Тихо и темно в опустевшем городе. Дочерна обмороженное, омертвевшее небо низко нависает над обветшалыми пятиэтажками, а на улицах изредка взвизгивают, соприкасаясь друг с другом, тугие струны ветров. Днем черные струпья облаков трескаются, и где-нибудь проступает воспаленная белая язва солнца. Фимбулвинтер, лютая зима, не пощадила ни небо, ни землю. Она длится долго, очень долго, целых три года, а сколько месяцев в этих годах - не сосчитать никому.
На первом этаже недостроенной высотки живет тринадцатилетняя Дагни с матерью и облезлым полосатым котом.
У Дагни волосы цвета полуденного неба - густые черные волосы, среди которых пробиваются рыжие травы. У Дагни кровоточат десны от плохого питания, а подушечки пальцев затвердели и утратили чувствительность. За один лишь год лютой зимы Дагни перетрогала столько вещей, сколько иной человек не увидит за всю свою жизнь.
Ночь - плохое время, и свет хилого костерка может выдать их убежище, но Дагни не торопится спать. Она сидит у огня и вполголоса напевает что-то очень старое, может быть, из тех времен, когда росли настоящие деревья и отбрасывали тени, когда приходил с работы пьяный отец и кулаками объяснял матери, кто в доме хозяин. Больше ничего нет, больше ничего не осталось, и где предел зиме - никому не ведомо. Дагни привычно сглатывает кровь и едкую боль в шатающихся зубах и подбрасывает еще немного заржавелой осоки в огонь. За разбитым окном щурится Сириус, песья звезда, а значит, спать сегодня ночью никак не след.
Днем Дагни бродит по Голодному Лесу в поисках консервов, ловит полевок и тщедушных белок, собирает свежие травы. Грех жаловаться, без добычи она не возвращается, но бывали и лучшие времена. Например, когда нахлынули полчища исполинских чудовищ - и погибли, все до единого погибли, потому что нечем было питаться гигантам в вымершем городе. Дагни помнит, как приходила срезать пласты сухого серого мяса с закоченевших туш. Вот тогда они ели досыта, запасов хватало на много месяцев, хотя в жарком иногда попадались нерастаявшие льдинки, крупицы горного хрусталя. А кости неведомых тварей - тонкие, изящно изогнутые, - стали Голодным Лесом, ломким и на ощупь восхитительно шелковистым. И алмазными россыпями сияют среди них разбитые стрекозиные крылья, охочие до ссадин и ран.
Однако ночь - скверное время, потому что по городу снуют служители темных богов и прикормленные ими волки. Жрецы лютой зимы приносят в жертву ворон и грачей, а если повезет - то и одинокого, беззащитного человека. Дагни знает об этом, она не раз забирала остатки подношений с алтарей Фенрира, Гарма и Фимбулвинтер. Только жертвенники Хель Дагни неизменно обходит стороной: дочери Локи дарят самое мертвое, полусгнившее.
Сириус подмигивает, косит выцветшим голубым глазом на Дагни, на огонь, на кухонные шкафы и хромоногий стол в углу. Насмехается. Потому что вот они - шаги, тяжелые, уверенные шаги где-то за бетонной стеной.
Из соседней комнаты выглядывает мама, светит слабым карманным фонариком. Она очень похожа на Голодный Лес - такая же угловатая, непрочная и ненастоящая. Белое лицо, белые руки, белая ночная рубашка, белые глаза, белые губы - все белое, с еле намеченной вышивкой набрякших капилляров. Фонарик дрожит, и стакан в другой руке - тоже, бурая вода плещет на грязный пол.
- Что там такое? - с тревогой спрашивает мама. Она, кажется, не слышит никаких шагов, но песья звезда беспокоит ее, не дает уснуть.
- Не волнуйся, все хорошо, - заученно шепчет Дагни. - Ложись, уже поздно, уже очень поздно, и выпей отвар, он помогает сохранить тепло до самого утра. Все будет хорошо, я тебе обещаю. Все хорошо.
Мама послушно глотает содержимое своего стакана, послушно уходит в спальню и плотно закрывает за собой дверь. Она давно убедилась, что Дагни говорит правду, что ничего страшного не случится, а большего ей и не надо.
Дагни прислушивается к осторожным движениям в спальне и теряет несколько драгоценных секунд. Лишь померкший свет заставляет ее обернуться. Тот, кого она ждала, уже здесь. Кормит всеми позабытого кота. Бесформенный сгусток мрака склоняется над жестяной миской, наполняет ее аккуратно порезанным мясом - крысиным или галочьим. В ответ на движение Дагни пришелец неспешно выпрямляется, и где-то за немытыми спутанными волосами вспыхивают насмешливые глаза.
- Ну, вот и свиделись. Никуда вы от меня не...
Мама крепко спит, как всегда, не распознав снотворной таблетки в роскошном ореоле трав. Ей незачем знать.
Дагни кидается к хромоногому столу, спотыкается о кошачью миску и летит, и летит. Кот испуганно кричит, сверху донизу раскраивает несущую стену и выпрыгивает наружу, взметая за собой раскидистый шлейф пыли и щебня.
- Уходи, - беззвучно, чтобы не разбудить маму, произносит Дагни. - Уходи.
Он не слушает, он приближается, ухмыляясь во все пятьдесят клыков. Его руки пусты, но Дагни не обманывается. Даже безоружный, он заведомо сильнее нее.
- ...не денетесь никуда.
- Уходи! - приказывает Дагни на тон выше. - Уходи! - повторяет она, еле уклонившись от удара тяжеленным кулаком.
- Уходи! - кричит Дагни в полный голос, шарахнувшись в сторону, чувствуя, как крошится зуб при попытке закусить губу.
Раньше она надеялась, что крик привлечет жрецов лютой зимы или хотя бы волков, и те и другие не столь страшны, но теперь-то Дагни понимает, что этого никогда не случится. Едва появляется он, не остается поблизости ни друга, ни врага, и спальня за спиной наливается густым безмолвием: что, если бы мама знала, что, если она знает?..
- Уходи! - Дагни чудом вырывается из захвата, теряя кусок кожи с запястья.
- Уходи!
Рушится со стены посудный шкафчик, когда Дагни влетает в него головой. Сыплются ложки и чашки, истерично верещат на непонятном звонком наречии, и в ушах тоже звон, а перед глазами - разбитый, скачущий по металлу Сириус. Незваный гость наклоняется к Дагни, совсем близко, но она все равно ничего не может разглядеть кроме косматой, беспрестанно шевелящейся темноты. Насмешки во взгляде больше нет, ее сменило словно бы младенческое любопытство, несфокусированное и безмятежное.
- Дагни, я же...
Под руку Дагни попадает вилка. Отличная железная вилка с четырьмя острыми зубьями. Она будто создана, чтобы вбить ее в основание шеи - своей ли, чужой, какая разница?
- Уходи! - визжит Дагни, захлебываясь хлынувшей в лицо кровью. - Уходи! - между зубьями застряли какие-то белесые волокна и пучки, а плечо начинает болеть от однообразных усилий. - Уходи! Оставь нас в покое! Оставь меня в покое!
Удивление набухает, ширится, заполняет бессмысленные глаза до отказа, и они лопаются. Он падает навзничь, грузно и стремительно, так что вся уцелевшая посуда обрастает трещинами. Дагни с трудом поднимается на ноги.
- Уходи, - надсадно шепчет она, подтаскивая тело к порогу, и выталкивает его на мостовую. Труп сразу заплывает предрассветной дымкой. Об остальном позаботятся волки. - Уходи, отец.
Дагни деловито сплевывает кровь и запирает дверь на задвижку. Отмывает вилку и собирает осколки. Она не чувствует ни удовлетворения, ни опустошенности, как было в самый первый раз. И уж точно не чувствует страха. Дагни боится только двух вещей: что однажды Сириус не предупредит ее о встрече, или снотворное не подействует в полную силу.