Я бы не стал рассказывать, но тебе точно могу, носить в себе все это очень тяжело. Чувствую, что приходит мне конец и должен я освободиться, Бог не простит, но может ты, меня не осудишь. Это позор мой, и не дает мне он покоя. Произошло все, совсем давно, но мне кажется, что было это вчера. И не хватает мне слез и слов, чтобы выразить всю тяжесть, что я несу.
Тогда мне было тридцать семь, сил во мне было много, и ум уже успел созреть. Правильней сказать, что сформировался я как человек, и любить уже должен, не как юнец бездушный, а как подобает отцу. Но успокоиться не желал я. И та необузданная сила стала червем в моем теле.
Ей всего пятнадцать, и любовь у неё потому очень сложна. Тело готово к ласке мужской, но глаза еще безмолвно щенячьи, смотрят на меня до сих пор, и просят. Возжелал её я, но получить не знал как. Мать её смотрела на меня, так как глядят все без мужа жившие. И взял я мать, и через неё дочь её. Жили мы так год, пока не захотела дочь, любовника в мужа превратить. Раскрыть все матери, сердце ей разбить и тайну мою больную наверх поднять, так, чтобы всем видна она была. Пытался молчать её уговорить, но все бесполезно. И вышло так, что, оставшись, мы одни в очередной раз, завели опять разговор о тайне. И кричала она, и я был в гневе, и схватил её, и билась она как пташка на руках моих, сдавил её я и убил.
Лучше бы меня тогда убили, и успокоился бы я, но страшная амнистия дала волю боли моей. Видно Бог в наказание жить мне приказал, уже семьдесят два и нет мне смерти, и должна быть она. Чувствую я, что должна.
Прости за рассказ, но не мог держать в себе одном его. Суди, если хочешь, и будешь ты прав в любом случае. Прости.