Спите отныне безмятежно, жители страны Заморской и страны Загорной, и вы, на острове Зеленых Лугов, не разводите на ночь лучистого моста! Даже в стране Чужедальней нечего теперь опасаться, когда Лес ее очнулся от паралича, а Озеро стало зрячим, и новые их названия проступают янтарем на румяной коре, голубой чешуей ветра на звонкой глади. Возрадуйся же, король, ибо враг сокрушен, его замок повергнут во прах, а твой сын возвратился со славой! Нет больше рыцаря Като жестокого рыцаря Като, - как нет больше зла ни в одном уголке королевства!
- Мио, мой Мио! - приветствует принца отец, и хрустальные тополя склоняют свои певучие кроны, и розы в саду вспыхивают застенчивыми красками. Нет больше рыцаря Като, ненавистного рыцаря Като, - никогда его имя не уязвит дочерна губ, не разобьет ограненных ветвей, не погубит цветов...
Пронзено, пронзено насквозь его каменное, как сам он, сердце!
Все это знают, знает принц-победитель, и король, его отец, тоже, конечно, знает, и лучший друг, не заставший битвы, и дети, исцеленные от перьев, что были острее стрел. Только птица Печаль по-прежнему плачет высоко в небе, хотя оплакивать уже некого, - плачет и плачет, роняя переливчатые слезы гармонического минора.
О ком ее плач? Быть может... быть может, она оплакивает, лишь она среди всех оплакивает, - оплакивает рыцаря Като?
Подозревать принц начинает не сразу, и первый свой вопрос задает совсем не скоро. Сперва у него понемногу немеет рука, правая рука, шутка ли: сражаться, не скопив ни крупицы ратного опыта, одержать верх, не пожалев ни души, ни тела! Огненный меч заплывает илом на озерном дне, и принц носит другой, ярче и крепче, но с новым дело никак не ладится: опухает болью запястье, ржавеет от прикосновения ладонь, даром что не посягает владелец на мирный сон в ножнах, в мыслях не таит обнажать клинок. Напрасно томит он руку в подогретом молоке, напрасно отирает испятнанные места платком или полой плаща - тщетны старания, ничего не действует, вот только неметь начинает еще и в груди.
Нет больше рыцаря Като, и память о нем не отравит источников, не обагрянит отчаянием глаз. Что же из того, что голос увядает на вдохе, и ногти лиловеют, словно у трупа, а сердце медлит с предательским ударом, когда принц в очередную годовщину триумфа спрашивает у отца:
- Скажи мне, что такое кровь?
- Это вода, которая смывает все и которую не смыть ничем, - отвечает король, и принц уходит, рассеянно притронувшись к мечу и долго затем соскребая с невредимых пальцев влажную, въедливую рыжь.
Пестуйте без страха своих жеребят, единороги Дремотной чащи, - вы, не ведавшие всадника! Да не поблекнет филигрань ваших кос, не замутятся подковные зеркальца, ибо вы испокон не бывали в замке с пылающим оком-окном и безупречность ваша остереглась грязи колдовства! Что же из того, что в исцеленной белизне Мирамис опять прорезаются темные остья и мраком червивеют имя и масть? Напрасно чистит закопченные бока Юм-Юм, напрасно разбирает гребнем прядь за прядью, напрасно прилаживает звук к звуку, от пружинистого "м" до заговорщического "с", выкликая беглянку в холмах. Всей удачи - отпрянуть с омерзением, убедившись: богатство конской гривы - не золото, а позолота, серебро копыт - дрянной сплав, и принуждай не принуждай горло, получится лишь ущербленное, ущербное "Мирма" - и лошадь придет лишь на этот обманный зов.
Нет больше рыцаря Като, беспощадного рыцаря Като, - некого обременить виной, не с кого потребовать возмездия. У принца кровоточит рука, правая рука, без всякой раны, и пальцы, свернувшись в кулак словно младенец в утробе или покойник в гробу, не вдруг пробуждаются к жизни. Не утешает флейта, сдавленная бесчувственной хваткой, и драгоценное полотно ткачихи - яблоневый снег, лунная пыльца, стенания птицы Печаль, - разрезанное на повязки, оно тотчас теряет свои чудодейные свойства. Так, во всяком случае, кажется принцу, когда он отваживается на второй вопрос - когда кровь особенно обильно проступает на ладони и заползает в рукав, когда одежда стынет, будто на статуе, а сердце бьет и бьет, трусливо бьет в спину:
- Скажи мне, отец, что такое смерть?
- Это жребий, который всегда достается другим и никогда - нам самим.
В ту же ночь принц скачет на запад, оставляя далеко позади страну Загорную и страну Заморскую, не говоря об острове Зеленых Лугов, - туда, где одолел противника, назначенного древним пророчеством, одолел в бою, исход которого был заранее предрешен. Нет больше рыцаря Като, и нет его черного замка, но на руинах гостеприимно распускаются свежие каменные ростки - хрупче воспоминания, беззащитнее розовых колокольчиков.
В ту же ночь принц скачет домой, не замечая, что путь его по лучезарной переправе обезображен осколками искр, не слыша, как лязгают тяжелые локоны Мирмы - густая железная цепь.
Третий вопрос принц приберегает напоследок, загодя зная ответ и зная, что должен сделать, едва рассыплются роковые слова. Он ждет, сколько в его силах - сколько в силах ждать гниющая плоть от плеча до пясти, и грубо растушеванный конский силуэт, и младший садовник - лучший друг, который еще ни о чем не подозревает. Его поторапливают зрачки - и, быть может, щеки, - проваливаясь могильными ямами, его гонит и травит привкус земли, пропитывая запасенную речь на кончике прогорклого языка, а сердце... оно уже давно не здесь, оно давно опередило его в неминуемой дороге, и нужно ли удивляться, что покинутая скорлупа едва шевелится, для и для вялый замах?
- О чем поет птица Печаль? - спрашивает принц глухо. - О чем ей петь, если рыцарь Като... убит?
- О том, что проклятие чистого сердца - в его чистоте.
Слова произнесены, но были знакомы загодя. Принц не колеблется, прибавляя к ним свои.
- Позволь мне уехать. Позволь мне уехать, отец! Королевство велико - трудно править им в одиночку!
Король с грустью качает головой, покоряясь судьбе.
- Куда же ты хочешь уехать?
- О! позволь мне поселиться в стране Чужедальней! Мой долг - жить в стране Чужедальней!
- Да, таков твой долг - долг победителя, - признает король и жестом разлуки убирает ему со лба волосы. - Ты прав! Мио, мой Мио! Отправляйся в страну Чужедальнюю и... - тут его голос, как подкошенный, падает до шепота. - И возвращайся поскорее!
Оба они понимают, что этому не бывать.
В ту же ночь остров Зеленых Лугов становится беднее на трех обитателей: принц и младший садовник верхом на смутной, словно искусная фальшь, лошади мчатся в растерзанный закат, чтобы отстроить замок над Озером посреди Леса. "Я буду милостив к моим подданным, - думает принц, болезненно стискивая зубы от тряски, слепо, на ощупь баюкая прелую внутренность бесполезного лубка на бесполезной культе. - И к Эно, и к храброму бунтовщику Кователю. Зачем мне их притеснять? Я просто буду жить там, где теперь мое место. Нельзя отнять, не дав ничего взамен. Нельзя бросить земли без присмотра - кто проследит тогда, чтобы в них не завелось новое зло?" Так размышляет он, а замок, который переселенцы собрались отстраивать, растет им навстречу - из артрозного Леса, высоко над Озером, чей взор потускнел от зеленой воды, - и одевается в резную листву пламенеющих орнаментов, и цветет расписными витражами, и не выглядит больше ни мрачным, ни жутким.
В ту же ночь, точно обезумев, перегрызает привязь Мирма - и навсегда исчезает в беспросветной чаще.
- Что же с ней теперь будет? - тревожится Юм-Юм, устав заклинать темноту и до синяков сбив рот искаженным именем.
Принц желчно усмехается.
- Что будет? Она совсем превратится в тень, и зачнет от тени, и беспечному горе-герою, задремавшему в здешнем лесу, дикий табун призраков насмерть растопчет душу.
Младший садовник зябко вздрагивает, здоровым и юным своим существом отшатываясь не то от приговора, не то от судьи.
- А может быть, все-таки нет? - возражает он с надеждой.
- Может быть, и нет.
Принц не желает спора. У него нестерпимо болит рука, правая рука, - все, что от нее осталось: аспидно-смуглая, аспидно-жалящая кость, укутанная в слоистую кожу, шершень в высосанной дотла куколке. Такие кости простирает к замковым окнам одряхлевший Лес, такая кожа, словно веком, затягивает глаукомное Озеро - искалеченная страна для искалеченного завоевателя!
- Быть может, это тоже пророчество, - пытается ободрить его Юм-Юм. - Быть может, без руки будет удобнее.
- Да, - издевательски скалится принц. - Рыцарю Като было без руки намного удобнее - удобнее отцеплять мышцы от ребер, нрав от сырого безмозглого мяса!
- Ты - не он. Это видимость, совпадение, стечение обстоятельств. Твой отец...
- Не смей упоминать об отце! Он-то не лгал ни себе, ни мне! "Проклятие чистого сердца - в его чистоте"... Чистое сердце против каменного - исход, без сомнения, предрешен. Но что, если его забрызгать чужой кровью, что? Рыцарь Като, безжалостный рыцарь Като... Он стоял передо мной в доспехах, теперь-то я знаю почему... а на мне доспехов не было.
- Ты - не он, - повторяет младший садовник тихо и серьезно. - Ты не один. И ты никогда не окажешься один.
"Не один, - думает, принимая от него обещание, принц. - У меня есть друг. Не то что у рыцаря Като. Истинный друг - двойник, доппельгенгер, второе "я", без зазора, без различинки. Друг, не застигший сражения. Десница, которой нет".
И он кричит, вне себя от гнева:
- Это не твое проклятие! И рука - не твоя! Ты сидел в башне, в башне, я велел тебе ждать в Голодной башне! Ты не знаешь, что я сделал, не мог не сделать, и ты не знаешь, чем за это платят! Вовеки не узнаешь, ведь тебя там не было, тебя не было со мной в час поединка, а значит - значит, тебя не было со мной вовсе!
Принц Мио не искушен в чародействе, тем более - в чародействе злом, он не заучивал фраз, способных вонзаться острее меча и прилипать прочнее перьев к детскому телу. Ему хватает откровенности, постыдной и голой как сам человек в минуту человечности, чтобы Юм-Юм съежился в крошечную серую птичку - подобную той, которая отыскалась древле в покоях поверженного врага.
...Полно, да кто, в крутом ли кипятке горячечной испарины, повергал в пыль господина страны Чужедальней и ровнял со скалой его огнеокое логовище? Нет, вот он, пред вами, как сотни, как тысячи лет назад, - до тех пор, пока не умолкнет птица Печаль, пока не явится, в согласии с предначертанием, сын королевского рода и не свершит свой обыденный подвиг.