Сольфеджио всегда было моей самой нелюбимой парой во всем расписании. Не то чтобы миссис Гранофф, наша преподавательница была старой мегерой (хотя, вообще-то была), просто я не видел смысла в этих занятиях.
Смотреть в окно на падающие снежинки было интересней. Этим - и еще катанием в ладони бессменного аквамаринового шарика-кулона, я занимался, пока все остальные пели и называли ноты. Снежинки, по крайней мере, не шумели.
Когда учишься на музыкальном факультете посторонний шум очень мешает. Только соберешься, сосредоточишься, поймаешь мелодию, как какой-нибудь Дин Аверман начинает распеваться во весь свой оперный бас в соседней комнате. Нет, я конечно уважаю Авермана, он у нас один такой, с бас-профундо (1), да таким, что петь ему Метрополитен-Опера, не иначе, но в такие моменты мне очень хочется лишить Америку ее будущего музыкального дарования.
Вот и сейчас как только в мозгу начинал вырисовываться хороший интересный ритм, сразу же встревал чей-нибудь голос.
- Рихтер! Есть кто дома? - миссис Гранофф махала морщинистой рукой перед моим лицом. Я обреченно поднял глаза.
- Да?
- Рихтер, если ты считаешь, что мои занятия предназначены для того, чтобы сидеть и витать в облаках, ты очень ошибаешься. Я преподаю в Академии уже сорок лет и за все эти сорок лет еще не видела такого же безалаберного студента, как ты! Не думай пожалуйста, что твое , особое положение, дает тебе какие-то привилегии на моих занятиях!
Я скривился, услышав про особое положение, но промолчал. Наверное, с ней могла согласиться добрая половина преподавателей музыкального факультета Нью-Йоркской Академии Искусств. Я ведь попал сюда не после колледжа, не после даже музыкальной студии, просто мальчишка с улицы, которому однажды очень свезло по жизни. И за свою стипендию я держался.
Поэтому:
- Да, мэм. Простите, мэм. Этого больше не повторится, мэм.
Гранофф приподняла бровь, но сомнений не высказала.
- Отлично. Я надеялась на твою понятливость. Продолжаем, молодые люди, продолжаем!
На самом деле, никакого особого положения у меня не было. Когда полгода назад был набор на курсы, я послал запись своей мелодии, и меня взяли вне конкурса. Просто повезло, что кому-то из комиссии понравилась музыка, которую я сочинил. Единственное, что отличало меня от всех остальных студентов Академии - возраст. Я, семнадцатилетний, был здесь самым младшим. И, наверное, самым...э-э-э, как бы это выразиться...неучем, что ли. В конце концов, вот чему я никогда не учился, так это нотной грамоте.
Впрочем, на практических занятиях я старался не отставать от остальных, а где-то даже обгонял. Правда, вокал мне упорно не давался, но ради этого я даже бросил курить. На время, разумеется. Пока - на целых полгода, и даже не тянуло.
А вот сейчас нестерпимо захотелось.
Это все из-за приближающегося Рождества, наверное.
Рождество было моим самым нелюбимым временем уже года два, наверное. С тех самых пор, как меня, Питера и Джой, украли прямо из школы "Новый Дом". То похищение много чего принесло, в том числе и того, о чем я вспоминать не люблю.
Я едва дождался перемены и рванул на улицу, урвать у кого-нибудь сигаретку и постоять под снегом.
На нашем потоке так же, как и я, дымил только один человек - Дуглас Патсон, двадцать лет, студент и исполнитель трогательных баллад для девочек старшего школьного возраста. Кстати, в последнем топе его песня шла второй после какой-то традиционной рождественской мути.
До него-то я и докопался, стоя на крыльце здания нашего факультета.
- Дуг, поделись куревом, а.
- Ты ж вроде бросал, - с сомнением протянул он, протягивая мне пачку, - Или Старуха тебе доконала?
Я помотал головой. Миссис Гранофф, конечно, давала мне жару, но в этот раз мне просто было надо.
- Что делаешь на Рождество? Домой поедешь? - спросил меня Дуглас. Я пожал неопределенно плечами. Упоминать сокурсникам, что дома у меня нет, и единственный, кто меня ждет на Рождество - это чертов коп, раздражающий меня больше всего на свете, я не стал. Как и о том, что скорее всего проведу праздники в кэмпусе, занимаясь просмотром старых фильмов и выпивая крепкое пиво. Но тут Дуг меня удивил, - У меня дома будет вечеринка в Сочельник, придешь?
Вообще-то, с ним у меня неплохие отношения. Мы друг друга не достаем, одалживаем сигареты и периодически общаемся на темы "девчонки - музыка - и да ну нафиг эту учебу", но это никак нельзя назвать дружбой. Тем более, что Дуг - уже известен, пусть и в узкой среде пятнадцатилетних школьниц, которым подавай простенькую мелодию и рифмы на "любовь".
Я с наслаждением затянулся и выпустил колечко дыма. Хоть я и не люблю шумные вечеринки, но это было лучше, чем сидеть дома и пытаться не думать о том, кто и как сейчас справляет праздник.
- Приду, - сказал я. Патсон кивнул:
- Тогда двадцать четвертого, в семь, у меня дома. Знаешь адрес?
Адрес я знал. Дуг снимал огромную студию в Сохо - благо денег у него на это хватало - и постоянно устраивал там артистические тусовки. С одной стороны, это было безусловным пижонством, а с другой... в общем, неважно. Кажется, все дело было в том, что я ему немного завидовал.
- Увидимся позже.
- Да, Дуг, пока, - рассеянно отозвался я и, затянувшись последний раз, бросил сигарету в урну.
***
Рождественские каникулы подкрались незаметно. Я забегался, сдавая один экзамен за другим и зависая дни и ночи в студии, пытаясь записать придуманную музыку, и вспомнил о вечеринке у Патсона лишь в сам Сочельник, за час до назначенного времени. Добраться от общежития до Сохо и в лучшие-то времена было дольше некуда, а в канун Рождества и говорить нечего - словно все нью-йоркцы одновременно решили выйти из дома и куда-то поехать. В общем, опоздал я часа на два, не меньше, и приехал, когда народ уже вовсю тусил.
На входе меня поймал Дуглас:
-Чарли, спаси меня!
- Даже не подумаю, - быстро ответил я. Призывы спасти в исполнении Патсона звучали только когда он пытался избавиться от какой-нибудь чрезмерно инициативной фанатки, - Дуг, ты когда-нибудь доиграешься со своими девицами...
Дуглас скривился:
- Да какие уж тут девицы...Все требуют песен, а я уже спел, все что можно и надеюсь быстренько надраться в сторонке и исчезнуть с вон той красоткой, - он указал куда-то в сторону на пышногрудую блондинку в синем платье, - Ну-у, Рихтер, пожалуйста, ты единственный пока трезвый певец на всем мероприятии. Пару песен, а потом смоешься.
На это возразить мне было нечего. Хотя певец из меня, прямо скажем, так себе, но зная своих сокурсников и друзей Дуга, могу поспорить на полтинник, что в трезвом виде я пою лучше, чем они в пьяном.
В общем, Дуглас вытащил меня к стене, где стояли инструменты и всучил в руки гитару.
- Дамы и господа, мой друг Чарли Рихтер!
Я понял, что попал, когда огляделся и увидел толпу доселе незнакомого мне народа...Хотя, в углу стояла с бокалом шампанского одна известная журналистка, рядом сидел хипповатого вида кантри-певец, куча молодых исполнителей самого разного толка, музыкальные критики...компания подобралась забавная, однако.
Ну ладно, Дуглас, спою я тебе пару песенок...
***
Смыться с импровизированной сцены удалось только через час. Пару песен я спел, аккомпанируя себе на гитаре, а потом к инструментам подвалило еще трое человек с моего потока и начался "концерт по заявкам" от "Звона бубенцов" до "Спасибо за Рождество" (2). Я вырвался на пустую кухню в надежде найти себе что-нибудь выпить, и высказать все, что думаю о великом певце Дугласе, мать его, Патсоне, но Дуг таки исчез со своей блондинкой.
В холодильнике нашлась бутылка портера (3) и уже это меня неимоверно порадовало. Но выпить я не успел - один глоток для утоления жажды не считается.
- Итак, ты теперь певец, Чарли Рэндом Рихтер, - услышал я до боли знакомый голос за спиной и резко развернулся.
Ярко-синие глаза. Некогда длинные, а теперь коротко постриженные светлые волосы. Тонкая шея.
Повзрослевшая, красивая, родная...
В дверях, скрестив руки на груди, стояла Джой Чейс. Лицо у нее было задумчивое - то ли она мысленно прикидывала за сколько минут удастся меня расчленить, то ли - куда потом девать мой труп посреди самого артистического квартала Нью-Йорка.
- Привет, - сделал я неуклюжую попытку поздороваться, - Ты...откуда ты здесь?
- Дуг пригласил, мы знакомы. А вот какого черта ты, сукин сын, пропал на целых полтора года, не звонил, не писал, и не сообщал о себе вообще ничего?
О, Господи...Свершилось то, чего я пытался избежать последние полтора года.
После того, как я совершил свою очередную глупость, из-за которой погибла моя мать, я не стал возвращаться в Чикаго, к Чейсам. Сначала меня взял к себе Риди, а через несколько недель я получил письмо, в котором мне настоятельно советовали дойти до ближайшего отделения "Бэнк оф Америка" с любым документом, удостоверяющим личность.
Там меня ждал счет на кругленькую сумму, которую, впрочем, я смогу получить только по достижению совершеннолетия. И не такая большая - наличными - на первое время. Кроме денег в сейфе оказался конверт с запиской, написанной знакомым четким почерком с сильным наклоном.
Письмо было от Синклера.
В общем, я получил деньги и решил немного попутешествовать. Год я пропадал то тут, то там, а потом подвернулась возможность записать в студии пару мелодий. Результатом было попадание в Академию Искусств.
Все это время о моем месторасположении знал только Дик, и, видимо, он счел нужным не информировать о нем Чейсов.
- Молчишь? - Джой подошла ближе, - Легче было опять сбежать, да? Спрятаться ото всех? Ты хоть подумал обо мне, о Питере, о маме с папой?
Джой била по больным точкам, нечего сказать... Я думал, конечно, о них всех. И о том, чтобы вернуться. Но не решился. Слишком уж все было тогда запутанно, а потом и вовсе не хватило храбрости однажды проснуться утром и купить билет на Чикаго.
Я следил за ними издалека, читал в газетах об успехе Питера, о том, что Джой сделала несколько важных открытий, радовался за них.
- Мы искали тебя! Мы беспокоились! Черт побери, мы с ума сходили от волнения! - продолжала она, размахивая руками, - Ты, чертов эгоист, об этом ты мог подумать?!
Все сразу стало неважным - и отыгранный сейчас концерт, и последние полгода в Академии, и год, потраченный на всякую ерунду вроде путешествий. Я вдруг ощутил себя пятнадцатилетним беспризорником, только что осознавшим, что влюбился в самую недоступную девушку школы и теперь не знает как в этом признаться.
- Так получилось, - ответил я, - Джой, прости меня, но мне надо было побыть одному. Что я могу сделать сейчас? Упасть на колени и попросить прощения? Разрыдаться на твоем плече и рассказать как мне было плохо? - меня начало заносить, как и всегда в разговорах с ней.
Она вдруг замолчала, подошла ближе, так близко, что я почувствовал запах ее волос. Как обычно - яблоко и мята. Запах, который мне даже снился...
- Завтра ты, чертов идиот, справляешь Рождество с нами, а не напиваешься на попсовых вечеринках. Ясно? Если нет, я прямо сейчас сообщу Питеру, и он заставит тебя приехать силой, - прошипела Джой, глядя мне прямо в глаза. Только теперь я стал намного выше нее...
Я кивнул. Ясней не бывает, куда уж там.
- И попробуй только сбежать в этот раз, Чарли...- предупредила она и вышла из кухни. А я так и остался стоять с бутылкой в руке около холодильника.
***
Я уехал из Нью-Йорка ночью, и утром уже был в Чикаго, шагал по знакомым районам и кварталам, удивляясь тому, что за полтора года ничего не изменилось.
Дом на Ривер-сайд был украшен иллюминацией и рождественским венком. Подметенный дворик, свет в окнах по случаю раннего-раннего утра... Калитка, насколько мне помнилось, открывалась снаружи одним нажатием пальца.
Так и есть.
Перед дверьми я долго ломался, не знаю почему. Наверное, это совсем странное чувство - возвращение домой. И хотя я жил здесь совсем недолго, почему-то мне казалось, что я возвращаюсь именно что домой.
Ну давай, Чарли, прекрати сходить с ума! Нажимай эту чертову кнопку!
На мой звонок никто не ответил. Лишь в глубине дома послышался голос Джой:
- Мам, я открою!
Спустя минуту дверь распахнулась.
- Я приехал. - сообщил я, довольно глупо. И протянул ей маленькую подвеску из голубого прозрачного камня, - С Рождеством, Джой Чейс.