Морская корова прекрасна в цветах анемонов, щупальца отталкивают настойчивых морских зайцев, ищущих морковку в зарослях ламинарии. Ламинария, корм латимерии, продлевающий жизнь йодистым калием, сиамским братом цианистого. Сеть рвется под весом кита, хотя и сделана из его усов. Усы кита по прочности как усы кота, но не работают как антенны на частоте полицейской волны дельфинария. Прыжок дельфина через обруч подобен вхождению и выхождению в Евросоюз. Авианосец Британии откалывается как кусок китайского блюда в судорогах курильщика опия. Фумарол глубины окуривает ладаном храм бездны. Иконой мерцает лик Жак Ива Кусто в иллюминаторе старой раковины. Крабовидная туманность светлячков вылетает в пространство маракотовой бездны, чтобы показать последнее шоу гибнущему атланту. Толща океана держится Атлантидой, мускул дрогнул - пробежало цунами, мышка махнула хвостиком и разбила яйцо мироздания. Лакедра желтохвост высосала желток, а белок стал коконом ревущей как белуга белухи. Разбег волн причудливо рисует кругами концентрические подсолнухи Ван Гога, очами цветов впивающимися в зрителя, как морской леопард в зазевавшегося тюленя. Обернувшись в леопардовую шкуру Нептун летит на Сатурн, чтобы забросить в кольцо всевластия последнего морского ежа. Колючками иглокожих провести акупунктуру в океане Юпитера, чтобы большое красное пятно выплеснуло красную конницу в водоворот гражданского неповиновения в раковине, стоящей на земном экваторе - шатания воды там подобны подвыпившей шахматистке, возомнившей себя ферзем в волнах памяти журнала 64. Клетки шахматной доски размечают жемчужную ферму на гетто. Голова мусульманина из одной раковины переглядывается с ликом прекрасной мулатки в другой. Руки ловца не коснутся эбонитовой кожи - безжалостно смыкаются створки, как лифт перед куском офисного планктона. Воля волн сильнее воли живущих в них. Диктатура волны делает в честь себя парад крабов на острове Рождества чаще, чем выстреливают ракеты Ким Чен Ына по печали Японского моря, растворившего ночного кальмара в саке. Горячее саке подводных вулканов опьяняет Тихий океан и заставляет косяк тунца как камикадзе лететь на ристалище в рыболовецкую артель имени Хемингуэя. Пьянящий ром Кубы выносит пиратские клады, как течение старых черепах аккуратно складывает в новые острова. Помет поморника раскрасит старый панцирь веселым Роджером и живая консерва заговорит голосом Ленина из недр мавзолея - древнего зиккурата, прибывшего из Двуречья с круизом до Москвы-реки. Рака-отшельника защитит щупальце яркой актинии, алое знамя укроет тела вождей в лодках их усыпальниц. Колыбельную споет музыкальная шарманка, сброшенная в Сену Парижской коммуной и поднятая в Меконге, клюнувшей на волос бороды Хо Ши Мина - леску вьетнамского коммуниста с шеи американских морских пехотинцев - котиков в стране мышей, словно морских слонов в посудной лавке из фарфора китайского императора.
Русалка на берегу Копенгагенской бухты мечтает о возвращении в море, а не на сушу, голоса сирен отзываются на визги патрульных машин, как утка реагирует на манок.
Игла морского ежа вводит в медузу краску гнева, как знамя революции поднимается над запретным городом морского дракона. Дракон поднимается из волн океана Японией и извергает пламя вулкана - кузнечную печь для меча самурая. Сражаясь на рыбах-мечах, осьминоги тоскуют по блеклому свету рыбы-луны. А рыба-солнце затмилось чернильным пятном каракатицы, как клякса в новенькой тетради первоклассника. Полет летучих рыб - как полет птиц, клин с вождем во главе, зовущим к икрометанию. Гражданская война черной и красной икры на полке супермаркета приводит к падению режима апартеида в брюхе живородящей акулы. Акульи плавники - подданные китайского ресторана, как и суп из гнезда морской ласточки. Скачет красная конница из морских коньков по водорослевому полю, по раковинам раков-отшельников. Раковая клешня сжимается как двери лифта перед носом курьера. Ножницами парикмахера стрижет чешую акулы как ногти супермодели. Акульей кожи шершавость как шрифт Брайля прилипал. Обмен сообщениями о приятном путешествии аргонавта к золотому руну из щупалец многощетинкового червя, делающего себе харакири в ночь лунного затмения. Черви палоло захватили Палау на флаге островов икринка лунного диска, отброшенная течением на дно Марианской впадины. Марианские хроники будет писать головоногий писатель, силой мысли волнами океана бетис на листе вечности в вечер судного дня. Волны, играя, становятся звуками в симфонии Вселенной. Игра трепещущих морских звезд резонирует с блеском Крабовидной туманности. Песок звездной пыли укладывает пляж райского атолла бикини, убаюкивая заснувший ядерный гриб. Альфа луч пронзает кораллы стрелами, летящими кометами по Вселенной. Пушистым хвостом смахивают песчинки с панциря мечехвоста.
Мой корабль зашатался на гребне радиоволн.
Сквозь гул улиц Шанхая и пение муэдзинов я провалился в Марианскую впадину своей памяти.
Окруженный фосфорическим блеском глаз я в гипнотическом сне зачарован фонарем удильщика.
Свет неоновых улиц Нью-Йорка или свет паникадила на патриаршей службе?
Свет выхватывает из темноты тени прошлого, напоминающие макароны, выброшенные в Неаполитанский залив.
При полной луне морская живность объята любовной страстью. Сцепляясь как в лихорадке, бьют крабы панцирь - о панцирь - рыцари в латах в ожидании благосклонного взгляда прекрасной дамы.
Морской воздух пропитан солью. Соль моря и соль земли. Соль моря прожигает землю как каленым железом и рождает березниковский провал. Дорогой в преисподнюю у ног работника Сильвинита. Море хранит свои тайны. Бережно укутанная водорослями спит пустота Бермудского треугольника. Его углы стремятся к бесконечности и не могут ее достичь как Ахиллес не может достичь черепаху. Черепаховый суп - лишь приправа к морской болезни. Движение гамака в шуме волн выворачивает нутро матроса, как багдадский вор опустошает карманы прохожих. Море пропитано желчью и нефтью, кровью земли и нутром человека. Человек и земля заключили брак в морском храме при молчаливом согласии небесных звезд, падающих отражениями в бесконечность пространства. Ночное море - завеса тайны, за которой спрятаны тринадцать сокровищ Али Бабы. Сверкание золота в гранулах рыбьего жира не затмит рубины красной икры. Антрациты осетровых - добыча стахановца после Сталинской премии. Я теряю себя среди волн, я растворен в них как кубик сахара на мытищинском чаепитии. Мимо меня проплывает толстый кот купчихи, внезапно обернувшийся морским леопардом. Пятно на леопардовой шкуре затягивает меня как черная дыра зазевавшуюся звезду. Я бесконечно падаю в пропасть времени и пространства. Шум морской волны переходит в мерное стрекотание спутников и священный трепет бескрайнего космоса. Я плыву и лечу, преодолевая океаны галактик к созвездиям, манящих лунным маревом, тропических островов. Как пальмовый вор срываю самый сочный кокос и утоляю жажду странствий молоком, льющимся из сосцов тропического атолла. С муссонным ветром пересекаю экватор воображения и превращаюсь в синюю птицу с витрин горбачевского гастронома. Моя птица плывет, я моя рыба летит, захваченные сетями разума, они в бессилии бьются о ячейки воспоминаний. Прибойной волной улов пристает к берегу сна, в котором птицерыб с древнепермской бляхи подгоняет человеколося к просмотру программы "в мире животных". Голоса дельфинов дуэтом с Николаем Дроздовым дают тысячелетние хиты, зашифрованные на пластинках панциря галапагосской черепахи. Гарпун пирата, касаясь панциря, сыграет неведомую мелодию во чреве кита или в желудке узника тюрьмы Моабит. Музыка морской ночи в хороводе звезд и сиянии чешуек летучей рыбы сопроводит последние минуты Титаника погребальным маршем, разрезая упругие айсберги вдоль ватерлинии. Холодное дыхание ледяной глыбы успокоено теплой струей Гольфстрима, алой кровью принесшего жертвоприношение Европе. На морских алтарях догорают свечи заката, когда молитва кита достигает гарпуна чукотского китобоя.