- Мы тут люди старожитные, знаешь ли. Только презренный металл.
Я сплевываю в ладонь несколько окровавленных медяков, по одному кладу ему на язык.
- Аминь. Доброго дня!
В городе ночь, но и в ее чернильных вымарках я различаю череду приземистых, приземленных домишек под парящей пятой собора, различаю небо на игле иззубренной башни и гнойную припухлость новолуния в месте укола. Я дома. Я на вершине холма.
Ренда ждет у последнего фонаря, перекидывая из руки в руку яблоко.
- Насовсем, значит? Не как прежде, на минутку? Ну-ну. На вот тогда, съешь, что ли. Железо, все дела. С анемией шутки плохи.
- Ты на что такое намекаешь?!
- Да уж не на это самое. Но не беспокойся, на черном все равно не разглядеть.
Яблоко - красное, словно кровью налито, и кровь брызжет мне в лицо, когда я вгрызаюсь мало не до сердцевины.
- Смотри-ка, не лжешь, - нарочито отмечает Ренда.
- Я же не враг себе.
- Оно и видно. Ладно, давай заходи.
Последняя в сплошной стене дверь простирает ко мне обе створки, чтобы без ключа заключить в объятия. Порог осыпается могильным прахом под моей ногой.
- А все-таки ты здесь не задержишься, - говорит Ренда. - Это все прекрасно, не спорю: лучистая слепота витражей, окаменевшее пламя фиалов, букет почерневших от речной сырости крестоцветов в петлице франтоватого фронтона. А потом - такой кромешный мрак, что аж здания друг друга боятся.
В городе полдень, и солнце косым лезвием света сводит потеки теней, но я не вижу ни сплотившихся в страхе домовин, ни даже собора, втоптавшего их в градчанский курган по самые окна. Мы стоим много ниже, на мосту, туго стянувшем неглубокий влажный пролежень оленьего рва. Олени в нем давно отмерли, но название привилось вживе, пустило роговые ростки из каждой древесной ветви.
- Ты-то не боишься, - парирую я. - Что на это скажешь, поэт от сохи, скульптор от верши?
- Я себе не враг.
- А мне?
Ренда качает головой.
- И не проси. Своими руками, все своими руками. Как в первый раз.
- Ты на что намекаешь такое?!
- Да уж не на тот твой первый. Но не переживай, шире опыт - ближе цель.
В термосе у Ренды горячий томатный сок. Слишком много соли, с избытком мякоти, и эта железистая хлябь сгустком крови застревает в горле, едва я делаю глоток.
- Обратного пути нет, - напоминаю я, переведя дыхание.
- Значит, двигай вперед. Знаешь, в чем твоя проблема - ну хорошо, общая, но сейчас только твоя? Ты неглубоко берешь.
Ренда, конечно, провидит навылет. Будет остекленевший цветник в свинцовом, как гроб, переплете, и городской натюрморт с его внутренними двориками, что кутаются в десяток стен, а по осени все равно заложены слякотью до пазух свода; но и виадук, который через каждые два шага безмолвно вопрошает "Need help?" цианисто-голубыми буквами на черном фоне, - он будет тоже, и последний фонарь, вывернув шею, моргнет в глаза каждому, кто рискнет перегнуться через перила.
Нужна помощь? Ты себе враг?
Я давлюсь гранатовыми зернами, на зуб пробую их огранку, позволяю растаять во рту кровью, которой они были эоны назад, а потом кровь свертывается рудой, и мои слова выплавляют из нее пригоршню обкусанных монет.
- Такси сумеешь вызвать? Денег на дорогу дать?
- Да уж хватит с меня.
Левый рукав моей рубашки присох к запястью, чернота его ткани вымарала ошибку, но лезвие сводит на нет наведенную тень, обнажает непроглядную истину. Сюда мне рано, но отсюда - лишь рана. Чернила грунтовых вод, однажды иссякшие до капли, теперь вновь стоят высоко в небрежно распахнутом русле, не вдруг нащупаешь дно. Однако я постараюсь.