Аннотация: Рассказ с седьмой Грелки. Разделил 13 и 14 место.
Реакция собаки на выстрел
Холодный ветер больно хлестнул по лицу горстью мелкого колючего снега, и Брыкавский открыл глаза.
Первым, что удалось различить в падающем откуда-то слева грязновато-оранжевом свете, был огромный рекламный плакат, сплошь исчерченный красными неровными линиями. Линии, видимо, должны были складываться во вполне определенные буквы, образующие весомые и хлесткие слова, имеющие своей целью донести до общества некую весьма ценную информацию... Однако до Брыкавского информация не донеслась, а рассыпалась по пути на отдельные размытые невыводимые пятна.
Еще одно такое пятно - много большее, черное, начинающее въедаться - красовалось у Брыкавского на душе. Его бесполезно было прикрывать полами пальто или часами отстирывать в машинке, пятно, как в сказке про Кентервильское привидение, появлялось вновь и вновь.
Вторым объектом внимания для Брыкавского послужил газетный киоск с плотно запертыми металлическими ставнями. На нем тоже были начертаны неясные слова (если это были, конечно, слова), а из левой стенки, нервно подергиваясь на ветру, торчал дорожный знак "Кирпич".
- Ни черта не помню, - сказал Брыкавский и попытался подняться.
***
- Ну и как? Получилось?
- Получилось! - воскликнул Шортин. - Свистнул целую пачку со склада, надолго теперь хватит. А ты говорил - запалят.
Я прошел в комнату и плюхнулся в изодранное кошкой кресло. Подо мной что-то глухо хрустнуло, Шортин насупился.
- Пульт, - обиженно сказал он. - От нового телевизора. Только вчера батарейки вставил.
- Фигня, - махнул я рукой, устраиваясь поудобнее. - У меня изоленты дома - хоть весь умотайся. Присобачишь ей крышку, и все дела.
Шортин глубоко вздохнул, но больше ничего не сказал. Он подковылял к шифоньеру, встал на цыпочки и принялся шарить рукой по старым пыльным занавескам, прикрывающим аккуратные стопки книг, продававшихся когда-то за макулатуру; по газетным кулькам, бережно хранящим в себе старые баллончики для сифона; по обувным коробкам, дающим приют абсолютно всему - от винтиков и гаек до шнурков и стелек. Наконец Шортин нащупал искомое и, развернувшись, шлепнул о стол плотным бумажным свертком, тщательно, в несколько рядов, обмотанным сальным шпагатом.
- Конспирация, - объяснил он в ответ на мой изумленный взгляд. - И ты не думай, не раскрошатся. Они еще в родной упаковке - специально для таких идиотов, как мы.
Он вынул из кармана перочинный нож и стал пилить тупым лезвием тугие витки шпагата - один за другим. Довольно скоро утомившись созерцанием погрязшего в работе Шортина, я удалился на кухню, дабы отведать один из сортов чая, водившихся у моего приятеля в великом изобилии. Оба кухонных шкафчика были оккупированы серебряными пакетиками и жестяными коробочками, а также маленькими пиалами, чайничками и прочими атрибутами всякого любителя восточных застольных церемоний. Из всех экзотических слов я выучил лишь смешное "чабань", но до сих пор не мог запомнить, что же это такое.
Попив чаю по-человечески - из большой кружки, с сахаром и пряниками, - я вернулся в комнату и с удивлением обнаружил, что Шортин добил-таки упаковку и с явно материнской нежностью раскладывал содержимое на столе.
- "Вонялки" так "вонялки"! - протянул он, ласково поглаживая длинные серые палочки. - Вот ведь индийцы молодцы! Чего напридумывали! Если бы не они, хрен бы нановонялки появились!
- Я раньше думал, это средство от комаров... А что, похоже.
- Деревня, - Шортин устало зевнул. - Ароматические палочки с "фумитоксом" только законченный дебил спутает. Ты даже чабань от разделочной доски не отличишь.
***
Источником света оказался невысокий фонарь в десятке метров от рекламного щита. Остальные фонари на улице не горели: в одних были разбиты лампы, другие покоились на земле, разбросав вокруг себя вывороченные куски асфальта.
Брыкавский, охая и хватаясь руками за бока, дошаркал до стены дома и остановился.
"Вот ведь зараза, - думал он, опираясь одной рукой о стену, а другой - массируя гудящую челюсть, - ничего ведь не помню. Совершенно ничего... Помню, как ушла Светка. Потом - пустота... Или не было ничего потом? Конечно, не было. Никого я не догонял, никого вернуться не умолял, и главное - не бежал сломя голову по улицам, лишь бы потеряться, пропасть... Мда, друг, ведь помню что-то".
Надо уходить, понял Брыкавский, искать прохожих, спрашивать дорогу. Нельзя вот так сидеть в подворотне, ожидая утра. Того и гляди, найдется добрая душа - огреет по башке, отберет оставшиеся деньги.
Он сунул руку в нагрудный карман, но кошелек нащупать не удалось. Вместо этого пальцы погрузились в мелкий холодный песок, тут же забившийся под давно не стриженые ногти. Еще немного покопавшись в кармане, Брыкавский извлек из него три смятых окурка, четыре пивные крышки (с аккуратно отогнутыми бортиками, оттого безумно походящие на диски для циркулярной пилы) и пару фантиков от "Гусиных лапок". Самих "Гусиных лапок" в кармане не было.
- Сперли, гады, - раздосадованно проговорил Брыкавский. - И когда только успели?
Особое сожаление вызывали, конечно, не "Лапки", а канувший в Лету кошелек с пропуском на работу и карточкой на метро. Песок с окурками, да крышечками был явно подброшен. Неясен оставался только умысел, который, судя по всему, никак не мог именоваться добрым. Ну, ничего, пока есть хотя бы одно светлое пятно, жизнь продолжается.
Брыкавский тоскливо посмотрел на фонарь, молчаливо стоявший в сторонке и светивший в глаза изо всех имеющихся в душе ватт. Фонарь тихо зажужжал, щелкнул и подмигнул Брыкавскому большим желтым глазом.
- Не вздумай! - пригрозил он, сердито хмуря густые с проседью брови. - Как же я без тебя? Или без Вас, ваша светлость, - и грустно улыбнулся собственной шутке.
Внезапно со стороны киоска послышался еле различимый шорох. Так шуршат лапками пробегающие мимо мыши - чуть задевая коготками твердое полотно дороги. Днем цокот коготков заглушают более важные звуки, а ночью не остается ничего важнее мышиных перебежек, да мягких кошачьих теней.
Однако сейчас это были не мыши. Брыкавский даже вытянул шею, чтобы различить хоть что-нибудь в сгущающейся за киоском тьме...
И прежде чем просвистевший в воздухе обломок асфальта, доказывая неоспоримое превосходство ночи, разнес вдребезги раскаленную лампу, начертанные на рекламном щите и газетном киоске линии сложились в два четких безобидных слова или же одну весьма оскорбительную фразу: "Брыкавский - казёл!".
***
Использовать ароматические нанопалочки, ставшие впоследствии "нановонялками" или просто "вонялками", Шортин начал давно. В клубе восточных единоборств, куда он наведывался по три раза на неделе ради занятий тайцзицюань, "вонялки" жгли на протяжении всей тренировки. Учитель говорил, что кроме расслабляющего, концентрирующего и прочих эффектов (в зависимости от типа "вонялки"), нанопалочки оказывали так называемый "лечебный" эффект. Переносящиеся с дымом нанороботы проникали в организм человека и начинали работу по его адаптации к окружающей среде, устранению "неполадок".
Многие называли нанопалочки расточительством, отдавая предпочтение обычным таблеткам и порошкам. Ведь лишь малая часть нанороботов проникала через дыхательные пути в организм, остальные же разлетались по комнате и пропадали в безвестности или, того хуже, - уносились сквозняком. Но учитель в ответ на эти слова только улыбался и предлагал зажечь очередную палочку.
Когда через год палочки стали дефицитом - злые языки добились-таки своего, - Шортин повадился шастать на клубный склад в поисках заветных "вонялок". Один раз лазутчика поймали, жестоко избили и выгнали с позором из клуба, но Шортин не отступил, а, напротив, с большим остервенением принялся за грязное дело.
И вот однажды расслабляясь дома в обществе хрупкой "вонялки", Шортин заметил странную вещь:
- Предметов в комнате становилось больше, - таинственно прошептал он, глядя мне в глаза. - Представляешь? Больше!
- Чего? - не поверил я. - Может, ты у них не тот пакет стырил? Наркоту хапнул, вот они тебя и отметелили. Будешь знать...
- Подожди ты! - махнул рукой Шортин. - До конца сначала дослушай. Никакой наркоты там не было, и быть не могло... В общем, сижу я в кресле, вдыхаю "вонялку" и тут смотрю - футболка! Та, которую три года назад посеял, найти никак не мог!
- С пингвинами?
- Она самая! Висит себе на спинке стула - грязная, дырявая, но моя. А под стулом - перчатки боксерские синие, которые мне несколько лет назад на день рождения подарили. Я их тоже тогда потерял. Обыскался, блин, всю квартиру перерыл, - Шортин на секунду остановился, почесал голову и продолжил. - Хожу я, значит, по квартире, вокруг вещи валяются - и все мои, все когда-то потерянные: зажигалки, носки, платки носовые, дискеты, даже пару кастрюль обнаружил.
- Так ты давай, показывай, - я глянул на разложенные на столе "вонялки", шмыгнул носом, представляя, как нанороботы ныряют в огромные пещеры и включают приборы ночного видения, дабы разглядеть близорукими гляделками таинства людского нутра. - И откуда только взялись твои вещи? В смысле, кто их скрытыми сделал?
Шортин хитро улыбнулся, вынимая из кармана деревянную подставку. На ее дне были грубо вырезаны какие-то иероглифы, а четыре маленьких отверстия явно предназначались для нанопалочек.
- Ты, главное, садись, - мягко сказал он, вставляя в одно из отверстий длинную серую "вонялку". - Устраивайся поудобнее. Сейчас доктор сеанс начнет.
Мне показалось, что для такого случая кресло или стул совершенно не подойдут, поэтому я раскорячился на полу в некоем подобии позы лотоса и принялся ждать.
Шортин установил деревяшку на столе, выудил из заднего кармана джинсов зажигалку, чиркнул колесиком и подпалил "вонялку"...
***
Когда глаза привыкли к темноте, Брыкавский неспешно двинулся вдоль по улице. Пенять за оскорбительную надпись было не на кого. Что тут поделаешь: вытащили паспорт, увидели фамилию, написали. Мало им было отдубасить... если сам в состоянии аффекта не поприкладывался головушкой о крепкие стены и не поскреб мощами об асфальтову лужайку. Аффект - он коварен, память быстро отшибает.
На другой стороне дороги, крепко-накрепко присосавшись к столбу, стояла старая ржавая "Победа". Заменой для колес служили кривые кирпичные столбики, начавшие от времени крошиться; заменой для стекол - пустота. На пробитой в нескольких местах крыше стояла тяжелая каменная урна, заполненная до краев окурками, из которых уродливым ростком торчала нога манекена с неестественно вывернутой стопой. Ногу явно пытались поджечь, потому что пальцы казались одним вздувшимся черным пузырем, готовым вот-вот лопнуть.
Брыкавский вздрогнул и быстро-быстро зашагал прочь от страшного памятника, то и дело оглядываясь, вслушиваясь в мертвую тишину.
- Стой, - спокойно сказали из темноты, и Брыкавский остановился. Он всегда останавливался, когда просили, но ни разу не подумывал о побеге.
- Вопрос, - продолжал тем временем голос. - Как собака реагирует на выстрел?
- Не знаю, - честно ответил Брыкавский. - Никогда не задумывался.
- Довольно-таки банально, - поделился знанием голос, - она лежит и истекает кровью.
Брыкавский ждал продолжения диалога, но оно не наступило. Вокруг было все так же тихо и темно. Позади зацокали быстрые коготки, раздалось сдавленное хихиканье. Черный юмор в темноте, подумал Брыкавский, гадость какая. Он даже завертел головой в поисках несчастной собаки, однако улица оставалась пустой.
"Странно, - продолжал рассуждать Брыкавский, ковыляя дальше по улице, - прохожих нет, машин нет, света в окнах тоже нет. Может, причина не в окружающем пространстве, а во мне? Стоит, пожалуй, обратиться в поликлинику". Он живо вспомнил дикие очереди в кабинеты, пациентов, доподлинно похожих на собак Павлова - интенсивно выделяющих слюну при загорании лампочки с красной трафаретной надписью "Заходите" и грызущихся между собой из-за любого пустяка. Желание лечиться тотчас отпало. "Нет, - понял Брыкавский, - болеть особой выгоды нет. Звуковые галлюцинации - еще не повод для госпитализации... Стихи. Жаль, записать некуда".
На перекресток он вышел спустя пятнадцать минут. Все это время Брыкавского преследовало цоканье коготков, которое, казалось, разносило по городу ущербное эхо-заика, прокручивающее снова и снова отдельные, особо полюбившиеся, фрагменты. От подобного звукового сопровождения трудно было прийти в восторг, тем более что город уже не казался пустой консервной банкой, покинутой отшельником ракушкой, а превратился в гудящий пчелиный улей. Только никаких пчел не было и в помине. От них осталась лишь суета и постоянно преследующая нервозность.
Окошко нельзя было не заметить. Ярко-желтой заплатой оно сидело на фоне черных домов, и Брыкавский словно завороженный направился к неожиданному маячку, в страхе потерять хотя бы этот ориентир для постепенно гаснущей надежды.
***
Первой появилась футболка. Она уже не висела на спинке стула, а была заброшена на люстру. С грязной, истертой поверхности, растопырив облезшие крылышки, грустно смотрели четыре престарелых пингвина. Из проруби позади пингвинов выглядывала синеватая рыбка с тлеющей сигарой в губах. Дым от сигары поднимался высоко в небо, образуя карикатурное изображение робота, возведенного в минус девятую степень.
- Вещь! - Шортин аж прищелкнул языком. - Попробуй сейчас найди такую. Как обратно вытащить - ума не приложу.
Я ничего не ответил. Барахло Шортина продолжало появляться с невероятной скоростью. Весь пол и вся мебель оказались завалены фрагментами одежды, пустыми бутылками, обрывками газет и прочей дрянью. На стене возле дверного проема появился календарь за 1988 год с обведенными карандашом датами. Над столом застыли в пыльном ожидании старинные часы с кукушкой.
- Деда моего, - проследил за взглядом Шортин. - Ему один знакомый туда вместо кукушки кукиш вмонтировал. Каждый час от них оскорбления терпеть приходилось. Хорошо, не знали в те времена нынешних жестов.
Словно в ответ на жалобу Шортина в часах что-то щелкнуло, лениво отворились маленькие дверки под пластмассовой крышей, и наружу высунулась пухлая розовая дуля с аккуратным блестящим ногтем. Да так и замерла, нехотя раскачиваясь из стороны в сторону. Стрелки показывали семь часов.
В коридоре и на кухне особого беспорядка не обнаружилось. Здесь тоже валялись вещи, но стиль захламленности был настолько изящен, что, к примеру, бежевый свитер крупной вязки с оторванным рукавом в окаймлении пакетиков из-под оливкового майонеза смотрелся, точно работа мастера-креативщика. Зато вторая комната, ванная и туалет являли собой мое четкое представление о природе городских свалок. Слава Богу, видеть это богатство доводилось только отведавши "вонялок", а не двадцать четыре часа кряду. В любом случае, на Шортина я стал поглядывать с некоторым отвращением, мысленно наряжая его в драный заляпанный ватник, защитного цвета штаны и кроссовки с нагло выглядывающими из тряпичного нутра грязными пальцами.
Не успел я налюбоваться на плоды шортинского жития, как из дальнего угла туалета послышалось грозное шипение, и, раскидывая попадающийся на пути мусор, протиснувшись в щель между моей ногой и стеной, что-то стремглав понеслось ко входной двери.
- Твари, которые шмотки мои потырили! - откликнулся Шортин. - Да не стой ты, помогай!
Я легкой трусцой выбежал в прихожую и чуть не налетел на раскрасневшегося, потного Шортина с целлофановым пакетом в руке. Он был сам на себя не похож - страшный, перекошенный, с обезумевшими глазами. Удивительно, что такие перемены могли произойти за каких-то полминуты.
- Отвали, - буркнул он. - Не мешай. Лучше теннисную сеть в шкафу поищи.
Пока я искал сеть, Шортин словно сумасшедший носился по квартире, пытаясь поймать пакетом небольшие мохнатые тушки, с легкостью уходящие от преследователя. Тушки вскакивали на стол, цеплялись за обои, висли на люстре, запрыгивали Шортину на спину и больно кусали, судя по отчаянным крикам распалившегося охотника.
- Не дай в окно выскочить! - уже взвизгивал он. - Дальше квартиры "вонялки" не пашут... Ну где эта чертова сеть?!
Дрожащими руками я начал выбрасывать из шкафа всю верхнюю одежду, головные уборы, обувь и лыжные палки. А потом, подставив табуретку, дошел до разгрома антресолей. Из барахольного сумрака пахнуло нафталином, суетливо работая крылышками, выпорхнула помятая моль.
Входная дверь открылась неслышно, и я не сразу заметил вошедшего человека.
***
Счастью Брыкавского не было предела: здесь жили люди. Один, ничего не замечая, бегал по квартире за маленькими шерстяными комочками, тщетно стараясь накрыть хотя бы одного полиэтиленовым пакетом. Второй, открыв от удивления рот, стоял перед Брыкавским на табуретке и сжимал в руке скрученный в кольцо провод.
Только Брыкавский собрался закрыть дверь, как стая комочков пронеслась мимо него в коридор и зацокала коготками по кафелю. Вслед за комочками в коридор вылетел мужик с пакетом и, в сердцах сплюнув на пол, стал причитать:
- Как я теперь футболку верну? - не отставал первый.
- Не знаю, - ответил второй и показал пальцем на Брыкавского. - Ты лучше на этого посмотри. Сам пришел.
Человек с пакетом последовал совету и посмотрел на Брыкавского.
- Тоже из них, - шепнул он второму, - я их за семь месяцев различать научился.
- Из каких "них"? - не выдержал Брыкавский, который всегда требовал к себе более уважительного отношения. - Может быть, познакомимся, ребята?
Познакомились...
- Ты не волнуйся, - успокаивающе говорил Шортин, когда все трое были уже на кухне и смаковали бесподобнейший по вкусу чай, запрятанный в маленькую жестяную коробочку. - Вас таких много ко мне захаживает - безвестников. Приходят иногда по двое, по трое. Испуганные все, понять ничего не могут. Приходят и рассказывают. Одни в лесу заблудились, другие из здания заброшенного выход найти не смогли, третьи, вот как ты, в городе заплутали. Да были еще варианты, ты только фантазию включи.
- Как же так? - не поверил Брыкавский. - Какой я вам безвестник? Не пропадал я без вести, только по городу бежал...
- В состоянии душевного расстройства, с суицидальными наклонностями, -продолжил за него Шортин и весело подмигнул уминающему пятый пряник Стезяеву. - Поверь, брат, для родных своих, знакомых ты без вести пропал еще вчера. А Светка твоя - дура, забудь ее лучше, и жизнь наладится.
- Что же мне делать? - заволновался Брыкавский. - Как же мне обратно? Я утюг выключить забыл. И вещи из стиральной машинки не вынул.
- Знаешь реакцию собаки на выстрел? - спросил вдруг Шортин.
- Знаю, - Брыкавский аж вздрогнул и вернул на стол поднесенную было к губам чашку.
- Вот и лежи, не рыпайся. Врачи, как говорится, бессильны.
Несколько минут они сидели молча и хлюпали ароматным чаем. Стезяев перед очередным пряником тяжело вздыхал, взвешивал его в руке и лишь потом решался надкусить. Его лицо при этом делалось настолько счастливым, что Брыкавскому становилось тепло и приятно, несмотря на холод и боль последних часов.
Прикончив последний пряник, Стезяев смял упаковку и бросил ее через плечо.
- Ты мне лучше скажи, - обратился он к Шортину, ковыряя мизинцем в зубах, - насколько действия одной "вонялки" хватает. Наша минут двадцать назад догорела.
- Да, - скривился Шортин, - черт его знает. По-разному. Как весь хлам вместе с Брыкавским пропадать начнет, я новую зажгу.
Брыкавский недовольно заерзал на табурете.
Все опять почему-то замолчали. Из неплотно закрытого крана в глубокую супницу капала вода. Капала, и капала, и капала... Заворчала батарея, проглатывая вставшую в горле воздушную пробку. За окном взвыла потревоженная машина.
Брыкавский с интересом поглядел на обои: грубо нарисованные красные цветы, связанные между собой коротенькими зелеными отростками, переплетались с желтыми и оранжевыми стручками, создавая эффект затянутого сорняками макового поля. Линолеум был выполнен в стиле паркета и прожжен в нескольких местах сигаретами. Потолок оказался богато украшен пятнами усопших комаров.
В сфере запахов подкованность Брыкавского вызывала некоторое сомнение, но идущий из холодильника дух нельзя было не заметить...
- Сейчас начнется, - прошептал, поднимаясь, Шортин, и все началось.
Сначала исчез звук капающей воды, затихла батарея, перестала выть машина. Затем, словно лед под потоком горячего воздуха, растаяли обои, обнажая серую бетонную стену; расплавился и растекся по невидимым щелям линолеум; выгорел и облупился потолок. В следующий момент в кухне не осталось ничего кроме кучки запылившегося хлама и никак не желающего пропадать запаха из пропавшего уже холодильника.
Последним испарился ошарашенный Стезяев с пустой чашкой в руке.
- Не понял, - сказал Шортин, глядя на распластавшегося на полу Брыкавского, под которым незадолго до этого исчезла табуретка. - А я? А я, вашу мать?!
Он пулей вылетел из кухни, и Брыкавский, поспешно вскочив на ноги, ринулся за хозяином квартиры. Хотя, назвать такое квартирой не поворачивался язык. Обшарпанное, заброшенное помещение казалось облюбованным, а после - оставленным бомжами подвалом. Неужели так везде, подумал Брыкавский и наткнулся на замершего посреди комнаты Шортина.
Медленно поводя головой, Шортин осматривал преобразившуюся комнату. А со стены с грустью смотрели старые дедовские часы с вытянутым навстречу внучатому владельцу пухлым кукишем.
***
Прошло два года, но я все равно каждую неделю заглядываю к Шортину в гости. Обхожу пустые комнаты, вытираю пыль, поливаю цветы. Постоянно обновляю запасы чая, покупаю конфеты, пряники.
Телефон давно отключили за неуплату. Да и некому сюда звонить...
В субботу вечером я обхожу кругом большой стол и аккуратно расставляю стулья. Помещаю в середину стола ту самую деревянную подставку, иду открывать входную дверь. Нас никогда не бывает больше шести - старые приятели, родственники, скучающие соседи. Число "шесть" никак не связано с мистическим ритуалом, просто Шортин не любит столпотворений. Люди меняются, лишь я прихожу каждый раз.
И вот, когда все в сборе, я достаю с шифоньера украденную на складе коробку с "вонялками", и мы, как на спиритическом сеансе, вызываем Шортина.
Затем мы пьем чай, вспоминаем старые добрые времена, а после десяти вечера начинаются приемные часы. В квартиру приходят совершенно незнакомые люди и ведут долгие разговоры с другими безвестниками - пропавшими в свое время родственниками. Шортин сказал, это какая-то договоренность. Называл телефоны, просил звонить.
"Еще двадцать безвестников, - тараторил, глядя на меня горящими глазами, - и я куплю прирученного домового - одну из тех фигней мохнатых, что мои шмотки тырили. Так вот, домовые могут из вашего мира в наш вещи таскать. Сволочи еще те - про людей похабные надписи пишут, лампочки бьют..., - пытаясь поймать ушедшую в сторону мысль Шортин долго чесал в затылке. - Ах, да. Значит, скоро "вонялками" разживусь, тогда посмотрим, чья собака на выстрел среагирует".
Брыкавский, на счастье, оказался умным мужиком и рассказал, что на самом деле не мы нанороботов нанюхались и стали потерянные вещи видеть, а нанороботы что-то с пространством сделали. Иначе Брыкавский ни за что не увидел бы света в окне, ибо эффект оказался бы односторонним: мы видим, а нас - нет. Шортин же пропал из-за молекулярного переноса. Подвергся эффекту расщепления. Сам виноват. Столько месяцев "вонялками" пользовался, и ни разу к врачу не сходил, наночистку не сделал. Это ж не таблетки или порошки, это для комплексного (внутреннего и внешнего) применения.
До сих пор Шортин корит себя за дурость, а мудрые седовласые пингвины с его груди, как бы намекая, указывают крылышками на витающее в облаках изображение робота. И только беспечная рыба из века в век курит свою нетленную сигару.