На планете Райюн грозы не такие, как на Земле. Быть может, потому, что здесь другое небо. Оно слоистое, уходящее ввысь как прозрачная многоярусная башня, священный храм ветров, вдоль каждого этажа которого плавают облака. Оно бескрайнее, раскинутое над покрытыми бурой травой и песчаником унылыми равнинами и возвышенностями однообразного стекловатого базальта.
На Райюн электрическое поле в грозовых облаках никогда не достигает нужной силы, чтобы породить разряд, и вопрос о природе здешних молний до сих пор неясен. Скупые на дождь темно-зеленые тучи, тем не менее, лупят молниями каждые несколько часов, выжигая и без того скудную траву.
- Интересно, что эти звери здесь жрут-то? - недоуменно спрашивает охотник, здоровенный парень, неловко облапивший лучевое ружье, который каких-нибудь месяца два назад еще работал на марсианских шахтах.
- Да детей своих жрут, падлы! - сплевывает хрустящий на зубах песок второй охотник, старше и опытнее. Прикладывает бинокль к глазам. - Ей, Кумо, как у нас с погодой? Стадо близко, нам бы еще пол часика, а?
Проводник-метеоролог - высокий, сутулый японец в пыльных очках - поджав губы, сверяется с приборами и нехотя отмеряет охотникам время. К погоде здесь никто не может привыкнуть. И особенно к тому, что несколько крохотных серых облачков способны внезапно обрушиться страшной сухой грозой и пыльной бурей.
...Три крупные особи и куча малышни паслись на пригорке. Защелкал вшитый под кожу Кумо счетчик быстрых электронов - значит, скоро гроза.
Кумо прилетел на Райюн недавно. До этого десять лет работал на Марсе, Венере, Титане - туристическим гидом - с каждым разом стараясь все дальше улететь от Земли. И был, наверное, не одинок в своем желании, потому что восстанавливать природу после очередного атомного взрыва уже почти не имело смысла. Позволили бы технологии - улетел бы из из нашей Галактики.
Стадо он видел всего второй раз, издали. Кумо это было неинтересно. Его вообще мало что интересовало.
Мощные, размером с лошадь, торсы с широченными тяжелыми копытам и тончайшие шеи, увенчанные большими безволосыми головами, выглядели нелепо. Да и головы ли это были вообще...
Животные беспечно подпустили троих человек, и теперь Кумо увидел их вблизи.
Плотно закрытые выпуклые глазищи, широкая щель рта, затерявшаяся среди неприятных отечных складок, пигментированных как после лучевой болезни.
Питались животные травой - но не этими своими большегубыми ртами, а копытами. Резво топтали траву, а потом, приплясывая, резко переносили вес тела то на одну ногу, то на другую, вдавливая пористое копыто в чуть влажную от травяного сока землю, и вытягивали травяную кашицу. Головы - круглые, белесые, с болтающимися щеками в темных пятнах - покачивались на шеях как больные одуванчики. На людей звери не обращали внимания.
- Во тупье-то! - заржал первый охотник, тот, что моложе. - Да их как младенцев перестрелять.
- Смотри, деловой, шкуру не попорть! А не то я с тебя живьем ее сдеру, понял!? - рявкнул второй. - В голову целься!
Откуда они вообще взялись, эти звери!? Глупые, доверчивые... Воды здесь почти нет, из растительности трава да дикий чай, и укрываться от гроз негде.
...Зверей нашли случайно. На Райюн, одной из множества планет земной группы в нашей Галактике, в газовых полостях базальта обнаружили обширные залежи редкого пурпурного агата. Две разработки, сезонная база на десять человек - казалось бы и все. Как-то один из шахтеров поймал небольшого звереныша, с красивой шкурой, розово-алой, в сочно шоколадную полоску. Назвали зверя "агатес", что значит "счастливый". Шкурку подарили жене начальника базы. Шкурки хватило на сумочку. А сумка-то внутри оказалась в десять раз больше, чем снаружи. Причем вес положенного в нее никогда не превышал веса самой шкурки. Выделанная и свернутая, она что-то такое делала с пространством, открыв неограниченные возможности не только периферийным шахтерским модницам, но и технологам межгалактических кораблей.
Так и началась охота. Одна шкура могла обеспечить безбедную жизнь в лучших резервациях Фаэтона, предел мечтаний переселенцев с Земли.
...Зашипели выстрелы. Звери дрогнули, удивленно заметались, накренив головы-шары. И те, что побольше, действительно стали заглатывать детенышей, пригибаясь к земле и раззявив безобразные складчатые пасти. Кумо замутило - вынудить живых тварей убивать своих детей, только чтобы не попасть под смертоносные лучи...
- Эй, Кумо, лишняя шкурка не нужна?
Гром над головами грохнул так, что, казалось, чуть не лопнули барабанные перепонки. Фаза первая - инициация молнии. Кумо этого ждал, стоял и не двигался. Он всегда знал, как и куда ударит молния. Он видел их сотни тысяч раз на разных планетах и сам создавал их в лабораториях, давно, в прошлой жизни... Охотники же повалились на землю, в ужасе прикрывая руками головы.
Фаза вторая - невидимый лидер молнии перенес заряд грозового облака на землю. И фаза третья, через мгновение, недоступное человеческому восприятию, - по невидимому каналу вверх ударил ослепительный луч молнии, бьющей с земли в небо, всегда возвращающейся туда, где родилась.
Вспыхнула трава. Волна жара ударила в бок одному из зверей, обуглив шкуру. Тот молча повалился на землю, стукнувшись своей нелепой головой о камни.
А гроза устремилась дальше, обдав людей напоследок пылью с запахом гари. Охотники приходили в себя.
- Ну ни хрена ж! - ошеломленно покрутил головой младший. - Ну ты шаман, Кумо! А если б в лоб долбанула!?
- Раз, два... всего две штуки, - деловито считал трупы старший.
- И на сколько ж тут потянет-то? - с робкой жадностью спросил младший, забыв только что пережитые страхи. Не верилось, что одна такая шкура стоит нескольких лет вкалывания на шахте.
Старший зыркнул покровительственно.
- Да уж не на одну девку хватит, будь уверен.
"Зачем я здесь? - устало думал Кумо. - Таскаю университетское образование с планеты на планету, как ронин свой меч".
- Шкура испорчена! - старший охотник зло навел ствол на обожженного зверя, добить. Коричневая обгоревшая кожа свисала клочьями. Зверь лежал на боку, не двигаясь и тяжело дыша. Глаза были все так же плотно закрыты.
- Не надо, - вдруг сказал Кумо.
Охотник дернул плечом.
- Да мне без разницы, пусть подыхает!
- Нам пора, - сказал Кумо. - Через час стемнеет и начнется пыльная буря.
Охотники отрезали и выбросили головы убитых зверей, потом быстро прикрепили к тушам транспортные двигатели и тронулись в обратный путь на базу.
Пирамида неба в оранжево-алых облаках, подсвеченных заходящим солнцем, высилась над тремя маленькими фигурками, бредущими по кромке базальтовой гряды, за ними плыли темные тела зверей, двое мертвых и один живой.
- А Землю отсюда видно? - спросил младший охотник, повернувшись к Кумо.
- Нет.
- А вы сами давно оттуда?
- Давно.
- Как там сейчас, интересно, - продолжал тот, желая, видимо, поболтать. - Сам-то я с марсианской колонии...
- Возьмите справочник и ознакомьтесь! - холодно отрезал Кумо.
...Когда-то Кумо был профессором Токийского университета, специалистом по атмосферному электричеству. Когда Токио не стало, как однажды не стало Хиросимы и Нагасаки, Кумо отправился в межзвездную экспедицию в один конец. Тогда, десять лет назад, ему исполнилось шестьдесят, и он сказал себе, что не хочет увидеть, как с Землей случится то же самое, что с его родным городом, а с людьми то же, что случилось с его семьей... Для него планета Земля была в ответе за людей и за все, что на ней происходило. Земля все допустила, все позволила... Земля словно унизила его, Кумо, смертельно оскорбила своим безучастием, тем, что раз за разом позволяла себя насиловать. Не берегла своих детей! Земля стала для Кумо чем-то грязным, стыдным. И память его о ней была закупорена, как ухо дурно пахнущей серой. На Земле он помнил только три цвета: черный цвет ночи, накрывшей Токио после взрыва, красный цвет крови, что была повсюду, и коричневый цвет обгоревшей кожи на трупах.
...Кумо поселил зверя в своей квартире, в коридоре. Смазал мазью от ожогов и забинтовал бок. Принес охапку травы. К вечеру следующего дня зверь тяжело привстал, потоптал траву, поел. Пока Кумо заваривал чай, протопал к ванне, с трудом залез в приготовленную Кумо для себя прохладную воду, напился, хлюпая и осторожно поджимая то одну, то другую ногу. А ночью расчихался - это были первые звуки, после хлюпанья, которое Кумо от него услышал. Нос у зверя располагался тоже где-то на копытах, звуки выходили странными, копыта вздрагивали, с них летела мокрая слизь.
Кумо стал наливать воду в большой противень, в котором он сушил чайные листья. Зверь любил стоять там подолгу, неспешно выпивая пористыми копытами все досуха. Ходил он все так же с закрытым глазами, покачивая уродливой головой. Настоящие глаза у зверя, наверное, где-то были, хотя Кумо так и не понял, где.
...Наступил долгий сезон бурь, сильно похолодало, и охотники больше не появлялись на базе. На шахтах кроме дежурных тоже никого не осталось. В ведении Кумо был контроль за погодой. Да и улетать ему было некуда.
Когда Кумо работал, зверь осторожно просовывал голову в кабинет, чем-то напоминая Эзопа кисти Веласкеса - Кумо нарядил его в коричневую теплую хламиду и одел на круглую голову пушистую серую шапочку. Кормил вареным рисом и сушеной травой, вымачивая в воде. Кумо так привык к зверю, что уже и не представлял себе существования на Райюн без этого такого домашнего существа.
От саке зверь отказывался. Кумо навез с собой много пузатых глиняных бутылочек - он мог себе позволить платить за дополнительный багаж на транспортниках.
Зверь, так очевидно неприспособленный к зиме на Райюн, вызывал у Кумо недоумение, но такое, словно боковым зрением, потому что большая часть времени уходила на работу. Кумо не давала покоя загадка инициации молнии. Дело в том, что для порождения мощной грозы, к примеру, на Юпитере или Земле, нужны какие-то затравочные для пробоя частицы - мощные потоки гамма-излучения или еще что-то высокоэнергетическое. Однако здесь, на Райюн, не было ничего. Редкие гамма-кванты никак не могли объяснить лавинообразный рост количества гроз в сезон бурь. Десятки гроз рождались, сталкивались, проникали одна в другую, но что давало им начало, там, на головокружительной высоте достойной газового гиганта атмосферы Райюн, было не ясно.
Однажды, к концу сезона бурь, Кумо приболел. Это случалось с ним и раньше. Сказывались, видимо, последствия лучевой болезни.
Последний остававшийся дежурный базы улетел по делам на неделю. Иногда Кумо заходил к нему играть в шахматы. Сегодня уже не с кем было играть. И саке больше не хотелось. Зверь что-то все путался, толкался боком...
- Пошел в свой угол! - рявкнул Кумо. Работа валилась из рук.
А потом стала накатывать страшная слабость. Кумо не мог встать с постели. Ужасно хотелось чаю. И еще крутилась какая-то горячечная мысль, от которой распухала, точно разрасталась на всю комнату голова, мысль из тех, что вблизи кажутся абсурдными, но в лихорадке болезни представляются самыми важными на свете. Пагода-небо, символ вечного возвращения, нависало над больной головой Кумо, и молнии, незримо соскальзывая вниз, тут же били и били вверх, бело, ярко и празднично, возвращаясь и возвращаясь домой.
Всё дальше милая страна,
Что я оставил...
Чем дальше, тем желаннее она,
И с завистью смотрю, как белая волна
Бежит назад, к оставленному краю.
И тут на одеяле перед его сухими морщинистыми руками стали появляться вещи. Очки. Карандаш. Обертка от шоколадной конфеты. И близко, близко, прямо у губ, блюдце и чуть накренившийся стакан на нем, полный почти до краев холодным чаем. Кумо жадно напился. Чуть повернув голову на бок, увидел, как зверь торопливо топает по комнате и... глотает все подряд. Широкий рот на пятнистой голове колыхался, напрягались скулы, дрожали складкам щеки, шапочка сбилась на бок, глаза чуть приоткрылись. Губы зверя охватили часы Кумо, что лежали на его письменном столе, и вот они, возникнув из ничего, уже тикают перед ним на одеяле.
Зверь деловито проковылял к постели Кумо, нагнул тонкую шею, распахнул глаза. Кумо остро почувствовал, что не зверь смотрит на него, а он сам, Кумо, смотрит куда-то этими черным агатовыми провалами. На границе восприятия Кумо слышал, как беснуются грозы на равнинах Райюн...
- Ну чего тебе? - хрипло пробормотал Кумо.
Зверь открыл пасть. Он раскрывал, растягивал ее все шире и шире, пока она не стала размером с Кумо.
"Это сон" - думал он. Страха не было. Весь страх сгорел в нем давным-давно, и развеялся, как пепел Токио. Из пасти зверя пахло свежескошенной травой, дождем и еще чем-то ускользающе-сладким, как аромат цветков липы, едва доносимый ветерком. Счетчик энергетических частиц под кожей Кумо захлебнулся частой дробью - или это так колотилось его сердце?
Пасть изнутри казалась больше, чем снаружи. Как та сумка из шкурки... Гортань покрывали десятки отверстий, налепленных рядами как соты. И каждое отверстие было окном...
Мягкие губы охватили его голову, осторожно вытащили из-под одеяла, и потянули куда-то. Вверх? Вглубь? В другие миры? Вот она, энергия инициации молний! Даже самый крошечный разрыв пространства порождает бездны энергии в виде жесткого гамма-излучения. Сколько же породит такой портал "в никуда", такой, что в него пролезет один японец? Кумо хотел улыбнуться, но передумал - вдруг улыбка останется в одном мире, а он сам попадет в другой...
Куда?
Мне все равно...
Тебе все равно?
Одно из окошек увеличилось, притиснулось почти к самому лицу. Кумо глянул на зеленый холм, пеструю полянку, где резвились маленькие зверята с большими круглыми головами на тонюсеньких шейках. Разглядел Кумо и норы на склонах холма, круглые, заботливо выложенные пурпурными камешками. Агатами. На зеленоватом небе - два солнца. Дом. Дом зверя.
Тебе все равно?
Мне...
Тебе все равно?
Я хочу на Землю!
На Землю! Она мать моя! Она - это все, что у меня есть. Вся память, вся любовь, вся грусть, все страдание...
- Зверь, а я теперь знаю, что ты не пожирал своих детей - ты отправил их домой. У вас есть дом, правда?... Зверь, зверь, послушай, почему же я так называю тебя, ты давно заслужил имя, Агатес на Райюн. Откуда ты и куда уйдешь? А может, ты просто мой сон и моя совесть?...
Перед Кумо - цветущий сад, прудик с рыбками, где они играли когда-то с братом. Вот он, пробой сквозь толщу забвения, инициация молнии, со слезами и жгучим стыдом к самому себе. Кумо вспомнил то, что человек не имеет права забывать. И как будто не стало десяти лет, что он прожил вдали от родной планеты, они пронеслись, как один день.