Аннотация: Ко Дню музыкальных сказок в "Заповеднике сказок". Оммаж много кому, но все отсылки есть в самом тексте и они очевидны.
ДЕЛО О ПРОПАВШЕМ ПРИНЦЕ
Горе тому, кто очнется и вдруг
Не узнает себя -- оглянувшись, увидит
Чужие дома, изменившийся мир,
И себя ощутит палимпсестом
(Тикки Шельен "Мавританский король").
Серым промозглым утром (а других в Мерхензее в принципе не бывает), я застал своего друга за разглядыванием некоего загадочного конверта. В чем состояла загадка этого конверта -- совершенно, на первый взгляд, обычного, с гербом полицейского управления Ладен-Ладена -- я пока что не знал. Но уж если конверт оказался в руках моего друга, гениального сыщика Шемрока Джолнса, он мог быть только загадочным. Вы, конечно, тут же возмутитесь и скажете, что не могут звать настоящего сыщика в честь героя рассказов американского писателя. А я вам на это отвечу, что могут. Если вы действительно знаменитый на весь мир сыщик и при этом хотите соблюсти свое инкогнито.
Так вот мой друг, всемирно известный сыщик, всюду представлявшийся как Шемрок Джолнс, вертел в руках, разглядывая так и этак, ничем не примечательный конверт с гербом полицейского управления Ладен-Ладена. Со стороны даже могло показаться, что он не сразу заметил мое появление за его столиком. Впрочем, со стороны наблюдать за нами было решительно некому: в это промозглое утро в кафе гостиницы для приезжих "Озерная дева" никого, кроме нас, не было.
Поздоровавшись со мной одними глазами, мой друг кивнул, и только после этого взрезал бумагу.
-- Это от моего старого знакомого Х., -- пояснил он, совершенно, впрочем, не прояснив ситуацию.
-- Который помог вам нужными сведениями в деле о кровавом изумруде? -- уточнил я, надеясь на дальнейшие объяснения.
-- Совершенно верно. На этот раз он сам просит помощи в одном деликатном деле. Исчез наследный принц Ладенский.
-- Мы немедленно отправимся в Ладен-Ладен?
-- Нет, сначала мы воспользуемся нашим правом на аудиенцию со здешним монархом.
После этого мистер Джолнс убрал конверт во внутренний карман сюртука и продолжил пить свой утренний кофе. Меня всегда удивляла эта решимость, с которой он отодвигал интригующую историю и сосредотачивал свое внимание на бытовых вопросах. Всему свое время. Мне же лишь оставалось гадать, каким образом встреча с престарелым властителем Мерхензее может помочь в деле о пропавшем принце. Почему-то я был убежден: если бы сегодняшнее чаепитие не сулило никакого продвижения к разгадке, мой друг с легкостью пренебрёг бы этим визитом.
Принимать у себя любого заезжего иностранца было одной из немногих обязанностей Мерхензейского князя. Путеводители по этому уголку Европы в абзаце, посвященном путешествию по берегам Мерхензее, среди прочих немногочисленных развлечений прямо так и писали: "чай с монархом". Более подробные справочники добавляли: "на веранде княжеского дворца с видом на озеро". Хотя правдивее было бы написать "с видом на дождь". Потому что дождь был тут везде и всюду. Впрочем, озеро тоже было повсюду. Где бы вы ни находились, вы всегда принуждены были двигаться вдоль его берегов, со всех сторон окруженных покрытыми лесом утесами. Но из-за постоянной мороси противоположного берега было не видно, да и вперед и назад пространство просматривалось в лучшем случае на сотню метров. Поэтому догадаться о том, что это именно озеро, а не какой-то другой водоем, можно было, только взглянув на карту. Большие патриоты, мерхензейцы на каждом шагу воспевали и озеро, и окружающий его горный пейзаж, и удивительную погоду, волнующую душу "каждого настоящего романтика". Путешественники, однако, в эти края не особо стремились, а если кто и оказывался проездом, то никогда не задерживался подолгу и редко выражал свое намерение сюда вернуться. Хотя вот едут же люди со всего света в Лондон, Венецию, Амстердам или, не приведи господи, в Петербург. Погода там такая же дрянная, но не везет почему-то только Мерхензее.
В связи с этим удручающим обстоятельством каждый остановившийся на несколько дней иностранец по умолчанию считался княжеским гостем. И соответственно, мог претендовать на внимание монаршей особы в виде символического приема с получасовым распитием чашки чая. Аудиенции традиционно проходили на ренессансного вида балконе, который можно было бы назвать итальянским, если бы вокруг было хоть что-то напоминающее Италию. А поскольку ничего напоминающего теплую солнечную Италию в Мерхензее отродясь не было, полукруглые арки -- вопреки замыслу архитектора -- забрали стеклом в узорчатой чугунной оправе. Теперь изнутри серое озеро, отраженное в сером небе, будучи наблюдаемым сквозь металлические листья и завитки, и в правду, выглядело почти что сказочным.
Князь поднялся при нашем приближении и сдержано приветствовал моего друга. Ланцелот VI оказался не таким пожилым, как я представлял его по портретам в тех же путеводителях. Скорее печальным и усталым. И не мудрено: жена, оставив его с дочерью-подростком, уехала несколько лет назад с театральной труппой куда-то в Южную Америку, очевидно, не вынеся местного климата.
-- Мне сказали, что вы будете не один, -- поинтересовался князь после того, как мой друг произнес все необходимые слова приветствия и благодарности, не забыв вежливо похвалить красоту местной природы.
-- Нас, действительно двое, ваше высочество. Можете говорить при моем друге, докторе Адсоне, без всякого стеснения. Он в курсе всех моих дел. Я доверяю ему, как себе.
Мне всегда любопытно наблюдать реакцию клиентов мистера Джолнса, когда им представляют мою персону. Властитель Мерхензее лишь слегка изогнул бровь, и это было единственное, чем он выразил свое недоумение. После чего он указал нам на сервированный круглый столик и жестом предложил садиться. Прислуги не было, каждый обслуживал себя самостоятельно. Глядя, как мой друг наливает чай в мою чашку, князь спросил, как нам нравится отдыхать в этом живописном уголке, на что Шемрок, как всегда, не моргнув глазом, просто ответил:
-- Мне очень нравится. Люблю, когда кругом все серое. В такую погоду лучше думается, ничто не отвлекает внимания. А вот у доктора Адсона от постоянной влажности портится настроение.
В уголках глаз нашего собеседника обозначились иронические морщинки.
-- Но если ваше высочество не против, я бы хотел перейти делу.
-- К делу? -- на этот раз совершенно искренне изумился князь.
-- Да. Сегодня утром я получил это письмо от начальника полицейского управления Реген-Регена, моего старинного знакомого. То есть, прошу прощения... начальника полицейского управления Ладен-Ладена.
Мистер Джолнс передал конверт князю, словно и не замечая, насколько углубились иронические морщинки на его лице.
-- Мне бы хотелось знать, ваше высочество, известно ли вам что-либо об этом исчезновении?
Князь взглянул на конверт, нахмурился, достал очки и стал похож на обычного профессора университета. По мере чтения обозначившаяся между бровей складка все углублялась, и казалось, что его высочество утратил на сегодня свой иронический настрой уже окончательно. Однако прочитав и поместив письмо обратно в конверт, он как ни в чем ни бывало вернул его моему другу, добавив при этом с вежливой полуулыбкой:
-- Это и вправду, письмо Х., начальника полицейского управления Ладен-Ладена. Странно, что он решил прибегнуть к помощи частного детектива. Речь, похоже, идёт о каком-то недоразумении. Если бы с Вольфгангом случилось что-то серьезное, я бы знал.
-- Вы поддерживаете отношения с князем и княгиней Ладенскими, ваше высочество?
-- И очень теплые. Думаю, они бы мне написали. В крайнем случае, отправили телеграмму или позвонили.
-- Даже после того, как сорвалась помолвка их сына с вашей дочерью? -- в своей настойчивой манере задал вопрос мистер Джолнс, лишь спустя мгновение добавив необходимое обращение.
-- Вы хорошо осведомлены, -- выждав, пока мой друг исправит оплошность, проговорил князь. -- Мне бы не хотелось касаться этих обстоятельств, но так и быть, отвечу на ваш вопрос. Мы всегда дружили семьями. И вне зависимости от решения, которое приняли наши дети, мы сохранили близкие отношения.
-- Мне известно также, ваше высочество, что после того, как вы выдали дочь замуж за простолюдина, своим единственным наследником вы назначили принца Вольфганга.
Князь вздохнул, снова заметно помрачнев лицом.
-- Что ж, информация об этом есть в открытых источниках, все государственные постановления соответствующим образом публикуются. Текст этого указа вы можете найти в газете. В городской библиотеке есть подшивки прошлогодних выпусков. Что же до вашего сделанного мимоходом замечания, замечу, что дочь свою я замуж не выдавал. Это было ее собственным решением. Я лишь подтвердил по запросу мэрии свое согласие на этот брак -- с соответствующими юридическими последствиями.
Мой друг кивнул и, к моему удивлению, совершенно искренне произнес:
-- Благодарю вас, ваше высочество, вы очень помогли расследованию.
Князь снова улыбнулся одними морщинками в уголках глаз, на этот раз без всякой иронии.
-- Будьте осторожнее при расспросах. И здесь, и в Ладене. Расследуя такое деликатное дело, можно ненароком узнать такое, чего знать не хотелось бы. Не обманывайтесь кажущейся простотой здешней природы. Здесь все немного не то, чем кажется.
-- Ваше высочество советует не доверять незнакомцам? Например, этой девушке, что вот уже второй день сидит на скале в двух сотнях метров от берега и расчесывает волосы?
-- Например.
Обменявшись этими репликами, они повернули, наконец, головы в сторону забранного чугунной решеткой стекла. На небольшом каменном выступе, едва видневшемся над гладкой поверхностью озера, действительно сидела девушка. Роскошная грива светло-русых волос была раскинута по спине так, что почти скрывала ее фигуру. Волосы уже были сухими, но мокрая рубашка все еще липла к телу, словно обладательница густой шевелюры специально приплыла к этому камню, чтобы, взобравшись на него, заниматься своим туалетом.
-- Странно, что ей не холодно.
-- Если все время живешь в воде, то на поверхности воздух не кажется таким уж холодным. А туман и сырость и вовсе не должны причинять неудобств.
-- Лорелея? -- изумился я. -- Разве она живет не на Рейне?
-- Нет, это не Лорелея, -- мельком взглянув на меня, ответил Джолнс. -- Лорелею придумал в 1801 году Клеменс Брентано. До него это имя носила всего лишь прибрежная скала со стремниной. Точнее утес. Название звучало как derLoreley.
-- Ундины были не редки в прежние времена, -- возразил князь. -- Не зная наверняка ее имени, поэт лишь назвал свою героиню именем скалы. В этом нет ничего странного. Вы тоже ее видите?
Мой друг кивнул.
-- Говорят, видеть ундин может лишь тот, кто потерял близкого человека. Или кто сам задумывался о смерти. Других им не соблазнить.
-- Да, но еще говорят, что это духи умерших дев, что покончили с собой, бросившись в воду от несчастной любви.
-- Говорят, -- со вздохом подтвердил князь.
-- Я слышал, что у них нет спины. Что расчесывая свои длинные волосы, они привлекают к себе человека, потом отбрасывают их на бок, а там -- ничего.
Князь перестал смотреть в окно, снова вздохнул и пожал плечами:
-- Для того, чтобы это выяснить, надо бросится в озеро и доплыть до скалы. Учитывая подводное течение, безумцев не так много. А тех, кому удастся добраться до скалы живым -- тем более.
-- А я бы хотел это увидеть. Раньше я всегда считал волосы ундины метафорой. Знаете, как бывает в солнечный день, когда лучи пронзают поверхность и кажется, что в толще воды переливаются золотистые локоны. Мораль сказки -- в том, что не следует поддаваться на внешнее очарование: нежная, ласковая с виду вода таит в себе смертельную опасность, если ей безоглядно довериться.
-- Я привык считать, что это метафора любви. Но, возможно, вы правы и эта история всего лишь предостерегает об опасностях на воде.
Опустив глаза и печально кивнув несколько раз каким-то своим мыслям, Ланцелот Мерхензейский положил возле своего блюдца сложенную салфетку, давая тем самым понять, что аудиенция окончена.
Поблагодарив его высочество за гостеприимство, мы вновь вышли в окружающую морось. Я заметил, как мой друг оглянулся в сторону камня, едва заметного теперь над водной поверхностью. Девушка бесследно исчезла.
-- Не знаю, как вам, дорогой друг, но мне кажется, что его высочество был с нами не вполне искренен. Он явно чего-то недоговаривает.
-- Разумеется, не договаривает, -- ответил Джолнс. -- И он вполне искренне в этом признался.
-- Я хочу сказать: сложно поверить, будто бы все новости касательно княжеского семейства Ладена он получает непосредственно от его членов.
-- Нет, конечно же, у него есть свои осведомители. Не исключено, что наш знакомый Х. -- один из них. Но эти осведомители явно недостаточно осведомлены во всех деталях внутрисемейных отношений. О чем нам и сообщили в деликатной форме. Видимо, Х. прекрасно осознает границы собственной осведомленности. Поэтому и решился написать мне, чтобы развеять какие-то возникшие у него подозрения, раз уж семья до сих пор не заявила о пропаже. Что ж, придется зайти в библиотеку, а затем направимся в Ладен-Ладен, чтобы раскрыть тайну принца Вольфганга.
Из последнего предложения я сделал вывод, что мой друг уже фактически раскрыл это дело, но не хочет делиться своими гипотезами до тех пор, пока окончательно их не проверит. Мне оставалось лишь умерить мое любопытство, что было, признаться, не так-то просто. Ибо в библиотеке мой друг дал мне задание просматривать вместе с ним раздел хроники в местных газетах. Причем искать все, что могло иметь отношение к принцессе Мерхензейской, а вовсе не к принцу Ладенскому.
После двух часов, проведенных за пролистыванием подшивок газет чуть ли не десятилетней давности, мы отправились на вокзал. Вопреки моему удивлению, Джолнс не захотел пересекать озеро на пароме, хотя стоило нам остановиться, как голова его сама собой поворачивалась к пустующему камню. Мы купили билет на железнодорожной станции, и неторопливый поезд из паровоза и двух вагонов повез нас, виляя хвостом, по извивистой одноколейке вдоль прибрежных скал и утесов.
-- Что ж, подведем итоги, -- сказал мистер Джолнс, когда мы уселись друг напротив друга на деревянных скамейках. -- Дети растут, если не вместе, то, по крайней мере, регулярно видятся. Он на шесть лет старше нее. В детском и подростковом возрасте это может приводить к конфликтам, но они, если судить по фотографиям, очень дружны. И не только из-за дружбы родителей. Потом он, вопреки семейным традициям довольствоваться домашним образованием, уезжает учиться в Берлин. И они все так же регулярно видятся, когда он приезжает домой на каникулы. И по-прежнему очень дружны. Только теперь эта дружба, в силу их возраста, приобретает еще и романтический оттенок. Потом он возвращается домой с дипломом Высшей технической школы, она как раз достигает того возраста, когда считается приличным выходить замуж. С самого детства они знали, что поженятся, и казалось, счастливо жили с этой мыслью. Почему же свадьба не состоялась?
-- Она ему отказала.
-- И не просто отказала. Сказала, что не хочет быть княжеской женой и лучше выйдет замуж за нищего, чем за принца Ладенского. И что самое удивительное, такой нищий тут же нашелся. Она расписалась с ним в Мерхензейской мэрии и уехала жить с мужем в Ладен-Ладен, прекратив всякое общение с прессой.
У меня еще оставались сомнения и вопросы касательно описанной ситуации, но тут на станции вошел некий бородатый господин, продемонстрировал проводнику билет и уселся на мое место у окна напротив мистера Джолнса. Следующие несколько минут до станции назначения мы с моим другом ехали молча. Шемрок погрузился в созерцание серой озерной глади, мне же не давало покоя одно любопытное происшествие, приключившееся еще на вокзале. Когда мы садились на поезд в Мерхензее, из соседнего вагона вышел на перрон человек, как две капли воды, похожий на мистера Джолнса. Мой друг мельком взглянул в его сторону, когда тот на нас не смотрел. Я так и не понял, заметил ли он нас, и обратил ли мой друг внимание на их поразительное сходство. Меня очень беспокоило данное обстоятельство. Говорят, встретить своего двойника -- к смерти. Твоей или его. Мне же совсем не улыбалась перспектива гибели Шемрока Джолнса. Исчезнет он -- исчезну и я.
***
Княжество Мерхензее называлось так по княжескому бургу, теперь перестроенному во дворец. Бург, как это нередко бывает -- по городу, возникшему на берегу озера и от озера же получившему свое имя. Княжество Ладен также называлось по старинному бургу, а бург был назван в честь поселения. Когда-то, чуть ли не со времен Античности, что-то там грузили и разгружали: баржи и речные кораблики оставляли товар, прошедший весь путь по воде, аж от самого Рейна, и принимали на борт то, что было перевезено мулами и перенесено людьми через перевал. Однако несколько десятилетий назад, в связи с развитием почтового сообщения выяснилось, что есть в германоязычных землях какая-то мелкая деревушка, носящая то же имя. В связи с чем ее переименовали в Ладен-на-Реке-такой-то, а Ладен на озере Мерхензее, дабы избежать путаницы с княжеством Мерхензее, стали официально называть Ладен-Ладен, то есть "город Ладен в княжестве Ладен".
По сравнению с мокрым сонным Мерхензее Ладен-Ладен производил впечатление почти что развитого торгового и делового центра: речной порт, железная дорога и перевалы обеспечивали стабильный рост. В городе ходил трамвай, не были редкостью и автомобили. Начальник полицейского управления, оповещенный Джолнсом о времени нашего прибытия по телеграфу, встретил нас у поезда.
-- Что же вы один приехали? -- радушно полюбопытствовал Х., обменявшись с Шемроком дружеским рукопожатием. -- А как же ваш верный друг доктор Адсон?
-- Доктор Адсон всегда со мной, -- спокойно ответил мой друг, предоставив мне насладиться гаммой противоречивых мыслей и чувств, в одно мгновение сменивших друг друга на лице полицмейстера.
-- Ну что ж, -- предложил Х. после некоторого замешательства, -- если вы намерены сразу приступить к делу, не будем откладывать.
Первый визит, который мы нанесли в сопровождении самого Х., состоялся в местную гимназию, выросшую когда-то из знаменитой соборной школы, а теперь дававшую весьма приличное образование в естественных и технических дисциплинах. Местное научное светило -- один из преподавателей физики, известный своими публикациями по астрономии, принял нас у себя на квартире. Горячо приветствовав мистера Джолнса и выразив ему свое восхищение по поводу одной научной полемики о датировках средневековых грамот, развернувшейся в одном провинциальном немецком издании, астроном повел было нас показывать свою библиотеку, но, случайно переведя взгляд на давно уже покашливающего в нетерпении Х., вынужден был вспомнить о деле, которое привело нас в Ладен. Поэтому, минуя шкафы и заваленный книгами и различными хитроумными инструментами стол, он подвел нас к стоявшему у окна телескопу. Серое небо было сплошь затянуто серыми облаками, сумерки еще и не думали спускаться, о звездах нечего было и говорить. Поэтому меня так удивило предложение современного звездочета заглянуть в окуляр его наблюдательного прибора. Впрочем, когда я заглянул в него вслед за Шемроком, стало ясно, что нацелен он всего лишь на один из соседних холмов, украшенный барочными домиками княжеского дворца с разбитым вокруг них парком. Пока я рассматривал анфиладу окон над аккуратно постриженным газоном и пирамидальными башенками кустов, астроном уже разворачивал перед Х. и Джолнсом план дворцовых построек:
-- Вот здесь. Поглядите, герр Джолнс. Здесь находятся покои принца. Это те два окна во втором ряду, слева от центрального балкона. Каждое утро горничная распахивает ставни, поправляет гардины и выставляет наружу горшки с геранью. Вот смотрите, у меня все записано, -- он протянул моему другу испещренный мелкими цифрами блокнот. -- Каждый день примерно в одно и то же время, исключая субботу. В этот день она ходит к матери, и ее подменяет другая женщина.
-- Как долго вы ведете эти наблюдения? -- спросил мистер Джолнс, погрузившись в изучение этих заметок.
-- Полтора года, -- заметно покраснев, признался ученый.
-- Что ж, все это выглядит весьма основательно, -- уважительно произнес мой друг, возвращая ему блокнот.
-- И вот недавно, совершенно неожиданно для себя, -- слова Шемрока его явно приободрили, -- я вдруг с удивлением осознал, что вот уже несколько месяцев не видел его высочество.
-- Четыре месяца, Джолнс! -- вставил свое слово Х.
-- А раньше вы его видели? -- уточнил Шемрок.
-- Да раньше, бывало, он появлялся у окна с сигаретой. Обычно где-то после завтрака, как раз сразу после ухода горничной. Но это я, разумеется, не фиксировал.
На этом он оборвал свои объяснения, и мы все трое затихли в ожидании решения великого сыщика.
-- Дорогой Х., -- обратился мой друг к начальнику полицейского управления, -- скажите мне, могут ли эти наблюдения быть квалифицированы как вмешательство в частную жизнь?
Тот осторожным кивком подтвердил опасения Джолнса:
-- В случае открытого разбирательства они вряд ли могут быть использованы в суде. Если, конечно, мы все хотим избежать явного скандала.
-- Но, господа, уверяю вас, княжеская семья отнюдь не была объектом моего внимания! -- воскликнул профессор.
-- А каково будет мнение "объекта", если она узнает? -- поинтересовался Джолнс.
От одной этой мысли ученый пришел в смятение. Вспотел, завозился в кармане, потом в другом кармане, достал, наконец, откуда-то из недр жилета большой клетчатый платок и вытер проступившие на лбу капли пота.
-- Даже подумать боюсь об этом, -- прошептал он после тяжкого вздоха. -- Но уверяю вас, я и помыслить не мог причинить какие-либо неприятности или как-то воспользоваться моими данными.
-- Кто еще знает о сделанном вами наблюдении относительно длительного отсутствия его высочества? -- обратился мой друг к своим собеседникам.
-- Я больше ни с кем об этом не говорил, -- твердо заверил нас астроном.
-- Только я, профессор и вы... -- заключил Х.
-- Вместе с доктором Адсоном, -- закончил за него Джолнс.
-- Не беспокойтесь, -- продолжил он в ответ на их недоуменные взгляды, -- мы с моим другом сохраним это деликатное обстоятельство в тайне, пока дело не будет раскрыто. Что ж, доктор Фаустус, благодарю вас за наблюдательность. Дорогой Х., мне понадобится завтра помощь одного из ваших офицеров для проведения расследования.
Когда хозяин проводил нас к выходу из своей служебной квартиры и мы трое уже готовы были откланяться, он остановился, обвел печальным взглядом свое ученое жилище и со вздохом сказал:
-- Столько книг... Столько потраченных лет и усилий... Всего этого я добился тяжким трудом, усердием и дисциплиной. И вот сейчас мне иногда кажется, что продал бы черту душу за возможность стать хотя бы чуть-чуть моложе и привлекательнее. Хотя... хотя будь я моложе, я бы даже смотреть в ее сторону не решился.
***
На следующее утро мы отправились во дворец. Как и было условлено, Х. определил нам способного молодого человека из числа своих лучших сотрудников. Это сразу придало нашему расследованию официальный статус: теперь мистер Джолнс кому угодно мог задавать любые вопросы в качестве консультанта полиции. Офицер не знал о цели наших визитов. Ему, как и всем прочим, кого нам пришлось опрашивать, было сообщено, что принца Ладенского разыскивают как возможного свидетеля по одному делу, обстоятельства которого в интересах следствия не разглашаются.
Не буду перечислять всех, с кем нам довелось побеседовать этим утром. Скажу лишь, что принца мы нигде не нашли, и никто не мог нам с уверенностью сказать, где он в настоящий момент находится. Привратник последний раз видел его дня три или четыре назад, но он признался, что с тех пор у него был выходной, и конечно, долго они с его высочеством не общались, лишь обменялись дежурными приветствиями. Подошедший к воротам почтальон как раз принес его высочеству очередную открытку от князя с княгиней, отдыхавших в это время на водах. Он мог сказать только, что принц с той же регулярностью пишет родителям, что и они ему -- примерно раз в два-три дня. Сам он отправителя давно не видел, письма забирает из почтового ящика при подъезде к дворцовым воротам. Начальник дворцового управления сделал непроницаемое лицо и ответил с достоинством, что частная жизнь княжеской семьи его не касается, при этом не выразил никаких возражений против наших бесед с его подчиненными. Садовник не был уверен в своих показаниях, но определенно встречал его высочество в парке -- где-то дня два назад, правда, виделись они издали.
Мало чем смог помочь нам и член правительства, зашедший за какими-то оставленными для него документами. По его словам, принц почти никогда не являлся на заседания парламента, но всегда исправно выполнял возложенные на него функции участника нескольких комитетов, последнее время, впрочем, тоже не присутствуя лично на их встречах. Но он всегда вовремя налагал требуемые резолюции, отвечал на письма и никогда не задерживал с подписью. Не принимал его высочество непосредственного участия и в публичных мероприятиях, вроде открытия нового здания городской больницы или благотворительного концерта, но всегда, если в этом была настоятельная необходимость, присылал от своего имени обращение к собравшимся. Случайно встреченный во дворце член парламента вспомнил, что несколько раз видел его высочество в городской библиотеке и на публичных лекциях заезжих профессоров, устраиваемых в большом зале гимназии. Но он тоже не мог сказать, где нам найти принца.
Горничная Гретхен -- смешливая, но явно неглупая молодая женщина -- сказала, что последний раз видела его высочество позавчера, когда он ненадолго зашел в свою комнату взять какие-то бумаги. Джолнс попросил ее показать, где именно это было: может быть, это позволит ей вспомнить некоторые подробности этой случайной встречи. Однако когда мы поднялись в покои его высочества, выяснилось, что мой друг просил проводить нас сюда отнюдь не за этим. Не задвинутый до конца стул, неровно надетый чехол поверх печатной машинки, листы копирки в корзине для бумаг -- все это указывало на то, что еще сегодня утром, вероятно, до завтрака, за письменным столом кто-то работал, и в комнате еще не успели основательно прибраться. Хотя ставни были уже распахнуты и герань стояла на подоконнике. Сделанный таким образом вывод противоречил тому, что становилось очевидным, стоило только взглянуть на кровать. Идеально заправленная, с жесткими накрахмаленными складками верхней простыни, широкой полосой загнутой поверх одеяла, с ровным рядом шелковых декоративных подушек и без единой морщинки на расшитом гладью стеганном покрывале. Едва заметный -- на уровне легкого изменения оттенка -- слой пыли на резном дереве изголовья свидетельствовал о том, что постель, как минимум, несколько дней не перестилали, и еще не известно, сколько времени на кровати никто не спал.
-- Его высочество здесь не ночует? -- как бы между делом поинтересовался Шемрок.
Горничная замялась:
-- Ммм... Прошу прощения, но это конфиденциальная информация.
Мой друг кивнул, сделал еще два шага по комнате, а затем обвел ее рукой и в той же манере, в какой обычно адресовался ко мне, предлагая продемонстрировать мои познания в дедуктивном методе, с самым серьезным видом обратился к горничной:
-- Что бы вы сказали о человеке, проживающем в этой комнате?
Девушка на этот широкий жест, впрочем, не повелась:
-- Что я скажу? Скажу, что он самый добрый человек на свете, -- совершенно искренне, ни на секунду не задумавшись, выпалила она.
-- И вы, надо полагать, не единственная, кто так думает?
-- Конечно! Его высочество прекрасный человек! Умный, добрый и очень порядочный.
-- Похоже, от умеет расположить к себе, и со многими здесь у него сложились дружеские отношения.
Горничная с готовностью закивала.
-- А друзей и их секреты не выдают посторонним. Ведь так?
-- Да, все верно.
-- Ну, что ж, дорогой друг, -- обратился ко мне мистер Джолнс (я как раз выглянул из-за спины стоявшего на пороге комнаты полицейского). -- Тех, кто любит принца Вольфганга мы уже опросили. Теперь придется спросить у того, кто должен его ненавидеть. Может быть, тогда мы что-то узнаем.
-- Смею заверить вас, -- вспыхнула горничная, -- что вы таких людей не найдете. По крайней мере, в Ладене таких нет.
-- Даже принцесса Мерхензейская? -- с едва заметной улыбкой уточнил Шемрок.
-- Бывшая принцесса!
-- Так вы с ней знакомы? -- осторожно предположил мой друг.
-- Не имею не малейшего желания! Вы только подумайте, выставила его высочество на посмешище! Отказала ему, обсмеяла... А он приехал из Берлина такой красавец! Такой высокий, такой стройный. Возмужал, отрастил бороду. Такой завидный жених... И вот из-за какого-то каприза, из-за какой-то нелепой детской выходки, все бросил.
-- Бросил?
Горничная поняла, что сболтнула лишнего. Так и застыла с прижатой к губам ладонью.
-- Наверное, вы хотели сказать, что он сбрил бороду? -- все с той же ироничной улыбкой, видимой только моему привычному взгляду, помог ей Джолнс.
-- Да. Именно это я и хотела сказать. Спасибо!
-- Офицер, -- обратился мой друг к полицейскому (тот аж вздрогнул от такого неожиданного официального обращения). -- Нам может понадобиться фотография его высочества на момент его сватовства, где он еще с бородой. Надо запросить в управлении.
-- Зачем в управлении? -- перебила его горничная. -- Спросите у дворецкого. Как раз по возвращении его высочества из Берлина делали фотографии всей семьи. Потом с них отпечатали открытки. Во дворце должно быть несколько пачек. Да их в любом почтовом отделении купить можно! С тех пор больше не делали официальных снимков, так их теперь постоянно перепечатывают.
-- То есть на последнем официальном фотопортрете все как надо? Красавец, стройный, высокий, с бородой, завидный жених?..
-- Да. Именно, все как надо! Как хорошо, что вы это понимаете!
-- Что ж, дорогая Маргарита, -- сказал мистер Джолнс, выходя из комнаты. -- Премного вам благодарен за вашу внимательность. Не поможете ли вы мне с еще одним деликатным делом?
И только после того, как она подтвердила свое согласие, мой друг достал из внутреннего кармана сюртука небольшую брошюру, которую ему одолжил вчера астроном.
-- Что вы можете сказать об авторе?
-- Профессор Фаустус? -- девушка необычайно оживилась.
-- Вы его знаете?
-- Кто же его не знает! -- буквально затараторила она. -- Он же каждую неделю пишет в городскую газету статью о каком-нибудь новом небесном теле. Ну, новом -- это для таких как я, кто без особого образования. Так-то они давно открыты. И вот это самое интересное -- кто и как их открыл, кто и что по этому поводу думал и почему это оказалось ошибкой. И знаете, это так увлекательно, так захватывающе! Как роман! Я еще была девочкой, когда стала собирать эти вырезки. У меня дома, наверное, пять или шесть коробочек и еще несколько папок с его статьями. Так почитаешь его на ночь, а потом выглянешь в окно, смотришь на небо -- и... такое чувство, ты там всех знаешь. Все звезды -- твои близкие знакомые!
-- Видели его когда-нибудь? И что скажете?
-- Конечно, видела! Я же хожу на все его публичные лекции в гимназии. А что сказать? Я не знаю. Он такой с виду серьезный, немного даже печальный, но когда начинает говорить про звезды, то сам словно светиться изнутри начинает. Я когда во дворец устроилась, при первой же возможности пошла работать в это крыло. Тут из всех окон видно обсерваторию. Говорят, он прямо там и живет, в гимназии. И вот я протираю пыль, поливаю цветы, а там, на той стороне города, на вершине холма кто-то занимается настоящим делом! Возможно, прямо в этот момент.
-- Хотите предоставлю вам повод для более близкого знакомства с вашим звездочетом?
-- Мне?! Конечно, хочу!
-- Вот вам книга, отнесите ее доктору Фаустусу. И передайте ему бесконечные благодарности от мистера Джолнса и доктора Адсона.
Горничная вцепилась в брошюру, и засияла так, что нам с офицером даже пришлось отвернуться.
-- Да, и кажется, сейчас он ищет себе ассистентку для того самого настоящего дела. Поговорите с ним, может быть именно вы ему как раз подойдете, -- добавил мой друг на прощание.
***
К дому, в котором проживала бывшая принцесса Мерхензейская, а теперь просто Адальмина Дроссельбарт, мы подошли одновременно с жилицей и мелким моросящим дождиком. Мы спускались со стороны Замковой горы, она же поднималась по горбатому переулку снизу от набережной. Невысокая худощавая девушка в очках и широком платке поверх тонкого пальто выглядела, как обыкновенная курсистка, и совершенно не походила на княжескую дочь, пусть даже речь и шла о мелком княжестве на другом берегу озера. Более того, она совершенно не походила на замужнюю женщину: платок свободно лежал всеми своими пышными шерстяными складками и красно-зелеными клеточками по ее плечам, на голове же во все стороны топорщились темные пружины кудряшек. Вместо юбки из-под пальто высовывались шаровары с ясно различимыми щиколотками в шерстяных носках и шнурованных ботинках. Одновременно с девушкой, шурша по мокрому булыжнику шершавыми колесами, поднимался велосипед, который она вела рядом с собой за изогнутую рулевую штангу. Я, признаться, с трудом узнал ее высочество, настолько ее облик отличался от тех газетных фотографий, что мы с моим другом рассматривали накануне в городской библиотеке Мерхензее.
Полицейский представился, спросил у нее ее имя и представил ей временного консультанта ладенской полиции -- всемирно известного частного детектива, мистера Шемрока Джолнса.
-- Здравствуйте, -- просто сказала она. -- Что-то случилось?
Когда мой друг изложил ей свою просьбу -- в тех же словах, что и сегодня утром дворцовым служащим -- ее обеспокоенность нашим появлением тут же, словно по мановению волшебной палочки, исчезла. И она -- точно так же, как и дворцовые служащие сегодня утром -- принялась на ходу подбирать непротиворечивые факты, так чтобы, с одной стороны, все же ответить на наши вопросы, и ответить по возможности правдиво, но при этом не ответить на них по существу.
-- Боюсь, господа, я вряд ли смогу вам чем-то помочь. Вы, вероятно, в курсе, что наша помолвка с его высочеством расстроилась четыре месяца назад. Я вышла замуж, переехала с мужем в Ладен-Ладен, веду довольно скромную жизнь, и с тех пор мы с его высочеством больше нигде не виделись. О его теперешней жизни я знаю не больше, чем любая из его подданных. Даже, пожалуй, меньше, потому что у меня нет времени на чтение газет и я почти не слушаю радио.
-- Вы хотите сказать, ваш отказ настолько расстроил принца, что он забыл вашу прежнюю дружбу и с тех пор не проявлял никакого интереса к вашей судьбе? -- с заметной иронией в голосе, и заметной и не только мне, поинтересовался мой друг. -- Даже после того, как вы переехали жить с ним в один город?
-- Нет-нет, один раз было дело, -- она словно только что об этом вспомнила. -- Мы тогда только начали снимать квартиру, муж едва устроился на работу, и у нас почти не было денег. Я тогда налепила из глины разных чашек, свистулек, тарелочек, кое-как обожгла дома в печке и пошла торговать ими на Вокзальную площадь. Там я с непривычки поставила свой лоток с краю, и его задел проезжающий автомобиль. Все, естественно, разбилось, денег я никаких не заработала. Страшно расстроилась, но муж сказал, что первый опыт все равно был не ахти, и если бы у меня что-то купили, то только из любопытства к моей персоне, а не из-за достоинств моей керамики. А потом выяснилось, что это был автомобиль принца Ладенского, и нам выплатили компенсацию. Формально -- за понесенный ущерб. Довольно большие деньги: я смогла купить хорошую глину, новые краски, инструменты, и на следующий раз мне уже не пришлось стыдится своей продукции.
-- То есть вы признаете, что под видом компенсации получили от его высочества денежную помощь? -- дождь припустил сильнее, но из солидарности с привычными к небесным рыданиям ладенцами Джолнс не стал открывать зонта.
-- Признаю, но это был всего один раз. Мы только нашли жилье, и я была тогда, если сказать честно, в отчаянии. Сейчас я бы такого подарка не приняла.
-- Больше ничего не хотите рассказать нам о его высочестве? -- все с той же полускрытой иронией поинтересовался Шемрок и, когда она отрицательно помотала головой, продолжил. -- Тогда давайте поговорим о вас. Не знаете, как давно ваш отец видит озерную деву?
Этот неожиданный вопрос -- словно камешек, брошенный в замершее на поверхности воды отражение -- явно поколебал ту стройную картину, которую нам только что попытались представить. На какое-то мгновение бывшая принцесса задумалась. Потом вскинула кудрявую головку, откинула со лба мокрые пряди, и с вызовом спросила:
-- А вы? Вы ее сами видели?
-- И я, и доктор Адсон. Мы оба наблюдали ее из окна веранды княжеского дворца в Мерхензее, когда пили чай во время аудиенции с вашим батюшкой.
Она сняла очки, протерла мокрые стекла краешком платка, искоса взглянула на офицера полиции.
-- Прошу прощения, сержант, мне нужно поговорить с герром Джолнсом по личному делу.
Тот взял под козырек и самоотверженно остался стоять на улице. Нам же было предложено подняться в квартиру. Велосипед отправился в чулан под лестницей ждать следующей прогулки, а мы с Шемроком проследовали за молодой женщиной в скромную мансарду, состоящую из единственной комнатки и тесной кухни, облепивших с двух сторон печную трубу с пристроенной к ней дровяной плитой. Фрау Дроссельбарт поставила греться чайник, и мой друг попросил у нее третью чашку и стул для меня. Она, ни слова не говоря, выполнила его просьбу, хотя и была заметно удивлена. И в правду, после озерной девы выказывать непонимание было бы странным.
-- Как вы думаете, он очень скучает? -- спросила она Шемрока, глядя, как он разливает по чашкам старую заварку.
-- Думаю, да. А вы с ним с тех пор так и не виделись?
Она сокрушенно помотала головой.
-- Потому что примириться значило бы признать свое поражение?
-- Ну, да, -- грустным голосом подтвердила она.
-- Хотите, чтобы вас все считали взрослой, самостоятельной, чтобы уважали ваше мнение, хотите ни от кого не зависеть... А получается, вы сами поставили себя в такое положение, что зависите от чужого мнения, точнее от своего страха, что оно будет не в вашу пользу. Он принял ваш выбор, а вы как будто сама этот выбор до конца не приняли. Боитесь, что можете изменить себе, если признаете за ним право на беспокойство и на заботу?
Она кивнула.
-- Мне кажется, настало время проявить великодушие. Напишите отцу или хотя бы позвоните. Кто-то же должен сделать первый шаг -- откинуть эту вводящую в оцепенение гриву волос и увидеть, что там ничего нет. А раз нет, то нечего и бояться.
Она осторожно кивнула, но, скорее, своим собственным мыслям, нежели в ответ.
-- Знаете, меня с детства смущала эта история про ундину. Всегда виделось в ней что-то такое унизительное. Как будто из-за того, что ты женщина, все видят в тебе существо какой-то иной природы: тебе непременно надо быть и привлекательной, и одновременно загадочной -- призывной, и в то же время недоступной. И чтобы ты ни сделала, как бы ни повела себя, никто не относится к твоим поступкам серьезно: все видят в твоем поведении либо блажь, либо козни. И ничего другого, серьезного, тебе вроде как и не позволено, кроме как сидеть и прихорашиваться, ожидая, пока на тебя кто-то клюнет. Мне повезло, меня растили совсем иначе. Отец никогда не вел себя так, как другие. С ним всегда можно было просто быть собой, не притворяясь. Как и с Вольфгангом... А тут они оба, как с ума с этим сватовством посходили... Особенно папа.
-- Понимаете, мне всегда казалось, что отец мне друг, -- продолжала девушка. -- Даже больший друг, чем был Вольфганг. Что уж он-то точно должен меня понять. А тут вдруг получилось, что я, как та ундина посреди озера -- чуждое человеку создание, у которого есть только одна единственная функция, как в сказке. Она давно уже стала частью наших легенд и преданий, даже если ее никто не видит. Без нее не представить Мерхензее. При том что она же ничего не делает! Только сидит на камне и расчесывается. И выходит, я тоже только и могу, что служить украшением нашей родовой истории -- быть этакой сказкой, примером для современников и потомков. А сама я ничего не могу сделать. Не могу пойти учиться на курсы, как Вольфганг. Не могу, как он, заниматься любимым делом. Даже не могу выбрать сама, за кого мне выйти замуж, где и как жить -- потому что за меня все уже всё решили. И мне так и не удалось объяснить отцу, что это вовсе не мое "женское коварство", не мое "женское непостоянство", не "мамин характер", что я вовсе не "плохая дочь", раз я иду поперек его воли и нарушаю данное им слово. Он так и не понял, что я всего на всего просто хочу быть. Быть, а не казаться! Не притворяться, а просто быть собой, как у нас всегда с ним и было раньше. Не знаю, можно ли теперь это как-то исправить...
Сказано это было с такой печалью и такой обреченностью, что я вдруг, неожиданно для себя, осознал то, что уже давно стало очевидно для моего друга. Я понял, насколько они с князем похожи. Я вдруг ясно представил, как они сидят за тем самым круглым столиком на веранде с видом на озеро Мерхензее. Одно на двоих упрямство, один и тот же характер. Оба смотрят перед собой, на крахмальную скатерть, в окно, на чугунные листья и завитушки -- куда угодно, только не друг на друга. "Так ты пойдешь за него?" -- со вздохом спрашивает отец. "Нет", -- с той же интонацией, отвечает дочь. -- "Лучше я выйду замуж за нищего". Повисает пауза. "Делай, как знаешь", -- со вздохом произносит отец. И этим признанием ее права самой распоряжаться своей собственной жизнью (чего ей так сильно хочется), признанием ее равной себе -- взрослой и самостоятельной -- он как будто изгоняет ее из дома и из своего сердца. И буквально в ту же минуту они оба начинают скорбеть о порушенной связи и о понесенной ими утрате. И повернувшись к окну, оба одновременно видят эту самую озерную деву.
-- Вам обидно, потому что вам кажется, что история про ундину, заманивающую рыбаков в свои сети -- это история о женщине. Но эта сказка столь древняя, что когда возник этот образ, вопрос о женской эмансипации даже не ставился. Не женщины -- адресат этой истории, и не они были ее предметом.
-- А что же?
-- Эта сказка -- предостережение молодым людям. Мужская эмансипация тоже ведь проходила непросто. Когда-то на любого человека, дерзнувшего выйти из-под власти рода и желающего строить свою жизнь самостоятельно, без оглядки на старшее поколение, смотрели как на бунтаря. У крестьян или у тех народов, что гордятся крепкими семейными узами, дела до сих пор обстоят подобным образом. Эта старинная легенда повествует вовсе не о женской, а о мужской природе. Точнее, о специфических ее чертах, свойственных юности: о привычке полагаться на чувства, доверяя сиюминутному увлечению и не думая о последствиях, о предпочтении внешнего внутреннему, о подчинении всего себя одному единственному желанию вплоть до самоуничтожения, о неумении и нежелании властвовать над самим собой, своими эмоциями и порывами. Такого человека везде подстерегает опасность, поскольку сам он не в состоянии ее распознать. И понятно, что с возрастом этот внутренний юнец лишь немного отходит в сторону, давая место зрелому человеку, но никогда не уступает ему полностью. Попробуйте посмотреть на своего отца с этой точки зрения.
-- Да, любопытно, -- девушка даже слегка улыбнулась. -- Никогда не думала, что можно смотреть на него с такой стороны.
-- Но ваш муж, конечно, ундинами не интересуется?
-- Да, он совсем другой. Если возникает какая-то проблема, он всегда знает, как ее решить. У него бы никогда такого непонимания ни с кем не возникло.
-- Если не секрет, как вы с ним познакомились?
-- Совершенно не секрет. Мне кажется, об этом даже в газетах писали. Когда я отказалась выйти замуж за принца Ладенского, буквально на следующее утро я услыхала, как под моим окном какой-то парень играет на гитаре. Играл неплохо, а голоса у него не было совершенно. Я выглянула в окно сказать ему об этом. Мы с ним разговорились, ну и -- слово за слово, решили, почему бы нам не пожениться. Раз я все равно не иду замуж за принца, а он как раз ищет себе жену. Пошли в мэрию, расписались. Венчаться не стали. Из мэрии вышли, сразу сели на поезд и -- в Ладен-Ладен. Три дня жили в гостинице, потом нашли эту квартиру. Так тут и живем.
-- Да, очень романтично, -- с искренним одобрением произнес мой друг. -- Как вы решились на это?
Девушка поправила очки и тихонько улыбнулась.
-- Не знаю даже. Я как тот паучок из детской книжки, который все собирал вокруг себя, собирал, строил свою паутину, а потом дунул ветер и унес его за тридевять земель. Так и я. Просто в какой-то момент поняла, что с этим человеком мне ничего не страшно.
-- Ваш муж, видимо, очень хороший человек.
Она живо закивала в ответ.
-- Где он работает?
-- В авторемонтной мастерской Зеекёнига. Чинит машины для дельцов и аристократов.
-- А вы? Неужто все тарелочки со свистульками?
-- Нет, это осталось так -- для развлечения. Перевожу с французского, хожу по домам, даю частные уроки. Платят немного, но на жизнь нам хватает. Недавно вот записалась на курсы сестринского дела, буду помогать лечить людей.
-- Не думаете, что могли бы принести больше пользы, став в будущем княгиней Мерхензее и Ладена?
Несостоявшаяся монархиня нахмурилась, сняла очки и принялась деловито их протирать краешком салфетки.
-- Не знаю. Пока про это не думала.
-- И как выходить из создавшейся ситуации, тоже не знаете?
Она только грустно кивнула в ответ.
***
Следующим местом, куда мы направились с моим другом в сопровождении офицера, была мастерская Симона Зеекёнига на Мерхензеештрассе. Хозяин стоял у въездных ворот и курил -- невзирая на отчетливый запах бензина и машинного масла, по которому всегда можно отличить службы авторемонта. Я в очередной раз отметил для себя эту склонность к риску -- отличительную черту всех причастных к автомобилям. Человек, переманивший невесту принца Ладенского, без сомнения, должен был быть отчаянным малым.
Джолнс, к моему удивлению, не стал задавать Зеекёнигу тех вопросов, с которыми мы обращались к дворцовым служащим и Адальмине Дроссельбарт. Вместо этого -- после всех, связанных с нашими расспросами формальностей -- он достал из кармана сюртука открытку с официальным фотопортретом пропавшего юноши и спросил хозяина, не знает ли он на своем небольшом предприятии кого-нибудь, похожего на этого человека.
-- А как же, -- заухмылялся, разглаживая пышные рыжие усы, владелец. -- Конечно, знаю! Журналисты к нам уже пару раз приходили, интересовались. Все интервью порывались взять. А то как же! Считай, двойник его высочества гайки крутит! Слыханное ли дело! А мне что? Работает парень, как надо. Свое дело знает. Клиент доволен. А кто там каким уродился, не мое дело. Рогов нет, хвоста нет -- и ладно... Волли, к тебе пришли! -- небрежно крикнул через плечо хозяин, сообщая рабочему о нашем появлении.
Я искоса взглянул на офицера. Он, как и я когда-то, с затаенным восхищением смотрел на великого сыщика. А ведь, если вдуматься, это было элементарно! Не могла принцесса Адальмина, привыкшая к жизни в узком семейном кругу, вот так вот взять и выйти замуж за первого встречного. За совсем незнакомого человека -- без всякого повода, без какого-либо особого внутреннего побуждения. Разумеется, он должен был быть похожим на отвергнутого жениха, на друга ее детства -- принца Ладенского. Вот только как это обстоятельство приближало нас к разгадке нашего дела?
Меж тем мы уже спешили за моим другом, который уверенным шагом направлялся в указанный нам владельцем ангар. Механические чудовища неподвижно стояли в общем стойле, вылупившись на нас своими мертвыми стеклянными глазами. Полностью обязанные человеку своим появлением на свет, они требовали от него постоянной заботы -- гораздо большей, нежели его древние спутники -- кони, коровы, козы и овцы. Когда-нибудь и этих, затрачиваемых усилий, перестанет хватать, и тогда машины полностью подчинят себе наши силы, помыслы и желания. Как бы предзнаменованием этого мрачного будущего нашему взору открылась следующая картина. Под брюхом самодвижущейся повозки лежал человек. Его ноги в грубых ботинках и серых штанинах рабочего комбинезона высовывались в проход, точно из пасти поглотившего Иону кита или ненасытного левиофана. Рядом на расстеленной на земле тряпице лежали в ряд инструменты.
Мистер Джолнс вежливо постучал в металлический бок чудовища. Из-под брюха показалась голова. Я внутренне ахнул: настолько чертами лица двойник был похож на юного, еще безбородого принца Вольфганга. Если, конечно, можно было представить княжеского сына с настолько всклокоченными волосами и вымазанной графитной смазкой физиономией.
-- Это вы -- Волли? -- спросил у него Шемрок.
-- Я, -- с достоинством ответил лежащий на земле человек. -- Если вам нужен механик, поставьте автомобиль на стоянке и объясните Зеекёнигу, что у вас за поломка. Я займусь вашей машиной, как только освобожусь.
-- У меня нет автомобиля, -- ответил мой друг.
Механик выразительно хмыкнул и, потеряв к нам какой-либо интерес, снова исчез под металлическим брюхом.
-- Не скажете, кто изображен на этой фотографии? -- Шемроку пришлось наклониться, чтобы просунуть карточку под автомобиль.
Механик как раз с кряхтением заворачивал какую-то железяку в машинных внутренностях. Даже не взглянув толком на открытку, он не менее выразительно вздохнул и снова вернулся к своему занятию. Но поскольку Джолнс карточку не убирал и продолжал стоять в той же неудобной позе, закрывая собой доступ света, автомобильный хирург с видимым сарказмом ответил:
-- Ну, конечно, я. Сами же видите! Где еще можно встретить наследного принца, как не в ангаре у Зеекёнига?
-- Спасибо, ваше высочество, вы очень помогли расследованию, -- в противовес ему совершенно серьезным тоном ответил мой друг.
На этот раз механик действительно немного удивился. Даже выглянул из-под машины и окинул нас троих критическим взглядом.
-- Будьте так добры, подайте мне шведский ключ, -- обратился он к Шемроку.
Мой друг убрал во внутренний карман сюртука открытку, подошел к мятой и некогда, с очевидностью, белой тряпице, зачем-то завернул на мгновение один из ее углов, а потом, с ничего не выражающим лицом выбрал нужный инструмент. Нам с офицером только и оставалось, что в очередной раз в глубине души восхититься разнообразными познаниями великого сыщика.
-- Что ж, -- произнес мистер Джолнс, подавая нелюбезному двойнику то, что ему было нужно. -- Не кажется ли вам, что пора заканчивать с этой историей? Если так нравится лежать под автомобилем, это совершенно необязательно делать, работая на Зеекёнига.
Единственным ответом, которого он дождался из-под железного брюха, было сосредоточенное сопение и скрежет этого самого шведского ключа о невидимые нам механические мышцы и сухожилия. И это нарочитое молчание было не менее красноречиво, чем прежнее выразительное хмыканье и саркастические замечания.
-- Офицер, -- громко обратился мой друг к нашему сержанту, -- арестуйте господина Дроссельбарта по подозрению в подлоге документов.
Пока сотрудник полиции пытался совладать с охватившим его замешательством, из-под автомобиля высунулась голова ремонтника:
-- Господа, я буду вам очень признателен, если вы дадите мне еще хотя бы десять минут. Как только я закончу, я пойду с вами, куда угодно -- хоть в участок, хоть прямо в тюрьму.
Пока молодой человек заканчивал под присмотром офицера свою работу, Шемрок сходил в контору к владельцу и позвонил в полицейское управление, чтобы нам прислали машину. Когда подъехал полицейский автомобиль, двойник сложил инструмент, вытер руки о ту самую тряпицу, которая так привлекла внимание моего друга, потом уже более основательно умылся у прибитого к деревянному забору рукомойника. Вытершись висевшим подле полотенцем, он с полным спокойствием протянул нам руки, и сержант застегнул на нем наручники. Все это происходило под мрачными осуждающими взглядами Зеекёнига. Причем адресованы эти взгляды были отнюдь не подозрительному работнику, а моему другу и полицейскому. Проводив нас до машины, владелец сочувственно похлопал двойника по плечу:
-- Не знаю, Волли, что они там у себя в полиции напутали. Но если потребуется характеристика, или там залог внести, можешь на меня рассчитывать.
-- Спасибо, Симон, -- просто, но с какой-то удивительно душевной улыбкой ответил работник.
Отметив про себя это прежде невиданное нами выражение, я начал, кажется, понимать, почему принцесса Адальмина решилась связать свою жизнь с этим человеком.
***
-- Вот-те на! -- вместо приветствия услышали мы от Х., когда подозреваемого вывели из машины и препроводили в комнату для допросов. -- Это же муж принцессы Адальмины! Работник Зеекёнига -- Волли Дроссельбарт, наш лучший автомеханик!
-- У этого человека надо тщательно проверить все документы, -- объяснил мой друг. -- Либо их у него нет вовсе, либо живет по поддельным. Пошлите кого-нибудь к фрау Дроссельбарт, пусть она принесет необходимые бумаги. И скажите ей, что ее муж арестован за соучастие в похищении принца Ладенского.
Х. сначала остолбенел, вылупив глаза и выдвинув вперед свою бульдожью челюсть. А потом его округлая физиономия вдруг озарилась сиянием:
-- Ай-да, герр Джолнс! Ай-да, сыщик! За какие-нибудь полдня раскрыть такой страшный заговор! Подумать только! Мне бы и в голову не пришло, что похитители могут использовать двойника! Вам уже известно, кто они? Сколько их? И где они держат его высочество?! Какова их цель, наконец?! Выкуп, захват власти? Надо незамедлительно приступить к спасательной операции!
-- Всему свое время, дорогой Х., всему свое время, -- попытался его урезонить мой друг. -- Давайте дождемся госпожу Дроссельбарт с его паспортом, а заодно выясним, каким образом этого господина поставили на учет у квартального, когда они с женой сняли квартиру. А пока я бы хотел побеседовать с задержанным.
-- Понимаю, все понимаю! Не хотите создавать шумихи, чтобы не спугнуть заговорщиков. Но как все-таки жаль принцессу Адальмину! Это ж надо, отказала его высочеству и, подумать только, доверилась такому коварному мерзавцу! Надеюсь, хотя бы она не замешана в этом гнусном заговоре?
-- Всему свое время, Х., всему свое время, -- повторил мой друг, и нас, наконец, провели в комнату для допросов.
Задержанный механик сидел на жестком неудобном стуле для арестантов в настолько непринужденной позе, как будто на нем никогда и не было наручников. Когда Шемрок попросил полицейского их с него снять и принести третий стул для меня, ничего не изменилось. А когда перед ним положили пачку сигарет со спичками, и механик закурил, вообще создалось впечатление, что мы с мистером Джолнсом у него в гостях.
-- Не первый раз под арестом? -- как бы между делом спросил мой друг.
-- Учиться в университете и ни разу не попасть в карцер? Это надо было постараться.
-- А вы не старались?
-- Как раз старался. У меня диплом с отличием.
-- Берлин, Высшая техническая?
Молодой человек кивнул.
-- Могли бы и посерьезнее дело себе найти, чем автомобили чинить.
-- Мог бы. Но когда юношеское увлечение приносит доход, почему бы и нет?
-- А вот супруге вашей удовольствия от работы и увлечения уже мало. Она, похоже, начала мыслить категориями общественной пользы.
-- Да, она вообще у меня человек очень серьезный. На другой бы и не женился.
-- В гонках не участвуете больше?
Механик, улыбнувшись, развел руками:
-- Я женатый человек, мне нельзя рисковать.
-- То есть она на вас тоже положительно влияет, не только вы на нее?
-- Есть такое.
Я, откровенно говоря, уже начал нервничать, ожидая, когда же мой друг перейдет к сути дела и выведет, наконец, двойника на чистую воду, как тот спросил: