Аннотация: Рассказ был написан для конкурса КЛФ в апреле 2002 года, вошел в число победителей и был опубликован в сборнике КЛФ 2. Название рассказа будет изменено.
Мальчик затаил дыхание и осторожно, лишь одними подушечками пальцев, прикоснулся к темно-зеленому листу. Он был теплым и бархатистым на ощупь, но не дрожал под пальцами, не съеживался в тугой комок, как то часто бывало с иными деревьями, особенно на исходе дня, когда дыхание ночи с каждой минутой становится все ближе, неся с собой и страхи, и частички той самой вечности, что пугает не столько своей наружностью, воплощением в этом мире, сколько осознанием того, на что она способна - безликая, бесстрастная, беспощадная; а льнул к ним, прижимался хрупким тельцем подобно испуганному зверьку.
Зверек тихо скулил, прощаясь с заходящим солнцем. Рубиновый свет, шепот деревьев, неспешность облаков, надвигающаяся гроза и молчание птиц (быть может, пройдет мимо - кто знает), шум океана - удары волн о камни, звук осыпающихся брызг, - людская суета, маета, настороженность, непокорность, звук захлопывающихся ставен, скрип петель, чуть глуше - звон колокола: один, два, три... уже одиннадцать, поэтому закрывают ворота, слышна перекличка стражи, родители зовут своих чад домой, океан волнуется и теперь перекрывает все остальные звуки, непонятная тревога внутри, неожиданно - чувство стыда, дыхание над самым ухом...
- Ты что здесь делаешь? Уже совсем поздно.
- Ой! - мальчик вздрогнул и резко развернулся, - ты меня напугала! Никогда не подкрадывайся так тихо со спины.
- Да я уже десять минут здесь стою, а ты меня только сейчас заметил, - девочка отступила на шаг. - Но, если хочешь, я уйду. Только учти, без меня тебе в город не пробраться.
- Это еще почему?
- Уже одиннадцать, ворота закрыты. А попытаешься перелезть через стену - арестуют на месте. Зато у меня папа в охране работает, поэтому мне все можно.
- Ну, и мне все можно, я же не хвастаюсь этим.
- И у тебя папа в охране работает? - девочка удивленно приподняла брови.
- Почти... что-то вроде этого. Он следит за ходом вещей.
- Только следит? И при чем тут охрана? Охранники должны охранять, а не следить.
- Нет, он не только следит, он еще исправляет ошибки, охраняет порядок вещей, чтобы тот вечно оставался непоколебимым, наказывает нарушителей. Он всегда чем-нибудь занят и не всему я могу подобрать определение.
- О, какой серьезный папа, - по ее лицу скользнула легкая ухмылка. - Познакомишь?
Мальчик хотел было что-то сказать, но накатившийся раскат грома на время заглушил все вокруг. Небо быстро затягивали тучи, как волна, облизывающая голый берег во время шторма. Усилился ветер.
- Ух, гроза надвигается, - девочка взглянула на небо, - может, давай лучше пойдем, пока не поздно?
- А зачем нам убегать от грозы?
- Как - зачем? - она начала взбираться на холм, но остановилась, придерживая рукой развевающиеся на рваном ветру волосы. - Ты в дождь всегда под открытым небом гуляешь?
- Я... - мальчик замялся.
С ним никогда не говорили вот так - запросто, это было в новинку. Он, конечно, старался подбирать слова, но получалось как-то вяло, неправдоподобно. Чужие слова казались ему куда как более живыми, они слетали с уст собеседницы и ложились аккуратными кирпичиками... хотя, нет, скорее кусочками огромной мозаики, складывающимися в полотно понимания, и чем больше было таких кусочков, тем четче становился мир, тем страшнее было показаться другим.
Обычные беседы не доставляли ему удовольствия, потому как люди лишь просили его, либо отца, когда о совершенно простых вещах, чего могли с легкостью достичь сами, а когда об абсолютно недостижимом, от одной мысли о котором бросало в дрожь. В таких случаях следовало возвращаться в свою комнату, к игрушкам, и отец разбирался сам.
Если возникали какие-то особые случаи (они время от времени непременно возникали), отец приглашал в дом своего очень хорошего друга, с которым они, бывало, часами сидели в кабинете. Иногда казалось, что в комнате давным-давно никого нет, настолько там было тихо, хотелось подойти и приоткрыть дверь... но после того случая вход в кабинет отца для него был закрыт навеки. "Когда-нибудь ты все поймешь, - говорил отец, - все можно понять, однако, не до всего можно дойти своим умом. Я дал все, что тебе нужно. Собирай знание по крупицам, учись правильно использовать его и хранить, ведь настанет время, когда ты сменишь меня на моем посту. Роли поменяются, и действие сместится на очередной виток. А пока не забывай своей ошибки... и постарайся поменьше слушать солдата - это игрушка, а игрушкам нельзя доверять". Он еще долго что-то говорил своим тихим и спокойным голосом, затем вдруг залез во внутренний карман куртки, вынул из него сверкающий хрустальный шар и протянул его сыну: "Возьми, я сделал его специально для тебя, чтобы ты понимал, чем реальная действительность отличается от игрушки. Обращайся с ним аккуратно и смотри - не разбей. Если возникнут проблемы, я всегда готов помочь... пока ты учишься".
- Ты что, заснул? - девочка потрясла его за плечо.
- А? - он рассеяно посмотрел на нее и постарался собраться с мыслями. - Нет, просто... я всего второй раз вышел из дома. Здесь так непривычно.
- Второй раз?! Ты хочешь сказать, будто никогда раньше не видел неба?
- В общем, так оно и было, - кивнул мальчик, - мне и в голову не приходило, что есть подобные места. Тут красиво: столько разных звуков, живых цветов, ароматов. Вот взгляни на траву - она не просто зеленая, живой цвет превосходен! Отец может сделать все что угодно, но только не для себя. Он никогда ничего не делает для себя. Почему - я не спрашивал, однако, уверен: на то есть своя причина.
- Ты меня разыгрываешь?! Как можно столь долго сидеть взаперти?
- Понимаешь, во-первых, дом моего отца не так уж и мал. В нем множество комнат, некоторые из которых по площади не намного уступают вашему городу. В одной из таких комнат хранятся книги, но я ни разу не видел, чтобы отец заходил туда, зато частенько слышал доносящиеся оттуда голоса, хотя кроме нас с отцом в доме никто не живет. Солдат говорил... Извини, я забыл тебе рассказать: в комнате с игрушками живет большой деревянный солдат. Отец подарил мне его очень давно, тем не менее, каждый раз грозится его сломать, потому что ужасно не любит болтунов. Солдат всегда помогает мне советами, и, несмотря на отсутствие глаз, (то ли их закрывает съехавшая на лоб фуражка, то ли отец не стал их делать) он видит то, что сокрыто в самих вещах.
- Говорящая игрушка, - засмеялась девочка. - И часто приходится крутить ключик?
- Я же говорю, он не механический, а живой. Игрушки бывают совершенно разными, ты должна это знать.
- Ладно, - она нетерпеливо отмахнулась, - ты не договорил, давай дальше.
- Так вот, во-вторых, когда сидишь в своем маленьком мирке, даже если этот мирок является огромным домом или, быть может, городом и не знаешь о существовании чего-то большего, понятия о красоте, удобстве и прочих немаловажных вещах ужаты в рамки этого мира, то есть, вообразить нечто запредельное довольно-таки сложно (естественно, вполне вероятно, да только в таком случае дальше красивой сказки дело не уйдет), а посему тут же отпадает причина, по которой можно было бы стремиться к лучшему. Я веду к тому, что если бы мне было известно о вашем мире, заточение в доме превратилось бы для меня в муку, а так все воспринималось как должное.
- Ну и ну, - девочка опять захихикала, - где ты набрался таких выражений? Первый раз вижу мальчишку, который говорит почти как взрослый. Ты, наверное, и правда дома сидел слишком долго.
- Извини, я старался объяснить как мог, ведь кроме отца и солдата у меня больше не было собеседников. Если ты не поняла, я могу рассказать по-другому.
- Нет! Не надо. Давай лучше все-таки потихоньку пойдем к городу, скоро совсем стемнеет и начнется гроза... Пока мы тут беседовали, меня, кажется, уже звали. Теперь дома точно попадет.
- Хорошо, пошли. Провожу тебя до ворот и тоже пойду домой. Пора...
- Ты разве живешь не в городе? - удивилась она.
- Нет! Я же тебе говорил: одна только комната в моем доме сравнится по размерам с вашим городом. Туда, где я живу, к сожалению, тебе не попасть.
- Ну и ладно, - она мотнула головой. - Из твоих уст это звучит так, будто я набивалась к тебе в гости.
- Я совсем не то имел в виду. Просто...
- Подожди, - вдруг вспомнила девочка, - а что ты говорил про солдата?
- Ах, да, солдат. Солдат рассказал мне о той комнате с книгами. Он долго объяснял, но кое-что я все-таки понял. Существует множество второстепенных ми...
Внезапно оглушительный раскат грома обрушился на них каменной стеной. Ветер достиг такой силы, что срывал с деревьев сочные, зеленые, полные жизни листья и уносил в сторону города, то взметая их ввысь, то бросая о землю, волоча по улицам.
Мальчик вмиг побледнел. Его глаза обратились к небу, зрачки заметались, будто бы разыскивая что-то, могущее прятаться в тяжелых, подобных пропитанной грязью вате, облаках. Но там была лишь глумливая ухмылка приближающейся грозы. Несмотря на это, все равно захотелось убежать, спрятаться от неба, от ветра, от океана - ото всего. А что если, в самом деле, сбежать? Ведь никто и никогда не узнает, кто он есть в действительности. Главное - забыть об этом самому. Забыть. Не просто скомкать очередной обрывок листка с кривыми, местами размытыми, синими строчками, который утром опустили в почтовый ящик (только бы по ошибке, пожалуйста, хоть бы так оно и было, лучше уж не вспоминать - стучит в голове), именно - забыть. Да не стоит забывать о существовании тех, кто остается по ту сторону "забытья"... отец, солдат... глупо, никто ему этого не позволит.
Мда, кто бы мог помыслить такое? Ты догадывался?
Ветер поумерил свой пыл, и на город начали падать листья, дождь из листьев. В наступивших сумерках они казались черными, словно поблизости кто-то сжигал книги - не десятками, а даже сотнями, - хрупкие тлеющие обрывки страниц от которых наполняли воздух.
О, да, по-другому и быть не могло, ребенок как-никак.
Девочка поднялась с коленей и, как могла, отряхнула платье. Ну все, мама оценит эти грязно-зеленые пятна по достоинству. Остается еще вымокнуть, простудиться и домой можно совсем не возвращаться. Что за день!
Какой я вам ребенок, вечно вы меня принизить норовите!
Со стороны города послышался одинокий крик. Сначала было не разобрать, перекрикивается это стража или кто-то из горожан столь необычным образом выражает переполняющие его чувства, но потом, когда ветер вдруг изменил направление, ясно прозвучало имя. Девочка тут же встрепенулась:
- Это папа. Меня зовут домой.
Над океаном сверкнула первая молния, в небе что-то глухо заворчало.
- И меня тоже зовут, - прошептал мальчик, - надеюсь, домой.
- Тогда до свидания, - сказала она. - Можешь меня не провожать, я...
Девочка вдруг замолчала и удивленно огляделась по сторонам. Казалось, все было по-прежнему: ветер, падающие листья, ворчливое небо, время от времени появляющийся во вспышках молний город, шорох первых капель дождя - так же, как секунду назад. Однако что-то было не так.
Ливень возник мгновенно - просто врезался в землю, придавливая своим весом тонкие, испуганные травинки, сбивая и ломая цветы, вымывая корни деревьев, пытаясь раздавить океан, вытесняя его из берегов. Девочка взвизгнула, прикрыв ладонями голову. В один миг платье промокло насквозь, по волосам побежали быстрые ручейки, которые тут же накрывали новые тяжелые капли, образуя единый беспрерывный поток. Она в последний раз посмотрела на небо и во весь дух помчалась к городу.
В бегстве не было ни малейшего смысла. Одно дело - убегать от того, что имеет реальные формы, другое - от всеобъемлющего, проницательного и проницающего все и вся, от чего невозможно скрыться. Сколько ни беги, сколько ни прячься, ты будешь у него как на ладони: со своими страхами, надеждами, грезами. Но если знать, быть уверенным в существовании высшего уровня (как ни смешно, такое тоже вполне возможно), задача неимоверно упрощается. Возможно, это смахивает на бунт, а как по-другому достичь цели? Цели, мысль о которой приходит в голову совершенно случайно, и создается впечатление, словно ждал этого всю жизнь. Как бы все ни обернулось - полным провалом со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо ослепительной улыбкой удачи, - в душе останется чувство удовлетворения. И главное: вопроса "зачем это делать?" не возникало в принципе, ибо ответов на него могло оказаться предостаточно, а могло и не найтись вовсе.
Мальчик это понимал. Он хотел было посоветоваться с солдатом, но вовремя вспомнил, кто его создал. У разумного творца всегда есть власть над своим творением, вопрос один: станет ли он ею злоупотреблять. Поэтому мальчик ушел в свою комнату в ожидании родительского гнева, но тот даже не вышел из своего кабинета. Очевидно, у него снова что-то не ладилось, и отец находился в кабинете не один, хотя, не всегда можно было понять то или иное его решение.
Тусклые краски угнетали его как никогда. Ну почему, имея такую власть, нельзя позаботиться о собственном доме? Простое отсутствие желания или существует некая иная причина? Если хорошо подумать, то никаких причин быть не могло - отец сам создавал причины, даже можно сказать, являлся причиной всему. Другими словами: у него не было ни малейшего желания жить в своем мире, видимо поэтому он создавал множества других миров - по своему вкусу, согласно собственным понятиям об идеалах, добре и зле, абсурде, реальности и тому подобном, окунаясь в них с головой, играя, подобно ребенку, придумывая новые забавы, но никогда не выходя за пределы данной вселенной. Одному было чрезвычайно сложно поддерживать столько миров, поэтому отец создавал себе друзей, которые, в свою очередь, брали на себя руководство одним или несколькими мирами. Друзей было ровно столько, сколько могло удержать в подчинении все имеющиеся в наличии миры. Солдат как-то поведал, будто в той самой комнате с бесчисленным количеством книг - библиотеке - хранится информация обо всех мирах, потому что ни один мозг (даже Отца!) не может удержать такое количество информации. То есть, если пропадет вся информация, существование миров будет бессмысленным.
Одновременно с этой мыслью возникала и другая: а что же будет с теми мирами, знание о которых канет в бездну? Например, с этим ярким шариком, который подарил отец. Как можно назвать ситуацию отсутствия, либо смешения понятий, названий, ощущений, восприятия полностью? Хаос. Именно так и никак иначе. Даже страшно себе представить, как это будет выглядеть в глазах обитателей безумствующей вселенной.
Не стоит об этом. Мальчик ходил взад-вперед по комнате, пытаясь сообразить, что же делать дальше. На тумбочке у кровати, скромно светясь, стояла подаренная отцом игрушка. Иногда она ярко сияла, отбрасывая блики на стены комнаты, в другой раз жизнь в ней еле теплилась, света едва хватало, чтобы хоть как-то разогнать тьму вокруг себя. При ярком освещении удобно было читать книги, которые время от времени приносил мальчику отец. А когда света не было, не появлялось и желания всматриваться в эти уродливые буковки и значочки, заполонявшие собой кипы листов, причем, всякий раз приходилось учить какой-нибудь новый язык, вдруг придуманный отцом. Вероятно, между этими фактами и существовала некая связь, сковывающая неразрывными узами игрушку и ее владельца, но мальчик предпочитал думать иначе. Теперь игрушка представляла собой не шарик, но черный плотный клок тумана, нависший над гладкой дубовой поверхностью. Источником бледного свечения были разбросанные по всему полотну скопления разноцветных, в основном белых точек. "Говорят, сколько в туманном облаке точек, - объяснял солдат, - столько людей живет во вселенной. Но это совершенное безрассудство. Сколь долго я ни смотрел на твой мир, ни одной точки не прибавилось и не убавилось". Когда мальчик рассказал об этом отцу, тот рассмеялся во весь голос: "Быть может, твой солдат иногда говорит разумные вещи, однако касательно миров он не знает ничего. Я его таким создал, дабы все необходимые сведения о своей будущей должности ты получал только от меня. Так вот, звездочки не указывают на количество проживающих во вселенной существ, они указывают на число душ. Существа могут рождаться и умирать, а число душ всегда остается неизменным".
В голову не лезло совершенно ничего. Сколько ни ходи, мысли с невероятной ловкостью ускользают от утомленного сознания. Словно увертливые мушки: жужжат где-то рядом, маячат перед глазами, садятся на лицо, а когда пытаешься схватить - лишь вязкий воздух медленно просачивается сквозь дрожащие от напряжения пальцы и капает на пол холодными каплями пота, льющегося с бледного лица, лишенного какого-либо смыслового выражения. А капли тихо разбиваются о доски пола, рассыпаются сотнями малюсеньких шариков, каждый из которых - есть новорожденная вселенная, которая подлетает в воздух, блестит в свете игрушечного мира, покоящегося на тумбочке, отражает некое подобие комнаты, только выпуклой, ужасно искривленной, готовой вот-вот лопнуть, останавливается на долю секунды (достаточную для возникновения жизни, зарождения не одной цивилизации, их развития и гибели), падает на пол и умирает. Тогда кладбище вселенных постепенно впитывается в старые доски, вызывает в них новую жизнь (или ее подобие - с высоты невозможно рассмотреть). Доски трещат, разбухают, начинают старательно гнить, чтобы согреть тела усопших миров. А мальчик непременно будет приходить сюда каждый день. Приходить с цветами и часами стоять над скромными могилками, напевая грустную песнь мыслей. Скоро к нему примкнут другие скорбящие, но все они будут походить на мальчика один к одному, пока тот не поймет, что все это время стоял перед зеркалами, беседовал с ними, просил у них совета, командовал и исполнял приказания, исповедовался; тогда двойники вздрогнут, помутнеют, да рассыплются колючими осколками, оставив после себя одно единственное зеркало - его зеркало. Если повезет, в нем не будет отражения, которое сгинет вместе с двойниками, в противном случае придется смириться с жизнью по ту сторону мира, уже не игрушечного, а своего, реального. И кто знает, чем это закончится, чьим отражением придется быть с того момента...
Как хочется снова оказаться там - в игрушечном мире. Но, нет. Слишком устал. Адски устал. Нужно поспать.
Еле-еле - ноги подкашивались, голова отказывалась воспринимать окружающий мир - он доковылял до кровати и упал на нее, уткнувшись лицом в подушку. Прости, отец, шептал мальчик, засыпая, умоляю, прости. Но ты сам не должен был так поступать. Ты сам... Мне придется это сделать.
Слезы сочились сквозь ресницы, утопая в плотной ткани подушки, однако дыхание очень скоро стало ровным и глубоким. Вселенная на тумбочке засветилась чуть сильнее, пол в коридоре заскрипел. Кто-то приоткрыл дверь. В руках отца была увесистая стопка книг. Увидев спящего сына, он осторожно пересек комнату, положил книги в шкаф, затем снял с кресла плед и бережно укрыл им мальчика. Тот даже не шелохнулся. Бросив взгляд на тумбочку, отец расплылся в улыбке. Наконец-то сын увлекся чем-то серьезным, причем его увлечение могло послужить толчком к изучению основной науки - управления мирами. Играя, мальчик научится почти всему, что ему необходимо знать, останется только укрепить его знание.
Он посмотрел на спящего сына: ноги выбились из-под пледа, одна рука отброшена в сторону, рот слегка приоткрыт, пряди волос спадают на лоб. Такой беззащитный, такой безмятежный, сегодня он чуть не совершил большую глупость. В том не его вина, нужно было проследить.
Где-то в доме щелкнули часы, приглушенно заиграла музыка. Пора уходить, дела ждут. Было слышно, как тихонько, в такт музыке запел солдат. Его печальный голос ужасно походил на плач скрипки, хотелось взмахнуть рукой с мысленно зажатой в ней дирижерской палочкой, чтобы вступили остальные инструменты, весь оркестр, чтобы дом наполнился звуками живой музыки, чтобы хоть раз по нему промчалась частичка настоящей жизни, проникающей во все коридоры, комнаты, самые дальние углы, заставляющей оживать безмолвные, бездушные вещи и отвечать на каждое колебание воздуха, трепетать, затаивать в упоении дыхание, наконец, грустно вздыхать, провожая мелодию навсегда.
Музыка доносилась из-за массивных двустворчатых дверей, в правой створке которых располагалась дверь поменьше - для простых смертных. Мальчик протянул руку к железному молоточку и постучал. Дон-дон, зазвучали в ответ колокола. Несколько секунд спустя за дверью послышались шаги. Скрипнув, открылось окошко. В лицо тут же дохнуло горящими свечами и ладаном.
- Слушаю вас, молодой человек, - раздался из сумрака старческий голос.
- Какая прекрасная музыка, - сказал мальчик, - почему я раньше ее не слышал?
- Извините, я очень занят, - торопливо проговорил человек, - приходите после праздников... И помните, храм всегда готов принять вас.
- Подождите, - остановил мальчик уже готового захлопнуть окошко человека, - что значит эта музыка? Зачем вы ее играете?
- Мы... Я же сказал, что занят. До свидания.
Мальчик снова хотел его остановить, но никто больше не ответил.
Утро выдалось солнечным и теплым и предвещало великолепный день. По улицам, лавируя меж торговыми лавками, огибая искрящиеся на солнце фонтаны, ходили разодетые в яркие одежды люди. Они приветливо кивали друг другу, улыбались, заметив знакомые лица спешили поделиться сплетнями или обсудить последние новости.
Площадь находилась в самом центре города и была окружена сразу пятью огромными храмами. Никогда в жизни мальчик не видел ничего более прекрасного. Уходящие в небо узорчатые фасады не довлели над человеком, а казались хрупкими, ювелирными, сотворенными из чего-то неземного, оттого готовыми воспарить над площадью, бросая на нее прозрачные тени, тающие на глазах подобно тонкой льдинке на горячей ладони. Утреннее солнце обволакивало их мягкими, ласкающими лучами, заставляя храмы сиять, будто бы, собственным внутренним светом. Но прохожие, казалось, не замечали всей этой красоты. Они были счастливы, и источником их счастья служили такие мелочи, как щебет птиц за окном ранним утром, аромат приготовленного завтрака или капли росы на цветочных лепестках, что в изобилии произрастают на клумбах возле дома.
Миновав площадь мальчик нырнул в узкую улочку между храмами. Она была вымощена камнем, и каблуки звонко стучали во внезапно нахлынувшей тишине. Вскоре стены храмов остались позади, а им на смену пришли аккуратные невысокие домики жилых кварталов, сооруженные из какого-то светлого камня. Над улицей нависали маленькие балкончики, стоящие на широких перилах цветочные горшки утопали под пышными разноцветными шапками. При желании легко можно было перепрыгнуть с одного балкона на другой, хотя, вряд ли такая мысль могла прийти кому-нибудь в голову.
Дальше улица раздваивалась, мальчик без раздумий свернул направо. Он сбавил шаг и, внимательно всматриваясь в дома, пошел вдоль по улице. В седьмом доме слева дверь оказалась не заперта. Мальчик зашел в маленькую прихожую. Осмотрелся. У входа несколько корзин: в одной не больше дюжины коричневых продолговатых плодов, в другой глиняные фигурки приготовленные, видимо, на продажу, в трех оставшихся грязные тряпки и запах затхлости. Прямо напротив входной двери - комната. Направо по коридору тоже комната, но дверь заперта на замок. Через замочную скважину видна только кровать, часть ковра, картины на стенах, большой шкаф. Из комнаты напротив входной двери можно попасть в соседний дом, дверь, как ни странно, тоже не заперта. Ужасный скрип - когда же ею пользовались в последний раз?
- Мам, это ты? - мужской голос из комнаты. Лишь бы не заметил.
Лестница, ведущая на второй этаж, - в нише за дверью. Аккуратно, ступени тоже могут скрипеть. Грудной кашель, шаги за спиной. Тихо, тихо, как мышь. Пот бежит по вискам, рубаха прилипла к телу. Судорожно тихий вдох, выдох - очередная ступень. Опять кашель: "Мам? Кто здесь?" Быстрее наверх! Кровь стучит в висках, от напряжения мутнеет в глазах. Хруст! Паника. Что делать? Под ногой раздавленный игрушечный солдатик. Теперь зажат в кулаке. "Ты кто?", - хрипло за спиной. Колени подгибаются, нужно бежать. Не оборачиваясь, рывок вперед и вверх. Желтые листки разбросаны по полу, на них - то ли схемы, то ли каракули. Впереди дверь. Сюда. Только бы открыта. Толчок - не поддается. Еще толчок. Никак. Ну, давай! Изо всех сил! "Стой!" Топот по лестнице, тяжелое дыхание наполняет весь дом. В отчаянии ручку на себя. Открылась! Скорее к окну. Одно движение - проход открыт. Ноги через подоконник. Странная мысль: нельзя потерять солдатика. Кулак сжимается крепче. Мало места для разбега, балкон заставлен глиняными горшками. Это уже не важно. Прыжок. Что-то глухо ударило внизу. На камнях глиняные черепки, рассыпавшаяся земля, цветы. В окне дома напротив взволнованное лицо: "Эй, ты куда?" Подальше отсюда. В окно, через комнату вниз по лестнице. Входная дверь, конечно, закрыта. Все правильно. Назад в комнату, в дверь, в соседний дом. Пусто. Где же? Опять на лестницу. Ну! Главное успеть. Последняя ступенька кидается под ноги, пол летит в лицо. Поднимайся! Дверь от себя. Да нет же - на себя! Запах лекарственных трав и еще чего-то тяжелого.
Мальчик подбежал к кровати и опустился на колени. Под тонким одеялом сложив руки на груди лежала старушка. Она спала, а, может быть, была в забытьи, но ее тонкие, бледные губы беззвучно шевелились. Как ни странно, ему показалось, будто старушка напевала песню - то ли себе, то ли кому-то видимому только ей, и этот беззвучный голос страшно напоминал плачь скрипки. Сердце забилось сильнее, во рту моментально пересохло. Это она. Она...
Мальчик оглянулся, однако рядом никого не оказалось, тогда он протянул руку, разжал побелевшие пальцы и ей на грудь упал маленький игрушечный солдатик. Он лег как раз между скрещенными ладонями, качнулся, замер. Понадобилось время, чтобы собраться с силами. Мысли перемешались, трудно было заставить себя думать о чем-то одном. Он приподнялся на коленях и положил левую ладонь ей на лоб. Правая легла на скрещенные руки. Почему все должно быть именно так? Кто этим управляет? Зачем все это, в конце концов? Нельзя просто так взять да выбросить целый кусок из жизни.
Он всего лишь игрушка, говорил отец, черный, колышущийся клок тумана, а чтобы играть, достаточно только поверить в реальность происходящего: почувствовать, увидеть, понять. Но если происходящее становится реальным, оно ведь перестает быть игрушкой. Даже деревянный меч, сносящий голову, - есть оружие, что уж говорить о мирах. Игрушечные алебарды, пики, луки со стрелами, пращи, цепы, булавы, войны понарошку, фальшивые смерти, притворные причитания, нарочитая скорбь. Ничего, все затянется, зарастет временем, забудется.
Старушка вздрогнула и открыла глаза. Она не сразу поняла, где находится, взгляд блуждал по комнате в поисках кого-то третьего.
- Ты? - удивилась она, заметив мальчика. - После стольких лет снова ты?
- Я не знал. Я все понял только сейчас...
- Как ты вошел? Дверь была заперта.
- Мне пришлось переполошить ваших соседей, - сказал мальчик и, помолчав, добавил. - Я услышал колокольный звон в храме, не сразу понял, зачем он, потом чуть не опоздал. Спасибо, что дождались.
- Ты меня благодаришь? - старушка тихо засмеялась. - Будто мое желание тут играло роль. Не надо, я тоже все понимаю.
- Извините, не хотел вас обидеть.
- Знаешь, мне понадобился ни один год, чтобы понять, кто ты. Я пришла тогда домой мокрая и грязная, никто мне не поверил, все посчитали, будто у меня жар. Жар и вправду был, меня еле спасли, пришлось пролежать в постели около месяца. Как сейчас помню: постоянное присутствие лекарей, множество трав, натираний, беготня. А потом, много-много лет спустя, в одну такую же грозовую ночь, я увидела в небе лицо. Всего на мгновение - нечеткие полуразмытые контуры, и этого мимолетного видения хватило, чтобы узнать странного незнакомца, посетившего меня на заре моей юности. Тебя.
- Но... как такое возможно? Для меня не прошло и дня, а вы успели прожить столь долгую жизнь.
- Я всего лишь живу в твоем мире. Откуда мне знать его устройство?
Тут ее взгляд упал на солдатика. Старушка аккуратно положила его себе на ладонь и поднесла к лицу, чтобы получше рассмотреть:
- Хорошая игрушка, - отозвалась она, - если бы не трещина, от живого человека не отличить. Единственно поменьше размером. Твой?
- Да, он был моим лучшим другом.
- А сейчас?
- Сейчас все изменилось. Он - моя лучшая игрушка.
- Тогда это, - она обвела рукой комнату, - что для тебя значит все это? Всего лишь еще одна игрушка, позволяющая отвлечься от слишком яркой, живой реальности? - она вопросительно взглянула на мальчика, но тот молча рассматривал солдатика. - Я жила, зная о существовании прекрасного мира, куда мне не суждено попасть, я представляла себе его красоты и каждый раз все больше его ненавидела, осознавая, как ничтожен наш мир по сравнению с ним и зная, что тебе дано созерцать его каждый день. Но все равно, не смотря ни на что, я прожила счастливую жизнь... и не важно, кто из нас на самом деле оказался игрушкой.
Мальчик вскинул голову. Его глаза горели, он хотел что-то ответить, возразить, однако старушка уже лежала, закрыв глаза. Как по команде стихли все шорохи и звуки улицы, не стало запахов, воздух рассыпался, словно подброшенная навстречу ветру горсть муки, он забивал глаза и раздирал горло, проникая все глубже под кожу, вызывая зуд; свет медленно оседал под собственной тяжестью, покрывая прозрачной пленкой иссохшую мебель, принялись таять стены, проваливался пол, пропала кровать. Совсем скоро исчезла сама комната, утонула в густой тьме, наплывающей со всех сторон. Растворилась. Внезапно стало нечеловечески страшно, еще было не ясно почему, хотя понимание тонкой струйкой просачивалось сквозь толщу ужаса, наполнившего все вокруг. Старушка опять осталась одна. Навстречу ей двигались бесконечные звезды.
Он открыл глаза и сел на кровати. Плед бесформенным комом валялся на полу рядом с тумбочкой, не различимая среди теней безмолвно стояла вселенная. На уши давила тишина. Вот все и закончилось. Этот сон, будь он отражением реальности или только одним из вариантов таких реальностей - случившихся, либо грядущих, решает абсолютно все. Бежать нужно сейчас, что бы там ни говорил солдат. Бежать без оглядки, бежать, пока не поздно. Бежать.
Атлантида должна принять его, главное - стать ее частью, научиться жизни среди простых людей, поверить в действительность, какой бы необычной она ни казалась.
Мальчик поднялся с кровати.
Пора уходить, сейчас или никогда. Он протянул руку к тумбочке и зашарил по ней в поисках игрушки. Книга, расческа, карандаш. Должна же быть где-то здесь. Лист бумаги, ваза. Только взглянуть. В последний раз. Попрощаться. Рука натыкалась то на один, то на другой предмет, а вселенной все не было.
Не ясно, каким образом она оказалась на самом краю тумбочки. Он едва коснулся ее рукой, даже не коснулся - провел ладонью в нескольких миллиметрах от игрушки, и она уже летела, готовясь рассыпаться на миллионы микроскопических осколков, присоединиться к кладбищу миров, что в скорбном молчании раскинулось у его кровати. Мальчик смотрел на это не в силах ничего предпринять. Тело отказывалось повиноваться, и внезапная слабость обрушилась на него, подкашивая ноги, стремясь опрокинуть навзничь. А игрушка все падала и падала, и уже тысячи раз можно было протянуть руку и остановить ее ленивое, медленное падение, но мальчик просто стоял и смотрел. Он видел, как вселенная подлетает к полу и замирает в нерешительности. Он видел это снова и снова: ее хрупкое тело трепещет в воздухе, натыкаясь в полете на грубые пылинки, царапающие гладкие бока, звенит, раскаляется до невозможности, превращаясь в огромный огненный шар - живой, пульсирующий, слишком реальный, чтобы быть настоящим... или то глаза отказываются повиноваться и играют с ним, смеются в лицо, а глаза как никто умеют смеяться.
И когда все закончилось, мальчик еще долго сидел на кровати, глупо уставившись на покоящуюся на пледе игрушку. Потом он встал и осторожно поднял вселенную на смеженных ладонях. "Отец о тебе позаботится, - прошептал он, опуская ее на тумбочку подальше от края, - прощай... какая ты красивая".
Мальчик не стал убирать плед, а лишь аккуратно разложил его под тумбочкой. На всякий случай. Он в последний раз прошел по комнате, заглядывая в шкафы, открывая книги, бережно прикасаясь к стенам, присаживаясь на стулья и кресла, запоминая все до мельчайших подробностей. А потом он ушел в Атлантиду.
Грудь просто разрывало от боли. Он попытался подняться на четвереньки, но тут же зашелся в диком кашле, а потоки воды, хлынувшие изо рта, ринулись под кровать. Вся его одежда промокла до нитки, с волос капало, и когда мальчик поднял голову, в глазах было отчаяние.
- Не может быть! - почти беззвучно выдавил он. - Этого не может быть.
Где-то в доме щелкнули часы, приглушенно заиграла музыка.
Да, игрушка чуть не разбилась, по чистой случайности она осталась невредимой, но неужели такое могло произойти? Чтобы из-за простой глупости... неосторожности... И это когда, казалось, все решено и отступать некуда! А ведь и правда, отступать теперь некуда. Старушка говорила, что ненавидит этот мир, и он тоже стал его ненавидеть. Не так, как она - по-особому, он ведь точно знал, за что.
И если вдруг когда-нибудь его спросят, почему в человеке рождается ненависть, он не сможет ответить. Он только посоветует давить ее на корню. Не человек порождает ненависть, а ненависть овладевает им, и это приводит к непоправимым последствиям.
Мальчик с трудом поднялся с пола. "А солдат? - внезапно подумал он. - Он всегда все знал, ловил на лету мысли, говорил то, что от него хотели услышать. Неужели и с ним то же..?" Выходило именно так, и сон еще раз подтверждал его опасения. Тогда просто ничего другого не остается... Хоть это должно заставить отца задуматься...
Он сбросил с себя мокрую одежду, свалил ее прямо на полу возле шкафа, затем одел все сухое и вышел из комнаты. Потом он куда-то шел, уверенно ступая по толстым ковровым дорожкам, открывал двери, заглядывал и шел дальше, терпеливо, упрямо. Один раз он остановился и хотел было вернуться назад, но что-то заставило его передумать. Более он не мешкал.
И уже потом, после всего, мальчик с отрешенным видом брел по коридору обратно, а вокруг бегали какие-то люди - молча, сосредоточенно, угрюмо. Они толкали его, будто не замечая, задевали тяжелыми ведрами, но ему было все равно.
Мальчик не помнил, как оказался в детской. Перешагивая через каменные замки, фигурки лошадей и людей, он направился к солдату. Всего лишь игрушка - огромная, в полный рост. Мальчик дотронулся до него пальцем, и солдат послушно повалился навзничь. Вот так. Кривая трещина рассекла его от головы до основания.
Хорошая игрушка. Твоя?
Моя!
Мальчик опустился на корточки и обхватил голову руками. Никогда ему не было так плохо. Он собирался заплакать, однако почему-то вдруг передумал и, задрожав всем телом, уткнулся головой в колени. Если бы только вернулись прежние времена, если бы игрушки снова заговорили...
В один миг он лишился всего, и сейчас, когда горела библиотека, ему оставалось лишь ждать. Ждать не просто судьбы, но ее главного сюрприза.
Через два часа пришел отец. Вид у него был утомленный, вся одежда пропахла дымом.
- Пойдем, - сказал он.
- Пойдем, - вздохнул мальчик.
- Ты знаешь, несколько миров нам не удалось спасти. Сгорели дотла.
- Мне очень жаль. Правда: жаль.
- Зря ты так. Нужно было... хотя бы подождать... Это помогает.
Мальчик опустил голову и уставился в пол:
- Пока меня не будет, - робко проговорил он, - сделаешь мне еще одного солдата?
- Нет... я починю этого.
- И ты сможешь его заставить говорить?
- Это сможешь ты.
- Тогда я готов. Куда ты меня?
- Если тебе не терпится жить в игрушечном мире, я решил пойти тебе навстречу.
- Спасибо, я и не надеялся...
- Не благодари, еще неизвестно чем все закончится.
- Хорошо, отец. До встречи.
- До скорой встречи, сын.
Они стояли в большой серой комнате, полной безжизненных игрушек, неотрывно глядя друг на друга и сдерживая кружащие в голове недосказанные мысли. Из коридора доносился шум ведер, негромко переговаривались между собой друзья. Скоро они тоже уйдут - в библиотеку, - и дом снова опустеет. Но теперь он станет чуточку сиротливей.
В следующий миг в комнате остался один отец, а в синем небосводе игрушечной вселенной загорелась новая звезда.