История из жизни провинциального прорицалища, находившегося еще в классические времена, в пригороде Беотийских Фив. Возможно, вплоть до разрушения города Александром Македонским.
- Да вот, внученьке-то приданное вышиваю, - старой пифии в голову не пришло накинуть покрывало или хотя бы оторваться от пялец при виде верховного жреца, поднявшегося в покои.
Возможно, необразованная старуха искренне полагала, будто бы может позволить немного вольностей в собственном гинекее.
Почему бы и нет? Если взгляд на нее давно будит даже не почтение - чья она мать? А скорее сарказм - у какого дедка так зажилась теща?
Вчера шипела с треножника на вопросителя пророчества, сегодня сидит за пяльцами, как ни в чем не бывало.
- Лучше бы заперли ее на три засова, - проворчал Пелорид, - чтобы сама себе приданое готовила. А еще лучше - приковали цепями к ткацкому станку. И собак злых посадили. Одна вон уже нагулялась.
Старая пифия только кротко улыбнулась зануде. Опустила глаза, поискала на натянутой ткани иголку, удостоверилась, что складки хитона не слишком обрисовывают отвисшую грудь. Нисколько не стыдясь за сутулые плечи или морщины, Мелибея уставилась на молодого мужчину - в меру просительно, в меру обеспокоенно за его пыл.
Пелорид вздохнул и присел на сундук.
Именно ее улыбку жрец считал самым достойным украшением женщины. И двух племянников учил таким представлениям о добродетели и красоте. Оба сейчас к соревнованиям атлетов в Олимпии готовятся. Вот дяде и приходится управляться в прорицалище Аполлона-Тиресия одному.
Женщине надлежит любить, благословлять и благодарить. Так разве могла Мелибея сетовать на непутевую предшественницу, если именно благодаря тому, как нагулялась прежняя пифия, сама-то она и поселилась при храме да прорицалище? А сегодня, с самого утра, стараясь позабыть свои первые, не очень удачные предсказания, бабушка готовилась вновь воссесть на треножник. И обкуриться лавром из той самой рощи, где когда-то лучезарный бог Аполлон беседовал со слепым фиванским прорицателем Тиресием.
И права старуха, когда ухмыляется: "А сперва-то, что за добычу принесла тихоня Агапфо из леса, и не заподозрил никто". А как ее заподозришь, если и всевидящий бог не оставлял блудницу заботой.
Предсказания, пока она громоздилась на треножник, уже с ребенком во чреве, были удивительно ясными и точными.
В назначенный день вернулись домой воины, разрушившие мятежный Орхомен. Пленников, правда, привели в два раза меньше, чем насчитала, закрыв глаза, Агапфо. Но тут уж сам Пелорид - верховный и пока единственный жрец - горе-толкователь. Заслушался, засмотрелся на сникшую голову и текущие слезы. А девушка-то отвечала о взятой с бою добыче, не о доставленной в Фивы. Должен был сообразить, что за использование в поле труда некупленного, невключенного в списки раба, земледелец и взносы не понесет. Наоборот, почести и привилегии от полиса получит, раз обходится без лишних рабов в саду и на пашне, оставляет мотыгу да кусок хлеба своим бедным согражданам - батракам.
На обед вчера жрец ел вместе с друзьями копченых угрей с Копаидского озера. Их принесли в благодарность Аполлону рыбаки за удачное предсказание погоды. Выливая в пламя вино беспечальному и вечноюному богу, Пелорид рассмеялся тому, как ничтожно краток миг его торжества - обед с жирной рыбкой, поделенной с любимым Аполлоном. А в будни правит память, и память корит его за ненаблюдательность, за легкомысленное доверие к жившей при храме девушке.
Уже окрестные селянки, боясь оскверниться, перестали носить в храм корзинки лакомств. Жрец никого не слушал - сколь явно, даже в новом просторном ионийском хитоне, выпирает у пифии живот.
Нет, грозился проклясть злобных сплетниц.
- Это все зима, хозяин, - утешает его теперь фракиец Марсий, - Ох, эта зима.
И Пелорид со своим рабом соглашается - что зимой разглядишь? Аполлон и тот покидает Элладу и гостит толи в Ликии - волчьем крае, толи на краю света пирует с гиперборейцами.
Хорошо, что зимой он проклясть никого не успел. Вернулась весна. Наступил день, когда видимое женщинам, стало очевидно и ему, толкователю знамений и пророчеств.
Храм и подземное прорицалище трижды вымыли, добавив в воду настой из листьев лавра.
Для совершения священной уборки верховный жрец призвал девочек из благочестивых семей возрастом до десяти лет.
Отмывать храм и пещеру они пришли в теплых пестровышитых плащах, а под ними - в коротких шафрановых хитончиках, подпоясанных пурпурными и белыми лентами. Уходили из храма его юные помощницы - Пелорид до сих пор обходил стороной те колодцы и источники в Фивах, где, завидев его, склонялись похихикать друг к дружке городские сплетницы - в невнятных серо-зеленых лохмотьях.
Помочь воду принести, статуи тяжелые передвинуть к ним был отправлен фракиец Марсий. Из пещеры под лавровой рощей он вернулся с подбитым глазом.
- Кто?
Пелорид никогда прежде не видел обиженного Марсия, а поэтому даже растерялся, как надлежит расспрашивать раба: по-отечески строго или по-хозяйски возмущенно?
Вроде бы дети, а особенно девочки, его фракийца любили. Да хотя бы за то, что будучи посланным в город по нуждам храма, Марсий делал им качели и лечил кукол.
А теперь...
- Это все скверна, хозяин, - обреченно сокрушается фракиец, - Ох, какая там была скверна.
- Да? - растерянно переспрашивает Пелорид.
Только испив килик горячего вина с медом, наведенного руками жреца, да поворочавшись всласть на хозяйском ложе, Марсий разговорился. Поведал, что скверна ушла из прорицалища только после третьего омовения.
Так, после первого омовения пещера, украшенная белым паросским мрамором, сделалась равномерно серой, с разводами, напоминающими таковые на сколе яшмы. А на то, как потом она превратилась в зеленую, Марсий даже и не подглядывал, потому как передвинул в один угол статуи Аполлона, Музы Полигимнии и пророка Тиресия, спрятался за ними и играл на кифаре, пока девочки поливали друг-друга водой и кидались сандалиями. Надеялся у малолеток на божественное рука не поднимется. Но скверна, по всему видать, сурово засела в пещере, потому как одна сандалия ему в лицо прилетела. И хорошо, что ему в лицо! А если бы девочки поставили синяк Аполлону - небожителю или пророку Тиресию в глубинах Аида? И хорошо, что он спрятался! Не знает, как скверна из прорицалища уходила. Ох, прав был хозяин, что позвал девочек. Видно, смотреть на гонимую из прорицалища скверну дозволено было лишь их невинным глазам.
Следующий килик вина Пелорид вылил на домашний алтарь, посвящая напиток оберегающей детство Артемиде. Прорицалище все же было отмыто!
На следующий день треножник заменили. Обкурили все святилище серой и тем же лавром - любимцем. Зарезали в качестве очистительной жертвы свинью. Вымазали лица всем живущим при храме, даже его бывшей пифии, кровью жертвы. Тушу, принявшую на себя скверну (Ох, какую скверну!), поручили фракийцу увезти подальше и там закопать.
Позже, Пелорид был доволен уже тем, что у него - жреца вечно юного бога - голова не поседела в тридцать лет, пока он силился истолковать как знамение - бесследное исчезновение Марсия со свиньей, а также, телеги и мула.
Пелорид поверить не смел, как вся природа скорбит солидарно с ним, что нарушила Агапфо обычай прорицалища. Что и дриады, и нимфы плачут о его горе, стонут, что потеряли они с Аполлоном юную пифию за ее предательство. Видно и подземным богам не обойтись теперь без его раба.
Нет! Лучше бы фракийца, и правда, прибрали подземные боги! Ночью, спустя два дня, Марсий разбудил жреца - впервые вырыдавшегося и забывшегося тревожным сном, - пьяненький и довольный. Усевшись на пол и растопырив гигантские пальцы грязных ног, негодяй хвастал, как незаметно, - ох, как незаметно! - закопал свинью в винном погребе у бывшего хозяина.
Хорошо, хоть телегу с мулом в прорицалище вернул.
Пелорид отобрал у новообретенного раба ворованное вино - и милости Аполлона ждать не надо, чтобы предсказать - все, собака, не отдал. Первый раз в жизни жрец напился неразбавленным, один. Пил, пока ужас, омерзение, отчаянье, гнев не сменились тяжелым забытьем.
Но, поскольку напился жрец в одиночестве, утром не у кого было спросить, правда ли он - или все-таки приснилось? - ползал по комнате на четвереньках и искал тогу.
Ни под кроватью, ни в сундуках, вынутые вещи из которых валялись теперь по всей комнате, ни даже в ночном горшке тога лежать не могла. Тоги носят варвары, живущие далеко на западе, в Авсонии. Пифий у них нет. А вот своих весталок, утративших чистоту, они зарывают в землю живьем.
Беотийцы - греки, они - не варвары. Агапфо всего лишь вернули отцу. И он - справедливые-то времена прошли - не продал ее в рабство, не заколол мечом в наказание за позор, не умертвил голодом, а отправил в деревню. Шерсть чесать. Жизнь у варваров проще: закопали весталку и забыли. Взяли себе из хорошей семьи еще моложе и красивее. А отец у Агапфо - не варвар, он пошел в суд к архонту. Дескать, отдал в святилище девочку девственную, а теперь требует возместить убыток. Убыток он оценил по размеру суммы, на которую нужно будет увеличить приданное, дабы избавить семью от дочери.
Архонт сказал, что подумает и решит тяжбу через месяц.
Неделя прошла.
Пелорид надеялся выиграть дело. Или хотя бы остановиться на сумме, за которую какой-нибудь дряхлый хромоногий раб смог бы выкупиться на свободу при условии, что женится на бывшей пифии.
Если судить по успеху речей Пелорида на народном собрании Фив, всяко выходило, что красноречием Аполлон его не обделил. Запахнется наглухо - по-ораторски - в гиматий, ни одна складка не дрогнет, пока будет говорить речь перед истцом и архонтом.
Как не дрогнула прежде, в кольце разгневанных мужчин.
Тогда Пелорид смог легко убедить сограждан, что настала пора вносить изменения в культ Аполлона-Тиресия. Даже в священных Дельфах давно уже не испытывают чистоту нравов своих пророчиц, а выбирают пифий из старух не моложе пятидесяти лет. Вот и для соседнего оракула граждане поменяли культ после того, как незамужняя жрица родила ребенка. А значит, - убедил собрание Пелорид, - и нам следует брать пророчиц не из дев, а из почтенных старух. Те уже неподвластны женскому естеству думать прежде всего о мужчинах и любви. Они не будут забывать о гражданском долге, войне, знамениях грядущего и торговле.
За старух граждане проголосовали единогласно. Только каждый из них понадеялся, что кто-нибудь другой отдаст служить в храм свою мать.
Аполлон - Отвратитель бед! За что бы тебе еще одаривать милостью Фивы? Даже опекуны матерей своих жен расхотели расставаться с тёщами.
Уговорить переехать в святилище удалось только старушку Мелибею.
Фракиец Марсий рассказывал, будто бы ее сын устроил для друзей богатый пир по поводу отъезда матери из города.
Ох! Это верно, чтобы и сотрапезники порадовались за его гражданскую доблесть и ее благочестие.
С момента обнаружения позора, Пелорид не разговаривал с Агапфо, не хотел еще более угорчить свой стыд. Зябко кутаясь в гиматий - плащ помогал скрыть пот и дрожь надежды - вдруг Агапфо убедит его, что ребенок - лишь злая сплетня, - Пелорид объявил, что она - молодая женщина, а тем более - беременная, не может исполнять обязанности пифии и вернется домой. Он был рад, что Агапфо не пререкалась с ним, не пыталась ничего объяснить, не плакала, а лишь тихо ответила: "Хорошо. Я буду держать наготове собранные вещи"
Повозку от отца Агапфо ждали почти месяц. Несколько раз тот писал в прорицалище Аполлона-Тиресия о том, как надеется, что беременность его дочери - недоразумение, и что это недоразумение скоро пройдет. Жрец отвечал ему, что и сам думает также. Недоразумение - не вечно, когда-нибудь оно родится, повзрослеет, постареет, умрет и пройдет.
Пелорид уже отправлял фракийца искать селянку, которая примет у себя женщину на время родов и сорок дней, предшествующих очищению матери. Фракиец возвращался домой пьяный и счастливый, но гостеприимную хозяйку для бывшей пифии пока не находил.
Так и получилось, что Мелибея уже переехала к ним, пока они еще от Агапфо не избавились. Пелорид разрешил бывшей пифии поделиться с новой опытом пророчеств. Только поставил условие, что уроки она будет давать подальше от пещеры под лавровой рощей. Учиться у распутницы бабушка Мелибея застыдилась, а от обиды на решение жреца закуталась в покрывало так, что не стало видно даже глаз. Холостой Пелорид не умел потакать женским прихотям. А потому напрямую спросил у старухи, каким именно видам безнравственности она опасается научиться у Агапфо? А еще, с какого рода посетителями святилища рассчитывает полученные уроки применить? Мелибея отвечала, что ему-то, аполлонову жрецу должно совестно глумиться над старостью. Да, сжав под покрывалом маленький кулачок, укоряла его, что-то скажут граждане Фив, какой вот теперь у нее опекун. Пелорид сам назначил время для первой беседы двух пифий и счел, что благополучно рассудил своих женщин.
Новая пифия не понимала, как страшно ему было расставаться с Агапфо. Да, виновата. Но ведь увезет с собой безмятежность, к которой уже приручила его. Не будет в храме больше той тишины, когда, кажется, еще чуть замри и услышишь наяву, как приближаются вести из будущего: ясные, отважные, стыдливые, пугливые...
Пелорид не привык к непониманию в прорицалище, непониманию Настоящего. А уж предсказания новой пифии невозможно было поправить никакими толкованиями.
Первым вопросителем в эту весну стал наивный фессалиец - худой, как жердь, смущенно мнущий в руках край гиматия, пока разглядывал статуи. Он попросил у вдохновленного Аполлоном прорицателя Тиресия из уст пифии совет, где найти жену, чтоб обязательно родила сына. Последние тридцать лет у них в роду появлялись на свет только дочери. Так Мелибея даже не догадалась посоветовать, с кем можно сначала нагулять ребенка, а уже потом жениться. Молчала бы или стонала себе на треножнике. Пелорид сам направил бы его к гетерам или вольноотпущенницам. Причем, родом из таких городов, с чьими невестами парень мог рассчитывать на законный брак. Нет, она назвала ему точное место - Элевсин, пригород враждебных Афин, и редкое ныне имя девушки - Мегакло. К ужасу жреца, в Элевсине, и правда, оказалась Мегакло - только лошадь. Имя изящной царевны с Лесбоса, основательницы культа Муз, бессловесной твари дали за то, что ее хозяин - сочинитель комедий - всегда находил вдохновение, пока скармливал кобыле сухари.
Сейчас фессалиец наверно уже приплыл на Делос. Привез Аполлону Летоиду в подарок лошадку из чистого золота, а вдобавок - слезную мольбу превратить Мегакло в девушку хотя бы на одну ночь.
Понятно, что Пелорид не мог отказать Мелибеи, когда она сама попросилась навестить Агапфо в деревне, дабы выслушать еще раз ее наставления. Велел только по возвращении обкурить все вещи серой и принять ванну с отваром из листьев лавра.
Серой даже дом после убийств очищают. Очень сильное средство. Вот и зашел к ней в гинекей присмотреться, почему оно не подействовало. Разобраться, отчего бабушка дала вчера такое странное и страшное предсказание.
Пелорида не удивило, что Мелибея вернулась в прорицалище надменной и сварливой - будто бы приехала в дом к мужу, а не в святилище.
Тут ни сера, ни лавр не помогут.
Вечером потребовала, чтобы Пелорид выпорол фракийца, плохо гревшего воду. На это жрец ей разъяснил, что такой фракиец у него один, а пифию, если не дадут Фивы, он и в другом городе найдет. Хоть из Афин себе привезет, там как раз девок взаперти растят.
Старая женщина не сумела оценить простоты объяснения. Верно, обиделась на него, раз ушла, не прикоснувшись к ужину. А Пелорид посмеялся-посмеялся над старой, да отправился, пока не стемнело, во внутренний двор - играть с фракийцем в мяч.
На следующий день Мелибея старалась не попадаться жрецу на глаза и без необходимости с ним не разговаривала. Но хотя бы не путала больше обряды, подготавливающие ее к произнесению пророчества. И ела только мед и молоко, и благовония в нужном порядке на алтаре жгла. Сладкий ладан - Гее - Вдохновительнице пророческого экстаза. Лавр - Аполлону, Прорицающему из лавра. Скорбный кипарис - ему же, Лучнику, прекрасностройному Кипарису - в память о печали, которую приносит знание будущего. Нежную лаванду - тени старца Тиресия. И волосы старушка вымыла в ручье, протекающем в роще над пещерой. И, усевшись на треножник, в меру надышалась дымом от горящего лавра. Тем удивительнее было то, что она натворила потом.
Краснощекий плотник, беженец из Орхомена, спрашивал у вдохновленного Аполлоном прорицателя Тиресия из уст пифии совет, будет ли удача сыну, если тот уедет учиться риторическому искусству в Афины.
А какую удачу можно найти в Афинах? Философа - безбожника? Оскорбительные речи против Фив? Уверенность окружающих - да будь ты трижды поэтом и атлетом! - что все беотийцы - грубые и неуклюжие простаки? Красавицу, с которой нельзя иметь законных детей? Ответ на подобный вопрос для свободнорожденной пифии должен был быть очевиден.
Нет, вместо наставления простаку, пусть даже и произнесенного не гекзаметром (У Агапфо тоже не все пророчества складывались в рифму. Иногда так просто бессвязные слова вперемешку с рыданиями.), с треножника прозвучало шипение.
Да.
Тихое змеиное шипение.
Плотник пятился к выходу из святилища. Пелорид призывал его мужественно принять волю богов. Сам подошел к нему, чтобы удержать при попытке к бегству - еще не хватало, чтобы распугал им жертвоприносителей. Тут и увидел сам, от чего спасается плотник. Мелибея шипела, а из ее пасти - не называть же это отверстие у старухи ртом - высовывался длинный раздвоенный язык.
- Сам видишь ныне, какая судьба ждет твоего сына в Афинах. Боги дали тебе увидеть ее яснее, чем ты мог бы услышать из слов, сложенных в гекзаметр. Принеси в наш храм жертву Аполлону - Отвратителю бед. Ужас твой подскажет, сколь велика должна быть жертва.
Плотник заплакал. Плач уже не грозил напугать прихожан, и Пелорид позволил ему уйти.
Сам остался наедине с Мелибеей, ждал окончания страшного знамения. Шипение прекратилось. Мелибея заплакала и закашлялась - толи от лаврового дыма с непривычки, толи выросший язык во рту не помещался.
Как же ее расспросить? Что случилось? Пелориду стало нелогично, бессмысленно жаль - маленькую, скорчившуюся на треножнике, сморщенную, как зимнее яблоко.
- Что это? Что это было со мной? Так всегда теперь будет?
Хвала Аполлону - говорит! Слова произносит без шипения и свиста!
- Это была милость Аполлона, Мелибея. А что она значит, мне еще предстоит разгадать.
- Милость? Разве примерной жизнью своей заслужила я такую вот милость?
- Ну-ка, Мелибея, вытри нос и повтори за мной: "Де-лос. Дель-фы. Ге-рак-ли-ды"
- Что это ты вот за считалочку выдумал? - отпрянула Мелибея.
- Ты не спорь, старая, а повтори. Ну! "Де-лос. Дель-фы. Ге-рак-ли-ды"
- Де-лос. Дель-фы. Ге-рак-ли-ды, - голос у пифии между всхлипываниями сделался тонким и ломким. Но больше ничем речь не изменилась. По всему выходило, что это человеческий язык послушно касается зубов и альвеол.
- Язык покажи, - действительно, змеи шипят, а не разговаривают, - Прополощи рот настоем лавра и ложись, спи. Завтра испечешь Аполлону и Тиресию печенье в виде змей. Аполлону - желтое, позовешь меня пировать вместе с ним. Тени пророка Тиресия - черное, проследишь, чтобы пропеклось хорошо. И масла много в тесто не лей, а то у моего покойника от твоего печенья изжога случится. Лучше дрова посуше подбери.
- Так вот.
Пелорид помог старушке слезть с треножника, а то дрожит, еще вынудит опять отмывать пол, если убьется. До боли под грудиной ему захотелось услышать, как зашипит Агапфо, когда ей будет за пятьдесят. Но нет! К тому времени он давно уже передаст святилище вместе с ручной гадюкой на треножнике одному из племянников, а сам уедет в Ионию - торговать льном.
Верховный, и пока единственный в святилище жрец был убежден, что правильно истолкует шипение. А не разберется сам, так спросит совета у доброго гения. С юности Пелорид беседовал во сне с тенью старца Тиресия.
Да.
Его покровитель из глубин Аида все растолкует, не оставит без назидания.
Предвкушая ночную, тревожно-желанную встречу, жрец велел Марсию взять кифару, проверить, все ли струны на месте, хорошо ли звучат. Вместо ужина он отправился с фракийцем в лавровую рощу - искать вдохновения перед сном.
Тиресий не обманул надежды - пришел, обстукивая перед собой тропинку узловатой палкой. Этот звук грезился Пелориду и потом, рано утром. Пока он скользил взглядом за парящими в солнечном свете пылинками. Пока подбирал слова, как пересказать разговор со слепым старцем новой пифии.
Направляясь во внутренние покои, Пелорид размышлял, чем успокоить, утешить старуху. А вошел к ней... Век живи - век учись. Жрец и ранее убеждался, что женщины более выносливы в беде, чем мужчины, - если, конечно, их беда не оказалась физическим трудом вдали от дома. Зато они менее чутки в своей мелочности к голосу богов. Но Мелибея... Вчера шипела, сегодня - сидит за пяльцами, вышивает приданное внучке, как будто бы ничего и не произошло.
- Радуйся, Мелибея!
- Радуйся и ты!
- Рукодельничаешь?
- Да вот, внученьке-то приданое вышиваю.
- Лучше бы заперли ее на три засова, чтобы сама себе приданое готовила. А еще лучше - приковали цепями к ткацкому станку. И собак злых посадили. Одна вон уже нагулялась
- Вот нагулялась-то. Да что уж теперь горевать. Скажи лучше, как ночь ночевал.
- Хорошо ночевал, старая. Пришлось твое печенье покойникам в Аиде по вкусу.
- Так вот.
- И слепой прорицатель Тиресий отведал его. Слышал я еще в полудреме, как нащупывал он палкой дорогу. А как сморило меня - встретились во сне.
- К добру ли эта встреча?
- К добру. Я спросил у Тиресия, что значило твое шипение. Тиресий же ответил мне загадкой.
- Вот ты-то, Пелорид загадки разгадывать и мастак.
- Не перечь мне, старая. Тиресий сказал, что шипение твое - ответ не на вопрос просителя, а на отказ дать воды и что ты уже получала от Аполлона ответ из чужих человеческих уст, а теперь вновь узнала его из своих, но змеиных.
- Вот странные-то ты слова говоришь, Пелорид.
- А ты подумай, Мелибея. А то может, мне тебя к кому из садовников отвезти? Будешь шипением ворон отпугивать.
- Не ты ли мне, Пелорид, вчера вот говорил, что шипение-то мое - милость Аполлонова?
- Так и добрый урожай оливок - милость не только Афины и Зевса, но и нашего солнцеликого покровителя. А вот собак он не любит. Кто бы ему оливу защитил?
- Иди вот. А я-то подумаю над загадкой, что приснилась тебе, толкователю.
Мелибея была скорее готова удавиться с досады на поредевших-то волосах, чем рассказать правду мужчине. Пусть вот покойный Тиресий жреца по ночам просвещает. Он-то мог бы ее и понять.
В юности, еще зрячий, будущий фиванский пророк увидел спаривающихся змей и зачем-то ударил их палкой. Тут и превратился в женщину. И так вот проносил женское тело целых семь лет, пока вновь не нашел в лесу змей, занятых тем же делом, и снова их не побил. Вот Тиресий-то и сумел отомстить богам за позор. Когда у Зевса с женой Герой вышел спор - какая из двух сторон получает больше удовольствия в объятиях на ложе, рассудить их они попросили фиванца. А тот и ответил им, что удовольствие, получаемое женщиной в девять раз лучше наслаждения мужчины. Проверить-то Зевс и Гера не могут!
Что до отказа дать воды, Мелибея, пусть непутевая пифия, но зато пожившая - повидавшая век старуха, уже слышала приближение судьбы. Неясная пока, но уже леденящая тело. Судьба-то была ближе, чем смерть, а потому, и пугала ее больше смерти. Мелибея сжилась, стерпелась со своею судьбой, так же, как прежде смирилась со смертью: не искала способа избежать ее, только молила дать еще пожить.
Да, по пути в деревню к Агапфо, она оставила повозку на дороге и отправилась в лавровую рощу - набрать воды из ручья. Во-первых, умыться после разговора с блудницей. Во-вторых, вдруг припозднится и придется заночевать у нее в доме, приснится там что-нибудь нечестивое - тоже надо будет умыться.
Уже наполнив медную гидрию, Мелибея обнаружила, что находится возле ручья не одна. Приготовилась карабкаться на берег - едва не встала на чью-то ногу в кожаном пастушьем башмаке.
В тени плюща, обвившего сухопарые ветви кипариса, спал юноша в короткой безрукавой овчинке. От овчинки или от его ног, несправедливо стройных для такого бездельника, нещадно воняло псиной. Верно, юноша был пьян, а иначе зачем, вот, устроился, даже не постелив хорошенько плащ, прямо посреди колючих веток? В кипарисовой палке, слишком тонкой для посоха, пифия разглядела лук со спущенной тетивой. Отпечатки же маленьких зубов на нем показались ей, бывшей домохозяйке, до отвращения знакомыми.
Вот осторожно перешагнет через спящего-то и вернется к повозке. Но юноша резко сел. Не удержав равновесия, старушка брызнула на него водой. Пастух засмеялся. Мелибея гневно оглядела мальца и, поставив гидрию на плечо, приготовилась к нелегкому подъему.
- Постой, Мелибея! - пифии польстило, что ее имя знают даже пастухи, поэтому она помешкала взбежать на пригорок. А тут и юноша ухватился рукой за край подола.
- Чей вот ты раб? - логичный вопрос вызвал у юноши такой смех, что с головы слетел петас. Под ним, на удивление пифии, оказалась не стриженая голова, а пышная прическа из множества косичек, разделенных пробором и связанных сзади в хвост.
- Был рабом у Лаомедонта, потом у Адмета
- А сейчас-то вот?
Малец чуть было не согнулся от хохота. Старуха хотела была заорать, чтобы подлец встал, донес ей гидрию до повозки, вел бы себя с пифией из святилища Аполлона-Тиресия почтительно. Но у него в кулаке был зажат ее подол. Местных соседей она не знала. А вдруг, он назвал имена разбойников?
- Ты же вот видишь, что старая я. Отпустил бы то. Постыдился бы, вот, смеяться над бабкой.
- "А сейчас-то вот?" - передразнил ее злой малец и засмеялся еще подлее, - Вот мое решение, пифия! Вымой мне голову и ступай себе пророчествовать.
У Мелибеи ком в горле встал от услышанной дерзости:
- Да воду то из этого ручья прихожане-то благочестивые берут, чтобы лицо окропить. Только пифия-то целомудренная, чтобы найти экстаз пророческий волосы в ручей опускает. Водой то этою головню вот кипарисовую, да лавровую, да дубовую тушат, догоревшую с алтаря.
- А ты посмотри, пифия Мелибея, разве моя голова не красивее головни?
Дерзкий пастух - или все-таки разбойник? - поднял обе руки, чтобы распустить косички и выпустил ее подол. Пифия - откуда силы взялись? - бросилась бежать. К счастью, подлец не кинулся ее догонять. В след слышался только смех и новые обидные слова:
- Думаешь, догоню - силой себя искупать заставлю? Надумаешь до утра вернуться - приходи! Я по весне добрый. Не вспомню обиду. Поделюсь с тобой и разумностью и красотой.
Завалившись в повозку, Мелибея стегнула осла и зарыдала от отчаянья в голос: дорога пустая, осел-то лишь бережет ее старые ноги, любой бегун добежит, а то и с посохом дойдет куда быстрее.
Но безбожник, и правда, не собирался ее догонять. Опасности не было. Оставалось лишь унижение. И воду расплескала. Мелибея подняла гидрию, так вот желая взвесить свое горе. Гидрия оказалась полной. И что страшнее всего - до самого горлышка.
Спустя пару часов, все еще прислушиваясь к ознобу от касаний сырого хитона - проливала драгоценную воду, пока бежала, да прямо себе на ноги, крышку-то в руке несла - Мелибея постучала в дом к Агапфо. Потом стучала еще раз и так снова и снова.
Шум за дверью был ясно слышен, но бывшая пифия не выходила. Как догадалась, томясь у порога, Мелибея, обычным сигналом прихода гостей служил лай собаки. При виде же старухи пес заскулил, поджал хвост и умчал в поле.
Наконец шлепки мягких домашних туфель стали громче и ближе к двери. Послышался звук отодвигаемого засова.
- Радуйся, Мелибея!
- Радуйся, Агапфо!
Радоваться друг другу ни у одной из женщин причин не было, однако пифии поцеловались, и Мелибея, прихватив гидрию, собралась войти в дом.
Вот не зря Агапфо прослыла любимицей Аполлона! Что за вода в сосуде, она разгадала еще на пороге, только назначение ее поняла по-своему:
- Ты представляешь, а я как раз сегодня видела сон, будто пью воду из ручья над нашим прорицалищем. Проснулась, а зубы и наяву свело от холода, хотя телу под покрывалами тепло. На мне три шерстяных покрывала было, и ни одно не сбилось. А тут еще служанка моя входит и спрашивает: "Ой, Агапфо, с чего это у тебя так хвоей кипариса пахнет?" Я прислушалась, и на самом деле пахнет зелеными шишками кипариса. А ведь этот ручей - знаешь? - в верховье среди зарослей кипариса протекает. И так мне захотелось дойти до него. А идти так далеко уже тяжело - восьмой месяц. И так грустно стало. Шерсть чешу и все думаю, куда же смогу я дойти? Пускай и не до моего ручья, но чтоб хотя бы обнять ствол кипариса. А тут и приходишь ты - с полной гидрией.
Никакого запаха кипариса Мелибея в доме у Агапфо не ощущала, во всяком случае, стоя у порога.
- Да вода - то припасена, - отвечала она, - чтобы умыться после разговора с тобой, нечестивой.
- Но ведь ты брызнешь мне хоть капельку на лицо?
- Вот еще! Разве для того тебя подальше от храма отселили, чтобы ты водой из нашего ручья брызгалась?
- Да нет, Мелибея. Если ты пришла оскорблять меня, то лучше уходи. Пусть слушает ребенок из живота мои благословения, а не твои проклятия. Я и тебе не отвечу ничего злого.
- Это что это за проклятия? А, может быть, слова правдивые? Да разве твой ребенок от меня первой их услышит? Да ты и зачала его от пастуха! Он и уродился-то на свет, чтобы оскорблять порядочных женщин.
- Какого пастуха? - Агапфо обмерла, все еще держась за ручку двери.
Мелибея, пусть непутевая пифия, но зато пожившая - повидавшая век старуха, ясно видела, что без пастуха не обошлось.
- Видала я нынче в роще пастуха - не отличить от твоего. Псиной пропах - не споткнись я о его ноги голые - решила бы, что кобель.
Агапфо перевела дух:
- Для чего ты, Мелибея, поносишь несчастного? Он и так, верно, не по своей воле и не собственных пасет коз или овец.
- Так вот заступаешься за него? Вправду возле ручья твой пастух меня оскорблял! Да вот, беглец - успел добежать сюда - похвалился тебе, как глумился над старухой!
- Да нет, - Агапфо оглядела ручку открываемой двери, но так и не сообразила, по какому делу задерживается возле входа, - Постой, Мелибея!
- Я и так у тебя на пороге стою!
- Кто тебя, чем обидел?
- Ты-то, лучше и не слушай, - замахала руками Мелибея, - родишь еще, вот, до срока, - Агапфо не успела даже согласиться со старухой, как та запричитала в голос, - Да как это язык гнусный повернулся-то сказать, что голова его лучше головни с алтаря!
- А чем она лучше? - совсем растерялась Агапфо.
- Так то - завитая вся.
- И он пропах псиной?
- Так убилась бы об него, спящего-то, кабы запах в нос не ударил.
Подобрать подходящие эпитеты пережитому зловонию старуха не успела, потому что в этот раз Агапфо не стала долго думать над ответом:
- Неправду говоришь, Мелибея.
- Неправду?! Вот и проговорилась ты, что видела я твоего красавчика! А то посмела бы ты, меня-то, за кого другого ты во лжи обвинять?
Агапфо боязливо отступила от старухи вглубь дома:
- И вовсе не обвиняю я за него! Просто мне, пифии Аполлона-Тиресия, тяжело слышать ложь. Даже про пастухов.
- Бывшей-то пифии, - напомнила Мелибея.
- Пускай, бывшей. Мне ведь не только за себя - мне и за лучи Аполлона обидно. Под ними вырастет ложь. А в ушах, представляешь, как от нее зазвенит?
- Это по звону-то в ушах ты поняла, что я, почтенная старуха, тебе неправду сказала?
- Да нет, Мелибея. Конечно, не по звону. Просто принеси ты в деревню новый пёсий запах, все наши собаки сбежались бы тебя обнюхать - облаять. А тут, даже моя у дверей не встретила.
- Так значит-то суки местные меня, Мелибею, во лжи обвинили?- кричала Мелибея. Не могла же она ногтями, словно торговка зеленью, отстаивать справедливость, - Привязали всех собак, поди. А твоя-то - сбежала. Не вынесла жизни в опозоренном доме.
- Погоди, Мелибея! Да нет. Может быть, это ты не отличила запах псины от запаха волка?
- Я без большой нужды и из гинекея-то не выходила. А ты, скромница, значит, и волка от кобеля по запаху отличаешь?
- Постой, Мелибея! А лучше, наконец, проходи. Что я сейчас тебе скажу!
Мелибея неохотно проследовала внутрь дома. Отвязала сандалии, села в кресло, устроила ступни на ножной скамеечке. Гидрию поставила поближе, чтоб поваднее было за ней приглядывать.
Агапфо, заперев дверь на засов, отошла, как подумала Мелибея, чтобы велеть принести воду - умыть путнице ноги с дороги. Нет, бывшая пифия оказалась такой же целомудренной пророчицей, как и гостеприимной хозяйкой. А от того, что не стало говорящей преграды, мешающей дверь закрыть или выйти во двор, Агапфо и вовсе забыла о гостье. Задрожав, она оперлась о поддерживающий крышу столб. По щекам потекли слезы.
- Как мне плохо, Мелибея! Как мне плохо. Не дойти мне до рощи кипариса. Мне хотя бы веточку. Веточку поцеловать!
- Вот хорошо, что от стыда-то тебе плохо. Вот хорошо, что расплакалась ты в доме, где не видит никто, кроме меня - старухи, да Гестии в очаге, - обрадовалась Мелибея.
- Скажи, он очень красив?
- Кто?
- Ну, пастух, который тебя напугал?
- Красив, - невольно, старуха пожелала опять вернуться в лавровую рощу. Только для того, чтобы рассмотреть получше спящего в кипарисовых зарослях юношу, - Я думаю, - рассудила она, - то - виночерпий был у кого-то из здешних хозяев. Наверно, и сзади также хорош, как и спереди. А не угодил чем и отправился в пастухи. Или борода начала расти. А хозяин пожелал, чтобы ему мальчик вино в кратере разводил, по киликам разливал да к ложу подносил. Кто вот поблизости настолько богат, чтобы владеть таким красивым юношей? И чтоб нового не хуже купить, раз вот этакого к баранам прогоняет? Хотя такого красавца он и на Делосе, поди не купит.
- Да почему же, Мелибея, ты решила что он несвободен?
- Сам мне сказал.
- Он?!?
- Он. А тебе-то что наврал? Мне-то сразу ответил: "Был рабом у Лаомедонта, потом у Адмета"
- Ты что, Мелибея?
Царю Лаомедонту Аполлон с Посейдоном возвели стены для Трои. А у царя Адмета наш бог пас овец. Такие ему были назначены наказания от отца-Громовержца.
- Вот безбожник-то! - Мелибея невольно потянулась к гидрии, но по дороге одернула руку: вдруг придется делиться водой, - А разлегся-то в священной роще.
- Кто безбожник?
- Пастух твой. А тебе - то, верно, сказал, что возвращается после посвящения в Элевсинские мистерии или с праздника какого на Делосе?
Бывшая пифия заулыбалась сквозь слезы. Голос стал по-девчоночьи звонким, истончился до радостного визга:
- Все сходится! Ты представляешь, Мелибея, я ведь всегда чувствовала волчий запах весной, когда мой Аполлон к нам спешит - от гипербореев или от ликийцев, из их волчьих краев. И вой. Я весной часто пророчество слышала, как волчий вой. Торжествующий вой, потому что день все длиннее. Грозный вой, потому что грозит исполнением рока. И когда я говорила с посетителем, слова так легко складывались в гекзаметр.
- Да нет, Мелибея! Стихи слагались о счастливых людях, с которыми пирует Аполлон. И о дороге на север. И о подаренном богами достатке. Там, представляешь, наш Отвратитель бед бережет от волков их баранов и коз. А порой сам - обернется волком и резвится на полях, катается по падали на спине, - Агапфо силилась улыбаться сквозь текущие слезы.
- Да вот пастух, который заставил тебя реветь о должности пифии...
- Да нет! Я не плачу о должности, Мелибея! Просто кипарис, - Агапфо всхлипнула, - так далеко! Как ты думаешь, мне кто-нибудь сегодня принесет веточку кипариса?
- Принес уже: и веточку, и лук кипарисовый! Это в чем же надо вымазать, как надо хранить мужчине оружие, чтобы его мыши стали есть!
- Ой, Мелибея! - опять обрадовалась Агапфо, - А хочешь, я тебе скажу, причем тут мыши? Ты, конечно, сама знаешь, про стрелы Аполлона и Артемиды, как они несли чуму в лагерь ахейцев, осаждавших Трою?
Мелибея нахмурилась, она приехала в гости за наставлениями в обрядах, а не в древней истории. Не дожидаясь рассказов о том, какой герой основал Фивы и какую богиню более других почитают в Афинах, пифия поднялась с кресла:
- Так вот, Агапфо. Спасибо тебе за рассказ о пророчестве в форме волчьего воя. Сама-то я никогда такого не слышала. Благодарю, что предупредила. А то услышала бы, непредупрежденная, как воет лавр, испугалась бы да убежала из пещеры.
- Да нет, ты не бойся Аполлона, - холод, пронзивший снизу живот, ком вставший в горле, ясно указывали новой пифии, что хотя бы в том, что ей нечего бояться, ее предшественница ошибается, - Может быть, лет через десять ты увидишь нашего бога. Во сне - на красивой лужайке, в окружении Муз... Но ты никогда не услышишь его волчьего воя, - окоченевший живот знал, что и сейчас бывшая пифия врет, - Что? Я напугала своим рассказом? Расстроила тебя? Почему побледнела, Мелибея? Дай, разведу тебе и согрею вина. Что лучше подать - лепешек, печенья?
- Не трудись, Агапфо, - собралась с силами старуха, - Я вот хочу вернуться в святилище, пока светло.
- Тогда выпей чашку теплого молока - у меня как раз кувшин остался на камине. Прости, что я за тобой бестолково ухаживаю, но мне так грустно...
Согревшись молоком - оно и правда уняло озноб, - Мелибея поспешила попрощаться с бывшей пифией.
На пустынном, но ровном участке дороги она доверила ослу движение повозки, а сама сняла крышку с гидрии, чтобы умыться. Гидрия оказалась пуста. То есть в ней не было воды. Зато, когда Мелибея опустила руку на самое дно, чтобы взять хоть капельку, пальцы уколола ветка.
Ветка кипариса.
Вопреки должному ужасу, - а в ее жизни впервые случилось столь ясное знамение, - Мелибею охватили негодование и ревность. Через сколько лет исполнения всех обрядов ее праведные предсказания будут сбываться так вот легко, как предсказания Агапфо?
А сперва-то - жалела девушку - так тоскует о потерянном боге, что находит его след даже в рассказе о безбожнике и подлеце. Сурово наказал ее Аполлон - по справедливости.
От солнца - оно только начинало клониться к горизонту и вновь встало перед ней после очередного поворота дороги - Мелибея расслышала волчий вой. Осел не вздрогнул, даже ухом не повел. Вой обращался к ней, а осел был безразличен богу.
"Представляешь! Что я сейчас тебе скажу!"
Мелибея не посмела свернуть с дороги в лавровую рощу. Не на закате ее праведной жизни оказаться такой вот - беззащитной, беспечной!
И пускай не рассчитывает Пелорид на пророчества вернувшейся Мелибеи.
Даже со второй, после шипения, попытки.
Он - то думает, что старушка наворчалась вдоволь, убедилась насколько она добродетельнее всех женщин в округе. Надеется, что теперь хорошо справится с предсказанием.
Тем более, что нынешнему просителю и предсказания-то не нужно.
Юноша, уже напудренный и завитой - даже в храм пришел в сочно-малиновом гиматии - хотел услышать у вдохновленного Аполлоном прорицателя Тиресия из уст пифии совет, одобряют ли боги задуманное сватовство.
А как им его не одобрять, если отец невесты уже с соседями обсуждает цену свидетельской клятвы в суде? Вдруг не дождется свадебных даров. Тут соседи и расскажут архонту, что во всех подробностях видели, как юноша выпрыгивал во двор - не одетый от дочери-невесты, а нагишом из окна законной супруги истца. И старинное право напомнят, разрешающее убивать любодея. В самый раз, один из свидетелей - двоюродный дядя истца и местный чемпион по бою без правил.
Юноша не подвел. Не спросил даже имени своей суженной - не оставил старой шанса что-нибудь перепутать. Спросил лишь об удаче сватовства и о подходящем дне для него.
Мелибея с треножника молчала. Может, забыла, какой сегодня день? Хочет послать его свататься немедленно, а боится указать вчерашний или позавчерашний?
Юноша почтительно ждал. Фракиец Марсий тихо сообщил Пелориду, что чемпион по бою без правил разминается возле входа в их прорицалище.
Пелорида не удивило, что юноша лишь вздрогнул всем телом, но не пытался бежать, когда пифия с треножника на него зашипела.
Отвратитель бед - Аполлон! Если ты желаешь такого пророчества, то почему не наставил своего жреца, чтобы я принес тебе с болота гадюку? Всех забот было бы с ней - мышку поднести, да молока в блюдце налить. Если хочешь дать нам пророчество шипением, то зачем тебе на треножнике женщина?
В зыбком свете факелов Пелорид не сразу заметил, как лицо и тело Мелибеи истончилось, будто бы мех, из которого вылили в кратер все вино, а затем и выдавили остатки. Казалось, вся сила ее тела уходит на то, чтобы вырвать из шипения человеческую речь:
- Не по мне устремиться глазами в лицо светозарного бога,
И не мне доползти до сокрытых сокровищ земли...
Да кому же, как ни тебе, старая?
Юноша вскрикнул, когда тело пифии истончилось настолько, что ее хитон провис на треножнике. Вот уже и головы не стало видно. Но пифия не исчезла. Нечто тонкое и гибкое колыхало ее платье. Мужчины, затаив дыхание, ждали, выберется ли из складок одежды змея?
Предчувствие совершилось. С треножника сполз уж-мышелов - Марсий, Пелорид и юноша разглядели его оранжевые щёчки. Кидая изгибы тела то вправо, то влево, уж спешил к выходу из пещеры.
- Если невеста хотя бы сегодня на тебя не шипит, то обязательно женись, - произнес вслед змею Пелорид, - А лучший день для сватовства - сам знаешь, что немедленно!
- Благодарю за пророчество, в десять раз более щедрым будет мой дар после рождения сына.
- Так ступай и трудись, чтобы обещанный дар, мой Аполлон получил поскорее.
Через три дня Пелорид убедил народное собрание Фив, что его прорицалище год обойдется без пифии. А станет совсем невмоготу - он ее на ближайшем болоте поймает. Мужчины поддержали его единогласно.
На следующем собрании постановили обсуждать обряд нового праздника - дня памяти превращения старой пифии в ужа. Пелорид предлагал, чтобы в этот день хозяйки повкуснее угощали домашних и даже диких ужей. А для Мелибеи пусть старухи испекут желто-черное полосатое печенье, в форме змеи. Неизвестно же в каком она мире - нашем или подземном. В процессе замешивания теста старухам полагалось восхвалять свои добродетели и злословить соседей, особенно - молодежь. А рецепт печенья должна была придумать жена архонта.
Оставалось обсудить с гражданами, кто полосатое печенье будет есть. Ведь с жителями нашего мира или богами греки пировали вместе, а черные дары обитателям Аида сжигали целиком.
По ночам Пелорид видел во сне прорицателя Тиресия, рассевшегося на треножнике. Жрец пытался пересказать обряды нового праздника, на что Тиресий мотал седой головой и без промаху - верно, волнение своего опекаемого кожей чувствовал, бил Пелорида посохом. Тут жрец принимался описывать старцу, с каким сыновним почтением он желает выслушать все, что поведает его тень. Тиресий смеялся, а Пелорид просыпался: испуганный и замерзший. Настороженно ощупывал плечи или лицо, но там не было ни синяков, ни каких других следов от ударов.
Лишь на седьмую ночь, засыпая, услыхал Пелорид, как привычно стучит по тропинке родимая, суковатая палка слепца.
Обсудить новый сон, а если позволят боги, то и воспользоваться знанием будущего, Пелорид пришел к своей бывшей пифии.