Аннотация: Черновики рукописи неизвестного студента школы Ивовой Долины, которые Аглая случайно нашла, когда занималась сбором макулатуры
Черновик, который Аглая нашла в корзине для макулатуры
Стивиену исполнилось 15 лет, и его по-детски округлое лицо чуть вытянулось, заострилось, стало выразительнее. Он вообще вытянулся, у него появилась привычка непроизвольно расправлять плечи и задирать нос, поэтому всем казалось, что он на голову выше собратьев. Стивиену так не казалось, он это в принципе знал. Он был ни худой, ни полный, его миновал период, который он, глядя на ровестников, называл "гадкая подростковость" - они выглядели нескладными, тщедушными и угловатыми. Стивиен всегда был сильным, пропорциональным и справным.
- Да уж, мужчине не полагается быть таким красивым, - говорил он зеркалу, откровенно собой любуясь. Разумеется, свой ум и характер, свою душу Стивиен любил гораздо больше внешности. Но он считал, что и внешность ему в жизни пригодится. И как всегда был прав.
Красота обладает какой-то фатальной, несправедливой силой (Стивиен давно уж понял, что это тоже магия). Если рядом стоят два человека, взгляд непроизвольно останавливается на более привлекательном. Возникает ощущение, что с ним-то и стоит иметь дело. При этом в душе он может быть гораздо, гораздо более плохим человеком, чем тот второй - невзрачный. Стивиен даже проводил эксперименты: наблюдал, как смотрят и обращаются разные люди, когда он стоит с кем-то, у кого лицо обыденнее, чем у него. Люди, как правило, начинали разговор со Стивиеном. А если и нет - потом (видимо, присмотревшись) всё равно переключались на него. Они были такие забавные и предсказуемые, эти люди.
И, конечно, не было ничего удивительного в том, что Стивиену сошло с рук нежелание стричься после лета. Стивиен любил всё гипертрофировать, поэтому задумывался о том, как ещё усугубить свою привлекательность. Ему пришло в голову, что с более длинными, чем у собратьев волосами он будет особенно выделяться из толпы. Его раздражали эти пришкольные правила - перед возвращением в храм всем надлежало обкромсать себя так, чтоб уши торчали и казались чуть ли не в два раза больше. Стивиен не в первый раз проявлял своеволие в школе, и никто не удивился, увидев его снова после долгого перерыва со слегка выдающимися за пределы школьных норм прядями. В оправдание он сказал наставнику, что помогал отцу с его плантациями до последнего дня и так увлёкся, что не задумался вовремя о подготовке к возвращению в храм, а потом было уже поздно.
- Ты же знаешь, что мог бы и сегодня подготовиться, занятия ещё не начались, - немного недовольно, но в целом благосклонно сказал наставник.
- Вы же знаете, Криатор, что я совсем не хотел бы пропустить ваше наставление на год, - ответил Стивиен без тени смущения. Он был обезоруживающе уверен в себе, как всегда.
- Ну хорошо, проходи, - сказал Криатор, и на этом тема волос Стивиена закрылась, как будто и вправду можно было так легко нарушать правила. Флечер (чьи уши топорщились сильнее, чем у остальных) сказал себе под нос:
- Вечно Салазаару всё позволяется.
На больший протест, чем никому не слышный шёпот, он не был способен. Это вообще являлось всеобщей характерной чертой: никто из воспитанников храма не рискнул бы явиться на занятия в таком виде, как Стивиен, да еще совершенно спокойно объяснять, что, дескать, он просто не успел. Стивиен и сам прекрасно знал, что он совсем не подстрекатель, потому что его собратья - увальни, они могут только удивляться его поступкам, а вот последовать его примеру - никогда. Видимо, всё это знали про своих воспитанников и наставники, поэтому поведение индивидуалиста Стивиена допускалось. Главное - индекс доверия в храме оставался на необходимом высоком уровне. Ну и пускай, значит, Стивиен Салазаар чуть повыпендривается, большого вреда от этого не будет, зато его желание самовыразиться чуть схлынет. Так лучше, чем пытаться урезонить Стивиена и загнать в рамки - с его-то характером. Но, конечно, большую роль в таком попульстительстаенном отношении играли давно сложившиеся особые отношения между Криатором и Стивиеном - едва ли не дружеские, что также удивляло остальных воспитанников. Стивиену с детства нравилось всех удивлять, это давало ему особый вид вдохновения к жизни.
День перед началом нового года занятий традиционно считался Днём Речей и Разговоров. Разумеется, главная речь доставалась Криатору, её, тоже традиционно, никто не слушал. Никто, кроме Стивиена, который вовсе не лукавил, когда говорил, что ни за что не пропустит напутствие своего наставника ради никому не нужной стрижки.
- Мои воспитанники, собратья меж собой, - начал Криатор как обычно (воспитанники, а на самом деле попросту мальчишки, знали, что эти слова - сигнал, по которому можно со спокойной душой начинать думать о чём-то своём), - идёт сотый год от окончания Последней Войны. Мы все гордимся тем, как старательно и ответственно мы держим Мир. Каждый из нас, помните это, каждый из нас делает свой вклад в поддержку Мира - своими чувствами, своими помыслами, наконец, результатом этих двух составляющих - своими действиями. И я горжусь всеми вами, потому что знаю вас. Вы - достойный пласт, сменяющий уходящее в прошлое поколение! Сегодня в очередной раз убедиться в этом приехал Наставник Намана.
Стивиену очень понравилось, как их обозвал Криатор - "пласт". Они действительно были типичным пластом. Стивиен по своей давней привычке смотрел по глазам на их мысли - типичные распластанные мысли. Никто по-прежнему не слушал Криатора. Разве что один - какой-то новичок, приехавший из Эира, но этому слушать полагалось - на то он и новичок. Вряд ли ему было так уж интересно.
Речи продолжались, далее говорил Наставник Намана. Общепризнано считалось, что он имеет такую же степень влияния, как и Криатор, но негласно все знали, что он каким-то образом главнее. Все Наставники были вроде как равнозначны, но при этом кто-то из них велел, а кто-то подчинялся. Стивиена умиляли эти, как он их называл, "лабиринты горизонтальной иерархии".
Когда Речи закончились, начались Разговоры. Каждый мальчик-воспитанник один на один беседовал с Наставником Намана - так проверялся уровень индекса доверия. Старик Намана прошерстил уже сонмы учеников за последние дни и порядком устал, понимая, насколько формальны, но при этом, насколько ответстаенны Разговоры. Воспитанники в этом возрасте ещё так по-юношески глупы, так одинаковы, что трудно воспринимать их, как личностей, а не как безликую человеческую гущу. Правда, одного Намана запомнил ещё с прошлого раза - как же не запомнить эти яркие глаза, полные уверенности.
- Итак, Стивиен Салазаар, - сказал он вполне дружески, - ты порядком вырос с тех пор, как мы с тобой виделись в последний раз. Ты и сам это понимаешь, верно?
- Конечно, - ответил Стивиен. Он никогда не терялся в разговорах со старшими, наоборот, именно с ними ему и нравилось говорить больше всего.
- И как же ты распоряжаешься своей начавшейся юностью?
- Также, как распоряжался и отрочеством: слушаю да наблюдаю, - пожал плечами Стивиен.
- С одной стороны, это похвально, - сказал Намана, - но с другой, ты должен понимать, что каждый прожитый год в этом мире накладывает на человека чуть больше ответственности. Ты ведь это понимаешь?
- Я - понимаю, - уверенно сказал Стивиен, в его голосе появились нотки насмешливости, - а они, - он кивнул в сторону собратьев, - как вы думаете, понимают?
- Это не твоя забота, - сказал Намана.
- Я знаю. Просто мне кажется, Ваши вопросы преждевременны по отношению к данному пласту, сменяющему поколение, в той фазе развития, в которой он находится.
- Ты умён почти так же, как ты думаешь, но данный вопрос всё равно не твоя забота.
- Да, вы правы, просто меня последнее время одолевают философские мысли. Мне говорили, это совершенно нормально для людей моего возраста.
- Напомни мне род занятий твоих родителей.
- Отец Производитель, матери у меня нет. Моя мачеха сейчас не в режиме, но вообще Помощница.
- У тебя умер кто-то ещё среди близких?
- О да.
- Мы не будем больше об этом говорить, можешь идти к себе.
Далее воспитанники должны были вернуться по своим заранее выделенным комнатам. Стивиен знал, что второе место в его комнате пустует, поэтому попросил распределяющего:
- У нас есть новенький, нельзя ли его подселить ко мне?
- Об этом уже распорядился сам Криатор. Он сказал, что рядом с тобой адаптация к новым условиям пройдёт быстрее.
- Неужели? Какое совпадение, - улыбнулся Стивиен, - а впрочем, ничего особенного.
[Далее черновик обрывался, здесь явно была пропущена какая-то сцена, Аглая нашла только записанный сбоку листа диалог]
- У вас так открыто говорят о Последней Войне, - сказал Ирииль, - в нашей школе нельзя было упоминать даже о победах. Сразу начинались "предупредительные разговоры".
- Да, у нас очень свободная атмосфера в храме, - важно сказал Кадавэл, - Криатор считает, что с воспитанниками лучше говорить на равных, не пугаясь сложных тем.
- Это так здорово и странно, - в воодушевлении сказал Ирииль, - а что ещё он вам рассказывал про Войну? Если честно, я почти ничего о ней не знаю, дома тоже об этом не говорят.
- Главное, что надо знать - то, что она Последняя, - снова очень важно и веско сказал Кадавэл, - и в принципе, ничего больше о ней и не говорят, - пожал плечами он и тут даже немного призадумался, - а ты что молчишь, Стив?
Стивиен едва удерживал смех. У него было отличное настроение, и его умиляли и развлекали эти двое, собравшиеся у него в комнате.
- Ох, я много мог бы рассказать, мой отец частенько говорил про Войну - раньше. Потом-то он понял, что я слишком быстро умнею и всё слушаю, а главное - понимаю. Что мне понравилось в его рассуждениях больше всего - это определения, он как-то сказал, что это была Война Крайностей.
Это определение засело в мозгу Стивиена, он тоже теперь обозначал Войну именно так. В Каимии был негласный закон: не называть что-либо хорошее последним - лучше крайним. И только с Войной дело обстояло наоборот - её можно было называть только Последней. Но Стивиен же так любил делать всё экстравагантно и нарушать правила. Поэтому, услышав от отца слова "Война Крайностей", он начал называть её про себя "Крайняя Война". Ему это почему-то доставляло удовольствие.
- В общем, в один прекрасный день отец перестал говорить о Войне, очень злясь на меня, что я всё слишком хорошо понимаю, - сказал Стивиен.
- Но ты же не виноват в этом, - удивился Ирииль.
- Конечно, но отец меня в принципе не слишком любит, - насмешливо сказал Стивиен.
- Как так? - ещё больше удивился Ирииль.
- У него со мной связаны плохие воспоминания. Моя мать умерла, когда я родился.
- Да, я слышал, как ты говорил о матери с Наставником, - тихо сказал Ирииль.
- Да ладно, моя мачеха чудесная, немного глуповатая, замечательная женщина. Я вырос в любви.
- Поэтому ты такой, она тебя избаловала, - хохотнул Кадавэл.
- Неправда, даже если бы она меня не избаловала, я всё равно был бы такой, - сказал Стивиен.
- Давайте не будем говорить обо всем этом, раз такое дело, - сказал Ирииль, с сочувствием поглядев на Стивиена. Но Стивиен был абсолютно не расстроен. Смерть с самого начала жизни проследовала и окружала его, и он привык относиться к ней добрососедски.
- Да, пойдём спать, завтра занятия, - зевнул Кадавэл, - тем более не стоит долго говорить про Войну, сами понимаете.
На самом деле, подобные разговоры на грани дозволенного и разумного щекотали нервы и вносили в скучную жизнь Кадавэла остроту, но он старался делать вид, что это не так.
- Вот именно, будет время, наговоритесь ещё, - усмехнулся Стивиен.
У него, среди всего прочего, был неплохой пророческий потенциал.