THE APENDIX Љ 25721...

ВЕНГЕРСКИЙ СИНДРОМ

(АППЕНДИЦИТ Љ 25721)

Стр.14

...ВЕНГЕРСКИЙ КОНТЕКСТ

(В СОВЕТСКОМ ПОДТЕКСТЕ)

Вот уже несколько часов, непонятная славянскому уху немецкая речь, монотонно доносилась из телевизора. В небольшом баре на окраине старинного, немецкого города, было немноголюдно, медленно растягивая удовольствие, я пил, не помню какую по счету, кружку местного "Кромбахера".

Глядя в единственное, огромное окно, я наблюдал за быстро опускающимися сумерками, лениво вслушиваясь в непонятную немецкую речь. Сумерки, незаметно подкравшись, накрыли город, вот уже зажглись огни окон и уличных фонарей. Теперь уже в помещении, разлился мягкий интимный свет, любой прохожий теперь мог меня видеть, я был как на витрине. Теперь кроме улицы, в отражении огромного стекла, я мог разглядывать интерьер бара и видеть все, что происходит за моей спиной.

Скучное, молчаливое созерцание тихой и безлюдной немецкой улицы, и кучки немцев у меня за спиной, прервал звонко упавший стул. От компании тихо и безмятежно беседующих немцев, "откололся" высокий мужчина лет сорока и стремительными шагами подошел к барной стойке. Упершись локтями в стойку, он уставился в телевизор, и замер. Жадность, с которой он вглядывался в экран, была сродни, выражению лица заядлого футбольного фана. В телевизоре четкая немецкая речь, чеканила слово за словом, это был не футбол...

Русская речь в немецкой глубинке редкость, поэтому я не сразу понял, что первая фраза, которая прозвучала, была по-русски. Взволнованным голосом, он громко выкрикнул: - "Ну-ка, хозяин, сделай погромче!". - Затем, он опять заговорил по-немецки. Обернувшись, он звал к телевизору своих товарищей, что-то громко объясняя им, те нехотя вставая из-за стола, подходили к стойке.

Его товарищи больше следили за его эмоциональными жестами, чем за происходящим на экране. По их удивленным лицам, было заметно, в таком состоянии, они, видят его впервые. Я не понимал ни слова, но по кадрам на экране, было ясно, - передача о Венгрии и восстании 1956 года...

Его компания, уже давно сидела за столом, а он все продолжал стоять, с интересом вглядываясь в экран. Когда передача окончилась, он подошел к окну и закурил. Он стоял в нескольких шагах от меня. Глубоко, нервно вдыхая дым, он еле слышно, сбивчиво, напевал что-то до боли знакомое, на конец до меня дошло, точно - это же "Маруся"...

-Маруся, раз, два, три калина, чернявая дивчина...

Заметив мой взгляд, он скептически улыбнулся одной щекой, а затем подмигнул, и игриво спросил:

-Ну что, немец, и ты тоже, по-русски не понимаешь?..

...

Все, что написано далее, - история невеселых перестроечных времен. Эта история, была рассказана мне, моим новым знакомым, в течение долгих вечеров, в маленьком баре, на окраине Бохума - города на западе Германии, летом в 2006 году.

Изо дня в день, слушая моего нового знакомого, я все глубже погружался в события двадцатилетней давности. Уже на следующий день, я прихватил с собой диктофон, так как понял, что эти рассказы - прекрасный материал для книги...

Я понимал, что он "зациклен" на том, что пережил и хочет выговориться, освободиться оттого, что сидело в нем занозой много лет, освободиться оттого, что он не мог рассказать, матери и родным. Я был благодарным, "нейтральным" слушателем, не перебивал, и почти не задавал вопросов. Со временем, мне начало казаться, что это не он, а я прошел, сквозь его венгерские армейские мучения. Я видел все, что происходило с ним - своими глазами...

С разрешения, моего знакомца, я написал то, что Вы прочтете далее...

Незамедлительно прошу прощения, за "литературные обрывы", "перескоки", за вставки "от себя", а так же за то, что повествование будет - от первого лица...

...

... ПРОЛОГ

Лирическое отступление...

Что касается людей...

Братские отношения...

Братские отношения, это когда мужчины не братья, но у них хорошие отношения, или когда это братья, родные, двоюродные, троюродные и так далее...

...

Еще бывают братские отношения между государствами...

P.S. Љ1

Я, точно не помню тот момент, когда полюбил ее...

Если быть более точным, то я любил ее еще задолго до того, как познакомился с нею, увидел ее... Задолго то того, как моя нога, облаченная в солдатский сапог, ступила на ее землю..., Задолго до того, как увидел, абсолютно другую жизнь и людей...

Хотя надо заметить, что я любил и жалел ее, намного сильнее, чем ее сестер из нашего "общего" соцлагеря. Она, в отличие от, "братьев по оружию" из Варшавского пакта, - отказавшихся от нацизма, оцепеневших на некоторое время, "кастрированных" восточных немцев, братьев славян, ментально, но со скрипом воспринимающих советских варваров с северо-востока и монголо-кубинских инопланетян, Венгрия была самой неприспособленной к советскому гнету...

...

Та немногая информация о Венгрии, доходившая до меня, говорила о том, что, мадьяры не такие как мы - "советские".

То, что она особенная, было понятно, даже из незатейливого кусочка пейзажа, с бутылки токайского вина, купленного в грязном советском гастрономе. Мысли о ней были сотканы из обрывков фильтрованных сюжетов по телевизору, разговоров, тех, кто побывал там, видел ее.

В глубине себя, я почему-то, часто размышлял именно о ней, иногда она мне снилась, тогда, я не предавал этому значения...

Это было как наваждение. - Почему я хотел увидеть именно ее? Почему мне всегда казалось, что именно Венгрия изменит мою жизнь?

-Когда очень чего-то хочешь по настоящему, в большинстве случаев, рано ли, поздно, - это "что-то" материализуется, постепенно превращаясь в реальность. Так и моя мечта юности со временем осуществилась, я так сильно хотел увидеть ее, что волей судьбы я таки очутился в ней, хотя мне кажется, кто-то "с верху", очень помог мне...

...

Два часа перелета в, душном, стареньком ТУ-134, с закрытым туалетом, сидящими по трое на двухместных сидениях, и "забитым" до отказа, стоящими в проходе защитниками родины. - И вот мы в Венгрии, мы - защитники идеалов коммунизма, нерушимого братства стран Варшавского пакта. Мы приехали защитить эту страну, от ненасытного монстра капитализма - НАТО! Встречайте нас с цветами родные венгерские братья! - Мы вам поможем...

...

Уже из иллюминатора, тяжело приземлившейся "ТУшки", перегруженной новобранцами, было заметно - даже трава здесь другого цвета. Ступив на венгерскую землю, первая, моментальная мысль о том, что эта земля никогда не примет нас - "советских", что мы другие, чужие здесь, где-то в глубине, подло, но честно подсказала: - "братских отношений" не будет, а вернее их и не было никогда. Даже вон та больная, неестественно скорченная венгерская сосна, и та ненавидит все, что хоть как-то имеет к нам отношение..., Конь свинье не товарищ...

Потом, я ежедневно убеждался в правильности своих первых ощущений...

...

Первым "настоящим" прикосновением к Венгрии, был вычурный, попросту сказочный венгерский вагончик, исписанный отборным русским матом, изображениями виселиц и прочей советской настенной живописи сексуального характера. Виселицы рисовались старослужащими, отбывающими на родину, таким образом, они выражали свои "чувства" к вновь прибывшей молодежи. Я старался не замечать нацарапанных грязных выражений, я думал о людях, чьими заботливыми руками было создано это произведение искусств. После "комфорта", деревянных лавочек, советской электрички, на невиданные доселе, роскошные мягкие кресла, было страшно садиться...

На самом деле, это был обычный, серийный венгерский вагон, перевозивший очередную партию "диких" советских новобранцев-вандалов, шкодящих, где не попадя.

В первый раз, по настоящему прикоснувшись к ней, я понял, что не ошибся, - я люблю эту страну. Пробыв в Венгрии несколько месяцев, я завидовал людям, родившимся здесь, на этой богом не забытой земле...

Моя любовь к Венгрии, была неестественной, щемящей в груди, и естественно всегда безответной. Она казалась беззащитной и очень воинственной, она блистала всеми красками и была меланхоличной как тусклый пастельный пейзаж, была до краев сытой и голодной абсолютно, она дышала здоровьем и была хронически больна...

P.S. Љ2

Очаги этой самой болезни, очаги инфекции, находились под щедрым, неохватно - гостеприимным, серебряным венгерским небом. Сшитые грязными нитками "братских отношений", опухоли, нарывы и аппендициты, были разбросаны по всему телу, страны, страны под названием - Венгрия. Гнойники нарывали и периодически воспалялись, издавая неприятный запах. Связанные друг с другом видимыми и невидимыми нитями, они делились между собой необходимыми для существования - информацией и материальными ресурсами...

P. S. Љ3

Очаг инфекции, о котором пойдет речь, - нарывал внутри тела огромного мегаполиса - красавца Будапешта. Схематично, на карте, он напоминал, возможно, ненужный отросток тонкой кишки, - сильно раздувшийся, нарывающий аппендикс.

Советская воинская часть Љ25721, а попросту - аппендицит, затерялся на окраине Будапешта, в глуши Шешхаломских, петляющих кровеносными сосудами улиц, образуя постоянно "смердящий" гнойный мешок...

В этом грязном советском мешке, было бесформенно натыкано концентрированное зло, смесь странных "братских отношений" с постоянной беспросветной болью - это был один, маленький осколок, маленький кусочек стремительно разваливающегося, к тому времени, огромного и несправедливого государства...

P. S. Љ4

Вены - улицы. Улицы, от хронически агонизирующего аппендицита - неизменно, приводящие, к истинному примеру, стабильных и крепких братских отношений, к старому венгерскому кладбищу, - находящемуся в нескольких кварталах от него, а затем в необъятное поле - беспредельное никуда...

P. S. Љ5

За братскими отношениями царившими, в аппендиците, очень внимательно наблюдал один странный человек, с начала он казался бесцветным, серым. Я его узнал...

Не сразу, потом...

БУДАПЕШТ, РАЙОН ШАШХАЛОМ.

Весна, 1985 год.

Особый батальон охраны и обслуживания штаба южной группы войск - ОБООШ ЮГВ Љ 25721, очень отличался от всех других советских батальонов, он был - "элитарным"...

Батальон состоял из трех рот - роты штабных автомобилей, легковых автомобилей, нескольких вспомогательных взводов и пехотной роты охраны штаба ЮГВ.

777777777777777777777777777777777777777777777"Бунда" - пехотная рота, охраны штаба Южной Группы Войск, располагалась, в отдельной от водителей казарме, она по всем армейским показателям, считалась лучшей строевой ротой в Венгрии. "Бунда" - это было отдельное государство в государстве, со своими "эксклюзивными" законами. В ней царил абсолютно нереальный, для общепринятой советской армии уставной распорядок, круто замешанный, на жутких, неуставных отношениях, вернее сказать издевательствах. Ежедневные, изнурительные "строевые тренировки", сделали свое дело. Они так четко маршировали, торжественно чеканя шаг, что казалось, что это не советские солдаты, а фашисты, в кадрах кинохроники. Наверно, поэтому по аналогии с немцами, а потом и их немецким "бундесвером", цепкий солдатский язык "прилепил" к пехотинцам это название - "бунда"...

В двух автомобильных ротах, в отличие от намеков на устав у пехотинцев, их обитатели существовали исключительно "по понятиям". Начальство, окончательно уставшее бороться с неуставными отношениями, давно "махнуло рукой" на круглосуточный беспредел, царящий внутри этого проблемного "организма". Попытки батальонной "верхушки", навести маломальский уставной порядок в автомобильных ротах, неизменно и закономерно, заканчивались грандиозным фиаско.

Так же, на территории батальона были постоянно расквартированы две элитные роты, не подчиняющиеся непосредственно, командованию батальона охраны ЮГВ - Будапештская рота почетного караула и рота сопровождения воинских грузов. Два этих подразделения, почему-то, находились в подчинении московской комендатуры. Руководимый всего лишь, двумя капитанами, этот армейский анклав, жил строго по военному уставу, и отдельному от батальона распорядку, обе "непослушные" образцовые роты, были предметом хронической черной зависти офицеров, и приводили в исступление батальонных бонз...

Территориально особый батальон располагался в нескольких километрах от непосредственно самого штаба ЮГВ. Такое соседство, исходя из стратегических понятий, было весьма удобно...

...

Надо сказать: - этот элитарный батальон, советский островок, а вернее сказать, гнойничок на теле центрально - европейской столицы, во многом отличался от многих других регулярных частей советской армии. Главное и первое, его отличие состояло в том, что на его территорию никогда не ступала нога советских "инородцев"...

Армяне, грузины, таджики, и все иные "черные" национальности, огромной и необъятной коммунистической родины, не были представлены в этом армейском сегменте, дорога сюда, была им наглухо закрыта. Еще дорога в батальон, была заказана, трудно подчиняющимся приказам, и почти не реагирующим на русскую речь общеизвестным на территории СССР "предателям русского народа" молдаванам, калмыкам и прибалтам. В "ассортименте" особого батальона, имелись в наличии - исключительно представители светловолосой, желательно светлоглазой, русскоговорящей славянской расы. Конечно, случались и оказии. - В батальон, с неизменным постоянством "просачивались", - Внешне ничем не отличающиеся, представители непокорных народов, - адыгейцы, чеченцы, татары. Благодаря своенравному характеру, они, представляли собой постоянную "головную боль" для батальонного начальства...

Дружба между братскими народами, населяющими СССР, только декларировалась ЦК КПСС. На самом деле "братья по крови" - украинец, белорус и русский с детства знали, что есть хохол, кацап и бульбаш. Взаимоотношения "братьев" по славянской крови, складывались примерно так: - Самовлюбленный, кацап, не замечая никого вокруг, всегда ставил себя выше всех, хохол, зная, что кацап - это распоясавшийся и нерадивый сынок Киева, спокойно наблюдал за обычно пьяным отпрыском. В это время брат бульбаш, постоянно отставал в развитии, не рос и оставался как бы незамеченным постоянно грызущимися "братьями"...

Еще славянские братья знали, что есть другие люди, люди с востока и Кавказа, - "нерусские", "черные". Единственной темой, всегда объединявшей "братьев славян", была - "нерусские". С детства, на уровне подсознания, из кусочков фраз родителей, небольших эпизодов увиденных на грязных советских базарах, в парке, в транспорте, для любого славянского мальчика складывался неутешительный, стереотипный портрет восточного человека - черноглазо-чернобровый нагловатый, постоянно сексуально озабоченный, торгующий мандаринами, жадный и хитрый типчик, коверкающий русские слова...

В СССР, на исконных славянских территориях, "нерусские" жили бок о бок, рядом с нами. Они были такими же, как мы, разные, хорошие, плохие, не какие, но в большинстве случаев их не любили. Наблюдая за ними, становилось понятно: - будучи под началом, восточный человек с его темпераментом, был неуправляем, хотя "выбившись "наверх" он становился тираном, не дающим спуску некому. В СССР, в славянском окружении, они редко уживались. В основном, на территории славянских республик, они "сбивались" в "междусобойные" рабочие диаспоры, кооперативы, или занимались индивидуальным бизнесом. В коллективе славян, им, с их неуемной "горной" потенцией, и сложным характером очень сложно было ужиться...

Их называли по-разному - "узкоглазыми", "черножопыми", "ариками", "азербонами", "хачиками", обобщало все эти диковатые прозвища, одно единственное: - "чурки"...

"Чурки", то есть инородцы в свою очередь знали, что есть "великий русский народ", в лице украинцев, белорусов, и русских. Их - чурок, этот самый народ, в основном мужское население, (мягко говоря) недолюбливает...

"Нерусские" люди, торгуют на базарах, обманывают и обирают "простых" советских славян и постоянно цепляются к "нашим" женщинам. Короче говоря - подлые инородцы, (в отличие от "трудолюбивых и честных славян") пронырливые и всегда продажные, подлые, всегда готовые на любую аферу, преступление..., Этот несправедливый стереотип навечно "прилип" к восточным людям в европейской части СССР...

Основную массу, всех "нерусских" юношей, попадающих в Венгрию, отправляли в самые "грязные точки" воинской службы, им приходилось "пыхтеть", в Секешфехерварских ремонтных мастерских и на распаханных танками полигонах Сомбатхея...

...

В отсутствии "нерусских врагов", славяне, обитавшие в батальоне - аппендиците, находили их среди себя, и издавна делились на "касты".

На самой низшей иерархической ступени, находились отслужившие меньше года солдаты (не считая "донских казаков"), "зачмыренные" старослужащие и москвичи независимо от срока службы.

Средняя и самая многочисленная ступень, состояла из хитрожопых уроженцев западной Украины и таких же "талантливых" донецких хлопцев, отслуживших больше года, причем ее ядром, были выходцы из самых забитых колхозов. Так же, в середняках, неизменно фигурировала вороватая и всегда дружная чеченская группировка вместе с немногочисленной адыгейской диаспорой...

На вершине "пирамиды", неизменно господствовали "хищники" - представители краснодарского и ставропольского краев. Потомки, беспредельных украинских, а затем и донских казаков, были самой дружной и приспособленной к выживанию военной рассой. Их жестокость по отношению ко всему "не казачьему", и одновременно любовь к "своим пацанам", приводило к тому, что их земляки, чувствовали себя "дедами", едва очутившись в части.

"Донских казаков" не любили за надменность и необразованность, ненавидели за нарочитую наглость, боялись за беспредельную, непредсказуемую жестокость...

...

Второе серьезное отличие, попадавших в аппендицит Љ25721, состояло в том, что это был батальон "гигантов", юношей с ростом ниже метр восемьдесят пять, на солдатскую службу в особый батальон охраны, не набирали. Еще на аэродроме в Мезиковеште - первом пункте прибытия новобранцев в Венгрию, несколько батальонных, "глазастых" прапорщиков-"покупателей" выискивали "свой размер" - "самых-самых". У них было исключительное право, во всей Южной группе Войск, на отбор любого, понравившегося новобранца.

P. S. В элитном батальоне Љ25721, исключение по "размеру", составлял только офицерский состав, они могли быть любого "роста-калибра", так как, редкий офицер или прапорщик, мог попасть сюда, без протекции "с верху"...

...

Третьим отличием солдата из аппендицита, от "обычного" солдата была венная форма. Еще издали, "нафуфыренный" аппендицитовец напоминал елочную игрушку. Только в Будапештском батальоне охраны, вопреки уставу вооруженных сил СССР, солдатам срочной службы, неофициально разрешалось носить "вставки" в погонах, "золотить" погоны на манер РПК, ушивать галифе брюк в "обтяжку", и вставлять в подворотничок оплетку от толстой алюминиевой проволоки...

Пластиковая проволочная оплетка в белом подворотничке, придавала ему объем, создавая необычный для советской военной формы, "жабо-ореол" вокруг шеи.

"Вставка" в погон представляла собой выгнутую дугой пластину. Прежде, "вставки" в погоны, изготавливались из жести, затем приноровились делать из "неведомых" в то время в СССР, пластиковых туб от резинового герметика. Туба распиливалась напополам, затем специальным образом обтачивалась, и после этого "вживлялась" в "тело" погона.

Желтые буквы "СА", на ярко красных погонах, вопреки уставу "золотились" термопленкой. В ясные, солнечные дни, строй поблескивал золотом, проходя мимо часто приезжающих, удивленных проверяющих из Москвы.

Весь этот внешний "антураж", с молчаливого согласия командования, был постепенно с годами, "украден" у соседней роты почетного караула, и превратился в традицию.

Рядом с высоченным "бугаем" - ряженным "элитным" солдатом, из Будапештского аппендицита, солдатская одежда по уставу, казалась убогой. Стандартный "серенький солдатик" из "глубинки" выглядел недоделкой советской армейской моды - мелко и дешево...

АППЕНДИЦИТ-25721

После 1956 года, на протяжении последних трех десятков лет, в распорядке дня воинской части Љ 25721, ничего не менялось.

Каждое утро, в Будапештской роте штабных автомобилей, начиналось с изнурительного, трехкилометрового кросса. Исключением были только выходные, и всевозможные коммунистические праздники, тогда кросс отменялся, а подъем переносился на час позже. Стандартная, ежедневная трехкилометровая пробежка, по мнению тех, кто ее придумал, кроме закалки и выносливости, была призвана поселить бодрый дух и хороший настрой на весь предстоящий день...

Как всегда в советской армии, выходило все наоборот, "убитые" с утра калории "молодого бойца", могли бы очень пригодиться, в течение дня, дня полного издевательств и насилия. К концу дня изможденный спортивными тренировками, строевыми подготовками, и другими прелестями службы, среднестатистический "молодой", а по сути восемнадцатилетний ребенок, "падал" как загнанный конь. Первый год службы, слово "поспать" - означало счастье.

Когда в батальоне, в очередной раз, кто ни будь "залетал", комбат, к большому неудовольствию старослужащих, не имеющих возможности улизнуть от кросса, устраивал "упреждающую пробежку" на пять километров, в полном боевом снаряжении. Сам он, при этом, будучи человеком грузным и неповоротливым, виляя бедрами, в припрыжку, еле добегал до ворот КПП во главе батальона. Этим он, пытался продемонстрировать, мол: - Смотри шантрапа, я ведь не только комбат, а еще и великий спортсмен, если захочу, всех вас "сделаю". Затем, запыхавшийся, "с великой натугой", с выпученными глазами и горящими щеками, он "падал" в уазик с открытым верхом, и все пять километров, утираясь платком, сопровождал кросс. Всю "пробежку" он болезненно и нелепо "свисал" с уазика. При этом он, не смотря на "умирающий", надрывный голос, сочно матерился, подгоняя отстающих, и неизменно вспоминая при этом "мамины пирожки", которые он выбьет из нас во, чтобы это ему не стало...

P.S. В общем, типичный "беззалетный" день, начинался так - в шесть, дневальный как резаный орал - "Рота подъем"! Через несколько минут, весь личный состав штабных водителей, с неумытыми, заспанными лицами, по форме номер "один", выстраивался перед казармой. Форма номер "один", на немногословном армейском языке, означала - голый торс, штаны и сапоги. Формой номер "два", называлась та же вариация, только в майке, "три" - плюс гимнастерка, и так далее.

После непродолжительной переклички, не выспавшийся, обычно "с бодуна", сержант с загадочной фамилией Генкал, во все горло орал - "Бегом марш!". Рота, мгновенно срывалась с места, уносясь в "обыденный" трехкилометровый кросс.

Не пробежав и десятка метров, батальон редел на одну четверть, первыми "как бы незаметно", из строя бегущих "отпочковывались" старослужащие деды. Они возвращались в казарму "тайными тропами" и занимались там кто чем, в основном досыпали лишних тридцать-сорок минут. Офицеры знали об этом, но ничего поделать с этой извечной батальонной "традицией" не могли...

Тем не менее, кросс продолжался. Возле КПП, три батальонные роты, превращались в один, батальон. Заспанный часовой отпирал ворота части, и колонна уносилась на "волю".

Больше трех сотен, гренадерского роста юношей из СССР, на всем ходу, будто породистые скакуны, с жутко громким монотонным топотом, выскакивали из узкого венгерского переулка...

Батальон бегом выруливал на широкую дорогу, ведущую к кладбищу. Армада неслась, наполняя улицу звуками, пока еще синхронного топота сапог, и громкими командами сержантов. Редкие в это время венгерские прохожие, останавливались, провожая "табун" еле заметным, испуганным взглядом, написанном на лице, еще в этом взгляде, тихо тлела ненависть...

Пробежав еще с километр, по живописной еще спящей венгерской улочке, батальон редел еще на одну четверть. Возле старого венгерского кладбища, которое среди солдат называлось - "курилкой", ныряя в заросли высокого кустарника, строй бегущих покидали Черпаки - бойцы, отслужившие полтора года. Как всегда, они "оккупировали" огромных размеров, старинный венгерский склеп, который благодаря своей высоте, являлся прекрасным наблюдательным пунктом.

Черпаки, громко харкая, перекуривали и зорко наблюдали за бегущим молодняком. Они травили жуткие, скабрезные анекдоты, и если венгерские покойники, понимали язык юных советских оккупантов, то точно переворачивались в гробах...

Минуя кладбище, дорога ныряла в редкий лесок, а за тем превращалась в огромное лысое поле, кое-где поросшее дикой травой. С левой стороны поля, тянулся нескончаемый бетонный забор одного из заводов Икаруса, в конце которого тянулась узкая улочка, приводящая к штабу южной группы войск. В батальоне, все знали, о том, что это поле, запасный аэродром главнокомандующего советской Венгерской группировкой "на всякий случай". Поле было настолько гладким, что несколько километров, просматривались с любой точки, "как на ладошке". Можно было рассмотреть, даже грязненькие домики батальонного свинарника, находящегося за пять километров от батальона.

Тем временем ровный строй не прослуживших года Духов и Помазков, в отсутствии старослужащих "подгоняльщиков", постепенно превращался в разрозненное стадо, и неровно растягивался на сотни метров. Делая положенный, километровый, замысловатый крендель по полю, толпа запыхавшихся бойцов, медленно возвращалась обратно. Как только последние молодые пробегали мимо "склепа - курилки", старослужащие не спеша, догоняли молодежь. Молодые бойцы бегущие последними, а это всегда были самые слабые, убогие и хилые, "подгонялись" отборным матом, и сильными ударами в спину, тех, кто падал, настигали тяжелые солдатские сапоги. Ранние венгерские прохожие, с ужасом наблюдали, "высокие" братские взаимоотношения советских солдат, друг к другу...

Кроме редких прохожих, неизменно, именно в этом месте, - на окраине кладбища, появлялся странный серый человек. Черты его, были знакомы мне, пробегая мимо него, я силился вспомнить, откуда, я его знаю...

Серый человек наблюдал за пробегающими солдатами, посматривал на прохожих, на бегу я переводил на него взгляд, выворачивая голову и до последнего "кадра" вглядывался в него. Я всегда пытался разглядеть его глаза, но тень от надбровных дуг, оставляла лишь два темных пятна. Тело его и лицо, были неизменно прохладно - серого цвета, как в старом кино с исцарапанной пленки, все вокруг него, - напротив, было окрашено в теплые йодовые тона. Затем, "возвращаясь в кросс", весь мир вокруг, возвращал свои реальные цвета. По началу я спрашивал у бегущих рядом одногодков, - Кто это? Но кроме меня, его никто не видел, и они лишь крутили пальцем у виска...

По мере приближения к КПП, скорость движения строя, увеличивалась. Разрозненное "стадо" бегущих и как правило во все горло орущих что-то вроде "Катюши", постепенно выравнивалось, превращаясь в более, менее ровный строй. Врываясь, на "последнем дыхании", в ворота части, три роты мгновенно рассасывались по "родным" казармам.

...

Сразу после кросса, начиналась перекличка, все прослужившие больше года, покидали строй, они моментально "улетучивались" по своим делам. Перед строем залитых потом, измученных первогодков, стоял сержант с пухлым ротным журналом. Услышав свою фамилию, надо было громко орать последнюю букву русского алфавита. Напротив каждой фамилии, Сержант Генкал, не поднимая глаз, ставил галочку, почему-то всегда перевязанной синей изолентой, авторучкой. За старослужащих, следуя батальонной традиции, тоже приходилось кричать - "Я", ведь в это время они были "заняты" или отдыхали.

До утреннего осмотра, а затем похода на завтрак, оставалось с пол часа, если в это время приходил старшина роты, что случалось крайне редко, к строю "незаметно присоединялись" старослужащие. Если старослужащий находился в строю, за него, все равно приходилось "Якать". Для этого старослужащему "кинологу" надо было тихо прошептать - "Голос!" и незаметно ткнуть в спину кулаком, или отдавить ногу любого близстоящего первогодка.

После переклички сержант Генкал орал: - "Вольно! К уборке казармы, водным процедурам приступить!". На это, в советской армии, отводилось двадцать минут, за это время молодым надо было умудриться почистить зубы, умыться и побриться, застелить постель, подмести и вымыть полы. И еще, успеть пришить к воротнику своей гимнастерки белоснежный подворотничок, с вечера постиранный и проглаженный (по неизменной, батальонной "традиции" весь вечер молодежь должна была подшивать подворотнички старослужащим, свой подворотничок можно было пришить только утром). Первогодкам иногда удавалось за это время, умыть лицо, так как только они были "очень заняты" уборкой казармы и заправкой своих и чужих постелей. Особенно доставалось тем, кто служил первые пол года.

Иногда так случалось, что кому-то из старых, забывали или не успевали подшить воротник, тогда старослужащий надевал гимнастерку неподшитой, не пришитый белоснежный подворотничок, при этом, подкладывался под воротник..., "виновного" в несвоевременном "сервисе", сразу же находили. Провинившийся молодой боец, понимал о своей "ошибке" уже в строю, по дороге в столовую. "Прелюдией" предстоящего ночного кошмара, были сильные удары в спину, в район почек, а вечером после отбоя, "виновный" жалел о том, что он родился, его забивали "пампухами", часто до потери сознания.

...

Позволю отвлечься от ежедневного распорядка, (кроме воскресения и больших советских праздников), рассказов об иерархии, и рассказать подробнее об одной из многочисленных пыток, широко применяемой старослужащими солдатами, в советской воинской части Љ25721, к молодым солдатам...

Кто первым придумал это измывательство - пампуху, почему ее так назвали, как она попала в советскую армию? - История умалчивает. Скорее всего, эту пытку придумали, изобретательные нелюди - извращенцы, в подвалах НКВД..., или гестапо...

Пампуха - это сильный удар по шее, в районе шейных позвонков. Удар наносился полу-расслабленной ладонью, наотмашь, - как плетью. Во время удара, несчастный "провинившийся", обязан был: зажмурить глаза, нагнуться, вытянув вниз расслабленные руки. Перед ударом, крутить головой, смотреть по сторонам запрещалось...

Самое ужасное в пампухе не дикая боль в голове, не обморок и состояние полной прострации после удара, а само ожидание удара, так как не видишь, тупо уставившись в пол, занесенную над тобой руку, и не знаешь, в какой момент будет нанесен удар, мгновенно или через минуту. Явное преимущество, этого вида истязаний, было то, - что пампуха не оставляла ни единого следа на теле, ни синяков, ни ссадин. После отбоя, пока не засыпал последний старослужащий, до часу ночи, а то и до утра, в зависимости от меры выпитого спиртного, продолжалась "раздача" пампух.

Ежедневно, как на конвейере, выбивая пампухами мозги из молодежи, делая человеческое "мясо" покорным и мягким - как пластилин, старослужащие "воспитывали" тех безропотных рабов, которых год, полтора назад, сделали из них самих. Неизменный ночной "спектакль", по инерции, изо дня в день, продолжал гнусную, традицию советской армии...

В каждой воинской части советской армии, их называли по разному - "салабон", "салага", "гусек", в этом будапештском гарнизоне к тем, кто не прослужил пол года, прилепилось это древнее название племени, племени североамериканских индейцев - "Гуронов", до принятия присяги их называли "духами". На территории автобата солдатская поговорка, гласила - дух и Гурон - понятие неодушевленное, оно так и выходило...

Вся самая тяжелая и грязная работа, плюс "изысканные" измывательства и неуставные прихоти старослужащих, ложилась на хлипкие, неокрепшие плечи молодого пополнения. Помазкам - отслужившим больше пол года, жилось чуть легче, они "пасли" Гуронов. О них - Помазках, извращенная "солдатская мудрость" гласила - "без вины - виноватый". В отличие от совсем молодых, уже, так или иначе, "адаптированные" к хроническим побоям и унижению, Помазки не так сильно воспринимали обрушившуюся на них реальность, военного "сумасшедшего дома".

Человек, человеку не брат..., с первого дня армии, неистовым криком вопило все вокруг. Кричали стены казарм, кричали исписанные матом тополя на плацу, дебильные батальонные лавочки, на которых было запрещено сидеть. И еще, массовые ночные избиения. Здесь все было, против человека, ненавидело его...

...

Традиционный ночной "спектакль" выглядел мрачно. В самых дальних "рядах", от ярко освещенной "сцены", восседали деды, это было самое темное место в помещении, так как все лампочки в "зрительном зале" предварительно выкручивались, и для удобного обозрения все кровати сносились под стены. Во время "спектакля", с ярко освещенной сцены, дальние, - "дедовские" ряды практически нельзя было разглядеть. В густых клубах табачного дыма, как в тумане, фрагментарно виднелись неясные очертания тел, главных зрителей - дедов, облаченных в голубые майки и темно синие трусы.

Редко случалось так, что угрюмый "дедовский" угол, не украшала двадцатилитровая пластиковая канистра с крепленым венгерским вином и парой, тройкой бутылок паленки. Если молодежь, не обеспечивала выпивку, то ночь превращалась в сплошной ад, тогда в ход шли не только изысканные, еженощные пампухи...

Сами "дедушки" рукоприкладствовали крайне редко, они были зрителями, били обычно, - помазки и черпаки. Со стороны, все это напоминало сумасшедший театр абсурда... Солдат с остервенением избивающий солдата, но не чужой армии, а своей... братские отношения...

Все это время, за окном стоял мой знакомец, странный серый человек. Он наблюдал за всем, до окончания спектакля. Иногда казалось, что он плачет, наблюдая за тем, что происходит. Он то прислонялся к стеклу, оставляя матовую испарину от дыхания, то отстранялся и становился почти невидимым, наблюдая безумное продолжающееся изо дня в день шоу...

P.S. Утром, виновные в несвоевременной поставке спиртного, выразительно выделялись из общей массы. Несчастных можно было сразу узнать по свежим фингалам на лицах, синякам и ссадинам на ребрах, спине. Старшина роты, прекрасно все понимал, и заранее зная ответ, хлопал такого "залетчика" по плечу.

Заглядывая в глаза, он задавал солдату, примерно следующие вопросы: - Тебя били, солдат? Или наоборот: - ты что, опять споткнулся? Понятно, что ответ был - под номером два...

Но иногда случались и "проколы"...

...

Их было мало - тех кто "закладывал", обычно на такой шаг решались после серьезных увечий, сломанной челюсти или проломленной головы.

Стандартный фиолетовый фингал под глазом или даже сломанное ребро, обычно не были поводом для жалобного рапорта.

Тот кто жаловался начальству, в в/ч N25721, среди солдат, официально именовался: "заложником", от слова - заложить. Заложника, командование, моментально изолировало, так как иначе, в казарме, из него могли сделать пожизненного инвалида, или (что случалось крайне редко) избить до смерти. После госпиталя или санчасти, такого солдата, пока шло следствие, на два, три месяца отправляли в "ссылку", за пять километров от части, на батальонный свинарник. Там у него было время поразмыслить над "философским смыслом жизни". Затем, если удавалось "замять" дело в "тихую", его переводили в другую часть.

Если начальство, во время не "эвакуировало" пострадавшего, ему делали "темную". Ночью, на уснувшего беднягу, накидывали несколько одеял, и вся ярость "проданных" старослужащих, бурно выплескивалась на несчастного. Ужасной силы удары приходились в основном в голову, считалось, что если дело дойдет до суда, то с "отбитой" головой, ему сложнее будет вспомнить своих обидчиков. Били все, но почти всегда в таких случаях находился единственный "крайний", военная прокуратура не любила групповые дела. На "виновного" заводилось персональное уголовное дело, до вынесения вердикта он находился под стражей на гауптвахте. В лучшем случае дело "потихоньку" спускали на тормоза, и "незаметно" закрывали. "Крайнего" солдата переводили в другую часть. Но в большинстве случаев "крайний" ехал на Родину, "дослуживать" свой срок - в дизбат...

...

Иногда, после утреннего кросса, минут за десять до утреннего осмотра, расположение роты, посещали недавно прибывший в батальон, замполит роты штабников, лейтенант Уснич, и прожженный пожизненным армейским опытом старшина Дороганов.

С их появлением, принудительная молодежная чехарда с уборкой помещений и заправкой чужих постелей, кое-где приостанавливалась.

В небольшой двухэтажной казарме, было по шесть комнат-кубриков, на этаж. В каждом кубрике, расквартировывался взвод, и находилось от двенадцати до двадцати, двухъярусных кроватей. Первый этаж занимала рота штабных автомобилей, на втором этаже, располагалась рота легковых автомобилей.

Редкое появление "хозяев" роты, ничего хорошего не предвещало. С появлением этих двух субъектов, темп утренней "жизни" казармы сбивался, и неимоверно убыстрялся...

Старшина Дороганов и лейтенант Уснич, быстро "спелись". Они вдвоем, напоминали старого, хитрого мерина и неокрепшего жеребенка. Жеребенок, жадно вслушивался в слова мерина и "заглядывал в рот" старшему товарищу, при этом покорно кивая башкой на тонкой шее.

Одному из них - старшине, старому прапорщику Дороганову, было абсолютно наплевать на беспредел и дедовщину. Он прекрасно знал, что бороться с неуставными отношениями, в советской армии, архи бесполезно. За многие годы службы, этот хитрый, заматеревший пожилой индивидуум, обгадил множество солдатских сортиров, на Урале и Камчатке, в средней Азии и западной Украине, и не где не видел он службы без "деда" и "молодого", равно как и без вездесущего, пронырливого себя - прапорщика советской армии...

Для себя, он давно усвоил, - вороватый, изворотливый прапорщик, как промежуточное звено, между солдатами и офицерами, лицо незаменимое в советском военном дурдоме. Любимым выражением, которое он часто повторял было: - "На прапорщиках, земля русская держится"...

В начале шестидесятых, он был обычным советским юношей, до армии он работал пастухом и пас коров в далекой краснодарской станице. Когда ему "стукнуло" восемнадцать и Родина-мать позвала отдать священный долг, он ушел в армию, да там и остался...

В конце службы, ему очень повезло, Венгрия была его последним местом службы, потом пенсия и возвращение в "родной" колхоз. Несомненно, Венгрия была намного, престижнее и прибыльнее, чем какой ни будь задрыпаный, потерявшийся в недрах союза гарнизон. Здесь, можно было украсть намного больше...

Старый прапорщик, все замечал и обо всем знал, это было как дежавю. Примерно тоже, что здесь, в Будапеште, или чуть хреновее, он наблюдал долгие годы службы. Здесь, как и везде царила дедовщина, а он был "рыбой в воде", в этом сумасшедшем, военном лабиринте. Расквашенные носы молодых, и канистры с вином, под кроватями у Дедов, на все это, у него выработался стойкий иммунитет. По поводу армии, Дурогонов уже давно не о чем не задумывался, а главное - не жалел, он знал - без дедовщины, весь этот "долбанный" армейский муравейник, развалится как карточный домик.

Утром, в казарму, прапорщик Дурогонов, как правило, не заходил, покуривая перед входом, он разговаривал с дежурным по роте сержантом и несколькими старослужащими, а поговорить ему было о чем, ведь скоро на пенсию...

Каждый день приносил Дурогонову "грязные" деньги, и одновременно неумолимо приближал его к пенсии. Ведь там, "на гражданке", он будет никому не нужен, а если и будет, то таких "шаровых" ресурсов как в армии, он вряд ли где-то найдет. Финансовые вопросы прошедшей ночи, волновали его намного больше, чем очередной фингал, под глазом молодого бойца. Природная жадность и выработанная с годами беспредельная наглость, сделали свое дело..., кроме денег полученных с продажи армейского бензина и поддержания хронического неуставного режима в роте, Дороганова мало что интересовало...

...

Единственным "продуктом", которым бесперебойно и не смотря не на что, снабжался Будапештский батальон, как впрочем, и вся советская армия - был "дармовой", не очень хорошего качества, советский бензин. В свою очередь, батальон, бесперебойно снабжал бензином всю Будапештскую округу и приближенных к руководству батальона венгерских граждан. По принципу - есть спрос, есть предложение, военно-мафиозная схема функционировала почти всегда безупречно. Украденный бензин, постоянно списывался хитрожопыми армейскими бухгалтерами. Горючесмазочные деньги делились между начальником ГСМ, прапорщиками - командирами взводов, некоторыми офицерами и старослужащими. Недавно прибывший командир батальона, полковник Кузнецов, безуспешно пытался распутать этот клубок, сотканный из денег и круговой поруки.

Сколько точно было украдено, а затем списано государственного бензина, сколько сливалось из советских военных бензобаков каждую ночь? Этого, уже никто, никогда не узнает...

...

Пока старик Дороганов утрясал свои утренние "бензиновые" дела, замполит Уснич с непонимающим, заспанно-флегматичным взглядом, "бродил" как привидение по казарме, непреднамеренно сбивая, четко выстроенный годами, неуставной ритм.

Сразу после окончания танкового, училища, "не обстрелянный" двадцати двух лет от роду лейтенант танковых войск Саша Уснич, какими то неизведанными путями, попал в Венгрию, в строевую часть...

С момента появления лейтенанта Уснича в батальоне, было заметно, что он, пока еще "не в своей тарелке". Теоретическая лапша, накрученная на его неокрепшие юношеские уши, училищными преподавателями-коммунистами, кардинально отличались оттого, что он наблюдал в реальности. Все было не так, как учили преподаватели, вернее сказать, - абсолютно наоборот.

Постепенно, день за днем, он "въезжал" в тайны батальонной жизни. Много ему из этого "армейского винегрета" было не понятно, странно и даже страшно. Но он так же видел что весь этот "бардак" функционирует, шевелится. Значит, думал он: - наверно так и должно быть, видимо у этого элитарного батальона, своя специфика...

Когда Уснич заходил в казарму, выставленные на шухер Помазки, мгновенно сигнализировали о приближении "новенького" лейтенанта. В то время как лейтенант входил в одно помещение, в другом "кипела" работа молодых подневольных тружеников. Набивались кантики на одеялах, подметались и мылись полы. Каждый Гурон, с надеждой ожидал того счастливого момента, когда замполит покажется в кубрике, только тогда можно было "по быстренькому" схватить засаленное полотенце, и "пулей" выскочить в умывальник, но львиная доля Гуронов моментально перехватывалась Помазками в коридорах, и при помощи подзатыльников и ударов "покрепче", "этапировалась" на работу в другие кубрики. Это было большое везение, если лейтенант Уснич задерживался в кубрике надолго - "надолго" считалось несколько минут, за это время некоторым молодым удавалось пришить подшиву на воротник, побриться и почистить зубы.

В это время, ожидая похода на завтрак, старослужащие, неизменно отдыхали в курилке за казармой, для них вся эта возня вокруг, весь этот налаженный бардак, был пройденным этапом. Когда-то они тоже были такими же бесплатными рабами - Гуронами... Тихо, в пол голоса, с гангстерскими выражениями на лицах, они обсуждали очередной план по экспроприации государственного бензина "на сегодняшний день"...

Когда до долгожданного, утреннего построения на завтрак, оставалось несколько минут, появлялся командир роты старший лейтенант Батурин, и заместитель командира роты, лейтенант Колесников по кличке Тремпель. Деды "испарялись", из курилки, черпаки снимали "надзор", над убирающей молодежью. Сержант Генкал орал: - "Строиться!"...

Все выглядело почти идиллией...

Выстроенная по ранжиру двойная шеренга. Сверкающие, начищенные "молодежью" еще с вечера, до блеска сапоги. Белоснежные подворотнички, на колера темно-зеленого хаки гимнастерках. Идиллию строя нарушали лишь, небрито-неумытые лица молодых бойцов, со свежими, сверкающими фингалами и ссадинами. Старлей Батурин, в отличие от старшины Дороганова, относился к новым следам на "лице" роты, с неподдельным интересом. Его истеричный, еже утренний крик: - Молодежь, раздеться до пояса! Был слышен, во всех закоулках аппендицита. Вглядываясь своими маленькими, поросячьими глазками, Батурин, медленно прохаживался вдоль строя, высматривая наиболее пострадавших сегодняшней ночью. Обладатели синяков, выводились из строя. Все пострадавшие, шли в ротную канцелярию и писали объяснительные. Этими "писульками" была завалена вся канцелярия. Стандартная объяснительная записка имела примерно следующее содержание: " - Я, рядовой советской армии, по факту наличия синяка на лице поясняю: ночью, я по пути в туалет споткнулся, упал и ударился. Ни к кому, из личного состава моего подразделения, претензий не имею. Число. Месяц. Год. Подпись..."

Так, практически каждый день, командир роты Батурин (как ему казалось) защищал себя, от последующих вопросов которые могут возникнуть у командира штаба батальона, замполита и командира части...

...

Наступало время долгожданного завтрака, наконец - то Генкал орал: - В столовую, с песней, шагом марш! Строй затягивал: - "Маруся, раз, два, три"..., Таким "Макаром", строй перемещался метров за двести от казармы, в район столовой.

А в столовой... Вытянутый стол, с обеих сторон старенькие, обшарпанные голубые лавки, на пять человек, посредине замурзанный чугунный котелок непонятного бледно - серо - металлического цвета, прикрытый такой же чугунной крышкой, в нем еда... Очередная солдатская бурда, а-ля - немного подгорелая пшеничная каша. Вокруг, как бы симметрично, бесформенные железные миски, алюминиевые ложки, обшарпанные, когда-то эмалированные кружки. У края стола стоит застенчивая, голубого цвета, пластмассовая мисочка с кусочками вареного сала, рядом такая же голубая, с десятью цилиндрическими таблеточками масла. У другого края здоровенный, пузатый чайник с бурдой из дешевого чая, воды и брома, кирпичик хлеба, разрезанный пять раз поперек и один вдоль, и все та же голубая тарелочка, только в ней сахар, ровно десять, крупных желтоватых квадратов. Вот она еда солдатская... Еда и стол, которую может предложить министерство обороны СССР...

Первые пол года, эта ежедневная процедура, часто снилась. Мы стоим вокруг стола, над этим праздником советской военной кулинарии, пожирая глазами все это великолепие, ждем команды (а в это время из голубых тарелочек, постепенно "исчезают" высококалорийные продукты, сахар, масло, сало). Вот сержант Генкал убедившись, что ни кого "не обделили", пересчитав на столах все порции, выкрикивает заветный клич: - К завтраку!.., воцаряется долгая пауза, с высоты своих двух метров роста, он окидывает, своим отчаянно-безумным взглядом всех присутствующих. Он, держит паузу, как бы давая понять, кто здесь главный. Он, видимо пытаясь после "бурной ночи" понять, что здесь все-таки происходит, водит глазами по сторонам. Проходит с десяток секунд, вот, наконец-то до него дошло - он здесь действительно главный, все голодные, а поэтому хотят кушать...

Раздается, его следующий вопль: - Приступить! Неслышно и синхронно опускаясь на лавку, наш коллективный "гуроно-помазковый" разум понимает, что сейчас еще не время кушать, Генкал так просто, поесть не даст, ему надо наиграться...

Еще до того, как ягодицы касаются холодного дерева лавки, длинная, с выпавшим кадыком, гусиная шея Генкала, чрезвычайно напрягается. Слышен рев, хорошо разработанного сержантского горла: - Отставить! Смирно! Это продлится минуты три, мы будем садиться, вставать, Генкал будет раздавать подзатыльники, требуя "синхронного приземления". И вот мы уже прижались задним местом к лавке, сидим...

Без команды сержанта, никто из присутствующих, не имеет права, взять ложку. Весь наш коллективный разум, напряженно ждет команды - "К приему пищи приступить!", а она обычно звучала тогда, когда Генкал, на конец - то понимал, что ему тоже надо успеть поесть...

Утром в столовую офицеры заглядывали редко. За ежедневным "обучением" молодежи, отсутствующим взглядом, флегматично наблюдал очередной, (обычно с бодуна) прапорщик, - дежурный по столовой. Дежурному, было абсолютно наплевать на то, что происходит вокруг, лишь иногда, он мог окликнуть сержанта, словами: - Завтрак скоро заканчивается!...

Это ежедневное издевательство, - приседания и вставания, не касались "элиты" - тех, кто отслужил больше года. Они уже давно приступили к трапезе. Деды, занимали несколько столов, в дальнем углу столовой. Собрав со всех столов, все масло, "мясо" и сахар, к ним отправлялся "молодой гонец" с продуктами, которые на первом году службы, молодым кушать - "Не положено".

Тщательно прожевывая нашу еду, они с довольными, лоснящимися лицами, наблюдали за нашими приседаниями, видимо вспоминая себя (мы мучались, теперь ваша очередь, - Гуроны)...

Униженная, недополучающая калории, изможденная молодежь была необходима старослужащим, голодным и слабым человеком легче управлять...

Это слово - "человек"...

Слово - "человек", в батальоне Љ25721, употреблялось исключительно в оскорбительном смысле, было абсолютной нормой, сказать любому первогодку: - "Эй, человек! Почистил быстренько мои сапоги!"...

P.S.Љ1 В советской армейской столовой в/ч 25721, образца 1985 и двух последующих годов, у первогодков, с формулировкой: - "Не положено", отбирались следующие продукты: масло, сахар, вареное сало, именуемое "бациллой", и консервированная рыба - тюлька в томате, именуемая (в солдатских кругах) "братской могилой". Все это пожиралось, старшими "товарищами" по оружию, сопровождаясь блеском молодых, голодных глаз, под пресную кашу и чай без сахара. Об этом знали все офицеры, об этом, из писем, знали родители.

Родители, наши "не выездные" советские родители, они были так далеко от нас. Никто из них не мог, и не имел права приехать в Венгрию, к сыну, и "закатить" грандиозный скандал батальонному начальству. "Великая военная тайна" СССР, заключалась в сокрытии от родственников тюремных законов, царящих в армии. Хотя, в отличии от "закордонных" мальчишек, в СССР, даже в тюрьме, были положены свидания...

P.S.Љ2

Так же, "Не положена" молодому бойцу, была его скудная солдатская зарплата, в сто пятнадцать форинтов, это примерно семь с лишним, советских рублей. С формулировкой - "на дембель", каждая зарплата, молодого бойца, отбиралась старослужащими. Львиная доля отправлялась к старшине роты Дороганову, оставшуюся часть делили между собой Деды...

...

Справедливости ради надо заметить, были среди старослужащих и "нормальные люди", очень мало, но были. В основном это были выходцы из больших городов, дети интеллигентных родителей.

"Лютовали" в основном "селюки", в батальоне (по традиции) они составляли большую часть любого призыва. Розовощекие, широкоплечие, взращенные на неразбавленном коровьем молоке, в основной своей массе, жители глубинки, выглядели упитаннее и выше (по росту), своих городских "собратьев" по Родине. В дали от своих забитых колхозов, они выплескивали свое маленькое, эгоистично-ничтожное "Я" посредством пыток и измывательств. После армии, большая часть этих людей, пополняла рядовой и сержантский состав, "доблестной советской милиции", выкидывая приобретенный опыт на "бомжей" и мелких преступников.

В советской армии, пройдя за год, сквозь мощный моральный пресс, физические издевательства, остаться нормальным человеком, было архи сложно. Год полного бесправия, и год абсолютной вседозволенности, или все два года доказывать всем, что так жить нельзя, и надо быть просто,- человеком...

Нарушенная психика, и физические унижения, уже в первые месяцы службы, порождали свои "горькие плоды". В каждом новом батальонном призыве, находилось два, три человека, которые, уже с самого начала не выдерживали сумасшедшего "военного дерби". Эти, в сущности - дети, в основном из хороших, интеллигентных семей, шли в армию с "открытым" сердцем. Воспитанные на пропагандистских, совковых фильмах об армии, они были не в состоянии "переварить", обрушившегося на их головы обмана. Были редкие исключения, но в основном, если кто-то, накладывал на себя руки, все знали, что это мог сделать только очередной "интеллигентный хлюпик"...

Еще в первые дни, когда весь "молодняк" был отделен в "карантин" от старослужащих, уже было понятно, что все вокруг - сущий ад.

В батальоне из старослужащих, был один мой земляк, прослуживший почти два года, - "дед советской армии". Вся молодежь тогда искала старослужащих земляков, все-таки, какая ни какая, а надежда, хоть не на защиту, так на доброе слово...

Он был выше меня на пол головы, крепко сбитый, светловолосый днепровский хлопец. В первый же день, он сам нашел меня. Через несколько недель, он, договорившись со старшиной, "выкрал" меня из карантина, и повел угощать пивом. С потухшими глазами, он спокойно рассказывал, что было с ним, и что предстоит пройти мне. Я почти не задавал вопросов, и слушал его...

По тому, как он спокойно рассказывал о предстоящем двухлетнем кошмаре, я понимал, что все не так ужасно, и все прошли через это - "при желании выжить можно". Мы сидели на наблюдательной вышке, я слушал его и с грустью рассматривал огромные плакаты с красными звездами и мордами красноармейцев в касках, растыканных по всему батальону. Серые заборы с бахромой колючей проволоки, очерчивающей пределы аппендицита, навевали смертельную тоску...

Слушая его рассказ, меня часто охватывало невыносимое ощущение клаустрофобии, мысли о побеге из аппендицита, как миллионы червей пронизывали мозг. Самый простой, вариант, моментально созрел в голове - переодеться в гражданские венгерские шмотки, вон они сушатся за забором, и уйти, "уйти, куда глаза глядят". Голодать, побираться, прикинуться глухонемым, но только исчезнуть отсюда, не видеть, не слышать, не говорить...

Но нет...

Что-то, внутри, что-то заложенное раньше, с самого начала, в детстве. Что-то страшное, советское, стадное, - держало. Держало огромным, бесформенным крюком, за внутренности, ноги, руки, а главное голову...

...

Как всегда ныли ноги. Суточный караул перевалил за экватор, отдельно взятый в "бесплатную аренду" у Венгрии, кусочек "советской земли", обняла зимняя, неестественно холодная для этих мест ночь. Неправильно, на скорую руку намотанные портянки, плюс крепкий запах немытых солдатских ног, образовывали дурно пахнущее месиво внутри сапог. Если нет ветра и стоять неподвижно, то уже через пару минут сквозь поры одежды, из голенищ сапог, медленно подползает к носу и забивает ноздри, вонь накрученных портянок. Этот запах... Запах славянских ног, разбавленный инородными вкраплениями потомков эллинов и печенегов. Запах тревоги, погони, лопнувшей водянки, тухлых грибов, адреналина, дерьма и гнилого сыра. Эта вонь, не сравнима не с чем, этот "букет", наполнял все солдатские каптерки, и караулки любой части советской армии от тундры до Кушки, от Бреста до Курил...

Еще армия пахнет автоматной смазкой, раздолбанным сортиром в караулке, бензином и кровью...

Этот пост номер один под названием ГСМ, был предназначен только для молодежи, или самых "отпетых залетчиков", он был хорошо освещен и просматривался практически со всех сторон. "Укрыться от глаза", можно было только за клетками с кроликами, которых на свой страх и риск, разводил начальник ГСМ. "Страх и риск", потому что кролики из клеток, постоянно "пропадали". Старослужащие, постоянно "желали" кролятины, им ее доставляли, уже в приготовленном виде, с картофельным рагу, под водочку...

Сняв с плеча, убийственно тяжелый Калашников, и с размаха втыкнув его в землю на весь штык, я присел. Отекшие, "свинцовые" ноги, почуяв расслабуху, предательски подсказывали всему телу: - "Ложись, засыпай, ничего, что на снег, ничего, что на землю. Армия - это бред, сон который тебе снится".

Дрожа всем телом и осторожно прикурив измятую "гуцульскую" я раздумывал - долго нет проверки, а может ее и не будет? За курение на посту минимум три наряда, учитывая то, что на территории поста бензоколонка, пара бензовозов наполненных под завязку девяносто третьим бензином, это уже неделя гауптвахты получается, с хитрым Серегой надо быть повнимательней...

Вдыхая едкий дым сигареты, и аккуратно выдыхая, вниз, чтобы не было заметно "предательское" сизое облачко в свете прожекторов, я продолжал размышления: - Я стоял уже шестой час подряд, вместо двух положенных. "Кипиша" нет, значит, старослужащие "сладко" спят в караулке. Значит, их никто не проверил, а значит и проверки не будет...

Да еще и дежурный по части вечером выпивал

Да, логика "железная", но...

Но, вездесущий Тремпель...

Где-то там, в темноте, за колючкой, возможно, притаился Серега Колесник по кличке Тремпель, худющий аки сама смерть - лейтенант советской армии, заместитель командира роты.

Тремпель... Длинные ноги, длинные руки и длинное туловище, которое венчает непропорционально маленькая, на первый взгляд безмозглая головка, как будто - брак при отливке деталей игрушечной фабрики. По собственной инициативе этот неутомимый, детектив, часто выходил на "охоту", за нарушителями солдатского устава.

Солдаты, за эту его привычку, не любили. Зимой или летом, он мог залечь на пару часов прямо на землю, наблюдая в бинокль за несением караульной службы. Часто для наблюдения, он пробирался в очень неожиданные, причудливые места...

Однажды, Серега, известными "только ему" тропами, ночью, проник на пост номер два, в район ангаров легковых автомобилей. Он сидел "в засаде", в пустой пожарной бочке для песка четыре часа, неусыпно наблюдая за несением караульной службы. В караулке (не без помощи старшины Дороганова) о его "укрытии" знали. Все четыре часа, пока он сидел в бочке на посту номер два, на посту номер три сливали из бензобаков тяжелых грузовиков, и таскали на "улицу" бензин. По уставу, пароль прохождения на посты, знали только состав караула, дежурный по части, и командир батальона. В любого не знающего пароль, часовой имел право стрелять на поражение. Следопыт-доброволец Серега, пароля не знал, и по тому, на территории поста был "персоной нон грата". Если бы он высунулся, часовой мог "положить" его и тогда бы Тремпеля, за его природное любопытство, отвезли или на гауптвахту, или в госпиталь, или на родину в "деревянной рубашке". Так он и просидел до утра ни с чем, пока автопарк не сняли с охраны...

В итоге утром, в который раз, боеготовность роты штабных автомобилей с пустыми бензобаками, равнялась нулю. Равнялись нулю и поиски тех, кого обычно не находили..., и, во избежание скандала, "испарившийся" бензин одним махом списывался хитрыми, батальонными бухгалтерами. Пустые баки вновь наполнялись очередной порцией советского горючего, добытого потом и кровью урингойских нефтяников, карманы бухгалтеров наполнялись венгерской валютой. Так, изо дня в день, "умные" военные, с лихвой компенсировали недостачу скудной советской зарплаты.

На первых порах, таких правдолюбцев, как Серега Колесников, близко не подпускали к черному бензиновому бизнесу. С ними, еще "не въехавшими" в суть дела, верящими в справедливость советской системы, заматерелые продавцы бензина, играли как с котятами. А потом, наконец, система "всосала" в себя молодого лейтенанта, погрузив в себя с потрохами.

После одного случая, детектив Тремпель, наконец "въехал" в расклад, а после, приобрел нехорошую, но общепринятую привычку "охотится" исключительно на молодежь. Эту привычку, ему "привили" дембеля двухгодичной давности, эта история передавалась из уст в уста...

...

Вышел очередной приказ о демобилизации. По неизменной традиции, для грандиозной попойки в честь приказа, дембелям просто необходимо было "горючее" - алкоголь, причем в абсолютно немыслимых количествах. На кануне несколько недель подряд, батальон готовился к этому событию. В этом "советском муравейнике", практически все, начиная с самого забитого Гурона, заканчивая самым заматерелым дембелем, сливали бензин из баков штабных "Уралов" и ЗИЛов. Тремпель, тогда еще вновь прибывший молоденький, "необстрелянный" лейтенант советской армии, в диком желании выслужиться, решил покончить с воровством в батальоне и уничтожить всю порочную систему на корню...

Серега, засел в засаду за батальонным забором, все правильно рассчитав. Именно в этом месте, легче всего было перевалить через забор, большой, тяжелый предмет, например - канистру с бензином...

Его "вычислили" не сразу, ни кто не подозревал, что вновь прибывший летеха будет настолько прыток. Тем более что о традиционной дембельской бензиновой "эпопее", был в курсе, бывший тогда комбат полковник Пикус, не говоря уже о прапорщиках обеспечивающих "безопасность" операции на месте.

Вокруг Будапештского батальона тоже спали не все. Это время, середина осени, либо середина весны, знал каждый, даже не имеющий машину венгр. Во всей округе обладатели частных домов превосходно знали, если ночью, слышен шорох во дворе, значит, они обязательно увидят, перекошенно-перепуганное лицо советского солдата с неизменной фразой - "Бензин кел"? Что означало - бензин надо? Еще венгры знали, - любой предмет, который увидел "советский глаз" во дворе, в эту же ночь может быть украден.

В батальоне крали не только бензин, крали все, что можно было поднять, и донести до "заказчика". Моторы, грузовые шины, канистры, и чего не пожелаешь из ассортимента солдатского быта. Гони форинты, а взамен, хоть штабной "Урал" командира батальона, по запчастям...

...

Ночь была пасмурной. Сегодня днем Тремпель в первый раз, заступил дежурным по батальону. Выданный табельный пистолет, "жег" кобуру. Неограниченная власть над батальоном, пароль который знали лишь несколько человек, все это будоражило его мысли, сознание. Именно в этот, думал Тремпель, - в свой первый день в должности дежурного по батальону, что-то должно произойти, может быть, именно сегодня, в свое первое дежурство, он накроет банду расхитителей социалистической собственности...

Еле дождавшись ночи, Серега Колесников, в одиночку отправился на проверку. Пробираясь "на ощупь" по наружному периметру батальона, Тремпель, наконец, нашел свое место...

Затаив дыхание, он долго сидел в засаде, за трансформаторной будкой. В голубовато-серой темноте, очертания венгерской трансформаторной, напоминали миниатюрный готический замок...

Когда начал накрапывать, мелкий, паскудный дождик, началось "движение". Непринужденно перемахнув через забор, появились первые "ласточки". Вглядываясь в лица воров, только что прибывший лейтенант, пытался запомнить как можно больше незнакомых ему "персонажей".

Бензин бурным потоком "уходил" за забор. Когда Тремпель, наконец, понял что бензин "тащат" не сотнями литров, а тоннами, он достал свой табельный "Макаров"..., и когда из, едва-едва освещенной дыры в заборе, показались очередные подневольные Помазки, навьюченные пластиковыми, сорокалитровыми канистрами, он шагнул им навстречу...

Затем события разворачивались следующим образом, - после немой паузы, с уст Тремпеля соскользнула невнятная команда: - Стой, стрелять буду. - Он настолько тихо, наивно и застенчиво произнес эти три слова, что все присутствующие сразу поняли, - стрелять он не будет. В это время, из-за забора "выросла" фигура старослужащего. Дед, крупными шагами подошел к лейтенанту, медленно, аккуратно забрал пистолет, и ударил Тремпелю в лоб рукояткой, да так, что Серега, покачнувшись, словно подкошенный стебель, рухнул на землю, потеряв сознание.

На рассвете, когда Тремпель очнулся, то обнаружил свое табельное оружие под кителем, ближе к штанам, из дула торчала записка следующего содержания: "Мужик, не торопись, успеешь"...

С той ночи, у Тремпеля на лбу, розовел шрам, повторяющий очертания рукоятки пистолета Макарова.

После того случая, лейтенант Сергей Колесников сделался лицемером, к старослужащим у него с тех пор "вопросов не было", а вот к молодежи были, и не мало...

...

Каждой весной и осенью, советская военная машина, поглощала новобранцев. По закону "о священном долге советского человека", в советскую армию, на срочную службу набирались совершеннолетние юноши, от восемнадцати до двадцати семи лет.

В осенне-весеннюю страду, каждый день работал мощный, тотальный конвейер, во всех самых маленьких деревнях и огромных мегаполисах от Калининграда до Сахалина, от Кушки до Выборга.

Каждый советский юноша примерно за год - два, до своего совершеннолетия, начинал ощущать на себе пристальное внимание районного военного комиссариата. Чем ближе было время призыва в армию, тем в геометрической прогрессии увеличивалось количество повесток в военкомат. Многим не хотелось разменивать свои "лучшие годы", на "почетный долг" Родине. Улизнуть от армии удавалось единицам...

Самые умные и находчивые "вундеркинды" - "косили на дурочку"...

...

На бесчисленных консилиумах, они рассказывали психиатрам, витиеватые истории о своих, тайных страхах, при этом демонстрируя, заранее подготовленные суицидные шрамы на запястьях. Они калечили себя, прыгая с балконов, занимались членовредительством, отхватывая указательный палец правой руки (чтоб не стрелять из автомата)...

До призыва в советскую армию, то есть до достижения восемнадцатилетнего возраста, с частотой в три, четыре месяца, "косящих психов", на недельку, другую клали на "дурку". В психоневрологических диспансерах советские психиатры, хладнокровно и доходчиво, старались объяснить "косящим" пагубность их поведения и поступков, проводили с ними "плотные идеологические" беседы, между делом закалывая гармонизатором советской психиатрической системы - сульфацидом натрия, в просторечии - "серой"...

Несмотря на титанические усилия "армии косильщиков", большая часть "психов", рано или поздно, все-таки попадала в советскую армию. Психи, наркоманы, все плоскостопые, плоховидящие, и иже с ними, были тем резервным мясом, которым районные военкоматы, затыкали некомплект, в "голодные" призывные времена...

...

Статья 7-Б, присваивалась призывникам, которые за недолгие, юношеские годы, "присаживались на иглу"...

"7 - Бэшники" - наркоманы, вторая весомая когорта юношей призывного возраста, невольно "косящих" от армии.

Если в случае с "психами", сверстники понимающе-снисходительно шутили, то к наркоманам отношение было неоднозначным - их презирали, не понимали и побаивались. В те годы быть наркоманом считалось, чуть ли не престижным, это было своеобразным "тайным" братством. Братство имело и внешние признаки...

В начале восьмидесятых, Днепропетровских наркоманов, можно было определить безошибочно-визуально, - по "рябухам"...

Рябуха - это серая, в мелко черную точечку кепка, "аэродромного" типа. Шили "настоящие наркоманские" рябухи только на улице Извилистой, в запутанных лабиринтах частного сектора, возле "Озерки" - центрального Днепропетровского рынка.

Были и подделки, но настоящая рябуха, стоила дорого - аж двадцать пять советских рубликов...

Любой "нарик" в рябухе, мог подойти к совершенно незнакомому субъекту, в таком же головном уборе, зная, что это собрат по несчастью, и общаться с ним на любые темы...

В основном, наркоманами становились дети "серьезных" зажиточных родителей, хорошо одетые, сытые, они сбивались в стайки и медленно уходили в свой "фиолетовый, фантастический мир". Получить статью 7-Б (шизофрения на почве инъекционной наркомании), значило практически девяносто процентную защиту от призыва. В начале восьмидесятых, о таких наркотиках как кокаин, героин и опиум, можно было услышать разве что в кино, однако "план", и "кукнар", перепробовали практически все предперестроечные "уличные" подростки. К шприцу, с аналогом опиума - "ханкой", добирались лишь немногие...

Ханку делали из белой, жидкости - молочка, выделяющейся из надрезанной головки промышленного мака, ее собирали на бинт, затем, переваривали бинт в воде, и маковое молочко, постепенно превращалось в черно-коричневую слизь. Наркоманское "молочко" было полностью пригодно, для инъекции в вену. Так как в наших "холодных краях" благодаря климату, опиумный мак не рос, ханка - вытяжка из промышленного мака, считалась самым "убойным" наркотиком. Ханка была слабым подобием опиума, но и на нее "присаживались" безвозвратно.

"План" и "мацанку", "добывали" из конопли, предназначенной для нужд легкой промышленности. Ежегодно в сезон цветения конопли, самые яростные поклонники "курнуть", отправлялись в "экспедиции" на конопляные поля. В конце семидесятых поля не охранялись, но благодаря любителям "покурить травку" (множившимся в геометрической прогрессии), уже в начале восьмидесятых, поля охранялись вооруженной охраной с собаками и милицейскими вертолетами...

Основная масса молодежи, "не присела" на шприц в то время, благодаря дороговизне инъекционной дозы макового "молочка". При средней зарплате среднестатистического "хомосоветикуса" в сто - сто двадцать, а стипендии в тридцать рублей, ханка стоила в районе от пяти до десяти советских рублей за "кубик". Молодежь - пила "горькую". Пол литровый бокал пива стоил двадцать две копейки, бутылка водки около четырех рублей, брал верх "экономический фактор", объясняющий повальное пристрастие молодежи к спиртному, да и протыкать себе вены хотелось не всем...

Примерно с начала восьмидесятых, врачи в военных комиссиях научились с первого взгляда безошибочно определять инъекционных "нариков". "7- Бэшники" сами того не замечая, выдавали себя. Замедленные "черепашьи" движения, тянущаяся инсультно-заторможенная речь, у докторов это называлось - "эффект внезапно разбуженного старца". Дополняли картину "пробитые вены" на руках. Потом, ближе к девяностым, "дырки" от уколов стали находить в более изощренных местах - в районе мошонки, подмышек и щиколоток...

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Љ1

Этот текст, - цель и средство, показать весь ужас, пребывания контингента советских войск в Венгрии, и других странах Варшавского пакта. Это выраженное в буквах, цифрах и знаках препинания, предупреждение странам и политикам решившим, в угоду своим интересам и амбициям, решать свои проблемы за счет других... Других стран, совершенно не желающих знать проблемы большого и немыслимо нищего (в основном духовно) государства...

Ко всему выше изложенному, хотелось бы добавить, вам очень повезло, если вы не жили при советской власти в Украине, образца: 1980-1990годов, как в прочем и любом другом закоулке беспредельно-огромного дурно пахнущего, грязного почти во всех отношениях, мусорного ящика, именуемого - СССР...

Прекрасно, что вы не видели пустых прилавков в магазинах, одинаковые, официально-казенные коммунистические морды по телевизору, не видели постоянно переменяющегося и почему-то называющегося "незыблемым курсом ЦК КПСС" и многое другое. Древние китайцы говорили: - Не дай вам бог, жить в эпоху больших перемен...

ПРО ГЛИСТОВ

(ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Љ2)

-Да..., жить, (если ты не был глистом-коммунистом) было очень сложно...

Перестроечный топор, перерубил на изломе восьмого десятилетия, двадцатого века, фантастическую, псевдо-коммунистическую конструкцию. Некогда грозная тоталитарная империя, как истлевший, гнилой мешок, неотвратимо расползалась по швам. Судьба любой, самой грозной империи, и это факт доказанный историей, рано ли, поздно: - быть низверженной!..

Но если все предыдущие, тоталитарные механизмы, как правило, разрушались посредством войны, то эта империя, постепенно переродилась в "колосс на глиняных ногах", и мало-помалу, без кровопролития выела сама себя изнутри...

Коммунистическая система, была съедена собственными маленькими и большими согражданами, не доверяющими обожравшимся коммунистическим начальникам, - подобно загнивающей туше огромной грязной свиньи, выедаемой опарышем. Медленно, но бесповоротно, империя самоуничтожалась, она тлела и умирала. Медленно, но уверенно...

На последней "перестроечной" пятилетке, процесс выедания собственного тела изнутри - ускорился, да так, что от туши, - щетины с кожей не осталось, а потом...

Это будет потом, через несколько лет, - от сгнившей туши останется серый, сухой скелет. Те, немногочисленные "большие" сограждане - бывшие партийные бонзы, и просто "нужные" люди. - Очень быстро и "непонятным" образом, гипертрофируются в толстых и зажиточных глистов-олигархов.

Толстые, скользкие глисты, - перекрасившиеся коммунисты-"председатели", "накосившие" в свои гофрированные тела, бесплатного "народного жира", будут жить "своей" жизнью, на самом "верху", в черепной коробке, поглядывать из мрачных, черных глазниц, на своих бывших, маленьких сограждан, - худых опарышей, которые забавно корчатся вокруг развалившегося скелета..., Еще через несколько лет, глисты, станут собственниками больших корпораций, медиа-холдингов. Они будут трусить своими сальными ляжками на политических подиумах и смотреть на нас, с экранов своими педерастическими глазками, моргать ими, и прекрасно понимая, что им почти никто не верит, рассказывать маленьким, недоразвитым опарышам, - как нам жить дальше, как строить государство.

Жира, который "накосят" глисты в постперестроечную страду, хватит им, и их родичам на долго. - Долгая, насыщенная и интересная, жизнь у постсоветского олигархического глиста...

Толстым, глистам-коммунистам, будет казаться, что они - элита, супермозг нации. Будет казаться, что сверху, именно "ОНИ", руководят "процессом". Но на самом деле "худые", рядовые опарыши, не замечая "ожиревших" глистов, будут жить своей собственной, по большей части нищей, неинтересно-бесцветной жизнью.

Маленькие сограждане, в основном так и останутся опарышами, только сильно похудевшими, некоторые из них превратятся со временем в обычных серых мух, а совсем немногие даже в больших, толстых, зеленых..., - в "средний класс"...

ГОРБАЧЕВ (ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ Љ3)

Горбачев, стал реформатором не по своей воле, он им стал, - по инерции...

-По честному?.. Он не хотел реформ, он "отплясывал" свое "последнее танго", лишь благодаря тому, что тонущий корабль "СССР", погружался в пучину с неимоверной скоростью. Михаил, был вынужден наводить "панты"... Он знал, - практически все, основоположные ресурсы исчерпаны, - дефицит. Все ресурсы, это значит, абсолютно все ресурсы, - людские, материальные, а главное духовные...

Уже в конце восьмидесятых было заметно, что этого "вундеркинда", коммуниста - хозяйственника, посадили на "трон", не просто так. Молодой генсек, выкормыш компартии ставрополья, должен был, на сколько можно продлить агонию умирающего государства, и спеть народу "лебединую" песню, "убаюкать" его. В его миссию входило (скорее всего, он, об этом не знал), - потихоньку, "под шумок", "подсобрать" коммунистическую долларовую кассу. Затем, дать уйти своим коммунистическим соратникам в бизнес. Как на козла отпущения, потом, на него, повесили, "всех собак", его товарищи по коммунистической партии.

Он постоянно придумывал новые ходы, ему надо было, что-то менять, но..., практически каждый, рядовой гражданин советской мегамашины, со временем замечал, - Михаил Сергеевич не знает, как это сделать...

На первых порах, выкручиваясь, "Горби", - "вешал лапшу" о новых "горизонтах". Обещаниями, и лозунгами типа - "Ускорение", он пытался задержать, движущийся семимильными шагами, неотвратимый процесс полного распада и разложения.

То, что Горбачев сделал для запада трудно переоценить, там, его подняли "на-Ура!", потому что видели что "Горби" вносит полную деструкцию и беспредел во все сферы жизнедеятельности СССР. Он, как неразумный ребенок, кидался из крайности в крайность, "ускорение", "антиалкоголка", "перестройка", все, за что не брался Горбачев, спутывалось в идиотический, спутанный клубок и нескладный беспорядок.

В своих инфантильных походах "в народ", он сбивался с темы на тему, превращая свой диалог с людьми, в собственный монолог в виде непонятного, словесного винегрета без сути. Он не умел говорить, он коверкал слова и сбивался. Для лидера такого "монстра", как - СССР, он выглядел чересчур, дешево... - Дешево в глазах собственных граждан, в глазах лидеров сверх держав он выглядел иначе...

Штат переводчиков с университетскими дипломами, на раутах и встречах, так сглаживали его жуткие, режущие слух русскоязычных, исковерканные слова-перевертыши, что он, выглядел прирожденным оратором "во плоти". Джордж Буш-старший, понял бы наших сограждан, если бы пообщался с плохо выражающим свои мысли, и постоянно путающего буквы в словах, каким ни будь работягой, с "забитой" Колорадской фермы.

P. S.

Уже в восемьдесят втором, сигарет с фильтром не было на прилавке, они продавались, предприимчивыми работниками торговли, на двадцать процентов дороже, - "из под полы". Копченые и сухие колбасы, доставались только по блату, - "для своих". Исчезло, с полок магазинов, единственное калорийное лакомство советской детворы - сгущенное молоко, его тоже "доставали" по великому блату...

Да, были конфеты...

Карамельные...

Шоколадные, с начинкой - дефицит...

Было мороженное, два, три сорта, пломбир в стаканчиках, сливочное в стаканчиках, пломбир квадратный - вафля справа, вафля слева...

Сметана - только утром, или вечером, но очень разбавленная, почти кефир. Мяса нет никогда, - альтернатива - "синие", "недовыросшие" цыплята, в народе - "синяя птица"..., но не всегда. Колбаса варенная, без кружочков соевого сала - редкость. Остается непопулярная, - за два рубля, десять копеек, с салом. - Такую купить не каждый рискнет, так как она - "лежит долго", она, может быть, несвежей и есть вероятность отравления...

Рыбные морозильные витрины, завалены скумбрией холодного копчения, подозрительно маленькой, некондиционной величины, и морская капуста - в изобилии, "ешь народ витамины!"...

В бакалее сухое вино "Алиготе", дешевый, семьдесят второй красный портвейн, заплывшие комбижиром консервы а-ля рис с говядиной или свинина с горохом. Все!..

Может, что-то забыл?..

АРМИЯ

Из многих "прелестей" жизни в СССР, хотелось бы выделить одну, которая непосредственно касается этого текста, - срочная служба, в советской армии.

На очень резонную и неистребимую поговорку советских граждан: "два года в армии - можно смело вычеркнуть из жизни", коммунистическая пропаганда использовала тупой, но исчерпывающий, по своей логике контр лозунг: "почетный долг советского гражданина - служба в армии". Тупой, и идиотический, потому что каждый советский мальчик, еще учась в школе, знал, что на самом деле, долг "этот" (мягко говоря) не совсем почетный, а в ряде случаев и позорный, что в армии над ним будут издеваться сверстники, такие же пацаны, но отслужившие чуть больше. Плюс, он часто будет исполнять, чьи то, по меньшей мере, бессмысленные приказы.

Поколения советских людей, конвейером проходили сквозь армейские скрижали унижения и насилия над личностью. Рассказы об армии приходившие от тех, кто уже отслужил, были мрачные, либо тоже мрачные, но с элементом иронии... Верхом идиотизма считались рассказы, о том, как выкрашивалась в зеленый цвет трава и листья, натирался гуталином асфальт, при приезде высокого начальства. Народный фольклор, частенько выкидывал на уши граждан анекдоты о глупости армии, - тупоумии офицеров-солдафонов, беспредельной жадности советских прапорщиков-воров.

До службы в армии, ваш покорный слуга, кроме сплошного негатива, только несколько раз слышал о настоящей, "красивой" воинской службе. Из этих "несколько", могу припомнить только один. Его, мне поведала моя одноклассница, в которую я был влюблен и для которой писал стихи в восьмом классе...

Брат моей одноклассницы, попал служить в Москву, в роту почетного караула, поначалу, понятно - никто ей не верил, но когда однажды, она с гордостью представила доказательство в виде фото, на котором ее братан, с карабином на перевес, стоял у мавзолея самого, великого дедушки Ленина. - Слов не было...

По классу пошел "мандраж", "телка не чешет", братан то ее в натуре, в роте почетного караула, в самом элитном подразделении страны..., вот тогда то, ее все и зауважали..., - тогда то она, нос и задрала...

Потом однажды, она пришла в школу под ручку, с каким то неизвестным субъектом, лет на пять ее взрослее, и я постепенно перестал, писать ей стихи...

...РОТА ПОЧЕТНОГО КАРАУЛА?

Миф о "красивой" службе, развеялся в Будапеште. Сквозь все пересылки и пересортировки, единственный земляк из моей команды, Серега Стеценко, с которым я попал в Венгрию - "загудел" в Будапештскую Роту Почетного Караула. Все прелести его "красивой" службы мне довелось наблюдать, практически каждый день, плюс, все, что я видел, обильно дополнялось его хроническими откровениями...

Растяжения и судороги ног, постоянные спутники "красивой службы". Их называли: "оловянными солдатиками", оловянными, потому что солдатская служба гнула и сгибала их немилосердно, и еще наверно, потому что одну треть светового дня они проводили на одной ноге..., почти как в сказке Андерсена, о несчастном одноногом солдатике.

Эрпэкашники...

Все как на подбор метр девяносто, правильные, европейские черты лица, пропорциональное строение тела, ноги чуть - чуть длиннее, обязательно светлые глаза, предпочтение блондинам..., элитные юноши "селекционировались" в военкоматах, еще за долго до службы. Если бы эти парни знали, какую службу, им приготовила армейская судьба, благодаря их достоинствам, то большая их часть, наверняка пополнила другую армию - армию "косильщиков".

В мороз и жару, в слякоть и ветер, рота почетного караула "обслуживала" все официальные, советские сборища. Все самое "изысканное" ложилось на плечи оловянных солдатиков. Возложения венков, помпезные приемы "высоких" гостей из союза, "друзей" советского государства и многое, многое другое...

Обычная картина, - с утра на батальонном плацу, стоит пара десятков солдат, на одной ноге - это РПК. Стоят, меняя ноги, с перерывами, по тридцать, сорок минут. Тем, кто не прослужил года, в довесок, на вытянутую ногу клали карабин - воспитание выносливости.

Провинившихся "залетчиков", не справляющихся с РПКашной "программой", сразу было видно, летом их наряжали в "жаркие" шинели, зимой они стояли в одних гимнастерках или майках. Еще оловянных солдатиков называли "полосатиками"...

Они "застывали" на батальонном плацу, несчастные, измученные каждодневными тренировками "одноножки", мимо них вальяжно прогуливался командир роты - капитан Сазонов с шомполом от карабина в руке. Шомпол предназначался исключительно для "неправильно" вытянутых ног, (чтобы выше держали). Голенища яловых сапог смягчали удары, но если удары приходились выше голенищ, оставались следы - тонкие сизые линии. В бане ребят из РПК, "полосатиков", безошибочно определяли, даже не видя лица - по "полосатым" ляжкам...

Командир Будапештского РПК капитан Сазонов, метким солдатским языком, заработал кличку "Петух". Для полной схожести, ему не хватало гребешка, хвоста всех цветов радуги и петушиных шпор. Все в нем, - его походка с невообразимо, выкидывающимися вперед ногами, постоянно неимоверно высоко поднятый подбородок, лицо с носом - "клювом" вместо носа, пламенно - безумный взгляд, - все говорило о том, что он недаром получил эту кличку. Резкий, с истерическими нотками, крик - приказ, командира РПК Сазонова: - Тянем носок! Звучал ежедневно, всю первую половину дня, его было слышно во всех самых удаленных от плаца точках батальона. "Тянем носок" - долетало даже в удаленные на сотни метров от плаца, укромные каптерки автомобильных боксов.

По началу, словосочетание "тянем носок" заставляло вздрагивать, со временем оно превратилось в обыденность, и воспринималось как крик петуха, в деревне. Все знали, что если не слышно петуха, значит вот-вот, наступит время обеда.

P.S.

Кроме слов "привет!", "дружба" и "Москва", каждый слышащий Венгр, проживающий за периметром батальона, мог произнести загадочное русское словосочетание "тьяньемносок!".

АППЕНДИЦИТ И ЕГО УСТАВ...

Суббота, в армии один из дней, когда можно "оттянуться", в общем - расслабиться, и хоть на мгновение, забыть, где ты находишься. Нет строевых и политических занятий, баня, чистое белье. Вся вторая половина дня - отдых, вперемешку с просмотром телевизора. В воскресенье на час позже подъем, в общем - "солдатский рай"...

Да, забыл, - "САМОЕ ГЛАВНОЕ!", - нет нарядов в караул и столовую, но... - Но, ко всем этим прелестям, ты причастен, если прослужил больше года. Если ты Помазок или Гурон, все "САМОЕ ГЛАВНОЕ!", вечно, не достается именно тебе...

Перед любым нарядом, давалось два часа на подготовку к наряду, и два на сон. Затем, в шесть вечера следовало построение, и развод по нарядам, в караул, на КПП, в столовую. В отличие от наряда по кухне, в караул и на КПП первые два часа подготовки, приходились на изучение устава. Но так получалось, что устав - армейскую конституцию, никто, никогда не читал...

На первом году службы, было некогда, так как молодежь вечно "обслуживала" стариков, а на втором уже никто не мог заставить это сделать. О содержании книжки - "устав советской армии", основная масса солдат знала понаслышке. Основные положения устава передавались просто - из уст в уста, что касается, обрывков более изысканных глав, сего документа, на моей памяти, их знали только несколько "зубрил". - Если учесть что по уставу, в этом царстве неуставных взаимоотношений, не жил никто, то это незнание себя вполне оправдывало...

Досконально, устав не знали даже старые офицеры предпенсионники. Кроме солдатской библиотеки, полки которой были заставлены уставами всех изданий, и дат выпуска. Еще одна замусоленная, пухлая книжечка Устава Вооруженных Сил СССР, валялась в караулке. Судьба у этой книги, была - быть нечитанной. Вернее сказать, исключительно редко, ради интереса, абсолютно не вникая в содержание, книжечку, иногда просматривал, какой ни будь любопытствующий индивидуум...

В караульном помещении, была своя, весьма популярная - "секретная библиотека"..., - об этой "солдатской тайне" никто из офицеров, не знал. Это был, исключительно солдатский секрет...

Это было табу, святое, солдатская военная тайна - стопка порножурналов, которую "ныкали" под одной из половых досок. В Венгерской Народной Республике, в отличие от "дремучего" в сексуальном аспекте СССР, печатная продукция эротического содержания, продавалась в любом почтовом киоске. "Любимые" глянцевые журналы, солдаты находили, в основном на венгерских помойках, к ним в отличие от устава вооруженных сил, относились особенно бережно. Самый законченный стукач, не осмелился бы рассказать про "нычку", в полу караулки, - это было святое...

У каждого старослужащего была своя любимая девчонка с обложки, иногда дело доходило до ревности. Молодых бойцов, это не касалось ни коем образом, до года службы, им было неположенно рассматривать женские "прелести"...

"Подпольная" библиотека, постоянно пополнялась новыми, найденными "изданиями". - Так, как старые журналы, со своими "любимыми" бумажными девочками, дембеля увозили на родину, - как раритетный трофей...

P. S. Еще, рассказывали о подвале в здании "караулки"...

Эта история, о караульном помещении, - бывшей венгерской почте, передавалась советскими солдатами, - из уст, в уста...

Ходили слухи, что советские солдаты, после венгерского восстания, пользуясь хаосом и неразберихой, "заточили" в неучтенный подвал почты, молоденькую венгерскую девушку. И "пользовались" ею, довольно долго. Девушку, каждый день подкармливали и постоянно насиловали до тех пор, пока батальонное начальство, в конце восьмидесятых, не обнаружило в документах и чертежах здания почты, тот самый, неучтенный подвал... Передающаяся "по наследству" девушка, была освобождена, когда она, постаревшая и больная, вышла из подвала, от яркого света, она сразу ослепла...

После этого инцидента, подвал караулки, засыпали землей, утрамбовали, и забетонировали...

...

... АРМИЯ (В СЕКСУАЛЬНОМ АСПЕКТЕ)

Армия...

Советская армия, за пределами собственного государства, в чужом государстве, в сексуальном аспекте...

Одна из главных, никогда так и не решенных проблем венгерских, чешских, польских, немецких и монгольских "советских", рядовых солдат - практически полное отсутствие здорового, "настоящего" секса, как такового...

Ненормальность ситуации, когда два года, молодой, половозрелый человек, не имел доступа к противоположному полу, порождало целый комплекс проблем.

Венгерский язык, относится к финно-угорской группе и по праву считается одним из самых трудных для изучения. В батальоне, было несколько переводчиков, молодые ребята, из приграничного к Венгрии, советского Закарпатья. Венгерского языка, кроме этих счастливчиков, в батальоне не знал, никто. Уйти как в "союзе" в самоволку, познакомиться и хотя бы поговорить с девушкой, в Венгрии, было архи нереально. Общение с противоположным полом, на родном языке, заключалось лишь в тонких ниточках писем на родину. Письма от любимых и родных, выборочно проверенных и прочитанных вначале Московской цензурой, а затем местными батальонными офицерами.

P. S.Љ1

Это не относится к сексуальному аспекту, но после всех проверок, на последнем этапе, письма вскрывал батальонный почтальон, - розовощекий "хитрожопый" западенец, он на просвет стоваттной лампы, просматривал содержимое каждого письма, выуживая из доходных, "маминых" конвертов десяти и двадцати пяти рублевые купюры, посланные заботливыми советскими мамами. Добытые рубли, делились между ним, и батальонным начальством. Те же немногие, кому "повезло" уйти от ненасытных глаз украинского почтальона, украдкой обменивали советские деньги у мадьяров, по весьма низкому курсу. На обменянную десятку, едва можно было купить литровую бутылку лимонада, пачку печенья и пару пачек дешевых сигарет с фильтром...

P. S.Љ2

Не хотели венгерские женщины "русских" солдат, а если и были единичные случаи, то они пресекались "на корню", военным руководством. Да и случаи были, в основном "из ряда вон"...

... "ИЗ РЯДА - ВОН!"

Он был из моего призыва, Миша Высоцкий, высокий, русоволосый, голубоглазый парень. Черты его лица и пропорциональная фигура, были настолько правильными, что казалось сам Бог, поцеловал его в макушку...

Сильный, открытый, честный и добрый, таким я его запомнил. Такие дома, на "гражданке", - "душа" компании. На "гражданке", но не в советской армии...

Он сразу стал лидером роты молодого пополнения, был "заводилой" во всех ротных начинаниях. - За что, его сразу невзлюбили батальонные деды.

А потом случилась эта грустная и страшная история...

Еще в "карантине", когда старослужащие были отделены от "молодежи", нас часто возили на "дружественные" венгеро-советские мероприятия. Никто загодя не знал, когда и куда мы поедем. Приезжали представители руководства венгерских предприятий, и просили выделить солдат, для дружественной "массовки".

Молодежь, еще не столкнувшуюся "вплотную", с предстоящим, армейским ужасом, не зря, возили на встречи с венгерскими людьми. У молодых солдат, не соприкасавшихся со старослужащими, были искренние, еще по детски добрые улыбки, не было "инвалидных", "исподлобных" взглядов и синяков на лицах. - Их это ожидало - потом..., но сейчас..., - у них еще не отобрали новые сапоги и гимнастерки, из них еще не сделали "грязное, военное месиво"..., - новобранцы выглядели - замечательно ...

В тот майский день восемьдесят пятого, было прохладно. Роту молодого пополнения, выстроили "на смотрины", и командир батальона лично отобрал пятнадцать человек, по его мнению, самых симпатичных и "презентабельных".

Мы, шли по узкой улочке пешком, в клуб Будапештского вагоноремонтного завода, шли спокойно, нестроевым шагом, - колонной по три человека. Клуб был по соседству, - в четырех кварталах от батальона. Старшим группы, был начальник штаба батальона, капитан Романов, он шел сзади колоны, иногда выкрикивая команды, о равнении в строю. Так же группу сопровождали, два офицера, старшина роты молодого пополнения, и старослужащий переводчик.

Как всегда, (по-советски) мы опоздали на начало торжественной части, минут на сорок. В просторном холле клуба, были засервированы высокие, "стоячие" столы, со всевозможными угощениями. Основная масса людей была в зале, а те немногие мадьяры, которые стояли в холле с любопытством разглядывали нас. Все взгляды, новобранцев были "прикованы" к единственной девушке, изумительной блондинке, лет двадцати. Девушка стояла у приоткрытой двери зала, внимательно слушая оратора. Наверно потому, что она, была здесь единственным человеком женского пола, она казалась пленительно-обворожительной.

Из зала доносилась непонятная венгерская речь, иногда прерываемая короткими овациями, и звуками оркестра, по торжественным интонациям, напоминающим советские коммунистические лозунги, было понятно, что рапортуют о достижениях предприятия, и что-то, кому-то вручают.

Капитан Романов, посовещавшись с офицерами, решил, что в зал солдатам нецелесообразно входить, как он сказал: - "Чтоб, как в пятьдесят шестом, не перепугать мадьяров"...

По его (настоятельному) совету, мы "разбились" мелкими группками и рассредоточились в разных местах, но так, чтоб он видел всех. К пище, прикасаться было, строго - настрого запрещено. Еще перед входом в здание, Романов "прочел лекцию" о том, что мадьяры недолюбливают нас (советских), и пища может быть отравленной, и в конце, строго настрого запретил прикасаться к пище. Конечно, все знали, что он врет... "Показавшему себя" с первых дней, хитромудрому капитану Романову, солдаты не верили... Взгляды вечно голодных новобранцев, постепенно перекочевывали с венгерской блондинки, на всевозможные лакомства и невиданные доселе, разноцветные пивные бутылочки...

Миша Высоцкий, в это время, не сводил глаз с белокурой девушки, ему было не интересно все, что наполняло пространство вокруг нее..., - Да, он влюбился. - Глядя на него, это было видно невооруженным взглядом. Красивые и молодые, из разных миров, они подходили друг другу, во всех отношениях...

Блондинка тоже, все чаще, с интересом, смотрела в его сторону, внимательно рассматривая его, она уже не скрывала прямого, открытого взгляда...

За Мишей и блондинкой, в это время, пристально наблюдал начштаба. Его "натасканный" взгляд, сразу уловил суть происходящего. В памяти Романова, были подобные эпизоды. - Случаи, надо сказать, не "из веселых"...

Народ, начал выходить из зала, наполняя фойе мерным, нарастающим гулом. Миша, стремясь не быть замеченным командирами, метнулся к переводчику, и изложил ему "в двух словах", свою просьбу о желании познакомиться и поговорить с девушкой. Старослужащий переводчик, выслушав просьбу обнаглевшего "салабона", задумчиво ухмыльнулся и незаметно для влюбленного, вопросительно посмотрел на Романова. Всевидящий начштаба, утвердительно кивнул головой, это была его работа, быть "в курсе" всех батальонных событий...

Все, наконец, собрались в фойе. На середину фойе, вышел пузатый с ленинской лысиной человек, (наверно) директор завода. Он произнес непонятную для слуха, торжественно-заунывную, непродолжительную речь. В конце, он театрально взмахнул руками, без перевода было понятно, что он, приглашал всех присутствующих, к столу. Несмотря, на Романовский приказ - "К пище не прикасаться!", весь неуправляемый "молодняк", ринулся к столам, - так было всегда. Бессильный, что-либо сделать Романов, опустив от стыда глаза без интереса, на ломанном венгерском языке "общался" с директором. Он исподлобья, со злобой и укором в глазах, поглядывал, и запоминал самых "рьяных" едоков, - его вечно голодных подопечных.

Нам с одесситом Колей, достался стол у огромного окна, за ним проплывали Будапештские трамваи и куда то, по своим делам, спешили люди, им не было дела до нас...

Уже через несколько минут, на всех без исключения столах, стояли пустые пивные бутылки. Все, что можно было съесть - было съедено. "Советский молодняк", мгновенно, как саранча, "уничтожил" все содержимое гостеприимных венгерских столов, мадьяры при этом, дипломатично не подходили к столам. "Дорогие" советские гости, застенчиво поглядывая на "хозяев", "добивая" дешевые пирожные, и хрустя последними крекерами...

Пока все "жрали", новоиспеченные влюбленные и переводчик провели вместе, они что-то "щебетали" друг другу, не замечая того, что происходит вокруг. Романов все это время, "каменным" взглядом наблюдал за "парочкой" с переводчиком, он был обязан, предвосхищать подобные "контакты", и раньше, это у него неплохо получалось...

В конце "трапезы", переговорив посредством переводчика с директором завода, и выслушав его стандартные "подколки", насчет неуемного "русского аппетита", вспотевший и покрасневший от стыда Романов, скомандовал: - Строиться, выходи!

Строиться не хотелось. Глаза закрывались, Сами собой. Наполненные безалкогольным пивом и сладостями, неокрепшие молодые желудки, плюс новые впечатления от увиденной гражданской, венгерской жизни, давали сигнал мозгу: - спать! - но ни как не строиться. Но спать было нельзя, да и негде, а в батальоне надо было "отпыхтеть" еще пол дня до отбоя.

Обратно шли молча, о многом увиденном хотелось поболтать, но за "разговорчики в строю", можно было схлопотать пару нарядов по казарме. Все разговоры, были отложены на вечер, после отбоя.

Уже на подходе к батальону, одессит подтолкнул меня локтем. Глазами и кивком головы, он "звал" меня, посмотреть назад, обернувшись, я увидел ту самую блондинку...

Все это время, она шла за строем. Она семенила ножками, по правой стороне узкого венгерского тротуара, не сводя глаз с "новоиспеченного" возлюбленного. Мишка Высоцкий, шел в заключительной шеренге и тоже не сводил с нее глаз. Наверно они разговаривали глазами...

За их немым разговором, неусыпно наблюдал Романов, он хорошо знал, как реагировать на появление "интернациональной пары"...

..."ЧУНЯ"

Весть о венгерской красавице блондинке, мгновенно расползлась по батальону.

Белокурая венгерская девушка, теперь каждый день, приходила на КПП. Изо дня в день, ее единственной просьбой, были два слова: - Миша Высоцкий....

Несколько дней подряд, старослужащие, (пока) не имеющие доступа к казарме "молодых", при виде Высоцкого, в столовой, на плацу (в отсутствии офицеров) мгновенно осыпали его угрозами и отборным матом. Высоцкий, с ужасом поглядывал на их перекошенные ненавистью лица.

Из обрывков оскорбительных фраз, он понимал, что все это как-то связанно с Вандой, той замечательной, белокурой венгерской девушкой, с которой он перекинулся парой фраз и которую, как он понимал, он не увидит больше никогда.

Высоцкий, окончательно все понял, когда ночью, ударом в лицо, его разбудили. Пробравшиеся "посланцы" от дедов, передали ему "устное" сообщение: - Не положено на первом году службы, "крутить романы", ты сильно пожалеешь о том, что приходит эта венгерская девка. - Да, и еще, - ты теперь в батальоне не Миша, а "чуня"...

-Чуня..., Почему Чуня?.. Только и смог выговорить Михей. - А еще, он очень обрадовался в душе. - Она приходит, значит, она, как и он, думает о нем, любит, приходит...

На украинском языке, - слово Чуня, значит, что-то вроде грязной, опустившейся свиньи. Этим гадким словом, старослужащие, заклеймили "выскочку" Высоцкого...

Счастье улыбнулось, "маленькому" советскому человеку, солдату Михаилу Высоцкому, - он влюбился, но влюбился не в ту, которую одобрит ЦК КПСС...

Лучше бы ему, это счастье не улыбалось...

В кличке, - "Чуня", у старослужащих, смешалось все. Прежде всего, обычная человеческая зависть. Завидовали Высоцкому, за то, чего в их личной жизни на территории аппендицита, вряд ли когда ни будь, произойдет. Завидовали за вспыхнувшую, внезапно-обоюдную, чистую любовь. За красоту и верность Ванды, в любую погоду, приходившую к КПП. За его собственную красоту, и точно, за его, Михея, доброту и честность, написанную у него "на лбу"...

Честность и доброта, это не для батальона-аппендицита...

...

Прошло несколько недель, но венгерская девушка неизменно приходила каждый день.

Ему говорили, что видели ее, на КПП, но он ее, не видел ни разу. Молодые, "доприсяжные" бойцы-товарищи, как могли, успокаивали влюбленного Высоцкого. Рота молодого пополнения в полном составе, была на стороне Михи и его венгерской пассии...

Она могла прийти в любое время, утром, вечером или днем. По началу, совершенно не зная языка, она повторяла часовым КПП, только два слова: - Миша Высоцкий, вслед за тем, обзаведшись русско-венгерским словарем, она настойчиво повторяла: - Пожалуйста! Позовите Миша Высоцкий!

Благодаря информации капэпэшников, все солдаты батальона, знали, что ее зовут Ванда, ей восемнадцать, она студентка первого курса Будапештского медицинского института..., и она безумно любит Высоцкого.

Лишь несколько раз, Ванда, вцепившись, своими маленькими кулачками в решетку КПП, видела сквозь нее, своего Мишу. Заметив его, она, сквозь наворачивающиеся слезы мгновенно кричала: - Миша! Но ее голос "тонул" в песне, идущих в марше, и во все горло орущих песню новобранцев.

Он чувствовал, что она, где-то рядом, и постоянно думал о ней. Проходя в строю мимо КПП, он с надеждой поглядывал на проулок за решеткой, но так получалось, что ее там, "как всегда, - не было"...

Информация о девушке Высоцкого, со всеми подробностями, стабильно "отстукивалась" старослужащими, Романову, командир батальона Кузнецов, не знал об этом. Романов, считал, что эта любовная история, - только его работа, и лично занимался влюбленными. Такого рода информация, постоянно "сливаемая" Романову старослужащими, не считалась стукачеством. Батальонные Деды, отстаивали свои "дремучие" неуставные каноны, в борьбе за них, они были готовы на все - даже на "стукачество", - сотрудничество с батальонным начальством...

Последнее сообщение, которое пришло от батальонных дедов, повергло Романова в глубокий шок...

Так хорошо начавшееся и плавно "умирающее", постепенно переходящее в забытье, любовное приключение новобранца Высоцкого, вдруг снова, обрело силу, и какую силу!..

...ИСЧЕЗНОВЕНИЕ...

Высоцкий исчез в конце дня, на вечерней проверке, когда старшина выкрикнул его фамилию, никто не отозвался...

Потом всю ночь, в связи с этим событием, в аппендиците Љ25721, был жуткий переполох.

Всю ночь, комбат с Романовым, обдумывали план "на завтрашний день".

В начале разговора, комбат Пикус, "всыпал" Романову "по первое число", за его скрытность. С "потухшим" после обструкции лицом, подчиненный Романов покорно выслушивал "дилетантские" рассуждения комбата, о том, как надо действовать завтра...

Всю ночь, по прилегающим к району аппендицита улицам и переулкам, безрезультатно "бороздили", советские патрульные машины...

Когда светало, родилось единственное решение: - не поднимая лишнего шума, подъехать с переводчиком на тот самый завод, и "выудить" как можно больше информации о "злосчастной" венгерской блондинке, по имени Ванда. Ведь солдат Высоцкий, мог уйти из части, только из-за нее - этой венгерской девчонки, а вероятно он ушел именно к ней...

Самый худший вариант, если она его спрячет у себя, тогда, если заводской "след" с не даст результата, начнется шум, полетят погоны и карьера советского офицера..., его карьера - капитана Романова...

Под утро, разозленный командир батальона, наконец-то ушел.

Уставший Романов, бухнулся на кабинетный диван. Уже рассветало, до поездки на завод оставались считанные часы, но заснуть он не мог, он лихорадочно рассуждал: - Если бы Высоцкий исчез, в любое другое время, обычным рядовым солдатом, но после дня принятия воинской присяги, (до которого оставались считанные дни), но, он исчез до присяги, - обычным гражданским человеком... Злосчастный Высоцкий исчез, как раз в то время, когда все что ни делалось в батальоне, любое еле заметное движение, было сконцентрировано, на "самом важном", для советского военного человека дне, - дне принятия присяги ...

В батальоне, каждый рядовой, знал о таинственном исчезновении Чуни-Высоцкого. В советские времена, пропажа солдата за границей СССР, считалась "супер ЧП". - Это не ушедший в самоволку солдат из "Н-ской" советской части, расквартированной, где ни будь в Урюпинске. - Это "заграница", а значит "тянет" на измену Родине. - Отсюда, грозящая солдату-дезертиру тюрьма, дизбат..., - Но!..

Было одно "Но!"... - Убежавший новобранец, не принявший военную присягу, был недоступен советской военной прокуратуре, и предателем родины, он считался только на словах, "дешевых" советских словах. "Гражданский" не принявший присягу солдат Высоцкий, был не дезертиром, а убежавшим, восемнадцатилетним, советским мальчиком-перебежчиком. Конечно, тот же предатель родины..., Но не тот..., Обычный гражданский предатель-диссидент, которому повезло, без положенной предателю тюрьмы, вырваться на "волю"...

Для самонадеянного Романова, который думал, что с ситуацией справиться сам, для него - Романова, который был изначально в курсе всей любовной истории Высоцкого, и не предупредивший об этом вышестоящее начальство, это означало одно: - конец "блестящей" офицерской карьеры, и наверняка продолжительный срок в советской тюрьме. Поэтому, не смыкая глаз, - он, не выспавшийся, и уставший думал, о предстоящем дне. Все, что, так или иначе, было связано с последними передвижениями Высоцкого на кануне, было на "карандаше" у Романова. Инстинктивно он понимал, что если у него "в руках", будет та самая блондинка Ванда, он "выйдет" прямо на Высоцкого...

Но венгерскую блондинку Ванду, еще надо было найти...

...

Утром, командирский уазик, подрулил к заводоуправлению. Романов с переводчиком, быстрыми шагами, поднялись по ступеням. - В это время, из окна своего кабинета, за ними наблюдал главный инженер завода, - отец Ванды...

Инженер Келети, знал что "они" приедут быстро. На кануне вечером, он обговорил с дочерью "линию поведения, на завра". Он хотел верить в чудо и в душе молился богу, что б директор не вспомнил, что та симпатичная, белокурая девушка Ванда - и есть его дочь. Отношения с директором завода, складывались сложно, прожженный коммунист, он не разделял либеральных взглядов главного инженера, и по этому "дружбы домами" не получалось. А значит, - думал инженер, и дочь его, он, наверно не помнит.

Келети окинул взглядом свой огромный кабинет, нервно раскрыл записную книжку и так же нервно, принялся рисовать карандашом бесформенные каракули, он ждал сигнала секретаря, о непрошенных советских гостях, который мог прозвучать в любое мгновение.

Закурив, он подошел к окну и увидел до сих пор стоящий уазик, прошло минут пятнадцать, мелькнула мысль - долго не уезжают,... - и тут же услышал шаги в приемной, он моментально все понял, "гости" уже на пороге...

Дверь отворилась, из-за нее показалась лысая, пресно улыбающаяся голова директора. Голова, тонкими "жабьими" губками промурлыкала: - Келети, скажите, вашу дочурку зовут Ванда?

-Да и что? Стараясь не разволноваться, тихо проговорил инженер.

-К вам тут, пришли советские товарищи! Расплывшись в улыбке и одновременно жестами приглашая зайти "дорогих" гостей, директор, добавил: - а у меня совещание, я вам не нужен, товарищ капитан? - Директор заискивающе посмотрел на Романова. Капитан, без переводчика, мотнув головой в сторону приемной комнаты, дал понять, что директор больше не нужен и разговор будет конфиденциальным. Расшаркавшись, и долго не распуская рукопожатие, директор, наконец, аккуратно закрыл за собой дверь...

Несколько секунд Романов внимательно рассматривал инженера. - Он был старше его лет на десять, симпатичный, подтянутый, с сединой, без "номенклатурного" животика. Романов мгновенно вспомнил, на кого он похож, - на генерала Деголя. Да, точно, того Деголя, конца второй мировой войны, с черно-белой, фотографии, из кагэбэшной спецброшюры по военной истории...

Уставший Романов, положил фуражку на край длинного лакированного стола, без приглашения отодвинул крайний стул и удобно умостился на нем.

-Хороший у вас кабинет, рассматривая немного покосившийся портрет Яноша Кадора, за спиной у Келети, томно сказал Романов. Переводчик дословно, и с той же интонацией, перевел слова советского капитана.

Келети, с удивлением посмотрел на офицера и незамедлительно ответил, с ужасным акцентом по русски: - У нас в стране, принято сначала говорить - "Здравствуйте", он сделал многозначительную паузу, ожидая ответа, и потом добавил на родном языке: - То, что вы, судя по пагонам, капитан советской армии, я уже понял, - я, Келети, главный инженер завода, с кем имею честь разговаривать я, у вас есть фамилия?

Романов, еще недослушав переводчика, сразу уловил саркастические нотки в голосе мадьяра.

-Фамилия у меня, конечно, есть, а вот где ваша дочь Ванда? Не ответив на вопрос Келети, с откровенно иезуитской улыбкой, проговорил капитан, и, опустив уставшую голову, в ожидании ответа, стал рассматривать замысловатые природные линии узора, дубового стола. Заметив небольшую трещинку, он погрузил в нее ноготь и стал машинально ковырять лакированную поверхность. После бессонной ночи, ему жутко хотелось спать.

Романов, после всей этой метушни с Высоцким, был на грани тяжелого нервного срыва. Стресс, полученный на кануне, в эту бессонную ночь, невольно заставлял его организм, делать неадекватные поступки. Находясь в невразумительной прострации, он все настойчивее ковырял полированный стол, он уже не обращал внимания на удивленные взгляды хозяина кабинета и переводчика, он банально засыпал.

Сейчас, он был уже не в этом венгерском кабинете... - Он юный пионер Юра Романов, ковырял ногтем большой грязный стол, на кухне, в своей Ленинградской коммуналке. Сейчас зайдет мама, и сильно ударив по столу, скажет: - Юрий! Перестань портить общественное имущество, учи уроки! От удара, щербатая эмалированная кружка с компотом из сухофруктов, медленно перевернулась, заливая школьные тетради коричневой, сладковатой жижей. Слышится, чей то голос, кто-то, на непонятном иностранном языке, говорит в туннеле коммунального коридора. Что за иностранцы в Ленинграде?..

Мама неторопливо поворачивает голову, - он, тоже вытягивая "гусиную" мальчишескую шею, силится сквозь сушащиеся коричневатые лохмотья, разглядеть в длинном, темном коридоре диковинного иностранца,... - Мама, это к нам? Он треплет ее за рукав засаленного халата, - мама это к нам? Мама, вглядываясь в умбристую темноту, молча наливает полный стакан водки, залпом выпивает, и, вытирая губы рукой, не поморщившись, тихо говорит: - неа сынок, у нас знакомых иностранцев нету..., - Дотянувшись до одинокого сухаря в огромной тарелке, она отправляет его в огромный бездонный рот и сквозь оглушительный хруст, торжественно добавляет: - Мы, Юрик, с тобой, советские люди, этим капиталистам, иностранцам - засранцам не товарищи!.. Затем, мама расплывается в хмельной улыбке и шепчет на ухо, бархатистым, расползающимся эхом: - Юрочка учи уроки, сынок! Ее влажные, теплые губы щекочут его ухо...

К голосу иностранца в коридоре, добавился еще один,... речь явно не немецкая, но и не польская, но очень знакомая. Кто эти люди?..

...

Когда Романов, приоткрыл один глаз, он увидел светло - коричневые прожилки, знакомого дубового стола, они как миллионы рек, плавно перетекали одна в одну, делая свой неповторимый рисунок бесконечным. Ноготь у капитана побаливал. Та трещинка, которую все это время, он машинально, продолжал колупать ногтем, на фоне толстого слоя лака, превратилась в матовую воронку.

Вытерев ладонью, загустевший комок слюны, у края рта, он обвел всех присутствующих вопросительным взглядом. Первая промелькнувшая мысль, которая окончательно разбудила его: - сколько я дремал?

Вернувшись из виртуального "Ленинграда", Романов догадался, что голоса "в коридоре" это разговор переводчика с инженером. Как! Думал он, эта сволочь, этот малолетний гуцул, подлый гаденыш-переводчик из Закарпатья, не удосужился меня разбудить! Сколько времени я спал? О чем они могли говорить, на своем непонятном, тарабарском языке, все это время? А если он, рассказал инженеру, какой ни будь секрет? - Как я их ненавижу, все мадьяры отщепенцы и предатели...

-Ну, и о чем беседуем, солдат? В его голосе, звучали тревожные, казуистические нотки, не предвещающие ни чего хорошего.

-Товарищ капитан, переводчик, с натянутой улыбкой и выпученными глазами, попробовал отшутиться, - инженер Келети поинтересовался, вы сюда пришли мебель портить?

Вскочив со стула, и направляясь в сторону инженера, Романов заорал: - Нет! Я сюда пришел, за своим солдатом! Романов проорал это так громко, что в приемной, послышался звук разбитого стекла. - Это за стеной, в приемной, перепуганная криком капитана секретарша, упустила только что почищенный, небольшой аквариум. С ужасом, поглядывая на дверь своего начальника, она, опустилась на колени, и стала собирать рыбок, они, беспомощно открывая рты, пытались всосать несуществующую воду, в жабры...

В глазах Романова, прочитывался неприкрытый гнев. Сдерживало его, от истерики, лишь то, что сейчас, в этом кабинете, он находился незаконно, да еще и пытался "договориться миром", о выдаче человека, который ушел из его собственных владений.

Вдруг, Романова, "осенила" мысль, он подумал: - А если его дочь Ванда, ни при чем, а этот инженер, не знает ни о каком Высоцком? - Если это действительно так, командир батальона, с нетерпением, ожидающий "положительного" результата, мгновенно по его возвращению, в батальон, набирает номер вышестоящего начальства...

-Даже если новобранца Высоцкого найдут после этого, вокруг него, уже начнется "чехарда", кагэбисты, военная прокуратура, увольнение с позором, наверное, нет точно - срок...

Молчаливый инженер, с ненавистью в глазах и одновременно спокойно наблюдающий за Романовым, раздражал, нет, бесил его. Все не русское, не советское, всегда вызывало в Романове гнев, а этот венгерский инженер, сердил его необыкновенно. Все в нем выказывало неуважение к нему, к нему, советскому офицеру! Это венгерское "свинство", вызывало в Романове, сильное чувство несправедливого отношения к нему! К нему! Потомку русских воинов освободителей...

В свою очередь, беспардонное, наглое русское свинство, "воинов освободителей", было известно Келети, не понаслышке. В пятьдесят шестом, будучи студентом, инженер, защищал свою Родину на улицах Будапешта. То что "натворили" русские "братья - освободители", и их танки тогда, он хорошо помнил. - Тысячи убитых, сотни арестованных, десятки тысяч искареженых на политической почве судеб своих соотечественников. Келети хорошо помнил об этом, поэтому взгляд полный ненависти, к своему гостю, он не скрывал. - Но что говорить этому советскому офицеру, ведь дочь, действительно привела в дом, сбежавшего советского мальчика-солдата.

Прятать Мишу Высотского, несмотря на безграничную любовь к дочери, он не хотел. Нет, он ничего не имел против смазливого советского мальчика, которого на кануне вечером привела его дочь.

Влюбленная Ванда, не могла представить, с какими проблемами столкнется, благодаря этим событиям ее семья. Ослепленная любовью она, не до конца понимала, насколько серьезно "ч. п.", - пропажа советского гражданина в чужой стране, да еще и связанного с армией...

Если бы Келети знал обо всех нюансах, этого дела... - О том, что, не приняв присяги, Высоцкий был практически неподсуден, - все было бы по-другому...

...

Глядя на Романова и переводчика, инженер все время думал: - почему их только двое? - Вернее даже один, переводчик не в счет... - И вдруг Келети осенила мысль, он понял, что капитан "темнит", иначе бы здесь, было бы полно полиции и кагэбешников...

Прикурив сигарету, Келети сделал глубокую затяжку, и тихо проговорил: - Для того, что бы этот разговор продолжился, представьтесь, пожалуйста. Переводчик, мгновенно дословно перевел его слова.

Почуяв превосходство инженера, которое было в его взгляде, осанке, ровном голосе, - Романов сразу сник...

-Романов, капитан Романов, мгновенно осунувшись, сдавленным, тихим голосом, представившись, выдавил из себя капитан.

-Капитан, чем спокойнее, мы будем разговаривать, тем быстрее мы разрешим нашу проблему...

Выслушав переводчика, Романов преобразился в лице. Этот надменный мадьяр, сказал - "наша проблема"..., - Вот! - Вот же она, спасительная ниточка. Инженер что-то знает, и не просто знает, "наша проблема", - значит, он знает, где Высоцкий!..

-Наша проблема,... - Да это наша общая проблема, не отпуская "удачу", от нахлынувшего адреналина пропел Романов.

-Вы должны, дать мне слово офицера, что с Михаила, не упадет ни единый волосок, иначе я "отдам" его вашему генералу, - командиру южной группы войск.

Сейчас Романов готов был пообещать все, и поклясться чем угодно, на карте стояла его карьера и вся дальнейшая жизнь...

-Я правильно понимаю, капитан Романов - вам не нужен лишний шум? Слушая переводчика, Романов не сводил глаз с Келети, его серьезный взгляд, насквозь прошивал капитана.

-Да, конечно, шум нам незачем. Опустив глаза, не сказал, а как-то по особенному икнул, захлебываясь от волнения, Романов. Он понимал, что сейчас весь, он, "с потрохами" принадлежит, этому надменному венгру - Деголю. Побежденный, но счастливый Романов опустился на стул, нашел глазами свою "дырочку" в дубовом столе, и сразу же вспомнил утренний сон, маму, детство...

-Я вам мастера пришлю, отремонтировать ваш стол, есть у нас в батальоне краснодеревщик, промямлил, не поднимая головы, окончательно "побежденный" Романов. Выслушав переводчика, Келети развел руками, и на ломаном русском сказал: - Не надо, пожалуйста, товарищ.

- Вот гад, он и по-русски, наверное, понимает, удивленно взглянув на инженера, подумал Романов.

-Немножко... - Глядя прямо в глаза Романова, серьезно проговорил Келети, и добавил, показывая пальцами: - чуть-чуть...

-Он еще и мысли читает,... - Вот гад... - Молнией, промелькнула мысль в голове Романова.

-Я готов, едем за солдатом? - с откровенным нетерпением во взгляде, проговорил Романов.

-Я привезу его вечером. Это без вопросов, инженер, так посмотрел на Романова, что тот понял: - разговаривать с "непокорным мадьяром" бесполезно...

Договорились, что Келети привезет Высоцкого Когда будет темно, часов в десять вечера, инженер будет ждать Романова, в трабанте бежевого цвета, за квартал от КПП...

...

Командирский уазик мчался в батальон. Окрыленный Романов, уже представлял, как он докладывает комбату, радостную весть. Проехав КПП, уазик подрулил прямо к штабу батальона. Вбежав на второй этаж, Романов рванул ручку двери кабинета комбата, и радостно выдохнул: - он, у нас!

Полковник, оторвал глаза от письма, снял очки, и с интересом посмотрел на капитана.

-Романов, вас не учили стучать? Выйдите вон за дверь, и ожидайте!

Надев очки, и слегка поежившись, полковник продолжил чтение. Комбат Пикус, любил читать письма, приходящие от родных и близких, подчиненных ему солдат. Ежедневно, вороватый батальонный почтальон, приносил комбату, рублевую "выручку" выуженную из "маминых" конвертов. А также, отсортированные по списку фамилий, стопки уже "откупоренных" солдатских писем. Особенно комбата интересовали письма к открыто нарушающим дисциплину "залетчикам". Конфиденциальная информация, наверно, помогала ему, в составлении психологического портрета, нарушителя спокойствия в его "царстве".

Дочитав очередное, любовное послание девушки, к старослужащему "залетчику", он вышел из кабинета. Романова, в приемной не было. Заспанный писарь-секретарь, безвылазно сидящий в приемной, предугадывая вопрос своего босса, привстал, и простуженным басом прохрипел: - капитан Романов, вышел покурить. Перед штабом он, - в курилке...

...

-Ну что Юра, докладывай, как наши дела? Полковник, подсаживаясь к Романову, дрожащими после "вчерашнего" руками прикурил измятую "сопиани", - в его голосе слышалось нетерпение.

-Привезет... Вечером, - сдавленным голосом, предчувствуя "грозу", промямлил капитан.

-А почему вечером? На удивление спокойно, проговорил комбат.

Романов, волнуясь, сбивчиво рассказывал о разговоре с инженером. Полковник с неподдельным интересом в глазах, рассматривал возбужденное лицо Романова. Таким взволнованным, он не видел его никогда.

- Ну что ж, капитан, подождем до вечера, а потом, - или грудь в крестах или голова в кустах, громко хлопнув ладонями по коленям, почти пропел полковник...

До вечера Романова, "сверлила" одна мысль: - а если, этот надменный венгерский инженер, его обманул?..

...

Когда стемнело, заморосил мелкий дождь. За пол часа до встречи, два уазика разрезая фарами темноту, выехали из ворот батальона. План был простой - сделать "коробочку".

Группа Романова, должна была "встретить" инженера с Высоцким, машина полковника, должна была заблокировать автомобиль сзади...

Через пол часа, в проулке, показался светлый трабант, пунктуальный инженер Келети, приехал, как и условились, минута в минуту.

Уазик на полном ходу вырулил из темного, узкого проулка, и скрепя тормозами, прижал трабант сзади, осветив контражуром всех, кто был внутри. Романов "прижав" трабант, спереди тоже включил фары, яркий дальний свет, на мгновение ослепил сидящих на передних сидениях. Инженер был за рулем, рядом сидела Ванда, из-за них с ужасом в глазах, наблюдал Высоцкий, рядом с ним сидела белокурая, симпатичная женщина, которую Романов, видел впервые.

Келети приоткрыл дверцу, и, размахивая руками, коверкая слова, прокричал: - Свет, пожалуйста, выключить свет!

В полной тишине, капли моросящего дождя, звонко ударялись о капоты машин, ритмично мелькая в свете фар, Романов не собирался, выключать свет. Он рванулся к двери трабанта, схватил инженера за воротник светлого болоньевого плаща, выволок инженера из машины, и повалил его на капот. Выхватив из кобуры, свой Макаров, и сильно вдавив его в висок Келети, он с идиотическим выражением, вдруг "нарисовавшимся" на его лице, захлебываясь заорал:

-Ну что, сука надменная! Морда мадьярская! Ты думал мы идиоты?!

-Нет, я думал вы люди. С ужасным акцентом, прохрипел, стиснутый Келети. Он видел сквозь лобовое стекло, только ужас в глазах, Ванды. Он представил что ждет, этого советского парнишку Высоцкого, и пожалел, что не спрятал его.

В это время, к ним уже подбегал, полковник. Светловолосая женщина, сидевшая сзади рядом с Высоцким, резким движением откинула водительское сидение и уже через мгновение была за спиной Романова. Блондинка, несмотря на всю свою хрупкость, "намертво" впилась своими ногтями в горло Капитана, изо всех сил пытаясь освободить инженера. Романов, вырвавшись, из "острых" женских объятий, наотмашь ударил ее в лицо рукояткой пистолета, она покачнулась, и медленно присела на асфальт. С "бешенными" глазами, он замахнулся, что бы "добить" ее в темя.

Полковник, видя, что Романов абсолютно невменяем, и сейчас произойдет непоправимое, выхватил пистолет, и с размаху "залепив" Романову пару тяжелых пощечин, заорал: - Капитан, Смирно!

В мутных глазах Романова, блеснул "огонь пробуждения", он вдруг вспомнил, что вся его карьера, все мечты о большой офицерской пенсии, все это сейчас, висело на волоске. Он увидел окровавленное лицо женщины, жителей венгерских домов, которые от шума "высыпали" на улицу, удивленные лица солдат в машинах, он вспомнил свой сон...

Но теперь уже, не маленький мальчик, в коммуналке, на грязной, питерской кухне, а он капитан Романов стоял над матерью, которую избил, в пьяном угаре, за несколько слов, неосторожно оброненных ею, его мать, так же, как эта мадьярка, сидела с разбитым, окровавленным носом, и смотрела ему прямо в глаза...

Высоцкого выволокли из машины, он не сопротивлялся. Несчастная Ванда, обнимая его некрепкими девичьими руками, что-то кричала, на своем непонятном венгерском языке...

...ЭПИЛОГ

Через неделю, шестеро "местных" батальонных живодеров, сделали свое дело. В специально отведенном батальонном помещении, из Миши Высоцкого, сделали человека без лица, кусок мяса, точнее - овощ... Он не мог говорить, передвигаться, кушать, ходить по нужде, у него отсутствовали практически все зубы, их выбили в первый же день. Его красивое, молодое лицо, стараниями шестерых старослужащих, превратилось, в бесформенное кровавое месиво.

После первой же экзекуции, его "опустили", изнасиловали его все те же шестеро. Этих шестерых моральных "уродов"-беспредельшиков, в батальоне называли "похоронной командой". Двое здоровенных адыгейцев и четверо земляков из краснодарского края, в этот раз, они беспредельничали по прямому указанию Романова. Потом Высоцкого перевели в медпункт, и несколько месяцев, интенсивно "откачивали". Голубые подонки из "похоронной команды", часто "навещали" Высоцкого, но уже не для того, что бы избить...

Его нельзя было отвезти в госпиталь, в таком виде. Поломанные ребра, отбитые гениталии и незаживающие гематомы на лице, моментально вызвали бы у хирургов, массу вопросов, да и перевести в другую часть, подальше от Ванды в таком виде, для Романова, было равносильно - самоубийству.

Со временем, по батальону ползли слухи, о том, что "хитромудрый" Романов, хочет подлечить Высоцкого, а затем спрятать концы в воду, - инсценировав его самоубийство...

Когда эти слухи, наконец, дошли до комбата, судьба Миши, была решена, окончательно. - По выздоровлению, он бессрочно, до конца службы, отправлялся на батальонный свинарник, подальше от мальчиков, из "голубой" похоронной команды.

...

Дребезжали стекла в штабе, когда комбат орал на Романова. Его слова: - "Если хоть один волос упадет с головы парня, ты долбаный садист будешь сидеть!" - слышал весь батальон, по непонятному стечению обстоятельств, выстроившийся в тот день, напротив штаба...

Романов, после той "беседы" с комбатом, несколько недель пользовался тонирующим кремом, неудачно маскируя фиолетовый бланш под левым глазом, а шестеро голубых активистов, (чтоб "не выносить сор из избы"), отправились в месячное "путешествие", на гауптвахту..., - с перспективой сидеть там до конца службы...

Ванда, все это время, как неприкаянная продолжала приходить к КПП, ее "русский", становился понятнее. Она, не обращала внимания, на устные запреты Романова. Несколько раз, Романов встречался с ней, и разъяснял: - что ее Мишу, перевели в другую часть - в СССР, и она его, в любом случае, никогда не увидит...

Но она приходила..., снова и снова...

Миша, не оставил ей, своего адреса в союзе и она просила, не его новый воинский адрес, а хотя бы адрес матери.

Сжалившись над девушкой, старослужащий земляк Миши Высоцкого, пробравшись на КПП, рассказал Ванде обо всем, но адреса Миши никто не знал. Еще он объяснил ей, что если она хочет его увидеть, надо подождать. Рано или поздно, но скоро, его, в любом случае, отправят в бессрочную "ссылку", на батальонный свинарник. - А пока, о том, что она теперь знает: - "язык, надо держать за зубами"...

...

Через три месяца, поправившегося Высоцкого, отправили на батальонный свинарник. Он, так и не принял присягу, но вездесущий Романов подделал документы и вписал его фамилию в присяжной лист. Каждый день, он писал по письму домой, но от матери не было ни единого письма. - Уже четвертый месяц, все письма от матери, и к ней перехватывались и "складировались" Романовым...

Потом, Ванду, часто видели в домике свинарей. На время свиданий, сменщик Высоцкого, бывший, но теперь раскаявшийся старослужащий "залетчик" - по рукоприкладству Семен, удалялся в хлев...

Она очень хотела помочь ему, спасти его. Разговоры Ванды о том, что отец, может помочь им, переправиться "за кордон", забавляли его, - он не верил ей. Влюбленная Ванда, не замечала беззубый рот, шрамов на когда-то прекрасном лице ее любимого, ее тревожило другое, - ее Миша, чрезвычайно изменился...

Со временем, их встречи, становились все короче. С каждым днем, он все глубже погружался в тяжелую депрессию, удаляясь от Ванды все дальше. Долго размышляя, о том, что произошло, он понял, что с Вандой у них ничего не будет. Он все чаще говорил, что не хочет видеть ее. - Наверное, понимая, насколько он уродлив и жалок...

Как-то ночью, в домик свинарей постучали. На пороге стоял, тот самый земляк Высоцкого, когда-то предупредивший Ванду. Он вывалил на стол несколько сотен писем, это были письма Высоцкого, и его матери. На кануне, земляк выкрал их, из кабинета, Романова.

Высоцкий, сразу понял, что ни одно письмо, благодаря романовскому, "крысенку" - почтальону, не дошло к матери.

Земляк - дембель, достал из-за пазухи, желтоватый, вчетверо сложенный лист, и сказал: - Пиши солдат..., у тебя пол часа, я завтра, улетаю, "дембель", передам, лично в руки матери.

Высоцкий, стал быстро писать, закончив, он с мольбой в глазах проговорил: - Не рассказывай матери, о том, что было со мной...

...

Однажды, зайдя в домик, Ванда увидела Семена, он только что положил трубку телефона, и молча смотрел ей в глаза, она сразу все поняла, но по инерции, умоляюще закричала: - Что?!

Семен замялся, кивнул в сторону хлева и выдавил из себя: - Иди, попрощайся, сейчас приедут из батальона...

По прошествии нескольких недель, Мишу отправили в союз, в цинковом гробу, к маме...

Батальонное начальство "состряпало" бумагу о том, что Высоцкий, сначала попал в автомобильную аварию, при этом, сильно повредив лицо, а затем непонятно почему, наложил на себя руки...

Голубые, - активные педики, (из похоронной команды), до конца службы жрали баланду на "губе", сохраняя в себе, страшную, гомосексуальную, военную тайну. Комбат еще несколько раз избил Романова, а потом, спустя пару месяцев, простил его..., - Их семьи, потом, часто встречались, за праздничным столом...

Страшная тайна Высоцкого, рассказывать о которой, никто не хотел, медленно растворилась в недрах советской, вездесущей, круговой поруки. В сумасшедшем аппендиците Љ25721, только иногда, перед отбоем, кто ни будь, тихо говорил: - а помните Мишку Высоцкого?...

ЧТО ДЕЛАТЬ?...

В советской армии псевдо-перестроечного образца 1985-1987 года, трудно было спрятать свои достоинства и недостатки, и те, и другие, очень скоро, разными путями, - выкарабкивались, проклевывались наружу.

Единственные плюсы, которые несет в себе замкнутое пространство - советская армия, это то, что там, ты можешь понять свой собственный, личный "ресурс", - на сколько тебя хватит, в этой агрессивной среде. Ты можешь понять, кто ты есть на самом деле и сравнить себя, с себе подобными...

И вот что происходит...

Быть грамотным и честным, - это достоинство? - Да, но в тебе "это достоинство" забьют грязными сапогами, до кровавого месива, разорвут, растерзают тебя физически. Наплюют внутрь тебя, изгадят все самое родное, близкое тебе, изгадят твою душу... - "Никогда не высовывайся, не показывай, что ты знаешь больше других" - это "золотое" правило советского общежития...

В советском, армейском "коллективе" не любят слишком грамотных, а честных?..

-В советской армии, где все, от рядового, до генерала воруют, нельзя, неположенно быть честным ...

А если ты, еще ко всему, попал в это армейское сообщество из интеллигентной семьи... - Все мальчик! Тебе "кранты"!

Всего лишь за пол года, из тебя "заделают" такого "люмпен - пролетария". - Что потом, через два года, на первых порах, твои родители, будут биться в конвульсиях, пытаясь понять, - что произошло? - Абсолютно не узнавая свое чадо. А потом, долго будут подозревать, что в армии над тобой проводили тайные медицинские эксперименты, и... в конце концов - провели операцию по пересадке в твою черепную коробку, половину мозга взрослой макаки...

-Другое дело, когда с детства ты с молоком матери "всосал" в себя жлобство, вороватость и лицемерие...

О-о-о! Это твоя советская армия! Твоя стихия здесь, в этой зловонной клоаке, ты - "рыба в воде". Ты не теряешь "мозги", когда тебе отбивают голову, не тратишь время на переквалификацию. Старослужащие не "месят" тебя в кровь сапогами, если ты отказался воровать - ты свободно идешь вперед - (ты так воспитан) - и воруешь...

И вот что получается... - В этой системе, весь "негатив" поднимается в ранг достоинств, а позитив умывается кровью, и как тут быть? Что делать?..

... ГАБИ И ЕВА...

Иллюзии и реальность, советского военного дурдома...

Сексуально - половая проблема, всего батальона Љ25721, решалась за счет двух венгерских девушек...

...Когда темнело, так, что в темных сумерках нельзя было разобрать ничего, ничего кроме еле заметных, силуэтов, - они приходили. И они... - Эти две, сексуальные венгерские девушки, приходили всегда вместе. Габи и Ева, две молоденькие венгерские девчушки...

Они не понимали ни слова по-русски, им не надо было ничего объяснять, - им нужен был, только секс...

Никто из солдат батальона, не имел права на них претендовать, и их обидеть. Венгерские девчонки сами выбирали, кто будет следующим... Широко открытыми, горящими, жадными глазами, они пожирали советские объекты мужского пола. Они были развратны и сексуальны настолько, что любая фантазия на тему, "- как это сделать?" меркла перед их сообразительностью...

Стоя перед КПП части, они в предвкушении очередной оргии, ежились в легких курточках зимой, и жутко потели в обворожительных, коротких юбочках летом... "Потная венгерская девушка, мечта советского солдата", - так гласила армейская поговорка, переписываемая из одного солдатского блокнота в другой. Причем если служба проходила в России или Молдавии, то соответственно потная девушка была либо русской, либо молдаванкой...

-О-о-о, как эти "бешенные", неиспользованные подростковые гормоны, гудели в наших неокрепших солдатских головках. Нам часто снились их похотливые улыбки, жаркие объятия и плавные линии их тела...

Про Габи рассказывали, что она была настолько "прожорливая", что по очереди, могла "обслужить" всех желающих. Про Еву говорили, что у нее "непробиваемая" девственная плева, и приходит в батальон, она, исключительно для того, чтобы, наконец, кто ни будь из солдат, разрешил эту насущнейшую для нее проблему...

Ночью в карауле, не только я, с надеждой всматривался в "окно в мир", - узкую щель, бетонного забора, ожидая хотя бы краешком глаза увидеть этих развратных девчонок, - но они, все не приходили...

Часто, они приходили в наши мысли, - после отбоя, и мы тихо говорили о них, "теребя" интимный предмет своего тела, - пока не смыкались глаза...

Нет, конечно, у каждого из нас были свои любимые девушки дома, - на родине, но они были далеко, за многими сотнями километров. - Габи и Ева были здесь, рядом...

Мы сроднились с девчонками всем своим существом, и любили их, наверно потому, что на территории аппендицита под номером - 25721, любви, - и всего что с ней связано, не было абсолютно...

Постепенно, примерно после года службы, к каждому из нас, приходило понимание что Габи и Ева - это миф, - обычная солдатская байка...

... (ЛИБИДО)

Гормоны, поллюции, либидо...

Сотни изнасилований; Десятки тысяч, навсегда разорванных, молодых пар; Тысячи, не родившихся детей; Сотни тысяч не оплодотворенных яйцеклеток, и наконец, миллиарды сперматозоидов, размазанных посредством мастурбации, по армейским простыням...

Всех этих величин, командование генштаба в Москве, не учитывало. Хотя нет, кремлевские аналитики - от армии, наверняка просчитывали и изучали эту насущную солдатскую проблему, но лозунг: - "у нас, в СССР - секса нет", - наверно брал верх...

"Советские пацаны, ради Родины и ЦК КПСС, пару годков потерпят, обойдутся без женского тепла"...- Еще одна живописная иллюстрация, советского, армейского дурдома за рубежом...

... "ПЕРЕВОД"

В ту субботу, весь "молодняк", сразу после бани, еще во влажном, после помывки белье, согнали в один из подвалов овощного склада. Ошеломляющая вонь сырого подвала, сотканная из запаха гнили и плесени гнилых овощей, - застилала ноздри. На замурзанном бетонном полу, сквозь свет нескольких тусклых лампочек, просматривались две огромные, темные кучи. Приказано было, перебирать прошлогоднюю, гнилую свеклу.

Весь процесс нашей работы, заключался в обрезании гнили, которая составляла - процентов восемьдесят. Как всегда, хитрый батальонный прапорщик - начпрод, решил не списывать сгинувшую армейскую провизию, а сэкономить...

Надсмотрщиком над молодежью, был поставлен "уже теперь" старослужащий - рядовой Кротов. Почти час, он как неприкаянный, ходил из стороны в сторону, не разу не присев. Все знали, почему он не садится. Пару дней назад его "перевели", на следующую ступень солдатской иерархии, - из Помазка, - в Черпака. Его страдания в качестве бесплатного армейского раба последней ступени - Помазка, наконец, закончились...

Копошась в свекольной гнили, "молодняк", тихо ухохатывался, над его горем, периодически получая, от уже теперь "старого" Кротова, - еще недавно равного им, щелбаны и подзатыльники.

Чтоб, подняться на следующую ступень армейской иерархии, и легитимно укрепиться на следующей, более высокой ступеньке солдатской "лестницы", каждые пол года, после очередного приказа о демобилизации, происходил традиционный обряд "перевода". Исполнять "таинство обряда", было положено только дедам. До тех пор, пока каждый, до последнего дед, не ударял ремнем два раза, и именно бляхой, и именно по "мягкому" месту. - До тех пор Помазок, не мог стать Черпаком...

Черпак Кротов не садился в тот день, как и два предыдущих, потому что не мог этого сделать физически - вместо ягодиц, у него был сплошной синяк. По сравнению с тем каждодневным кошмаром, который сопутствовал Кротову целый год, этот "переводный" синяк на заднице - был ничто. Этот синяк на жопе у Кротова был избавлением, от ежедневных измывательств, - пропуском в "новую", безмятежную жизнь. Несмотря на жуткую боль ниже спины, на лице у Кротова было написано: - Меня, "перевели!!!", Я счастлив! Теперь, я вольный!, Я уже черпак!

Редко, но случалось, что обряд "перевода", затягивался на неопределенное время, в основном это случалось со стукачами, или с теми, кто не хотел жить как все, то есть - воровать. Называли таких солдат - чмошниками, и относились к ним, как к "прокаженным" даже однопризывники. "Непереведенные чмошники" и после года службы, продолжали терпеть унижения и тяжело работать вместе с младшими призывами.

НА КАНУНЕ АППЕНДИЦИТА

Когда на ступеньках, продовольственного склада, появился недавно поменявшийся, новый старшина роты, Кочнев, с журналом нарядов - "на сегодня", я был абсолютно спокоен. Только что, я вернулся из наряда по кухне, вне очереди не "заработал", а значит выходной, суббота - "моя". Днем, так редко удавалось, хоть несколько часов провести в расслабленном состоянии, посмотреть "одним глазком" телевизор и просто - поваляться в кровати...

-Внимание! В нос, прогнусавил пузатый, упитанный старшина.

-Зачитываю тех, кто идет сегодня в наряд...

Он продолжал гнусавить, перечисляя дежурных по КПП, караульный наряд. Когда он стал зачитывать наряд по кухне, среди фамилий, от которых я был мысленно весьма далек, я услышал свою...

-"Я", - Вылетело из меня автоматически.

-Наряд по кухне. Монотонным тоном произнес старшина.

-"Есть", - уже, осознав все случившееся, промямлил я. Кочнев продолжал зачитывать, фамилии очередных "работяг" по кухне, а я думал о том, что вся моя солдатская жизнь - сплошная неудача... Больше половины года немыслимые истязания и унижения. Какая же это армия? - Это просто-напросто, обычная, рабская негритянская плантация...

Что это за армия? - если за пол года, мы пару раз держали в руках автомат, выстрелив из него "понарошку" два патрона..., кого мы в этой стране Венгрии, защищаем?.., сами себя?.., Дремучую дедовщину? Свой внутренний, абсолютно беспредельный, неуставной распорядок?.., этот постоянно нарывающий аппендицит Љ25721?..

Все, чьи фамилии прозвучали, как бараны на закланье, строем пошли в казарму, для подготовки к нарядам.

Я шел и думал: - Как это несправедливо, из наряда, в наряд. Опять бессонная ночь, опять горы тарелок и котелков с объедками. Швабры, грязные полы. Отгрузка помоев... Опять ночью жарить картошку, для "элитно - дедовской" части солдатского сообщества..., Опять полусонное, угнетающее состояние, и традиционные ночные избиения..., И самое обидное - как всегда, половина наряда будет работать за двоих...

По давней, "иезуитской", батальонной традиции, все наряды в угоду старослужащим, "мудрый" старшина, составлял - (фифти - фифти), пятьдесят на пятьдесят... Извращенное, "солдатское" братство, и взаимовыручка по советски...

В то время, когда молодежная часть наряда, с удвоенной энергией, за двоих, мыла тарелки, чистила картошку, расставляла посуду на столы, драила плинтусы, и грузила бочки с помоями. - Вторая "элитно - старослужащая" половина активно развлекалась...

"ПОСТРОЕНИЕ"

Каждый наряд, и не только по кухне, начинался с "Построения" - нет, это не просто построиться, выровняться, и на первый, второй рассчитайсь!

В любых подразделениях, необъятной советской армии, это называлось по-разному, но в Шашхаломском батальоне, (на языке старослужащих), "построением" называлось обыкновенное, каждодневное групповое избиение. Обыкновенное, потому что к нему, со временем привыкали...

Не реже двух раз в день, "построение" могло начаться в любое мгновение. Об этом знали все офицеры батальона, но воевать с этим "явлением", не хотели, и безусловно, не могли ...

В отсутствии офицеров, Деды, во всеуслышание объявляли, в каком месте состоится очередное "построение", когда кто ни будь из офицеров, находился рядом, просто шептали на ухо. Гуроны и Помазки, безмолвно и безропотно шли на плановую "экзекуцию" в назначенное место. Старослужащие били "просто так", - для "профилактики". - "Чтоб служба - медом не казалась", - "Чтоб мамины пирожки, окончательно покинули организм". Круглосуточно "построения" и вездесущие "пампухи", преследовали "молодежь". Стоны, и нечеловеческие крики, периодически доносились из-за батальонного забора, по всей венгерской округе...

Попадая в армейскую паутину, лишь единицам удавалось оставаться, немыми свидетелями, и при этом, не быть причастными к тотальным нарушениям, - постоянным избиениям и воровству. Воровать, избивать - "как все", - было легче. Скудная армейская зарплата, духовная нищета советского солдата, не стимулировала нормы "Человеческого" поведения. - Напротив, вся низость положения вещей, в советской армии, заключалась в тотальном поощрении воровства, наушничества и беспредела. Круговая порука, завязывала в плотный узел всех присутствующих, превращая их в безликую, беззаконную, однородную массу - советскую нацию воров и беспредельщиков...

Любой восемнадцатилетний, советский мальчик, в армии, мог стать вором и в конечном итоге, как правило, становился им...

АППЕНДИКС

Как я ждал этой "свободной" субботы...

Но опять в наряд по кухне. Господи, за что? Я устал. Я просто умру от усталости, в этом проклятом наряде по кухне...

Уже в казарме, меня озарила мысль. Две недели назад, в батальоне появился новый, "необстрелянный" летеха - медик. Пару дней назад, после очередного "построения", я заходил к нему в медпункт с "болью в животе". Пощупав меня, он, выделил мне две таблетки анальгина и что-то промямлил о том, чтоб я был аккуратней, возможно это аппендицит, тогда, я не придал этому значения...

Но теперь, слова медика об аппендиците, звучали как избавление. Избавление от наряда по кухне, вездесущего столовского запаха помоев, хоть на один день. Надо попробовать "закосить" на аппендицит...

-И так, - раздумывал я, - рискованно, но надо попробовать "закосить". - По всей видимости, настал мой звездный час, - придется "косить", если не хочешь в наряд...

Медпункт, находился далековато от казармы. Без разрешения, тем более перед нарядом, я не имел права покинуть расположение казармы.

-А имеют право избивать, издеваться надо мной?.. - Будет, что будет. - Вперед!!!

Выскользнув из казармы, и перебежками, как заправский разведчик из спецназа, я добрался до солдатского клуба, и, выглянув из-за угла, "просканировал" территорию, - плац был "чистый"...

Я рванул вперед. Главное проскользнуть незамеченным - через плац, - обычно здесь, пересекаются пути всех обладателей звездных пагонов Шашхаломского батальона. Плац остался позади, еще пол сотни метров - ни души, и вот она удача! Еще поднимаясь по ступенькам, сквозь двойную раму, за умбристой лессировкой стекла, я увидел его, - новенького медицинского лейтенанта...

Не замечая меня, он сидел, закинув ногу на ногу, с мечтательным выражением написанном на его маленьком бледном лице. Он был похож на чахоточного поэта - революционера, мучительно сочиняющего стих, нет, - даже поэму, с другой стороны большущие роговые оправы очков на носу, крупные плюсовые линзы "от телескопа", делали его похожим на маститого, молодого профессора.

Судя по выражению его лица ему, явно нечего делать, от скуки и недостатка настоящего "больного материала", он "плюет в потолок", и "ловит мух". За две недели - пара отитов у солдат и диарея у начпрода. Ему нужен больной, настоящий, фактический больной, - а это я. Я - его долгожданный супербольной!

Всем своим существом, грустным, безрадостным видом он дает понять, что ему нужен больной солдат, он очень ждет его - и он его получит. - Дорогой мой медик, сейчас я тебе расскажу самую печальную историю в армии, и в этом батальоне конкретно...

Вообще "закосить" в армии, это большое искусство, потому как все обитатели на виду, и как в деревне, практически обо всех, все знают. Следовательно, обмануть кого-то сложно, но если это новый человек..., - И тем более этот "необстрелянный медик"...

Взявшись за ручку двери, я нахлобучил чубчик, глубоко вздохнул, зажмурился, и рванул дверь на себя. Лицо, обдало легким медикаментозным букетом. Два голубых глаза, неимоверно увеличенных, сквозь плюсовые линзы, впились в меня. В образовавшейся тишине, прозвучал, первый вопрос медика:

- На что жалуемся? Этот вопрос, сразу, поверг меня в нокдаун..., Один - ноль...

Я же был у него недавно..., Как? Неужели он не помнит, на что я жалуюсь? - На живот, на аппендицит, я жалуюсь..., - Разве на первый взгляд, я не похож на истерзанного, изуродованного прединфарктника из Освенциума? Разве у меня не бледное от недостатка витаминов лицо? Не красные, от постоянного недосыпания веки? О чем, он говорит?.., - Этот, еще не "понюхавший пороха" клоун. - Но шутки в стороны, я иду к намеченной цели, я не хочу мыть тарелки, в очередном наряде по кухне, и обслуживая этих старослужащих свиней, - "Вперед! На баррикады!"...

-Товарищ доктор, у меня очень болит живот. Теперь мое интеллигентное слово "доктор", вместо обычного "военврач", повергло в нокдаун уже его ..., Счет сравнялся, один - один...

Еще в детстве, моя мама, интеллигентная, и очень умная женщина, рассказывала мне, что слово врач происходит от слова - врать. Поэтому правильно говорить, именно: - доктор. Когда из уст озадаченного медика, прозвучало слово - "раздевайтесь", я почувствовал, еле различимый, запах победы, а после вопроса:

- Это вы, были у меня два дня назад? Я понял, он меня наконец-то вспомнил, и его надо срочно "добивать"...

Заученным, институтским движением, летеха нажал, в районе аппендикса, я молниеносно отреагировал, и не громко "ойкнул". Он еще раз, немного сильнее нажал, я отреагировал молниеносно и "ойкнул" громче. Он пошел к рукомойнику, вымыл руки и тихо, скороговоркой проговорил:

-У вас, перитонит батенька, надо ехать в госпиталь...

Два - один, - я выиграл...

Еще не веря в победу, я попытался переспросить его, о перитоните, но он не слышал меня, он уже накручивал телефонный диск. Вот она победа! Летеха вызывал "труповозку" - так среди солдат назывался старенький микроавтобус, медицинский уазик. Пока он перезванивал командиру роты. Я постарался прикинуть, что будет дальше...

-"Труповозка", это стопроцентная поездка в госпиталь. Поездка через весь Будапешт, туда обратно, пока меня "прощупают" в госпитале, это два, три, а то и четыре часа, а значит, в наряд по кухне, я уже не попадаю, в любом случае... Цель достигнута!

-Да, сейчас однозначно, примчатся командир и старшина роты, ожидается грандиозный "втык", за то, что я покинул расположение казармы. Медик меня уже не "отпустит", теперь я - его "клиент". Но главное, что намеченной цели я добился, - в наряд, по крайней мере, сегодня, я не пойду...

Я продолжал раздумывать, почти не слушая своего собеседника. Сквозь мои размышления иногда прорывались фразы очкарика, он, сбиваясь, рассказывал о том, что у меня перитонит и нагноение аппендикса, - а это очень опасно. Окончательно я отвлекся от своих мыслей, после слов, прозвучавших набатом: - Операция, батенька, - операция необходима...

Операция, скальпели, разрезание моего собственного тела, кровь, - это в мои планы никак не входило. Я вдруг понял всю серьезность "каши", которую я сам заварил...

После слов, "операция необходима" мне жутко захотелось обратно, в наряд по кухне, - вот она человеческая натура...

Вот она, еще не умершая детская наивность, наивность, которую, в восемнадцать, неизменно выталкивает наружу. Как малолетний идиот - школьник, я рассуждал, что можно "прохилять", и рассчитывать, в лучшем случае, на пару, тройку дней отсидки в батальонном лазарете, а в худшем на то, что меня пощупают, то есть обследуют в госпитале, и отпустят обратно...

Но я ошибся, это была не школа, это была - армия, и не самая лучшая... Я не прейду после уроков домой к маме, моей милой маме...

Как она там?

...МАМА

До того как я родился, моя мама всю свою сознательную жизнь проводила в долгих исканиях смысла, этой самой жизни...

Я помню свое детство, и солнечные блики, прыгающие по громадным стеллажам книг. С детства мама очень много читала, в десять лет, она перечитала два огромных стеллажа книг, видимо бурлящая в ней благородная дворянская кровь, генетически "подталкивала" ее к постоянному самообразованию. В школе она была отличницей. В те страшные сталинские времена, она была романтиком и выдумщицей, чем сильно выделялась из "толпы" своих закомплексованых на коммунистической идее одноклассников.

Еще в младших классах, ее мечтой было поступление в театральный институт. Школу мама закончила с серебряной медалью, чего-то там, ей не хватило, - до золотой...

Не поступив с первого раза в театральный институт, она поступила в технический ВУЗ.

Закончив химико-технологический институт, и будучи квалифицированным инженером - силикатчиком, она работала, но не сдавалась, продолжая идти к своей цели - театру...

Я родился, когда она училась на режиссерском факультете. Постоянное стремление к искусству - к театру, привела ее в знаменитую московскую "Щуку". До этого, еще со школы, она постоянно, с неимоверной преданностью, занималась в самодеятельном, театральном коллективе, при городском "дворце студентов". В Щукинском театральном училище, она прекрасно "защитила" "красный" диплом.

Приехав в Днепропетровск, она, как дипломированный режиссер поставила спектакль. Этот спектакль был настолько новым и "революционным" что местные (блюстители коммуно - социалистической морали), театральные "бонзы" местного "разлива" испугались. Эта кучка "театральных козлов" с кагэбэшниками, поставила на режиссерской карьере моей мамы, толстый, коммунистический черный крест.

Ее заклеймили, обычным для тех времен клеймом - буржуазная идеология... Ей подрезали крылья, в самом начале, ее театральной карьеры - в областном отделе культуры..., В общем, волчий билет ей выписали (по театральной линии). С этого момента, все театры, находившиеся в радиусе границ СССР, для нее были закрыты. Ей объяснили, что режиссером она не будет, и предложили работать культмассовым работником, при каком-то маленьком заводе. Мама естественно отказалась...

После этого, вся ее жизнь превратилась в неинтересное, черно-белое кино. Из-за ее постоянных "инженерно-силикатных" командировок, я "прыгал" по интернатам, и виделись мы редко. Она работала простым инженером - силикатчиком, по первому диплому - "без карьеры". Ее жизнь, "поломала" - ужасающая, подлая советская система, придуманная "хитросделанными" коммунистическими выродками.

Как человек от природы любопытный, она не ограничивалась просмотром двух официальных телевизионных программ, которые "поливали" с экрана мозг "хомосоветикуса" бредом, о достижениях советских трудящихся. Так в ее жизни появился, ее лучший (а за тем и мой) друг - прибалтийский приемник VEF 202, с того момента, полную картину происходящего в мире, она черпала из "враждебных голосов"...

Очень редко в черно-белой совдеповский рутине случались цветные вкрапления, маленькие радости - это были, ее друзья, бывшие сотоварищи по самодеятельному театральному коллективу, и опальные, такие же, как она театралы... Они "вваливались" шумной ватагой, с дешевым сухим вином, и кухонными политическими разговорами на весь вечер...

До глубокой ночи "сумасшедшая компания" перепевала под гитару, всего Высоцкого и Окуджаву, в вперемешку с последними новостями, услышанными по "Свободной Европе" и "Голосу Америки" ...

Потом мы шли их провожать. Стояли под навесом старенькой, забытой богом остановки, долго вылавливая такси, или бодрствующего "левака"...

Слушая "Голос Америки", она часто спрашивала меня:

- Иван, а как ты думаешь, в Америке люди, действительно лучше живут? Я с неизменной иронией в голосе, отвечал ей вопросом, на вопрос:

- Мама, а что поделаешь?..

Она очень любила меня, и прощала мне все мои идиотические, подростковые "выбрыки".

...

Так и текла наша жизнь, в голодные, в прямом смысле слова, серые восьмидесятые. Голодные потому что, я был еще мальчиком, мама была интеллигентной, хорошо образованной женщиной. Мы оба, абсолютно не были приспособлены к советской системе "из-под полы"...

Еще до того как я, ушел служить в армию, у мамы, обнаружили рак. Была операция, через несколько лет, еще одна, через пять лет ее не стало...

Мама умерла у меня на руках 21 сентября 1991 года. Мне было двадцать четыре, ей пятьдесят шесть. В тот день ярко светило солнце. Последними ее словами были:

-Ванечка, большой...

Я уверен, что если бы мама нормально питалась. Если бы в ее рацион входили качественные продукты. Она бы так рано, не ушла из жизни...

Моя мама, будучи интеллигентной женщиной, считала ниже своего достоинства покупать "из-под полы", поэтому в доме у нас никогда не было "деликатесов", в виде сухой колбасы, сгущенки, и апельсинов...

То, что ей удавалось "выстоять" в очереди, обычно были продукты первой необходимости. Не имея "навыков", приобретения новых "знакомств" по дефициту, мы с мамой, имея деньги, жили практически впроголодь. Мы не голодали, но питались практически одними и теме же продуктами. Разнообразить наш рацион дефицитом, из-за отсутствия "нужных знакомств", мама не могла...

ПРОМЕЖДУ ПРОЧИМ О КОЛБАСЕ 2Р.10К...

Рассказы о том, что в советские времена, была дешевая колбаса по два рубля...

-Это смешно...

Да, она была, дешевая - колбаса, но были и длинные очереди, и часто тебе и тем, кто стоял за тобой в очереди, не доставалось, этой самой, дешевой вареной колбасы, - хронический, советский продуктовый дефицит...

Негласный лозунг восьмидесятых "хочешь жить, умей вертеться" принимал все более извращенные формы. Лично мое, первое прикосновение к "подпольным" продуктам, связано с ранним пристрастием к курению...

БОЛГАРСКИЕ...

Несложная арифметика - сначала я покупал самые "крутые", (для среднего класса) болгарские сигареты, по сорок копеек, вместо тридцати пяти, потом по шестьдесят, вместо пятидесяти...

P. S.

Для того, что бы стать счастливым обладателем пачки "дефицитных болгарских", надо было шепнуть продавщице одно единственное слово: - "Болгарские", и заискивающе влюблено посмотреть, на нее. Если она, "не видела" в вас, сотрудника ОБХСС, то вы становились счастливым обладателем сигаретного дефицита...

В те времена, никто не называл государственную цену, все знали что, и сколько стоит, на самом деле, и продавец и покупатель...

...

Старшина Кочнев по кличке Пузырь, с лицом помидорного цвета, ворвался в медпункт, молниеносно издав истошный крик, в котором явно узнавалась команда: - В роту, бегом марш! Он выругался, так что "необстрелянный" медик, вытянулся по стойке смирно. Затем, лейтенант медслужбы, почему-то, как мальчик, опустил голову, и смотрел на старшину, сквозь свои "телескопы" исподлобья. Он напоминал нашкодившего, в очередной раз школьника - двоечника.

Мысленно я радовался, что все так закончилось. Сейчас я пойду готовиться к наряду по столовой и меня, не разрежут на хирургическом столе. Конечно, будет грандиозный "втык", за то, что без разрешения пробрался в медпункт. Одним "втыком" больше, одним меньше... - Зато мне, не будут отрезать мой личный, абсолютно здоровый аппендикс.

Пытаясь выскользнуть из медчасти, стараясь обойти "по стенке", по самому дальнему радиусу, "кипевшего" от нахлынувшей ярости старшину, я мысленно успокаивал себя: - Ну, подумаешь наряд по кухне, столовая..., ведь солдатская поговорка, недаром гласит: - "Подальше от начальства, поближе к кухне". Уже на ступеньках медсанчасти, я столкнулся с командиром роты, - капитан Батурин, с мефистофельской улыбочкой, блестящей в его маленьких поросячьих глазках, скороговоркой проговорил:

-Ну что, заболел солдат?

-Никак нет, товарищ капитан! Это просто живот заболел. - Отчеканил я, пытаясь посильнее выпучить глаза, и изобразить ему, верноподданный огонь, "горящий" в глазах.

-Иди в роту, там с тобой, и твоим животом разберемся. - С той же улыбкой, но с угрожающими нотками в голосе сквозь зубы процедил командир роты, и плавно "занырнул" в медпункт.

Не спеша, с гадостным, недобрым предчувствием, я поплелся готовиться к очередному, кухонному кошмару.

Я шел по дорожке, ведущей к плацу, порывы ветра, гоняли по батальонным дорожкам, неистребимый тополиный пух, бескомпромиссная борьба с которым, в начале каждого лета, объявлялась батальонным командованием. Прозрачное, серебряно-бирюзовое, очень высокое венгерское небо, венчалось несколькими барашками, замысловатых, куда то спешащих облачков. Ветер нес их, куда то далеко, может запад, а может, наоборот, в союз? Может быть, мама их тоже увидит?.. Через несколько дней...

Я споткнулся, и мои мысли, с далеких облаков, резко переключились "на сейчас", а сейчас в батальоне время обеда. Потом, - после обеда, начнется приготовление к наряду по кухне. Если повезет, (если не заставят стирать "дедовскую" гимнастерку или носки), - то пару часиков удастся вздремнуть, перед "долбанным" кухонным нарядом...

Уже у казармы, мои размышления прервал истерический окрик пузыря-Кочнева. Он быстрой походкой, красный как помидор, неумолимо приближался ко мне. Миллионом иголок в меня впилось недоброе предчувствие, в голове сразу завертелась его любимая фраза - "пять нарядов вне очереди!". Но когда он, заглядывая в глаза, по-отечески, вдруг спросил: - Что, солдат сильно болит живот? - Я моментально понял, что поеду в госпиталь непременно.

Они договорились с очкариком... - А, следовательно, сегодня, мне отрежут совершенно здоровый орган. Аппендикс, который на самом деле, (как говорят), когда он здоров, "чем-то" полезен в организме...

Менять, совершенно здоровый аппендикс, на наряд по кухне, в мои планы не входило, и по тому, я решил занять, "глухую" оборону. Я, раскрыл рот, - для того, что бы объяснить, какой я, на самом деле, уже не больной, а напротив здоровый и сильный, и как я готов "идти в бой" - в наряд по кухне.

Старшина "обрезал" меня мгновенно, и не дал сказать ни слова. Жирный, черный крест, на моей глухой обороне, был поставлен лаконичной фразой - Солдат, надо! Ты сейчас, поедешь в госпиталь, "труповозка" уже ждет тебя на КПП.

Пузырь развернулся, и медленно поплелся в сторону казармы. Он уходил, качая бедрами, как женщина, всем своим "задним видом" говоря: - Твоя судьба солдат, окончательно предрешена, ты, едешь в госпиталь...

Наивно полагая, что можно, что-то исправить, я рванул за ним. В агонии, не слыша себя, я кричал ему "в спину", какую-то "белиберду".

Я орал, что здоровее меня, нет человека, в этом отдельно взятом батальоне, и что мне очень нравится ходить в наряды по кухне.

- О-о-о! Как я, в тот момент, хотел, всю сознательную жизнь работать в наряде по кухне. Со стороны, это выглядело очень смешно, наверно...

Развернувшись ко мне своим круглым, "совиным фейсом", изображающим дикое удивление, Кочнев издевательски, с ироническим "псевдо-интеллигентским" оттенком в голосе спросил:

-Так вам, солдат, оказывается, нравятся, наряды по столовой? - Это, очень хорошо! - Но подумай солдат, а если ты, внезапно умрешь от аппендицита, в наряде по столовой? - Кто за тебя будет отвечать?

Затем после небольшой паузы, Кочнев добавил, а точнее, оттачивая каждое слово рявкнул: - Умирай в госпитале солдат, мне в роте, солдаты нужны, а не трупы. - В это время, со стороны плаца, ко мне уже несся вприпрыжку, летеха медик...

Всё, я был "убит наповал и похоронен", апеллировать было некому, я сам себе выкопал эту яму...

... В ГОСПИТАЛЬ...

Пыхтящий, технически "разорванный", зеленый советский уазик - "труповозка", с нарисованными вручную, яркими, красными крестами на белых кругах, покидал пределы аппендицита. Обернувшись, я посмотрел на закрывающиеся, зеленые ворота КПП, с двумя огромными красными звездами, на створках.

Страх перед грядущей госпитальной неизвестностью, сковывал мысли...- От безысходности, хотелось плакать...

Вдруг, я заметил, что за окнами автомобиля, началась замечательная венгерская улочка, с кукольными домиками, и вычурными палисадниками. Эти красивые домики окраин Будапешта, - Красивая венгерская картинка, постепенно вытесняла тяжелые мысли...

Я вдруг вспомнил маму, она говорила: - Сынок, если хочешь быстро избавиться от плохого настроения, - задавай себе вопросы, и отвечай на них, или рассматривай, и мысленно обсуждай, окружающие тебя вещи...

Вот венгерские ромашки, такие - же, как у нас, на Украине. И в Австралии, наверно ромашки такие же, и в Англии... Крыши у домов черепичные, оранжевые, у нас таких не видел. Заборчики у мадьяров невысокие, разнообразные, кованые, деревянные, невысокие - максимум по грудь... Внутри двора порядок и чистота. - Смотрите, все у нас, на виду, и все в порядке.

У нас, в СССР, заборы высокие - руками не дотянешься. И все эти заборы, одинаковые - зеленые, и чтоб ни одной щели, а внутри, как всегда - жуткий "бардак". Почему так?

Наверно, потому что мадьяры, культурные, открытые люди - европейцы, они ежедневно ведут бескомпромиссную борьбу с грязью, и совсем не боятся показать свой чистый и ухоженный, уютный дворик любому прохожему. А еще, эти невысокие венгерские заборчики, наводят на мысль, - что мадьяры свободные, бесстрашные, незапуганные тысячелетней тиранией люди.

Так "прыгая" с мысли на мысль, я припомнил свое первое, заочное, и не очень удачное, прикосновение к Венгрии...

...

Это заочное знакомство, случилось за несколько лет, до того как я попал в Венгрию, в день рождения моего хорошего, друга - Шурика Резцова. Его шестнадцатилетние, мы официально отметили очень пристойно, за столом, с его родителями, с салатиками и под шампанское...

Ясное дело, что, еще за пару дней, мы - шестнадцатилетние оболтусы, договорились, о том, что неофициальная часть праздника переносится на - "потом"...

Это - "потом" неотвратимо приближалось...

Застолье заходило на завершающую фазу, звучали последние тосты "за именинника", уже были подъедены последние десерты и начинались прощальные объятия родственников...

До закрытия вино - водочного магазина, в который нам необходимо было попасть, оставалось меньше часа, до начала дискотеки больше двух...

Каждая уходящая минута, удаляла нас от заветной цели. Мы с Шуриком, уже давно, нервно перемигивались, подавая, друг другу, знаки, которые означали одно: - "надо скорей уходить!".

Попрощавшись, и на конец, вырвавшись из цепких родительских объятий, мы галопом понеслись за "горючим". В настоящий момент, нашей "главной целью" был типичный, вино-водочный магазин. Соседний гастроном, а вернее отдел в магазине, торгующий алкоголем образца: "а - ля, начало восьмидесятых", представлял собой, достаточно специфическое заведение...

Вино - водочный отдел, находился в помещении гастронома, он, не имел уличной витрины, и имел свой, отдельный вход. Отдел открывался, на час позже, а закрывался на час раньше гастронома. Весь убогий ассортимент, на самодельных неказистых полочках, умещался за спиной у огромной, необъятной продавщицы с победоносным именем Виктория.

Виктория, женщина лет сорока, была очень толстой, ее "тройной подбородок" сотрясался при малейшем движении тела. У Виктории был муж, - маленький, напоминающий высушенный трупик, худенький "мужчинка". Каждый вечер, он как верная "собачка", стабильно ожидал ее, у гастронома. Примерно за час до закрытия вино-водочного отдела, Виктория "запускала" мужа в подсобку, и "выдавала" ему положенную в это время дозу - чекушку водки, которую он без закуски выпивал у нее на глазах. Потом, за несколько минут до закрытия, они запирались в отделе и "осушали" пол литра, "горькой", вдвоем, под закуску...

После закрытия магазина, супруги, пошатываясь, в обнимку, уходили домой.

Мы очень спешили, потому что ближе к закрытию, можно было прийти, и увидеть только толстую Викторию, стоящую за "пустым" прилавком, - и без водки...

Водка, обычно "разметалась" местными пролетариями, мгновенно, - еще с утра. К вечеру, в начале восьмидесятых, на прилавке алкогольного отдела, как правило, оставалось, лишь несколько "сортов" дешевых вин. А так же, - стабильно дорогое "токайское" и дорогой коньяк. А иногда в "большие" советские праздники, и ничего, - пустой прилавок...

Советский народ, набирал сорокоградусное пойло в прок, или "вливал" в себя, - "прямо на месте", часто и систематически. Именно водка была самой ходовой "валютой", ей расплачивались за всевозможные услуги, с ней приходили в гости, даря ее как сувенир..., и тут же выпивая... Факт, - алкоголя в стране катастрофически не хватало. Кто в этом был виноват? Плановая советская экономика, с ее неотъемлемым спутником - тотальным дефицитом, или патологическая, славянская тяга к спиртному?.. Кто виноват, в дефиците спиртного. - Этот вопрос, в то время, был очень актуален...

Издали, мы заметили мужа толстушки Виктории, как всегда он, слегка качаясь, стоял на своем месте перед магазином. Понимая, что магазин вот-вот закроется, мы убыстрили шаг. Вбежав в магазин, и увидев пустые водочные полки, мы поняли: - мы опоздали... Дискотека без водки, но..., - Но, на витрине оставалось - вино...

-Брать будем? Мы уже закрываемся, - томно, сотрясая свиным подбородком, произнесла Виктория...

Из стоявших на витрине дешевого "Алиготе" и дорогущего "Токайского", мы выбрали..., второе...

Это было хорошее, вкусное вино, но его не покупали из-за его дороговизны. Если бутылка водки, стоила чуть больше двух рублей, то изысканное, "невставляющее" Токайское стоило три пятьдесят...

В ту ночь, мы жутко упились, но сладковато-терпкий вкус токайского вина, и бутылочная этикетка с пейзажем, навсегда остались в моей памяти... - Это и было моим первым, заочным прикосновением к Венгрии...

...

Обшарпанный уазик мчался по Будапешту, "гражданские" воспоминания, незаметно улетучились, и переключились на Будапешт. Я опять начал задавать себе вопросы, и пытался ответить на них. Я спрашивал себя, почему здесь, такие чистые улицы, где грязь, почему нет мусора? Почему так чисто вокруг? Почему они не мусорят, не бросают себе под ноги мусор, как у нас - в СССР? Чистота у них в крови? - Их с детства воспитывают не так как нас?

Мадьяры отличаются от нас, - советских, они по иному мыслят. Они веселые, трудолюбивые, гордые, они умные, щедрые. Они ненавидят все советское, а за одно и нас - как представителей этого "племени", - продукт своей родины, - советских мальчиков-оккупантов, оловянных безмозглых советских солдатиков...

-И правильно ненавидят, случайно вслух произнес я.

Доктор, сидевший рядом с водителем, оторвался от скрупулезного наблюдения, за очередной пышногрудой мадьяркой. Медленно повернул свою маленькую головку, с двумя "телескопами", удивленно посмотрел мне в глаза, и очень тихо, задумчиво воспроизвел мою случайно вылетевшую фразу:

- И правильно ненавидят. - Наверно, несмотря на его откровенные разглядывания особ противоположного пола, он думал о том же, - "интеллигент"...

Белобрысый водила с одновременно фамилией и кличкой Седой, то же был на "нашей волне", но по-своему...

Он высунул голову в окно, смачно по советски харкнул, и возвращая в кабину свой луноликий фейс, с ехидной, питекантропической усмешкой, снисходительно поставил точку в наших монологах:- Ненавидят, ну и нэхай! Мало мы этих сук мадьярских били...

...

Советский уазик пробирался по центру города. Замурзанный, цвета хаки, подкрашенный кое-где невпопад "ядовитым" темно-зеленым цветом, на фоне великолепных, центральных будапештских улиц, и начисто вымытых гражданских автомобилей выглядел ужасно. Наше позорное средство передвижения фыркающее, урчащее, пыхтящее, неизменно было в "центре внимания" обычных венгерских прохожих. Я понимал эти взгляды, и мне было стыдно... В их взглядах прочитывалось, что-то вроде: - "Нищие советские варвары, в центре Европы, когда вы уже исчезните из нашей страны и из нашей жизни"...

Тем временем становилось понятно, что водила окончательно заблудился, и "не догонял" где находится, мы колесили по кругу, пару раз промелькнул уже виденный городской пейзаж.

Где-то в глубине души, я радовался, любая задержка, каждое мгновение, каждый миг, отодвигал, надвигающееся хирургическое вмешательство в мой организм. Время от времени внутри меня возникал вопрос: - а если медик оказался прав, а если у меня, действительно аппендицит? Но этот вопрос, мгновенно и категорически отметался, я то чувствовал, я абсолютно здоров, - мой аппендикс в норме...

Прошло больше часа. "Потерявшийся" в большом городе советский "военный автомобильчик", нырял и опять выныривал из узких будапештских улочек. Седой, нервно ерзал на водительском сиденье, вспоминая путь в госпиталь. Внезапно с права, показалось очень красивое и величественное здание, это был главный Будапештский вокзал - ориентир.

- Вокзал!!! Почти одновременно выкрикнули все.

-Все, теперь дорогу знаю! Утвердительно, проговорил Седой.

Мы "покатились" по известной, только Седому улочке, а я вспомнил этот вокзал, апрель восемьдесят пятого. Больше сотни, "одинаковых", советских новобранцев стоящих у лестницы центрального Будапештского вокзала, рассматривающие "с открытыми ртами" величественную архитектуру и невиданные рекламные бигборды, виденные до сих пор только в заграничных фильмах...

В серых шинелях с зелеными погонами и петлицами, без опознавательных знаков, советские пацаны, из колхозов и столиц, серо-зеленые пингвины, - отселекционированные под "формат" Будапештского батальона охраны, все крупные и несуразные, одинаковые, то есть абсолютно одинаковые, по росту и по одежде. Вот только лица, у всех были разные...

О чем мы тогда думали? Сколько разговоров, надежд на интересную и загадочную заграничную армейскую службу. Что мы знали о "нашей" загранице? Они тоже коммунистические, социалистические, как и мы, но...

Но...

Я, снова припомнил первое "настоящее прикосновение" к соседнему с СССР, государству соцлагеря - Венгрии. - Ту самую, обычную венгерскую электричку, в которой нас переправляли из Мезиковешта в Будапешт. По "богатому", никелировано-жлобскому убранству стандартного вагона пригородного поезда, было видно, - Венгры живут намного лучше нас, - советских.

Но...

Но, тогда я еще не видел, "стандартных" венгерских прилавков, с изобилием разновидностей "дефицитной" в СССР салями и мечты любого, нормального советского человека: - Кока-колы. В венгерских магазинах одежды, полки ломились от запрещенных в "совке" американских джинсов, и микровельветовых сорочек...

И никаких очередей...

Когда я описал в письме, маме свои первые впечатления от увиденного..., и вообще, что здесь в Венгрии "происходит", она, не поверив, ответила, - очень иронично:

-Сынок, в сказку, о которой ты написал, я не могу поверить, в то, что ты описал, просто невозможно поверить - этого просто не может быть! Это плод твоих фантазий. Они такие же, как мы - нищие убогие и советские. Мой золотой мальчик, не обращай внимания - это мираж, тебе это привиделось. Успокойся и продолжай служить сынок, защищай свою Родину!...

Тогда, я был спокоен. Но мысли, почему так плохо мы живем в СССР, все глубже закрадывались в мое, превращенное в развалины увиденным, сознание. Жизнь без очередей, с обилием жизненно необходимых продуктов и вещей это был "рай", - социалистический рай, венгерского руководителя, Яноша Кадора...

Потом пришло понимание того, что страны соцлагеря - это "буфер". Буфер, хорошо снабжающийся товарами первой необходимости, и заодно защищающий наглое советское государство...

Гражданам "соцлагеря", ("соцлагерь" который окружал "союз" с запада), попросту "затыкали рот", всеми теми "дефицитами" которых хронически не хватало в "первостепенной коммунистической преисподней" - СССР...

Несмотря на созданные кремлевскими "мечтателями", благоприятствующие "тепличные" условия, для граждан западного соцлагеря, мадьяры все равно, в общей массе, были недовольны своей жизнью.

Изобилие товаров в Венгрии, абсолютно "убивалось" зарплатами "рядовых" граждан. Месячной зарплаты, рядового венгра, хватало "тютелька в тютельку" чтоб прожить в месяц. В венгерских магазинах, было все - но купить это "все", было дорого...

Венгру, имеющему автомобиль, и выезжающему каждый день, приходилось "добывать" бензин в половину, а то и в треть дешевле, у... - Советских солдат.

...

Советские люди знали: - Венгрия, ГДР, Польша, Болгария, Румыния, Чехословакия. - Это заграница, но они - наши, они социалистические братья, сотелиты...

Еще была Куба и Монголия, но эти страны, были несколько отдалены, и географически и в сознании советских трудящихся. В союзе, единственным источником информации об "экзотической социалистической загранице", - были редкие поездки "за кордон" некоторых привилегированных граждан, телевизор, и некоторые газеты.

С первых месяцев службы, постепенно приходило понимание, что "дружба" между Венгрией и СССР не такая уж крепкая. И не такие уж, они, - наши коммуно-социалистические "братья", на самом деле...

...

Через восемь месяцев, сменился командир, нашего батальона. Полковник Кузнецов, он пришел вместе с горбачевской перестройкой. Надежды на послабление батальонного беспредела, в связи с его появлением, улетучились на первых же порах.

В диссонанс, якобы открытой, миролюбивой перестроечной политике кремля. - Этот полковник - "пропойца", с неизменно красно - фиолетовым носом, и постоянно этому сопутствующим, отборным матом, открытым текстом захлебываясь слюной, орал на каждом построении:

-Мы нация победителей, мы "советские" люди, а там, за забором наши враги! Вы им бензин продаете? А "они", в Великую отечественную войну, они стреляли в спину вашим дедам, а потом в пятьдесят шестом, вашим отцам!...

Было очень сложно понять, каких дедов он имел в виду, тех которые воевали с венграми? Мой дед, воевал не с венграми, - с немцами, и погиб на курской дуге, а не в Венгрии. Отцу было шестнадцать, когда Венгерский народ, в пятьдесят шестом, вышел на улицы...

Мадьяры, как и любой другой народ, защищали свою землю, и хорошо защищали, судя по рассказам.

Не хотели венгры ходить под "гнетом", как и любой народ...

Защищать свою землю, дело святое, украинец ты, венгр или мексиканец...

ГОСПИТАЛЬ...

Несчастный уазик захлебываясь разбавленным бензином, пробирался по Будапешту. По уверенным "виляниям" нашего водителя, по узким улочкам и собственной зрительной памяти, - я понимал, госпиталь, где-то рядом...

Несколько раз я бывал в госпитале, такие поездки считались "райскими". Раз в неделю в субботу, из батальона выезжал легкий грузовичок, набитый тюками использованных простыней, наволочек, и горами грязных портянок с нижним солдатским бельем. Дорога лежала через весь Будапешт, на территории госпиталя, находилась единственная прачечная, на весь Будапештский гарнизон. Там грязное белье разгружали, и получали "новое", - постиранное.

Из кузова, "зарывшись" в грязное белье можно было наблюдать за невиданными иностранными автомобилями, венгерскими девушками, и просто созерцать процесс гражданской, - "цивильной" жизни.

...

Над высокими липами, наконец, показалось здание главного корпуса госпиталя. - Да, мой час несправедливого, неравноценного обмена, приближался с каждым метром, - мне разрежут живот, и это будет расплатой за наряд по кухне, в который сегодня, я, уже точно, не пойду...

Красно - белый шлагбаум, принял вертикальное положение, и замурзанный уазик, "попыхтел" к огромному зданию главного корпуса. На фоне белоснежного, пару лет назад выстроенного здания главного корпуса госпиталя, батальонный уазик выглядел, как ужасный, заразный микроб.

Когда летеха - медик, скрылся за дверями приемного покоя, Седой, с надеждой в глазах, недоверчиво повернул ключ зажигания. Зажигание было выключено, но непослушный двигатель продолжал детонировать и долго не мог заглохнуть.

-Едрить твою мать! Воны шо опьять бэнзын водою розбавылы, ну шо за люды? - Вопрос Седого был риторическим, и я промолчал...

Седой, еще несколько раз, с досадой, покрутил ключом, а за тем, радикально прекратил "страдания", раздолбанного двигателя. - Он резко выжал сцепление, "врубил" первую передачу и с силой нажав на педаль тормоза, плавно отпустил сцепление. Машина мгновенно заглохла. В это время, летеха вприпрыжку, размахивая кипой бумаг, уже несся обратно.

- Ну, шо, йды болий, солдат, до тэбэ он, очкарык бижыть, - потягиваясь и потирая шею, с ленцой в голосе промямлил Седой.

- Угу, пошел. Только и смог, с трудом, выговорить я...

Прямо с порога, знакомый с детства, не предвещающий ничего хорошего, запах советской больницы, "резанул" по носу.

Мы шли по длинному темному коридору. Летеха крепко придерживал меня под локоть, казалось, что он боится, что я прямо сейчас упаду на пол, в приступе аппендицитной боли, или "рвану" обратно в машину. Отконвоировав меня таким способом в ярко освещенную манипуляционную, он указал на кушетку. Затем ткнул в руки мои сопроводительные бумаги, и мрачно, с нотками загадочности, произнес: - Жди доктора, - затем, он бесшумно закрыл за собой дверь, на прощание, таинственно сверкнув стеклами своих "телескопов".

Мрачный тон летехи-медика только усугубил мои угрюмые предчувствия. Сейчас придет, советский орангутанг - гестаповец, - человек в белом халате, и поведет меня "на заклание", а у меня то, не болит, и не болел правый бок живота... - Вот, я влип...

...

Возле кушетки, висело огромное прямоугольное зеркало. Узористая, "золотая" рамка зеркала, наверно, обрамляла до этого, какую-то картину... Тишину в помещении, нарушало мерное жужжание одинокой мухи и глухое "бубнение" за окном.

В окно было видно, как Седой, "борется" со своим "стальным конем". Он лежал под уазиком, его со всех сторон обступили прогуливающиеся, пациенты госпиталя (видимо тоже водители), они были облачены в госпитальную униформу - в синие, с бежевыми лацканами и воротниками халаты, и черные тапочки. Шла оживленная дискуссия. Рядом с "ужасным" уазиком, валялся какой то агрегат, оторванный от "тела" машины. Тыкая в агрегат пальцами, "больные", что-то активно доказывали Седому, и друг другу. Глядя на них, я неожиданно улыбнулся... - Эта армейская "картинка" развеселила меня...

Заморосил мелкий дождик... Седой, долго и грязно ругался, пока не разогнал всех "консультантов". Лежа под машиной, и продолжая громко ругаться, он прикручивал агрегат к днищу автомобиля.

... ЛЕОНАРДО

Улыбаясь, и наблюдая за "страданиями" Седого, в какой-то момент, я ощутил, что я, не один в комнате. Так и было...

Благодаря тому, что дверь бесшумно открылась, я пропустил появление ключевого персонажа в этой, "аппендицитной" истории.

В дверях кабинета, возвышалась фигура седовласого, бородатого старика, в белом халате...

-Леонардо да Винчи, - мелькнуло в голове.

С густыми седыми волосами по плечи, с большой бородой с проседью, он выглядел "немного" нелепо, для "всегда начисто выбритой", советской армии. Накинутый поверх зеленой офицерской формы халат, скрывал его воинское звание. Из-за "Леонардо", на тонкой шее, поблескивая стеклами, выглядывал "окурочек" головы, низкорослого батальонного летехи. Леонардо медленно снял халат, и на зеленом пиджаке, на его плечах, показались полковничьи погоны.

-Да серьезный дядя, такой живым, просто так, не отпустит, - подумал я...

...

-Ну, раздевайся солдатик, будем на тебя глядеть. - Низким, бархатным голосом пробасил Леонардо, закатывая рукава, и двигаясь по направлению к рукомойнику. Он мыл руки, а я, наблюдал за ним. У него были мощные, красивые запястья и крупные, "кузнечные" кисти рук.

-"Хирург во плоти", - судя по голосу добрый. Мама говорила, все большие люди добрые..., - как слоны, да я и сам знаю. Главное, говорила мама, их, - слонов, не дразнить...

Я знаю, что он сейчас станет делать, - все то же что и наш "недоразвитый" медик из батальонной санчасти, - щупать мой "животик" в районе аппендикса, проводить, одним словом, пальпацию...

В голове промелькнула мысль, вернее надежда: - В отличие от неопытного батальонного летехи, - этот "слон - Леонардо", определит, чем я "болен" на самом деле. И меня, наконец, отвезут обратно в батальон.

- Ну, нажми, своими профессиональными ручищами, попробуй, я буду молчать как партизан на допросе в гестапо. Даже если ты проткнешь меня насквозь своими пальцами, я не издам ни звука, буду молчать как рыба...

Вымыв руки, полковник, снова накинул халат на плечи, и значительными, уверенными шагами направился ко мне. Когда он поравнялся со мной, я, наконец, разглядел его лицо. - У него крупный, ровный нос, слегка прикрытые, голубые глаза, с огромными, расширенными зрачками. От кончиков глаз, к вискам, тянутся паутинки морщинок. Именно этот, застывший за долгие годы, лукавый прищур, сделал его лицо, почти, что копией мудрого Леонардо да Винчи.

- Да, разница в медосмотре, была. Прежде чем щупать живот, он внимательно осмотрел мое тело, и аккуратно взяв меня за ухо, скороговоркой скомандовал:

- Рот открой, высунь язык! Он быстро обследовал язык, а затем долго разглядывал белки глаз, не выпуская из рук, мочку моего уха. У него были теплые, немного влажные пальцы.

-Бок болит? Никак нет, товарищ полковник! Отчеканил я.

-А синяки на спине откуда?

-Споткнулся, упал. Уже спокойнее ответил я.

- Так не падают солдат. Он вопросительным взглядом, смотрел на очкарика. "Молодой" летеха, поняв суть вопроса, как юная девушка, зарделся алым, застенчивым румянцем.

- Лейтенант, что у вас там происходит в батальоне? Тихо, почти шепотом проговорил полковник.

Понимая, что "тучи сгущаются" и сейчас начнутся "неудобные" вопросы, летеха, искренне пытаясь сгладить ситуацию, сбивчиво отрапортовал: - Подрались наверно, товарищ полковник! При этом он умоляюще смотрел на меня. В этом молящем, неистовом взгляде было написано: - Солдатик, родненький, ничего сейчас не говори, дай мне уехать!

- Подрались. Тихо повторил Леонардо, с пристрастием разглядывая огромный синяк, на моих ребрах в районе селезенки. Затем он внимательно осмотрел свежие шрамы на губах, и мечтательно произнес: - Подрались, значит...

- Ты сколько прослужил, солдат?

- Пол года, товарищ полковник! Громко "отчеканил" я. И добавил: - Почти пол года...

Лицо полковника изменилось, в его выражении, были заметны гневные черты. Из доброго слона, он внезапно преобразился в неистового льва. Он, не моргая, смотрел своими черными, расширенными зрачками, в мои глаза. Мне стало не по себе, он прорезал меня насквозь своим суровым взглядом.

Где его бумаги? Не сводя с меня глаз, он обратился к летехе. Пока летеха, дрожащими руками, собирал рассыпанные по кушетке сопроводительные документы, лицо старого полковника изменилось. Он опять был мудрым Леонардо.

Он вдруг спросил:- Ты откуда родом солдат?

- Из Днепропетровска, товарищ полковник! Во взгляде Леонардо, моментально, что-то переменилось, в его взгляде, прочитывался неподдельный интерес.

- Бывает же такое... - И родители сейчас там?

- Так точно!

- А воинская специальность, у вас какая товарищ солдат?

- Водитель, товарищ полковник! По инерции выкрикнул я. А за тем, тихо добавил: - и еще - художник.

-Художник... Задумчиво протянул полковник. - Художник, с расквашенными губами... - Было заметно, что взгляд Леонардо, удаляется, куда то далеко...

-Лейтенант. Задумчиво произнес Леонардо, сходите в приемное, скажите, что б его переодевали, и срочно готовили к операции...

Когда дверь за лейтенантом закрылась, он сел за стол и начал заполнять бумаги. Сидя спиной ко мне, он пробасил:

- Что, солдат, не сладко в армии советской служить?

- Никак нет, товарищ полковник!

- Что, неужели сладко?

- Я не знаю. Сдавшимся голосом промямлил я.

- Не знаешь, а говоришь. Вот гады, краснозадые, превратили армию в бардак! Со злыми ироничными нотками в голосе, почти пропел Леонардо.

- Боишься операции? Развернувшись, и глядя исподлобья, уже серьезно, спросил полковник. И тут, из меня "полилось". Я рассказал, ему, как все произошло. Последней была, по-детски проконюченная фраза: - Доктор, пожалуйста, отпустите меня обратно в батальон...

Выслушав мою тираду, он спокойно сказал:

- Ты из Днепропетровска, и так боишься аппендикса? И на тон выше добавил: - Солдат, пойми меня, я могу сейчас, отправить тебя в твой "дурдом", но если у тебя будет рецидив, и тебя привезут, через неделю обратно в госпиталь, я могу потерять работу, и поехать обратно в СССР. - А в союз, я всегда успею, я еще не все в Будапеште осмотрел...

Сделав паузу, и глядя на меня все так же исподлобья, он прибавил: - Не переживай солдат, я лично тебя прооперирую, от аппендицита еще никто не умирал. Вернее умирали..., - но это, солдат, - не твой случай...

Не знаю, лукавил он или говорил правду, насчет потери своей работы, но его слова, для меня были малым утешением, кто бы меня ни оперировал, - я здоров...

Зачем отрезать то, что не болит?..

...

В комнату, снова сверкнув очками, вошел, а вернее протиснулся летеха, в руках у него синел армейский больничный халат и черные тапочки. Забрав мою пилотку, гимнастерку, штаны, и сапоги с портянками, он скороговоркой, почти фальцетом произнес:

- Ты не взял зубную щетку, солдат, - на днях, привезу.

Затем, собрав бумажные формуляры, он заискивающе, обратился к полковнику:

- Товарищ полковник, разрешите идти!

-Идите. Не глядя в его сторону, спокойно сказал полковник.

Закончив писать, Леонардо отложил историю моей болезни, и, обернувшись, тихо произнес:

-Солдат, сейчас придет сестра, она тебя будет готовить к операции, слушайся ее, пожалуйста... Он собрал со стола мои "бумаги", и уже в дверях, с утвердительной интонацией в голосе сказал: - Послушай меня, старого и мудрого доктора. - Сейчас, ты, в любом случае, должен остаться в госпитале...

Я присел на кушетку, очень хотелось есть. Если бы не голод, просидел бы наверно так, с превеликим удовольствием, до конца службы...

-Что он имел в виду? - В госпитале, - остаться в любом случае?..

Прошло минут десять, наконец, дверь приоткрылась. Из-за двери, показалась прелестная девичья головка, в бирюзовом операционном чепчике. Ей было - лет двадцать, у нее были длинные, огненно рыжие, чрезвычайно кучерявые, волосы, которые взвивались из-под чепчика вычурными, беспредельными узорами. И еще, у нее, были очаровательные, большие губы - "на пол лица".

Она непринужденно "висела" на ручке двери, и для нее я был очередным, "каким-то по счету", пациентом. Она делала свою работу, и мой здоровый аппендикс и предстоящая операционная "резня", ее волновали меньше всего.

Ее громадные, очаровательные губки, приятным голосочком, кокетливо пропели: - Вы тут? (Конечно, я был тут...) Я, всеми силами, попытался сделать удивленный взгляд, и промолчал...

- Это вы на аппендицит? Удивленно, повысив тон, надменно сказала она. - Очень не хотелось, но я покорно кивнул головой.

-Товарищ солдат, у вас есть бритвенный станок?

Еще сильнее сделав удивленную гримасу, я сказал: - Нет..., и после затягивающейся паузы, добавил: - а зачем?

Она на мгновенье смутилась, а затем, опустив глаза, скороговоркой пролепетала: - Перед операцией, надо сбрить волосы, вокруг... - Она застенчиво осеклась. За тем подняла глаза, и голосом, с каждым мгновением, набирающим все более дерзкие интонации, медленно чеканя слова, "отрапортовала": - Солдат! Перед операцией, вы должны выбрить волосы, в районе полового члена!

Наконец, до меня дошло, - чего от меня хотят. Она уже скрылась за дверью, и понеслась, по коридору, за "дежурной" бритвой, а я, задумчиво произнес: - У меня нет бритвенного станка, товарищ медсестра...

Человек так устроен, когда он попадает в невероятные ситуации, начинает так же невообразимо, и нестандартно реагировать на них.

Внутри себя я размышлял: - Медсестры, пока нет, но скоро она появиться, и принесет мне бритвенный станок, за тем, она будет стоять за дверью, пока я, не сбрею последний волосок в своем "половом районе".

В то же самое время, мои сопровождающие, давно уехали, по времени, они, как раз сейчас, подъезжают к батальону.

Я не болен..., Да, - я симулянт..., - но это не значит, что мне должны отрезать, совершенно здоровый член моего организма, - мой аппендицит. Время, с бешеной скоростью, "удирало" от меня, надо было выбирать - или ампутация совершенно здорового органа моего тела, или...

Раздумывая, что делать, я разглядывал халат и стоптанные госпитальные тапочки, валяющиеся под ногами, они на два - три размера превосходили мой - сорок третий. Сколько нещастных, солдатских ног, вы видели?.., госпитальные черные тапочки..., - тапочки, не по размеру...

Надо было, что-то делать. Может быть, убежать, и смешаться с толпой?

Еще раз, внимательно посмотрев на тапочки, я погрузил в них ноги, затем, закутавшись в госпитальный халат, я подошел к зеркалу. На меня в отражении, смотрел стандартный, не чем не выделяющийся из толпы, "наглухо" подстриженный, очередной среднестатистический, пациент Будапештского военного госпиталя...

А что будет потом?..

Я вспомнил, слова хирурга, - Ты, сейчас, в любом случае, должен остаться в госпитале... - Ну, так я, в нем и останусь...

...

Открыв дверь, я осторожно выглянул в темный коридор, там не было ни души. В конце мрачного коридора, утыканного дверями, на полу, стоял громадный вазон, с непропорционально маленьким, недоразвитым фикусом. С лева от фикуса темнел поворот, ведущий в неизвестность...

Мысли, роились в моей голове, образуя винегрет из затяжной госпитальной эпопеи и недоразвитого фикуса, который такой маленький видимо из-за того, что стоит в таком темном месте...

Мгновенно, вытирая "фикусный винегрет", промелькнула, одна единственно правильная мысль - или, или...

- Или "под нож", или... Лучше сбежать, лучше скандал, чем копошащиеся руки Леонардо, в моей предпаховой области. Он, Леонардо, наверно хороший хирург, но лучше я, буду наказан, чем разрезан. Где-то рядом, слышался голос медсестры, ушедшей за бритвенным станком. В висках "стучало": - Или - или...

Сначала мелкими, крадущимися шажками, а затем все быстрее, и быстрее набирая скорость, - я побежал. Мелькали лампы дневного света, двери, повороты. Огромное здание, позволяло "маневрировать" в любых направлениях.

То, сбавляя скорость движения, при виде госпитальных служащих, то, увеличивая, при "чистой дороге", я очень быстро очутился на третьем этаже. Инстинктивно, я искал убежища, попутно приоткрывая любые двери хозяйственной принадлежности, которые хоть на время, могли бы стать моим убежищем. Помещения были или очень малы, или, по моему мнению, не пригодны для укрытия. Открыв очередную дверь, я понял - эта уборная, то самое место, где я могу, хоть на время укрыться.

Несмотря на настежь открытое окно, туалет наполнял тяжелый запах хлорки, тишину в туалете, нарушало лишь мерное журчание воды. С лева, я насчитал шесть кабинок грязно - желтого цвета, а за ними несколько свисающих со стены рукомойников, на противоположной стене нависал ряд белоснежных писсуаров. Все кроме потолка, было выложено коричневым, мелким кафелем - "кабанчиком". С потолка, одиноко свисал "раненый", матовый, молочно-белый, круглый плафон, пробитый ниже центра. Из бесформенной дыры плафона, сиротливо выглядывала, такая же матовая, белая лампочка...

Я подошел к окну, на подоконнике стояла импровизированная пепельница - грязная, полулитровая банка с окурками сигарет, в основном без фильтра. Разглядывая громадные, "замечательные", "бычки" я вспомнил, что сегодня, я, заядлый курильщик, курил всего несколько раз, да и то в начале дня. А еще, рассматривая окурки, припомнил первые месяцы службы. - Тогда, наш старшина, с немого согласия батальонного начальства, "для экономии и поддержания здорового образа жизни молодежи", - посадил всю роту молодого пополнения, на "табачную диету". Хитромудрый прапорщик Дурогонов, вместо положенных тридцати пачек в месяц, выдавал по пачке в неделю. Для курящей половины новобранцев, - это было, ощутимым ударом. Благодаря постоянному армейскому стрессу, на первых порах, постоянно хотелось курить. Казалось, что от недостатка никотина, к которому привык организм на гражданке, действительно пухли уши...

Потом в прочем я понял для чего на самом деле, нас "душили" табачной диетой. - "Душили", для того, чтоб мы почувствовали себя скотом, и "опустились". Эти окурки, были ломкой, наших молодых мозгов и предтечей, варварской физической эксплуатации. Эти окурки, иезуитски "говорили": - Опустись, стань скотом, не стесняйся, мы все здесь такие же...

Уже через недельку, другую, курильщики, сполна ощутив никотиновый дефицит, выходили на "хоту" за окурками. "Ломались", самые стойкие, те, кто на "гражданке" никогда бы такого себе не позволил. Молодые люди, часами блуждали с опущенной головой, по территории батальонного карантина выискивая глазами, свой заветный "чинарик". Небольшой, "офицерский" окурок с фильтром, считался особым трофеем, его можно было поменять на несколько кубиков сахара...

Я ни разу не курил, с того момента, как началась, эта госпитальная "эпопея". Спички и несколько сигарет, остались в гимнастерке, увезенной летехой - медиком. Я попал, в этот унылый госпитальный туалет и все что оставалось, - это с ненасытностью заядлого курца, рассматривать содержимое банки с окурками, - также, можно было наблюдать, за госпитальным двором, и кусочком Будапештского пейзажа за окном...

Было часа четыре, а за окном, над сероватой дымкой огромного города, высоко в жарком августовском небе, вились вездесущие ласточки. Они летают, слишком высоко, - дождя сегодня не будет...

-В батальоне, уже наверно начался развод по караулам и нарядам, а я сижу в этом туалете. Я идиот, надо было покорно идти в наряд по кухне, ублажать "дедушек", и работать "в поте лица"...

Глядя на безмятежных птиц, и вслушиваясь в спокойные, еле доносящиеся, звуки города, я вдруг вспомнил, ту, оглушающую своим беспределом "мясорубку" месячной давности. Точно так же, высоко, в венгерском небе, кружили ласточки. Только эта история, произошла, далеко за городом, "на природе"...

...БОНДАРЬКОВСКИЕ "ДЕЛА"...

(ЗА ПОЛ ДНЯ, ДО "МЯСОРУБКИ")

В то утро, до подъема, меня, обдавая парами жуткого перегара, будил, вечно пьяный, прапорщик Бондарьков.

Я долго (после стандартной "безумной" казарменной ночи) не мог понять, - кто он. Он долго тормошил меня, пока я не понял что это он, мой непосредственный начальник, заведующий солдатским клубом - старший прапорщик Бондарьков. Его вытянутое, вечно "пожеванное", бледно-безбровое лицо, с тонким, непропорционально длинным, ярко красным носом и постоянно бегающими серенькими глазками, - чрезвычайно напугало меня.

В полной "предподъемной" тишине, делая ужасные гримасы, отчаянно жестикулируя руками, и как рыба, беззвучно открывая рот, он делал знаки и пассы руками, - он показывал мне, что надо одеться и срочно идти "на выход". Промелькнула мысль: - Разбудил так рано, значит, как всегда в таких случаях, поедем, "за забор", - на венгерскую халтуру... Окончательно проснувшись, я, скрестив руки, подал ему знак: - "я выхожу".

Сев на кровать, я посмотрел в окно, - голубое безоблачное небо, ласточки, предстоящий "трудотерапевтический отдых" вне пределов батальонного аппендицита, заставили взбодриться. И затем, быстро надев штаны, и впрыгнув в сапоги, на ходу накидывая гимнастерку, я, беззвучно "выпорхнул" из казармы.

Пробежав в сторону плаца, и свернул к клубу, я увидел, что рядом с Бондарьковым, уже стояли, мои "коллеги" - клубный киномеханик Серега, и водитель замполита батальона старослужащий по кличке "дед Андрон" (в мирской жизни Андрей Смотров).

Бондарьков заговорщицки окинул всех присутствующих, безумным бегающим взглядом, подмигнул, и, сделав глубокий вдох, обращаясь ко всем, тихо произнес:

-Господа, вперед! Нас ждут великие дела! - В этот момент он был похож, на старого, средневекового пирата, отдающего приказ своим несмышленым юнгам. Ему не хватало потрепанного зеленого камзола, треуголки со страусиным пером, культи вместо ноги и выбитого глаза перевязанного черным бархатом...

Начальник батальонного клуба, часто использовал именно нашу, подчиненную непосредственно ему "троицу", в не совсем законных "армейских процессах".

Клубный киномеханик, я - художник, и какой ни будь батальонный "водила", в основном Андрон. Именно нам троим, доставалась самая "блатная" работа, вызывая постоянную зависть солдат любого срока службы. Иногда к нашей троице присоединялся клубный батальонный ворюга, - почтальон.

-Дела-то, может и великие, нас ждут, а как же завтрак, товарищ прапорщик? С недоверием пробасил вечно голодный "дед Андрон".

-Там и позавтракаем, и наверно пообедаем, заговорщицки, почти шепотом промурлыкал Бондарьков, при этом он, сильно округлил глаза, давая понять, что говорить надо, как можно тише...

...

То, что Бондарьков продавец так называемого "черного дерева", а попросту "бессловесных" солдат-рабов, знали все. Один солдат, для "венгерского работодателя", стоил в среднем двести форинтов за день, на советские деньги, выходило около пятнадцати рубликов. В батальоне, достать пару-тройку, "работяг", для вскопки огорода, строительных работ, и чего угодно, - можно было, договорившись с Бондарьковым. Прапорщик Бондарьков, был связывающим звеном, - обычным посредником. Главным "бугром", получающим от продажи "черного дерева" основные валютные дивиденды, - был комбат. Без ведома комбата, никто из солдат не имел права покидать расположение части...

Это было мечтой любого из обитателей шешхаломских казарм, хоть на день попасть в "рабство", независимо от того, какой предстоял объем работ. Для солдата, попавшего в такое "рабство", независимо от срока службы, выехать "на волю"..., и подышать воздухом свободы..., хоть и тяжело вкалывая, - было великим счастьем...

Венгры, относились к подневольным, "купленным" солдатам, хорошо, - понимая, что мы обычные люди, попавшие в их страну, не по своей воле. Хорошо кормили, давали отдыхать. Мадьяры прекрасно знали, что творится "в наших казармах", и поэтому щадили нас, относясь к нам как к болезненным, нервозным детям.

Ненавидя все советское, но, прекрасно понимая, что восемнадцатилетние пацаны, невиновны в политике их "сумасшедших" советских лидеров, венгры неизменно демонстрировали по отношению к нам - солдатам, понимание и уважение...

...

Мы долго ехали, по еще не проснувшемуся Будапешту, говорить не хотелось. Свежее дыхание летнего, будапештского утра, взбадривало. Красавец Будапешт просыпался, протирая глаза окон, утренними мойщиками. Принимая водные процедуры поливальными машинами. Причесываясь, метлами дворников... Будапешт прекрасен летним утром, как в прочем и в любую другую пору года...

Уже за городом, Бондарьков раскрыл нам "в двух словах", предстоящий "план действий на сегодня" - мы ехали на дачу, к какому то, "очень высокому" венгерскому военному - "чтоб оказать посильную помощь венгерскому товарищу"...

Уазик свернул с асфальтной трассы, и сильно подпрыгивая, засеменил по пыльной грунтовке. "Советский вездеход" карабкался по ухабам. Чем дальше мы ехали, тем больше грунтовка, постепенно со всех сторон "обрастала" лесом.

Несколько раз, в зарослях леса, мелькали стайки косуль. Сосновый лес, с вкраплениями бежевых скалистых утесов, грунтовка, косули, и ни единого человека - все говорило о том, что мы на территории, по меньшей мере, заповедника. Постепенно густой лес, "превращался" в лесистую равнину, окаймленную, по горизонту скалами. На серо-бежевых, холмах, то тут, то там, виднелись ультрасовременные особняки. Бондарьков все это время, суетливо выискивал глазами знакомую только ему, постройку...

Грунтовка закончилась и уазик, вырулил на асфальт, наличие асфальта, говорило о том, что по всей вероятности, мы "очутились" в самой элитной, населенной людьми, части этого заповедника. Проехав еще немного, Бондарьков, не проронив ни слова, похлопал по плечу Андрона и указал пальцем, на недостроенный дом. Водила послушно притормозил.

- Все, ждем, тихо прошептал Бондарьков...

- А долго ждать, товарищ старший прапорщик? С нотками голодного недоверия в голосе, "умирая" простонал Андрон.

- Сколько надо, столько и будем, обжора хренов. С "бегающими" по сторонам глазками, прошептал Бондарьков. Он постоянно посматривал на часы, и "постукивал" ногой, было заметно, что он начинает нервничать.

Я в это время, рассматривал, по всей вероятности, предстоящий "фронт работ" - кем-то неумело выставленную опалубку. Сразу было заметно, строительство на промежуточной, "долгоиграющей" стадии. Недостроенный "скелет" постройки, смотрел на нас пустыми глазницами окон без стекол. Постройка, была встроена, в отрог скалы. Несколько уровней - этажей, были добротно, наглухо "вмонтированы" в террасу нависающей скалы. Выставленная опалубка, с торчащими из нее арматурными прутьями, "гостеприимно" приглашала нас на работу. Теперь, было окончательно понятно, в чем будет заключаться наша "посильная помощь венгерскому товарищу"...

От постройки, к наспех "сваренной" железной калитке, вела затоптанная строительной пылью дорожка. Хлипкая калитка, была обвязана огромной ржавой цепью, скрепленной, огромным замком. Такой - же хлипкий, как и калитка, невысокий заборчик, окаймлял нижнюю часть участка, его можно было обойти, с обеих сторон не пользуясь дверью.

...

Андрон смачно зевнул, зевая, он недовольно простонал: - Опять без завтрака! Бондарьков метнул на него гневный взгляд, и прошипел:

-Рот закрой, Андрюша. Будешь "базарить", больше на "работу", со мной не поедешь.

Андрон недовольно отвел глаза, и подперев подбородок кулаком, уткнулся лбом в стекло. Уставившись в окно, он грустно произнес: - О - о - о, кто-то "прет"...

В нашу сторону, с приличной скоростью двигалась черная, двадцать четвертая "Волга", она, то, пропадая за холмами, то, выныривая, поднимала за собой огромный шлейф дорожной пыли. Когда Волга вырулила на асфальт, и стало понятно, что это наш "заказчик", Бондарьков выскочил из уазика, нервно прикурил "гуцульскую", и, поправив портупею, пошел на встречу приближающейся машине.

Поравнявшись с Бондарьковым, Волга притормозила, задняя дверь отворилась, из нее вымахнул огромного роста мужчина в спортивном костюме. Он, как старого, давно знакомого друга, крепко обнял Бондарькова. Прапорщик, явно не ожидавший такой "теплой" встречи, ошалело, совершенно не сопротивляясь и "разбросав" в стороны руки, пытался изобразить, что он тоже очень рад этой встрече. Он нелепо похлопывал, одной рукой, великана, вторую руку с сигаретой он "дипломатично" держал вытянутой (подальше от дорогого костюма). Мысль о том, что сигарету, можно просто выкинуть, явно не посещала заведующего клубом; когда с Бондарькова, наконец - то, слетела фуражка, великан расцепил свои объятия.

Они неспешно пошли к участку, служебная Волга, так же медленно, словно верная собачонка "ползла" рядом. У машины был военный, венгерский номер, за рулем сидел молодой, белобрысый солдатик. Было видно, что великан в поднесенном настроении, он что-то рассказывал прапорщику, оживленно размахивая руками.

- Ну, все, сейчас начнется, "закат солнца вручную". Недовольно пробурчал Андрон, хотя его, этот "закат в солнца вручную" ни как не касался...

- А что, Андрюха, лучше в батальоне бегать, прыгать как мартышки? "Пахать" на Родину? Баланду батальонную жрать, - лучше? Смотри какой "дядя солидный" этот мадьяр. Заспанным голосом, проговорил все утро молчавший киномеханик.

-Да, Серега, ты прав тут хоть накормят нормально..., Наверно...

-Сплюнь, Андрюха, чтоб не сглазить! Пробасил киномеханик.

Андрон приоткрыл дверцу, и по старой русской традиции, картинно харкнул через левое плечо.

Остановившись у калитки, великан, что-то выкрикнул своему водителю, по-венгерски. Тот уже несся с полевой сумкой к шефу. Достав из сумки ключи, мадьяр долго пытался открыть замок. Бондарьков явно "суетился" перед великаном, и перехватил "инициативу" на себя. И вот уже - он лично, пытался откупорить калитку. Он вспомнил о нас, когда понял, что с этой задачей он не справляется.

- Эй, орлы! Чего там расселись? Рядовой Смотров, ко мне! Недовольный, "расслабленный" Андрон, поплелся к прапорщику.

- Вот, это все что у нас есть, указывая на нас, убедительно сказал Бондарьков, всего трое, но ребята мощные, справятся. Мадьяр с лучезарной улыбкой двинулся к нам на встречу.

- Здравствуйте товарищи солдаты, с мягким акцентом пробасил великан, меня зовут Карл. Он был выше меня на пол головы, крупный широкоплечий. Он пожал нам руки. Ладони Карла были огромные и теплые. Андрон занялся замком, и вскоре "откупорил" его.

С тыльной, "невидимой" глазу стороны, оказался гараж, с большими подбитыми ржавчиной воротами. Строительный беспорядок во внутреннем дворике, говорили о том, что строительство здесь ведется давно, и без особого энтузиазма. В гараже, оказалась та "штука", вокруг которой должен был пройти, весь наш предстоящий трудовой день - небольшая оранжевая бетономешалка.

Вы ничего не ели утром? Спроси мадьяр. По нашему "застенчивому", коллективному молчанию, он определил, что так оно и есть.

-Хорошо покушаем, тогда хорошо поработаем! Янош! Он, манерно кивнул в сторону машины. Водила по имени Янош бегом умчался.

Через несколько минут, перед нашей троицей, был накрыт гостеприимный венгерский стол под открытым небом. С небольшого столика, на нас "глядели", всевозможные венгерские деликатесы. Чего тут только не было...

- Колечки "домашней" будапештской колбаски, знаменитая венгерская салями, лимонад, йогурты, сыры, оранжевая паприка, зелень, маринованные огурчики. - И..., - И, заставивший жадно сглотнуть слюну ..., - Ящик пива. По капелькам испарины, поблескивающим на зеленом бутылочном стекле, было видно - оно очень холодное...

Прапорщик Бондарьков, сразу убил, наши надежды на стакан, нет хотя бы на глоток золотистого напитка...

"Нагло" забрав ящик, он поглядывая на нас, не слова не говоря, унес его в волгу. Вернувшись, он, обращаясь к Карлу, почему-то внезапно осипшим голосом, пропищал:

- Советские солдаты не пьют!

-Вот козел, прошипел Андрон...

- Зато пьют офицеры и прапорщики! Задорно парировал Карл, и молча улыбнулся, обнажив свои белоснежные, "крупнокукурузные" зубы.

-Это точно. Исподлобья поглядывая на мадьяра, сдавшимся, поникшим голосом, тихо сказал Бондарьков...

Пока мы завтракали, Карл, объяснял нам, сегодняшний фронт работ. Старшим Бондарьков, по понятным причинам оставил "деда" Андрона. Он прекрасно знал, старослужащий Андрон работать не будет, а надсмотрщик из него - хоть куда...

Мы доедали вкусный, "цивильный" завтрак, наблюдая, издали, как заботливо водила Карла, закрывает за ним и Бондарьковым двери, усаживая их в машину.

-Ребята, работайте, мой шофер привезет вам обед! Поблескивая белоснежными зубами, выкрикнул из окна уезжающей машины Карл.

-Лучше бы ты водки привез, сука, улыбаясь, и прожевывая огромный кусок салями, еле слышно, процедил сквозь зубы, Андрон, и громко, с заинтересованностью в голосе добавил: - Куда это он, нашего Бондарькова увез?

-На политзанятия, - попытался "сострить", я и мгновенно получил, "скользящий" удар по ребрам.

-Тебе "гурон", вообще говорить не положено. - Андрон, посмотрел на меня в упор, сжал кулак и я понял, сейчас он меня сильно ударит в лицо. Но Андрон передумал..., видимо вспомнив, что нас только трое, а работать будут двое, так же в случае "фингала", под моим глазом, он сильно поссорится с Бондарьковым..., - а тогда - прощайте "вольные" поездки, по бескрайним венгерским просторам. Все что ему оставалось, это - процедить сквозь зубы: - Живи гурон, пока...

Через пол часа, как и обещал Карл, привезли двадцать мешков цемента. Под "чутким" руководством старослужащего Андрона, мы вдвоем с Серегой, разгрузили машину. Потом пол дня, пока не приехал Янош, мы месили бетон и заливали, заранее кем-то выставленную опалубку. Всем тем, что мы заработали, от внезапного физического напряжения, за этот короткий промежуток времени, были руки, - казавшиеся невесомыми, боли мышц спины и ног..., И..., И голод - вечный спутник уничтоженных солдатских калорий...

В полдень приехал Янош, и накрыл обеденный стол. Мы, отмывались от цемента, плескаясь, в импровизированном душе, сделанном из трех листов шифера, и двухсотлитровой бочки, в ярком, серебристо - бирюзовом венгерском небе, очень высоко, петляли ласточки...

ГОСПИТАЛЬНАЯ ФОРТУНА...

Прошло минут сорок, чувство, что меня ищут, и почему-то до сих пор не могут найти, не давало расслабиться. Ужасный запах хлора и монотонное журчание госпитального туалета, коричневые стены с белоснежными писсуарами сводили с ума...

Я напряженно думал, где бы еще можно спрятаться, сменить "дислокацию", все чаще, я поглядывал в сторону госпитального двора. Там, можно было укрыться, среди таких же, как я; вон они на лавочках, в одинаковых халатах, с одинаковыми прическами, как в инкубаторе. Среди них легко "затеряться". Посидеть на лавчонке, "стрельнуть" сигаретку...

...

Советский военный госпиталь, занимал целый квартал к югу от центра Будапешта. Вся территория госпиталя была обнесена, "прозрачным" кованым забором, с замысловатым, непонятным рисунком-орнаментом, в котором явно прочитывались намеки на: "а - ля Греция"...

Госпиталь состоял из нескольких десятков, старинных двухэтажных домиков, довоенной венгерской архитектуры, в которых располагались больничные отделения, и главной достопримечательности - нового четырехэтажного корпуса, из стекла и бетона. С приличного расстояния, на фоне приземистых домиков, покрашенных в пошлый, откровенно совдеповский, ядрено - салатовый цвет, это огромное здание напоминало - белый океанский лайнер, посаженный на мель. Внутри главный корпус был сущим муравейником. Построенный в форме колодца, он имел бесчисленное количество входов и выходов. Весь первый этаж, занимали операционные, и кабинеты врачей, на трех верхних этажах располагались обычные и послеоперационные палаты. По слухам, в которые впрочем, никто не верил, этот корпус построили наши извечные враги - американцы...

Территорию госпиталя, ломаной узкой линией, прорезала основная магистраль - бетонная дорога, по которой с трудом разъезжались два автомобиля. Салатовые домики соединялись узкими асфальтными дорожками с белыми бордюрами и ухоженными, подстриженными "под квадрат" кустиками. Рядом с госпиталем располагался батальон обслуживания, на его территории располагались казарма, прачечная, кухня и госпитальный гараж. Жизнь в госпитале текла медленным, размеренным и унылым круговоротом. Привозили очередных "несчастных", отрезали, залечивали, диагностировали, и через время отвозили обратно в части.

Иногда госпиталь потрясали скандалы "аборигенного" значения, в основном связанные с воровством у местного гражданского населения и чаще всего, из-за "пропажи" госпитального спирта. Но обычно они всегда сходили на "нет"; еще загадочная "советская душа", делала хронической "темой" дня: - злоупотребление алкоголем, как у солдат, так и у офицеров.

Отношение к обычным солдатам - срочникам, у интеллигентных военных докторов было исключительно лояльным и непредвзятым. Офицеры - медики чрезвычайно отличались от своих "строевых" собратьев. Постоянная сменяемость больных подопечных "кадров", и действительно высшее образование; возраст - обычно после тридцати; делали из медиков, скорее воспитателей или духовных пастырей, чем старших по званию. Особым, солдатским счастьем, в Венгрии, считалось попасть служить в госпитальную роту. Тут практически не было дедовщины, все два года службы, протекали плавно и незаметно...

В отличие от военных медиков, четырехлетнее "высшее образование" отмуштрованных новоиспеченных, строевых офицеров - почти сверстников солдат, делало из них, двадцатидвухлетних хамов - надсмотрщиков. К тому же все прелести дедовщины насаживались, практически во всех советских военных ВУЗах с первого курса обучения...

...

Окончательно решив, что надо сменить "туалетную дислокацию", и расположиться где ни будь в более "живописном" месте, я выглянул в коридор...

-Ирония судьбы...

Прямо навстречу мне шел Леонардо, рядом с ним, что-то громко объясняя, плелась та самая, кучерявая медсестричка в бирюзовом чепчике. До них было метров с десяток. Я с ужасом закрыл дверь. Меня заметили, или нет? Рванув в угловую кабинку, я с ногами взгромоздился на унитаз. Лихорадочно выискивая глазами, крючок или засов, я с ужасом понял, что таковые отсутствуют. Вместо внутренней ручки, был вбит огромный, загнутый гвоздь. В следующей кабинке, была та же картинка, в третьей кабинке на двери и дверном косяке, были вбиты два загнутых гвоздя, с одного из них свисал толстый шнур, этим приспособлением можно было закрыться изнутри. Нырнув в кабинку, я мгновенно намотал весь шнур на гвозди, и затаился...

Послышались, чьи то быстрые шаги. Сердце готово было выпрыгнуть наружу, подавляя учащенное дыхание, я вслушивался в то, что происходит за дверью. Тот кто вошел, прошел мимо моего "убежища", и по всей видимости остановился у окна...

Я услышал знакомый голос...

- Солдат, а мы тебя тут обыскались...

Это был голос Леонардо...

"Ну, все, приехали...", сейчас меня отвезут на гауптвахту, мелькнуло у меня в голове.

-Это ты там спрятался? Художник из Днепропетровска?

-Да, это я, тихо сказал я, и почему-то, задумчиво добавил: - Я, из "Днепра".

Голос Леонардо, с какой то ехидной, ребяческой интонацией, резко выкрикнул:

-А я, тоже из тех краев! В его голосе, звучало, что то вроде: - не переживай солдат, я свой, со мной не пропадешь. Он явно пытался поднять мне настроение. Не смотря на внезапно обнаружившегося земляка, настроения не было - я был голодным, и жутко хотел спать..., в мыслях, я уже, был готов ехать на гауптвахту.

-Ну, давай солдат, выходи из засады. Я покорно размотал шнур.

На мгновение, воцарилась гробовая тишина. Я смотрел, прямо ему в глаза, ожидая неутешительного для себя приговора. Внезапно он улыбнулся, и, прищурившись, сказал:

-Сегодня отдыхай солдат, завтра с тобой разберемся...

-Товарищ полковник, а вы меня как нашли? Почему-то спросил я. Леонардо еще сильней, прищурил глаза и с неподдельной иронией в голосе сказал:

- Очень просто солдат, ты не первый. Почему-то все, кто убегает "с операционного стола", выбирают именно это "заведение"...

-Завтра, вы будете меня резать?

-Нет, резать не будем, а на обследование, пока что, на недельку, другую оставим. "Посмотрим" тебя, - так сказать. Да, и как я вижу, отдохнуть тебе землячок, надо от твоей безумной военной службы...

Долго борясь с временной потерей речи, я только и мог что вымолвить, тихое, нечленораздельное:

-Спасибо...

Я думал: - неужели весь этот аппендицитный бред, придуманный мной, действительно принес результат? Мое состояние, можно было определить одной фразой: - наконец то, за много безумных армейских месяцев мне улыбнулась фортуна - мне повезло, я выиграл в солдатскую лотерею!!!

...

Рыжая медсестричка, быстро оформила мои сопроводительные "бумажки", "представила" меня заведующему отделением и отвела меня в палату на четвертый этаж.

Я прилег на кровать. В первый раз, за весь день, я попытался расслабиться...

Лежа на одеяле, в халате и тапочках, я смотрел на плавно скользящих, по небу ласточек, затем уставился в потолок, разглядывая сильно выделяющиеся линии, неровно шпатлеванных швов на стыке плит. Наверно строители очень спешили, "сдавая" этот госпиталь. Разглядывая неровности швов, и я вспомнил "безумную" стройку, Карла, Андрона и продолжение строительной "эпопеи", на венгерской даче...

"МЯСОРУБКА"...

Оставалось работать еще больше пол дня. После того как Янош, накрыл обеденный стол, к нашему удивлению, он принес, ящик пива... Он поставил ящик возле стола, и с улыбкой произнес:

-"Презент!" Было понятно, что больше, он ничего не сможет сказать "по-русски". Но, он продолжал говорить и ожесточенно жестикулировать руками. Из его непонятных "пассов" руками, и обрывков фраз, мы наконец-то поняли, то, что и так было сразу понятно - пиво нам, передал Карл...

Так же было понятно, - если мы выпьем это пиво, Бондарьков, вряд ли заметит запах алкоголя. После стандартной, "дружественной встречи" с Карлом, Бондарьков будет в "стопроцентно - невменяемом" состоянии. Хотя... - Были некоторые нюансы, которые старослужащего Андрона, ни как не касались...

Первое сомнение это - достанется ли нам, молодым бойцам, пиво вообще, а второе - как мы, молодые бойцы, с запахом спиртного, появимся в батальоне?

Наши сомнения, "развеял" Андрон, ехидно улыбаясь, он промямлил:

- Вам по паре бутылок, и работать! "Пашите малолетки, в поте лица", а запах, если будете хорошо работать, выйдет вместе с потом...

Янош давно уехал. Мы быстро допили пиво. Андрон, лежа на травке, наблюдал "окосевшим" взглядом за нашей работой, продолжая "уничтожать" пиво.

Стояла ужасная, после обеденная, жара, после литра холодного качественного пива, страшно хотелось спать. Не смотря на жуткую, дремотную усталость, мы с Серегой, обливаясь потом, продолжали месить и укладывать бетон.

"Под завязку" упившись пивом, Андрон крепко уснул. Все это время, мы энергично работали, под его "богатырский" храп, заглушающий пение птиц.

Спустя несколько часов, Андрон проснулся. Взъерошенный и жутко помятый, покачиваясь, он пошел в душ, долго плескаясь, фыркая и отплевываясь, он напевал с идиотической интонацией, строевую песню - про "Марусю". Солнце скатилось ближе к холмам, было часов пять. После водных процедур, Андрон, полный сил, и "сияющий", двинулся в нашу сторону. Что-то в его "бодрячке" подсказывало: - он, что-то замыслил...

- Ну что, мужики, вы тут дерзайте, а я за водочкой пока смотаюсь. Мы с Серегой, как не достаточно долго прослужившие, дружно промолчали. Андрон, сел в уазик, и на дикой скорости, куда то умчался, поднимая огромные клубы пыли. Через пол часа, он уже сидел за столом с пол-литровой бутылкой венгерской водки - паленки. Оставшейся на столе, послеобеденной еды, вполне хватало для закуски, и Андрон обливаясь потом, вливал в себя, очередные "алкогольные градусы". Наблюдая за нами, он сбивчиво насвистывал "Марусю". Почти до конца, опустошив бутылку, он, пошатываясь, подошел к нам...

-Вырубай бетономешалку! Властным, командирским голосом, скомандовал Андрон.

- К столу шагом, марш!

- Да, мы уж поели. Проблеял киномеханик Серега...

- Вперед, солдаты! "Принимаем" для запаху, а то получится, что я один пил, а вы - "белые и пушистые"... Он разделил, оставшееся содержимое бутылки "на пополам"..., и мы выпили...

- А теперь друзья, работать! Андрон раскачиваясь, двинул к уазику.

- Андрюха, а может ты, не поедешь? С нотками ужаса в голосе, выкрикнул Серега. Андрон не поворачиваясь, отмахнулся и продолжал путь к автомобилю.

- Идиот! Вдогонку, уже уехавшему уазику громко выкрикнул Серега.

Когда уазик, выделывая кренделя, на огромной скорости, скрылся за холмом, Серега задумчиво произнес: - Или сам разобьется, или кого-то "переедет"...

- Людей нет, "пустыня" - некого переезжать. Попытался пошутить я, и моментально, получил звонкий подзатыльник...

-Работать пошли, Бондарьков скоро приедет, - обозлено сказал киномеханик...

Мы продолжали таскать, бетонные замесы на террасу.

Прошло меньше времени, чем в прошлый раз, а "сумасшедший" уазик уже несся обратно...

- Живой сукин сын. С облегчением, выдохнул Серега...

Сильно покачиваясь, с выпученными, "стеклянными" глазами, не замечая нас, Андрон прошел мимо. В его руке, была зажата литровая бутылка "столичной".

У-у-у... - чрезвычайно тихо издал звук Серега.

Сложно усаживаясь за стол, Андрон услышал звук: - у-у-у, и на рефлекторном уровне, осмыслив, что он относится непосредственно к нему, нечленораздельно выкрикнул: - Молчать!

-Андрюха, ты что делаешь? Скоро прапор с мадьяром приедут, завязывай! Понимая всю бесполезность, своего замечания промямлил киномеханик.

Андрон, в ответ, запустил пустой бутылкой в нашу сторону. Бутылка, пролетев над нами, "шмякнулась", где-то за изгородью.

- Молчать, работать! Наливая водку в граненый стакан, с играющими философскими нотками, в голосе, вякнул Андрон...

...

Когда оставалось чуть меньше пол бутылки, он властным голосом выкрикнул:

- Молодежь, ко мне! Мы оставили вращающуюся бетономешалку, и поплелись к Андрону.

- Бегом марш! Заорал он, так, - что микроскопические капли слюны из его рта, переливаясь на солнце, брызнули фонтаном.

Мы, "молниеносно" подбежали...

Подперев щеку ладонью, он разглядывал нас мрачным, непонимающе-далеким, мутным взглядом. На его лоснящемся, раскрасневшемся лице, контрастно выделялся застывший на губах майонез. Смачно икнув, он пошатнулся, и указав на меня пальцем заорал:

- Смирно солдат!

Я вытянулся в стойку. Андрон виляющим пальцем указывая в сторону граненого стакана, сквозь зубы прошипел:

- Наливай солдат! Я налил чуть меньше половины. Андрон взял стакан и стал внимательно рассматривать содержимое. По его удивленному взгляду, было понятно - он был совершенно не согласен с этой дозировкой. Поставив стакан на стол, он обозрел меня недобрым, плавающим взглядом, "тяжело" поднялся из-за стола, и подошел ко мне...

В долю секунды, у меня в районе левой скулы, что-то хрустнуло. Я сидел на земле, и чувствовал, как под нервно подергивающимся глазом набухает гематома...

- Стоять! Я сказал стоять солдат! Истошно, выплевывая миллионы микроскопических капелек слюны, заорал прямо в лицо старослужащий.

- Ты что, фашист? Ты - же падаль, ты - никто! Ты гад, фашист, сколько ты русскому человеку наливаешь?

Он трусил меня изо всех сил, взявши за ворот гимнастерки, кулаками вдавливая в меня, мой собственный кадык. Все это время Серега, тщетно пытался оторвать его руки. Получив несколько мощных ударов в лицо, киномеханик отполз, на пару метров, и лежа, закрыв лицо ладонями, громко вперемешку с матами стонал.

- Ты понял, сука, сколько русским наливать?! Отбросив меня, выкрикнул жутко раскрасневшийся старослужащий Андрон.

- Так точно, товарищ сержант! Вытирая ладошкой кровь, непонятно почему прыснувшую из носа, прогундосил я.

- Смирно, стоять! Завопил Андрон. Я постарался выпрямиться и изобразить стойку "смирно"...

- А теперь, налей, как положено. Руки дрожали, но я, налил, да так, что было видно, эллипс, образуемый жидкостью, при налитом до краев стакане.

- Во! Молодец! Вот как русские наливают! Молодец! Он обхватил мою шею, и на ухо прошептал:

- А теперь пей солдат!

- Товарищ сержант, не положено. Только и мог, проговорить я. В этот же миг, удар под дых, свалил меня с ног.

- Вставай сука! Смирно! Извергая фонтаны слюны, орал Андрон. Я, опять вытянулся, по стойке "смирно".

- Будешь пить сука? Взяв меня за шиворот, и заглядывая в глаза, прошипел Андрон.

- Так точно! Товарищ сержант! Заорал я, не узнавая своего голоса. Взяв стакан, я влил в себя все его содержимое. Горячее сорокаградусное пойло, обжигая пищевод, опустилось на дно желудка, хотелось блевать.

- И ты пей, гад! Помнишь сколько наливать? Андрон переключился на Серегу, тот вылил все, что осталось, но до краев стакан не заполнился..., - бутылка была пустой...

Весь гнев старослужащего, переключился на него, теперь я, оттаскивал от Сереги, пьяного, обезумевшего сержанта...

Дерущиеся, пьяные, окровавленные люди, качающиеся в пыли. Эта "картинка" напомнила Родину. Виденную не раз, обычную пьяную драку возле советского гастронома, образца - "начало восьмидесятых", если бы не армейские гимнастерки, не молодость персонажей, и не "заграница"...

Не имеющие права оказывать сопротивление старослужащему, (так как в батальоне из нас бы сделали "отбивную"), мы вскоре, под ударами рук и ног, лежали на земле, а дед Андрон уже откровенно не соображая, что он творит, с размаху раздавал нам удары под дых носками сапог - "с носаря". Он так "увлекся", что уже не соизмерял силу и точность ударов, попадая то в голову, то в спину. Он вошел в раж. Мы, как два окровавленных червя извивались в пыли.

В потасовке, сквозь слезы и пыль, застилающую глаза, я увидел знакомое серое лицо. Серый человек, провожал глазами остановившуюся, знакомую черную "волгу", выскальзывающего из нее человека в форме венгерского офицера. Это был он, великан Карл, за ним бежал Янош, заключал троицу покачивающийся Бондарьков. Я попытался предупредить Андрона, невидящего "гостей", указывая рукой в их сторону, открыв рот, я не успел изречь звук, как сразу же получил мощный удар, чуть ниже носа. Губы лопнули..., "скрипнули" зубы, издав подозрительный треск, пыль с его сапога забила глотку. Я почувствовал как, сухие комки безвкусной пыли, дополняются горячим, горько - соленым привкусом, это была моя кровь, ее становилось все больше. Медленно выплевывая кровавое месиво, я наблюдал, как Бондарьков, придерживая, "с оттягом", наносит "убийственные" удары уже почти "рухнувшему" на землю Андрону.

"Очумевшие" от увиденного, "европейцы", дипломатично отошли "в сторонку". Они с опаской поглядывали, то на боксирующего Бондарькова, то на валяющихся, окровавленных солдат. Венгры недоуменно рассматривали цветную картинку, из советской армейской жизни. Боже, как мне было стыдно, тогда, перед этими людьми. Никогда не забуду то чувство стыда..., стыда за нашу "ополоумевшую" советскую Родину, за всех "советских"...

...

Когда уазик въезжал в пригород Будапешта, уже темнело, город зажигал огни рекламы. Сильно выпивший Бондарьков вел уазик, под глазом у него темнел свежий фингал, Андрон все-таки успел "сфотографировать" его. Пьяный прапорщик курил одну за другой сигарету, и громко матерясь, рассказывал о "райских" перспективах армейской службы, ожидающих, после сегодняшнего дня, Андрона. Ничего не слышащий, абсолютно невменяемый Андрон, с крепко связанными алюминиевой проволокой руками, оглушительно похрапывал на заднем сидении.

На батальонный ужин мы уже давно опоздали. Мы ехали вслед за волгой Карла. Бондарьков долго отказывался, но Карл убедил его, что солдаты должны поужинать, где ни будь в кафе.

Проехав мимо светящегося разноцветными огнями кафе, "волга" притормозила, Бондарьков притормозил за ней, прямо напротив заведения. Карл подошел к уазику, и, заглянув в приоткрытое водительское окно, сказал, обращаясь ко всем:

- Ребята, я сейчас закажу, пять минут...

Когда он скрылся за дверями кафе, Бондарьков ехидно сказал:

- Сволочь, этот Карл, сейчас он вас "разорванных", как "зверей", мадьярам станет показывать.

- Может, не пойдем, товарищ прапорщик? Пропел измученным голосом киномеханик. После некоторых раздумий, Бондарьков состроил гримасу и ехидно сказал:

-Не хлопчики, пойдем, обязательно пойдем, пускай смотрят на нас и боятся русских людей. Эти гады, чухонцы, привыкли жрать за наш счет, пускай и нас, хоть раз накормят.

Янош, водитель Карла, вышел из волги, и дружелюбно поглядывая в нашу сторону, закурил. В его взгляде, прочитывалось: - Ребята, я знаю, вы хорошие..., - хоть и избитые. Только я вам, ничем помочь не могу...

-Товарищ прапорщик, разрешите выйти покурить. Промямлил киномеханик.

-Берешь пример с капиталистов? - Глядя в сторону Яноша, прошептал Бондарьков.

-Никак нет товарищ прапорщик! Тоже прошептал Серега, и застенчиво добавил: - Просто курить охота...

Бондарьков закурил, пустив струйку дыма, и расслабленным, покровительственным голосом промурлыкал:

- Курите в машине солдатики. И властным голосом, добавил: - только окно откройте...

Мы закурили...

Заморосил мелкий дождик, Бондарьков включил дворники. Было слышно, как в тишине, под дробь дождя, барабанящую по брезенту, сопит Андрон. Бондарьков, обернувшись, посмотрел на него. Андрон запрокинув голову, с жадностью вглатывал воздух. На его распухших от ударов, огромных алых губищах, до сих пор, виднелись капли майонеза.

-Хорошо хоть храпеть перестал, сволочь. С отвращением пробормотал Бондарьков.

...

Иногда тишину засыпающего Будапешта, разрезали далекие, звуки проезжающих где-то далеко, (не в этой жизни) машин. Разноцветные капельки, размеренно возникающие на стекле, размазывали скрипящие, много лет не менявшиеся щетки...

Всем троим, "дед" Андрон успел "посадить" синяк..., но только сейчас я заметил, что у нас троих, синяки были практически симметрично-одинаковые, на левой скуле, поближе к глазу.

- Товарищ прапорщик, а что в батальоне говорить, про "фингалы"? Пока мы ехали, я всю дорогу думал об этом, и решил, что этот вопрос надо решить с Бондарьковым сейчас.

- Ты что солдат, никогда объяснительные не писал? Нервно рявкнул Бондарьков.

- Писал, но не поверят же.

- Ты напиши, а поверят или нет, это уж мои вопросы.

...

Из кафе, показался Карл, он шел к машине, раскинув в стороны руки, с открытой улыбкой щедрого, доброго человека.

- Во, сука идет, "друг" по соцлагерю, "туды его мать". Денег у него суки, "куры не клюют", была бы у меня такая зарплата, я б тоже так лыбился. С "желчью" прошипел пьяный прапорщик, затем открыл дверцу, и с распростертыми руками и натянутой, подобострастной улыбкой двинулся на встречу Карлу...

...

Бондарьков замкнул спящего, совершенно "убитого" алкоголем Андрона в машине. И мы двинулись на ужин. Карл шел впереди, он был без пиджака. Его войсковая шелковая рубаха с погонами венгерского полковника, отбрасывала свет, весело пляшущего на вывеске, разноцветного неона. Худощавое "тело" прапорщика, с посаженной набекрень фуражкой, виляющей походкой семенило за ним. Наш "дуэт", в чумазых, окровавленных и смердящих потом гимнастерках, плелся за Бондарьковым. Когда мы вошли в ярко освещенный коридор, с огромными, во весь рост зеркалами, (в которых отражались - мы - изможденные, свиноподобные существа), на нас обрушилась оглушительная музыка.

Музыка, которая снаружи была еле слышна, внутри оказалась настолько громкой, что мы как по команде прикрыли уши. После целого дня проведенного в тишине, от громкости децибелов, казалось, что мы оказались "прикрученными" ушами к динамикам на какой ни будь сельской дискотеке...

...

Мы уселись за круглый, "перегруженный" едой стол, в основном он состоял из неведомых венгерских блюд и салатов. В довольно просторном зале, людей было немного. В дальнем правом углу, веселилась группка молодежи. За столиком ближе к центру, сидела "хорошо" подвыпившая парочка, они что-то доказывали друг другу, пытаясь перекричать музыку. Еще несколько столиков были засервированы и видимо ждали своих "хозяев". Все присутствующие, не скрывая открытых взглядов, с недоумением и неподдельным интересом, разглядывали непонятный "букет" из "блестящего" венгерского полковника, подтянутого венгерского солдата, "в дребодан" пьяного непонятного советского военного чина, а так же двух, окровавленных советских солдат, как будто "вынутых из мясорубки".

Наш окровавленный, "сверкающий" фингалами, "военно-полевой" дуэт, был в центре всеобщего внимания. На нас с недоумением, и неприкрытой ревностью во взгляде, поглядывали две полуобнаженные танцовщицы вьющиеся вокруг ярко освещенных, никелированных шестов в центре зала..., Мы отвлекали на себя, внимание публики...

Бондарьков, то и дело поглядывал на часы, он почти не ел..., - но много пил... - Наливая водку, он вяло чокался с Карлом, тихо, нечленораздельно произносил (только ему, Бондарькову, понятный) тост, и откомандировывал в себя, очередную порцию алкоголя, при этом он по-бычьи округлял свои маленькие ноздри и закатывал глаза. Затем, удивленным взглядом, он начинал рассматривать стол. Казалось взглядом, он, ищет на столе огромный "кусочище" для закуски... но в который раз, найдя в салатнице небольшой кусочек морковки, он долго, жадно, по-собачьи обнюхивал ее, а после, широко открыв рот, обнажая веер желтых, кривых зубов, забрасывал ее внутрь. Затем, умиротворенный, он впивался локтями в стол и, подпирая своими миниатюрными музыкальными кулачками худой подбородок, наблюдал хмельными бусинками глаз, за ритмичными движениями молодых танцовщиц. Его губы при этом шевелились, распространяя еле слышные звуки никому непонятного бреда...

Карл не пил. После очередного (не услышанного) Бондарьковского тоста, он делал вид, что собирается выпить. Каждый раз, как только Бондарьков запрокидывал голову, для принятия очередной "дозы", Карл осторожно, стараясь быть "незамеченным" отставлял рюмку.

Прослуживший пол года помазок-киномеханик, поняв что, так или иначе, он пьян, и в батальоне ему в любом случае "влетит", "заглатывал" одну за одной рюмкой..., при этом, он поглядывал на меня с "запрещающим" взглядом в котором явно прочитывалось - "кушай, но не пей"!

Я и не пил, хорошо поев, я с изумлением рассматривал невиданный, модерновый интерьер кафе, в котором очутился.

Я думал о том, что в такое позднее время, в СССР - все как по команде, уже давно спят, готовясь к предстоящему рабочему дню, забившись под одеяла, в своих маленьких коммунистических квартирках, ..., а здесь, в Будапеште..., в этой так называемой социалистической стране, как во французских фильмах с Бельмондо, ночью все светится. Пляшут обнаженные танцовщицы у шеста, город сверкает миллионами огней, живет своей социал-капиталистической жизнью...

...

Уже несколько раз я замечал на себе пристальный немного удивленный взгляд, меня пристально рассматривала, русоволосая девушка, сидевшая за "молодежным" столиком. Издали она напоминала девочку-анимэ, из японского мультфильма. Она симпатичная, нет, даже красивая. У нее ровные, светлые волосы до плеч, с челкой, прикрывающей лоб. Ровный, немного вздернутый, маленький носик и большие, широко открытые глаза.

Всякий раз, когда я смотрел на нее, она застенчиво отводила глаза, "переключаясь" на кучерявого парня напротив. Кучерявый тоже поглядывал в мою сторону, со злой иронией нарисованной тонкими морщинками на его юном челе, он что-то говорил ей, явно о нас - "советских инопланетянах", и пытался ее рассмешить. Иногда, глядя на него, она улыбалась, но это была "натянутая" улыбка, она улыбалась, для того чтобы поддержать разговор. Ее щеки порозовели, она все чаще, поглядывала в мою сторону. Ее взгляд изменился. Это уже был не тот удивленный взгляд, который был вначале. Она почти не слушала своего кучерявого собеседника, он тоже это заметил, и изо всех сил, пытался переключить ее внимание на себя, но она его уже не слушала...

В ней было что-то такое...

Янош тоже "засек", наши "переглядки", и уже несколько минут, знаками показывал мне, на сигареты и выход. Понимающе кивнув, я извлек из пачки спящего, и уже совершенно пьяного Бондарькова, сигарету, и вышел из кафе...

На улице было свежо, дождь прекратился, летняя, вечерняя прохлада обнимала, манила незнакомыми предчувствиями.

-Ну и что, если даже она, сейчас выйдет, что я ей скажу? Ведь я, ни слова не знаю по Венгерски, хотя нет, знаю. Как звучит слово девушка, знали все советские солдаты - "кишлань". Да, это смешно... Сказать - здравствуй кишлань... А что потом?

Я подошел к уазику, и глядя на связанного спящего Андрона, подумал о том, что меня ждет в батальоне, после сегодняшних событий. От одной этой мысли, меня "передернуло"...

В стекле машины, отражался ярко освещенный вход в кафе, там стояла парочка покачивающихся и изрядно выпивших, "престарелых" венгерских влюбленных. Собрав в "охапку" свою спутницу, грузный мужчина с залысинами, что-то громко, но ласково рассказывал своей спутнице на непонятном венгерском языке. Несуразный кавалер выглядел анекдотически, он был с огромным животом, в широких подтяжках с ярким рисунком, подтяжки непонятно для чего были приторочены к его "клоунским" штанам в крупную вертикальную полоску. Подтяжки очень сильно "впивались" в его плечи, и казалось, что не подтяжки держат штаны, а наоборот.

Наблюдая за "влюбленными", я вдруг понял что улыбаюсь. Как давно я не улыбался? - Давно, - не положено улыбаться в нашей, советской армии...

Резко чиркнув спичкой, я случайно выронил сигарету, она, сделав немыслимое сальто, ударилась о бордюр, и закатилась под уазик. Присев на корточки, я разыскивал глазами, никотиновую "беглянку"...

-Ты что ищешь, вот это? Она держала в руке исчезнувшую сигарету...

Мелькнула мысль - нет, так не бывает, это сон... Но это была она, и наяву, прекрасная русоволосая девушка из-за столика напротив... Вблизи, ее мультяшные черты растворились, и на меня смотрели полные доброты, прекрасные голубые глаза.

-Так ты говоришь по русски? Крайне удивился я.

-А что, это запрещено? Тихо сказала она. Чувствовалось, что она говорит с акцентом.

-Да нет, просто я не ожидал, что здесь в Венгрии... Не дав досказать, она проговорила:

-Я жила в Москве семь лет, мой папа там работал.

-А-а-а... Только и мог протянуть я.

-Как тебя зовут, солдат?

-Иваном...

-У вас там все Иваны? Она громко рассмеялась, да так что, "престарелая" парочка расцепилась, и с опаской, поглядывая в нашу сторону быстро "исчезла" в кафе. Увидев их реакцию, она рассмеялась еще громче. Вечернее эхо, разрезая плотную тишину, разнесло ее звонкий смех по всей округе. Яноша тоже не было видно, он "дипломатично" оставил нас наедине.

-Да нет, не все Иваны, поднимаясь, я посмотрел на "тело" в уазике.

-Вот это, например Андрюха, пьяный "дед" Андрюха... Я ткнул в стекло указательным пальцем, от звука, Андрон резко привстал, увидев нас, и не поверив своим глазам, он опять "обмяк", и подложив связанные руки, под голову "распластался" по заднему сиденью.

Глядя на Андрона, она тихо и грустно произнесла:

- А вы что, пить водку сюда приехали?

-Куда сюда, в кафе? Попытался парировать я.

-Нет в Венгрию.

-Да нет, говорят вас охранять...

-Кого нас?

-Венгерский народ.

-А от кого?

-Ну, от НАТО, от американцев, в общем, от капиталистов всяких.

-А зачем?

-Ну, чтоб войны не было, чтоб мир был на всей земле...

Она глубоко вздохнула, и грустно посмотрела на меня. В ее взгляде была ирония и недоверие...

Вдруг ее глаза загорелись. Она, с какой то наивной, детской жадностью и удивлением в глазах, оглядела всего меня:

-Я хотела спросить, а это что? Она аккуратно, дотронулась своим маленьким пальчиком до синяка на щеке, нежно провела им по щеке, слегка дотронувшись до "расквашенных" губ.

- И почему вы все в крови?

-Это... Я вдруг подумал, как можно, ей объяснить то, что произошло на даче у Карла, и по старой советской привычке, ответил вопросом на вопрос...

-Слушай, а как тебя зовут? Она широко открыла глаза, и выдохнула:

-Катя! Ее губы были рядом с моими. Она выдохнула это слово, так, что свежесть ее дыхания, забила все поры моего прокуренного носа.

-Катя, Катерина, слушай, я, почему-то так и подумал, что ты Катя! Тебе, не одно имя больше не подходит, только Катя...

Она, удовлетворенная моим комплиментом, застенчиво опустила глаза, и тихо проговорила:

-Чего это вас, в это кафе "занесло"?

-Ваш мадьяр, "палкан" угощает. Хороший он мужик Карл, не пьет, а наш прапорщик уже "готовый". Так стыдно...

-Но ведь ты в этом, не виноват, ты же человек подневольный? Она вопросительно смотрела на меня. Я промолчал. Пауза затягивалась, и я решил задать вопрос, который "застрял" у меня в голове еще за столом:

-Этот "кучерявый, твой парень? Она улыбнулась и ласково протянула:

-Да, а ты ревнуешь?

-Нет, не ревную. Просто он не подходит тебе. Выдумал я на ходу.

-Да ты что? А как ты это определяешь?

-Я художник, у меня глаз "наметанный".

-Ты художник? В ее глазах заблестела заинтересованность и неподдельный интерес.

-И что ты рисуешь?

-А все подряд... Сейчас например в батальоне ленинские комнаты оформляю.

-А что такое "ленинские комнаты"? - Как можно было объяснить ей, что такое "ленинские комнаты", я не знал. И поэтому "брякнул" первое, что пришло на ум:

-Короче там, в этих комнатах, коммунистические собрания проводят...

-Мой папа венгерский коммунист, а ты коммунист? Катя расширила до неимоверных размеров, свои и без того большие глаза.

-Нет, мне не "светит", я рядовой советский комсомолец - по жизни...

"Эпопея" с приемом меня в комсомол промелькнула перед глазами...

В школе, в комсомол меня упорно не принимали - я был "сложным" учеником, неподходящим под каноны комсомольца, неуспевающим "неформатом". "Неуды" по точным наукам, напрочь перечеркивали, отличные оценки по "гуманитарке". Не понимал я алгебры, и физики. На математических уроках я рисовал прямо в тетрадях, за это "точные" преподаватели "уничтожали" меня на всех контрольных и экзаменах...

В комсомол меня приняли "со скрипом", на водительских курсах, в ДОСААФе в "плановом порядке", за год до армии...

Катя все не уходила, в ее глазах, прочитывалось: -Ты, не просто избитый советский солдат, ты что то большее...

-А можно тебя поцеловать? Вылетело у меня машинально. Я ожидал что-то вроде пощечины, но на удивление она с нотками одобрения, тихо сказала:

-Поцелуй, если хочешь...

Не до конца веря в свою удачу, я зажмурился и потянулся разбитыми губами к щеке Ванды, но они уткнулись прямо в ее губы. Неумелым движением языка, я попытался дотронуться до ее губ, но ее язык первым "вышел" навстречу мне. Ее язык, ласково прикоснулся и растворился на моих губах. Время и пространство потеряло значение, я гладил ее волосы, она нежно и вместе с тем крепко обхватила мою спину. Краем глаза я заметил моего знакомца - серого человека, этим вечером он был не серым, он сиял золотистыми оттенками радуги. Впервые в его взгляде, не было боли и тоски, он улыбался, глядя на меня, - улыбался в первый раз за все время...

Идиллию, первый поцелуй, первый миг зародившейся любви, нарушил стук, доносившийся из уазика. Сияющий золотом человек, опять превратился в серого, поник головой, и растворился в вечерней мгле...

Стучал, связанный Андрон, пробудившись, он увидел наш продолжительный поцелуй. В нем взыграло чувство оскорбленного старослужащего, и теперь с ужасающей пьяной гримасой, он делал знаки в виде петли, вокруг шеи и постоянно приговаривал:

-Будешь как Высоцкий болтаться, сука! Он громко кричал из-за закрытого стекла и был настолько пьян, что не догадывался, что даже со связанными руками, можно выйти из машины, открыв дверь, или хотя бы опустить стекло...

-Что это с ним? Нежно прижимаясь ко мне, с испугом в глазах спросила Ванда. Храбрясь, и почти не двигая губами, я тихо сказал: - я тебе потом расскажу, скорей всего, это конфликт поколений... В это время в кафе, заиграл "венский вальс", еле доносившиеся звуки, подали мне гениальную идею.

-А давай его убаюкаем, пускай он думает, что все это, ему снится. - Хитро прошептал я.

-Как это? Только и сумела вымолвить Ванда, но я уже кружил с нею в вальсе, не забывая посматривать на Андрона.

Андрон еще несколько минут рассматривал, одинокую танцующую пару, свет яркой бьющей в глаза, неоновой витрины, окровавленный солдат..., прекрасная девушка... Он наблюдал слипающимися пьяными глазами и думал: наверно это сон, ведь так не может быть, значит все таки сон... Заключительным кадром в одурманенном сознании, засыпающего мертвецким пьяным сном Андрона, промелькнула "последняя сцена": кучерявый мальчик выбегающий из кафе, пытающийся "растащить" в стороны двух танцующих..., Этим мальчиком был тот самый кучерявый венгерский юноша, "кавалер" Кати...

Наш "танцевальный дуэт", распался. "Психованный" венгерский ухажер, кучерявый "Отелло", наконец "расцепил" нас. Намертво вцепившись в ее руку, он затащил ее обратно в кафе. Все это время она смотрела на меня, в этом взгляде прочитывался грустный вопрос: - Ну, что же ты, солдат? Что-то неведомое мне, и одновременно что-то очень знакомое было в этом взгляде. Казалось, я знал эту девушку всю жизнь...

С негодованием, не узнавая себя, я заглянул в уазик и сильно постучал в мутное стекло, вновь разбуженный, взъерошенный Андрон, поднял голову, разглядывая меня одним глазом. Я, набравшись наглости, еще сильнее забарабанил в стекло. Когда он открыл оба глаза, я показал ему "кукиш", и заорал: - Это тебе скотина, от Высоцкого, затем подмигнул ему, и пошел в кафе...

Первым кого я увидел, был Бондарьков, он, несмотря на громыхающую музыку, спал с широко открытым ртом, черной дырой нарисованной на его вечно пьяной, запрокинутой назад, безмозглой головке. Карла не было видно. Киномеханик, "стеклянным" взглядом, не замечая никого, вокруг наблюдал за танцующей "обнаженкой".

Катя заметила меня, наши взгляды встретились. За студенческим столиком, началась "возня", было понятно, что кучерявый парень, "грызется" с ней из-за меня...

Я подумал: - Как плохо, что мы с ней, никогда больше не увидимся...

...

Я проснулся от шума в больничном коридоре, доносившегося из приоткрытой двери. Открыв глаза, я увидел все тот же неровный шов на потолке. Ключевые эпизоды из вчерашнего "аппендицитного сумасшедшего дня", промелькнули в голове. Леонардо, Летеха с "телескопами" вместо глаз, Седой со своим "убитым" уазиком, рыжая, губастая медсестричка в бирюзовом чепчике и мой неотрезанный аппендикс, - это не был не сон? Потянувшись, я удовлетворенно улыбнулся.

В палате никого не было. Утреннее солнце ярко освещало неубранные соседские кровати. Припомнив, что вчера "вырубился" даже не поужинав, я вспомнил, что жутко хочу есть. Накинув халат, я выглянул в коридор. Запах еды "резанул" по носу, инстинктивно, я направился на пленяющий запах.

Коридор был пуст, все двери были закрыты кроме одной, это и есть столовая - мелькнуло в голове. Подходя ближе, я все явственнее чувствовал запах картофельного пюре.

-Господи как же давно я не ел пюре, неужели это случиться именно сейчас? Уже подходя к двери, до меня донеслось цоканье ложек, и пленяющий звук телевизора...

В просторной, светлой комнате было с десяток столов. Пару столов были "незаселенны", но накрыты. Все внимание выздоравливающих "синих халатов", было приковано к сериалу "Линда". Героиня фильма - Линда, постоянно кого-то спасала. Этот долгоиграющий "комикс" смотрели во всех советских частях, расположенных в Венгрии. "Мыльно - детективный" фильм, о девушке каратистке и по совместительству "супермене". Последние события увиденные в сериале пересказывались и обговаривались круглосуточно. Никто не понимал, ни слова по венгерски, но смотрели все в запой. Благодаря "лихо" закрученному, динамичному сюжету, и практически полном отсутствии текста, фильм пользовался особой популярностью.

Был у этого сериала один недостаток - приемы и удары, увиденные на экране, в нашем батальоне отрабатывались старослужащими на "молодняке", после отбоя...

КОЛЯ "БАЛАБОЛКА"

Из-за стола возле телевизора, поднялся светловолосый, розовощекий "больной", и двинулся в мою сторону. Он несуразно размахивал, зажатой в кулаке ложкой, подавая мне знаки. Поравнявшись со мной, он с размаху хлопнул меня по плечу.

- Ну что, прибыл на обследование? Прошепелявил белобрысый, продолжая размахивать ложкой. В его голосе звучали пугающие, ехидно - компанейские нотки. Примерно так же "ласково - ехидно", в нашем батальоне, "деды", "приглашали" чистить свои сапоги. Увидев мой вопросительный взгляд, он широко улыбнулся. В его улыбке была вся добродетель, но не хватало одного верхнего зуба.

- Я Колян, он протянул руку. Затянувшееся рукопожатие, сопровождалось неторопливым текстом:

-Ну - у - у, ты и дрыхнешь чувак! Мы тебя вчера, будили на ужин всей палатой - бесполезно, пошли "хавать" солдат. Все той же ложкой он указал на стол у телевизора.

Жадно уплетая пюре, я одновременно наблюдал за действием фильма и слушал белобрысого Колю. В основном он рассказывал о распорядке дня госпиталя. Из его рассказа выходило, что основной задачей, для того, что бы не "вылететь" из "солдатского рая", было единственное условие - не выходить за пределы госпиталя. Все что надо было делать, это кушать, спать, принимать (или делать вид что принимаешь) лекарства, и смотреть телевизор. В общем, солдатский рай...

Соседями за столом, были обитатели нашей палаты, киргиз Айнур, и Андрей из Волгограда.

Кубанский казак Коля, продолжал тараторить не переставая. С описания распорядка дня госпиталя он плавно переключился на воспоминание о своей станице, лошадях и своих, до-армейских девушках. Краем глаза я заметил что, внимание соседей приковано к телевизору, и белобрысого никто не слушает. Уже на следующий день, я понял, - Коля был жуткой балаболкой. В поисках новых "нетронутых" ушей, он накидывал по госпитальным отделениям бесчисленные круги. Очередная "жертва", выдерживала максимум несколько дней, затем от Коли начинали прятаться, а те, кто покрепче, просто посылали его "подальше" как только он открывал рот. Наверно он понимал, почему от него "шарахаются", но ничего со своей разговорчивой сущностью, поделать не мог...

В ГОСТЯХ У ЛЕОНАРДО

Во второй половине дня, появился Леонардо, он заглянул в палату, и знаками показал, что б я вышел.

-Иван, сейчас сходим ко мне, дело есть...

-В смысле? Только и смог вымолвить, я.

-Смысл потом будем искать. Леонардо весело подмигнул.

-Одевайся, я тебя жду на входе в приемное отделение. Помнишь, как туда добраться? Он опять подмигнул, и добавил: - Давай, бегом, не рассусоливай, борща поешь домашнего.

Перспектива отведать "домашнего борщика", мне очень понравилась. Я быстро накинул халат и "понесся" за Леонардо.

В коридоре приемного отделения, было много людей.

-Ну и забота о людях, подумал я, хоть бы пару стульев поставили. В темном коридоре, как в кадрах военных кинофильмов стояли и сидели на корточках солдаты, перевязанные бинтами с пятнами крови, молча с отрешенными взглядами ждущие очереди на прием. Я быстро прошмыгнул мимо них, и их гнетущего ожидания.

Во дворе с десяток уазиков "трупозок", ожидая своих "хозяев" заполонили подъезд, к приемному отделению. Я не сразу заметил Леонардо, стоя в глубине аллеи, "замаскированный" тенью огромного сиреневого куста, он размахивал рукой, подавая мне знаки. 777777777777777777777777777777777777777777777777777777777777777777777777777777777777

Мы вышли за ворота госпиталя. Шли молча. Опрятная Будапештская улочка была тихой и безлюдной. Сквозь густую листву, кое-где, пробивались яркие солнечные лучики. Теплый и солнечный воскресный день, потихоньку превращался в затяжной душный вечер.

-Ты видел, сколько народа было в "приемном"? В голосе Леонардо звучали беспокойные нотки.

-Да, много, а что-то случилось?

-В Эстергоме "рванул" склад снарядов, много людей покалечило...

Он замолчал. Было видно, что он что-то недоговорил...

Я хотел спросить его поподробнее об Эстергоме, но посмотрев на него, сразу осекся. У него, было такое выражение лица, что было понятно, что ему сейчас лучше не задавать вопросы...

Пройдя несколько кварталов, мы свернули в проулок, мимо нас пронесся грохочущий Трабант. Провожая взглядом "чудо" гэдээровской техники, я постарался, "разрушить" молчание.

-Товарищ полковник, это у них как у нас "горбатый" запорожец?

-Да, Ваня, Трабант машинка неказистая, но для обычной венгерской семьи то, что надо, - протянул Леонардо.

-Товарищ полковник, а у вас машина есть?

-Нет, Иван, нет у меня машины, и никогда не будет. "Никогда не будет" он произнес задумчиво.

-Из-за зрения? Не унимался, я.

-Из-за зрения, потому что не умею водить, а главное - не хочу, нет желания. А если нет желания брат, то все - ничего не будет, тоска...

-У меня тоже нет желания, товарищ полковник. Тихо проговорил я. Сразу "вычислив" о чем я говорю, он философски - понимающе нахмурился, и спросил:

-Что Иван, служить не нравится?

-Да разве это служба, это концлагерь! Вырвалось у меня, непроизвольно...

-Знаю Иван, знаю, хочу, как-то помочь тебе художник. Как не знаю, пока... Может тебя, как "земляка", в медицинскую роту перевести. Будешь здесь рисовать, ленинские комнаты оформлять. Задумчиво произнес Леонардо, и добавил: - а вообще, солдат, давай сразу договоримся, когда мы вдвоем, ты обращаешься ко мне по имени отчеству. Знаешь когда тебе целый день, все кому ни лень, постоянно, как попугаи повторяют - "Товарищ полковник", к концу дня лично у меня начинает "пухнуть" голова, ты меня понимаешь? Он опять философски нахмурился, и улыбнулся.

-Товарищ полковник, вы хоть намекните, как вас зовут, пошутил я.

-Куликов Сергей Борисович, прошу любить и жаловать!

-Иван Леонидович... Грустно представился я.

-Ну, вот и раззнакомились, он сделал паузу, и добавил: - а мы уже пришли...

Мы подходили к двухэтажному дому с ухоженным палисадником. У подъезда, в который мы вошли, цвела старая, замысловато выкрученная липа. Я вдруг вспомнил наших советских бабушек, обвешанных котомками, обдирающих липовый цвет, и улыбнулся...

В подъезде пахло жареной курицей. Запах "источала" приоткрытая дверь, с дерматиновой, сильно выпуклой, зеленой обивкой. Леонардо остановился у этой самой двери, и пробарабанил об косяк замысловатую дробь. За дверью послышались быстрые шаги.

Дверь притворилась, лязгнула цепочка. В открытой двери, стояла невысокого роста, моложавая улыбающаяся женщина с "осиной" талией.

-Это моя жена, Наталья Ивановна, а это наш земляк Иван, он указал на меня открытой ладонью. Наталья Ивановна пожала мне руку, и проговорила:

-Ну, мужчины, мыть руки и за стол, все уже готово! Леонардо захлопнул дверь, и весело сказал:

-Наташа, ну ведь мы договаривались, никаких "запахов" на лестничной площадке! Соседи наши мадьяры жалуются!

-Сережа, дышать нечем, твой вентилятор никуда не годиться.

-Наташа! Если "агрегат" не справляется, значит, скажи, приобретем еще один и еще один. Здесь не Россия. Заметив мой удивленный взгляд, Леонардо сказал:

-Понимаешь Иван, у нас тут "война" с Венгерскими соседями. У них не принято готовить еду с открытыми настежь входными дверями. Они жалуются на "запахи" ...

Он "покосился" на супругу, и продолжал:

-Благодаря Наталье Ивановне, вернее ее кулинарным пристрастиям, а еще вернее полному отсутствию вентиляции, в этом помещении... Он окинул взглядом небольшую комнату, и затих...

-Сережа, мы победители, имеем право! Отшутилась жена.

-М - м - м - да... Окончательно "сдавшись" протянул старый полковник.

...

Мы сидели в единственной, небольшой комнате, было душно, несмотря на "усердно" работающий огромный вентилятор и открытую дверь на балкон. Окно в небольшой кухоньке, тоже было открыто настежь, но циркуляции воздуха не было, "очумевший" вентилятор, беспомощно "гонял" горячий воздух.

Мгновенно "уничтожив" борщ, я "набросился" на курицу.

Господи! Последний раз, я ел курицу, наверное, на своих собственных "проводах" в армию. - Нет, мама положила мне в дорогу пол курицы, точно.

Все это время, доктор с пониманием поглядывал, за тем как я с жадностью "уминаю" домашнюю пищу. Он ел медленно, с расстановкой, интеллигентно поднося ложку с борщом ко рту, и бесшумно "втягивая" в себя ее содержимое. Наталья Ивановна, не было за столом, она возилась на кухне, несколько раз она "внезапно" появлялась в дверном проеме, и с инфантильными нотками в голосе спрашивала: - Мальчики, кому добавки? Дружное молчание, говорило ей о том, что всем всего хватает, и она так же "внезапно" исчезала.

Трапеза заканчивалась. Я с наслаждением поглощал кока - колу, - наливая ее, из стеклянной, причудливой формы, литровой бутылки (виденной раньше только в "импортных" фильмах). Очень хотелось курить. Набравшись "наглости", я открыл рот:

-Сергей Борисович, а вы не курите?

-Не курю, вернее почти не курю, но курит Наталья Ивановна. "Выгнувшись" в сторону кухни, он прокричал:

-Наташа у тебя сигареты далеко? Знаком, он указал мне на открытую дверь балкона.

Я курил и с интересом разглядывал засаженный цветами, просто "кукольный" внутренний дворик. Мое созерцание прервал "бархатный" голос Леонардо:

-Иван у меня завтра выходной. В музей хочешь сходить? И многозначительно добавил:

-Ты ведь у нас художник...

-Конечно, хочу! Вырвалось у меня автоматически.

-У нас тут, лейтенантик наверху живет, твоей комплекции...

Леонардо сделал затяжную паузу, и "загадочно" разглядывая приплюснутую люстру, добавил:

-Возьму у него "на прокат" гражданскую одежду, переоденем тебя, и сходим, завтра в Будапештский музей изобразительных искусств, он здесь недалеко. Посмотрим на Христоса, с двумя ангелами...

Я, изумленно молчал.

-Иван, как тебе такое предложение? Я, еще не веря в услышанное, с "ожесточением" закивал головой.

-Часиков на одиннадцать, чтоб был готов, договорились?

-Так точно, Сергей Борисович! Отчеканил я...

...

Проводив меня до КПП, и крепко пожимая руку, он сказал:

-Завтра в одиннадцать...

Мне, не надо было напоминать, конечно, я помнил - завтра в одиннадцать, я буду самым счастливым человеком в Будапеште...

-Господи, как мне повезло, что я встретил Леонардо! - Промелькнуло в голове...

В тот вечер, я долго ворочался, я просто не мог заснуть. Мое воображение "раскалялось" только от одной мысли что завтра, я увижу живопись великих итальянцев, виденных раньше только в книгах, я увижу - Боккаччо, Пьетро де Салиба...

Может мне, это все только сниться?

БУДАПЕШТ

Из батальона, рано утром привезли мои принадлежности, летеха медик заглянул в палату, "блеснул" стеклами своих окуляров и шепотом спросил:

-Ну, как, живой? Я сделал "мученическое" лицо, и, поглаживая живот, простонал:

-Побаливает...

Он с пониманием, резво мотнул головой, поставил у двери кулек с моими "лохмотьями" и исчез...

Затем, все утро, я "приводил себя в порядок". Чисто выбрившись, я (непонятно для чего) объявил "войну" угрям принявшись за свой нос и щеки. Так, к одиннадцати часам, на меня в зеркало смотрел юноша с пурпурным, пятнистым лицом...

В одиннадцать я спустился в приемное отделение, и, заглянув в открытую дверь приемного покоя, сразу же наткнулся на ту самую рыжую, губастую медсестричку в бирюзовом чепчике. Она перевязывала пациента, и в двух словах рассказала, что у Сергея Борисовича срочная, "внеплановая" операция, и когда он освободится, никто не знает.

-Ну, вот и сходили в музей, с досадой подумал я, и поплелся в палату.

Я сидел на табурете, и, опершись на перила балкона, со скукой наблюдал за Каляном - балаболкой, он сидел на своей любимой лавочке у гастроэнтерологического отделения, и "грузил" очередного "слушателя", - господи, сколько же он может говорить?..

Постепенно мои мысли унеслись, сначала за пределы госпиталя, задержались на серо - бежевом Будапештском пейзаже, потом, растворившись в нем, перемахнули через Дунай, миновав Венгрию, нарушили советскую границу в районе Карпат, и "приземлились" где-то между Днепропетровском и Ворошиловградом...

ПРОЛОГ

Еще в поезде нас - днепропетровских, было меньше сотни, почти рота...

Из Днепропетровска в Ворошиловград на поезде шесть часов езды...

Был холодный апрельский вечер. Небольшую товарно-железнодорожную станцию вблизи Ворошиловграда, поливал мелкий, подлый дождик. Сейчас сюда, прибывали новобранцы со всего центра, востока и юга Украины. Днепропетровск, Киев, Донецк, Одесса.

Пара фонарей, свисающих с тоскливых, покосившихся столбов, источали бледный, грязно-желтый свет, скудно освещая, огромные, ржавые ангары и обглоданный асфальт пирона. Миллионы микроскопических капелек создавали вокруг маломощных лампочек, тусклые, смазанные нимбы. Еле освещенные, вертикальные, ржавые линии ангаров, выхваченные слабым светом, создавали жуткий, фантастический ландшафт, и одновременно сюрреалистическое ощущение пустоты с невесомостью.

Толпа новобранцев в разноцветных гражданских одеждах, вытянутая в бесформенную очередь, на фоне этого "мрачного" пейзажа, смотрелась яркой экзотической гусеницей. Колоритная гусеница извивалась, галдела, плевалась во все стороны и ужасно материлась...

"Погонщики" цветной гусеницы, темно зеленые "трудяги" - офицеры и прапорщики, как муравьи суетились вокруг нее. Прошло часа четыре, конца очереди не было видно. Было холодно и хотелось спать. Уже было подсчитано, что с такими темпами, последние новобранцы уедут только к утру.

Очередь Днепропетровских, подошла к трем часам ночи...

Примерно через каждые пол часа, на станцию, подъезжали несколько тяжелых армейских грузовиков, загружаясь очередной партией молодежи, они разворачивались и исчезали в темноте. Неблизкий путь, военных "Уралов" пролегал через весь город. Конечным пунктом была Ворошиловградская артиллерийская дивизия.

Во время призывных кампаний, дивизия превращалась в пересыльный (перевалочный) пункт для новобранцев. Что бы расселить всех вновь прибывших, большую часть дивизионных служивых, засылали в "лагеря", - так назывались плановые артиллерийские стрельбы, на бесчисленных советских, военных полигонах. Для обслуживания новобранцев и охраны оружейных складов, на территории части оставались только старослужащие "надежные" солдаты и сержанты.

Две огромные казармы, элементарно вмещали всех вновь прибывших. Новобранцы "мариновались" в дивизии не больше двух недель. Затем молодежь "разлеталась" кто куда, новыми, пересортированными командами.

За эту пару недель новобранцев переодевали в новые яловые сапоги и "безпогонную", инкубаторскую армейскую форму цвета "хаки", стригли "наголо", и яростно, но безрезультатно пытались приучить, к армейскому распорядку...

Команды призывников, состоящие из "кровных земляков", были неуправляемы, поэтому их постепенно, незаметно (как колоду карт) "перетасовывали". Киевляне, Одесситы, Днепропетровцы и Полтавчане, теперь ходили бок о бок, в одном строю. С каждым днем в списках команд появлялись и исчезали десятки фамилий, таким образом, постепенно "размывалось", "кровное" региональное землячество...

Иногда, из команды призывников-новобранцев, дивизия "отщипывала" специалистов для своих потреб - ценных в армии людей. Выпускники технических вузов, спортсмены, художники, музыканты, пользовались особым спросом, в частях советской армии. Многие из них - оставались служить в союзе, в Ворошиловградской дивизии.

Ворошиловградская дивизия, "экспортировала" украинских новобранцев только за рубеж СССР, в страны Варшавского договора, Монголию, и Афганистан.

На молодежь особо не "давили", офицеры и прапорщики - временные старшины рот, с утра до вечера рассказывали о предстоящих "прелестях" военной службы, постоянно недвусмысленно намекая, что эта служба, будет за границей, в Европе, но не в коем случае в Афганистане...

Слухи об "афгане" упорно ширились, они исходили от дивизионных солдат. Кому-то из них, написал знакомый до-армейский земляк, улетевший пол года назад, из Ворошиловграда в Европу, но "почему-то" попал именно в Афганистан...

Собственно благодаря этим слухам, каждый день из списка команд исчезали по несколько фамилий, именно благодаря этим слухам, сбежавшие не становились участниками Ворошиловградской армейской "лотереи". Советская "армейская система", "бегунов" отлавливала быстро, в основном по пути домой, армейская одежда выдавала их моментально. Некоторые "счастливчики" все-таки добирались домой, но и там им недолго приходилось ожидать стука в дверь...

Им ничего не грозило, так как до принятия присяги дезертирами они не считались. Бегунов ставили на особый учет, и если не было знакомой, "волосатой лапы", они попадали на особо изнурительную службу, в основном в строительные части, в просторечии - стройбат.

...

В 1985 году двадцать третьего апреля, команда призывников, под номером двести сорок один, была поднята по тревоге, в четыре часа ночи...

"Тревога" - это было только название, разбуженные новобранцы - "взрослые дети", долго прощались с земляками. Раздраженные прапорщики, бегали по казарме, подгоняя заспанных, новоиспеченных "вояк". Через пол часа ровно сто советских юношей стояли перед казармой, "перевязанные" шинелями, с вещмешками за спиной. Загодя, вечером каждый из них получил сухой паек, состоящий из двух небольших, жестяных банок с необозначенным сроком хранения, и зловонным рисом, жиром и "мясом" внутри.

У второй казармы, напротив, - зеркально, также выстроились сто заспанных пацанов, ждущих неизвестности. Стояла пронзительная, предутренняя тишина, темная, жутко холодная, иногда "простреливаемая" далеким вороньим карканьем, и еле слышными в мутноватом молоке тумана, разговорами офицеров. На дворе стояла ранняя, бесцветно-серая, очень холодная весна, тысяча девятьсот восемьдесят пятого года...

Обычно говорливый, постоянно "втихаря" перешептывающийся "организм" солдатского строя, необычно для себя замер. Не слышно было окриков прапорщиков: - "Разговорчики в строю!" В это утро строй был безмолвно-хмурым, и не по-детски, философско-задумчивым. В этом молчании спрессовалось, двухнедельное напряженное ожидание чего-то нового и неизведанного.

Из матового тумана, вынырнуло очертание заместителя командира дивизии, с ним, догоняя его большими шагами, почти вприпрыжку, один за другим "проявлялись" офицеры. Их называли "покупатели". Эти пять "новых" офицеров, были сопровождающими, прибывшими за призывниками "из неизвестности". Они могли быть, откуда угодно - из нищего, стреляющего Афганистана из псевдо-зажиточной демократической Германии, или далекой, нераспаханной, социалистической Монголии, или, или...

Лотерея, солдатская лотерея...

Полковник представил офицеров, затем начал зачитывать фамилии. Список состоял из пяти частей, каждая из которых состояла из сорока фамилий. Обладатель названной фамилии, должен был покинуть строй и стать за спиной у своего, сопровождающего офицера - "покупателя". Постепенно из двух линий по сто человек, образовалось пять по сорок. В это время, офицеры, как мамы квочки, (рассматривают своих одинаковых цыплят) разглядывали нас - своих новых подопечных. С жадностью, всматриваясь в лица, они пытались запомнить каждого "своего" новобранца. По их пытливым, нервным взглядам, было понятно, что новобранцы для них, представляют чрезвычайно ценный "груз". От того, как этот "груз" будет доставлен, зависит дальнейшая карьера сопровождающего. Сбеги, во время доставки новобранцев, тройка, парочка, да хоть и один пацан - призывник и все... Не справился с заданием, не доставил "груз", а значит, не выполнил приказ... На карьеру офицера, капнуло еще одно "темное" пятнышко...

Уже рассвело, из-за казарм, послышалось сдавленное урчанье моторов, звук постепенно нарастал, на плац один за другим въезжали армейские грузовики. Все знали, - повезут на аэродром, а куда потом?..

По "интеллигентному" виду сопровождающих, было понятно, они не из афгана, слишком лощеные, без загара. В их жестах, коротких обрывках фраз, было что-то неуловимое, то, что подсказывало - они не видели пуль и грязи войны.

Когда окончательно рассвело, "покупатели" хлопнули дверцами кабин, и тентованные "наглухо" грузовики понеслись по городу, оставляя временное, Ворошиловградское пристанище...

Новобранцы ехали молча, глядя все как один, в тонкие, вертикальные прорези тента. Колонна, медленно виляла по только что проснувшемуся, незнакомому городу. Сквозь узкие щели, зашнурованного брезента, проглядывали незнакомые, заспанные апрельские улицы. Мощный "Урал" постоянно подбрасывало на хронических советских колдобинах. Дома мелькали все реже, машина набирала скорость, мелькнул столбик с перечеркнутой надписью: "Ворошиловград", тряска почти прекратилась...

Постепенно к молодежи возвращался дар речи. Говорили обо всем, о скудном пайке, выделенном в дорогу, о выданных за день до отъезда шинелях без пуговиц и не по размеру, но о том, что будет дальше, и где доведется служить, никто не говорил. Об этом очень хотелось говорить, эта тема вертелась на языке, она витала, где-то рядом, но о ней, уже было говорено - переговорено. Потому наверно и не говорили, что, все понимали бесполезность говорильни об этом. Разговорами ничего не изменишь...

...

Машина сбавила ход, и остановилась, хрястнули дверцы. Послышались звонкие, цокающие набойками об асфальт, шаги дивизионного водилы. Он очень долго расшнуровывал брезент, матерясь и постоянно сплевывая. Когда водила, одернул брезент, глаза резануло ярким светом, из-за борта показалась его лысая, практически "квадратная" голова. Он был заспанный, неумытый, и жутко веснушчатый. На фоне голубого неба, неба без единого облачка, современных линий здания аэропорта, и стоящих вдали самолетов, его сельская, замурзанная, испачканная мазутом рыжая физиономия выглядела каким то нереальным, сюрреалистическим объектом.

Он откинул борт, вяло махнул рукой, и суржиковато выкрикнул:

- А ну соплячня, выгружайсь!..

...

Весь первый этаж двухэтажного Ворошиловградского аэропорта, внутри, напоминал муравейник, с муравьями цвета хаки внутри. Сидящие на вещмешках, прямо на полу, во всех проходах новобранцы, галдели, создавая вибрирующий, монотонный гул. На время отправки новобранцев, все киоски во всей округе, и единственное кафе аэропорта, были закрыты. Второй этаж с длинными рядами, незанятых кресел был перекрыт - во избежание "мебельного" вандализма, но, не смотря на это, надписи, "ДМБ" или "мама я вернусь", все равно скрупулезно и тщательно выковыривались заботливыми руками молодых умельцев..., даже на гранитном полу...

Летом и зимой, в аэропорте, после затяжных, призывных компаний, "татуированные" надписями туалеты, оконные подоконники и все на чем можно было что-то написать, в Ворошиловградском аэропорте подвергалось тотальной реставрации...

Сопровождающий нашей "команды Љ 241" пожилой, нервозный капитан, сразу установил правила поведения - отойти от группы, можно было только с его разрешения, на перекур, выходили всей группой вместе с ним.

Он постоянно пересчитывал нас глазами, ревностно наблюдая за любым "поползновением в сторону". Моментами, когда ему казалось что кто-то "навсегда ушел", он выстраивал нас и проводил пофамильную перекличку. Было около двенадцати, когда к капитану подошел усатый, полный майор, с черными, как будто нарисованными толстым фломастером бровями и обвисшими щеками и громко сказал:

- Товарищ капитан, готовьте своих "орлов". Капитан, заученным движением, поправил обвисшую портупею и глубоко вдохнув, скомандовал: - Молодежь, строиться!

Команда 241 "встрепенулась", и начала движение в сторону турникета. Впереди шел "направляющий" - майор с обвисшими щеками, заключал цепочку сопровождающий капитан, зорко наблюдающий за своими подопечными.

У турникета, капитан еще раз пересчитал всех, и, собрав военные билеты, ушел в служебное помещение. Там, сотрудники аэропорта, скрупулезно переписывали данные отлетающего "спецконтингента"...

Вся эта процедура длилась минут пятнадцать. Наша "команда" подвинулась вперед, а за турникетом, уже выстраивалась следующая команда. Из "служебки" вышел капитан, и махнул рукой в сторону летного поля. Так же цепочкой, мы миновали зал предполетного ожидания, и вышли на летное поле. Там, уже ожидал сопровождающий, в форме сотрудника аэропорта...

"Наш" ТУ - 154, стоял почти в конце летного поля. Мы проходили мимо "тушек", рядом с которыми, прямо на бетонке, на шинелях и вещмешках, сидели такие же, как мы, безпогонные, бритоголовые "зеленые гаврики". В ожидании полета, они громко говорили, и поглядывая на нас "уничтожали" сухой паек...

P. S.

Мне было два с лишним года, когда я первый раз в своей жизни "прокатился" в самолете, из Днепропетровска в Москву...

Я, совсем не помню, ровно ничего, из того перелета, но мама рассказывала, что все время полета, вел я себя очень "прилично", не плакал и не капризничал. Второй раз в своей жизни, я должен был лететь, лететь, будучи намного взрослее, лететь в неизвестность...

Неизвестность...

...Теперь все известно...

...Все станет известно, рано или поздно ...

...

Чья то ладонь взъерошила, мою шевелюру, возвращая меня из событий полугодовой давности, в реальность жаркого, августовского Будапештского понедельника. Обернувшись, я увидел Леонардо.

- "Дуй" на обед, а потом переодеваться и в музей! От этих слов, моя "бледная" и очень задумчивая "хандра", окончательно издохла...

БУДАПЕШТ. КАМНИ...

Мы быстро шли по старинной Будапештской улочке. В гражданской одежде, со стороны, мы напоминали деда с внуком. После полковничьей формы, Леонардо со своей бородой и очками, в "супер" элегантном костюме, выглядел интеллигентным венгерским пенсионером-профессором. Я был облачен в потертые голубые джинсы, белые кроссовки и светло серую, микровельветовую рубаху с короткими рукавами.

Через дорогу, в противоположном направлении, перебирая окровавленными, босыми ногами, закутанный в свою серую тогу, прихрамывая, нес свой огромный крест мой давний знакомый. Он поглядывал на меня исподлобья, мне показалось, он улыбался... - Леонардо не мог его видеть, он был на своей "исторической волне".

Из умудреного опытом хирурга, он гипертрофировался в высококлассного гида, - по историческим местам Будапешта.

Он говорил вкрадчиво, подбирая каждое слово, всем своим видом показывая мне, что влюблен в этот город "по уши". Его тихий, бархатный бас, убаюкивал. Его необыкновенный голос то растворялся, сливаясь с городским пейзажем, то вновь возникал ярким, исключительно метким повествованием...

Когда идешь по старым улицам Будапешта ощущение того, что история здесь, "затаилась" в каждом сером булыжнике дорожной мостовой, не покидает тебя, не на мгновение...

Тот, кто не был в Будапеште, вряд ли поймет меня...

С каждым шагом мы были все ближе к сердцу Будапешта - площади Королей. Приближаясь к ней, я в глубине себя, чувствовал что сегодня, произойдет великое событие, я соприкоснусь с чем-то неведомым и возвышенным.

Мы шли, по видавшей миллионы ног, старинной, брусчатке...

-Камни - булыжники, выложенные, заботливыми руками трудолюбивых венгерских мастеров, сколько веков они созерцали за сменой дня и ночи? Сколько счастливых встреч они наблюдали безмолвно, и сколько раз они "умывались" кровью?..

Леонардо с блаженством в голосе, говорил не переставая. Слушая его, я поглощал его неподдельную любовь к этому городу. Он мог бы работать гидом, откуда он все это знал?

Леонардо продолжал: - Камни не говорят, они молча рассказывают свои истории, надо только включить воображение... - Каждый серый, невзрачный булыжник, поближе к центру Будапешта имеет свою личную, давнюю историю. Надо только хорошо присмотреться к небольшой выбоенке на камне, смотри - это может быть след гусеницы советского танка. В пятьдесят шестом, давя людей, и все что попадется под его гусеницы он "гарцевал" по этой площади...

Леонардо, ненадолго умолк, а затем продолжил:

-А вот здесь на этом, камне, видишь, тонкая полоска? Это - более ранний "порез", это скорее от австрийского экипажа...

- Видеть Будапешт, с трехметровой высоты кабины армейского "Урала", да еще и ночью, это дело одно. Когда идешь, вот так пешком, по улице..., Есть разница, правда?.., Ты согласен, художник? Я с подобострастием кивнул головой.

Конечно, я был с ним во всем согласен, от него исходила доброта, и безмерные знания, таким людям всегда доверяешь. Безусловно, я был согласен с каждым его словом...

На площади Королей, "убаюканный" очередным рассказом Леонардо, я рассматривал следующий конный скульптурный "шедевр", именно в этот момент, что-то неведомое, заставило меня повернуть голову и посмотреть на противоположную часть дороги...

Я увидел моего давнего знакомого, он пробирался сквозь толпу, нелепо протаскивая за собой свой огромный, серый крест. Он смотрел на меня и рукой, указывал, куда то вперед. Выискивая глазами то куда он указывал я наконец увидел ее...

Это была она...

Да, это точно была она, та самая, улыбчивая девушка из того "мясорубочного", безумного, пьяного вечера - мадьярка Катя...

Быстро перебирая, своими точеными ножками, она семенила по пешеходному переходу. Моментально забыв о Леонардо, я бросился за ней. Не замечая моего молниеносного исчезновения, Леонардо все так же увлеченно, задрав голову, продолжал рассказывать о скульптуре.

Я так увлекся погоней, что, перебегая дорогу, не замечал притормаживающие за мной, один за другим автомобили. В тот момент, я был весь в "погоне" и совсем не думал об интенсивном в час пик, движении.

На ходу, выдернув из клумбы тюльпан и оббежав группку "пестрых" англоязычных туристов, я присел..., и затем резко "возник" пред ней...

Она была ошеломлена таким внезапным появлением. Пауза затягивалась, "капиталисты" с улыбкой поглядывали на нас. Было видно, что Катерина, сразу узнала меня.

-Иван? Она улыбнулась, "оценив" меня с головы до ног, взяла цветок и задумчиво произнесла:

-Ты из армии сбежал, Иван?..

-Да, и мне нужен кров. На ходу придумал я.

-Ты что серьезно? Катя с опаской поглядела вокруг.

-Конечно! Не сдавался я...

-И что ты натворил на этот раз, ты кого-то убил? Ее глаза так "рентгенологически" широко раскрылись, что казалось она, рассматривает мои внутренности.

-Угу, убил..., Убил в себе раба. Она хохотнула, так внезапно и звонко, что иностранец, стоявший рядом, отшатнулся и выронил фотоаппарат. Катерина, схватила меня за руку, и быстро проговорила:

-Побежали от сюда!

Крепко держа меня за руку, Катерина "неслась" в сторону огромной лестницы из белого мрамора. Набегу, я тщательно выискивал глазами Леонардо, на том месте, где я его оставил, его уже не было.

-Вот, она - Катя на бегу, указала растрепавшимся тюльпаном на лавочку, - это и будет нашим кровом! Мы с разбегу, "бухнулись" на старинную лавочку.

"Ну, рассказывай Иван, - пропела запыхавшимся голосом Катерина. - Что это за "маскарад", и где твой синяк под глазом?

-Синяки в давнем, минувшем времени, - я замолк, продолжая выискивать глазами Леонардо. - Сейчас у меня аппендикс... Катерина, заметив мой пристальный, не отрывающийся от центра площади взгляд, с интересом спросила:

-Ты что, своего пьяного прапорщика ищешь?

-Да нет, не прапорщика, - доктора, - сказал я совершенно спокойно, - земляка своего ищу. Он мне чуть аппендицит не вырезал, а теперь вот, в музей решили сходить...

Наконец высмотрев Леонардо, я крепко подхватил Катину руку, и, подмигнув ей, проговорил:

-Идешь знакомиться? Она задорно кивнула и как-то тихо, застенчиво пробормотала: "А ведь я, на свидание шла..."

"К тому - кучерявенькому? " - Я хитро прищурился.

Она промолчала, всем своим видом, давая понять, что не хочет говорить об этом.

Седобородый старик оказался "двойником" Леонардо, со спины он был очень похож на доктора. Мною овладела тревога, "отбиться" от Леонардо и "потеряться" в Будапеште - такая перспектива меня совсем не устраивала...

Мы "метались" по площади в поисках доктора, а я думал: - в батальоне, примерно в это же, время, "кипела" идиотическая армейская жизнь. Они там мучаются, пацаны из моего весеннего призыва, а я сейчас здесь, среди бескрайне - солнечного Будапешта, среди скульптур и цветов... с девушкой. Наверно это сон...

Мысль о сне, напрочь прервал громкий как удар хлыста (абсолютно русский) хлопок по плечу. У Леонардо была "тяжелая" рука...

-Ну, ты братец, и запропастился! Я уже на набережной побывал, на Дунай взглянул, с ног сбился!

Географическое расположение набережной мне не о чем не говорило, но по его "запыхавшемуся" виду, было понятно, что это далековато.

-А..., Это... Я сделал многозначительную паузу...

Только сейчас Леонардо заметил, что незнакомая девушка, стоящая рядом со мной, держит меня за руку. Он явно не ожидал этого. Выпучив свои голубые глаза, он непонимающим и очень заинтересованным взглядом, рассматривал наши крепко сцепленные руки.

-Это Катерина, брякнул я, не успевшему опомниться доктору.

-Катерина? Леонардо достал платок, и быстро сняв очки, лихорадочно вытер выступившие со лба крупные капли пота. - Ну, Иван рассказывай, что это за Катерина, надевая очки, очень серьезно сказал он, не сводя с нее глаз.

-Сергей Борисович, а пускай Катерина сама вам расскажет...

-Интересно послушать, она и по русски говорит. Доктор, вопросительно посмотрел на меня и опять внимательно уставился на мою спутницу.

Катерина сделала паузу, во время которой, она с неподдельным интересом разглядывала Леонардо, затем загадочным голосом проговорила:

-Мне Иван рассказал. Вы ведь в музей шли? Пойдемте в музей, а я вам все, по дороге и расскажу...

Леонардо, не найдя слов, с неимоверной решительностью, положительно мотнул головой.

-Тогда идем? Катя вопросительно посмотрела на Леонардо и осторожно взяла его руку.

М-м-да, задумчиво протянул доктор, и с созидательной ноткой в голосе, живо добавил: - Ну что ж идем, так идем...

Мы шли по улице, заполненной туристами. Катерина с задоринкой в голосе рассказывала о нашем чудном знакомстве. Леонардо, молча, кивая головой, переваривал "рухнувшую" на его голову информацию. Слушая "щебетавшую" Катю, он "перемалывал" роящиеся в его голове мысли...

-Любовь..., Любовь, была написана "на лбу" у этих двух "голубков", а от сюда возникают проблемы...

Наверняка советская "наружка" давно засекла их вылазку из госпиталя. Зная подлую "кагэбэшную" систему, он размышлял о том, чем этот "роман" для двух влюбленных может закончиться, в том, что это начало, а вернее продолжение "серьезного" романа, он не сомневался ни на минуту.

Для него при определенном повороте событий, этот поход в музей тоже мог оказаться фатальным, но его репутация и авторитет ведущего хирурга делали его почти неуязвимым для сильно "разжиревших" в горбачевскую "перестройку" продажных советских кагэбэшников в Венгрии.

Проблем с "вылазками" в город никогда не возникало. "Водить" земляков и родственников в увольнение в город - считалось абсолютно нормальным явлением. Для этого, надо было предупредить вышестоящее начальство. Леонардо понимал, что выше его только главный врач госпиталя, а его в настоящее время на территории Венгрии не находилось, генерал медслужбы Лордкипаидзе, в настоящее время находился в союзе, на отдыхе в Крыму. Поэтому, как старший его заместитель на данный момент, Леонардо имел полное право на самостоятельное решение.

-Да, с этой стороны, я абсолютно защищен, но что делать с влюбленными? Проблемы, которые могут возникнуть у Ивана в связи с "рухнувшей" на него "любовью", могли быть непредсказуемыми. От этой мысли Леонардо съежился, и нервозно посмотрел по сторонам...

-Вы меня не слушаете? Прервала раздумья доктора Катя, она с обиженно-надутыми губками смотрела на Леонардо.

-Нет, нет, я слушаю, девочка...

Остановившись, Леонардо продолжал рассматривать прохожих, аналитически вычисляя "наших". С безошибочной точностью он, наконец, заметил филера.

-Вот он, - еврейчик...

Это был кагэбэшник, которого Леонардо часто видел в генштабе ЮГВ. Их было человек двадцать, но этого, он хорошо запомнил. Рыжий лопоухий, субъект с непропорционально большим носом. Это было их работой, "бродить" по улицам Будапешта, сидеть в барах и кафе, завязывая "нужные" КГБ знакомства. Параллельно с этим они собирали компромат, "вычисляя" "нестойких" советских офицеров уходивших в "самоволку".

Небольшого роста, "незаметный хвост" стоял спиной к нам, рассматривая антикварную витрину, и параллельно наблюдая в отражение за нами. Случайно взглянув на Леонардо, он встретился с ним взглядом. Филер моментально понял свою полную и безоговорочную дезавуацию...

Филер уже перебегал дорогу, ближайший от него телефон - автомат находился именно там. В этот момент еще можно было догнать его и "договориться", но у Леонардо не было с собой столько денег...

-Дети мои, быстренько уходим, дрожащим басом, прохрипел Леонардо. Он крепко схватил нас за руки, и мы, не понимая, что произошло, понеслись за ним по брусчатке. Крепко впившиеся в наши ладони, руки Леонардо, уносили нас все дальше от площади. Проворно обминая ленивых, не торопящихся туристов Леонардо выкрикнул:

-Ну что, мы еще хотим отведать музей? Запыхавшаяся, розовощекая Катерина, с широко открытыми глазами пропищала:

-Хотелось бы, а что случилось?

-У нас вырос "хвост", поэтому все вопросы потом! Хрипел Леонардо.

Инстинктивно я понимал - что случилось что-то серьезное. Мы, то бежали, то быстро семенили, увлекаемые доктором все дальше, по известным только ему Будапештским уличным лабиринтам. Что-то в этом беге напоминало армейскую беготню. Молниеносно продвигаясь среди прохожих, я припомнил батальонную полосу препятствий...

...

Что такое "хвост" я знал хорошо, шпионские фильмы в кинопрокате, с детства сопровождали любого мальчишку в СССР. В первые минуты бега, увлекаемый Леонардо, я ощутил прилив сил. В этом беге, было, что то детективное, возбуждающее, - мы "уходили" от погони, видимо во мне говорила еще не до конца угасшая, юношеская жажда приключений. Пробежав с квартал, я невзначай "напоролся" на тяжелый взгляд Леонардо, и мое настроение резко сменилось, я вдруг осознал, что все очень серьезно.

Забежав, в какой то дворик, доктор, наконец, отпустил наши руки и тяжело дыша, скороговоркой проговорил: - Ну, дети мои, у нас есть два варианта, затем сделал паузу и добавил: - и еще один запасной... Последние слова были произнесены с налетом таинственности, и легкой иронии...

Тяжело дыша, мы переглянулись с Катериной, и полные внимания уставились на Леонардо.

-Дети мои, отдышавшись, продолжал доктор, я хорошо знаю эту кагэбэшную систему, и я полагаю что план "перехват" они уже включили...

Катерина, стараясь придать своей интонации нотки задумчивости, сквозь отдышку наивно выговорила: - Перехват? И так же наивно добавила:- А перехватывать будут нас?

-Да девочка нас, с оттенками досады произнес Леонардо, и по детски закусив нижнюю губу, внимательно посмотрел на нас. По его взгляду, было понятно, что сейчас он напряженно просчитывает, эти свои три варианта.

Я знал из рассказов мамы, о том, на что способны кагэбэшники. Когда-то ей выписали "волчий" билет, лишили любимой работы и поломали всю жизнь, такие же "товарищи" из КГБ. У Леонардо сейчас, похоже, была сходная ситуация...

Проторчав во дворе с пол часа, мы выслушали все три варианта Леонардо. Как я и предполагал, из того что он рассказал, стало понятно, что мы, должны либо в "лоб" выйти на кагэбэшников и "повиниться" в "содеянном грехе", второй вариант, запутать следы и растворившись в толпе, быстро добраться до госпиталя, там сделать вид, что ничего не произошло. Третьим "запасным" вариантом оказалось несмотря ни на что продолжить поход в музей, объяснив особистам, что это была самоволка, экскурсия с земляком, но как объяснить, кем нам двоим, приходилась Катерина...

Конечно, очень хотелось побывать в музее, но "перспектива" грозящая Леонардо, подсказывала, что второй вариант в данный момент, самый удачный...

Хотя в любом случае, побываем мы в музее или нет, на нас "повесят" самовольное оставление части. В сущности, госпиталь это не воинское подразделение, и "прогулка" по городу, да еще и с одним из главных офицеров, это не преступление. За деньги самый "занюханный" прапорщик мог вывести десяток солдат, в любом направлении города и отделаться выговором.

В отличие от полковника, прапорщику могли простить "невинный залет". Если бы не Катерина, все объяснялось просто - два земляка полулегально решили пройтись по древнему городу. Но молодая венгерская девушка, все равно бы, выстроила в наблюдательных, воспаленных кагэбэшных мозгах, целую цепочку подозрительных контактов...

-Я за музей, как в школе, подняв руку, весело взвизгнула Катерина. - Господи! Подумал Леонардо, она так ничего и не поняла, ребенок...

Живущая в относительно благополучной социалистической стране, ухоженная, обласканная любящими родителями, нетронутая "дефицитами" и постоянными советскими очередями, маленькая венгерская девочка...

А может она и права... Устами младенца, глаголет истина...

Молниеносно "посовещавшись", из всех вариантов единогласно был выбран третий.

-Уж пришли, так пришли... Сем бед, один ответ, с улыбкой проговорил доктор, и смачно почесав бороду, добавил:

-Эх, Иван, он взглянул на меня безрадостным взглядом, - подведешь ты меня под монастырь, гулять, так гулять! И в довершение пропел, своим неповторимым, бархатным басом:

- Вперед ребята! Посмотрим на полотна величайших мастеров, и на великое искусство!

...

Катерина с профессором, давно затерялись в огромном лабиринте музейного здания, а я все стоял в огромном, "припудренном" тишиной зале, и долго рассматривал картину, на которой был изображен он...

У него тонкие, белые руки, близко посаженные глаза, и кровь, стекающая из ран...

Иисус...

Его полуоткрытые глаза, источали, светлую боль, боль надежды и смирения...

Лицом, он был чем-то похож на замполита нашего батальона, Романова. Но это был не Романов, у замполита были "холодные" глаза. Романов всегда мне кого-то напоминал, но в "сумасшедшей" армейской суете, я никак не мог припомнить, кого...

Здесь, в музее, в полной тишине, стоя перед средневековым полотном, и рассматривая черты лица, написанного великим Пьетро де ла Ченсе, - Христа, меня преследовало невыносимое дежавю. Моя память как из густого утреннего тумана, вынимала отдельные картинки, и эпизоды из прошлого...

С детства, я видел его, видел часто, но редкими, секундными, мгновениями. Это он, здесь в Венгрии, по утрам стоял возле старого мадьярского кладбища, удивленно наблюдая за изнуряющими солдатскими пробежками, это он, вечером, невесомой голограммой, "зависал" над замурзанным окном солдатской казармы, наблюдая за происходящим еженощным кошмаром. Редкими мгновениями, когда он проходил мимо, он заглядывал прямо в мои глаза, словно пытаясь, что-то спросить. Иногда краем зрения, в суматохе дел, я замечал, как он нес большой деревянный крест, тяжко прогибаясь под непосильной ношей..., Он всегда смотрел прямо в глаза, этот взгляд был необъяснимо близким. Так, пожалуй, смотрят на долгожданных новорожденных их родители. Всегда, он так же незаметно исчезал, как и появлялся...

Внезапно, меня окликнул Леонардо, вместе с Катериной он стоял за спиной, он подошел так тихо, что от его: - "Иван", я вздрогнул. - Ты чего, "приклеился" к Иисусу? Пробеги по залам, посмотри, здесь много чего интересного. Он немного замялся, и добавил: - И желательно "по быстрому", времени, почти не осталось земляк, пора возвращаться в госпиталь.

- Вам очень сильно влетит? Не узнав своего голоса, трагично прошептал я. Леонардо еле заметно пожал плечами, и тихо произнес: - Возможно, и добавил: - но всегда есть шанс.

- Шанс? Иронично повторил я, понимая, что за эту самовольную "прогулку", максимум, что грозит мне - десять суток гауптвахты, в отличие от Леонардо, у которого вся карьера могла рухнуть как карточный домик. Понимая мою иронию, он не менее иронично ответил: - Иван, такому квалифицированному врачу как я безработица не грозит, и выдержав паузу, с металлическими нотками в голосе, добавил: - На советской армии, черт ее возьми, свет клином не сошелся! Леонардо был прав...

Он исподлобья посмотрел на Иисуса, неожиданно перекрестился, и виновато проговорил: - Господи, прости нас грешных!

...

Из музея наша троица уходила последней...

Когда за нами громыхнула огромная музейная дверь, мы медленно спускались по огромным ступеням музея. Яркое, ослепляющее солнце, заставляло щуриться, прикрыв ладонью глаза, я рассматривал каждую ступеньку. Ступени были из полированного, сверкающего на солнце гранита. Все каменные швы, были филигранно подогнаны, ни одного скола, ни одной царапины. Промелькнула мысль: - как в мавзолее Ленина, только там, гранит красный...

Почему я вспомнил мавзолей? Я ведь не разу там не был. Видел его, только на картинках...

Катерина шла за мной, вдруг я ощутил легкое прикосновение, это она, положила свою ладонь мне на плечо.

- Ничего, что я за тебя подержусь? Из-за этого солнца, я ничего не вижу, - жалобным голоском пропела она.

-Конечно, я хотел этого! О - о - о! Как я хотел этого!

Я изо всех сил, постарался справиться с нахлынувшим на меня волнением и, набрав полные легкие воздуха, дрожащим голосом выдохнул:

- Конечно Катюша...

Я это так произнес, что мой волнительный голос, заставил Леонардо обернуться, он внимательно посмотрел на меня, подмигнул, и с ехидцей проговорил: - Что парень, волнуешься?

- Нет, с чего бы это! Храбрясь, сразу парировал я, чувствуя, как наливается румянцем мое лицо. Я боялся повернуться к Кате, по детски думая, что, увидев мое раскрасневшееся лицо, она сразу рассмеется. Но когда наши глаза встретились, я заметил в ее взгляде те самые искорки, которые обычно называются любовью..., - она улыбнулась и слегка стиснула мое плечо. В этот миг, я был на "седьмом небе"...

...

Мы быстро добрались до госпиталя, по дороге договорившись об ответах на "ключевые" вопросы, которые могут возникнуть у гэбэшников. В том, что нас уже "ожидают" оперативники, никто не сомневался.

Я запомнил слова Леонардо: - "Будь вежлив и спокоен. Не пререкайся, молчи, они, сами тебе все расскажут. Главное: не вспоминай ту "пьяную" историю. Стой "на своем" - ты с Катериной познакомился случайно, сегодня днем, и, обо мне не беспокойся"...

Заскочив в подъезд к Леонардо, я быстро переоделся в госпитальный халат и выскочил на улицу. Катя с доктором, уже подходили к госпитальным воротам. У КПП, Леонардо сказал: - Ну, дети мои, прощайтесь, и предусмотрительно отошел в сторону.

- Хочешь, я завтра приду к тебе? Проговорила она своими обворожительными, коралловыми губками.

Хотел ли я этого? Я не просто хотел, я мечтал об этом. Я не смог подобрать нужных слов, и молча кивнул головой.

Она заглянула в мои глаза, и грустно протянула: - Да-а-а, вам сегодня сильно влетит, но я, все равно приду. Я взял ее руку, и мгновенно с опаской, поцеловал ее в щеку. Она удивленно посмотрела на меня, и внезапно рассмеялась, так громко, что караульный, высунул свою заспанную мордашку из окошка КПП. Взяв меня за плечи, Катерина чмокнула меня в ответ, и проговорила: - Завтра буду, жди!

В приемном покое, мы распрощались с Леонардо и знакомыми коридорами, я поплелся на свой этаж.

Первым кого я увидел в отделении, был Коля "балаболка", он подошел, и заговорщицким тоном прошептал: - Там, тебя уже ждут, он подмигнул и добавил: - особист в палате сидит...

-Коля, а как ты это определил? Изобразив крайнее удивление, спросил я у него.

-По морде заметно, сучья она у него. Прошептал Коля.

ОСОБИСТ

Приоткрыв дверь, с невыносимо гадким предчувствием, я заглянул в палату.

Было около семи, яркое летнее солнце, томно готовилось к закату. Будапештский городской пейзаж в душной оранжевой жаре за окном, готовился к очередному теплому вечеру...

Кроме него в палате не было никого. Он сидел, положив, нога на ногу посреди палаты, спиной к окну, в огромном вращающемся кресле с колесиками, я видел это кресло в кабинете заведующего отделением.

Особист, обеими руками "обнимал" большой, черный портфель. Его отражение, тускло отзеркаливал блестящий, красно-коричневый пол. В контражуре, его темный силуэт, на фоне огромного яркого окна и еле заметных розово-оранжевых и неимоверно расхристанных облаков, смотрелся диковинной, "заморской" птицей.

Не смотря на запрет курения в палатах госпиталя, он курил, громко, с шелестом, вдыхая, а затем, выпуская тонкие струйки дыма... при этом, он нервно подергивал свисающей ногой.

Внезапно, разорвав тишину, прозвучали слова:

-Ну, как погуляли?

Повелительные, менторские нотки, сидящего на стуле, говорили о том, что разговор будет тяжелым и долгим. Я долго, тщетно, пытался выудить его лицо, из затемненного, мрачного силуэта. На фоне яркого, встречного света, черты его лица, (как я не пытался) смазывались в однородную, серо-коричневую массу.

Какими словами, начать разговор, с этим "черно - коричневым силуэтом"?.. Этот вопрос, тысячами иголок, зудил у меня в голове.

В это время, чья то рука, ухватила меня за шиворот халата и с силой втолкнула в палату, обернувшись, я увидел того самого лопоухого, рыжего "сексота", вычислившего нас с доктором в городе. Гражданскую одежду, он сменил на форму старшего лейтенанта. Оставив дверь приоткрытой, он остался за дверью, - "что бы лучше слышать!", - я вдруг вспомнил эту реплику из "Красной Шапочки"...

Я смотрел на него и молчал, мысленно перебирая в голове, "предстоящие правильные ответы". "Темный силуэт", эту паузу и мое молчание, явно устраивало, он не торопился. Такие, долго держащие паузу люди, либо очень умны..., либо окончательно -до наоборот.....

Пауза затягивалась..., как вдруг, он встал с кресла, и резко подошел ко мне. Теперь, когда освещение изменилось, я мог в мелких подробностях, разглядеть его лицо.

Ему, было за сорок. Он был в штатском, ниже меня на пол головы, худощавый, о таких говорят - "чахоточный". Благодаря глубоким впавшим щекам, на бледно-мраморном исхудавшем лице - он был похож на "отца иезуита". Редкие с проседью волосы, покрывали низкий, испещренный морщинами сверкающий капельками пота, лоб. Его волосы, были так искусно "завиты", что огромная лысина, зияющая под ними (как ему наверно казалось) была практически не видна.

Близко посаженные, с воспаленными веками глаза, впивались (как ему казалось) раскаленными щипцами, в самую средину, - суть меня..., Наверно он хотел казаться "монстром" разведки, но глядя на его субтильное "личико", мне хотелось расхохотаться ему в лицо...

...

Мои раздумья, резко прервали его тонкие, бледно-розовые губки, которые вновь открылись и тем же менторским тоном проговорили: - Я, задал вопрос, солдат: - как погуляли?..

Полностью рассмотрев его, "заглянув" ему в глаза, я точно для себя уяснил: - этот "дядька" с меня, просто так "не слезет". Этот субъект, попьет из меня "кровушки"..., - И вдруг отчетливо вспомнил слова Леонардо: - "Молчи, особисты, сами расскажут тебе, в чем ты виноват". Не смотря на это, набравшись наглости, я, громко отчеканил: - Отлично погуляли! Товарищ!... Я вопросительно посмотрел в район плеч, его штатской одежды, намекая, что взглядом разыскиваю погоны.

-Капитан, капитан Ляполов, с откровенно российским "Гусь-Хрустальным" акцентом, безмятежно представился, чахоточный и чиркнул замком портфеля.

- Ну и фамилия..., Да, этот Ляполов - "наляпает", мелькнул в голове каламбур. Ляполов, с наслаждением сопя и глядя при этом в пол, очень медленно достал из портфеля чистый лист, и указав на него полными вдохновения глазами, с ехидной улыбкой спросил: - Писать будем, товарищ солдат?

-А "че" писать? Проговорил я, широко улыбнувшись.

-Писать "че"? Переспросил Ляполов, выпучив глаза. Его "мраморное личико" вдруг побагровело, улыбку, сменила полная ненависти гримаса. Он, захлебываясь, речитативом стал истерично выкрикивать: - о том, как вы, товарищ солдат, и доктор Куликов, покинули пределы военного объекта! О том, как вы, товарищ солдат, вместе с доктором Куликовым, торговали социалистической родиной, в этом грязном капиталистическом городе!

-Ничем я не торговал, и Будапешт не капиталистический, а социалистический, тихо с нотками оправдания, проговорил я. А затем, не до конца в тот момент, понимая для чего, добавил фразу, которая потом, стала фатальной: - и почище Москвы будет! Рявкнул я, понимая, что сейчас подписываю себе "смертный приговор", - дней на тридцать гауптвахты, а то и побольше...

Да - ну, какой ты оказывается грамотный паренек..., Быстро записав мою последнюю фразу, он крикнул в направлении двери: - Старлей! Ты все про Москву услышал?

-Так точно товарищ капитан, услышал. "Кубло" тут у них антисоветское! - Отозвался из за двери лопоухий. Ляполов с явным удовольствием потер руки.

-Ну вот, мальчик, ты и договорился... - Ляполов прикурил сигарету, и глубоко затянувшись, выдохнул дым, мне в лицо.

-Это тебе хирург рассказал про грязную Москву, или сам придумал? Нахлобучившись, с издевкой, делая ударение на каждом слове протянул капитан, выпучивая при этом глаза. Всем своим видом он давал понять, что именно слова о столице социалистической родины - Москве, поразили его, в самое сердце.

-Конечно, сам придумал, - тихо сказал я.

-Так ты у нас выдумщик?

За окном, по длинному балкону, прошел серый Иисус, наконец, я увидел его глаза, в них не было настроения, по его серому лицу, медленно стекала кровь, она крупными гранатовыми зернами скатывалась из-под тернового венца...

Капитан Ляполов не мог видеть Иисуса, и потому что он сидел к нему спиной и потому что он, ему, наверно, не был нужен...

...

Ляполов, еще несколько часов задавал нелепые вопросы, о моих "контактах с врагами", вопросы, которых я уже не слышал..., я был не здесь...

Когда он ушел, я долго сидел, "впялившись" в потемневший будапештский пейзаж, и наблюдая как в разных уголках города, зажигаются огоньки окон. Я пытался отвлечься от мыслей о Ляполове и вспоминал совершенное лицо Катерины, какая у нее улыбка, ее глаза, губы...

В воздухе запахло, надвигающимся дождем, предвечернее солнце потускнело, становилось душно, на оранжевом небосводе собирались тучи. Ее замечательное лицо, мысленно прорисованное на фоне мрачного, готовящегося к дождю города, постепенно организовывало равновесие моего настроения...

Пару раз, "отвлекаясь" от телевизора, в палату приходили мои соседи по палате. Они, тщетно пытались "выудить" из меня, хоть какую ни будь информацию, о "внезапных гостях". Я понимал, их любопытство, было вызвано желанием поддержать меня морально, но и без моих объяснений им было понятно - я "вляпался" во что-то серьезное. Говорить не хотелось, я вышел на балкон и еще долго продолжал, рассматривать пейзаж, с приближающимся дождем. Завтра, должна прийти Катя, а я, уже соскучился за ней...

Когда начался дождь, смывая собой, напряжение прошедшего дня, я уже спал...

Ранним утром следующего дня, я был доставлен, в центральную гарнизонную гауптвахту...

ГАУПТВАХТА

Веник мерно шуршал по будапештскому асфальту, выделывая замысловатый полукруг. Лучи солнца, пробивающиеся сквозь кроны огромных тополей, лениво выбрасывали мутные, немного притормаживающие, то на одежде, то на стенах домов, солнечные "зайчики". Двое автоматчиков, флегматично наблюдали за работой очередных узников Будапештской гарнизонной гауптвахты, следуя за ними по пятам.

Комендатура находилась в центре Будапешта, иногда казалось, что именно по этой улице, мы с Леонардо вчера проходили, торопясь в музей. Было впечатление того, что вот, - уже там, всего за несколько кварталов, за поворотом, площадь Героев, или музей живописи...

Прошло три дня, никто из гэбэшников, на "губе" не появлялся. Я уже окончательно понял, что мое "антисоветское дело", тихо "замяли". Я уже начал привыкать к идиотическому распорядку гарнизонной гауптвахты. Особенно нравились, выводы в город с метлами. Вспоминая "все самое хорошее", я старался не замечать мрачных "мелочей"..., - отвратительной "баланды" которой потчевали узников "губы", постоянных изнурительных строевых подготовок. Человек ко всему привыкает...

...

Спустя три дня, с того момента как я, был отправлен из госпиталя, внезапно, из общей камеры, я был определен в одиночную, камеру - карцер.

Теперь мой "личный" распорядок дня, был изменен, только до завтрака он был, как у всех...

Ровно в шесть утра, заходили конвоиры, пристегивали нары к стене, и выводили всех на "прогулку" в небольшой арестантский дворик. Суть "прогулки" заключалась в том, что два часа, до завтрака надо было поочередно стоять на одной ноге, по двадцать минут. Так проходили занятия по строевой подготовке. После завтрака, меня "забирал" Ляполов или его люди в предназначенную для допросов камеру. В бетонный пол, "укромной", звукоизолированной с вечно сырыми стенами камеры, был вмонтирован металлический стул. В этой камере, они продолжали "их бесполезный монолог", до глубокого вечера...

Непрекращающиеся допросы особистов, ничего не давали. Писать донос на Леонардо, я наотрез отказывался, вопросы о Катерине, я вообще не воспринимал, не смотря на все учащающиеся побои.

Вместе с Ляполовым, "посменно", со мной "работали" три его подчиненных "мясоруба", они задавали одни и те же "знакомые вопросы". "Натасканные" в милицейских, кагэбэшных казематах, они, прекрасно знали, как "правильно" бить не оставляя при этом следов. Ляполов обещал антисоветскую статью, но я отлично помнил, что говорил Леонардо: пока я, не начну подписывать протоколы, со мной ничего нельзя сделать.

Для того, чтобы "сесть" за антисоветчину, похода в самоволку, и сказанной "в впопыхах" фразы, было явно недостаточно...

С детства, из радиопередач "враждебных голосов", я знал о диссидентах - "предателях родины". Стус, Черновол и Кук сидели в соловецких и сибирских гулагах, не за поход в Будапештский музей, не за случайно "выроненное" солдатское слово. - Они писали книги и открыто боролись "с системой", а это, очень крупные "заслуги" перед коммунистической Родиной. Я, книг не писал, и в подрывной антисоветской деятельности, замечен не был. Для того, что б упечь меня в лагерь, у Ляполова ничего не было, чтобы "состряпать" "громкое дело", - ему, очень был нужен доктор, в связке со мной...

...

Через пару дней, меня разбудили ночью...

Мне снился какой-то винегрет, из вечно пьяного Бондарькова, покойника Высоцкого и толстой продавщицы Виктории, из вино-водочного магазина. Втроем, они, почему-то пытались выкрасть из будапештского музея искусств, ту самую картину с Христом...

Заспанный, громко сопящий и постоянно зевающий конвоир, привел меня в знакомую влажную камеру. По дороге, я попытался "сострить", и спросил: - Что на расстрел? Он, усердно сопя, промолчал...

Я засыпал...

...

В камеру зашел Ляполов, он громко крикнул: - Лови! - и "что-то" бросил мне. Летящий предмет издал "подозрительный" бряцающий звук, и очутился в моих руках. Инстинктивно поймав предмет, я увидел наручники. Первый раз, я держал в руках то, что так часто видел в кино и телевизоре...

-Это тебе подарок, от советского командования, давай, надевай "браслеты" солдатик! - бодро изрек Ляполов.

-Я не умею. - Умоляюще произнес я, понимая, что теперь, меня будут мучить в наручниках.

В это время, послышались шаги, из-за приоткрытой двери, явно "пахнуло" тяжелым перегаром. Затем показались трое "помощников" капитана, все они были "в хорошем" подпитии.

-Ну что, сука, продолжаешь? Молчишь? Обратился один из них, ко мне, дружественно-веселым, повелительным тоном. Посмотрев на капитана, он задорно подмигнул ему, и, посмотрев на меня полными ненависти глазами, добавил: - Сейчас, мы тебе, сука антисоветская, аппендицит вырезать будем...

-Мало того, - задумчиво проговорил Ляполов. - это "животное" не хочет "браслеты" одевать..., помоги ему Коленька...

Розовощекий "весельчак", старший лейтенант войск КГБ - "Коленька", с готовностью в голосе, не сводя с меня глаз, ответил:

-Так точно! Товарищ капитан, "щя" поможем парню!

Через мгновение, я сидел, согнувшись, на металлическом стуле, с наручниками, защелкнутыми под коленями...

Сняв с себя портупею, и выдернув из нее ремень, "сияющий" Коленька, крепко привязал ею, меня, к спинке стула. Он снял с меня сапоги, и, морщась, раскрутил портянки. Затем, надев мне на голову, непонятно откуда взявшуюся наволочку, Коленька весело отрапортовал:

- Товарищ капитан! "Объект" готов!

Босыми ногами, я ощутил холод бетонного пола...

...

Я не мог видеть того, что происходит, я только слышал возню и нечленораздельный шепот у меня за спиной. Затем все стихло, и послышались шаги. Кто-то из них, остановился передо мной. В этот же миг, сильнейший удар в голову, на миг "выключил" меня из реальности...

Я увидел маму, она была молодой..., Рядом с ней, по снегу, плелся маленький человечек, в шапке-ушанке, и свисающими из рукавов пальто варежками на пожелтевших резинках..., Господи, да это же я...

...

-Ну, солдатик, вот теперь начнем говорить по настоящему, - голос, возвративший меня "из детства", принадлежал Ляполову. Он говорил, с победоносной, трудно скрываемой радостью в голосе, и, наверное "горящими" верой в коммунизм глазами.

-Спасибо начальнику штаба твоего батальона, капитану Романову. Поздравляю! - Тем же "победоносным" голосом продолжал Ляполов. - На тебя уже заведено дело, о твоей диверсии на венгерском мосту Эржебет...

-Какой еще мост!? - С нескрываемым отчаянием, смешанным с удивлением, громко выкрикнул я.

Ляполов, "не заметив" моего крика, продолжал:

-Какой мост? - Мост Эржебет, на котором ты, сволочь антисоветская, устроил диверсию, в центре Будапешта, и подорвал, между прочим, боеготовность своей части! Но ты можешь завтра же поехать в свой батальон, дослужить до дембеля, и спокойно уехать на родину. Мы забудем о тебе, о твоей диверсии, и самоволке. Пойми, солдат, ты нам не нужен, нам нужен твой друг - доктор Куликов...

Ляполов перешел на шепот. Громко сглатывая слюну, он быстро зашептал:

-Пойми солдатик, мы этого гада, "пасем" уже два года. Он враг! У нас на него столько материала! Ты же комсомолец! Где твоя сознательность? У нас уже все написано, только подпиши бумаги, и все! Ты свободен! Переведем тебя служить в госпиталь, спокойно отслужишь, и домой! К маме! В Днепропетровск!

-Я, ничего, подписывать не буду! Фразой, которая все эти дни, была моим девизом, ответил я.

-Нет, солдатик, - прошипел Ляполов, на этот раз, ты все подпишешь.

Ляполов, сорвал у меня с головы наволочку, и, указывая на розовощекого, лоснящегося Коленьку, держащего два провода, торчащих из розетки, заорал: - Смотри внимательно, сволочь антисоветская!

Коленька, облаченный в длинный прорезиненный фартук, с закатанными до локтей рукавами, в черных резиновых перчатках, и с невинной, "детской" ухмылкой, нарисованной на его пьяной физиономии, наивно рассматривал провода в ожидании "приказа". Ляполов, видя что "пока", разговор со мной "не клеиться", подмигнул Коленьке, тот как послушная собака с людоедской улыбкой, поправляя спутавшиеся провода, двинулся в мою сторону...

Я пытался припомнить, откуда эти знакомые словосочетания - "мост Эржебет", "антисоветская диверсия", было в них, что-то знакомое и это "что-то" было как-то напрямую связано со мной. Постоянные недосыпания, нервное напряжение и хронические батальонные побои, вычеркивали из памяти события, имеющие отношение к этому "новому обвинению". Все что я мог сейчас вспомнить, это события двух, трех недельной давности..., и еще лицо матери и друзей...

Ляполов, снова накинул наволочку, и крепко завязывая узел на моей шее, одной фразой, шепча в ухо, как будто чувствуя, о чем я думаю, объяснил мне, суть моей "диверсии":

- Помнишь сволочь, пол батальона?

После слова "пол", я моментально вспомнил половину батальона "уехавшего" в Эстергом..., и в это же мгновение, ошеломляющий разряд тока, пронесся через мое тело, потом еще и еще...

...

Уже несколько дней, я испуганно наблюдал за метаморфозами своего тела. Перестаравшиеся кагэбэшники, забывая об "этике" избиения, оставляли неизгладимый след на моем теле. В местах, где "заботливые руки" Коленьки, "приживляли" ко мне провода. - Виднелись небольшие, темно-бурые пятнышки. Они контрастно выделялись, на фоне отбитой и пожелтевшей, - "покойничного" цвета грудной клетки.

Допросы длились с семи утра, и заканчивались глубокой ночью. Когда я добирался до нар, то в полубреду постоянно перебирал в памяти события начала июня на мосту Эржебет...

...

Приняв присягу, на верность родине, молодые водители, готовились к первому испытанию их водительских навыков - к стокилометровому автомобильному маршу. Маршрут первого "боевого крещения", был во все времена одинаковым...

Ранним утром, к каждому, вновь испеченному военному водителю, в кабину подсаживался сопровождающий - обычно прапорщик или офицер, из штаба ЮГВ, в редких случаях старослужащий из пехотной роты.

Колонна машин, с жутким ревом, долго выстраивалась перед КПП. Рев моторов, с каждым мгновением "уничтожал" сон венгерских граждан во всей округе. После прогрева моторов, водители глушили двигатели и строились вместе с сопровождающими на плацу. Пьяненький, красноносый комбат Кузнецов, очень громко, захлебываясь, зачитывал приказ, напоминал об осторожности, бдительности по отношению к нашим врагам - Венграм. Затем, желал всем, счастливого пути. Далее все рассаживались по кабинам, открывались ворота КПП, и дикая, не ведающая правил дорожного движения "свора" советских тяжелых грузовиков, - "выпархивала" в еще спящий Будапешт...

Правила движения, Венгерской Народной Республики, несущественно, но отличались от правил дорожного движения в СССР. За руль тяжелых грузовиков, садились, молодые люди, за шесть месяцев, наспех обученные водить автомобили в "недоразвитых" советских ДОСААФах...

Не доученные "до конца" пацаны, попадали в "заграницу"..., и садились "за руль"...

Попадая в Венгрию, благодаря "военному дурдому", они не успевали, за несколько месяцев, изучить правила движения "братской" страны. Отсюда "вытекало" множество аварий, с участием советских военных.

На первом году службы, учить правила было абсолютно некогда..., - а на втором они уже никого не интересовали... Главное было - ехать за впереди идущей машиной и во время тормозить...

Тяжелые грузовики, на "приличной" скорости, колонной, проезжали через весь Будапешт, пересекая Дунай (по мосту Эржебет). Затем доезжали до Эстергома, небольшого старинного городка, в полусотне километров северо-западнее Будапешта.

Проехав околицу Эстергома, колонна, заезжала на местный, военный полигон. Там, на некоторое время, батальон разворачивался для плановых стрельб. Затем, "отстрелявшись", той же дорогой, батальон возвращался обратно, проезжая оставшиеся пятьдесят километров - это и называлось стокилометровым маршем...

На Эстергомском военном полигоне, происходили стрельбы - "плановые стрельбы", - "стрельбы" это было, только название...

Каждому молодому бойцу, выдавалось по два трассирующих патрона, вместо положенных шестидесяти. Из позиции "лежа", оба патрона, "по быстренькому" выстреливались в одну и ту же "мишень". Мишенью служила неуклюжая конструкция, наспех сколоченная из двух деревянных поддонов.

"По советски", не проверяя качества попаданий, в книге отчета о стрельбах, отстрелявшимся, моментально ставился "зачет". Остальные пятьдесят восемь патронов, списывались, как только что выстрелянные, - так батальонное начальство "экономило", на свои охотничьи забавы...

P. S. Ежегодно тысячи венгерских косуль, оленей, зайцев и лис, уничтожались советскими "непрошенными гостями".

Советские офицеры и прапорщики, не церемонились, для них, не имело значение, открыт ли сезон охоты, заповедник это или заказник. С началом "лесных" военных учений, выстрелы и автоматные очереди звучали всюду. Стреляли не солдаты, "оттачивая" мастерство попадания по мишени, это пьяное начальство устраивало "царские охоты", на беззащитных и бесплатных венгерских зверушек...

...

Суть моего преступления, на мосту Эржебет, заключалась в том, что мой автомобиль, двигаясь в середине колонны, вдруг "закипел". Клубы пара, поднимающиеся из-под капота, говорили о том, что поломка серьезная, и наверно стоять придется долго...

Если бы это случилось, в любом, другом месте. Но автомобиль заглох, именно здесь, где объехать его не представлялось никакой возможности.

Мост Эржебет, так устроен, что однополосное движение вправо, на съезде с него, не предусматривает объезда остановившейся пятнадцати тонной "махины" с прицепом, еще одной такой же. Съезд с моста - "язык", для "хвоста" оставшейся за мной колонны, был заблокирован моим сто тридцать первым ЗИЛом - наглухо. Лишь некоторые венгерские легковушки, с рассматривающими происшествие пассажирами, несмело "протискивались" мимо нас.

Большая часть машин, во главе с ничего не подозревающим комбатом, поехала на Эстергом, оставляя "хвост" колонны на Эржебете. Около пятидесяти машин, остановившихся за мной, растянулся на несколько километров, по центру Будапешта...

Весь "ужас" ситуации, заключался в том, что кроме двух прапорщиков - хозяйственников и старшины роты, находившихся в двух уазиках заключающих колонну, дорогу на Эстергом не знал ни кто...

Все что мне оставалось,- это наблюдать за горящими красными точками габаритов, на исчезающем зеленом прицепе, впереди идущей машины...

...

Наивно думая, что двигатель заведется, я не переставая "крутил" стартер, и докрутился до того, что "издох" аккумулятор...

В зеркало заднего вида, я уже видел несущегося ко мне с озверевшей рожей, "деда" - выходца краснодарского края, ефрейтора Величко. Он, бешено размахивая руками, громко матерился. За ним, "веером" выпрыгивая из дальних машин, "на разборки" мчались его старослужащие сотоварищи.

Я помню, как посмотрел на моего сопровождающего лейтенанта и утвердительно, очень громко сказал: - Ну, все, товарищ лейтенант, - мне сейчас будет "капец"...

Он понимающе покачал головой...

Ефрейтор Величко рванул меня из кабины, и я кубарем полетел на асфальт, он быстро вскочил на мое место, и мгновенно разобрался с причиной остановки машины.

Он медленно снял с головы пилотку, и засунул за пояс. Со злым, негодующим лицом, он пригрозил кулаком и крикнул:

-Что ж ты "гуронская морда", машину насилуешь? Тебя падло, не учили на гражданке створки радиатора открывать?..

Он был прав..., даже если и учили, я не помнил об этом...

...

Потом меня били... Я длительное время, получал увесистые удары "куда попало". Сопровождающий лейтенант, вышел из кабины и, упершись локтем в огромное ЗИЛовское крыло, флегматичным взглядом наблюдал за происходящим побоищем. Утренние Будапештские прохожие, поглядывали на бойню, с нескрываемым любопытством.

Наконец, когда мое лицо, уже напоминало расквашенный помидор, подъехал уазик со старшиной роты Кочневым. Низкорослый "пузырь", с заправским видом двинулся в нашу сторону. Я смотрел на его огромный, перекатывающийся живот - формы глобуса, и почему-то подумал: - Как, такие "упитанные" люди попадают в армию? Если бы этого "военного", "запустили" в трехкилометровый кросс, он умер бы на первых двухсот метрах...

Он подошел, и быстро, "оценивающе" посмотрел на мое разбитое лицо, затем, с заинтересованностью в голосе обратился к "деду" Величко:

-Саша, как машина? Скоро заведем?

-Сейчас остынет, заведем, товарищ старшина, аккумулятор только снимем с задней машины. Отрапортовал Смотров. И склонившись над ухом прапорщика, тихо, заговорщицки добавил:

-Гурон проклятый, створки радиатора не открыл, вот она и закипела...

...

Прапорщик Кочнев пересел ко мне в кабину, и через пол часа, мы догнали колонну. Всю дорогу он пытался связаться с комбатом, чтобы доложить о происшествии, но допотопная рация, не "добивала" до головной машины, ничего не ведающего комбата. На протяжении всей "поездки" Кочнев рассказывал мне о гауптвахте, на которую меня моментально сошлют, как только мы вернемся в часть. Я слушал его...

В Эстергоме, когда "пузырь" Кочнев, доложил комбату о происшествии, тот долго смеялся, но заприметив меня, сразу сник, и, побагровев, заорал:

-На гауптвахту? Да я вас, на гауптвахту, прапорщик! Где его лицо? Почему он весь в крови? - Это что вторая мировая война?

Обалдевший, от услышанного Кочнев, не зная, что сказать, как рыба, вытаращив глаза, хватал воздух ртом.

Рассвирепевший Кузнецов, не унимался:

-Солдата умыть! В наряды не посылать! Прапорщик, выполняйте!

-Есть! Товарищ полковник! - только и мог сказать Кочнев...

Их диалог, слышал вездесущий начштаба Романов...

В отличие от Кочнева, Романов сразу понял Кузнецова, - вновь прибывшему комбату, не хочется начинать службу на новом месте с "ЧП". Избитый солдат, "разрыв" колонны, это не начало службы на новом месте для моложавого полковника с хорошей русской фамилией..., - и наверно желающего стать генералом..., - и это "хороший" компромат на Кузнецова...

Тогда это дело "замяли"...

Компромат Романова, вытек здесь, сейчас, на гауптвахте, и "вылился" мне на голову...

Все эти "черные" дни, я часто вспоминал Романова, и Высоцкого...

...

На пятый день, утром, после электрических разрядов, и постоянных ударов по печени, я еле открыл глаза, и не смог подняться с нар.

Опухшая, пожелтевшая диафрагма, еле послушно, медленно приподнималась, давая глотнуть немного воздуха. Солоноватый привкус протухшей крови во рту превращал дыхание в зловоние. К горлу постепенно подступало это особенное ощущение, когда чувствуешь, что волосы начинают, как бы приподниматься, - ошеломляющая смесь адреналина и животного страха.

Где-то внутри себя, я боялся, что сейчас опять, придут мои мучители. Ощущение того, что это дурной сон, и что по мне (по крайней мере) проехался асфальтоукладывающий каток, - не покидало меня не на миг...

Понимая, рассматривая сквозь решетку свет, - что уже утро, - но, не понимая, где я нахожусь, я лениво рассматривал испуганные лица охранников, отчаянно пытающихся поставить меня "на ноги". Из-за их спин, на меня, усталым взглядом, не предвещающим ничего хорошего, смотрел серый Христос...

Как он сюда попал?..

...

Начальнику гауптвахты, не нужен был труп в его "хозяйстве". Он, срочно созвонился с командиром госпиталя, и главным кагэбэшником из генштаба, и "слезно" просил их, хоть на время "эвакуировать" с его территории, мое пока еще дышащее тело...

В этот же день, ближе к обеду, за мной приехала госпитальная "труповозка". Я был измучен и разрушен физически, но счастлив. Из ада гауптвахты, я возвращался в рай - обратно в госпиталь. Я думал только о том, что, быть может, увижу Леонардо, и может быть Катерину.

За окном, медленно проплывал замечательный Будапешт, в одном из проулков, в толпе народа промелькнул серый Христос, со своим тяжелым крестом, он наверно не заметил меня, он, куда то спешил...

P.S. В то же время, всю дорогу до госпиталя, с переднего сиденья уазика - "труповозки" на меня пристально смотрел он - Иисус...

...

Я, то проваливался в сон, то сквозь дрему, видел калейдоскоп из заходивших в белую комнату палаты людей, из всех их, я узнавал только "Колю балаболку", Леонардо и моих мучителей - кагэбэшников...

А еще, был это сон, или явь - я видел Катерину. Она, вместе с Леонардо вошла в палату, она присела на край кровати. Леонардо в это время, дипломатично "исчез". Катя, сначала робко прикоснулась рукой к моей щеке, а потом поцеловала в губы.

Я не шелохнулся, и лишь безмолвно ощущал, как Катерина дрожащими пальцами гладит мою голову.

Катя чувствовала, насколько напряжено мое тело, она, наверно кожей ощущала исходящий от него жар. За дверью шумели "сумасшедшие" советские больные, а в палате, Катя опустилась на колени и осторожно прикоснулась щекой к моей руке...

...

Как-то, открыв глаза, я увидел знакомые, неровно отштукатуренные потолочные швы. Я был в той же госпитальной палате, и на той же кровати.

Тело не болело, а скорее "ныло". Я попытался встать, но острая боль в спине, пронзила все тело. Через мгновение, я снова попытался привстать, но опять та же боль, заставила меня откинуться на подушку.

И я крепко уснул...

Проснулся я, оттого, что кто-то сильно тормошил меня за плечо. Окончательно разбудил меня, знакомый голос Коли:

-Это же я, Коля! Ты что меня не помнишь? Что они суки с тобой сделали?

-Они сделали из меня отбивную. Тихо ответил я...

-Точно, похож, ты такой желтый! Резко взвизгнул Коля, а затем спокойно добавил:

-Что же они за люди такие?

-Это не люди, это кагэбэшники. Прохрипел я.

-Вон оно что. Прошептал Коля, и так же шепотом добавил:

-Тут к тебе доктор бородатый приходит, а ты все спишь и спишь.

-А сколько я сплю? Вырвалось у меня из груди.

-Три дня спишь солдатик! Ничего не ешь, я все тебе "утки" ношу...

Колин лоб сморщился, он умоляюще посмотрел на меня и сказал:

-Ты не засыпай, я тебе сейчас покушать принесу!

-Хорошо, давай, только быстрей. Понимая, что я опять засыпаю, прошептал я...

Он вернулся скоро. Одним, еще не уснувшим глазом, я увидел, - в его руках была госпитальная тарелка с пюре, из которого торчало аппетитное, поджаристое куриное крылышко...

Я, с силой проглатывал пюре. Непривыкший к обильной пище, сильно суженный пищевод сопротивлялся, - но пюре, жеманно, и толерантно все-таки проникало в желудок.

На крае тарелки, оставалось куриное крылышко, - этот "кладезь" протеинов, обязательно должен был попасть в мой желудок..., - но потом...

Я с жадностью поедал, теплое пюре, поглядывая на Колю. На удивление, он, всегда не в меру "разговорчивый", - сегодня молчал.

Я смотрел на него, и понимал, что сейчас, он, тот единственный человек, который может помочь мне связаться с Леонардо.

Тяжело заглатывая пюре, я умоляюще зашептал:

-Коля, сходи в приемное отделение, позови доктора, - Сергея Борисовича Куликова, пожалуйста!

Коля, не задавая вопросов, моментально исчез, оставив меня наедине с теперь уже одиноким, аппетитным крылышком...

...

Я, очень ждал встречи с Леонардо.

Пища "вонзившаяся" в меня, давала прилив сил, теперь, я не хотел спать. Я еще раз попытался встать, но мои ноги и туловище плохо слушались меня.

Прошло немного времени, и дверь отворилась, в проеме показалась родная, до боли знакомая, бородатая голова...

Леонардо, присел возле меня, и взял мою руку. Он нащупал пульс, и, поглядывая то на циферблат, то на меня, проговорил своим бархатным басом:

-Ну, как ты, земляк?!

-Живой. - Тихо прошептал я...

-Вижу, досталось тебе, от нашей краснозадой власти! Громко, пробасил Леонардо, и тихо, с еле уловимой нерешительностью в голосе, добавил:

-Катерина твоя, привет тебе передавала, приходила к тебе, и еще увидеться хотела...

-Катя, она приходит?! - от этой новости, я мгновенно ожил.

-Частенько, зазноба твоя забегает. - Задумчиво сказал Леонардо. - Если получиться, "состыкую" вас, - советского Ромео и Венгерскую Джульетту...

Тебе надо отоспаться, после твоих приключений, солдат, выздоравливай, а главное не волнуйся!

-Я не волнуюсь, а как ваши дела доктор?

-Мои дела? Доктор, на секунду замешкался, а потом тихо сказал:

-Меня "затягали" комитетчики. Это "дело" о нашей экскурсии по Будапешту - "яйца выеденного", не стоит, я не знаю, чего они хотят...

-Я знаю... "Дело", они на вас завели, еще два года назад. Хотели, что б я на вас донос подписал...

-Ну и как, - Леонардо, с заинтересованностью прищурил глаза, - подписал?

-Нет, Сергей Борисович, конечно, я ничего не подписывал, как вы и учили...

-Да, по тебе заметно. Если б подписал, вряд ли мы с тобой здесь ворковали... - окинув меня взглядом, попытался пошутить доктор...

-Ты читал, в чем, меня обвиняют в этой "писульке"?

-Пишут, что в экскурсии нашей, мы тайник закладывали, для связи с "заграницей". Еще, что мы, "враждебные голоса" слушали, "голос Америки", и все такое - у вас в квартире, вместе с вашей женой. Еще, что вы, повсюду "травите" анекдоты политические, антисоветские...

- Леонардо был вне себя после услышанного, хватая ртом воздух, он быстро с возмущением заговорил:

-Господи! Какой бред, галиматья! Какие страшные люди...

Затем, когда он, успокоился, он придвинулся поближе, и в пол голоса сказал:

-Они говорили, мне, что, скоро высылают меня обратно в союз, - за поведение недостойное советского офицера, но то что ты сказал, - я не знал, что все настолько серьезно...

-Они давно под меня "рыли" еще в союзе, там еще "стряпали" дело. Но среди моих коллег, как не искали, а "иуду" не нашли... - и немного помолчав, добавил: - А ты хочешь, обратно в союз?

-Не хочу... - буркнул я.

-А куда ты хочешь? С нескрываемой заинтересованностью в голосе, спросил Леонардо.

-Куда угодно, хоть на необитаемый остров! Только не в батальон и не в союз...

-На необитаемый остров? А как же мать?

Я промолчал, не зная, как ответить, на этот вопрос... - Хотя мысль о том, что мама, очень положительно к этому бы отнеслась, - промелькнула в голове...

-А знаешь, - продолжал Леонардо, - они ведь теперь, с нас "не слезут"... Выпишут нам "волчьи билеты" и доканывать будут, до гробовой доски. Я, хорошо знаю этих ребят, они настырные...

-Я тоже знаю, прошептал я.

-Ты не знаешь их. Ты судишь о них, как об обычных садистах - гестаповцах, а я, эту подлую систему знаю изнутри. Сколько эти "товарищи" хорошего народа извели. - Леонардо задумался, глядя, куда то мимо меня, и шепотом добавил: - Извели, без пыток и рукоприкладства...

-Я тоже знаю... - снова прошептал я. - Они мою маму, лишили любимой работы, и еще, я с детства слушал "голоса". О кагэбэшниках знаю..., - и о Сахарове и про "Гулаг" и про Кеннеди...

Леонардо молчал. Было понятно, что он "переваривает" услышанное.

-Правильно ли я понял - тебе не нравиться советская власть? Спросил доктор после краткой паузы.

-Она мне не просто не нравиться, я ее ненавижу! Слабым голосом, проговорил я, и вдруг вспомнив любимое выражение мамы, сказал:

-Эту власть..., Я ненавижу всеми фибрами своей души...

Леонардо снял очки, и сильно зажмурившись, потер переносицу. Не глядя мне в глаза, он долго и тщательно протирал краем халата очки..., а потом вдруг сказал:

-Да дружок, я понял, у тебя это серьезно..., ты действительно... - Он замешкался, подбирая слово, - диссидент какой-то... Я надеюсь, ты хоть не додумался все это рассказать им?

-Нет, не рассказал, но очень хотел... - попытался пошутить я.

-Тебе смешно? - серьезный взгляд доктора, пронизывал меня, насквозь. - То, что ты слышал, по "голосам" - это ужасно! И то, что случилось с твоей матерью - ужасно, но ведь сейчас, она жива и здорова!

То, что сейчас, уже случилось и может случиться с тобой потом, - вот подлинный ужас! Ты сейчас должен подумать о себе, что будет дальше - с тобой... Времена хоть и меняются, перестройка, демократия, и все такое, - но я думаю, в нашей стране, еще нескоро, наступит "светлое будущее", а эти "мясорубы", уже сейчас, сделают из тебя инвалида...

-По-моему, инвалидом, они уже меня сделали... - Еще раз, неудачно пошутил я.

-Шутишь? Это не смешно, это очень серьезно, очень боюсь, что на "инвалиде" они не остановятся. Я думаю, они, могут тебя "убрать", так как, не заполучили нужный им "компромат". После того, что они сделали с тобой, ты, сам теперь компромат на них... Я удивляюсь, почему они тебя не "добили"...

-Они взяли с меня подписку, "о неразглашении". Это была единственная бумажка, которую я подписал...

-Из насилия, над рядовым советской армии, они делают военную тайну, - вот она власть советов... - С выражением отвращения на лице, сказал Леонардо...

Он видел, что я устал и уже давно, говорю, сквозь полудрему. Его слова, становились тягучими, отяжелевшие веки закрывались сами собой. Я не помню, как провалился в сон и крепко уснул...

Приснился мне, обезбашенный пакостный идиот, - командир моей роты - старлей Батурин, за его любимым венгерским занятием...

На светофоре, он аккуратно "подкрадывался" на своем КАМАЗе, к легковой машине с открытым окном. Поравнявшись выхлопной трубой, специально "настроенной" на уровень окна "легковушки", он резко нажимал на педаль газа. Черный, дизельный дым, в секунду заполнял салон венгерской легковушки. Истерический, безнаказанный смех, вечно пьяного, советского "завоевателя" Батурина, "разливался" по всей венгерской округе...

...

Я открыл глаза, в ушах продолжал стоять идиотический, Батуринский смех. В голубом полумраке палаты, освещаемой лунным светом, я увидел, две женские фигуры, отбрасывающие длинные черные тени.

Страшные тени тянулись через кровати, и заканчивались черным трафаретом на стене. Одна из женщин, была намного моложе. Было в них, что-то знакомое и родное. Женщины о чем-то тихо говорили. Все кровати были аккуратно заправлены, кроме меня и этих странных фигур, никого в палате не было. Сбросив одеяло, я сел на край кровати, на удивление, я это сделал без усилий, боль, которая преследовала меня - исчезла. Я прислушивался к разговору в тишине, смотрел на глубокое серое небо, усыпанное звездами, и мне захотелось скорее покончить с этой гнетущей неизвестностью, и подойти к этим женщинам, узнать - кто они, и почему они здесь...

Вдруг, когда зрение, окончательно привыкло к темноте, я заметил в тени, еще одну фигуру. В ней я узнал серого Иисуса, он внимательно слушал женщин, и с интересом поглядывал на меня...

Не зная, что надо делать, в нерешительности, я разглядывал ночных гостей. Та, что была моложе, наконец, повернула голову, и лунный свет на секунду проявил ее профиль... - Это была Катерина!

-Катя! Радостно выкрикнул я.

Спрыгнув с кровати, я, гигантскими, исполинскими шагами, побежал к ней. Взрослая женщина, тоже обернулась, - это была моя мама...

Я бежал, обливаясь обильным потом, с огромной скоростью, разрезая телом пространство, я кричал:

- Мама! Катя! - А они всё стояли и тихо говорили друг с другом...

Христос вышел из тени. Не смотря на мой сумасшедший бег, он медленно подошел ко мне. Положив руку на плечо, он тихо сказал:

-Слушай старшего!

-Старшего?.. - Удивленно переспросил я...

...

От всего увиденного во сне, совершенно не чувствуя боли, я вскочил. Майка была мокрой от пота, тело болело, но уже не так, как все эти дни. Утреннее солнце освещало палату, ярким светом, от кроватей тянулись длинные тени, рисуя непонятный, геометрический чертеж на стене.

Только сейчас, глядя на заправленные кровати, я понял, что кроме меня в палате, никого не было, - наверно их "выселили" благодаря мне...

Аккуратно, медленно ступая, я, двинулся в сторону балкона. Толкнув дверь балкона, неподвижный, "глухонемой" будапештский пейзаж за окном, вдруг ожил. - Он наполнился веселым чириканьем воробьев, шумом где-то вдалеке проезжающих машин и еле уловимым, общим гулом великого, проснувшегося города. Внизу был все тот же госпитальный дворик, с квадратными, ухоженными кустиками...

Я присел на мокрый от утренней росы стул, одиноко стоящий на балконе.

Вдыхая влажный, полный свежести утренний воздух я думал о словах, сказанных мне во сне: - Слушай старшего! - Старшим, вне сомнения, был Леонардо, но я и так его слушаю, все, что он говорит - для меня - закон...

Неподвижно, я просидел на балконе до завтрака, раздумывая над событиями, увиденными во сне. Еще, где-то, далеко, на втором плане возникали мысли, от которых все съеживалось в нутрии меня, - о давно не появляющихся, моих мучителях...

...

Доедая завтрак, состоящий из яичницы с макаронами, я вслушивался в новости, на непостижимом венгерском языке и рассматривал красивую женщину-диктора в красивом красном платье. Я не замечал Колю, он, как всегда тараторил на ухо какую-то ахинею. В предчувствии чего-то недоброго, я, иногда нервно посматривал на приоткрытую дверь в столовую, представляя в ней садиста Ляполова, или кого ни будь из его подопечных.

-А может быть, про меня забыли?..

Вместо Ляполова, в двери, показалось взволнованное лицо Леонардо, он был без халата, в своей полковничьей форме...

...

Мы, быстро шли по коридору, Леонардо "впившись" в мою руку, и постоянно нервно оглядываясь, все убыстрял шаг. Сбежав с третьего этажа на второй, он втолкнул меня в первую попавшуюся дверь.

В палате, в которой мы оказались, было жутко накурено. Двое, ничего не подозревающих, узкоглазых казахов, о чем-то громко спорили на своем родном языке. Увидев нас, они замолчали, и быстро, не говоря ни слова "исчезли", оставив, только клубы табачного дыма.

Леонардо, не сводя с меня, своего проницательного взгляда, быстро заговорил:

-Ты, со мной?

-Конечно! Не задумываясь, отчеканил я.

-Это очень серьезно! Ты не работаешь на "них", не о чем не договаривался с ними? - С недоверием в голосе, прошептал доктор...

-Нет, конечно! - Вырвалось у меня...

Леонардо, внимательно посмотрел мне в глаза, своим проницательным взглядом и громко сказал:

-Послушай, если все так, как ты говоришь, делай, как я говорю - беги на первый этаж и готовься к операции...

-Какой операции? - Недоумевающе протянул я...

Леонардо подмигнул, и заговорщицки зашептал:

-Ты, солдат, в госпиталь, "как бы" с аппендицитом прибыл? Вот мы тебе, его, как бы и отрежем..., понял?

-Как бы? - повторил я.

-Как будто бы!... - Повторил Леонардо, и добавил:

- У тебя будет только шрам, я не трону твой орган, но тебе солдат, придется несколько недель симулировать...

Я только что от "них". Подловили все-таки гады кагэбэшные, я слушал записанный, наш с тобой вчерашний, антисоветский разговор...

-Как записанный?

-На магнитофонную пленку, - вот как! У тебя, там, в кровати или я не знаю в тумбочке или в стене, вмонтирован микрофон, они все записали, про Родину, про хочешь ты жить в СССР или нет в общем все записали гады...

-Но я знал, что от "них" надо ждать пакость, поэтому, загодя приготовился. "Мои" медики, "сделают" мне - инфаркт. Но сначала, ты уж извини, сделаем "операцию" тебе, иначе они тебя уничтожат физически...

Леонардо посмотрел на меня, глубоко вздохнул и продолжал:

-Ты ведь понимаешь? - речь идет об элементарном выживании, пока ты "прооперирован", они тебя не заберут, и у меня с моим "инфарктом", будет время, обдумать, что делать дальше. Тебе, если ты, не хочешь умереть в их руках, я сделаю операцию - оставлю на память о Будапеште - небольшой шрам, в правом боку живота. - Выбирай, времени нет...

Я и не выбирал. Операция, хоть на мгновение, оттягивающая меня от общения с кагэбэшниками - была моим спасением. По сравнению с садистом Ляполовым и Коленькой с электрическими проводами, псевдоаппендицитный шрам, казался маленькой, незаметной царапиной...

...

Когда Леонардо, "дошивал" неглубокий надрез, на моем животе, в операционную, внезапно вошел Ляполов. Кагэбэшник быстро подошел в плотную к Леонардо, и выгнувшись, попытался посмотреть на рану, из-за его плеча. Рыженькая медсестра, округлив до неимоверных размеров глаза, с испугом вскрикнула:

-Доктор!

Увидев, Ляполова, не ожидавший такой наглости доктор, с силой толкнул его локтем в живот.

Потеряв равновесие, кагэбэшник, схватился за поднос с хирургическим инструментом и увлекая его за собой, с грохотом приземлился на пол операционной. Взбешенный Леонардо, сдернул с лица повязку и неистово закричал:

-Кто его сюда пустил!?

На крик Леонардо, уже начал собираться медперсонал, создавая толпу в дверях операционной.

Леонардо, подавив ярость, склонился над сидящим на полу Ляполовым и тихо сказал:

-Капитан, скажите, вы окончательно "офанарели"!? Что вы себе позволяете!?

-А я, вообще-то, за вами доктор!... - Поднимаясь с пола и поправляя портупею, ехидно улыбаясь, проговорил Ляполов. - У меня приказ, на ваш арест...

...

Когда Леонардо, услышал слово "арест", он тотчас картинно схватился за левый бок груди, попятился и присев на кушетку, посмотрев в сторону двери, задыхаясь, картинно выкрикнул:

-Андрюша! Андрей Анатольевич! Тулянцев! Закончите, пожалуйста, операцию.

Еле протиснувшись, из толпы вынырнул круглолицый, крепкой фигуры мужчина, в такой же, как у Леонардо, бирюзовой хирургической униформе. Не смотря на кажущуюся неповоротливость, он стремительно подбежал к коллеге и схватил руку Леонардо, суетливо пытаясь нащупать пульс. "Поймав" пульс, он, на несколько секунд замер. Выдержав паузу, Тулянцев выкрикнул:

-Носилки! Быстро! У доктора инфаркт!

-Какие еще носилки? Возмущенно процедил сквозь зубы Ляполов. Хирург Тулянцев с удивлением, окинул взглядом, отнюдь не "по операционному" одетого особиста. У хирурга вздернулись брови, его лицо было пурпурно-красным. Взяв под локоть Ляполова, он швырнул его к двери и заорал:

-Как вы сюда попали, где ваш халат капитан? Ну-ка вон из операционной! Кто вы такой?

И вы все вон! - окинув взглядом толпу, столпившуюся у дверей операционной, закричал Тулянцев.

Особист, одновременно наблюдая за рассасывающейся толпой и поглядывая на незнакомого врача, громко выкрикнул:

-Кто я такой? Вы жаждите со мной познакомиться? Я, капитан советского КГБ!

Тулянцев промолчал, он знал, кто этот капитан. Сейчас Тулянцев играл свой спектакль. Он прекрасно знал о моем "аппендиците" и о "инфаркте" Леонардо. С Леонардо его объединяла давняя дружба, они были примерно одного возраста, дружили семьями. После военной медакадемии, их часто сталкивала армейская судьба. Вместе военврачи оперировали и в Афганистане, и на дальнем востоке...

В операционной остались мы, вчетвером... Тулянцев, "не замечая" Ляполова, подошел ко мне. Следом за ним подошел особист и впялившись взглядом в "недошитую" плоть, с недоверием спросил у Тулянцева:

-Это точно аппендицит?

-А как это, по-вашему, называется? Самый, что ни на есть, обыкновенный аппендикс...

В это время, в операционную, заглянула рыжеволосая санитарка.

-Тут носилки! - пропищала она.

-Забирайте доктора! В офицерскую палату, в 306-ю его. Скомандовал Тулянцев.

От его слов, Ляполов встрепенулся, и смотря ему прямо в глаза, твердо сказал:

-Минуточку! Доктор Куликов едет со мной, в особый отдел! - Он глянул на рыжую медсестру, и крикнул, - Вон отсюда!

-Вы в своем уме, капитан? У доктора Куликова инфаркт! Вы, в свой особый отдел привезете труп, вам это надо? - Грозно пробасил Тулянцев, уставившись на Ляполова.

-Мне надо позвонить, - вот что мне надо! Посоветоваться надо, но я, скоро вернусь! - С явным неудовольствием, взвизгнул Ляполов, проворно исчезнув за дверями...

-Как он меня достал, этот барбос! С облегчением выдохнул Куликов.

-Да уж Сергей Борисыч! Я вас понимаю... - Накладывая, заключительный шов на мой разрез, согласился Тулянцев, тихо добавив, - знаем мы эту подлую братию...

Закончив со мной, он подсел к Леонардо, и шепотом заговорил с ним, то и дело, поглядывая на дверь.

До меня донеслась фраза Тулянцева. - "Уходить тебе надо Серега, не слезут они с тебя". "А как же пацан этот?", - глядя мне в глаза, отвечал ему Куликов. - Оставить его на растерзание кагэбэшникам, нет Андрюша, я спать не смогу спокойно...

-А что пацан? - Думая что я не слышу его шепота, продолжал Тулянцев. - Он обычный солдат, а у тебя - руки золотые, союз разваливается, тебе хоть во Францию хоть в Америку дорога открыта. Только свисни.

-Только свисни... - С иронией в глазах посмотрев на товарища, повторил слова Тулянцева, Куликов. - За кордон, из этой советской клоаки, еще надо добраться, Андрюша, а вернее выкарабкаться...

Леонардо, посмотрев на белый циферблат над дверью, тихо произнес непонятную фразу:

-Передашь Кедешу, что я согласен..., но только втроем... - и, пожалуйста, аккуратно, мы сейчас под "прицелом"...

Потом, через много дней, я понял, о чем говорил Леонардо. Втроем означало - он, его жена и третьим был - я. Под "прицелом" значило - неусыпная слежка за всем, что связано с ним - Куликовым...

...

У Леонардо, был венгерский друг, профессор медицины Ференц Кедеш. Они познакомились в далеких шестидесятых в Москве, на хирургическом симпозиуме. Они часто общались. Кедеш запомнил светловолосого, высокого парня с бородкой, тогда Леонардо в совершенстве знающий английский язык, поразил его своими знаниями хирургии.

Встретившись пару лет назад, в Будапеште через двадцать с лишним лет, - они сразу подружились. Куликов и Тулянцев с женами, полулегально, часто бывали в гостях у четы Кедеш. На всякий случай, конспиративно "путая следы", они, раз в неделю, добирались в квартиру венгерского профессора и там замечательно проводили время за интеллектуальными разговорами. Кедешу нравились его остроумные советские друзья. Кроме того, не очень хорошо говорящий по русски, профессор Кедеш, получал бесплатные фонетические уроки...

Как-то Кедеш узнал о нищенской зарплате советских военврачей, после услышанного, он был шокирован и начались ненавязчивые разговоры со сравнениями и намеками на "лучшую" жизнь за границей. Куликов, был ближе ему, поэтому первое реальное предложение "удрать" за кордон, Кедеш привез ему, из Швеции, с очередного симпозиума. Врачу, квалификации Куликова, предлагали зарплату в сотни раз превышающую советскую, плюс все социальные блага. Потом приезжая из командировок, предложения о работе "сыпались" на Леонардо и его друга. Отшучиваясь, советские медики узнавали все больше о жизни "там", - в странах НАТО.

Куликов прекрасно понимал, что профессор Кедеш, в любое время, беспрепятственно выезжающий за кордон, связан с западными спецслужбами, но, зная, что он - Куликов, непоколебим в своей любви к родине, он продолжал приходить к своему новому венгерскому другу, всякий раз, превращая "лестные" коммерческие предложения в шутку.

О последних событиях Кедеш не знал. Куликов понимал, что теперь, надо выбирать. Лучшее что ему "светит" теперь, в "союзе" была тихая работа хирурга в заштатной больнице, а худшее... Ему было страшно представить, что было в худшем случае...

Куликову, необходимо было передать о случившемся - Кедешу. Кроме Тулянцева, этого не мог сделать никто...

...

Когда вернулся Ляполов, Леонардо уже положили в носилки. Особист, подошел к носилкам, и, нагнувшись над Леонардо, не обращая внимания на присутствующих, очень громко, на ухо, сказал ему:

-Мы встретимся, после вашего выздоровления, полковник. Я приду и арестую вас...

-Подонок, - тихо произнес Леонардо.

-Я может быть и подонок, а вот вы..., - Он вытянул указательный палец, перед лицом Куликова, - предали нашу социалистическую родину...

Потом он подошел ко мне, уныло усмехнулся, и склонившись, знакомым, ехидным голоском, промямлил:

-А тобой, солдатик, мы займемся, дней через пять... - Он громко причмокнул языком и проговорил слащавым тоном. - Закончим, наконец, наш разговор. Он похлопал меня по щеке и добавил: - Выздоравливай быстрей, солдат, "мы" за тобой соскучились...

Когда он это сказал, я еле сдержался, чтоб не плюнуть ему в лицо...

...

Вечером, после отбоя, в палату, пришел доктор Тулянцев. Он, осмотрел швы, заменил повязку и рассказал о Леонардо.

Доктора Куликова, определили, в кардиологическое отделение, на другом конце госпиталя. Состояние у него критическое и недели две он проболеет. Когда Тулянцев рассказывал о Леонардо, он несколько раз, теребил пальцами, мочку уха и загадочно подмигивал. Я с пониманием кивал головой, - ничего лишнего, не должно было быть сказано, нас могли "слушать".

Когда Тулянцев ушел, я, долго не мог заснуть. Так ворочаясь, и не смыкая глаз, я думал об услышанном в операционной и об этом проклятом "жучке", благодаря которому карьера и доброе имя полковника Куликова, висело на волоске.

Ведомый любопытством, я решил найти и посмотреть на этот пресловутое приспособление. Не включая света, чиркая постоянно тухнущими спичками, я начал свое "расследование". Обследовав тумбочку, и ничего не увидев, я переключился на кровать.

"Нырнув" под койку, в углу, под сеткой матраца, я заметил "объект", явно не относящийся к конструкции кровати. Я моментально возненавидел этот черный, пластмассовый пупырышек, прикрепленный магнитом, к кровати.

Он был, прямо на уровне моих глаз - предмет, который разбил жизнь, дорогого мне человека. Я долго внимательно рассматривал его, обжигая спичками пальцы...

Первая же мысль, пришедшая в голову - отлепить его и выкинуть в унитаз. Пальцы, потянувшиеся к "жучку", остановились на пол дороги. Я вдруг понял - этим, "горю" не поможешь, а скорее навредишь. Пускай он будет здесь, ведь я теперь знаю, - где "он" находится...

Я выполз из-под кровати и сидя на полу, долго рассматривал знакомый лунный "чертеж" нарисованный тенями от кроватей на стене. Внезапно налетел сильный ветер и начался дождь...

Бухнувшись в кровать, я мгновенно крепко уснул...

Сон, который я увидел, был о смешном комбате, о маме, любимой Катерине и сером Иисусе...

...

На плацу, перед строем, увешанном портретами Ленина, и коммунистическими лозунгами, стоял наш комбат Кузнецов, со своим неизменным, здоровенным, алкоголическим, красно-фиолетовым носом. За его спиной, выстроившись лицом к нам, стояли наши солдатские матери.

Спиной к комбату, рядом с ним, стоял серый Иисус, и что-то, неслышно говорил, волнующимся мамашам.

Мамы внимательно слушали Иисуса, с любовью поглядывая на своих чад. По выражению их лиц было понятно, что они не слышат ахинею, изрыгающуюся из уст комбата. Тот, потрясая связкой "золотых" перстней выточенных из обычных бронзовых гаек, принесенных, обманутыми и доверчивыми венгерскими "покупателями", как всегда, захлебываясь орал...

Кузнецов "толкал" свою любимую речь, с которой начинались и заканчивались, все его "выступления" на плацу, не зависимо от конкретной темы, - о страшных венгерских врагах, притаившихся за забором батальона. О врагах, которые только и ждут момента, что б как в пятьдесят шестом - подкрасться и перерезать горло, героическому советскому солдату - освободителю.

Он рассказывал строю, о том, что, обманывая их (венгров), и продавая им "некачественный бронзовый товар", мы позорим честь наших дедов, воевавших с мадьярами. Так же он не забывал "пройтись" - по неуставным отношениям, и о его, "голубой" мечте - всепоглощающей, необъятной дружбе советских солдат, между собой...

Я, очень старался не слышать его, и смотрел только на маму, мою замечательную маму. Так хотелось выбежать из строя, обнять, прижаться к ней, нажаловаться ей, на весь этот кромешный дурдом, очень хотелось прижаться к ней и поплакаться в жилетку. Мама была далеко, но я видел, она, как и все женщины - плачет, слушая Иисуса...

Вдруг, строй мамаш зашевелился, из-за их спин, проталкиваясь и громко лепеча, к матерям присоединялись молодые девчонки. Было понятно, что это девушки, ждущие нас, и любящие своих парней. Они с интересом разглядывали нас, тоже слушая серого Иисуса.

Возле мамы, стояла Катя...

Вдруг, пронзительно завывая и выкорчевывая плакаты с Лениным и коммунистическими лозунгами, на плац ворвался, внезапно разыгравшийся ветер, он жестоко трепал волосы наших мамаш и девушек. Несмотря на ураган, матери и любимые, продолжали непоколебимо стоять...

Грузный комбат-алкоголик, не выдерживая напряжения ветра, стал медленно выдуваться как мыльный пузырь, превращаясь в форму напоминающую презерватив. Он, становился все больше, длиннее и все прозрачнее. Когда он, наконец, с грохотом лопнул, не выдержав напора ветра, осталась только красная, жирная линия от его носа, разделяющая наш строй, от матерей и серого Иисуса...

После этого, воцарилась полная, абсолютная тишина, не было слышно ни звука...

Теперь я видел себя и все, что происходит вокруг, сферическим зрением, - с верху. Административные постройки батальона, казармы, автомобильные боксы, окружающие плац - куда то исчезли. Вместо них, плац, с красной линией, оставшейся от носа комбата, окружало необъятное, изъеденное оспой черных оврагов, серое бескрайнее поле.

Серый Иисус, развернулся, к зеленому строю солдат и протянул им руки. Строй солдат, волнообразно пошатнувшись, ринулся к Иисусу...

Добегая до красной линии, зеленые солдатики, все равно, продолжали бежать, но на месте. Они, как рыбы, безмолвно открывали рот, что-то, изо всех сил, кричали матерям и своим девушкам, но их криков не было слышно.

Солдаты, задыхаясь от быстрого бега, размахивали руками, подавая знаки родным. Невидимая стеклянная стена, стоящая перед ними, наконец дрогнула...

Разноцветный женский строй, тоже задрожал...

Серый Иисус, на секунду исчез, давая родственникам возможность встретиться. Зеленая солдатская шеренга, быстро слилась с пестрою женской линией, перемешивая в себе красную, запрещающую линию оставленную комбатом...

Все цвета смешались. С высоты, все это напоминало, бирюзовый - цвета хирургического халата хирурга, клубок...

Клубок, постепенно становился все меньше, удаляясь от меня. Потом я, вдруг понял - серое бескрайнее поле - это тело, а бирюзовый клубок - зрачок серого Иисуса, который, не моргая, смотрит прямо мне в глаза...

...

События, произошедшие в последующие несколько дней, стали решающими в моей армейской жизни, и иначе, чем приключенческими, с налетом таинственности и безрассудства, их не назовешь...

...

Открыв глаза, я вдохнул прохладный, после дождя воздух. Нос ощущал запахи как-то по-новому. После необычного сна, в воздухе стояло предчувствие, чего-то неизведанного, нового. Цвет, всего, что я видел, был глубже и насыщеннее. Воздух был намного прозрачнее, чем обычно.

Сидя, закутавшись в халат на балконе, съежившись от утреннего бодрящего ветерка, я рассматривал, беззаботно гуляющих по госпитальному двору выздоравливающих. Я вспоминал вчерашний разговор Леонардо с его коллегой - Тулянцевым.

Замучают меня до смерти, - думал я, - отправят в дизбат или на полит-зону, я все равно погиб в этой стране, под странным названием - СССР...

Я вдруг понял, что теряю время, мне надо срочно увидеться с Леонардо, поговорить с ним, о том, что будет дальше. Обо всем, надо поговорить, о маме, о "загранице", об Иисусе. - Эти раздумья, постоянно были со мной, они неизменно преследовали меня, после "мясорубной отсидки" на гауптвахте. Разговоры с Леонардо, его аккуратные намеки на то, что после этих событий, может ждать меня в будущем, не прошли даром...

После завтрака, я выпросил у дежурной медсестрички кусок тетрадной бумаги и ручку и решил написать письмо матери, рассказать ей хотя бы намеками, о том, что случилось со мной. Написав несколько слов, я вдруг понял, - письмо никогда, не будет доставлено адресату. Письмо от меня, будет перехвачено незамедлительно, такими товарищами как Ляполов.

Отложив затею с письмом, я закурил и вышел на балкон. Солнце уже припекало, отодвинув утреннюю прохладу.

Внизу, на госпитальном дворе, среди выздоравливающих солдат, одетых в свои одинаковые синие халаты, я сразу разглядел беззаботного, развалившегося на лавочке Колю "балаболку". Он был, как всегда, на своем "рабочем" месте. Собрав вокруг себя "свободные уши", он что-то рассказывал вновь прибывшим больным.

Выйдя из палаты, я, несмотря на тянущую боль в правом боку, прошелся по отделению, выискивая глазами "знакомых" особистов. Не увидев никого похожего на моих мучителей, я в первый раз, решился попробовать выйти во двор госпиталя.

Идея добраться до кардиологического отделения и поговорить с Леонардо, гнала меня, на госпитальный двор.

Шкандыбая по незнакомым коридорам, а затем по госпитальному двору, превозмогая псевдо-аппендицитную боль в боку, я добирался до "Колиной" лавочки, на госпитальном дворе. Других вариантов не было, единственным решением, было, постараться вызвать Леонардо, на "нейтральную" территорию с помощью разговорчивого Коли, который пока, еще не догадывался о своей миссии...

Коля, заметив меня, радостно взвизгнул:

- Падай, братуха! - он, с беспредельной наглостью, сдвинул тех, кто сидел рядом, освобождая для меня место. Кто-то из "отодвинутых", слабо возмутился, но Коля, выставив растопыренную ладонь перед лицом оппонента, со словами: - Ты что не видишь? Он же раненный! - пресек его возмущение...

Усадив меня рядом, он прочно впился, своей ладошкой в мое плечо и уже было приготовился, как всегда начать "балаболить", но я его перебил на полуслове. Показав пальцем в сторону кардиологического отделения, я тихо сказал:

-Слушай Колян, а давай сходим, прогуляемся, вон туда, мне очень надо...

-Какие проблемы! Пойдем, прогуляемся! - Коля, взглядом полным сочувствия окинул меня, затем измерил взглядом, весь путь до кардиологического отделения, - и с нотками недоверия в голосе добавил:

-Ты ж, сюда еле дошканыбал. Ну, туда ты дойдешь, со своими гематомами, а обратно? По моему, просяще-молящему взгляду, он понял, что спорить со мной, бесполезно...

...

Опираясь на выставленный локоть, моего разговорчивого приятеля, я, прихрамывая, плелся по аллее. Всю дорогу, неугомонный рассказчик, что-то бубнил мне в ухо. Совсем не слыша его, я размышлял о том, что будет дальше, чем закончится аппендицитный кошмар, оглушительно ворвавшийся в мою жизнь...

Когда половина пути была пройдена, мои мысли прервал, какой-то медик, пробегающий мимо, увидев меня, он остановился и с нескрываемым интересом громко спросил: - "Вы, товарищ больной, после ужасного взрыва в Кечкемете?", - я положительно отмахнулся головой. Медик, покачав головой, состроил скорбную, понимающую гримасу и побежал дальше, по своим делам...

Коля, проводив взглядом медика, с вопросом и в ожидании сенсационного рассказа посмотрел на меня, и шепотом проговорил:

-Что еще за взрыв в Кечкемете?

-Хрен его знает, что за взрыв! А ты Коля, хотел, чтоб я ему рассказал, как надо мной издевались советские офицеры из КГБ?

Коля стоял обезоруженный моим ответом. В его глазах прочитывалась вселенская досада, наверно оттого, что я не сочинил ему историю о взрыве.

-Николай, - взяв под локоть и увлекая за собой своего товарища, тихо сказал я, - помоги мне, пойдем, я расскажу, что мне надо и как это сделать...

...

Сидя на лавочке, неподалеку от кардиологического отделения, нервно поглядывая на выход из здания, я ждал Николая. Он исчез, где-то в глубине этого небольшого домика.

Наконец, он как ошпаренный выпорхнул из дверей. Пока он бежал ко мне, промелькнула убийственная мысль: - Ну, вот и все, у Леонардо особисты. Затем, следующая мысль: - Они бы не отпустили, моего курьера Колю, - успокоила, мое разыгравшееся воображение.

Запыхавшийся Коля, вытянув руку в сторону кардиологического отделения, захлебываясь проговорил:

-Иди за дом, профессор там - в окне, ждет...

Еще из далека, я заметил в окне первого этажа Леонардо, он картинно, по "Наполеоновски" скрестив руки, дожидался меня...

....

Он сказал мне несколько фраз...

-Слушай, Иван, ты хочешь сбежать от этих мясорубов? Голос Леонардо, был строгим и убедительным.

-Конечно, хочу, - не делая паузы, ответил я...

-К тебе придет доктор Тулянцев, и все расскажет...

Он, отошел от окна, исчезая из поля зрения...

...

Выбравшись во двор госпиталя, тускло подсвеченный желтым светом луны, я пробирался сквозь густые кусты шиповника к намеченному месту. До ярко освещенной улицы, было метров - двадцать. Толстая ткань госпитального халата, защищала, не давая цепким шипам кустарника, оцарапать кожу. Где-то, позади меня послышался шум шагов, я остановился и обернулся. Включив свет, на крыльцо "приемного", вышли покурить двое госпитальных санитаров. По обрывкам доносившихся фраз, было слышно, что они оживленно обсуждали "запретные" прелести, увиденных по телевизору обнаженных дам...

Осторожно отодвигая ветви, стараясь быть не услышанным, я продолжал свой путь. Сквозь кусты, я уже видел очертания, описанного Леонардо, красного автомобиля. Машина красного цвета, была припаркована, намного правее моего "курса". Уже возле забора, внезапно споткнувшись, я со всего маху, упал на землю, наткнувшись рукой, на старинную, ржавую банку от консервов. Острая боль, в районе запястья, пронзившая тело, крикнула: - Закричи от боли! Но натренированный постоянными издевательствами организм, приказал: - Молчи!!! - Это не боль..., - Ведь было намного больнее...

Хлынувшая кровь, заливала руку. Пульсируя все интенсивнее, выбрасывая кровь, струю за струей, рука становилась мягкой, холодной и неуправляемой. Сжимая руку халатом, я одновременно, тщетно пытался остановить кровь, и привстать, что бы посмотреть на перекуривающих санитаров. Наконец встав на ноги, я посмотрел на санитаров, они так же мирно беседовали, они не слышали "ни шороха", - они были слишком далеко, что б расслышать мое падение, и даже крик.

Крепко сжав рукав халата выше запястья, я двинулся к забору. Цепляясь за кованую ограду, одной "уцелевшей" рукой, я, перебирая заборную арматуру, начал двигаться в сторону машины.

Когда санитары ушли по своим делам, над приемным отделением, наконец, потух свет. Я стоял за забором и смотрел в салон припаркованной "девятки". Пассажиры не могли меня видеть, поэтому все, что было в салоне, было как "на ладошке"...

В красной машине, на заднем сидении, сидел Леонардо с женой. За рулем восседал огромный человек, это был, видимо, тот самый Кедеш, он чем-то был похож на Леонардо, но моложе. Как и у моего спасителя доктора Куликова, у него была борода, но не седая. Он тоже был в очках, и с таким же, как у Леонардо пытливым, умным взглядом...

Они, редко переговаривались, судя по их лицам - они нервничали, ожидая меня. Я смотрел на них из-за забора, и вдруг подумал: - Зачем мне это все? Может - плюнуть на все, отоспаться, накатать с утра телегу на Леонардо, уехать в "союз" и забыть об этом кошмаре, как о страшном сне...

...

Дальний свет фар, разрезал темноту. Кедеш гнал машину, уносясь все дальше от Будапешта. По звуку мотора было слышно, что он выжимает из него максимальную мощность. Горный пейзаж изменил равнинную линию горизонта, дорога, выписывая зигзаги, начала сильно вилять. Моя, во время, квалифицированно перевязанная рука, уже не болела. Кровь остановилась, и рука постепенно набирала тепло. Куликов с женой, утомленные "безумным" днем, быстро уснули и мирно посапывали на заднем сиденье. Всю дорогу, стабильно молчаливый Кедеш, не сказавший до сих пор ни слова, вдруг оживился. Взглянув на меня, он усмехнулся. По его уставшим глазам, было видно, он, вот-вот заснет, и ему срочно нужен ночной собеседник.

-Попрыгать не хочешь, чтоб не заснуть? Заспанным голосом, проговорил Кедеш...

-Нет проблем, Давайте попрыгаем! С готовностью, ответил я.

Резко затормозив, Кедеш открыл дверь машины, и "загадочно" посмотрел на меня.

-Выходи солдат... - В его взгляде, просматривались нотки нетерпения...

Было прохладно

-Попрыгаем? Дрожащим голосом, пропел я.

-Прыгать будем потом, в Австрии..., А сейчас, я тебе, хочу рассказать, что будет дальше, - лично с тобой, на границе..., Он обошел машину, и нажал на замок багажника, - тот мгновенно открылся...

-Смотри, если ты хочешь уехать от своих мучителей, - ты будешь тихо лежать, - здесь. Он указал рукой на небольшую нишу в дне багажника. И после небольшой паузы, добавил: - У твоих "попутчиков, в отличие от тебя, есть "австрийские документы"!

Небольшая ниша в багажнике, показалась мне "беспредельно" маленькой.

-Я должен попробовать, мне кажется, я в нее не помещусь, - не узнавая своего голоса, проговорил я...

-Пробуй... - Тихо сказал Кедеш...

Поджав ноги, я "втиснулся" в нишу багажника, - удовлетворенный Кедеш, накрывая меня одеялом, так же тихо сказал:

-Лежи, и не шевелись, осталось минут... - тридцать ...

...

Я слышал голоса венгерских пограничников, - багажник, они, так и не открыли...

Куликов с женой, как "австрийские" граждане, без проблем пересекли австро-венгерскую границу...

...

Когда открылся багажник, машины Кедеша, - меня на миг, ослепил яркий свет. Первое что я увидел, потом, - были два "скульптурных" голубя, под крышей, какого-то древнего здания. Глядя на них, я сразу вспомнил Катю...

Как она там в Будапеште?

...

Через пять лет, когда, наконец "рухнула" берлинская стена, я уже был гражданином германии. Живу в западной германии, - в Бохуме. Я художник, у меня художественная студия в Дюссельдорфе...

...

P. S. Как только стало возможно приехать в Венгрию, я сел в машину, и поехал в Будапешт, с единственной целью, - найти ее... Я не знал ее фамилии и долго разыскивал ее...

Наконец, мои поиски дали результат, - Катерина Матияш, живет в Секешфехерваре, - она дизайнер, замужем, и имеет ребенка - девочку Чилу...

...

Я "инкогнито" приехал в Секешфехервар, и несколько дней, наблюдал за ней...

Она как всегда была жизнерадостна и счастлива... - Но без меня...

JOHN VENGER. 2008.

(Иван Ревуцкий)