Новый день обещает, подобно всем прежним, накалиться докрасна - приложить бы загодя пиявок к его лучистым жилам, пусть обмелят - хоть мало - жестокий жар, неопалимо святящуюся кровь. "Солнце непобедимое!" - говорим мы, встречая рассвет, когда воспламененная рана восходит на небо - чтобы, расплескав в пути не то ихор, не то попросту гной, кануть затем в черный ночной некрос и опять из него возродиться. Так будет и на сей раз, все будет в точности так же, казнь там или не казнь, твоя или не твоя. Ничего не изменится - уже ничего.
Семь легионариев ожидают моего приказа, бросив ладонь на излучины луков: три обожествленных имени - Клавдий, Адриан, Юлиан, четыре богоизбранных когномена - насмешник Мом и страстотерпец Либер, искушенный битвами Марс и искусный в стрельбе Феб. По праву командующего я был властен над твоими жизнью и смертью, я властен над жизнью и смертью каждого из твоих палачей, вчуже причастных апотеозу... но я - не бог! И мне, доселе не ведавшему страха, страшно при мысли, что новый день плеснет в меня человеческой кровью, которая заклеймит неуместно белую тунику несмываемо уместной стигмой латиклавы.
Быть может, бог - это ты: для Империи, для нашего лагеря или для меня одного. Почему бы и нет, если ты - изгнанник далекого Рима, присный восточного августа, а солнце и август неразделимы, и не только оттого, что слитно чеканятся на монетах. Почему бы и нет, если ты ищешь себе поругания, если ты знаешь: боги не просят согласия, они даже не требуют - они берут по собственной воле, будь то величайшая в городе ценность или безделка, некстати оброненная на ступенях храма, победа в сердцах или агония на кресте. Но знаешь ли ты: что для бога - его истое право и долг, для человека - неискупимый позор?
"Оставьте его связанным на берегу!"
Они оставляют, на совесть сплетя узлы, - покровитель сражений и вскормленник Адриатики - там, где всякая тень зримо съеживается от зноя, где волны вскипают буквально - чтобы обжечь. Такова твоя плата за оттолкнутую руку. Ты - не от мира людского, и я избавлю ведомого нуменом от пощады... но я - не бог! И я принужу увидеть во мне человека - да, человека, сообразного прозвищу - мстительного и обезумевшего, - который не уподобится племяннику Гая Мария. Пусть вопреки моим желаниям - зато и вопреки твоему затаенному расчету. Такова моя плата.
Песок на взморье - заслюденевшую океанскую слюну - на вид и на ощупь легко смешать с алтарной солью, с мукой, которую мелют весталки.
Как обошелся с тобой наш выскочка-император, когда ты посмел ему прекословить, когда оболгал себя, вступившись за христиан? Ты бы охотно упал среди них с перекушенным горлом, ты с радостью отправился бы на арену или сразу на Гемонии - а что решил облаченный в багряницу отпущенник? Он вышвырнул тебя прочь из свиты и из столицы - на край обитаемой вселенной, где, будто в первозданном хаосе - жизнь, обретает свое начало и конец военное ремесло. Йовий не разглядел в тебе бога и оттого не сопротивлялся. Я сопротивляюсь - это ли не лучшее доказательство моей веры? Я мог бы отослать тебя в соседнюю крепость, мог бы склонить к бегству, мог бы забыть о самом твоем существовании здесь... но не могу, пока ты не признаешь меня смертным, ибо это свойство - лучшее свидетельство моей верности.
Глина и медь - явные дети горячечного румянца, под стать им и перебродившая виноградная лора. Кувшины изнутри и снаружи пышут лихорадкой - приложить бы к ним пиявок... правда, дорвавшиеся до пирушки солдаты справятся не хуже. Преемник сабинского хромца и предтеча апостаты то перетряхивают кости, то бросают - я им не препятствую, недобрый советчик Всеблагого разыгрывает в свинарнике разнузданный мим "про центуриона и севастийскую подстилку" - я его не останавливаю. В былые времена полководца, удостоенного триумфа, армия в назидание осыпала веселыми издевками - то же, должно быть, полезно и богам... но я - не бог! И я не нахожу иного - последнего - способа утвердить свою природу, чем облить тебя вином, словно жертвенное животное перед закланием, и, угрожая проломить подкованным сапогом обе ключицы, добиться мольбы.
"Ты будешь умолять, чтобы я это сделал!"
...добиться хохота, в котором уже нет ничего земного, который яснее речей обвиняет: ты человек и ты бессилен, оттого ты и человек!
Семеро лучников готовы исполнить приговор. Моя стрела могла бы стать восьмой, не остерегайся я знака, который всегда близок к знамению, - не ощущай я, как ощущает любой на пороге войны, что есть отточенное острие и что есть убийство. Я мог бы выслать тебя за пределы лагеря, мог бы превратить в дезертира, мог бы расхохотаться в тон над тщетой всего сущего... но свыше моей слабости даровать тебе шанс усомниться - теперь или потом.
Я не бог!
- Agone?
- Hoc agite.
Мне нет нужды смотреть. Семикратно расцветает и увядает тетива плеч, семикратно содрогается чуткая мышца лука, семикратно взвизгивает настигнутый прежде тебя, навылет пронизанный ветер. Под конец - тишина. Свершено.
- Ite, missa est.
Тишина сменяется молчанием. Мне нет нужды всматриваться - я все равно принужден увидеть, как они слагают оружие к ногам и преклоняют предо мной колени. Талая предутренняя тень, лживо недвижная и кощунственно пурпуровая, отвесно рассекает грудь, въедается в тунику - снеговую, точно тога.
Солнце чище чистого, бескровное солнце встает у меня за спиной.