, и... война приблизилась вновь! И куда как значительнее - чем прежде! Подошла к самому порогу!
И зимним дождливым вечером обострившийся ум открыл Повелителю Молний на редкость удачный ход: возвращения Лилиэды требовать не Городу у Священной долины, а одному только роду Снежного Барса - у приютившего беглецов рода Змеи! Казалось бы: ну и что? Обычная межродовая свара. Ан, нет! Лилиэда, вернее, младенец Ту-маг-а-дан, достояние не одного лишь рода Снежного Барса, но всех Людей Огня! Значит - всего Города! Но и - всей Священной Долины! Сеть-то сплелась какая - а? Кто в неё не уловится!
Возбуждённый открытием, поблёскивающим драгоценной позолотой, Повелитель Молний долго не мог заснуть. Ночь перевалила за середину, очаг давно прогорел, комнатой овладела снотворная тьма, мягкая козья шерсть заботливо расслабляла тело, но сон где-то задержался - не торопился уводить душу нал-вед в еженощные странствия. Будто бы чувствовал проводник "бродячей души" бог Тин-ди-лен: вождю засыпать не время, не всё ещё вождь додумал, не обо всём позаботился.
И ночь далеко продвинулась, и, утомлённый бессонницей, вождь наконец-то вспомнил: а как же Му-нат?! Ели жрец выстрелил всё-таки не случайно, если, собираясь в подлую засаду, он уже замыслил убийство? То есть - с самого начала? А хоть отчасти извиняющие Му-ната домыслы о Лилиэде - домыслы, и не больше! Услужливым умом нашёптанные для самоуспокоения.
И в этом случае?.. Да, Му-нат сейчас в Священной Долине, в дневном переходе от Города, но ведь для колдовства, в отличие от стрелы, расстояние не помеха! И нож, и стрела, и копьё не всегда поражают насмерть; умелое колдовство - всегда. Да, таких смертельно опасных искусников очень немного - Му-нат, на беду, из этих немногих. Мало того - один из первых. Да нет: не один из первых - самый первый.
Так за две с четвертушкой ночи и за два дня между ними мысли Повелителя Молний, описав круг, сомкнулись. И срастившим конец с началом, запирающим колышком оказался жрец. Вначале - подлый выстрел, и пагубное колдовство в конце... По воле Великих богов, неудачный выстрел, но - колдовство?.. Если Му-нат возьмётся всерьёз - ох, позубастей будет! И? Ждать - сложивши руки? Пока ни с того ни с сего вдруг начнёшь увядать и чахнуть? Ничего не скажешь - "достойный" конец!
И перед тем, как бродячая душа нал-вед оставила истомлённое бессонницей тело, вождь нашёл верное решение: в составленное из влиятельных жрецов посольство за матерью младенца Ту-маг-а-дана непременно включить Кривого. С особенным, крайне деликатного свойства заданием. И тогда, если пожелают боги, одним - но каким! - колдуном убавится у Людей Огня.
* * *
Ужасная пробуждается - выслушав покаянное признание Му-ната, с горечью понял Ле-гим-а-тан: иначе никак и ничем не объяснишь предательский выстрел. Ведь накануне побега договорились яснее ясного: лук - только в крайнем случае. В том маловероятном случае, если жизнь Лилиэды действительно повиснет на волоске... А получилось? Отвратительно! Мерзко! Нарочно гнусней не выдумаешь! Или?..
...или стоит всего лишь раз коснуться запретного - неизбежно вляпаешься в кровавую грязь? Всё, что было в душе нечистого, взбаламутиться и разом затопит? А ведь в глубине-то у каждого... Тем более - у Му-ната...
Соглашаясь на запрещённое оружие, он, Ле-гим-а-тан, был обязан помнить об очень небезупречном прошлом своего помощника! И как теперь ни раскладывай, а постыдным бременем вина легла на обоих. Но это бы - полбеды: да, муторно, тяжело, но со временем полегчало бы, а вот стоящая у дверей Большая Война...
В достопамятную ночь Вин-вашева бегства увидев хвостатую гостью, Ле-гим-а-тан сразу усомнился в благополучном исходе всей их затеи: не будет ли на руку Повелителю Молний рождение младенца Ту-маг-а-дана в Священной Долине? А когда на середине пути их наконец-то догнал Му-нат и рассказал ему о своём коварном выстреле, у верховного жреца Ле-ина не осталось уже никаких сомнений: да - будет. Вождь, конечно же, потребует у горцев скорейшего возвращения Лилиэды. И Город его поддержит. И?.. Но что-нибудь изменить было уже, к несчастью, поздно...
...и дождь, после ясного дня вновь поливший к ночи, оказался для жреца спасительным даром. Для единственного из горожан.
Взбудораженные слухами о страшной гостье, в боязненном нетерпении все ждали их подтверждения - он, в отличие от большинства жителей Побережья, знал. Видел уже звезду-грозовестницу, и надеялся только на зимние затяжные ливни: ибо, среди прочего, верховный Ле-инов жрец знал и то, что хвостатые гостьи надолго не задерживаются. Вестницами грядущих бед нежданно-негаданно являются вдруг на небе, но, постояв несколько ночей, бесследно исчезают. И, стало быть, если в ближайшие дни не распогодится - можно надеяться, что грозу пронесёт мимо. Без страшной гостьи Повелителю Молний вряд ли удастся поднять всех горожан. Скверно, разумеется, и без того - многие поддержат законное требование о немедленном возвращении Лилиэды - но, во-первых, многие, однако не все, а во-вторых: потребовать то потребуют, но в Большую Войну, потеряв головы, безрассудно не ввяжутся. Без звезды-грозовестницы - крепко прежде подумают...
Поэтому после ночного бдения во дворце Повелителя Молний вернувшись в Ле-инов храм, Ле-гим-а-тан особенно горячо молился Лукавому богу: чтобы плотные дождевые тучи не расступались подольше, от людских любопытных глаз понадёжнее укрывали ночное небо - дабы страшная гостья, так и не показавшись горожанам, вновь канула в непостижимую бездну.
После долгой пламенной молитвы жрец уединился в особенной - сводчатой, с верхним светом - комнате. В солнечную погоду эта комната - благодаря забытому искусству древних строителей - всякого, попавшего в неё впервые, полностью завораживала неземным освещением. Да что новички - она и служителей храма, постоянно бывавших в ней, очаровывала почти в каждое посещение. В отстоящие от пола на два человеческих роста, узкие, стрельчатые окна каменным белым кружевом раздробленное и многократно отражённое солнце вливалось таинственным, сильным, но не слепящим светом. В сумерки, в дождь - по-другому, но всё равно - по-праздничному. То же белое кружево, которое умягчало излишнюю яркость, собирало рассеянный свет, и тяжёлой, гнетущей тьме никогда не удавалось накопиться в этой удивительной комнате. Словом - лучшее место в Ле-иновом храме для всех мало-мальски тяжёлых дум. А для Ле-гим-а-тана - в его теперешнем, отвратительном разброде мыслей - неоценимое. Чтобы без спешки и суеты подумать о подошедшей опасно близко войне, о своём непредсказуемом помощнике - да и о собственных потаённых глубинах...
...ведь, соглашаясь на запрещённое оружие, Му-натово им злодейское употребление предположить-то он мог? Мог! И более - был обязан! Да даже - если без злоупотреблений, если жизнь Лилиэды действительно бы на волоске повисла - не слишком ли высока цена? Единожды переступив черту между дозволенным и запретным... нет, Ле-гим-а-тан отнюдь не был меднолобым законником, к иным нарушениям ветхих обычаев относился вполне терпимо, иные, например, кощунственное очищение согрешившей девочки и спасение её от костра Му-натом, даже приветствовал, однако были ведь и другие, в понимании жреца - неколебимо твёрдые.
И к таковым, безусловно, принадлежал лук - чересчур опасное оружие для межродовых стычек. Ведь если бы не древнее заклятие, ох, не умножался бы сейчас, ох, не процветал бы народ бад-вар! Если бы - существовал вообще... Ведь, по старинным преданиям, прежде страшного разгрома, прежде бегства с исконных земель, луками постоянно пользуясь в междоусобных стычках, сами себя значительно поубавили Люди Огня. И помудревшие в великой беде изгнанники, обретя Священную Долину, недаром первым делом страшными клятвами закляли употребление лука в междоусобицах.
Да, всегда случались отдельные святотатцы - Му-нат из них, увы, не первый и не последний - но его самого, Ле-гим-а-тана, оправдывает это хоть сколько-то? Что не стрелял сам - так что же! Знал ведь, и согласился! Но - почему?
У Му-ната, всего удивительней, хоть небольшое, а есть оправдание: его подземная страсть к Лилиэде. А вот у него, в отличие от своего помощника - никаких оправданий. Одно только слабенькое утешение: Повелитель Молний пострадал не серьёзно. Он не только не убит, но и ранен совсем пустячно. Утешение - для кого? Измазавшись - оправдываться перед кем? Перед Великим богом? Перед Тайными Непредставимо Могучими Силами? Перед совестью - терзающей душу нал-гам?
В спокойный времена Ле-гим-а-тан, пожалуй, долго бы казнился нравственным самобичеванием, но ввиду близкой войны ограничился наложением на себя строгого поста - естественно, если не придётся взяться за оружие. Да, в междоусобных войнах жрецам запрещено браться за оружие, но... когда Горы и Побережье насмерть вцепятся друг в друга - вряд ли у кого-нибудь получится остаться в стороне! Даже у верховного жреца Старшего бога.
Собранный каменным кружевом благотворный свет очистил душу Ле-гим-а-тана от мути, поднявшейся со дна, и его мысли потекли широким потоком: от назревающей между горожанами и жителями Священной Долины всеобщей бойни, от своего преступного соглашательства, от разделённой с помощником, позорящей их обоих вины - к нему самому, к Му-нату. Совершённое - совершено: покаяние, пост, молитва - больше ничем не поможешь прошлому; зато побеспокоиться о будущем - очень стоит.
Вождь наверняка догадался, кому это вздумалось прогуливаться ночью с луком в руках, наверняка поспешит расчесться со жрецом, наверняка в посольство за Лилиэдой включит убийцу. Му-нат, конечно, должен и сам предположить подобное, однако и предостеречь его - тоже нелишне.
(Ах, Му-нату сейчас было не до какого-то там одиночки-мстителя, в Священной Долине сейчас ему приходилось прятаться едва ли не от всех её жителей, но Ле-гим-а-тан, разумеется, этого не знал.)
Успокоившись в чудотворной комнате, верховный жрец Ле-ина надумал пойти домой. Храм, молитва, алтарь - это и возвышенно, и очень важно; кров, разговоры с любимыми, домашний очаг - может быть, и не столь возвышенно, но важно ничуть не менее. А он со времени Вин-вашева бегства - то есть, три ночи и два дня - дома почти что не был. Так - забегал урывками, толком не приласкав даже и Бегилу: что, понимал, не гоже. Заботы заботами, дела делами, но женщины (жёны), но дети - сыновья и дочери - всем и всему необходима своя толика времени и внимания: иначе не успеешь оглянуться, а всё уже как-то наперекосяк.
Без заботливой - но и твёрдой - мужской руки нестроение, начавшись с пустяков, змеистыми трещинами мало-помалу раздирает Дом. В обычных и поначалу будто бы безобидных полу колкостях полу шутках, без которых не могут женщины, погуще от раза к разу просачивается ехидства, и вот уже: ссоры, обида, ревность - а, глядя на матерей, вслед за ними и детишки, и...
...как бы ни отвлекали его дела, какие бы ни томили заботы, Ле-гим-а-тан, по мере возможного, старался ни одну из своих жён не обойти внимание и лаской. Благо, что пока доставало и мужских, и душевных сил. А не будучи главой рода, он, по счастью, не имел необходимости заводить ненужного множества жён.
После смерти своей Первой - и долго думалось, единственной - Имбелы Ле-гим-а-тан взял в осиротевший Дом двух уже в возрасте (сорока пяти и тридцати восьми равноденствий от роду), правда, привлекательных женщин, привык к ним и более жён заводить не думал. Старшая, Элинида, по воле богов бездетная, со временем стала выглядеть моложе родившей Ле-гим-а-тану трёх дочерей и сына, да и пришедшей уже с ребёнком Ринэрии. И неудивительно, что именно Ринэрию, а вовсе не Элиниду, переступив заветный порог, Бегила посчитала Первой.
Небрежение последних дней не могло не сказаться - в Доме оказалось значительно хуже против предполагаемого. И, к глубокому огорчению верховного жреца Ле-ина, виновны в этом были не Ринэрия, не Элинида, но его ненаглядная любимица - Бегила.
После своего вселения скоро освоившись и сдружившись со старшей женой и, разумеется, с опекаемыми ею младшими сыновьями Имбелы, она, по отвратительной дворцовой привычке, стала строить козни Ринэрии. Да с такой отменной сноровкой, что Элинида, особенно никогда не дружившая со Второй женой, но до этого прекрасно с ней ладившая, советы и замечания, прежде совсем не обидные, стала слегка приправлять едким уксусом.
Впервые открыв подобную мерзость, рассердившийся жрец свою любимую плутовку, разумеется, наказал - да, видимо, слабовато. Тлетворного воздуха Бегила во дворце наглоталась более чем достаточно. А он, многоопытный, недоучёл - и вот вам...
...услышав из-за двери странные звуки, Ле-гим-а-тан поспешил пройти на женскую половину дома - и замер. Картинка ему открылась не просто безобразная, но, в общем-то - невозможная: крупная, необычайно сильная для женщины Ринэрия покорно лежала, уткнувшись лицом в изголовный валик, и громко поскуливала. А Бегила - соплячка в сравнении со Второй женой! - вдохновенно, что было мочи, двухвостой плёткой секла её необъятные ягодицы. Конечно, всхлипывала и поскуливала Ринэрия в основном от обиды, но всё-таки - и от боли. Однако - покорно лежала, будто бы так и надо, будто бы прелестная негодница имела над ней безусловную власть.
(После прояснилось, что тогда она так и думала.)
Сразу Ле-гим-а-тана увидела только Элинида; увидела, но от смущения и стыда не поднялась навстречу, а, выпрямив спину, осталась сидеть на месте - на краешке ложа, у ног Ринэрии. Увлёкшаяся Бегила и раз - пока жрец стоял в дверях - стегнула Вторую жену, и два, и занесла уже плётку для третьего удара, и только тогда, почувствовав что-то неладное, обернула личико к дверному проёму - разрумянившееся, с широко раскрытыми глазами. Её заведённая за голову рука мелко задрожала, плётка упала на пол, и враз обмякшая юная хулиганка, не отводя от Ле-гим-а-тана своих распахнутых глаз, попятилась, оседая, к ложу и, обхватив Элинидины колени, скорчилась в прежалкий комочек.
А Ринэрия, всё ещё ничего не замечая, продолжала лежать, омачивая слезами мяконький изголовный валик - всхлипывая, правда, уже потише. Наконец, чуть успокоившись, приподняла голову и... заголосила врёв! Мол, не мог подождать немного!.. не поручать Третьей жене!.. этой противной девчонке!.. пусть сам, если она этого заслужила, наказал бы куда больнее!.. но только бы - сам!.. са-а-ам!.. са-а-а-ам!..
Ринэрины горькие, сквозь рёв, причитания жрецу немного разъяснили дело. По крайней мере, он понял, почему эта сильная, можно сказать, могучая женщина с такой покорностью принимала Бегилины удары. Но каким образом его любимой проказнице удалось до такой степени обмануть Вторую жену? Впрочем, не в меру доверчивую Ринэрию перехитрить и обмануть легко - но чтобы так?!
Не надеясь узнать большего от ревущей женщины, за дальнейшими разъяснениями Ле-гим-а-тан обратился к Бегиле, но та, оцепенев, не могла ничего ответить - жрецу пришлось расспрашивать Элиниду. Которая, будучи в великом смущении, робко ему поведала, что несколько дней назад в ответ на особенно ядовитую колкость Бегила получила крепкую затрещину от Ринэрии, и очень за это обиделась. И ей, Элиниде, когда они остались наедине, хвастливо призналась, что скоро отомстит свое могучей обидчице. Так накажет её, как только мать, отец или муж могут позволить себе наказывать. Сама, мол, она тогда не поверила обиженной девочке - подумала: хвастается. А оказалось - ничуть не хвастается.
Ле-гим-а-тану было отчего и о чём задуматься. Нет, не о Бегилиной немудрёной хитрости - чего там, Ринэрию обмануть легко - и, похоже, девчонка ловко использовала недолгое вчерашнее уединение с ним, нет, задуматься следовало о том, как ему быть сейчас? Ведь если загорается дом, то сначала тушат огонь, а потом уже думают о причинах пожара. А его Дом, следует честно признаться, горит его Дом вовсю. Бегила, ненаглядная любимица, оказалась крайне огнеопасным сокровищем.
(Воистину - и в большом, и в маленьком! - совершенно непредсказуемая женщина. После всего великого и возвышенного - достаточно вспомнить исцеление ею Лилиэды! - да самые что ни на есть мелкие бабьи дрязги. От кого от кого, но от неё-то никак им не ожидаемые!)
Слегка уклонившись в сторону, Ле-гим-а-тан сразу же спохватился: о Бегилиных сложностях и противоречиях можно подумать потом, на досуге - сейчас не время. Дом, подожжённый ею, зримо уже горит, и надобно первым делом залить чадящий огонь - надобно... да... но - как? Само собой - наказать девчонку. Однако, во-первых, на свою любимицу по должному - а не так, чтобы полу наказание полу ласка - может и не подняться его рука; а во-вторых, что сейчас гораздо важнее: и Ринэрия затаит обиду, и, главное, как бы больно ни попало от него Бегиле, девочка будет в основном довольна. К болезненным побоям от мужа приучена всякая из дочерей народа бад-вар; с покорностью - чем, желая отомстить Ринэрии, плутовка сама воспользовалась! - их принимает, и, если без увечий, сразу же забывает. И, стало быть, жалость он даже задвинь подальше, плётка навряд ли чего решит: от любящего-то мужа да жене так дерзко напроказившей - исполосуй он её хоть до крови - где-то и лестно будет.
Мелькнула было соблазнительная мысль: а не передоверить ли наказание самой Ринэрии? Она-то, обманутая и разобиженная, церемониться точно не станет. Стоит позволить ей взяться за плётку - его любимой плутовке несколько дней потом присаживаться к столу будет не слишком ловко: чего-чего, а силы Второй жене не занимать. Да и Ринэрия, наказав свою обидчицу, не затаит на девчонку зла - сама же и пожалеет скоро. И будь на месте Бегилы всякая другая из дочерей народа бад-вар - так бы и следовало поступить. Однако так обойтись с Бегилой - немного подумав, понял Ле-гим-а-тан - нельзя. За обиду обиженной со своей обидчицей расчесться позволить обидой же - в данном случае, увеличить общую неприязнь. Да, положеньице... он сам отстегай девчонку - та перед Ринэрией возгордится сверх всякой меры, ещё пуще распушит свои ядовитые пёрышки... передоверь сию воспитательную функцию Ринэрии - не воду прольёшь в огонь, а масло. Оставь негодницу без наказания - а сейчас это, чувствовал Ле-гим-а-тан, будет Бегиле куда как больнее плётки - его недалёкая Вторая жена ничего не поймёт: пусть ненадолго, но затаит на девчонку зло. Да, Ринэрия скороотходчива, обида в её душе не совьёт настоящего гнезда, назавтра уже выпорхнет и бесследно улетит, и... тем не менее...
"...а Элинида - что же? - жрец очень вовремя вспомнил о своей Первой жене. - Совсем безвинна? Охотно поддержав Бегилину ложь, не разделила ли она и вину с ненаглядной негодницей? Разделила! Да и как ещё разделила! А если так - то..."
Ле-гим-а-тан поднял оброненную Бегилой плётку и весьма выразительно глянул на Элиниду. Умная женщина его сразу же поняла: свою единственную одежду, синий кусок закрывающей бёдра ткани, распустив, быстренько размотала и не то что бы с удовольствием, но с видимым облегчением, попросив подвинуться Ринэрию, легла на её место. Тяжёлая неопределённость сложившихся в бесконечность мигов - пока Ле-гим-а-тан размышлял, не говоря ни слова - мучительно угнетала достаточно чуткую Элиниду...
Жрец угадал: с резкими - при каждом ударе - вспышками острой телесной боли негромкими взвизгиваниями и покаянными причитаниями между ними Элинида справлялась вполне успешно, страдая (если, вообще, страдая) явно не чересчур. По-настоящему, плача с горьким надрывом, страдала забившаяся в уголок Бегила. Да до того горько, с таким щемящим надрывом - что, разом забыв свою обиду, добросердечная Ринэрия бросилась её утешать. Ничего, естественно, из этого у неё не вышло, зато в другом - и куда важнейшем! - преуспела Вторая жена жреца. Пожалев свою обидчицу, достаточно пролила воды в зажжённый Бегилой огонь - пожирающий Дом пожар утих. Головёшки ещё чадят, и, возможно, тлеет ещё под пеплом, но свирепое пламя сбито, но уже можно расчищать пожарище.
Кроме Ле-гим-а-тана в этот момент что-то поняла, кажется, одна Элинида. Не получив очередного удара, она с удивлением посмотрела на мужа: что, разве уже - всё? Разве уже достаточно он наказал её? Однако, проследив за его взглядом, сразу же сообразила: мужу сейчас не до неё - всё его внимание сейчас обращено на Ринэрию и Бегилу.
И действительно: достаточно или не достаточно ей попало, как о малозначащей безделице, вмиг забыв, с подступившим невесть откуда, сладостным холодком под сердцем Элинида, будто заворожённая, смотрела на Бегилу с Ринэрией. А смотреть было на что: обиженная нежно утешает свою обидчицу - эдакое мало кому доводилось видеть! Самой Элиниде - впервые.
Да, опасный пожар потушен - наблюдая за заботливыми хлопотами Второй жены, с радостью понял Ле-гим-а-тан. За злобой последних дней едва не просмотренная беда, обошла, по счастью, его Дом. Слабую, а, несмотря на телесную мощь, Ринэрия всегда терялась перед остреньким Бегилиным язычком, обижать негоже - Элинида, кажется, уже поняла. Ненаглядной его любимице понять будет сложнее - сегодняшнее безобразье не в счёт, Бегила в нём явно раскаялась, недаром так безутешно плачет - но, чтобы научиться ей укрощать ядовитенький язычок, должно пройти некоторое время. Правда, можно надеяться: время - не слишком долгое. С её-то удивительным умом... Ринэрия - та вообще вряд ли чего поймёт, но ей этого и не надо: доброе сердце, как правило, прозорливей ума.
Всё, собственно. Дом уже не горит. Обиженную и обидчиц утешить и приласкать - одинаково всех. Бегиле, впрочем, следует ещё хорошенько всыпать, но, разумеется, не сейчас - завтра. А сейчас... Ле-гим-а-тан потушил светильник, в темноте прошёл в уголок и, крупную Ринэрию подхватив правой рукой, а Бегилу - левой, отнёс обеих на ложе, поместив рядом с Элинидой...
...и вечер сменила ночь, и спали умиротворённые женщины, а жрец, взбудораженный беспокойными мыслями, хоть и закрыл глаза, однако не мог заснуть. Несмотря на накопившуюся усталость, чуть только бог Тен-ди-лен душу нал-вед выводил из тела, растревоженный ум тут же её возвращал назад - то ли разорванный в клочья сон, то ли издырявленная беспамятством ветхая ткань сознания. По-другому, впрочем, вряд ли могло и быть: к мучительным мыслям о близко подступившей кровавой междоусобице подмешивались другие - тоже не слишком приятные. Об огнём опалённом Доме и об учинившей пожар проказнице: о ней, разумеется - о Бегиле...
Заворожённый до ослепления своей поздней любовью, каких-нибудь изъянов в драгоценном сокровище жрец, естественно, прежде не видел - его глаза осязали не женщину, но пахнущий мёдом свет. И Бегилин остренький язычок прежде его нисколько не настораживал - впрочем, не диво: во дворце он был не только уместен, но совершенно необходим для женщины. Наряду с обжигающим ехидством, занозистым коварством, ядовитой вредностью и прочими, неотъемлемыми от слабости, одеяниями наложниц-рабынь. И было бы глупостью думать, будто, покинув дворец, Бегила сумеет легко очиститься от разъедающей душу грязи - дабы случилось такое отрадное преображение, должно пройти немалое время. И всё-таки... учинив сегодняшнее безобразие, не через край ли она хватила? Аникабой или Легидой подаренного ей света, толику - и немалую! - не расплескала ли в грязь?
Впрочем, на чём-нибудь одном (даже и на любимой девочке) не удавалось задержаться неудержимо ветвящимся мыслям Ле-гим-а-тана - поэтому беспомощно разметавшимся веткам-ниточкам приходилось судорожно цепляться за мелькающие в пустоте призраки веры, любви, надежды. Да и на самом деле, когда Ужасная приоткрыла глаза, верить, что сохранится мир? любить среди пламени? надеяться на лукавый ум? - извините, вздор! Ужасная - это война! И не то, чтобы - Священной Долины с Городом; и не то, чтобы - род, расколовшись, восстал на часть; и не то, чтобы - брат на брата или даже отец на сына, сын на отца; нет - в каждом разъединятся души! На части расколются сердца! Мычанием, ржаньем, хрюканьем обернутся слова во ртах! Или - в пастях уже звериных? Львиным рыканьем, змеиным шипом, волчьим протяжным воем.
Если бы не усталость последних дней, Ле-гим-а-тан, пожалуй, содрогнулся бы от видений, заполнивших промежутки между явью и сном. А так... спутанные и перемешанные обрывки сна, вплетаясь в его грозные видения, смягчали их нестерпимую чёткость: мирным домашним дымком затягивая невыносимый пламень грядущих битв. Что бы там ни таило будущее, как бы ни скалилось окровавленными клыками - в Доме, по счастью, пожар потушен. И - кем? Вопреки всем мыслимым и немыслимым ожиданиям - Ринэрией!
Страшное, отступив до времени, освободило лёгкую дорогу мыслям Ле-гим-а-тана - во всяком случае, так поначалу показалось жрецу...
Ринэрия, Элинида и наконец ненаглядная задира: Бегила - лёгкая и приятная для перенатруженных мыслей жреца дорога, но... с удовольствием на неё ступив, проницательный ум скоро уже почувствовал скрытые розоватым туманом неровности.
Нет, по некотором размышлении Ле-гим-а-тана уже не смущали ни ядовитый язычок Бегилы, ни её сегодняшнее безобразье: да, и удивительная, и необыкновенная, но всё-таки - женщина! Дочь своего народа и своего времени! Нет, жрецу вдруг припомнилось другое: а ведь его возлюбленную Ужасная однажды уже посещала! Воплотилась Она тогда или не воплотилась - вопрос спорный, но, что посещала - в этом сомнений нет!
И теперь, когда Грозная Воительница вот-вот проснётся по-настоящему, мучительный душевный разлад коснётся, скорее всего, не какого-нибудь взысканного богами безымянца, нет - Бегилы. (Предположив такую неприглядность, жрец, по счастью, ошибся: с его дорогой девочкой не случилось этой беды - душевный разлад затронул другую...) Чего, конечно, Ле-гим-а-тан заранее знать не мог, и его ум, стиснутый тревожными мыслями, отчаянно бился, пытаясь разорвать прочную сеть: Бегила - Ужасная - бывшее (или не бывшее?) Её воплощение - и (ну, чтобы Ей спать да спать!) пробуждение Грозной Воительницы - эту отвратительную прочность поди, разорви, попробуй!
И сдался, заботами последних дней перенатруженный до бессилия, ум Ле-гим-а-тана - побеждённый жрец, не найдя спасительных просветов в мучительном, обступившем со всех сторон, забылся тяжёлым сном. Правда, всего в шаге от сна один солнечный лучик страшную тьму на миг разорвал: в окружающей беспросветности особенно чистым светом полыхнула его любовь. Стиснутая давящим беспокойством за свою возлюбленную - она полыхнула новым, не этим, не здешним светом.
И последнее, перед сном пришедшее Ле-гим-а-тану в голову: да, ненаглядную девочку он завтра накажет и, может быть, побольней обычного, но уж, конечно, не так, как она этого заслужила. Да, её сегодняшнее безобразие - очень скверная шалость, но ведь не преступление же на самом деле...