Тусклый свет исходящий от лампочки, придавал кухне слегка красноватый оттенок. Красноватым было всё: и печь, и табуретка, и стены, и, даже, лица, не говоря уже об одеждах двух разговаривающих людей. Говор их был ровен, однако не во всём - кое-когда переходил и на более низкие тона, отчего казалось, что и он был окрашен красноватым светом.
- Это надо же такое заявить? Не помещается вот у меня в башке - ну как так можно? - произнесла бабка Настя.
Её партнёр, обычно не разговорчивый, сейчас принимал деятельное участие. Причиной тому послужило пиво поставленное бабкой Настей к Пасхе и данное на опробование. Выпито было по стакану, но для того, чтобы заговорить, деду Якову хватило и этого.
- Ну и ни к чему было пускать, - близорукие глаза деда пытались рассмотреть машинку для стрижки волос. При спокойном разговоре он обычно на собеседника не смотрел, а брал что-либо в руки и создавал впечатление, что изучает устройство этого предмета.
- Ни к чему, ни к чему... Слово-то какое отыскал умное, - обозлилась бабка Настя. - Сейчас вы все правильные. А чё же молчали-то? Решай за вас бабка, а как что - я же и крайняя.
Дед Яков предпочёл отмолчаться.
Когда пыл схлынул, бабка Настя рассудительно заговорила.
- Оно и так подумаешь: что особенного.
- Ну и ни к чему было пускать, - не в строчку бросил дед Яков и спохватившись за предчувствовал взрыв нового негодования. Он даже слегка отстранился, как бы ожидая и физического воздействия. Но всё обошлось. Бабка Настя встала, подошла к печи, открыла дверцу и стала выгребать золу.
- Ты закрылся?
- Закрылся.
- Надо бы вынести.
- Давай вынесу.
- Да угля там нагреби.
- Ладно.
Дед Яков засуетился. Бабка Настя же, присев на скамейку, задумчивым взглядом стала следить за его действиями, однако мысленная её нагрузка имела иное содержание. Не о ней думал и дед Яков.
А на улице... На улице, распылив по дороге золу, не стал он торопиться в дом. Прикрыв массивную плотно сколоченную калитку, поставив тут же пустое ведро и облокотившись на плетень, уставился вдоль дороги. Его фигура с расстояния внушала почтение. И, видимо, оттого соседский кобель Рекс (так им не любимый и так его не любящий) приостановившись и по обдумав чего-то побежал задирать заднюю лапу к противоположной стороне.
"Пускать ни к чему было", - зная, что вреда этими мыслями никому сейчас принести не может, с облегчением подумал дед Яков. И эта свобода умственная так на него подействовала, что он даже решился констатировать всё и вслух.
- Да, ни к чему было.
Мороз крепчал, подбираясь всё ближе и ближе к его не важно защищённому телу. переступив с ноги на ногу, дед Яков поёжился и обернулся назад: почудилось мороз подкрадывается оттуда. Но там никого не было и дед Яков успокоился на столько, чтобы опять подумать: "Пускать ни к чему было", - и опять констатировать в слух.
- Да, ни к чему было.
Время шло, а два близких человека, ещё крепче соединённые неприятностью в друг друге нужды не имели. Часто так с ними бывает.
Рекс, обежав несколько дворов, вернулся туда, откуда так недавно в раздумье глядел на деда Якова. Он долго стоял рядом. Его собачье сердце снизошло до сострадания к замерзающему человеку. Ему даже захотелось голословно выразить сочувствие - заскулить. И, наверное, сделал бы так, не повернись дед Яков в его сторону.
- Да, ни к чему было, - услышал Рекс непонятные для него словосочетания. Это его крепко озадачило. Теперь он и не знал, как дальше поступить и, естественно, засомневался - нужна ли человеку собачья опека. Не услышав более ничего, Рекс-таки от своего участия не отказался, но благоразумно перенёс всё на потом. Ну а потом обнаружить деда Якова не удалось. Тогда, пробравшись в подворотню и дойдя по следу до дома и убедившись: там он, Рекс возобновил старую вражду - он взъерошил шерсть, несколько раз гавкнул и сочтя это достаточным, заспешил по неотложным делам.
- Ни к чему, ни к чему, - признак неприязни овладел бабкой Настей, как только дед Яков появился в избе. Она, смерив его взглядом, демонстративно отвернулась. И тут ей на глаза попались две иконки стоявшие под потолком. Помешкав, она встала и три раза перекрестившись, произнесла.
- Прости нас грешных, Господи!
Нельзя сказать, что бабка Настя не верила в Бога. Но вера её была какой-то не обязывающей, что ли. Она могла месяцами не вспоминать о Господе и могла, приболев, за каждым разом накладывать на себя крест. Об этой её причуде в семье знали все и иногда, при хорошем расположение духа, это служило поводом для не злых насмешек.
Вымученно вглядываясь в образа, в мыслях умоляя Бога о пощаде, она вновь забыла о деде Якове ею оскорблённым и сейчас бестолково топтавшемся у порога. Выскочила из головы и печка, которую надо было топить, так как мороз не шуточный и к утру изба остынет. Впрочем, была и ещё одна причина. Но о ней после. Так и стояла, кощунственно раздумывая ко всему - опуститься ли и на колени. Вдруг лампочка начала медленно гаснуть. Совсем не погасла, остался светиться волосок. Эту неожиданность бабка Настя тут же истолковала как предзнаменование чего-то более неприятного. "Но уж куда более-то", - подумалось ей. И ещё пришло на ум, что чем-то прогневила Бога. И не желая далее Его раздражать, она обречённо повернулась к деду.
- Ну чё, принёс? - миролюбиво, имея ввиду уголь, поинтересовалась бабка Настя. Дед зачмокал губами готовя ответ, в она, глядя на большую, слабо различимую в полумраке сажень, почему-то прониклась жалостью. И какой же он огромный, - этот её дед! - и какой же он беспомощный.
Да, всё так и было.
Бабка Настя не стала ждать, когда он ей ответит и вопрос-то она задала скорее всего так просто. Она понимала, что его "красноречие" пошло на убыль: ведь пиво ещё так молодо и за такое время, ну конечно же, хмель вышел и у него.
Она подошла к деду Якову и молча взяла у него из рук ведро с углём, которое тот так и держал с момента своего прихода. Облегчённо вздохнув, дед Яков стал неуклюже раздеваться.
Свет мало-помалу набирал первоначальную силу незаметно вселяя уверенность в непременное благополучие и бабка Настя уже пожалела о том, что скисла.
"Ни к чему, ни к чему", - брезгливо удостоив взглядом старика, всё же не с ехидством подумала она и повернувшись к образам хотела помолиться, но, боязливо скосившись на лампочку, воздержалась. Поглотившись своими мыслями бабка Настя и не заметила раздавшийся деда Якова храп.
А храпел он жестоко: его дыхание ненадолго прерывалось, затем захлёбываясь он набирал полные лёгкие воздуха и продолжительно, прерывисто и шумно его выпускал, чтобы повториться. Он лежал не раздевшимся, прямо в штанах и рубашке-косоворотке, глухой ворот которой никогда не застёгивал. Лежал в любимой своей позе - навзничь, скрестив на груди руки.
Язычки пламени, наблюдаемые в многочисленные трещинки растапливаемой печи, сначала робко, затем настойчиво заставили кричать поленья требуя угля. Они проявили нетерпение и бабка Настя пошла им навстречу: зачерпнув шумовкой уголь, она, подержав её на весу, так как очередная мысль пришла на ум, открыла дверцу и поплевав на обо жжёные пальцы, сыпанула уголь в печь. Язычки тут же потерялись уступив место постепенно появлявшимся то тут, то там синим прожилкам огоньков. Маленькие молнии вспыхивали всё чаще и чаще и вот словно по команде вся кучка угля засверкала ярким уверенным пламенем. Сыпанув ещё пол шумовки бабка Настя выключила свет и посчитав свой долг исполненным присела на табурет.
Она сидела неподвижно, глубоко задумавшись, пока не затекли ноги. Спина её тоже устала. Решив размяться, бабка Настя выставив ноги потянулась невольно повернувшись в пол оборот и с удивлением вперилась в стенку. Там плясала её тень. Тень не имела постоянства. Она то поднималась, то опускалась она; то вправо её тянуло, то влево. "Будто духа моя", - с какой-то жалостью к себе подумала бабка Настя еле отводя взгляд, который задел деда Якова.
- Ни к чему, ни к чему, - вырвалось у ней с известной долей тоски не так громко, но и не так тихо, на что дед Яков ответил возмущённым всхрапом.
Глава 2.
Быстренько помывшись, как всегда делают шахтёры, Михаил заторопился к выходу, где у самых дверей за столом сидела банщица.
Сегодня дежурила тётя Таня.
- Как дела, Миша? - это её обычный вопрос вместо приветствия.
Михаил пожал плечами, приостанавливаясь ответил.
- Нормально, - и это было традиционно в их отношениях. Они редко разговаривали. В общем-то, тётя Таня не так уж любопытна в отличие от других. Она больше как-то провожала его участливым взглядом. Михаилу это нравилось, оттого, если уж разговор когда заходил, он старался вести его на максимальном доверии.
- Не женился?
Молодой человек остановился, внимательно посмотрел в добрые глаза женщины, в неопределённости скривил губы.
- Сам не знаю, тётя Таня.
Женщина глубоко вздохнула.
- Пора, пора, Миша. Хватит скитаться-то по баням. Определяться надо.
Она помолчала, добавила.
- Пока не испортился. Сколько годков-то тебе?
- Двадцать три.
- У-у, - протянула тётя Таня, - видишь, пора. А я смотрю, уж месяц, как запропастился и спросить неудобно.
- Да что здесь такого, тётя Таня.
- Нет, Миша, неудобно, - женщина сделала губки трубочкой и отвернувшись к столу стала ключами постукивать по оному. Но Михаилу и в голову не пришло, что разговор закончен. Он стоял и ждал продолжения переминаясь с ноги на ногу и поглядывал в мойку, где сновали голые шахтёры.
- А я ведь, Миша, желала видеть тебя с моей Галкой.
Она набрала воздуху, как бы для глубокого вздоха, раздула щёки и выпуская его за произносила: ту-ту-ту-ту-ту-ту.
- Не заметил ты её, - наконец дождался Михаил.
- Тётя Таня... - только и вымолвил он, так неожиданно это прозвучало. И подумав, не нашёл ничего лучшего, как произнести глупость.
- Сказали бы.
Но старушка удостоив его наивность снисходительностью, назидательно вразумила.
- И что за жизнь-то была бы у вас. Нет, Миша. Не судьба.
Михаил впал в смущение. Ни тронуться, ни заговорить он не мог. Стоял, как вкопанный ничего не думая, ничего не соображая и не делая тоже ничего - так ошарашили его её признания.
Банщица встала и направилась в раздевалку нарастая голосом: "Э, э, э. Ну-ка хватит пить. Эт-то что ещё такое?" - и это была та хитрость, которой Михаил остался благодарен.
В растерянности отстояв ещё какое-то время он вяло поплёлся к лестнице ведущей в комбинат. Там он прислонился к колонне, достал "беломорину", свою любимую папиросу и долго, не произвольно разминал меж пальцев. Внешне переживания его более ничего не выдавались, хотя внутреннее состояние было иным. Он лихорадочно выдёргивал эпизоды из своей жизни отыскивал близкие места к тому, что давало повод тёти Тани так понадеяться.
"Тётя Таня, тётя Таня, - думал он. - Зачем ты так со мною...".
Михаил знал себя. Теперь ему трудно, очень трудно будет встречаться с ней.
А дверь комбината открываясь-закрываясь порциями впускала белые клубы холодного воздуха, который двигаясь по фойе загадочно исчезал на полпути к Михаилу. Впрочем, и достигнув его мало чем повлиял бы на обстановку. Едва ли бы Михаил ушёл со своего места. Он уже не думал о тёти Тани. Он просто стоял. И любое движение для него было всего лишь чистой ленью.
Но вот он застегнул на все пуговицы фуфайку и пройдясь ознобом по всему телу, пересилил себя. Коренной сибиряк, он сразу же взял высокий темп - мороз был силён. Полная луна, окружённая красновато-бледненьким нимбом заспешила во след. Таиться она и не думала. Любопытство своё проявляла нагло. Скорее всего её интересовало новое местожительство молодого человека, может и другая существовала причина - нам ли знать, а только сопровождала до самого дома, который стоял у крутого обрыва внизу переходящего в холмистую пойму метров на сто не широкой речушки называемой Иня под двумя огромными тополями.
Тополя... Листьев естественно сейчас на них не было, а иней обернувший каждую хрупкую веточку в сочетании с верховым покровом крупных сучьев снегом в полумраке содействовал развитию богатой фантазии на темы русских народных сказок. Иногда подкреплением тому служили конские отбросы. Они лопались неожиданно, с треском, невысоко подскакивали. Картина будет не полной, если не помянуть о избах, скученность которых поражало воображение, а ветхость многих - куда там жилище бабы-Яги. Покрытые снежными, грязными от сажи шапками, они, казалось, стояли на раскоряку с трудом выдерживая тяжесть навалившуюся на них. И это всё подытоживал дым. С каждой трубы он исходил с большим достоинством.
Глава 3.
Стук прозвучал глухо, нетребовательно, однако же бабку Настю разбудил.
- Стучат, что ли?
Ни к кому не обращаясь и ни от кого не ожидая подтверждения, приподняв голову и вслушиваясь, сонно произнесла она. Долго ей пришлось испытывать такое неудобство, прежде чем стук повторился.
- Не показалось, - недовольно вымолвила бабка и поторопилась в сенцы. Как была босиком - так и выскочила. Откинув щеколду, коей осуществлялся запор и не спросив даже кто там, она моментально очутилась на кухне. Здесь потянулась, прогнув спину до возможного, сладко зевнула и подойдя к печи, расшевелила угли. И только теперь выставив вперёд руки дабы не наткнуться на что, направилась к выключателю. Лампа 40-ватка дала сообразный свет и тут же погасла.
- Тьфу ты, опять... - выругалась бабка Настя и нащупала стол, где наготове постоянно стояла керосиновая лампа. Засветив её, она ещё раз зевнула и ещё раз от души потянулась и только после, не сомневаясь в том, что впустила того, кого надо, обратилась к вошедшему.
- Холодно?
- Ага, - ответили ей молодым приятным голосом.
- Замёрз?
Ну что тут спрашивать, что отвечать, когда под фуфайкой простая ситцевая рубашка, а под штанами нет кальсон. Об рукавицах и говорить не приходилось, а карманы мало чем спасали. Однако домогательство не спровоцировало озлобления у молодого человека. Наоборот, ему сделалось даже приятно от этих расспросов - кто хоть когда проявлял участие к его страданиям, пусть и таким образом? Кого когда интересовало? Его покоробило за малодушие проявленное минутами назад. Тогда он осудил себя за смену образа жизни: ведь тепло в бане, и поел бы уже. А спать... Сколько их там ночует! Вспомнилась и тётя Таня. Ошиблась она. Не месяц он пропадал, а лишь десяток дней прошло, как переступил порог этого дома.
- Сейчас разогрею суп, - пробуя кастрюлю на ощупь, пробубнила бабка Настя и запричитала.
- Это что за мороз-то такой? Когда отпустит? Скотина вся помёрзнет. Давеча подкладывали, подкладывали свиньям сено... Корове не хватит, - сокрушалась она.
Михаил, а это был он, слушая бабку Настю и не принимая её заботы близко к сердцу, заиндевелыми пальцами пытался расстегнуть пуговицы на телогрейке. Заметив этот напрасный его труд бабка Настя сочувственно посоветовала.
- Встань к печки-то. Обогрейся.
Глупо было бы себя упрашивать.
- Вечером я говорила с Кривобоковыми - кальсоны обещали. Их парень тебе под стать.
Михаил смутился.
- Зачем вы. У меня там есть, на шахте. Просто я их не люблю носить, - не смело возразил он.
- Любишь, не любишь, а он нас (видимо имелся ввиду мороз, если рукой указало на дверь) не спрашивает. Он делает своё дело. Ему наплевать на нашу любовь.
Она замолчала.
- Дед вон и тот одеяло натянул, а ведь не любитель под ним спать.
Но Михаил с ней не согласился. С улице ему казалось так тепло в избе, что оное он просто не в силах принять был.
Однако, разомлев у печки, наш герой уже и не помышлял о еде. Его всё более и более тянуло в сон. Он вяло избавился от фуфайки, снял подшитые валенки, где кроме портянок ничего не было и устало присел на скамью. А бабка Настя там, в углу гремела чашками, ложками и всё это уплывало и уплывало со слуха.
Он очнулся тут же, как ему показалось.
- Я что, уснул?
Бабка Настя сидела супротив. Противореча себе она отрицательно покачала головой.
- Нет.
Она встала и пошла к печи наливать борщ. Откуда уже бросила.
- Я боялась упадёшь.
Полнотой умеренной, она вызывала у Михаила почтение не меньшее, чем банщица тётя Таня. Но тётя Таня заслужила его деликатностью, зато бабка Настя своей простотой.
- Подвигайся, ешь, - ставя чашку на стол и беря алюминиевую кружку для чая, произнесла бабка Настя.
Борщ аппетитно парился. Устоять было сложно. Михаил пододвинулся.
- Сахар вон, - ставя кружку с чаем на стол, кивком головы показала бабка Настя.
- Вижу, - пробурчал Михаил. - Я так, - и предвидя вопрос, пояснил.
- Я привык.
Ничего ему не ответив бабка Настя встала, забрала пустую чашку. Когда допил чай, забрала и кружку.
- Катькина, с фронта привезённая, - не с грустью, а с какой-то душевной надорванностью произнесла она.
Они посидели друг против друга. Затем Михаил встал и подойдя к фуфайке с кармана достал пачку "Беломор-канала" оказавшуюся пустой. Без видимого сожаления он смял её и бросил в углярку.
- Там вон, в шкафу возьми, - услышал он. - Только я "Север" почему-то взяла.
- Я эти папиросы тоже курю, - успокоил её Михаил. - А что, Катерина на фронте была, - вдруг поинтересовался зять.
- Да дура. Добровольцем пошла, - бабка Настя сразу как-то сникла и заметив это Михаил пожалел о любопытстве. Но уж куда теперь деваться.
- Почему же дура?
- Убить могли, - просто ответила бабка Настя. - Сколько погибло-то, - и Михаилу показалось, что глаза её увлажнились.
- Ну всё же обошлось, - поспешил исправить ошибку он.
- С ней обошлось, - согласилась бабка Настя и уныло покачала головой сверху вниз.
Они долго сидели молча.
- Вы мне дайте чем-нибудь укрыться. Я на полу лягу, - наконец заговорил Михаил.
- Что так, - удивилась бабка Настя.
- Тревожить не хочется. Да и холодный я, - мотивировал своё решение он.
Находясь всё в той же печали, собеседница показала ему на лоскутное одеяло со своей кровати.
Михаил было направился за ним, но вернулся, залез в карман своих брюк, вытащил сотню и положил на стол.
- Вот, получил. Остальные за облигации отдал, - виновато выдавил он. Но баба Настя знала, что значит отдать бескорыстно за облигации. Дождавшись когда он уйдёт, она принялась разглядывать купюру. Такую в руках ей держать ещё не приходилось. Ни Катерина, ни Мария, ни дед зарплатой до неё не дотягивали.
"Хм. Чудно, - думала бабка Настя. - Деньги", - привыкнуть к их появлению она всё ещё никак не могла. Она вертела купюру и так, и сяк, и подальше от себя отставляла и приближала к самому носу. Читала, что поддавалось её грамоте, увеличив фитиль лампы. В уме соображала, что можно на неё купить за раз, кому.
Но тут благие мечтания её прервал всё тот же Михаил. Бабка Настя даже вздрогнула, когда он так неожиданно вышел из комнаты.
- А я вот... - растерялась она и положила сотню на стол. - Чудно как-то. Деньги... - она постаралась избежать прямого взгляда зятя и стала ожидать совершенно не то, что услышала.
- Как же вы? - спросил он. - Чем покроетесь.
- Как чем? - туго соображая о чём это он, а потому и потягивая время в надежде всё-таки догадаться, переспросила бабка Настя. И она догадалась и постаралась опередить его разъяснения.
- Да вон. Шуба дедова. Мне как раз хватит.
- Ясно. А то я думаю... - он фразу не докончил, повернулся, пошёл восвояси. Там прежде, чем уснуть, подошёл к постели, где спала Маша и постарался в неё всмотреться, что далось ему с очень большим трудом.
Маша лежала наполовину закрытая одеялом и безмятежно спала. Её ровное дыхание вселяло спокойствие. Он улыбнулся, отошёл от постели и прилёг. Он всё ещё не мог понять свершившегося. Он правду сказал тёти Тани, он не соврал ей. И всё-таки да, тётя Таня почувствовала какую-то серьёзность его отношений. Это он уловил.
Михаил думал и думал. Ему захотелось покурить. Однако он отказался от этой потребности в силу того, что не вполне считал себе членом этого семейства - при хозяйке одно, а без неё другое. Он долго не мог уснуть. Но как бы там ни было, и хоть молод он, а тяжёлые условия труда своё взяли. Михаил заснул. Спал он в этом доме беспокойно. Просыпался поминутно. Там, ночуя в шахтной бане, привык он к шуму, гаму, к принародному сну. Здесь же тишина мешала. Здесь же тишина мешала. И привыкнет ли он, и навсегда ли тут - всё покрыто туманом. А неопределённость вещь очень коварная, как для души человека в которой она поселилась, так и своей заразительностью для людей тесно соприкасающихся с этим человеком.
Глава 4.
Сидя на табурете, Александр вяло собирался на работу.
- Чё, тошно? - не преминула съехидничать супруга.
Александр ничего не ответил, но было видно - действительно всё так.
- Зато вчера какие мы герои были, - доставала его Анна.
Но и тут выпад её ни к чему не привёл. Александр отмолчался. Видя, что пронять его таким способом сложновато, она подошла к печи и взяла скалку. Александр и здесь ухом не повёл. Благоразумие к Анне вернулось тотчас, как только супруг встал с табурета.
- Сука, - это всё, чем смогла успокоить себя Анна. Явно маловато, однако всё-таки.
- Ты бы нашла опохмелиться, - не глядя на супружницу, более для проформы нежели для действительного удовлетворения, попросил Александр. Знал, и было бы не дала.
Он был роста высокого. Средних годов. В нём чувствовалась сила. Всё то, что надо для работы в забое в нём присутствовало.
- На, на. Вот тебе, на, - показывая кукиши, зачастила Анна. Её переполняла злоба. - Скотина. Ещё совести хватает разговаривать, - она демонстративно отвернулась лицом.
- Ну нет, так нет. Что и шуметь, - флегматично подвёл черту шахтёр. - Тяжеловато будет работать, - совсем и не для сочувствия были произнесены сии слова.
- Зайди к Катьки. Уж она-то тебе найдёт, - Анну покоробило. - Вон, Скочиха, уже куда-то полетела.
Не ответив ничего, Александр вышел, а Анна ещё долго стояла у печи со скалкой в руках и болезненно не удовлетворённым самолюбием. Требовалось мщение, кое и было найдено, как только она услышала приглушённый стон его дочери. Анна подошла к кровати падчерицы и легонько тронув её стала будить.