И смотрит, запрокинув голову, на громаду строящейся многоэтажки с пустыми провалами окон и застывшим росчерком башенного крана. На фоне желтовато-серого неба и бегущих облаков выглядит действительно жутко.
А я пытаюсь вспомнить, что мы с ним делаем в три часа утра на пустой улице, выстуженной подползающим октябрем.
- Есть дома, выросшие из земли, - говорит Мальчик.
И я вижу, как наша хрущевка прорывает собой асфальтовую корку, тянется вверх, стряхивая перегной и мусор, оплетается изнутри кровеносной системой, зажигает окна. На одно из стекол выплескивается ниоткуда черное густое пятно, складываясь в тонкий силуэт. Его силуэт.
- А есть такие, словно их, знаешь, сверху поставили, - говорит Мальчик и находит мою руку. - Чуждые, понимаешь? Неуместные. А в этом еще и окна не горят. Это же страшнее всего - когда неуместное, да еще и мертвое, а все равно стоит и заставляет с собой считаться.
Так и замираем, взявшись за руки и не отрывая глаз от недостроя. Где-то я это уже видел.
Мальчик стискивает холодные пальцы над моим пульсом.
Шаги.
Женщина, хромающая на сломанном каблуке мимо нас, тоже слабо понимает, что она делает на улице в три часа утра. Но ее, кажется, все устраивает, судя по отсутствующему взгляду.
Мальчика она не видит, понимаю я.
А вот меня замечает, хоть и не сразу. Почти что врезавшись на очередном подбитом шаге.