http://mlww.weebly.com/avant-garde-poetry.html
* * *
При входе в утро пели птицы,
смотрели глыбы мрака вдаль.
Ах, как усталы эти лица,
что устилают магистраль!
Фейерверк всё ластится позёмкой.
На окнах тени, словно свет.
Ах, как здесь душно,
где
за кромкой
огнём изломан силуэт.
Вот он шагнул, склоняясь книзу.
Кричат коты.
Ударил смерч.
Я, завершив мечом репризу,
склонился лбом в прохладу плеч.
А город пахнущ, зол и влажен.
А город мёртв на пустоте.
Я опадал лицом на пляжи,
на мёртвый крик на темноте.
* * *
Твой лик угас в пространстве,
как в тумане
на повороте в ночь на тишине.
Ты на моей наверх раскрытой ране
угасла небом, стаявшем в окне.
Вот нет тебя.
Вот ты мертва,
как эти
чужие звёзды в баке под дождём -
дождём,
что в небо выпрямляет плети,
где нет тебя,
где мы всё ждём и ждём.
Твоя ладонь была длинна и липка
от сладкой слизи, тающей в руках.
Ты пела в ночь,
где у рассвета
скрипка
чужого дня
звенела на висках...
...А ты мертва,
как день вчерашний,
в узком,
умершем входе в улицы с дворов.
Я так любил тебя над этим спуском
в тяжёлый,
бледный,
обнимавший ров.
Твой вздох был резок.
Были сладки губы.
И мы молчали, падая вперёд.
Ты так мертва,
пересекая трубы
дренажной сети,
искривляя рот.
Твой голос стих,
как в сумраке, в пространстве
левее света, плачущего джаз.
И дождь так туг на гробовом убранстве
уставшей ночи, уносящей вас.
* * *
Колокольные вскрики ночи.
Пляшет пламя кусками в рву.
Тяжек путь через мглу под очи
чёрной тени
на рандеву.
Глыбы небом теснятся снизу.
Ах, как душно
здесь
в шторме льда.
Здесь сто лет
непрерывно
к бризу
рвётся льдинами вверх вода.
Гулка темень под новолунье.
Запах хвои острее к трём.
Ночь на очи,
как шерстью куньей,
непроглядным ложится дном.
Но по травам летят рассветы,
в лес вонзая осколки дня.
Туча,
корчась на пиках света,
плачет звёздами на меня.
Эпитафия.
Стало пора
уходить по ступеням
вверх,
где хрустальны дожди и луна.
Вот и тот час,
что, как кошка,
к коленям
тянется снизу из запаха сна.
Стало всё тише и тише к рассвету.
Ночь, как объятье, так пахнет слезой.
Звон!
Это тени склоняются к лету
из пустоты за вчерашней грозой.
Нет ничего перед выходом прямо.
Где же те руки, что грели мне грудь?
Стало не слышно рыданья тамтама
за горизонтом,
обрезавшим путь,
за пустотой,
что беззвучна от крика
к утру, похожему ночью на ночь.
Стало пора,
чуть скользя, где мастика,
в гулкий паркет,
увлекающий прочь
* * *
Идём,
скользя ногами в жиже.
На шпорах грязь чуть гасит сталь.
Как повод влажен!
Как всё ниже
мой конь склоняется под даль.
Ударил дождь плетями сверху.
Пылает зарево в воде.
Давай поклонимся-ка эху
чужого плача в борозде.
Вон там -
там смотрят в нас глазами,
слезясь закатами под ночь.
Они всё время были с нами,
когда мы выступали прочь.
А дождь всё хлещет мраком в щёки.
А дождь всё ластится к рукам.
И ночи,
сладко-чернооки,
всё ждут и ждут нас под 'пам-пам'.
Мой конь хрипит, роняя пену.
Как обжигающ меч -
как луч!
Мы раздвигаем телом
стены
тяжёлых глаз,
как стены туч.
И кто-то смотрит с арбалета,
дождинки смаргивая с глаз.
Ну, вот -
мы здесь,
в объятьях света,
ах, так заждавшегося нас.
* * *
Чужой фокстрот летит из мглы по ветру
в слезах и пудре,
словно в брызгах звёзд.
Фокстрот летит продольно километру,
пыльцой сопроводившему мороз.
Танцуют окна жёлтыми руками.
И очень звонки трубы возле вен.
Танцует ночь за жёлтыми кусками
так неподвижных отдалённых стен.
А бас кричит,
срывая хрипло струны.
А тень пластична,
словно всплеск воды.
Фокстрот так чужд
нам,
рисовавшим руны
на отраженьи мрака и беды.
И нас ведут оркестры молча в темень.
А там так влажны лица на кресте.
Дрожала кожа на припухшей вене,
почти не видной ночью в темноте.
* * *
От чёрного взгляда так холодно к ночи,
когда зацветают созвездья из мглы.
От чёрных зрачков,
приутопленных в очи,
молчащие галки недвижны и злы.
Вода неподвижна в проломах асфальта.
И тени всё смотрят,
всё трескаясь внутрь.
Здесь тени
в тени с тонким голосом альта
рыдают проломами в мрак-перламутр.
Поникли карнизами книзу глазницы
оплавленных окон на белой земле.
И тихо молчали неслышные птицы
на бархатно-нежной неслышной золе.
А камни всё падали медленно сбоку,
звеня, словно струнами, тёплым дождём.
От чёрного взгляда,
смещённого к боку,
так холодно к ночи,
законченной днём.
***
Не надо слёз, когда мы входим в свет,
оставив их,
нам целовавших руки.
Не надо,
нет,
считать дождинки лет,
секунды лет
с их выраженьем скуки.
Осталось небо ниже под крылом.
Тепло погасло, отстраняясь от тела.
Не надо слёз над брошенным столом
вон там,
внизу,
в объятьи чистотела.
И вот остыл последний всплеск тепла
из атмосферы.
Выше, выше, выше!
Не надо слёз при умираньи зла
на утонувшей в атмосфере крыше.
И вот - прохладно в чёрном,
в пустоте.
Не слышно слёз,
Из крыш летящих в трубы.
Я так... один под солнцем в темноте,
совсем не согревающей мне губы.
***
Кричит вагон на выходе под космос из-под неба.
Он громыхает окнами
под ветром сбоку в бок.
Там,
между чёрных выплесков огней на запах хлеба
нас ждут,
склоняя тернии нам в пальцы белых ног.
Вагон поник от холода при переходе в бездну.
Чуть хлопнул воздух,
вырвавшись под звёзды из окон.
Мы выплываем дверцами,
что очень бесполезны
под низом перевёрнутых созвездий из корон.
Мы дышим белым инеем сквозь вакуум на ветер.
Он так бесшумен,
падая под низ,
под перигей.
Он так безмолвен в запахе,
растаявшем в рассвете
левее опрокинутых недвижимых дождей.
А на ступеньках холодно -
ведущих под Центавру.
Блестит ледок на поручнях,
направленных вовне.
Короны солнц прерывисты,
так звонки, как литавры,
на отстранённой гибельной,
неясной стороне.
***
Ненужное небо к семи волооко.
Бросаются птицы с оборванных крыш.
Здесь душно от мрака у чёрного бока
смятённого дома
на выходе в тишь.
Под лужами ветер взлетает из ада.
Он острыми брызгами тянется вдаль.
Он ищет меня нежным запахом яда,
ласкающим щёки, как ночь и вуаль.
Чуть треснули влево торцы чёрных зданий.
Из мокрого чрева ударила песнь.
И мы,
совокуплены в бездне на кране,
как дыры, врастали в призвёздную плесень.
Поранено небо осколками окон.
Оно всё сочится рассветами вниз.
Оно вылезает сквозь вспоротый кокон
чужих, обнимавших, ветшающих риз.
А жесть всё скрежещет когтями,
когтями.
Слетают осколки,
как льдинки,
с когтей.
Мне падало небо под окна горстями
из чёрных, безумных чужих скоростей.
***
Мимо ходит вода, изгибаясь дождём.
Мимо, мимо - на сосны и пляж.
Здесь от августа душно под плачущим днём,
новым днём,
заползающим в кряж.
Чайки холодно-строги на белой волне.
Как скрипит под ногами песок.
Мы тогда оскользались на гальчатом дне,
уходя за ослепший буёк.
Пахнет кислым прибоем под шапкой травы.
Дохлы крабы у кромки огня.
Ты мне ночь напролёт,
обращаясь на 'вы',
всё читала стихи про меня.
Вот твой след на песке,
отвердевший к утру,
так... застывшему здесь,
здесь, здесь, здесь.
Здесь фрегаты за буй уходили в Перу
в шесть утра или вечером в шесть.
Здесь всё так же кипит возле пены песок.
Вскрикнул поезд на синей горе.
Я твой след всё ласкаю носочками ног,
шелушащихся кожей в жаре.
А твой запах стоит возле той синевы,
словно дождь, изгибаясь в залив.
Это было тогда,
возле мёртвой травы,
где прибой на песке говорлив.
***
Подвёрнутая тень чужого горизонта.
Чужое небо режет мне горло искрой мглы.
На миг пахнуло в лик тоскою по Торонто
под вой беззвучных птиц на ветках из золы.
Чужая снедь чужа, как чёрный дождь из мрака.
Стучат копыта их чужих товарняков.
Стучат копыта птиц у чёрного барака,
мне крикнувшего блюз из брошенных песков.
Неровный свет внизу.
Всё жарче в горле ветер.
Паром летит,
вися канатами в Восток.
И я поправил тень на скошенном берете,
перелетая вниз - вперёд на водосток.
Вот мы скользнули к нам сквозь жестяное жёрло.
На миг пахнуло в грудь остатками воды.
Я тискал искру мглы у сдавленного горла,
храня дождинки слёз у мокрой бороды.
А ветер стих в дали,
оставшейся чуть выше.
И скомканная тень впитала в складки нас.
Стояла мгла во мгле на отстранённой крыше,
из горизонта вниз повёрнутой нам в фас.
***
Похожа мгла на глыбу света,
такого чёрного к утру.
Я всё сквозь лёд смотрел на это,
гирляндой скрытое в углу.
Свисали радуги с осколков
разбитых ваз на вышине.
Вот шевельнулся ветер в полках
на дальних стенах,
как на дне.
Качнулось небо в отраженьи
чужого зеркала под ночь.
Я обнимался с мёртвой тенью,
которой мне не превозмочь.
А дом шептал мне в уши ноты
так погребально... под рассвет.
И в темноте темнели роты,
давно не видевшие свет.
Стаканы гулко взвились в искры,
молча недвижимо в углу.
Я заплутался, где провисли
остатки слёз сквозь ночь и мглу.
А ветер ходит между полок,
вздымая пыль из низа вверх.
Я отразился в тот осколок,
случайно сохранивший смех.
А ночь пустынна и прозрачна
вон там,
вдали,
где пара звёзд.
Как одиноко здесь от плача,
летящего по ветру слёз.
И нет дверей на переходе
туда...
неведомо куда.
Я уж почти проснулся... вроде
в объятьях мглы, как в чреве льда.
***
На ледяной вершине ветер,
летящий в небо из земли.
Здесь близко вверх на минарете,
где пахнет светом свет вдали.
Здесь одиноко и прохладно
среди созвездий в глубине.
Ты здесь сказала:
- Ладно, ладно.
сто тысяч лет назад во сне.
Седы виски под светом Юга,
как будто дующего с звёзд.
Опять на поясе подпруга,
увитая венками роз.
Увитая,
свисая прямо
из пустоты сквозь пустоту.
Бездонно небо, словно яма
в не ту,
другую высоту.
Левей - закат.
Правее - грозы.
Скользит скала в подошвах льдом.
Замшелы падшие берёзы
внизу,
в обрыве,
там, где дом.
И так ребро скалисто, остро.
Ребро так каменно в ногах...
Стояла ночь большого роста
меж снов и звёзд на сапогах.
***
Ты так смотрела тёмным взором,
чуть слышно пахнувшим вином.
Ты чуть видна была под флёром
тумана плача за окном.
Фонарь кривился кверху оком
на твой чуть видный в мраке вздох.
Я так пугался ненароком
твоих вползаний в мглу, как в мох.
А ты стояла за спиною,
закрыв провалом лика ночь.
Как стало пусто за сосною,
когда ты вдруг метнулась прочь.
***
Под туманы прорастают искры, словно сучья.
Вот и нас забыли к утру
все,
кто знали нас.
Вот и ветки полугнуты снизу кверху в тучи,
в гром от молний,
исполнявший полумёртвый джаз.
Ветер выгнулся, ломаясь в искры лепестками.
Здесь так сыро у подножья отражённых гор.
Я к тебе тянулся в небо тонкими руками,
из огня, из бездорожья,
из окон и нор.
Дуб чуть сдвинулся за кромку - дуб и ветки ёлок.
Здесь трава морозно-бела, крики сов, как плач.
Здесь не видно перехода из теней в осколок
отразившегося света в чёрный карагач.
***
Я вас люблю,
чего же боле?
Я пью, я пью из вас туман.
Мне снова холодно от боли
при поцелуе в кардиган.
У вас румяна, словно слезы.
Как долго мы у этих лиц!
К нам прижимаются березы
с усталым запахом столиц.
А в темноте заводят песни
не те,
не знающие нас.
Как долго мы у этих лестниц
под перепляс,
под перепляс.
- Как ты жила?
Как остры плечи!
- Как там она?
- Как та?
- Как тот?
- Ты, как и прежде, гонишь речи,
- переступая под фокстрот.
И льется холод из тумана
у цоколей,
у бледных рук.
И ты,
как прежде,
пьешь из крана
все с тем же выраженьем мук.
Ну вот.
Пройдемте вдоль вагона
на ржавый дым через закат.
Вот вы опять,
у перегона
целуясь,
клонитесь назад.
И так щемящ ваш запах пудры,
сплетенный с дымом и травой.
И тонок абрис глокой куздры,
что вновь, как нимб, над головой.
А свет слепящ на белом круге.
А банда-блюз заводит 'блю...'
Ах, постаревшие подруги!
Я вас по-прежнему люблю.
***
Здесь очень тихо на дороге
у перевёрнутой сосны.
Здесь у тебя замёрзли ноги
в воде,
как в свете от луны.
Мы здесь молчим,
намокнув в белом
тумане.
К утру вдалеке
я согревался вашим телом
на увлажнившемся песке.
Здесь горы так, ах, молчаливы.
И ты молчишь под песню вод.
Мы отстранялись от крапивы,
минуя первый поворот.
И этот мох так тёпл,
где стены,
где отрицательный уклон.
Ты согревалась в теле пены,
через пространство глядя вон.
И горы в холоде молчали,
нас принимая в лоно,
в тень.
Был свет похож на запах стали
вон там, где ночью ходит день.
***
На нас уже никто не смотрит слева
на перелёте от Полярной в Юг.
У нас в ногах тепло от подогрева
неслышно тёплых тянущихся рук.
Пространство снизу чуть слегка бездонно,
где окна лиц так жёлты и теплы.
Я так...
с трудом,
не удержась от звона,
сквозь перигей сникал дождём в столы.
А там так холод вязок возле литра.
Глаза глядят из верха через мглу.
А там
свечой засохшая палитра
так разноцветна слева на углу.
И мы одни у неба, как камина.
Оно мелькнуло мимо, как огнём.
И стаи губ
у рук,
как пахнут вина,
чуть пахли светом сверху за дождём.
***
В руках цветов,
как в синеве,
почти обнявшей нас крылами,
в огне,
как в небе на траве,
перевернувшейся за снами,
вот в этом всём,
как в долгом сне,
вот в этом -
пахнущем гнильцою
я пыль вздымаю на столе,
настолько схожую с пыльцою.
Мне из угла всё тянет длань
какой-то сумрачный и строгий.
Он хоронится за герань
вон -
на окне, как на пороге -
как на пороге через синь,
в окно ко мне смотрящей гнило.
Я из окна сникал в полынь
с таким тяжёлым духом ила.
А синь всё пялилась в окно,
перевернувшись книзу солнцем.
Я спал
и гладил телом дно
за этим сколотым оконцем.
***
Так душно в тучах,
словно в снеге,
таком вот...
рыхлом
возле звёзд.
Я здесь так долго на ночлеге
всё грел вблизи груди мороз.
Здесь небо ярко, словно ваза,
здесь тишина, как где-то там.
Здесь ночь мне греет область таза
под отдалённый цокот лам.
Я затаён за облаками
вблизи созвездия Стрельца.
Я вниз,
в просвет,
тянусь руками
с тяжёлой тяжестью свинца.
А свет с земли выходит в небо,
всё не дотягиваясь к нам....
Я никогда там больше не был,
где тишина...
как где-то там.
***
Ты всё вблизи неясна и блестяща
в фольге дождей,
сверкающих к зиме.
Ты по ночам являться стала чаще
в почти замёрзшей этой кутерьме.
Лифт громыхнул, закрыв тебя дверями.
Так пусто, вот, сто лет на этаже.
Я долго видел призрак над краями
в тумане слёз, как в чёрном неглиже.
Прожжён диван под белой сигаретой.
В окне так стылы окна на горе.
Ну вот и след за канувшей каретой
в таком чужом,
расколотом дворе.
А ты скользила,
гладка белой кожей.
Тебя не видно больше у двора.
Ты не была заметна за прохожей,
идя,
где начинается гора.
***
Закат в балкон пылает красным.
Ах, как здесь жарко одному!
Здесь так и было всё напрасным
в увядшем небе, как в дыму.
С перил взлетают батальоны
под август постаревших мух.
Я здесь лет сто жрал макароны,
почти не вынося их дух.
К полуночи слегка темнее
и никого среди окон.
Я помню,
как ты мне на шею
перегибалась сквозь балкон.
Я помню:
холодно на ветре,
летящем в снежной крошке с крыш,
бездонно небо в полуметре
от заострённых кверху лыж.
И здесь всё так же тёмны стены,
чуть-чуть темнее, чем вода.
Закат так красен у антенны,
чуть наклонившейся сюда.
***
Неровный путь в засохшей глине.
Пылает солнце.
Пляшет бред.
Здесь,
вон, в тени,
как взгляд в трясине,
беззвучно утопает свет.
Вот - шаг, и всё застыло.
Пусто.
Звенит.
Безлюдно в пустоте.
И всё опять мертво от хруста
на покосившемся листе.
А небеса так тесны сбоку.
В губах смерзается мороз.
Я прикасался телом к оку,
такому скользкому от слёз.
И так безлюдно на равнине,
не то замёрзшей?.. или... нет?
Я спотыкался в этой глине,
из пустоты идя на свет.
А глыбы пялились под ноги,
пылая плачем из огня.
Они, возможно, были - боги
на пустоте среди меня.
***
Тебя не видели, не знали
стволы деревьев у окна.
Ты затерялась тенью в зале
на глубине,
на тине дна.
Вот ты,
танцуя вспышкой света,
склонилась в небо вверх из ламп.
Мне долго думалось про это,
когда мне снился тот эстамп.
В халате запах ваших лилий.
Вы ненормально свежи в дне.
Ваш след запах в прозрачном иле,
давно приснившемся во сне.
Давно забыто это, это.
Горит стена в закате днем.
Учти почти созрело лето
за потухающем огнем.
Уже.
Почти.
Как долго ждали
вас
распрямленные лучи.
Я Вас искал в прохладном зале,
где были окна горячи.
Где было днем туманно слева.
Где вашей плотью пахла даль.
И вам вослед кричали: 'Ева!'
Лучи,
упертые в рояль.
* * *
Осыпались,
угасли жёлтым клёны.
Седа скамья,
вся мокрая от звёзд.
Как долог путь сквозь чёрные перроны
в тугом и дымном запахе мимоз.
Изогнут свет, отброшенный витриной.
Как мягки пальцы, сникшие к губам!
У нас вот здесь,
где в лужах луны длинны,
остался след...
остался...
вон...
вон там.
Не слышен шаг.
Туманом стих твой голос.
В пространстве вязко, словно в глубине.
Я снял с лица твой невесомый волос
на этом лунном магистральном дне.
А чёрным пахнет,
тянет,
как и прежде.
И вновь рывками шевельнулась тень.
Не прячь ладонь в сползающей одежде
при повороте через ночь и день!
А город тих,
зловонн в объятьях тучи.
И окна смотрят над оскалом лиц.
Как долог путь -
он круче,
он всё круче -
на эту ночь, что сникла ликом вниз.
* * *
Ветер падает из прохода
там,
где холодно,
где рассвет.
Здесь, как в Арктике,
ночь полгода,
ожидающая просвет.
Стены тонко звенят лучами
мёртвых лун
на больном стекле.
Ах, зачем отразились в раме
наши лица в кромешной мгле?
Ветер вертится, дышит снегом.
Вам кричат... или...
может... нет?
Вот и солнце вторым забегом
наконец-то идёт нам вслед.
А в руках всё не тает иней,
чёрны скалы усталых лиц.
Пресен вкус у ладонных линий,
растворяющихся в блиц.
Расуль Ягудин. Стихи.
* * *
При входе в утро пели птицы,
смотрели глыбы мрака вдаль.
Ах, как усталы эти лица,
что устилают магистраль!
Фейерверк всё ластится позёмкой.
На окнах тени, словно свет.
Ах, как здесь душно,
где
за кромкой
огнём изломан силуэт.
Вот он шагнул, склоняясь книзу.
Кричат коты.
Ударил смерч.
Я, завершив мечом репризу,
склонился лбом в прохладу плеч.
А город пахнущ, зол и влажен.
А город мёртв на пустоте.
Я опадал лицом на пляжи,
на мёртвый крик на темноте.
* * *
Твой лик угас в пространстве,
как в тумане
на повороте в ночь на тишине.
Ты на моей наверх раскрытой ране
угасла небом, стаявшем в окне.
Вот нет тебя.
Вот ты мертва,
как эти
чужие звёзды в баке под дождём -
дождём,
что в небо выпрямляет плети,
где нет тебя,
где мы всё ждём и ждём.
Твоя ладонь была длинна и липка
от сладкой слизи, тающей в руках.
Ты пела в ночь,
где у рассвета
скрипка
чужого дня
звенела на висках...
...А ты мертва,
как день вчерашний,
в узком,
умершем входе в улицы с дворов.
Я так любил тебя над этим спуском
в тяжёлый,
бледный,
обнимавший ров.
Твой вздох был резок.
Были сладки губы.
И мы молчали, падая вперёд.
Ты так мертва,
пересекая трубы
дренажной сети,
искривляя рот.
Твой голос стих,
как в сумраке, в пространстве
левее света, плачущего джаз.
И дождь так туг на гробовом убранстве
уставшей ночи, уносящей вас.
* * *
Колокольные вскрики ночи.
Пляшет пламя кусками в рву.
Тяжек путь через мглу под очи
чёрной тени
на рандеву.
Глыбы небом теснятся снизу.
Ах, как душно
здесь
в шторме льда.
Здесь сто лет
непрерывно
к бризу
рвётся льдинами вверх вода.
Гулка темень под новолунье.
Запах хвои острее к трём.
Ночь на очи,
как шерстью куньей,
непроглядным ложится дном.
Но по травам летят рассветы,
в лес вонзая осколки дня.
Туча,
корчась на пиках света,
плачет звёздами на меня.
Эпитафия.
Стало пора
уходить по ступеням
вверх,
где хрустальны дожди и луна.
Вот и тот час,
что, как кошка,
к коленям
тянется снизу из запаха сна.
Стало всё тише и тише к рассвету.
Ночь, как объятье, так пахнет слезой.
Звон!
Это тени склоняются к лету
из пустоты за вчерашней грозой.
Нет ничего перед выходом прямо.
Где же те руки, что грели мне грудь?
Стало не слышно рыданья тамтама
за горизонтом,
обрезавшим путь,
за пустотой,
что беззвучна от крика
к утру, похожему ночью на ночь.
Стало пора,
чуть скользя, где мастика,
в гулкий паркет,
увлекающий прочь
* * *
Идём,
скользя ногами в жиже.
На шпорах грязь чуть гасит сталь.
Как повод влажен!
Как всё ниже
мой конь склоняется под даль.
Ударил дождь плетями сверху.
Пылает зарево в воде.
Давай поклонимся-ка эху
чужого плача в борозде.
Вон там -
там смотрят в нас глазами,
слезясь закатами под ночь.
Они всё время были с нами,
когда мы выступали прочь.
А дождь всё хлещет мраком в щёки.
А дождь всё ластится к рукам.
И ночи,
сладко-чернооки,
всё ждут и ждут нас под 'пам-пам'.
Мой конь хрипит, роняя пену.
Как обжигающ меч -
как луч!
Мы раздвигаем телом
стены
тяжёлых глаз,
как стены туч.
И кто-то смотрит с арбалета,
дождинки смаргивая с глаз.
Ну, вот -
мы здесь,
в объятьях света,
ах, так заждавшегося нас.
* * *
Чужой фокстрот летит из мглы по ветру
в слезах и пудре,
словно в брызгах звёзд.
Фокстрот летит продольно километру,
пыльцой сопроводившему мороз.
Танцуют окна жёлтыми руками.
И очень звонки трубы возле вен.
Танцует ночь за жёлтыми кусками
так неподвижных отдалённых стен.
А бас кричит,
срывая хрипло струны.
А тень пластична,
словно всплеск воды.
Фокстрот так чужд
нам,
рисовавшим руны
на отраженьи мрака и беды.
И нас ведут оркестры молча в темень.
А там так влажны лица на кресте.
Дрожала кожа на припухшей вене,
почти не видной ночью в темноте.
* * *
От чёрного взгляда так холодно к ночи,
когда зацветают созвездья из мглы.
От чёрных зрачков,
приутопленных в очи,
молчащие галки недвижны и злы.
Вода неподвижна в проломах асфальта.
И тени всё смотрят,
всё трескаясь внутрь.
Здесь тени
в тени с тонким голосом альта
рыдают проломами в мрак-перламутр.
Поникли карнизами книзу глазницы
оплавленных окон на белой земле.
И тихо молчали неслышные птицы
на бархатно-нежной неслышной золе.
А камни всё падали медленно сбоку,
звеня, словно струнами, тёплым дождём.
От чёрного взгляда,
смещённого к боку,
так холодно к ночи,
законченной днём.
***
Не надо слёз, когда мы входим в свет,
оставив их,
нам целовавших руки.
Не надо,
нет,
считать дождинки лет,
секунды лет
с их выраженьем скуки.
Осталось небо ниже под крылом.
Тепло погасло, отстраняясь от тела.
Не надо слёз над брошенным столом
вон там,
внизу,
в объятьи чистотела.
И вот остыл последний всплеск тепла
из атмосферы.
Выше, выше, выше!
Не надо слёз при умираньи зла
на утонувшей в атмосфере крыше.
И вот - прохладно в чёрном,
в пустоте.
Не слышно слёз,
Из крыш летящих в трубы.
Я так... один под солнцем в темноте,
совсем не согревающей мне губы.
***
Кричит вагон на выходе под космос из-под неба.
Он громыхает окнами
под ветром сбоку в бок.
Там,
между чёрных выплесков огней на запах хлеба
нас ждут,
склоняя тернии нам в пальцы белых ног.
Вагон поник от холода при переходе в бездну.
Чуть хлопнул воздух,
вырвавшись под звёзды из окон.
Мы выплываем дверцами,
что очень бесполезны
под низом перевёрнутых созвездий из корон.
Мы дышим белым инеем сквозь вакуум на ветер.
Он так бесшумен,
падая под низ,
под перигей.
Он так безмолвен в запахе,
растаявшем в рассвете
левее опрокинутых недвижимых дождей.
А на ступеньках холодно -
ведущих под Центавру.
Блестит ледок на поручнях,
направленных вовне.
Короны солнц прерывисты,
так звонки, как литавры,
на отстранённой гибельной,
неясной стороне.
***
Ненужное небо к семи волооко.
Бросаются птицы с оборванных крыш.
Здесь душно от мрака у чёрного бока
смятённого дома
на выходе в тишь.
Под лужами ветер взлетает из ада.
Он острыми брызгами тянется вдаль.
Он ищет меня нежным запахом яда,
ласкающим щёки, как ночь и вуаль.
Чуть треснули влево торцы чёрных зданий.
Из мокрого чрева ударила песнь.
И мы,
совокуплены в бездне на кране,
как дыры, врастали в призвёздную плесень.
Поранено небо осколками окон.
Оно всё сочится рассветами вниз.
Оно вылезает сквозь вспоротый кокон
чужих, обнимавших, ветшающих риз.
А жесть всё скрежещет когтями,
когтями.
Слетают осколки,
как льдинки,
с когтей.
Мне падало небо под окна горстями
из чёрных, безумных чужих скоростей.
***
Мимо ходит вода, изгибаясь дождём.
Мимо, мимо - на сосны и пляж.
Здесь от августа душно под плачущим днём,
новым днём,
заползающим в кряж.
Чайки холодно-строги на белой волне.
Как скрипит под ногами песок.
Мы тогда оскользались на гальчатом дне,
уходя за ослепший буёк.
Пахнет кислым прибоем под шапкой травы.
Дохлы крабы у кромки огня.
Ты мне ночь напролёт,
обращаясь на 'вы',
всё читала стихи про меня.
Вот твой след на песке,
отвердевший к утру,
так... застывшему здесь,
здесь, здесь, здесь.
Здесь фрегаты за буй уходили в Перу
в шесть утра или вечером в шесть.
Здесь всё так же кипит возле пены песок.
Вскрикнул поезд на синей горе.
Я твой след всё ласкаю носочками ног,
шелушащихся кожей в жаре.
А твой запах стоит возле той синевы,
словно дождь, изгибаясь в залив.
Это было тогда,
возле мёртвой травы,
где прибой на песке говорлив.
***
Подвёрнутая тень чужого горизонта.
Чужое небо режет мне горло искрой мглы.
На миг пахнуло в лик тоскою по Торонто
под вой беззвучных птиц на ветках из золы.
Чужая снедь чужа, как чёрный дождь из мрака.
Стучат копыта их чужих товарняков.
Стучат копыта птиц у чёрного барака,
мне крикнувшего блюз из брошенных песков.
Неровный свет внизу.
Всё жарче в горле ветер.
Паром летит,
вися канатами в Восток.
И я поправил тень на скошенном берете,
перелетая вниз - вперёд на водосток.
Вот мы скользнули к нам сквозь жестяное жёрло.
На миг пахнуло в грудь остатками воды.
Я тискал искру мглы у сдавленного горла,
храня дождинки слёз у мокрой бороды.
А ветер стих в дали,
оставшейся чуть выше.
И скомканная тень впитала в складки нас.
Стояла мгла во мгле на отстранённой крыше,
из горизонта вниз повёрнутой нам в фас.
***
Похожа мгла на глыбу света,
такого чёрного к утру.
Я всё сквозь лёд смотрел на это,
гирляндой скрытое в углу.
Свисали радуги с осколков
разбитых ваз на вышине.
Вот шевельнулся ветер в полках
на дальних стенах,
как на дне.
Качнулось небо в отраженьи
чужого зеркала под ночь.
Я обнимался с мёртвой тенью,
которой мне не превозмочь.
А дом шептал мне в уши ноты
так погребально... под рассвет.
И в темноте темнели роты,
давно не видевшие свет.
Стаканы гулко взвились в искры,
молча недвижимо в углу.
Я заплутался, где провисли
остатки слёз сквозь ночь и мглу.
А ветер ходит между полок,
вздымая пыль из низа вверх.
Я отразился в тот осколок,
случайно сохранивший смех.
А ночь пустынна и прозрачна
вон там,
вдали,
где пара звёзд.
Как одиноко здесь от плача,
летящего по ветру слёз.
И нет дверей на переходе
туда...
неведомо куда.
Я уж почти проснулся... вроде
в объятьях мглы, как в чреве льда.
***
На ледяной вершине ветер,
летящий в небо из земли.
Здесь близко вверх на минарете,
где пахнет светом свет вдали.
Здесь одиноко и прохладно
среди созвездий в глубине.
Ты здесь сказала:
- Ладно, ладно.
сто тысяч лет назад во сне.
Седы виски под светом Юга,
как будто дующего с звёзд.
Опять на поясе подпруга,
увитая венками роз.
Увитая,
свисая прямо
из пустоты сквозь пустоту.
Бездонно небо, словно яма
в не ту,
другую высоту.
Левей - закат.
Правее - грозы.
Скользит скала в подошвах льдом.
Замшелы падшие берёзы
внизу,
в обрыве,
там, где дом.
И так ребро скалисто, остро.
Ребро так каменно в ногах...
Стояла ночь большого роста
меж снов и звёзд на сапогах.
***
Ты так смотрела тёмным взором,
чуть слышно пахнувшим вином.
Ты чуть видна была под флёром
тумана плача за окном.
Фонарь кривился кверху оком
на твой чуть видный в мраке вздох.
Я так пугался ненароком
твоих вползаний в мглу, как в мох.
А ты стояла за спиною,
закрыв провалом лика ночь.
Как стало пусто за сосною,
когда ты вдруг метнулась прочь.
***
Под туманы прорастают искры, словно сучья.
Вот и нас забыли к утру
все,
кто знали нас.
Вот и ветки полугнуты снизу кверху в тучи,
в гром от молний,
исполнявший полумёртвый джаз.
Ветер выгнулся, ломаясь в искры лепестками.
Здесь так сыро у подножья отражённых гор.
Я к тебе тянулся в небо тонкими руками,
из огня, из бездорожья,
из окон и нор.
Дуб чуть сдвинулся за кромку - дуб и ветки ёлок.
Здесь трава морозно-бела, крики сов, как плач.
Здесь не видно перехода из теней в осколок
отразившегося света в чёрный карагач.
***
Я вас люблю,
чего же боле?
Я пью, я пью из вас туман.
Мне снова холодно от боли
при поцелуе в кардиган.
У вас румяна, словно слезы.
Как долго мы у этих лиц!
К нам прижимаются березы
с усталым запахом столиц.
А в темноте заводят песни
не те,
не знающие нас.
Как долго мы у этих лестниц
под перепляс,
под перепляс.
- Как ты жила?
Как остры плечи!
- Как там она?
- Как та?
- Как тот?
- Ты, как и прежде, гонишь речи,
- переступая под фокстрот.
И льется холод из тумана
у цоколей,
у бледных рук.
И ты,
как прежде,
пьешь из крана
все с тем же выраженьем мук.
Ну вот.
Пройдемте вдоль вагона
на ржавый дым через закат.
Вот вы опять,
у перегона
целуясь,
клонитесь назад.
И так щемящ ваш запах пудры,
сплетенный с дымом и травой.
И тонок абрис глокой куздры,
что вновь, как нимб, над головой.
А свет слепящ на белом круге.
А банда-блюз заводит 'блю...'
Ах, постаревшие подруги!
Я вас по-прежнему люблю.
***
Здесь очень тихо на дороге
у перевёрнутой сосны.
Здесь у тебя замёрзли ноги
в воде,
как в свете от луны.
Мы здесь молчим,
намокнув в белом
тумане.
К утру вдалеке
я согревался вашим телом
на увлажнившемся песке.
Здесь горы так, ах, молчаливы.
И ты молчишь под песню вод.
Мы отстранялись от крапивы,
минуя первый поворот.
И этот мох так тёпл,
где стены,
где отрицательный уклон.
Ты согревалась в теле пены,
через пространство глядя вон.
И горы в холоде молчали,
нас принимая в лоно,
в тень.
Был свет похож на запах стали
вон там, где ночью ходит день.
***
На нас уже никто не смотрит слева
на перелёте от Полярной в Юг.
У нас в ногах тепло от подогрева
неслышно тёплых тянущихся рук.
Пространство снизу чуть слегка бездонно,
где окна лиц так жёлты и теплы.
Я так...
с трудом,
не удержась от звона,
сквозь перигей сникал дождём в столы.
А там так холод вязок возле литра.
Глаза глядят из верха через мглу.
А там
свечой засохшая палитра
так разноцветна слева на углу.
И мы одни у неба, как камина.
Оно мелькнуло мимо, как огнём.
И стаи губ
у рук,
как пахнут вина,
чуть пахли светом сверху за дождём.
***
В руках цветов,
как в синеве,
почти обнявшей нас крылами,
в огне,
как в небе на траве,
перевернувшейся за снами,
вот в этом всём,
как в долгом сне,
вот в этом -
пахнущем гнильцою
я пыль вздымаю на столе,
настолько схожую с пыльцою.
Мне из угла всё тянет длань
какой-то сумрачный и строгий.
Он хоронится за герань
вон -
на окне, как на пороге -
как на пороге через синь,
в окно ко мне смотрящей гнило.
Я из окна сникал в полынь
с таким тяжёлым духом ила.
А синь всё пялилась в окно,
перевернувшись книзу солнцем.
Я спал
и гладил телом дно
за этим сколотым оконцем.
***
Так душно в тучах,
словно в снеге,
таком вот...
рыхлом
возле звёзд.
Я здесь так долго на ночлеге
всё грел вблизи груди мороз.
Здесь небо ярко, словно ваза,
здесь тишина, как где-то там.
Здесь ночь мне греет область таза
под отдалённый цокот лам.
Я затаён за облаками
вблизи созвездия Стрельца.
Я вниз,
в просвет,
тянусь руками
с тяжёлой тяжестью свинца.
А свет с земли выходит в небо,
всё не дотягиваясь к нам....
Я никогда там больше не был,
где тишина...
как где-то там.
***
Ты всё вблизи неясна и блестяща
в фольге дождей,
сверкающих к зиме.
Ты по ночам являться стала чаще
в почти замёрзшей этой кутерьме.
Лифт громыхнул, закрыв тебя дверями.
Так пусто, вот, сто лет на этаже.
Я долго видел призрак над краями
в тумане слёз, как в чёрном неглиже.
Прожжён диван под белой сигаретой.
В окне так стылы окна на горе.
Ну вот и след за канувшей каретой
в таком чужом,
расколотом дворе.
А ты скользила,
гладка белой кожей.
Тебя не видно больше у двора.
Ты не была заметна за прохожей,
идя,
где начинается гора.
***
Закат в балкон пылает красным.
Ах, как здесь жарко одному!
Здесь так и было всё напрасным
в увядшем небе, как в дыму.
С перил взлетают батальоны
под август постаревших мух.
Я здесь лет сто жрал макароны,
почти не вынося их дух.
К полуночи слегка темнее
и никого среди окон.
Я помню,
как ты мне на шею
перегибалась сквозь балкон.
Я помню:
холодно на ветре,
летящем в снежной крошке с крыш,
бездонно небо в полуметре
от заострённых кверху лыж.
И здесь всё так же тёмны стены,
чуть-чуть темнее, чем вода.
Закат так красен у антенны,
чуть наклонившейся сюда.
***
Неровный путь в засохшей глине.
Пылает солнце.
Пляшет бред.
Здесь,
вон, в тени,
как взгляд в трясине,
беззвучно утопает свет.
Вот - шаг, и всё застыло.
Пусто.
Звенит.
Безлюдно в пустоте.
И всё опять мертво от хруста
на покосившемся листе.
А небеса так тесны сбоку.
В губах смерзается мороз.
Я прикасался телом к оку,
такому скользкому от слёз.
И так безлюдно на равнине,
не то замёрзшей?.. или... нет?
Я спотыкался в этой глине,
из пустоты идя на свет.
А глыбы пялились под ноги,
пылая плачем из огня.
Они, возможно, были - боги
на пустоте среди меня.
***
Тебя не видели, не знали
стволы деревьев у окна.
Ты затерялась тенью в зале
на глубине,
на тине дна.
Вот ты,
танцуя вспышкой света,
склонилась в небо вверх из ламп.
Мне долго думалось про это,
когда мне снился тот эстамп.
В халате запах ваших лилий.
Вы ненормально свежи в дне.
Ваш след запах в прозрачном иле,
давно приснившемся во сне.
Давно забыто это, это.
Горит стена в закате днем.
Учти почти созрело лето
за потухающем огнем.
Уже.
Почти.
Как долго ждали
вас
распрямленные лучи.
Я Вас искал в прохладном зале,
где были окна горячи.
Где было днем туманно слева.
Где вашей плотью пахла даль.
И вам вослед кричали: 'Ева!'
Лучи,
упертые в рояль.
* * *
Осыпались,
угасли жёлтым клёны.
Седа скамья,
вся мокрая от звёзд.
Как долог путь сквозь чёрные перроны
в тугом и дымном запахе мимоз.
Изогнут свет, отброшенный витриной.
Как мягки пальцы, сникшие к губам!
У нас вот здесь,
где в лужах луны длинны,
остался след...
остался...
вон...
вон там.
Не слышен шаг.
Туманом стих твой голос.
В пространстве вязко, словно в глубине.
Я снял с лица твой невесомый волос
на этом лунном магистральном дне.
А чёрным пахнет,
тянет,
как и прежде.
И вновь рывками шевельнулась тень.
Не прячь ладонь в сползающей одежде
при повороте через ночь и день!
А город тих,
зловонн в объятьях тучи.
И окна смотрят над оскалом лиц.
Как долог путь -
он круче,
он всё круче -
на эту ночь, что сникла ликом вниз.
* * *
Ветер падает из прохода
там,
где холодно,
где рассвет.
Здесь, как в Арктике,
ночь полгода,
ожидающая просвет.
Стены тонко звенят лучами
мёртвых лун
на больном стекле.
Ах, зачем отразились в раме
наши лица в кромешной мгле?
Ветер вертится, дышит снегом.
Вам кричат... или...
может... нет?
Вот и солнце вторым забегом
наконец-то идёт нам вслед.
А в руках всё не тает иней,
чёрны скалы усталых лиц.
Пресен вкус у ладонных линий,
растворяющихся в блиц.
Расуль Ягудин. Стихи.
* * *
При входе в утро пели птицы,
смотрели глыбы мрака вдаль.
Ах, как усталы эти лица,
что устилают магистраль!
Фейерверк всё ластится позёмкой.
На окнах тени, словно свет.
Ах, как здесь душно,
где
за кромкой
огнём изломан силуэт.
Вот он шагнул, склоняясь книзу.
Кричат коты.
Ударил смерч.
Я, завершив мечом репризу,
склонился лбом в прохладу плеч.
А город пахнущ, зол и влажен.
А город мёртв на пустоте.
Я опадал лицом на пляжи,
на мёртвый крик на темноте.
* * *
Твой лик угас в пространстве,
как в тумане
на повороте в ночь на тишине.
Ты на моей наверх раскрытой ране
угасла небом, стаявшем в окне.
Вот нет тебя.
Вот ты мертва,
как эти
чужие звёзды в баке под дождём -
дождём,
что в небо выпрямляет плети,
где нет тебя,
где мы всё ждём и ждём.
Твоя ладонь была длинна и липка
от сладкой слизи, тающей в руках.
Ты пела в ночь,
где у рассвета
скрипка
чужого дня
звенела на висках...
...А ты мертва,
как день вчерашний,
в узком,
умершем входе в улицы с дворов.
Я так любил тебя над этим спуском
в тяжёлый,
бледный,
обнимавший ров.
Твой вздох был резок.
Были сладки губы.
И мы молчали, падая вперёд.
Ты так мертва,
пересекая трубы
дренажной сети,
искривляя рот.
Твой голос стих,
как в сумраке, в пространстве
левее света, плачущего джаз.
И дождь так туг на гробовом убранстве
уставшей ночи, уносящей вас.
* * *
Колокольные вскрики ночи.
Пляшет пламя кусками в рву.
Тяжек путь через мглу под очи
чёрной тени
на рандеву.
Глыбы небом теснятся снизу.
Ах, как душно
здесь
в шторме льда.
Здесь сто лет
непрерывно
к бризу
рвётся льдинами вверх вода.
Гулка темень под новолунье.
Запах хвои острее к трём.
Ночь на очи,
как шерстью куньей,
непроглядным ложится дном.
Но по травам летят рассветы,
в лес вонзая осколки дня.
Туча,
корчась на пиках света,
плачет звёздами на меня.
Эпитафия.
Стало пора
уходить по ступеням
вверх,
где хрустальны дожди и луна.
Вот и тот час,
что, как кошка,
к коленям
тянется снизу из запаха сна.
Стало всё тише и тише к рассвету.
Ночь, как объятье, так пахнет слезой.
Звон!
Это тени склоняются к лету
из пустоты за вчерашней грозой.
Нет ничего перед выходом прямо.
Где же те руки, что грели мне грудь?
Стало не слышно рыданья тамтама
за горизонтом,
обрезавшим путь,
за пустотой,
что беззвучна от крика
к утру, похожему ночью на ночь.
Стало пора,
чуть скользя, где мастика,
в гулкий паркет,
увлекающий прочь
* * *
Идём,
скользя ногами в жиже.
На шпорах грязь чуть гасит сталь.
Как повод влажен!
Как всё ниже
мой конь склоняется под даль.
Ударил дождь плетями сверху.
Пылает зарево в воде.
Давай поклонимся-ка эху
чужого плача в борозде.
Вон там -
там смотрят в нас глазами,
слезясь закатами под ночь.
Они всё время были с нами,
когда мы выступали прочь.
А дождь всё хлещет мраком в щёки.
А дождь всё ластится к рукам.
И ночи,
сладко-чернооки,
всё ждут и ждут нас под 'пам-пам'.
Мой конь хрипит, роняя пену.
Как обжигающ меч -
как луч!
Мы раздвигаем телом
стены
тяжёлых глаз,
как стены туч.
И кто-то смотрит с арбалета,
дождинки смаргивая с глаз.
Ну, вот -
мы здесь,
в объятьях света,
ах, так заждавшегося нас.
* * *
Чужой фокстрот летит из мглы по ветру
в слезах и пудре,
словно в брызгах звёзд.
Фокстрот летит продольно километру,
пыльцой сопроводившему мороз.
Танцуют окна жёлтыми руками.
И очень звонки трубы возле вен.
Танцует ночь за жёлтыми кусками
так неподвижных отдалённых стен.
А бас кричит,
срывая хрипло струны.
А тень пластична,
словно всплеск воды.
Фокстрот так чужд
нам,
рисовавшим руны
на отраженьи мрака и беды.
И нас ведут оркестры молча в темень.
А там так влажны лица на кресте.
Дрожала кожа на припухшей вене,
почти не видной ночью в темноте.
* * *
От чёрного взгляда так холодно к ночи,
когда зацветают созвездья из мглы.
От чёрных зрачков,
приутопленных в очи,
молчащие галки недвижны и злы.
Вода неподвижна в проломах асфальта.
И тени всё смотрят,
всё трескаясь внутрь.
Здесь тени
в тени с тонким голосом альта
рыдают проломами в мрак-перламутр.
Поникли карнизами книзу глазницы
оплавленных окон на белой земле.
И тихо молчали неслышные птицы
на бархатно-нежной неслышной золе.
А камни всё падали медленно сбоку,
звеня, словно струнами, тёплым дождём.
От чёрного взгляда,
смещённого к боку,
так холодно к ночи,
законченной днём.
***
Не надо слёз, когда мы входим в свет,
оставив их,
нам целовавших руки.
Не надо,
нет,
считать дождинки лет,
секунды лет
с их выраженьем скуки.
Осталось небо ниже под крылом.
Тепло погасло, отстраняясь от тела.
Не надо слёз над брошенным столом
вон там,
внизу,
в объятьи чистотела.
И вот остыл последний всплеск тепла
из атмосферы.
Выше, выше, выше!
Не надо слёз при умираньи зла
на утонувшей в атмосфере крыше.
И вот - прохладно в чёрном,
в пустоте.
Не слышно слёз,
Из крыш летящих в трубы.
Я так... один под солнцем в темноте,
совсем не согревающей мне губы.
***
Кричит вагон на выходе под космос из-под неба.
Он громыхает окнами
под ветром сбоку в бок.
Там,
между чёрных выплесков огней на запах хлеба
нас ждут,
склоняя тернии нам в пальцы белых ног.
Вагон поник от холода при переходе в бездну.
Чуть хлопнул воздух,
вырвавшись под звёзды из окон.
Мы выплываем дверцами,
что очень бесполезны
под низом перевёрнутых созвездий из корон.
Мы дышим белым инеем сквозь вакуум на ветер.
Он так бесшумен,
падая под низ,
под перигей.
Он так безмолвен в запахе,
растаявшем в рассвете
левее опрокинутых недвижимых дождей.
А на ступеньках холодно -
ведущих под Центавру.
Блестит ледок на поручнях,
направленных вовне.
Короны солнц прерывисты,
так звонки, как литавры,
на отстранённой гибельной,
неясной стороне.
***
Ненужное небо к семи волооко.
Бросаются птицы с оборванных крыш.
Здесь душно от мрака у чёрного бока
смятённого дома
на выходе в тишь.
Под лужами ветер взлетает из ада.
Он острыми брызгами тянется вдаль.
Он ищет меня нежным запахом яда,
ласкающим щёки, как ночь и вуаль.
Чуть треснули влево торцы чёрных зданий.
Из мокрого чрева ударила песнь.
И мы,
совокуплены в бездне на кране,
как дыры, врастали в призвёздную плесень.
Поранено небо осколками окон.
Оно всё сочится рассветами вниз.
Оно вылезает сквозь вспоротый кокон
чужих, обнимавших, ветшающих риз.
А жесть всё скрежещет когтями,
когтями.
Слетают осколки,
как льдинки,
с когтей.
Мне падало небо под окна горстями
из чёрных, безумных чужих скоростей.
***
Мимо ходит вода, изгибаясь дождём.
Мимо, мимо - на сосны и пляж.
Здесь от августа душно под плачущим днём,
новым днём,
заползающим в кряж.
Чайки холодно-строги на белой волне.
Как скрипит под ногами песок.
Мы тогда оскользались на гальчатом дне,
уходя за ослепший буёк.
Пахнет кислым прибоем под шапкой травы.
Дохлы крабы у кромки огня.
Ты мне ночь напролёт,
обращаясь на 'вы',
всё читала стихи про меня.
Вот твой след на песке,
отвердевший к утру,
так... застывшему здесь,
здесь, здесь, здесь.
Здесь фрегаты за буй уходили в Перу
в шесть утра или вечером в шесть.
Здесь всё так же кипит возле пены песок.
Вскрикнул поезд на синей горе.
Я твой след всё ласкаю носочками ног,
шелушащихся кожей в жаре.
А твой запах стоит возле той синевы,
словно дождь, изгибаясь в залив.
Это было тогда,
возле мёртвой травы,
где прибой на песке говорлив.
***
Подвёрнутая тень чужого горизонта.
Чужое небо режет мне горло искрой мглы.
На миг пахнуло в лик тоскою по Торонто
под вой беззвучных птиц на ветках из золы.
Чужая снедь чужа, как чёрный дождь из мрака.
Стучат копыта их чужих товарняков.
Стучат копыта птиц у чёрного барака,
мне крикнувшего блюз из брошенных песков.
Неровный свет внизу.
Всё жарче в горле ветер.
Паром летит,
вися канатами в Восток.
И я поправил тень на скошенном берете,
перелетая вниз - вперёд на водосток.
Вот мы скользнули к нам сквозь жестяное жёрло.
На миг пахнуло в грудь остатками воды.
Я тискал искру мглы у сдавленного горла,
храня дождинки слёз у мокрой бороды.
А ветер стих в дали,
оставшейся чуть выше.
И скомканная тень впитала в складки нас.
Стояла мгла во мгле на отстранённой крыше,
из горизонта вниз повёрнутой нам в фас.
***
Похожа мгла на глыбу света,
такого чёрного к утру.
Я всё сквозь лёд смотрел на это,
гирляндой скрытое в углу.
Свисали радуги с осколков
разбитых ваз на вышине.
Вот шевельнулся ветер в полках
на дальних стенах,
как на дне.
Качнулось небо в отраженьи
чужого зеркала под ночь.
Я обнимался с мёртвой тенью,
которой мне не превозмочь.
А дом шептал мне в уши ноты
так погребально... под рассвет.
И в темноте темнели роты,
давно не видевшие свет.
Стаканы гулко взвились в искры,
молча недвижимо в углу.
Я заплутался, где провисли
остатки слёз сквозь ночь и мглу.
А ветер ходит между полок,
вздымая пыль из низа вверх.
Я отразился в тот осколок,
случайно сохранивший смех.
А ночь пустынна и прозрачна
вон там,
вдали,
где пара звёзд.
Как одиноко здесь от плача,
летящего по ветру слёз.
И нет дверей на переходе
туда...
неведомо куда.
Я уж почти проснулся... вроде
в объятьях мглы, как в чреве льда.
***
На ледяной вершине ветер,
летящий в небо из земли.
Здесь близко вверх на минарете,
где пахнет светом свет вдали.
Здесь одиноко и прохладно
среди созвездий в глубине.
Ты здесь сказала:
- Ладно, ладно.
сто тысяч лет назад во сне.
Седы виски под светом Юга,
как будто дующего с звёзд.
Опять на поясе подпруга,
увитая венками роз.
Увитая,
свисая прямо
из пустоты сквозь пустоту.
Бездонно небо, словно яма
в не ту,
другую высоту.
Левей - закат.
Правее - грозы.
Скользит скала в подошвах льдом.
Замшелы падшие берёзы
внизу,
в обрыве,
там, где дом.
И так ребро скалисто, остро.
Ребро так каменно в ногах...
Стояла ночь большого роста
меж снов и звёзд на сапогах.
***
Ты так смотрела тёмным взором,
чуть слышно пахнувшим вином.
Ты чуть видна была под флёром
тумана плача за окном.
Фонарь кривился кверху оком
на твой чуть видный в мраке вздох.
Я так пугался ненароком
твоих вползаний в мглу, как в мох.
А ты стояла за спиною,
закрыв провалом лика ночь.
Как стало пусто за сосною,
когда ты вдруг метнулась прочь.
***
Под туманы прорастают искры, словно сучья.
Вот и нас забыли к утру
все,
кто знали нас.
Вот и ветки полугнуты снизу кверху в тучи,
в гром от молний,
исполнявший полумёртвый джаз.
Ветер выгнулся, ломаясь в искры лепестками.
Здесь так сыро у подножья отражённых гор.
Я к тебе тянулся в небо тонкими руками,
из огня, из бездорожья,
из окон и нор.
Дуб чуть сдвинулся за кромку - дуб и ветки ёлок.
Здесь трава морозно-бела, крики сов, как плач.
Здесь не видно перехода из теней в осколок
отразившегося света в чёрный карагач.
***
Я вас люблю,
чего же боле?
Я пью, я пью из вас туман.
Мне снова холодно от боли
при поцелуе в кардиган.
У вас румяна, словно слезы.
Как долго мы у этих лиц!
К нам прижимаются березы
с усталым запахом столиц.
А в темноте заводят песни
не те,
не знающие нас.
Как долго мы у этих лестниц
под перепляс,
под перепляс.
- Как ты жила?
Как остры плечи!
- Как там она?
- Как та?
- Как тот?
- Ты, как и прежде, гонишь речи,
- переступая под фокстрот.
И льется холод из тумана
у цоколей,
у бледных рук.
И ты,
как прежде,
пьешь из крана
все с тем же выраженьем мук.
Ну вот.
Пройдемте вдоль вагона
на ржавый дым через закат.
Вот вы опять,
у перегона
целуясь,
клонитесь назад.
И так щемящ ваш запах пудры,
сплетенный с дымом и травой.
И тонок абрис глокой куздры,
что вновь, как нимб, над головой.
А свет слепящ на белом круге.
А банда-блюз заводит 'блю...'
Ах, постаревшие подруги!
Я вас по-прежнему люблю.
***
Здесь очень тихо на дороге
у перевёрнутой сосны.
Здесь у тебя замёрзли ноги
в воде,
как в свете от луны.
Мы здесь молчим,
намокнув в белом
тумане.
К утру вдалеке
я согревался вашим телом
на увлажнившемся песке.
Здесь горы так, ах, молчаливы.
И ты молчишь под песню вод.
Мы отстранялись от крапивы,
минуя первый поворот.
И этот мох так тёпл,
где стены,
где отрицательный уклон.
Ты согревалась в теле пены,
через пространство глядя вон.
И горы в холоде молчали,
нас принимая в лоно,
в тень.
Был свет похож на запах стали
вон там, где ночью ходит день.
***
На нас уже никто не смотрит слева
на перелёте от Полярной в Юг.
У нас в ногах тепло от подогрева
неслышно тёплых тянущихся рук.
Пространство снизу чуть слегка бездонно,
где окна лиц так жёлты и теплы.
Я так...
с трудом,
не удержась от звона,
сквозь перигей сникал дождём в столы.
А там так холод вязок возле литра.
Глаза глядят из верха через мглу.
А там
свечой засохшая палитра
так разноцветна слева на углу.
И мы одни у неба, как камина.
Оно мелькнуло мимо, как огнём.
И стаи губ
у рук,
как пахнут вина,
чуть пахли светом сверху за дождём.
***
В руках цветов,
как в синеве,
почти обнявшей нас крылами,
в огне,
как в небе на траве,
перевернувшейся за снами,
вот в этом всём,
как в долгом сне,
вот в этом -
пахнущем гнильцою
я пыль вздымаю на столе,
настолько схожую с пыльцою.
Мне из угла всё тянет длань
какой-то сумрачный и строгий.
Он хоронится за герань
вон -
на окне, как на пороге -
как на пороге через синь,
в окно ко мне смотрящей гнило.
Я из окна сникал в полынь
с таким тяжёлым духом ила.
А синь всё пялилась в окно,
перевернувшись книзу солнцем.
Я спал
и гладил телом дно
за этим сколотым оконцем.
***
Так душно в тучах,
словно в снеге,
таком вот...
рыхлом
возле звёзд.
Я здесь так долго на ночлеге
всё грел вблизи груди мороз.
Здесь небо ярко, словно ваза,
здесь тишина, как где-то там.
Здесь ночь мне греет область таза
под отдалённый цокот лам.
Я затаён за облаками
вблизи созвездия Стрельца.
Я вниз,
в просвет,
тянусь руками
с тяжёлой тяжестью свинца.
А свет с земли выходит в небо,
всё не дотягиваясь к нам....
Я никогда там больше не был,
где тишина...
как где-то там.
***
Ты всё вблизи неясна и блестяща
в фольге дождей,
сверкающих к зиме.
Ты по ночам являться стала чаще
в почти замёрзшей этой кутерьме.
Лифт громыхнул, закрыв тебя дверями.
Так пусто, вот, сто лет на этаже.
Я долго видел призрак над краями
в тумане слёз, как в чёрном неглиже.
Прожжён диван под белой сигаретой.
В окне так стылы окна на горе.
Ну вот и след за канувшей каретой
в таком чужом,
расколотом дворе.
А ты скользила,
гладка белой кожей.
Тебя не видно больше у двора.
Ты не была заметна за прохожей,
идя,
где начинается гора.
***
Закат в балкон пылает красным.
Ах, как здесь жарко одному!
Здесь так и было всё напрасным
в увядшем небе, как в дыму.
С перил взлетают батальоны
под август постаревших мух.
Я здесь лет сто жрал макароны,
почти не вынося их дух.
К полуночи слегка темнее
и никого среди окон.
Я помню,
как ты мне на шею
перегибалась сквозь балкон.
Я помню:
холодно на ветре,
летящем в снежной крошке с крыш,
бездонно небо в полуметре
от заострённых кверху лыж.
И здесь всё так же тёмны стены,
чуть-чуть темнее, чем вода.
Закат так красен у антенны,
чуть наклонившейся сюда.
***
Неровный путь в засохшей глине.
Пылает солнце.
Пляшет бред.
Здесь,
вон, в тени,
как взгляд в трясине,
беззвучно утопает свет.
Вот - шаг, и всё застыло.
Пусто.
Звенит.
Безлюдно в пустоте.
И всё опять мертво от хруста
на покосившемся листе.
А небеса так тесны сбоку.
В губах смерзается мороз.
Я прикасался телом к оку,
такому скользкому от слёз.
И так безлюдно на равнине,
не то замёрзшей?.. или... нет?
Я спотыкался в этой глине,
из пустоты идя на свет.
А глыбы пялились под ноги,
пылая плачем из огня.
Они, возможно, были - боги
на пустоте среди меня.
***
Тебя не видели, не знали
стволы деревьев у окна.
Ты затерялась тенью в зале
на глубине,
на тине дна.
Вот ты,
танцуя вспышкой света,
склонилась в небо вверх из ламп.
Мне долго думалось про это,
когда мне снился тот эстамп.
В халате запах ваших лилий.
Вы ненормально свежи в дне.
Ваш след запах в прозрачном иле,
давно приснившемся во сне.
Давно забыто это, это.
Горит стена в закате днем.
Учти почти созрело лето
за потухающем огнем.
Уже.
Почти.
Как долго ждали
вас
распрямленные лучи.
Я Вас искал в прохладном зале,
где были окна горячи.
Где было днем туманно слева.
Где вашей плотью пахла даль.
И вам вослед кричали: 'Ева!'
Лучи,
упертые в рояль.
* * *
Осыпались,
угасли жёлтым клёны.
Седа скамья,
вся мокрая от звёзд.
Как долог путь сквозь чёрные перроны
в тугом и дымном запахе мимоз.
Изогнут свет, отброшенный витриной.
Как мягки пальцы, сникшие к губам!
У нас вот здесь,
где в лужах луны длинны,
остался след...
остался...
вон...
вон там.
Не слышен шаг.
Туманом стих твой голос.
В пространстве вязко, словно в глубине.
Я снял с лица твой невесомый волос
на этом лунном магистральном дне.
А чёрным пахнет,
тянет,
как и прежде.
И вновь рывками шевельнулась тень.
Не прячь ладонь в сползающей одежде
при повороте через ночь и день!
А город тих,
зловонн в объятьях тучи.
И окна смотрят над оскалом лиц.
Как долог путь -
он круче,
он всё круче -
на эту ночь, что сникла ликом вниз.
* * *
Ветер падает из прохода
там,
где холодно,
где рассвет.
Здесь, как в Арктике,
ночь полгода,
ожидающая просвет.
Стены тонко звенят лучами
мёртвых лун
на больном стекле.
Ах, зачем отразились в раме
наши лица в кромешной мгле?
Ветер вертится, дышит снегом.
Вам кричат... или...
может... нет?
Вот и солнце вторым забегом
наконец-то идёт нам вслед.
А в руках всё не тает иней,
чёрны скалы усталых лиц.
Пресен вкус у ладонных линий,
растворяющихся в блиц.
Расуль Ягудин. Стихи.
* * *
При входе в утро пели птицы,
смотрели глыбы мрака вдаль.
Ах, как усталы эти лица,
что устилают магистраль!
Фейерверк всё ластится позёмкой.
На окнах тени, словно свет.
Ах, как здесь душно,
где
за кромкой
огнём изломан силуэт.
Вот он шагнул, склоняясь книзу.
Кричат коты.
Ударил смерч.
Я, завершив мечом репризу,
склонился лбом в прохладу плеч.
А город пахнущ, зол и влажен.
А город мёртв на пустоте.
Я опадал лицом на пляжи,
на мёртвый крик на темноте.
* * *
Твой лик угас в пространстве,
как в тумане
на повороте в ночь на тишине.
Ты на моей наверх раскрытой ране
угасла небом, стаявшем в окне.
Вот нет тебя.
Вот ты мертва,
как эти
чужие звёзды в баке под дождём -
дождём,
что в небо выпрямляет плети,
где нет тебя,
где мы всё ждём и ждём.
Твоя ладонь была длинна и липка
от сладкой слизи, тающей в руках.
Ты пела в ночь,
где у рассвета
скрипка
чужого дня
звенела на висках...
...А ты мертва,
как день вчерашний,
в узком,
умершем входе в улицы с дворов.
Я так любил тебя над этим спуском
в тяжёлый,
бледный,
обнимавший ров.
Твой вздох был резок.
Были сладки губы.
И мы молчали, падая вперёд.
Ты так мертва,
пересекая трубы
дренажной сети,
искривляя рот.
Твой голос стих,
как в сумраке, в пространстве
левее света, плачущего джаз.
И дождь так туг на гробовом убранстве
уставшей ночи, уносящей вас.
* * *
Колокольные вскрики ночи.
Пляшет пламя кусками в рву.
Тяжек путь через мглу под очи
чёрной тени
на рандеву.
Глыбы небом теснятся снизу.
Ах, как душно
здесь
в шторме льда.
Здесь сто лет
непрерывно
к бризу
рвётся льдинами вверх вода.
Гулка темень под новолунье.
Запах хвои острее к трём.
Ночь на очи,
как шерстью куньей,
непроглядным ложится дном.
Но по травам летят рассветы,
в лес вонзая осколки дня.
Туча,
корчась на пиках света,
плачет звёздами на меня.
Эпитафия.
Стало пора
уходить по ступеням
вверх,
где хрустальны дожди и луна.
Вот и тот час,
что, как кошка,
к коленям
тянется снизу из запаха сна.
Стало всё тише и тише к рассвету.
Ночь, как объятье, так пахнет слезой.
Звон!
Это тени склоняются к лету
из пустоты за вчерашней грозой.
Нет ничего перед выходом прямо.
Где же те руки, что грели мне грудь?
Стало не слышно рыданья тамтама
за горизонтом,
обрезавшим путь,
за пустотой,
что беззвучна от крика
к утру, похожему ночью на ночь.
Стало пора,
чуть скользя, где мастика,
в гулкий паркет,
увлекающий прочь
* * *
Идём,
скользя ногами в жиже.
На шпорах грязь чуть гасит сталь.
Как повод влажен!
Как всё ниже
мой конь склоняется под даль.
Ударил дождь плетями сверху.
Пылает зарево в воде.
Давай поклонимся-ка эху
чужого плача в борозде.
Вон там -
там смотрят в нас глазами,
слезясь закатами под ночь.
Они всё время были с нами,
когда мы выступали прочь.
А дождь всё хлещет мраком в щёки.
А дождь всё ластится к рукам.
И ночи,
сладко-чернооки,
всё ждут и ждут нас под 'пам-пам'.
Мой конь хрипит, роняя пену.
Как обжигающ меч -
как луч!
Мы раздвигаем телом
стены
тяжёлых глаз,
как стены туч.
И кто-то смотрит с арбалета,
дождинки смаргивая с глаз.
Ну, вот -
мы здесь,
в объятьях света,
ах, так заждавшегося нас.
* * *
Чужой фокстрот летит из мглы по ветру
в слезах и пудре,
словно в брызгах звёзд.
Фокстрот летит продольно километру,
пыльцой сопроводившему мороз.
Танцуют окна жёлтыми руками.
И очень звонки трубы возле вен.
Танцует ночь за жёлтыми кусками
так неподвижных отдалённых стен.
А бас кричит,
срывая хрипло струны.
А тень пластична,
словно всплеск воды.
Фокстрот так чужд
нам,
рисовавшим руны
на отраженьи мрака и беды.
И нас ведут оркестры молча в темень.
А там так влажны лица на кресте.
Дрожала кожа на припухшей вене,
почти не видной ночью в темноте.
* * *
От чёрного взгляда так холодно к ночи,
когда зацветают созвездья из мглы.
От чёрных зрачков,
приутопленных в очи,
молчащие галки недвижны и злы.
Вода неподвижна в проломах асфальта.
И тени всё смотрят,
всё трескаясь внутрь.
Здесь тени
в тени с тонким голосом альта
рыдают проломами в мрак-перламутр.
Поникли карнизами книзу глазницы
оплавленных окон на белой земле.
И тихо молчали неслышные птицы
на бархатно-нежной неслышной золе.
А камни всё падали медленно сбоку,
звеня, словно струнами, тёплым дождём.
От чёрного взгляда,
смещённого к боку,
так холодно к ночи,
законченной днём.
***
Не надо слёз, когда мы входим в свет,
оставив их,
нам целовавших руки.
Не надо,
нет,
считать дождинки лет,
секунды лет
с их выраженьем скуки.
Осталось небо ниже под крылом.
Тепло погасло, отстраняясь от тела.
Не надо слёз над брошенным столом
вон там,
внизу,
в объятьи чистотела.
И вот остыл последний всплеск тепла
из атмосферы.
Выше, выше, выше!
Не надо слёз при умираньи зла
на утонувшей в атмосфере крыше.
И вот - прохладно в чёрном,
в пустоте.
Не слышно слёз,
Из крыш летящих в трубы.
Я так... один под солнцем в темноте,
совсем не согревающей мне губы.
***
Кричит вагон на выходе под космос из-под неба.
Он громыхает окнами
под ветром сбоку в бок.
Там,
между чёрных выплесков огней на запах хлеба
нас ждут,
склоняя тернии нам в пальцы белых ног.
Вагон поник от холода при переходе в бездну.
Чуть хлопнул воздух,
вырвавшись под звёзды из окон.
Мы выплываем дверцами,
что очень бесполезны
под низом перевёрнутых созвездий из корон.
Мы дышим белым инеем сквозь вакуум на ветер.
Он так бесшумен,
падая под низ,
под перигей.
Он так безмолвен в запахе,
растаявшем в рассвете
левее опрокинутых недвижимых дождей.
А на ступеньках холодно -
ведущих под Центавру.
Блестит ледок на поручнях,
направленных вовне.
Короны солнц прерывисты,
так звонки, как литавры,
на отстранённой гибельной,
неясной стороне.
***
Ненужное небо к семи волооко.
Бросаются птицы с оборванных крыш.
Здесь душно от мрака у чёрного бока
смятённого дома
на выходе в тишь.
Под лужами ветер взлетает из ада.
Он острыми брызгами тянется вдаль.
Он ищет меня нежным запахом яда,
ласкающим щёки, как ночь и вуаль.
Чуть треснули влево торцы чёрных зданий.
Из мокрого чрева ударила песнь.
И мы,
совокуплены в бездне на кране,
как дыры, врастали в призвёздную плесень.
Поранено небо осколками окон.
Оно всё сочится рассветами вниз.
Оно вылезает сквозь вспоротый кокон
чужих, обнимавших, ветшающих риз.
А жесть всё скрежещет когтями,
когтями.
Слетают осколки,
как льдинки,
с когтей.
Мне падало небо под окна горстями
из чёрных, безумных чужих скоростей.
***
Мимо ходит вода, изгибаясь дождём.
Мимо, мимо - на сосны и пляж.
Здесь от августа душно под плачущим днём,
новым днём,
заползающим в кряж.
Чайки холодно-строги на белой волне.
Как скрипит под ногами песок.
Мы тогда оскользались на гальчатом дне,
уходя за ослепший буёк.
Пахнет кислым прибоем под шапкой травы.
Дохлы крабы у кромки огня.
Ты мне ночь напролёт,
обращаясь на 'вы',
всё читала стихи про меня.
Вот твой след на песке,
отвердевший к утру,
так... застывшему здесь,
здесь, здесь, здесь.
Здесь фрегаты за буй уходили в Перу
в шесть утра или вечером в шесть.
Здесь всё так же кипит возле пены песок.
Вскрикнул поезд на синей горе.
Я твой след всё ласкаю носочками ног,
шелушащихся кожей в жаре.
А твой запах стоит возле той синевы,
словно дождь, изгибаясь в залив.
Это было тогда,
возле мёртвой травы,
где прибой на песке говорлив.
***
Подвёрнутая тень чужого горизонта.
Чужое небо режет мне горло искрой мглы.
На миг пахнуло в лик тоскою по Торонто
под вой беззвучных птиц на ветках из золы.
Чужая снедь чужа, как чёрный дождь из мрака.
Стучат копыта их чужих товарняков.
Стучат копыта птиц у чёрного барака,
мне крикнувшего блюз из брошенных песков.
Неровный свет внизу.
Всё жарче в горле ветер.
Паром летит,
вися канатами в Восток.
И я поправил тень на скошенном берете,
перелетая вниз - вперёд на водосток.
Вот мы скользнули к нам сквозь жестяное жёрло.
На миг пахнуло в грудь остатками воды.
Я тискал искру мглы у сдавленного горла,
храня дождинки слёз у мокрой бороды.
А ветер стих в дали,
оставшейся чуть выше.
И скомканная тень впитала в складки нас.
Стояла мгла во мгле на отстранённой крыше,
из горизонта вниз повёрнутой нам в фас.
***
Похожа мгла на глыбу света,
такого чёрного к утру.
Я всё сквозь лёд смотрел на это,
гирляндой скрытое в углу.
Свисали радуги с осколков
разбитых ваз на вышине.
Вот шевельнулся ветер в полках
на дальних стенах,
как на дне.
Качнулось небо в отраженьи
чужого зеркала под ночь.
Я обнимался с мёртвой тенью,
которой мне не превозмочь.
А дом шептал мне в уши ноты
так погребально... под рассвет.
И в темноте темнели роты,
давно не видевшие свет.
Стаканы гулко взвились в искры,
молча недвижимо в углу.
Я заплутался, где провисли
остатки слёз сквозь ночь и мглу.
А ветер ходит между полок,
вздымая пыль из низа вверх.
Я отразился в тот осколок,
случайно сохранивший смех.
А ночь пустынна и прозрачна
вон там,
вдали,
где пара звёзд.
Как одиноко здесь от плача,
летящего по ветру слёз.
И нет дверей на переходе
туда...
неведомо куда.
Я уж почти проснулся... вроде
в объятьях мглы, как в чреве льда.
***
На ледяной вершине ветер,
летящий в небо из земли.
Здесь близко вверх на минарете,
где пахнет светом свет вдали.
Здесь одиноко и прохладно
среди созвездий в глубине.
Ты здесь сказала:
- Ладно, ладно.
сто тысяч лет назад во сне.
Седы виски под светом Юга,
как будто дующего с звёзд.
Опять на поясе подпруга,
увитая венками роз.
Увитая,
свисая прямо
из пустоты сквозь пустоту.
Бездонно небо, словно яма
в не ту,
другую высоту.
Левей - закат.
Правее - грозы.
Скользит скала в подошвах льдом.
Замшелы падшие берёзы
внизу,
в обрыве,
там, где дом.
И так ребро скалисто, остро.
Ребро так каменно в ногах...
Стояла ночь большого роста
меж снов и звёзд на сапогах.
***
Ты так смотрела тёмным взором,
чуть слышно пахнувшим вином.
Ты чуть видна была под флёром
тумана плача за окном.
Фонарь кривился кверху оком
на твой чуть видный в мраке вздох.
Я так пугался ненароком
твоих вползаний в мглу, как в мох.
А ты стояла за спиною,
закрыв провалом лика ночь.
Как стало пусто за сосною,
когда ты вдруг метнулась прочь.
***
Под туманы прорастают искры, словно сучья.
Вот и нас забыли к утру
все,
кто знали нас.
Вот и ветки полугнуты снизу кверху в тучи,
в гром от молний,
исполнявший полумёртвый джаз.
Ветер выгнулся, ломаясь в искры лепестками.
Здесь так сыро у подножья отражённых гор.
Я к тебе тянулся в небо тонкими руками,
из огня, из бездорожья,
из окон и нор.
Дуб чуть сдвинулся за кромку - дуб и ветки ёлок.
Здесь трава морозно-бела, крики сов, как плач.
Здесь не видно перехода из теней в осколок
отразившегося света в чёрный карагач.
***
Я вас люблю,
чего же боле?
Я пью, я пью из вас туман.
Мне снова холодно от боли
при поцелуе в кардиган.
У вас румяна, словно слезы.
Как долго мы у этих лиц!
К нам прижимаются березы
с усталым запахом столиц.
А в темноте заводят песни
не те,
не знающие нас.
Как долго мы у этих лестниц
под перепляс,
под перепляс.
- Как ты жила?
Как остры плечи!
- Как там она?
- Как та?
- Как тот?
- Ты, как и прежде, гонишь речи,
- переступая под фокстрот.
И льется холод из тумана
у цоколей,
у бледных рук.
И ты,
как прежде,
пьешь из крана
все с тем же выраженьем мук.
Ну вот.
Пройдемте вдоль вагона
на ржавый дым через закат.
Вот вы опять,
у перегона
целуясь,
клонитесь назад.
И так щемящ ваш запах пудры,
сплетенный с дымом и травой.
И тонок абрис глокой куздры,
что вновь, как нимб, над головой.
А свет слепящ на белом круге.
А банда-блюз заводит 'блю...'
Ах, постаревшие подруги!
Я вас по-прежнему люблю.
***
Здесь очень тихо на дороге
у перевёрнутой сосны.
Здесь у тебя замёрзли ноги
в воде,
как в свете от луны.
Мы здесь молчим,
намокнув в белом
тумане.
К утру вдалеке
я согревался вашим телом
на увлажнившемся песке.
Здесь горы так, ах, молчаливы.
И ты молчишь под песню вод.
Мы отстранялись от крапивы,
минуя первый поворот.
И этот мох так тёпл,
где стены,
где отрицательный уклон.
Ты согревалась в теле пены,
через пространство глядя вон.
И горы в холоде молчали,
нас принимая в лоно,
в тень.
Был свет похож на запах стали
вон там, где ночью ходит день.
***
На нас уже никто не смотрит слева
на перелёте от Полярной в Юг.
У нас в ногах тепло от подогрева
неслышно тёплых тянущихся рук.
Пространство снизу чуть слегка бездонно,
где окна лиц так жёлты и теплы.
Я так...
с трудом,
не удержась от звона,
сквозь перигей сникал дождём в столы.
А там так холод вязок возле литра.
Глаза глядят из верха через мглу.
А там
свечой засохшая палитра
так разноцветна слева на углу.
И мы одни у неба, как камина.
Оно мелькнуло мимо, как огнём.
И стаи губ
у рук,
как пахнут вина,
чуть пахли светом сверху за дождём.
***
В руках цветов,
как в синеве,
почти обнявшей нас крылами,
в огне,
как в небе на траве,
перевернувшейся за снами,
вот в этом всём,
как в долгом сне,
вот в этом -
пахнущем гнильцою
я пыль вздымаю на столе,
настолько схожую с пыльцою.
Мне из угла всё тянет длань
какой-то сумрачный и строгий.
Он хоронится за герань
вон -
на окне, как на пороге -
как на пороге через синь,
в окно ко мне смотрящей гнило.
Я из окна сникал в полынь
с таким тяжёлым духом ила.
А синь всё пялилась в окно,
перевернувшись книзу солнцем.
Я спал
и гладил телом дно
за этим сколотым оконцем.
***
Так душно в тучах,
словно в снеге,
таком вот...
рыхлом
возле звёзд.
Я здесь так долго на ночлеге
всё грел вблизи груди мороз.
Здесь небо ярко, словно ваза,
здесь тишина, как где-то там.
Здесь ночь мне греет область таза
под отдалённый цокот лам.
Я затаён за облаками
вблизи созвездия Стрельца.
Я вниз,
в просвет,
тянусь руками
с тяжёлой тяжестью свинца.
А свет с земли выходит в небо,
всё не дотягиваясь к нам....
Я никогда там больше не был,
где тишина...
как где-то там.
***
Ты всё вблизи неясна и блестяща
в фольге дождей,
сверкающих к зиме.
Ты по ночам являться стала чаще
в почти замёрзшей этой кутерьме.
Лифт громыхнул, закрыв тебя дверями.
Так пусто, вот, сто лет на этаже.
Я долго видел призрак над краями
в тумане слёз, как в чёрном неглиже.
Прожжён диван под белой сигаретой.
В окне так стылы окна на горе.
Ну вот и след за канувшей каретой
в таком чужом,
расколотом дворе.
А ты скользила,
гладка белой кожей.
Тебя не видно больше у двора.
Ты не была заметна за прохожей,
идя,
где начинается гора.
***
Закат в балкон пылает красным.
Ах, как здесь жарко одному!
Здесь так и было всё напрасным
в увядшем небе, как в дыму.
С перил взлетают батальоны
под август постаревших мух.
Я здесь лет сто жрал макароны,
почти не вынося их дух.
К полуночи слегка темнее
и никого среди окон.
Я помню,
как ты мне на шею
перегибалась сквозь балкон.
Я помню:
холодно на ветре,
летящем в снежной крошке с крыш,
бездонно небо в полуметре
от заострённых кверху лыж.
И здесь всё так же тёмны стены,
чуть-чуть темнее, чем вода.
Закат так красен у антенны,
чуть наклонившейся сюда.
***
Неровный путь в засохшей глине.
Пылает солнце.
Пляшет бред.
Здесь,
вон, в тени,
как взгляд в трясине,
беззвучно утопает свет.
Вот - шаг, и всё застыло.
Пусто.
Звенит.
Безлюдно в пустоте.
И всё опять мертво от хруста
на покосившемся листе.
А небеса так тесны сбоку.
В губах смерзается мороз.
Я прикасался телом к оку,
такому скользкому от слёз.
И так безлюдно на равнине,
не то замёрзшей?.. или... нет?
Я спотыкался в этой глине,
из пустоты идя на свет.
А глыбы пялились под ноги,
пылая плачем из огня.
Они, возможно, были - боги
на пустоте среди меня.
***
Тебя не видели, не знали
стволы деревьев у окна.
Ты затерялась тенью в зале
на глубине,
на тине дна.
Вот ты,
танцуя вспышкой света,
склонилась в небо вверх из ламп.
Мне долго думалось про это,
когда мне снился тот эстамп.
В халате запах ваших лилий.
Вы ненормально свежи в дне.
Ваш след запах в прозрачном иле,
давно приснившемся во сне.
Давно забыто это, это.
Горит стена в закате днем.
Учти почти созрело лето
за потухающем огнем.
Уже.
Почти.
Как долго ждали
вас
распрямленные лучи.
Я Вас искал в прохладном зале,
где были окна горячи.
Где было днем туманно слева.
Где вашей плотью пахла даль.
И вам вослед кричали: 'Ева!'
Лучи,
упертые в рояль.
* * *
Осыпались,
угасли жёлтым клёны.
Седа скамья,
вся мокрая от звёзд.
Как долог путь сквозь чёрные перроны
в тугом и дымном запахе мимоз.
Изогнут свет, отброшенный витриной.
Как мягки пальцы, сникшие к губам!
У нас вот здесь,
где в лужах луны длинны,
остался след...
остался...
вон...
вон там.
Не слышен шаг.
Туманом стих твой голос.
В пространстве вязко, словно в глубине.
Я снял с лица твой невесомый волос
на этом лунном магистральном дне.
А чёрным пахнет,
тянет,
как и прежде.
И вновь рывками шевельнулась тень.
Не прячь ладонь в сползающей одежде
при повороте через ночь и день!
А город тих,
зловонн в объятьях тучи.
И окна смотрят над оскалом лиц.
Как долог путь -
он круче,
он всё круче -
на эту ночь, что сникла ликом вниз.
* * *
Ветер падает из прохода
там,
где холодно,
где рассвет.
Здесь, как в Арктике,
ночь полгода,
ожидающая просвет.
Стены тонко звенят лучами
мёртвых лун
на больном стекле.
Ах, зачем отразились в раме
наши лица в кромешной мгле?
Ветер вертится, дышит снегом.
Вам кричат... или...
может... нет?
Вот и солнце вторым забегом
наконец-то идёт нам вслед.
А в руках всё не тает иней,
чёрны скалы усталых лиц.
Пресен вкус у ладонных линий,
растворяющихся в блиц.
Расуль Ягудин. Стихи.
* * *
При входе в утро пели птицы,
смотрели глыбы мрака вдаль.
Ах, как усталы эти лица,
что устилают магистраль!
Фейерверк всё ластится позёмкой.
На окнах тени, словно свет.
Ах, как здесь душно,
где
за кромкой
огнём изломан силуэт.
Вот он шагнул, склоняясь книзу.
Кричат коты.
Ударил смерч.
Я, завершив мечом репризу,
склонился лбом в прохладу плеч.
А город пахнущ, зол и влажен.
А город мёртв на пустоте.
Я опадал лицом на пляжи,
на мёртвый крик на темноте.
* * *
Твой лик угас в пространстве,
как в тумане
на повороте в ночь на тишине.
Ты на моей наверх раскрытой ране
угасла небом, стаявшем в окне.
Вот нет тебя.
Вот ты мертва,
как эти
чужие звёзды в баке под дождём -
дождём,
что в небо выпрямляет плети,
где нет тебя,
где мы всё ждём и ждём.
Твоя ладонь была длинна и липка
от сладкой слизи, тающей в руках.
Ты пела в ночь,
где у рассвета
скрипка
чужого дня
звенела на висках...
...А ты мертва,
как день вчерашний,
в узком,
умершем входе в улицы с дворов.
Я так любил тебя над этим спуском
в тяжёлый,
бледный,
обнимавший ров.
Твой вздох был резок.
Были сладки губы.
И мы молчали, падая вперёд.
Ты так мертва,
пересекая трубы
дренажной сети,
искривляя рот.
Твой голос стих,
как в сумраке, в пространстве
левее света, плачущего джаз.
И дождь так туг на гробовом убранстве
уставшей ночи, уносящей вас.
* * *
Колокольные вскрики ночи.
Пляшет пламя кусками в рву.
Тяжек путь через мглу под очи
чёрной тени
на рандеву.
Глыбы небом теснятся снизу.
Ах, как душно
здесь
в шторме льда.
Здесь сто лет
непрерывно
к бризу
рвётся льдинами вверх вода.
Гулка темень под новолунье.
Запах хвои острее к трём.
Ночь на очи,
как шерстью куньей,
непроглядным ложится дном.
Но по травам летят рассветы,
в лес вонзая осколки дня.
Туча,
корчась на пиках света,
плачет звёздами на меня.
Эпитафия.
Стало пора
уходить по ступеням
вверх,
где хрустальны дожди и луна.
Вот и тот час,
что, как кошка,
к коленям
тянется снизу из запаха сна.
Стало всё тише и тише к рассвету.
Ночь, как объятье, так пахнет слезой.
Звон!
Это тени склоняются к лету
из пустоты за вчерашней грозой.
Нет ничего перед выходом прямо.
Где же те руки, что грели мне грудь?
Стало не слышно рыданья тамтама
за горизонтом,
обрезавшим путь,
за пустотой,
что беззвучна от крика
к утру, похожему ночью на ночь.
Стало пора,
чуть скользя, где мастика,
в гулкий паркет,
увлекающий прочь
* * *
Идём,
скользя ногами в жиже.
На шпорах грязь чуть гасит сталь.
Как повод влажен!
Как всё ниже
мой конь склоняется под даль.
Ударил дождь плетями сверху.
Пылает зарево в воде.
Давай поклонимся-ка эху
чужого плача в борозде.
Вон там -
там смотрят в нас глазами,
слезясь закатами под ночь.
Они всё время были с нами,
когда мы выступали прочь.
А дождь всё хлещет мраком в щёки.
А дождь всё ластится к рукам.
И ночи,
сладко-чернооки,
всё ждут и ждут нас под 'пам-пам'.
Мой конь хрипит, роняя пену.
Как обжигающ меч -
как луч!
Мы раздвигаем телом
стены
тяжёлых глаз,
как стены туч.
И кто-то смотрит с арбалета,
дождинки смаргивая с глаз.
Ну, вот -
мы здесь,
в объятьях света,
ах, так заждавшегося нас.
* * *
Чужой фокстрот летит из мглы по ветру
в слезах и пудре,
словно в брызгах звёзд.
Фокстрот летит продольно километру,
пыльцой сопроводившему мороз.
Танцуют окна жёлтыми руками.
И очень звонки трубы возле вен.
Танцует ночь за жёлтыми кусками
так неподвижных отдалённых стен.
А бас кричит,
срывая хрипло струны.
А тень пластична,
словно всплеск воды.
Фокстрот так чужд
нам,
рисовавшим руны
на отраженьи мрака и беды.
И нас ведут оркестры молча в темень.
А там так влажны лица на кресте.
Дрожала кожа на припухшей вене,
почти не видной ночью в темноте.
* * *
От чёрного взгляда так холодно к ночи,
когда зацветают созвездья из мглы.
От чёрных зрачков,
приутопленных в очи,
молчащие галки недвижны и злы.
Вода неподвижна в проломах асфальта.
И тени всё смотрят,
всё трескаясь внутрь.
Здесь тени
в тени с тонким голосом альта
рыдают проломами в мрак-перламутр.
Поникли карнизами книзу глазницы
оплавленных окон на белой земле.
И тихо молчали неслышные птицы
на бархатно-нежной неслышной золе.
А камни всё падали медленно сбоку,
звеня, словно струнами, тёплым дождём.
От чёрного взгляда,
смещённого к боку,
так холодно к ночи,
законченной днём.
***
Не надо слёз, когда мы входим в свет,
оставив их,
нам целовавших руки.
Не надо,
нет,
считать дождинки лет,
секунды лет
с их выраженьем скуки.
Осталось небо ниже под крылом.
Тепло погасло, отстраняясь от тела.
Не надо слёз над брошенным столом
вон там,
внизу,
в объятьи чистотела.
И вот остыл последний всплеск тепла
из атмосферы.
Выше, выше, выше!
Не надо слёз при умираньи зла
на утонувшей в атмосфере крыше.
И вот - прохладно в чёрном,
в пустоте.
Не слышно слёз,
Из крыш летящих в трубы.
Я так... один под солнцем в темноте,
совсем не согревающей мне губы.
***
Кричит вагон на выходе под космос из-под неба.
Он громыхает окнами
под ветром сбоку в бок.
Там,
между чёрных выплесков огней на запах хлеба
нас ждут,
склоняя тернии нам в пальцы белых ног.
Вагон поник от холода при переходе в бездну.
Чуть хлопнул воздух,
вырвавшись под звёзды из окон.
Мы выплываем дверцами,
что очень бесполезны
под низом перевёрнутых созвездий из корон.
Мы дышим белым инеем сквозь вакуум на ветер.
Он так бесшумен,
падая под низ,
под перигей.
Он так безмолвен в запахе,
растаявшем в рассвете
левее опрокинутых недвижимых дождей.
А на ступеньках холодно -
ведущих под Центавру.
Блестит ледок на поручнях,
направленных вовне.
Короны солнц прерывисты,
так звонки, как литавры,
на отстранённой гибельной,
неясной стороне.
***
Ненужное небо к семи волооко.
Бросаются птицы с оборванных крыш.
Здесь душно от мрака у чёрного бока
смятённого дома
на выходе в тишь.
Под лужами ветер взлетает из ада.
Он острыми брызгами тянется вдаль.
Он ищет меня нежным запахом яда,
ласкающим щёки, как ночь и вуаль.
Чуть треснули влево торцы чёрных зданий.
Из мокрого чрева ударила песнь.
И мы,
совокуплены в бездне на кране,
как дыры, врастали в призвёздную плесень.
Поранено небо осколками окон.
Оно всё сочится рассветами вниз.
Оно вылезает сквозь вспоротый кокон
чужих, обнимавших, ветшающих риз.
А жесть всё скрежещет когтями,
когтями.
Слетают осколки,
как льдинки,
с когтей.
Мне падало небо под окна горстями
из чёрных, безумных чужих скоростей.
***
Мимо ходит вода, изгибаясь дождём.
Мимо, мимо - на сосны и пляж.
Здесь от августа душно под плачущим днём,
новым днём,
заползающим в кряж.
Чайки холодно-строги на белой волне.
Как скрипит под ногами песок.
Мы тогда оскользались на гальчатом дне,
уходя за ослепший буёк.
Пахнет кислым прибоем под шапкой травы.
Дохлы крабы у кромки огня.
Ты мне ночь напролёт,
обращаясь на 'вы',
всё читала стихи про меня.
Вот твой след на песке,
отвердевший к утру,
так... застывшему здесь,
здесь, здесь, здесь.
Здесь фрегаты за буй уходили в Перу
в шесть утра или вечером в шесть.
Здесь всё так же кипит возле пены песок.
Вскрикнул поезд на синей горе.
Я твой след всё ласкаю носочками ног,
шелушащихся кожей в жаре.
А твой запах стоит возле той синевы,
словно дождь, изгибаясь в залив.
Это было тогда,
возле мёртвой травы,
где прибой на песке говорлив.
***
Подвёрнутая тень чужого горизонта.
Чужое небо режет мне горло искрой мглы.
На миг пахнуло в лик тоскою по Торонто
под вой беззвучных птиц на ветках из золы.
Чужая снедь чужа, как чёрный дождь из мрака.
Стучат копыта их чужих товарняков.
Стучат копыта птиц у чёрного барака,
мне крикнувшего блюз из брошенных песков.
Неровный свет внизу.
Всё жарче в горле ветер.
Паром летит,
вися канатами в Восток.
И я поправил тень на скошенном берете,
перелетая вниз - вперёд на водосток.
Вот мы скользнули к нам сквозь жестяное жёрло.
На миг пахнуло в грудь остатками воды.
Я тискал искру мглы у сдавленного горла,
храня дождинки слёз у мокрой бороды.
А ветер стих в дали,
оставшейся чуть выше.
И скомканная тень впитала в складки нас.
Стояла мгла во мгле на отстранённой крыше,
из горизонта вниз повёрнутой нам в фас.
***
Похожа мгла на глыбу света,
такого чёрного к утру.
Я всё сквозь лёд смотрел на это,
гирляндой скрытое в углу.
Свисали радуги с осколков
разбитых ваз на вышине.
Вот шевельнулся ветер в полках
на дальних стенах,
как на дне.
Качнулось небо в отраженьи
чужого зеркала под ночь.
Я обнимался с мёртвой тенью,
которой мне не превозмочь.
А дом шептал мне в уши ноты
так погребально... под рассвет.
И в темноте темнели роты,
давно не видевшие свет.
Стаканы гулко взвились в искры,
молча недвижимо в углу.
Я заплутался, где провисли
остатки слёз сквозь ночь и мглу.
А ветер ходит между полок,
вздымая пыль из низа вверх.
Я отразился в тот осколок,
случайно сохранивший смех.
А ночь пустынна и прозрачна
вон там,
вдали,
где пара звёзд.
Как одиноко здесь от плача,
летящего по ветру слёз.
И нет дверей на переходе
туда...
неведомо куда.
Я уж почти проснулся... вроде
в объятьях мглы, как в чреве льда.
***
На ледяной вершине ветер,
летящий в небо из земли.
Здесь близко вверх на минарете,
где пахнет светом свет вдали.
Здесь одиноко и прохладно
среди созвездий в глубине.
Ты здесь сказала:
- Ладно, ладно.
сто тысяч лет назад во сне.
Седы виски под светом Юга,
как будто дующего с звёзд.
Опять на поясе подпруга,
увитая венками роз.
Увитая,
свисая прямо
из пустоты сквозь пустоту.
Бездонно небо, словно яма
в не ту,
другую высоту.
Левей - закат.
Правее - грозы.
Скользит скала в подошвах льдом.
Замшелы падшие берёзы
внизу,
в обрыве,
там, где дом.
И так ребро скалисто, остро.
Ребро так каменно в ногах...
Стояла ночь большого роста
меж снов и звёзд на сапогах.
***
Ты так смотрела тёмным взором,
чуть слышно пахнувшим вином.
Ты чуть видна была под флёром
тумана плача за окном.
Фонарь кривился кверху оком
на твой чуть видный в мраке вздох.
Я так пугался ненароком
твоих вползаний в мглу, как в мох.
А ты стояла за спиною,
закрыв провалом лика ночь.
Как стало пусто за сосною,
когда ты вдруг метнулась прочь.
***
Под туманы прорастают искры, словно сучья.
Вот и нас забыли к утру
все,
кто знали нас.
Вот и ветки полугнуты снизу кверху в тучи,
в гром от молний,
исполнявший полумёртвый джаз.
Ветер выгнулся, ломаясь в искры лепестками.
Здесь так сыро у подножья отражённых гор.
Я к тебе тянулся в небо тонкими руками,
из огня, из бездорожья,
из окон и нор.
Дуб чуть сдвинулся за кромку - дуб и ветки ёлок.
Здесь трава морозно-бела, крики сов, как плач.
Здесь не видно перехода из теней в осколок
отразившегося света в чёрный карагач.
***
Я вас люблю,
чего же боле?
Я пью, я пью из вас туман.
Мне снова холодно от боли
при поцелуе в кардиган.
У вас румяна, словно слезы.
Как долго мы у этих лиц!
К нам прижимаются березы
с усталым запахом столиц.
А в темноте заводят песни
не те,
не знающие нас.
Как долго мы у этих лестниц
под перепляс,
под перепляс.
- Как ты жила?
Как остры плечи!
- Как там она?
- Как та?
- Как тот?
- Ты, как и прежде, гонишь речи,
- переступая под фокстрот.
И льется холод из тумана
у цоколей,
у бледных рук.
И ты,
как прежде,
пьешь из крана
все с тем же выраженьем мук.
Ну вот.
Пройдемте вдоль вагона
на ржавый дым через закат.
Вот вы опять,
у перегона
целуясь,
клонитесь назад.
И так щемящ ваш запах пудры,
сплетенный с дымом и травой.
И тонок абрис глокой куздры,
что вновь, как нимб, над головой.
А свет слепящ на белом круге.
А банда-блюз заводит 'блю...'
Ах, постаревшие подруги!
Я вас по-прежнему люблю.
***
Здесь очень тихо на дороге
у перевёрнутой сосны.
Здесь у тебя замёрзли ноги
в воде,
как в свете от луны.
Мы здесь молчим,
намокнув в белом
тумане.
К утру вдалеке
я согревался вашим телом
на увлажнившемся песке.
Здесь горы так, ах, молчаливы.
И ты молчишь под песню вод.
Мы отстранялись от крапивы,
минуя первый поворот.
И этот мох так тёпл,
где стены,
где отрицательный уклон.
Ты согревалась в теле пены,
через пространство глядя вон.
И горы в холоде молчали,
нас принимая в лоно,
в тень.
Был свет похож на запах стали
вон там, где ночью ходит день.
***
На нас уже никто не смотрит слева
на перелёте от Полярной в Юг.
У нас в ногах тепло от подогрева
неслышно тёплых тянущихся рук.
Пространство снизу чуть слегка бездонно,
где окна лиц так жёлты и теплы.
Я так...
с трудом,
не удержась от звона,
сквозь перигей сникал дождём в столы.
А там так холод вязок возле литра.
Глаза глядят из верха через мглу.
А там
свечой засохшая палитра
так разноцветна слева на углу.
И мы одни у неба, как камина.
Оно мелькнуло мимо, как огнём.
И стаи губ
у рук,
как пахнут вина,
чуть пахли светом сверху за дождём.
***
В руках цветов,
как в синеве,
почти обнявшей нас крылами,
в огне,
как в небе на траве,
перевернувшейся за снами,
вот в этом всём,
как в долгом сне,
вот в этом -
пахнущем гнильцою
я пыль вздымаю на столе,
настолько схожую с пыльцою.
Мне из угла всё тянет длань
какой-то сумрачный и строгий.
Он хоронится за герань
вон -
на окне, как на пороге -
как на пороге через синь,
в окно ко мне смотрящей гнило.
Я из окна сникал в полынь
с таким тяжёлым духом ила.
А синь всё пялилась в окно,
перевернувшись книзу солнцем.
Я спал
и гладил телом дно
за этим сколотым оконцем.
***
Так душно в тучах,
словно в снеге,
таком вот...
рыхлом
возле звёзд.
Я здесь так долго на ночлеге
всё грел вблизи груди мороз.
Здесь небо ярко, словно ваза,
здесь тишина, как где-то там.
Здесь ночь мне греет область таза
под отдалённый цокот лам.
Я затаён за облаками
вблизи созвездия Стрельца.
Я вниз,
в просвет,
тянусь руками
с тяжёлой тяжестью свинца.
А свет с земли выходит в небо,
всё не дотягиваясь к нам....
Я никогда там больше не был,
где тишина...
как где-то там.
***
Ты всё вблизи неясна и блестяща
в фольге дождей,
сверкающих к зиме.
Ты по ночам являться стала чаще
в почти замёрзшей этой кутерьме.
Лифт громыхнул, закрыв тебя дверями.
Так пусто, вот, сто лет на этаже.
Я долго видел призрак над краями
в тумане слёз, как в чёрном неглиже.
Прожжён диван под белой сигаретой.
В окне так стылы окна на горе.
Ну вот и след за канувшей каретой
в таком чужом,
расколотом дворе.
А ты скользила,
гладка белой кожей.
Тебя не видно больше у двора.
Ты не была заметна за прохожей,
идя,
где начинается гора.
***
Закат в балкон пылает красным.
Ах, как здесь жарко одному!
Здесь так и было всё напрасным
в увядшем небе, как в дыму.
С перил взлетают батальоны
под август постаревших мух.
Я здесь лет сто жрал макароны,
почти не вынося их дух.
К полуночи слегка темнее
и никого среди окон.
Я помню,
как ты мне на шею
перегибалась сквозь балкон.
Я помню:
холодно на ветре,
летящем в снежной крошке с крыш,
бездонно небо в полуметре
от заострённых кверху лыж.
И здесь всё так же тёмны стены,
чуть-чуть темнее, чем вода.
Закат так красен у антенны,
чуть наклонившейся сюда.
***
Неровный путь в засохшей глине.
Пылает солнце.
Пляшет бред.
Здесь,
вон, в тени,
как взгляд в трясине,
беззвучно утопает свет.
Вот - шаг, и всё застыло.
Пусто.
Звенит.
Безлюдно в пустоте.
И всё опять мертво от хруста
на покосившемся листе.
А небеса так тесны сбоку.
В губах смерзается мороз.
Я прикасался телом к оку,
такому скользкому от слёз.
И так безлюдно на равнине,
не то замёрзшей?.. или... нет?
Я спотыкался в этой глине,
из пустоты идя на свет.
А глыбы пялились под ноги,
пылая плачем из огня.
Они, возможно, были - боги
на пустоте среди меня.
***
Тебя не видели, не знали
стволы деревьев у окна.
Ты затерялась тенью в зале
на глубине,
на тине дна.
Вот ты,
танцуя вспышкой света,
склонилась в небо вверх из ламп.
Мне долго думалось про это,
когда мне снился тот эстамп.
В халате запах ваших лилий.
Вы ненормально свежи в дне.
Ваш след запах в прозрачном иле,
давно приснившемся во сне.
Давно забыто это, это.
Горит стена в закате днем.
Учти почти созрело лето
за потухающем огнем.
Уже.
Почти.
Как долго ждали
вас
распрямленные лучи.
Я Вас искал в прохладном зале,
где были окна горячи.
Где было днем туманно слева.
Где вашей плотью пахла даль.
И вам вослед кричали: 'Ева!'
Лучи,
упертые в рояль.
* * *
Осыпались,
угасли жёлтым клёны.
Седа скамья,
вся мокрая от звёзд.
Как долог путь сквозь чёрные перроны
в тугом и дымном запахе мимоз.
Изогнут свет, отброшенный витриной.
Как мягки пальцы, сникшие к губам!
У нас вот здесь,
где в лужах луны длинны,
остался след...
остался...
вон...
вон там.
Не слышен шаг.
Туманом стих твой голос.
В пространстве вязко, словно в глубине.
Я снял с лица твой невесомый волос
на этом лунном магистральном дне.
А чёрным пахнет,
тянет,
как и прежде.
И вновь рывками шевельнулась тень.
Не прячь ладонь в сползающей одежде
при повороте через ночь и день!
А город тих,
зловонн в объятьях тучи.
И окна смотрят над оскалом лиц.
Как долог путь -
он круче,
он всё круче -
на эту ночь, что сникла ликом вниз.
* * *
Ветер падает из прохода
там,
где холодно,
где рассвет.
Здесь, как в Арктике,
ночь полгода,
ожидающая просвет.
Стены тонко звенят лучами
мёртвых лун
на больном стекле.
Ах, зачем отразились в раме
наши лица в кромешной мгле?
Ветер вертится, дышит снегом.
Вам кричат... или...
может... нет?
Вот и солнце вторым забегом
наконец-то идёт нам вслед.
А в руках всё не тает иней,
чёрны скалы усталых лиц.
Пресен вкус у ладонных линий,
растворяющихся