Лекарства лучше всего применять нетрадиционные. Едва ли сейчас найдётся хоть один человек, пытающийся это опровергнуть. Да, это лучше, но составы лекарств у каждого разные. Когда я чувствую, что на меня надвигается эпидемия раздражительности, недоверия, презрения, страха к людям и неблагодарности богу; я принимаю свои профилактические средства, которыми щедро одаривает меня жизнь. Мне хотелось бы рассказать об одной из них. Я вынимаю Библию, открываю её и... Да, конечно - углубляюсь в чтение, но сначала...
Впрочем, начну по порядку. Я работала в отделе микрофильмов. Это было время, когда спецхран, ещё не пуская к себе жаждущих знаний, начал разрешать микрофильмировать свою литературу. Первыми вырвались из плена древние мудрецы. Индия под руку с Китаем открыла перед советскими гражданами свои тайные доктрины. Им вторили учёные мужи начала нынешнего века, и огромная тень ментальности повисла над городом. Микрофильмы были доступны многим, к нашему отделу вели несколько дорожек, и по ним засеменил поток "желающих ознакомиться". Я, и ещё две барышни, обслуживали читателей.
Обе мои товарки были очень миловидные девушки, нарядные, завитые, надушенные, налакированные, постоянно щебечущие и цокающие острыми каблучками. Прелесть, что за барышни! Я им завидовала и тянулась за ними, но куда там. Мне не хватало главного, что было в них - постоянства желаний и непреложности ценностей. Девушки твёрдо знали, что счастье женщины в прочном тыле - так они именовали замужество и без колебаний шли к заветной цели. Меня же постоянно беспокоили сомнения и беспокойство - это сквозило в каждом моём движении. Вот с утра решусь быть, как все; загримируюсь, налакируюсь, оденусь и выйду на охоту, а пройдёт час, другой - у меня уже и боевой дух упал, и противно мне, и смешно - лицо мою, говорить начинаю природным тембром и не понимаю - зачем я здесь, для чего?
Думается мне теперь, что ангел мой - хранитель очень обо мне пёкся и всю-то жизнь мою показывал мне всевозможные назидательные картинки, надеясь научить меня хоть чему-нибудь или по крайней мере - пробудить, но беда моя состояла в том, что сквозь свинцовые веки видела я очень смутно, а выводы, если и делала, то непременно стандартно противоположные тому, что есть на самом деле. Наконец, ангелу моему надоело деликатничать, и он стал просто толкать меня.
Девушки наряжались не зря. Ежедневно нас посещали несколько сот человек, принадлежащие в основном к сильной половине человечества. Многие из них имели "товарный" вид, а поскольку не только сами мужчины, но и их документы проплывали перед нами, то мы прекрасно знали на кого есть смысл "класть глаз". Как только приходил "стоящий" читатель, щебет и цоканье поднимались невообразимые и барышни наперебой старались обслужить и очаровать сей достойный экземпляр. Конечно, не всё приходили интересные личности, попадалось очень много дрянных людишек - шлак да и только. На них и внимания обращать не стоило, да что поделаешь - служба. Смотришь на иного - такой шибздрик, а туда же - дай ему йогу, да какая ему йога поможет - сказать, однако нельзя, но всем видом своим, взглядом, тоном - можно выразить презрение и выражали, ещё как выражали.
Вот среди самых презренных - ходил к нам одну осень мужичонка. Приехал он из Пензы в отпуск - специально почитать мудрецов. Сутулый, лысый, одежонка в откровенных заплатах, лоснится вся. Голос тихий, глухой, любезного слова от него не дождёшься, да он даже глаз ни на кого не поднимал. Сидел в читальном зале с утра до вечера и ел тут же, потихонечку. Всё голый хлеб с собой носил, да с походным стаканчиком ходил в туалет за водой, видно дорого ему обходился ленинградский постой. Девочки и сквозняки устраивали и всячески выражали своё неудовольствие, а он только съежится и продолжает читать - прямо фанатик какой-то.
Мы тоже, чтобы не ударить в грязь лицом, перед интересными читателями, почитывали эту литературку, да только не знали мы тогда, что человек может прочесть ровно столько, сколько может понять, поэтому почти всё, что мы прочитывали - проскальзывало сквозь нас и вываливалось из затылка. Мы же считали себя весьма просвещёнными особами. Более всего нас, конечно, интересовали конкретные, практические вещи: хиромантия, астрология, физиогномика и т.д.
Однажды барышни-колибри прощебетали мне гороскоп моего месяца рождения, где в частности говорилось, что охраняющий меня талисман - листок клевера. Мы никак не могли вспомнить как он выглядит.
- Ну, что же, - сказала я, - теперь уж только следующим летом узнаем.
В это время, наш задрыпанный пензенский читатель, который как всегда был тут - обернулся и посмотрел мне в лицо. Я даже вздрогнула - такие пронзительные глаза у него оказались. Хотела вглядеться в него, но он уже отвернулся и читал.
Спустя месяц я пришла на работу и почувствовала, что чего-то мне не хватает.
- Ба, да нашего пензенского гостя не видно. Уж не уехал ли?
На другой день его тоже не было, и я решила, что он определённо уже дома. На третий день с утра птички-подружки прощебетали мне, что придурок накануне вечером приходил и спрашивал меня. Этот рассказ сопровождался колкими, насмешливыми намёками. Мне стало стыдно. Внимание такого человека отнюдь не возвышало. Я и так была в себе не уверена, вернее уверена в своей отвратительности. Люди, окружавшие меня с детства, всячески радели, чтобы это чувство во мне крепло. Чтобы скрыть охватившую меня неловкость, принялась я вместе с барышнями насмехаться над этим простаком, всячески пытаясь перевести смех надо мной, в смех над ситуацией и из кожи вылезая, чтобы показать, что я никак не могла спровоцировать это унижающее внимание. При этом я так возбудилась, что даже не очень гадка была себе в эту минуту. Только потом подступило душное раскаяние. Правда я его резко отогнала, тогда желание быть, жить и чувствовать как всё - затмевало всё, и служило оправданием любой низости. Раз все так поступают - это узаконенно, а узаконенное - верно.
Только я путём логических доводов уничтожила раскаяние, как дверь отворилась, и вошёл этот недотёпа. Более обтрёпанный, чем обычно, да ещё и руки заложивший за спину, отчего казался почти горбатым.
Он медленно приблизился к моему столу, поднял на меня свои бритвенные глаза и глухо произнёс: "Мы, по всей видимости, больше не увидимся. Разрешите благословить Вас на Ваш многотрудный путь". Тут он отнял руки от спины и положил передо мной большой букет крупного белого клевера. Я почувствовала, как что-то настоящее коснулось меня своим крылом. Спазм благодати сжал мне горло, и я даже не смогла поблагодарить его, да он этого и не ждал, повернулся поспешно и вышел.
Больше мы не встречались. Клевер стоял очень долго, листок его оказался трилистником, один я засушила в самой толстой в доме книге, которую я тогда не читала - в Библии.
Когда мне бывает тошно, я открываю эту книгу и перед тем, как углубиться в неё, тихонько глажу кончиками пальцев листок клевера, проникаясь благодарностью к доброму, мудрому человеку, помогшему моему ангелу разбудить меня в ту ненастную, прекрасную осень.