Аннотация: Авторский сборник "Тринадцать способов умереть" вышел в издательстве "Эксмо" в конце 2006 г. В сборник включены: одноименный роман и рассказ "Семь часов из жизни полковника Львовского".
Способ первый
1-2 сентября
Каким образом его будут лишать жизни, он не знал.
Глубоко внутри тлел уголек надежды, что произойдет это быстро и без мучений. Смерть всегда казалась ему далеким, неправдоподобным событием: с кем угодно, только не с ним! Да вот, поди ж ты, столкнулся нос к носу с этим мистическим, почти несбыточным событием. И приходится теперь терзаться, обливаясь холодным потом...
Вот, скажем, выстрел в затылок. Из пистолета. И что б неожиданно. Данный способ, пожалуй, выглядел самым предпочтительным, гуманным. В крайнем случае - острым ножом по горлу. Как это у них делается?.. Судя по рассказам сослуживцев: один подходит сбоку, хватает за волосы, запрокидывает голову назад. Второй повисает на руках, держит и... Конечно, придется с минуту помучиться, пока молодое тело выплеснет пару литров крови, и угасающее сознание перестанет ощущать боль.
Однако жуткие истории, поведанные ранее товарищами, настойчиво предсказывали другой - жестокий и кошмарный конец. Поговаривали, будто могут вообще отрезать голову - не дожидаясь, покуда отлетит душа. Или забить до смерти палками, прикладами. А то и хуже: распоров брюхо, медленно дергать за кишки, скармливая их голодным собакам. В общем, ужасов в памяти хватало...
Ранним утром пленный младший сержант тяжело поднялся с собранного вороха грязной соломы. Уснуть ночью так и не довелось. Подошел к крохотному оконцу, устроенному рядом с входом в каменную, кособокую лачугу и с тоскою наблюдал за намазом - пятой молитвой на восходе солнца. Чечены в фесках, тюбетейках, армейских кепках стояли на коленях и простирали ниц под тонкий голосок местного отрядного муэдзина. Глядя на слаженное действо, он и сам не заметил, как завязал разговор с богом. С каким - не ведал, потому что никогда не заглядывал в культовые храмы, ни разу всерьез не задумывался: верит ли? Не знал ни единой молитвы, да и Господа поминал только всуе...
Он просил о снисхождении, вымаливал чудесное спасение, но понимал: жизнь висит на тонком волоске и сколь долго еще провисит - зависит от людей, отбивающих сейчас поклоны Аллаху. А конкретно от командира отряда боевиков - неопрятного сорокалетнего мужичка с колючими, злыми глазками; с двумя седыми прядками, затерявшимися в густой черной бороде.
Трое суток назад амир по прозвищу Араб прилюдно объявил вердикт: казнить русского сержанта на рассвете сегодняшнего дня. Весь отпущенный срок сержант не терял присутствие духа: прислушивался к каждому звуку - не летит ли вертолет, не урчат ли бэтээры, не стреляет ли поблизости пехота, штурмуя этот лесистый взгорок. Вряд ли командование знало о его несчастье, да и знало б - не поспешило бы спасать. Но вдруг затеют операцию по уничтожению банды или захвату известного главаря?! Или пилоты парочки патрульных вертушек случайно зацепят взглядами расположенный на склоне лагерь?..
Эх, ему бы только один маленький шанс! Уж он бы точно его не упустил!..
И вот наступило сегодняшнее, злосчастное утро.
"Неужели с той проклятой минуты, когда Араб объявил о предстоящей казни, ничего не изменилось? Может быть, он передумал?.. Или позабыл о своем намерении?.." - в тайне надеялся молодой пацан.
Муэдзин замолчал. Намаз окончился, мужчины поднялись с колен и стали расходиться. На крохотном пустыре перед лачугой сделалось тихо, обыденно, как и в предыдущие дни. Лишь одинокий страж, привалившись спиной к неровной каменной стене между оконцем и дверью, монотонно напевал национальный мотив...
"Забыли!.. - осторожной искоркой промелькнула радостная догадка. - Или решили помиловать! Чтоб получить выкуп или обменять!.. Такое ведь раньше тоже случалось".
Тяжесть тревоги постепенно вытеснялась хрупким предчувствием удачи. Пожалуй, самой огромной, великой удачи в его короткой жизни. Созерцаемый из оконца кусочек однообразного, бесцветного и одновременно пугающего пейзажа сначала робко окрасился безобидными оттенками; затем ожил, заиграл яркими бликами и, наконец, заполнился почти осязаемой теплотой. Сомнения и тревоги таяли с каждой минутой спокойного, солнечного утра...
"Они такие же люди! Не лишенные жалости, сострадания, доброты... - едва заметно кивал парнишка, побаиваясь поверить в нежданно свалившееся счастье. - И седобородый амир, оказывается, неплохой мужик. Араб... Почему Араб? Наверное, из-за темной прокопченной кожи лица. Просто решил пугнуть меня страшным приговором. Преподать урок неверному..."
Осторожно ступая босыми ногами по земляному полу, засыпанному пересохшей грязной соломой, он прошелся по убогому каземату; обогнул вкопанную посредине металлическую раскоряку, предназначения которой так и не сумел понять...
И тут вдруг почудились голоса - далекий нестройный хор мужских голосов. Мальчишка испуганно остановился, прислушался...
Нет. Показалось.
Спохватившись, он вновь метнулся к амбразуре, точно боясь изменений, способных в одночасье произойти снаружи в его отсутствие. На пустыре по-прежнему было тихо, безлюдно. Только "песня" караульщика, да резвая беготня мальчишки лет восьми, что обитал, должно быть, вместе с отцом или старшим братом в горном бандитском лагере. Сорванец гонялся с палкой за бараном, улизнувшим из огороженного дувалом закута. Догнав, оседлал, вцепился черными пальцами в шерсть, что-то задорно выкрикнул...
Пленный невольно улыбнулся - даже плюгавый юнец, огревший пару дней назад по спине своей длинной сучковатой палкой, в этот час представился симпатичным и забавным ребенком. Да и те моджахеды, бившие в первые дни плена до потери сознания, до крови из ушей, до нестерпимого желания умереть - уж не казались извергами.
Он глубоко вдохнул побаливавшей от побоев грудью; слегка пригнул голову, мечтательно глянул на клочок синевшего неба. В памяти всплыли обрывки детства, прошедшего в маленьком городишке на извилистой, неспешно несущей желтоватые воды реке под названием Хопер. Молодая цепкая память мигом восстановила в воображении улыбчивое, доброе лицо матери; незлобивое ворчание на его шалости отца - водителя молоковоза; хрупкую, рыженькую одноклассницу Анюту, ронявшую на вокзале слезы и обещавшую дождаться...
И вдруг сладостные воспоминания о былой мирной жизни, светлые мечты о спасении и о встрече с родными людьми прервал чей-то властный окрик:
- А ну выходи, гяур!
Трое боевиков во главе с кривозубым коротышом, державшим в руках странное ружье, подходили сбоку к лачуге.
Холодная волна липкого страха прокатилась по телу от головы до пят; отпрянув от оконца, сержант качнулся, удерживая равновесие на враз ослабевших ватных ногах. Сколоченная из грубых досок дверь шумно распахнулась - в слепившем пятне проема появились крепкие мужские фигуры.
Сильные руки подхватили, поволокли на улицу...
На краю обширной, чуть пологой поляны, вокруг которой был разбит лагерь, собиралась толпа страждущих лицезреть очередное зрелище. Полевой командир Руслан Куцаев - тот самый неопрятный хмурый чеченец с двумя седыми прядками в черной бороде, по-хозяйски устроился в старом кожаном седле, брошенном на траву меж двух высоких деревьев. Соплеменники расположились по обе стороны от амира.
Русского сержанта привели из каменного сарайчика, правую руку по приказу все того же кривозубого чеченца с жиденькой квадратной бороденкой, для чего-то нацепившего на лицо модные темные очки, накрепко привязали к коренастому, крепкому стволу...
Он не сопротивлялся. Изредка хлопая длинными ресницами, паренек лишь бросал на зрителей непонятливые взгляды, наполненные отчаянием, мольбой, парализовавшим волю страхом. Когда одноглазый пожилой моджахед подвел к нему отрядного битюга - могучего жеребца по кличке Бахыз, он сызнова посмотрел в глубокую синеву чистого неба; что-то прошептал бледными, обескровленными губами.
Покорно выдержав грубость, с которою опутали свободным концом конской упряжи левое запястье, пленный так и стол, задрав коротко остриженную голову кверху... И продолжал нашептывать - верно, молился или прощался с близкими. Он не слышал отрывистой злой речи, произнесенной Арабом перед страшным действом; как не слышал и дружных одобрительных возгласов полусотни абреков и последней команды торопившегося куда-то амира...
Конь раздул ноздри, мотнул головой в ответ на повелевающий рывок повода; нетерпеливо переступил тяжелыми копытами и послушно подался вперед.
Вместе с коротким криком, раздался хруст разрываемой плоти. Сделав несколько упругих шагов под перешедший в затихающий стон крик, Бахыз остановился. Повернув вбок голову, темным глазом покосил на страшный трофей, волочившийся за ним по траве и оставлявший на ней кровавый след. Но, похоже, вид изуродованной человеческой конечности, как и вид бывшего ее владельца, лежащего возле дерева с белым лицом, был ему привычен. Встряхнув ушами, умное животное потянулось к сочной траве и стало торопливо лакомиться - знало: вот-вот прозвучит неприятный резкий звук, приноровиться к которому не получалось долгие месяцы.
Да, все происходило по старому сценарию: седобородый амир по прозвищу Араб нетерпеливо поднялся с кожаного седла, вынул из-за пояса пистолет, встал над хрипящим мальчишкой, прислушался к выкрикам соплеменников...
Выстрел, спугнул стайку беспечных птиц и заставил вздрогнуть коня. Тот беспокойно стукнул копытом; переступил, двинувши крупом... да державший повод человек с черной повязкой на правом глазу, ласково потрепал по холке, провел суховатой ладонью по жесткой гриве, что успокоило, вселило надежду: происходящее обыденно, никакой опасности нет.
Поляна быстро пустела - большая часть банды Араба отправлялась к пограничному с Грузией перевалу...
Его попытки изъясняться на чеченском удавались не всегда - иной раз Мансур догадывался о смысле сказанного скорее по интонации или по отдельным словам. Однако сейчас раздражало другое.
- Не здесь, - ответил он отрывистым шепотом. - Здесь проклятое место. Внимательней смотри по сторонам и говори потише...
- Почему проклятое? - послушно понизив голос до шепота и испуганно озираясь на густые заросли, вопрошал грузин.
- Ты хорошо знаешь горы с южной стороны, за пограничным перевалом. А тут ты новичок. Два каравана за последние шесть месяцев бесследно сгинули в этой долине. Точно под землю провалились...
Местность и впрямь представлялась не самой подходящей для продвижения группы, сопровождавшей цепочку из двух десятков мулов, медленно петлявших узкой тропой на север. По здешним труднопроходимым дебрям следовало пробираться в одиночку или на худой конец без животных - лишь такой вариант гарантировал шанс проскочить незамеченным, выжить, добраться до цели, или же своевременно ускользнуть обратно. А скорость и неповоротливость каравана делала людей до предела уязвимыми.
Семеро вооруженных охранников, не считая грузина-проводника, размеренно и мягко переступали по сухой прошлогодней листве, почти не выдавая звуками своего присутствия в сумрачном ущелье. И верно - слишком уж удобной для организации засады представлялась густая "зеленка", прижившаяся на каменистых бесформенных нагромождениях. Дно глубокого ущелья, тянувшегося почти от самой Грузии, изрядно поросло смешанным лесом, кустарником, травой. Продвигаться по единственной тропе можно было исключительно в двух направлениях: вперед или назад; потому как крутые скалистые склоны, нависавшие над тропой и слева, и справа оставались неприступными.
- Еще с километр пути и проход станет шире. Скоро остановимся для отдыха, - успокоил грузина Мансур.
Тон его отчего-то показался проводнику странным: в голосе сквозили нотки сожаления, точно чеченцу вовсе не хотелось поскорее выбраться из гиблого черного леса. "То со страху, - подумалось ему, - храбрится, рисуется передо мной. Ведь испугался идти первым - меня попросил, хоть и не знаю дороги. А сам только подсказывает: сейчас тропа повернет вправо, обойди валуны левее... Да еще постоянно оглядывается, будто кто-то, скрываясь в чаще, крадется за караваном!.."
Впереди мелькнул просвет - то ли начиналось редколесье, дозволяя солнечным лучам беспрепятственно достигать земли, то ли узкая тропа на короткий миг превращалась в поляну.
- Вот тут и передохнем; покурим, - на тяжелом выдохе объявил Мансур. - А от поляны останется метров семьсот... Дальше идти будет легче.
Караван достиг лесной проплешины, замедлил движение, остановился.
- Привал. Полчаса, - сказал чеченец, привязывая одного из мулов к ближайшему стволу. Покончив с веревками и узлами, кивнул двум соплеменникам: - Хорошенько осмотрите местность!..
Двое людей Мансура тотчас нырнули в заросли.
Грузин отдышался, достал трясущимися пальцами пачку сигарет, сверкнул огоньком зажигалки, глубоко затянулся и... дернувшись телом, попятился назад, схватившись обеими руками за пробитую пулей грудь.
Одиночного выстрела никто не слышал - вероятно, пулю выпустили из бесшумного оружия. Долговязый мужчина, беззвучно хватая ртом воздух, неуклюже повалился на землю; Мансур же, мгновенно узрев опасную перемену, прыгнул в кусты и ужом прополз несколько метров в густой кустарник. Там, лихорадочно вытаскивая из-за пазухи рацию, злорадно оскалил рот, сверкавший металлическим коронками и, нажав на кнопку "передача", отрывисто произнес:
- Наживка сработала! Поторопись, Араб - моих людей убивают как мух!..
* * *
Генерала Ивлева Барклай знал уже несколько лет. Доверял ему безраздельно, как доверял и возглавляемому им ведомству. Только разведка Ивлева поставляла достоверные и многократно проверенные данные о шедших караванах из ущелий соседней Грузии. Чаще всего бока трудолюбивых мулов и лошадей натирали мешки с сушеной коноплей, а точнее с самыми ценными - верхними частями этого растения: измельченными в строго определенной пропорции шишками и листьями. Дважды Барклаю с группой своих парней удавалось подстеречь и уничтожить тамошние "посылки" для местных чеченских амиров. Одна была полна оружия и боеприпасов; другая состояла из конопли, медикаментов и различных взрывчатых веществ, включая дорогостоящий пластит.
Армейские и авиационные разведчики чаще подводили - выдавали ошибочные или устаревшие сведения, и каждый раз злой и уставший Барклай возвращался восвояси ни с чем.
Последняя операция стартовала после очередного известия от Ивлева - значит, вновь появлялась надежда на удачный исход многодневной охоты. Значит, вновь посылка с оружием или страшным зельем, туманящим мозги молодежи и позволяющим чеченским амирам добывать большие деньги, не дойдет до адресата.
И вот он, долгожданный миг - один из бойцов передового дозора наконец-то просигналил: "Внимание! Вижу цель". Парни изготовились к бою - им, хорошо обученным спецам, не нужно повторять, дублировать сигналы - сами все отлично знают.
Воевать Барклай умел. Причем не по тем правилам и канонам, что преподаются в академиях. Здесь, на лесистых склонах чеченских гор они срабатывали редко - полевые командиры бандформирований придерживались своих устоев, своих методов ведения войны. Потому и приходилось учиться заново, вырабатывать новые тактические приемы.
Два опытных снайпера - Валерка и Димка, расположившиеся по обеим сторонам тропы, устремили со своих позиций зоркие взгляды на поляну. Двум бойцам подполковник приказал обосноваться выше, чтобы ударить с тыла и отрезать каравану путь к отступлению. Да и остальных узреть было очень трудно: парни точно растворились в "зеленке", стали частью лесистого ущелья. Заметин был лишь Толик Терентьев, лежавший по соседству с командиром, да юный лейтенант Кравец - новобранец отряда, беспрестанно отодвигавший мешавшую ветку... "Волнуется салага, - усмехнулся подполковник. - Пока не привык к нашим сумасшедшим будням. Ничего, еще десяток-другой вылазок и станет таким же, как все..."
Сколько уж подобных засад организовано им за время долгой службы! Крошил со своими молодцами банды, выслеживал главарей бандитских соединений, подкарауливал такие же караваны... В основном хорошо продуманные операции проходили успешно - в конце концов, и сам Барклай был отличным профессионалом, и парней отбирал в свое подразделение не с улицы. Но случались и осечки. Крайне редко, но случались.
Сейчас, по его убеждению, все должно сработать отлично - как смазанный механизм надежных швейцарских часов.
Сквозь плотные заросли, наконец, показалась чья-то тень - высокий сутуловатый кавказец, тяжело дыша, озирался и, неуклюже переставляя длинные ноги, шел по тропе. За ним, вровень с первым мулом осторожно продвигался другой - чуть моложе, пониже ростом и половчее. Следом один за другим из-за плавного поворота, огибавшего поваленное, полусгнившее дерево, появлялись навьюченные животные и сопровождавшие их вооруженные люди...
До заранее обозначенного Барклаем рубежа - серого угловатого валуна, вросшего в землю посреди еле приметной лесной проплешины, оставалось немного. Сейчас тощий мужик, возглавлявший караван, поравняется с ним и...
Однако, не дойдя пяти шагов до своей смерти, тот вдруг оглянулся на второго мужчину, замедлил движение и остановился вовсе. Рука нетерпеливо скользнула за пазуху, потянула из кармана пачку сигарет... А к поляне уже подходили другие вооруженные боевики, парочка из которых расторопно шмыгнула в кусты - должно быть, осмотреть прилегавшую местность.
Первый выстрел Барклая должен послужить сигналом для остальных бойцов. Караван рубежа не достиг - должно быть, старший объявил привал, и медлить теперь нельзя - если конвой разбредется в стороны от тропы, то задача многократно усложниться. Уже сейчас подполковник был озабочен теми молодцами, что исчезли из поля зрения.
Занимавший неплохую позицию справа от тропы Терентьев понял приказ командира мгновенно. Неприметно кивнув, он тут же тихо исчез в "зеленке". "Там будет порядок! А вот слева один Кравец. Черт! Кто же знал, что они решат тут устроить перекур?!" - лихорадочно размышлял Барклай, с трудом отыскивая хорошо замаскировавшегося со снайперкой Димку.
- Духа видишь? - знаком спросил он у него.
- Нет, - на том же языке отозвался тот.
Зато молодой лейтенант, смекнув о причине беспокойства командира, вовремя подсуетился.
- Цель вижу! - энергично просемафорил он правой кистью и с умоляющим ожиданием смотрел на подполковника.
"Ладно, - скрепя сердце, подумал тот, - не маленький уже, не курсант. Пора и ему доверять!"
И, дозволив Кравцу заняться отошедшим в заросли бандитом, поймал в прорезь прицела грудь закурившего сутулого кавказца...
* * *
Немногочисленное подразделение русского спецназа отчаянно сопротивлялось. Группа из десяти-двенадцати человек слаженно и за считанные секунды успела ухлопать почти всех людей Мансура. Тот сразу понял: здесь на крохотной полянке "посчастливилось" столкнуться с настоящими охотниками-профессионалами. Сам он так и остался лежать посреди разлапистых ветвей, сжимая в одной руке автомат, в другой портативную рацию, изредка издававшую противное шипение. Не сделав ни единого выстрела, почти не двигаясь, дабы не обнаружить себя, не привлечь внимания неверных, хитрый чеченец лишь осторожно осматривался, да приглушенно поторапливал по радио Араба.
И слегка запоздавший отряд полевого командира все же появился. Появился как раз в тот момент, когда стрельба почти утихла, и Мансур, почувствовав пробежавший по спине холодок, наблюдал из-под куста за беззвучно крадущимися тенями русских бойцов. Те решили обследовать поляну и убедиться в гибели караванного конвоя...
Да, Араб был мастером подобных делишек. Девятилетнее участие в войне, начал которую рядовым боевиком у Арби Бараева; бесчисленные вылазки, налеты, теракты, засады на дорогах - все это в результате сложилось в огромный боевой опыт удачливого полевого командира. Сегодня его умению продумывать и организовывать секретные операции мог бы позавидовать любой выпускник Российской академии Генерального штаба.
Его люди появились неожиданно. Шквал огня обрушился на русский спецназ в тот момент, когда четверо бойцов в разгрузочных жилетах и головных повязках защитного цвета достигли центра поляны - серого угловатого валуна вросшего в землю рядом с тропой. Эти четверо погибли сразу. Следом моджахеды подавили огонь двух русских, оказавшихся позади каравана. Остальные приняли бой и не собирались ни сдаваться, ни отходить назад. Занимая неплохую позицию, они отвечали короткими и точными очередями из своего мощного бесшумного оружия и в свою очередь тоже изрядно потрепали отряд Араба. Его моджахеды напирали с южной стороны; не жалея патронов, давили; пытались обойти поляну по скальным уступам и взять спецназовцев в клещи... Но те отчаянно отстреливались, прекрасно владели оперативной обстановкой и пресекали любые хитрости мусульман.
Скоро и с той и с другой стороны в ход пошли гранаты.
Схватка грозила стать затяжной. Однако все решил один из расторопных воинов Мансура. Тот самый, что был послан им в сторону от тропы - осмотреть местность. Именно его находчивость и решила исход кровавого поединка на дне лесистого, глубокого ущелья...
Способ второй
2-4 сентября
Крепкие матерные словечки так и норовили вырваться из уст связанного Барклая. Им бы - этим словечкам, сейчас не помешали ни разбитые губы; ни сочившаяся, солоноватая кровь, которую поминутно приходилось сплевывать.
Да что от них было проку?! Ругаться следовало раньше, когда готовил и натаскивал прибывшую из училища молодежь.
Мало натаскивал! Недостаточно был строг и требователен! Редко наказывал! Да что там наказывать?! Гнать следовало в три шеи из спецназа ВДВ в обычную десантуру тех, кто не дотягивал, не укладывался в жесткие требования. А теперь... Теперь следовало молиться богу или уповать исключительно на удачу, на счастливый случай. Но надежд на эти "чудесные" составляющие успеха становилось все меньше и меньше.
Троицу выживших бойцов вели по скользкой пыльной тропе. Руки их накрепко скручивала длинная веревка, образующая единую связку; глаза закрывали плотные повязки, свернутые из их же, спецназовских бандан. Ноги для самостоятельного передвижения оставались свободны, да от этого легче не становилось.
Первым в связке, спотыкаясь, шел подполковник; вторым шагал его заместитель Толик; замыкающим плелся молодой Кравец.
Идиот! Салабон в лейтенантских погонах!.. Именно из-за его нерасторопности и слабости пришлось...
Барклай зло сплюнул опять накопившуюся во рту кровь.
Способных продолжать бой у лесной проплешины оставалось трое: Толик, раненный Димка Логинов и сам Барклай. Не много, если рассчитывать на благополучный финал в проваленной операции; но и не мало, для того чтобы испортить "чехам" праздничное настроение по поводу хитро организованной ловушки. Втроем они еще поспорили бы с бандой. Ох, как поспорили, если бы не слабак Кравец!..
Признаться, подполковник посчитал его убитым, когда тот, нырнув в заросли за ушедшим в сторону от тропы бандитом, надолго пропал из виду.
Да... лучше бы его там убили!.. Грех, конечно, так рассуждать, но...
Но мальчишка оказался жив. Мало того, бандит обезоружил лейтенанта и, прячась за обмякшим телом, выволок из кустарника, приставив к горлу десантный нож.
Вот тут-то, увидев обезумевшие от страха и полные страдания глаза молодого подчиненного, Барклай хрястнул с досады своим автоматом о камень и медленно встал, подняв руки.
Встал и Толик. Раненный Димка подняться не смог...
Человек, не ведавший ранее провалов, будет до самой последней минуты надеяться на чудо, на счастливое спасение. И лишь тот, кто успел не раз побывать в когтях смерти, способен в самой критической ситуации более или менее четко себе сказать: да, приятель - это конец. Барклай даже в то ужасное мгновение, когда пришлось поднять руки, не считал положение безнадежным, еще лелеял надежду на другой исход, ибо случались в его биографии схожие переделки. И каждый раз выпутывался, отыскивая крошечную лазейку, изобретая единственно возможный способ...
Но теперь все складывалось иначе: из зарослей появлялись все новые и новые боевики; вооруженные до зубов, озлобленные потерями; с волчьими, наполненными ненавистью взглядами...
Тогда-то он и буркнул:
- Все. Отвоевался.
Раненного Димку Логинова добили сразу, без единого слова, без секунды сомнения. Прищурив колючие глазки, предводитель банды подозрительно косил и на окровавленное колено Барклая. Правда, позже, когда оставшихся в живых русских избивали, он принял решение отсрочить его смерть - не смотря на касательное ранение, тот все же крепко стоял на ногах...
И вот, избитых, связанных, утерявших веру в спасение, под конвоем многочисленного отряда их куда-то ведут. Впрочем, где бы они ни оказались, перспектива остаться в живых не маячила - не перерезали глотку в ущелье, значит, решили приберечь для показательной казни в бандитском лагере.
- Так мне, мудаку и надо! - прошептал Барклай разбитыми губами. - Полгода собирался написать рапорт! Нет, опять поперся!.. Дома такая баба ждет, а я ползаю по этим скалам во главе детсадовского сброда. Старый придурок!..
- Брось, Барк. Кто ж знал, что так случится, - послышался за спиной приглушенный голос Толика.
Вздохнув, командир группы промолчал...
Нет, он обязан был предугадать, предусмотреть все нелепости, приведшие к провалу задания, к гибели группы. Сколько сотен километров намотал пешкодралом по горам, по лесам чеченским! Сколько сожрал сухпаев! Скольких товарищей здесь похоронил!.. А до конца прокачивать подобные нюансы так и не научился.
Толик - капитан Терентьев, хороший парень. И в такую минуту найдет пару слов, чтобы успокоить, поддержать. Однако нетрудно представить, каково сейчас ему. Года не прошло, как получил капитана; женат всего пару лет; скоро станет отцом...
По крайней мере, должен был им стать.
"Чертова повязка на глазах!" - подполковник поморщился от боли, оступившись на каменной россыпи пологой тропы. Вблизи той несчастливой поляны одна из чеченских пуль саданула по самому краю коленного сустава. Того самого больного сустава, что лечил в лучших московских клиниках почти год. Трижды ложился под нож хирурга... И вот опять. Вся левая голень давно была мокрой - кровь основательно пропитала штанину до самого ботинка. Да что там до ботинка - даже ступня ощущала неприятную липкую влагу.
Пронзительная боль отогнала мысли о Толике. Но не надолго...
Терентьев попал в его группу пару лет назад, когда, напоровшись на засаду во время одного из рейдов, Барклай потерял половину своих людей. С пополнением "штатного расписания" своевременно пособил Ивлев, носивший тогда полковничьи погоны - порекомендовал четверых надежных ребят из десантной бригады. Прибыл в той четверке и Анатолий.
Так и познакомились.
Потом потянулись бесчисленные вылазки; затяжная операция по выслеживанию Абдул-Малика и прочие передряги, в одной из которых Терентьев спас своему командиру жизнь.
Та прошлогодняя операция определенно должна была стать для Всеволода последней. Так уж случилось, что у развернутого аппарата спутниковой связи он оказался один - в спешке вызывал необходимое как воздух подкрепление. Парни под бешеным огнем вытаскивали двоих раненных с каменистого берега горной речушки. В тот момент Толик и засек снайпера, целившего в Барклая. Достать чеченца очередью было сложно - позицию дух выбирал с умом - за грядой исполинских валунов. Потому и решился капитан стрелять не в него, а пугнуть подполковника - пустил пару пуль над самой макушкой.
Барк, не будь дураком, сразу рухнул - распластался на речной гальке, а не то чеченский свинец спустя секунду непременно бы вышиб мозги...
Да, тогда ускреблись, отбились, выжили. Повезло.
А сегодня не получилось...
* * *
"Человек любит и чувствует сердцем, а извилины так и норовят включить сомнения. Мешают, тормозят естественный процесс. Черт бы их побрал, эти извилины!.." - вяло рассуждал Барклай, вперив взгляд в полосу солнечного света и вспоминая о любимой женщине, должно быть, ждавшей его сейчас в крохотном уютном гарнизоне на юге Ставропольского края. Желтая полоса врывалась в открытую дверь каменной лачуги, где подполковник с двумя молодыми сослуживцами парился вторые сутки. Короткий луч медленно полз по усыпанному грязной сухой соломой полу; становился длиннее и, кажется, менял оттенок...
Мысли о побеге не беспокоили, не бередили остывшую душу. Все мечты и сомнения померкли - побег был просто невозможен. Руки пленников не стягивали веревки, зато к ногам крепилась массивными "манжетами" толстая ржавая цепь. Единой змейкой она опутывала троицу офицеров и концом своим была намертво прикручена к вкопанному в землю раскуроченному станку от пулемета ДШК. Откопать эту хрень свободными руками, ежели постараться, конечно, можно. Однако у раскрытой двери - снаружи сарайчика, постоянно торчали "духи". Сидели, ублюдки, скрестивши ноги, сверкали колючими темными глазищами, судачили на басурманском языке, да скалили белые зубы в злобных своих ухмылках.
Тут не то что выдернуть из слежавшейся породы стальную раскоряку - оправить малую нужду в углу хибары без присмотра не получалось. Стоило шевельнуться - звякнуть цепными звеньями, как бандиты разом замолкали и вскидывали автоматы. Оттого, видать, и дверь не закрывали, сволочи, чтоб глаз не спускать.
Вот и вспоминал Всеволод Барклай свою жизнь, привалившись спиной к прохладным булыжникам, понуро свесив коротко остриженную голову, да наблюдая за неторопливым странствием по земляному полу полоски света. Ворошил, неторопливо перебирал сорок лет своей жизни...
Вряд ли эти воспоминания были сплошь хорошими. Немного сутуловатый, но крепкий - с широкими покатыми плечами мужик, успел пережить многое. Усталые, зеленовато-карие глаза, вокруг которых уже завязались мелкие морщинки, скорее излучали печаль по чему-то несбывшемуся, нежели тосковали о потерянном. Да и что по большому счету удалось повидать за те суетные восемнадцать лет, одним коротким мигом пролетевшие после окончания военного училища?.. Служба, в мирное время состоящая из сплошных тренировок подчиненного личного состава - НВДП-87 едино для всех, кто носит тельники и голубые береты. Тактико-специальная подготовка, топография, минно-подрывное дело, рукопашный бой, стрельбище, аэродром. И "физика", "физика", "физика"... До полного изнеможения. До двадцатого пота. Но были и некоторые отличия. Войска ВДВ - это, по большому счету, пехота. Отличная, но все же пехота, обученная воздушному десантированию во вражеский тыл для удержания плацдарма до подхода основных сил при масштабных наступлениях. А спецназ ВДВ - это уже разведчики-диверсанты, уходящие за линию фронта на длительный срок для выполнения более тонких и подчас уникальных задач по глубинной разведке или диверсиям. Отсюда и требования к скрытности, к способности выживать в нечеловеческих условиях. Соответственно, и подготовка другая.
В нынешние неспокойные времена Барклай мотался по горячим точкам, участвовал в бесчисленных боевых операциях. До Чечни все как-то складывалось по уму, по логике. А потом кого-то из сухопутных генералов "осенило": спецназ обязан делать все, что не в состоянии сделать другие войска. И понеслось: штурмы, зачистки, охранения колонн и прочие несвойственные военной разведке задачи.
Ранения, и столь же бесчисленные госпитальные палаты... Многое, как говориться, уже осталось за плечами Барклая. Жизнь перевалила экватор, и изученного, познанного посредством проб и ошибок, сделанного на совесть - не сосчитал бы никто, - набиралось этого с излишком. Неприхотливость с выносливостью вошли в привычку; болевые ощущения как у всякого человека перешагнувшего рубеж сорока, притупились; почти все решения и действия, благодаря огромному опыту, принимались автоматически - на "автопилоте"...
Первый и единственный брак вспыхнул яркой звездочкой в сумерках однообразных будней. Свою будущую жену он повстречал в одном из темных переулков соседнего с гарнизоном городка - отбил у троицы то ли пьяных, то ли обкурившихся конопли молодцов. Возвращаясь из гостей, заслышал женский крик, поспешил на помощь... Юных насильников раскидал мощными ударами в считанные секунды. Один из них, кажется, остался после того короткого "разговора" инвалидом - родители добились уголовного дела; ставшая чуть позже супругой Наталья проходила по делу и потерпевшей, и свидетелем, но своего спасителя не выдала. "Не знаю, кто это мог быть, - упрямо твердила она следователю, - не видела его ни до, ни после. Подоспел, раскидал ублюдков и был таков..." По правде говоря, Барклай тащил ее от места недолгой схватки до центральной улицы на руках - та пребывала в шоке. Поймав такси, привез домой, послал отмываться в ванную, затем накормил ужином и уложил спать в отдельной комнате...
Так и не дознался следак из районной прокуратуры до истины; так и остался спаситель "неизвестным"...
Их любовь и супружество продлилось чуть дольше года, затем огонек стал затухать, покуда не погас совсем. Наталья - обычной наружности женщина - ни пава, ни ворона, устав от постоянных ожиданий и нервотрепки, связанной с его частыми и стремительными отъездами, тихо собрала вещи и ушла. С тех пор он ее не видел. Точнее, не захотел предпринять попытки увидеть, вернуть или что-то изменить. Знал: изменить невозможно. Предательством ее бегство не счел, полагая: она заслуживает лучшей участи, чем серая жизнь в стандартной гарнизонной хрущевке; одинокое, наполовину вдовье существование.
Через пару лет после развода он повстречал симпатичную девушку с красивым и модным тогда именем Сусанна. И снова зародилась любовь, помогая излечиться и позабыть неудавшийся брак. Одному богу было известно, сколько надежд связывал Барклай с новым знакомством, сколько душевной теплоты вкладывал в быстро развивавшиеся отношения!.. Да, он был самым обычным мужиком - ослепительных достоинств не имел, как, впрочем, и явных недостатков. Однако ж любовь беречь умел, глубоко веруя в святость и ценность этого редкостного таинства. Тем удивительнее стала внезапная перемена в поведении невысокой жгучей брюнетки: месяца через три в ее речах замелькали странные фразы о дружбе; о том, что вряд ли она сможет отвечать ему той же пламенной страстью... При этом каждый раз в шутку просила не считать ее стервой. Не отыскав в анналах памяти ни единого поступка, способного стать причиной разрыва, он долго корил себя за неумение сохранить, сберечь хрупкое к себе чувство. И только много позже, вспоминая и переосмысливая ту быстротечную связь, внезапно осознал: очень многое в повадках любительницы бесконечных тусовок, частых посиделок в кафе и многочисленных званых вечеров в своем доме, подходило под емкое определение "стерва". Возможно, Сусанна собиралась сменить поднадоевшего муженька, да выведав о скромных суммах, коими государство почивало своих израненных в горячих точках героев, потеряла интерес к Барклаю. Или же просто, добившись любви, занесла ее в список многочисленных побед, на том и охладела, переключившись на следующую жертву... Впрочем, зла на нее Всеволод не держал. Из депрессии худо-бедно выбраться помогла, а погасить любовное пламя удалось на удивление просто: чего страдать и маяться из-за пустого человека?.. Ежели легкомысленная дурочка - так то до прихода мудрой старости; ну а коли стерва... Стервой баба перестает быть лишь на последнем вздохе.
Подполковник медленно провел ладонью по колючей щеке; не обращая внимания на автоматный ствол, тут же обратившийся черным "зрачком" в его сторону, потер воспаленные веки; переменил позу, чтоб не затекало раненное колено. И принялся вспоминать о своей Виктории...
Нынешнюю свою ненаглядную любовью - Вику, он приметил давно. Стройная, сероглазая шатенка - жена оного из директоров банка соседнего городка, приглянулась сразу, едва устроилась работать врачом в медсанчасть их гарнизона.
И случилось это аккурат через три года после ухода жены...
Работая врачом-терапевтом в медсанчасти гарнизона "Южный", Вика прекрасно знала весь состав отряда особого назначения. Проверяя давление и пульс каждому, кто проходил регулярные обследования, она нередко выслушивала комплименты, анекдоты и прочую ерунду. Изредка кому-то отвечала, с кем-то не разговаривала никогда, но, глянув в лицо любому, зашедшему в терапевтический кабинет спецназовцу, вмиг безошибочно вспоминала имя, фамилию, должность и звание.
Ей было около двадцати шести. Девушка неброской, но мягкой красотой и удивительным обаянием привлекала многих. Острый ум и неизменное чувство юмора, позволяли, тем не менее, постоянно блюсти дистанцию, тактично усмирять пыл некоторых отважных и восторженных поклонников из числа рядовых, сержантов и офицеров...
Она долго и внимательно присматривалась к Барклаю. Актерской или журнальной красотой тот не блистал, но обладал именно той привлекательностью, которая сводит женщин с ума зачастую быстрее и основательнее. Статный, широкоплечий; с короткими, но густыми волосами; с приятным бархатным голосом; с умным взором выразительных, зеленовато-карих глаз. Не раз она любовалась мускулистым загорелым телом, когда офицер, раздетый до пояса, стоял перед ней на очередной комиссии и дышал полной грудью; не раз терялась под его проницательным взглядом...
Будучи много старше ее мужа, Всеволод развелся с женой и засиделся в бобылях, не торопясь исправлять положения. Порой молодая женщина порывалась спросить: отчего до сих пор один? Почему не найдешь близкого человека?.. Не взирая на иерархию и законы субординации, Виктория легко бы задала подобные вопросы кому угодно - ей сошло бы; да и вряд ли игривое любопытство обидело бы кого-то. Но в общении с Барклаем, что-то сдерживало и подавляло привычную смелость.
Увы, далеко не все складывалось в ее жизни. Скольких нервов стоила супругам неудачная беременность Вики. В гарнизоне никто не узнал о трагедии ее семьи. Ни один человек не догадался о беде, кроме Всеволода...
Вернувшись из больницы, она вышла на первое дежурство. Едва высыхали слезы, как мысли о несостоявшемся материнстве, вновь заволакивали глаза предательской влагой. Бойцы шумно вваливались в плохо освещенный кабинетик, балагурили, шутили - подошел срок очередного медицинского освидетельствования... Барклай же, появившись как всегда тихо и молча, привычно уселся на стул, опустил на край стола мускулистую руку с завернутым рукавом камуфляжной куртки и почему-то надолго задержал взгляд на лице врача-терапевта, пока та отсчитывала пульс. Заполняя журнал, Виктория уронила слезу на строчку с его фамилией. Вся страничка была уже в маленьких мокрых кружочках...
Когда иссякла очередь за дверьми кабинета, подполковник неожиданно вернулся и опять безмолвно сел перед ней.
- Вы же прошли комиссию, Всеволод... - прошептала она, отвернувшись к темному окну.
Он осторожно положил теплую ладонь поверх прохладной женской руки и, погладив, слегка сжал...
Никому она не позволяла прикасаться к себе, но девушка уже достаточно хорошо знала этого человека, чтобы понять - не было в том поступке ничего, кроме искреннего желания помочь, утешить, подбодрить... Конечно же, он не ведал причин, катившихся по щекам слез, но не лез с расспросами, а просто видел и ощущал, как ей плохо.
Через минуту офицер вышел, так и не проронив ни слова.
Медленно повернув голову, Виктория обнаружила лежащий на мокрой журнальной странице первый весенний тюльпанчик. Из-под нежного цветка выглядывала маленькая шоколадка.
Рука еще долго сохраняла теплоту сердца Барклая...
"Да, все правильно... Человек любит и чувствует сердцем, а мозги так и норовят включить сомнения. Мешают, тормозят естественные процессы. Черт бы их побрал, эти мозги!.." - снова подумал подполковник и попытался растянуть в улыбке опухшие губы.
- Кто у нас Ириной родится, - вздохнул капитан. - Пацан или девчонка...
В другое время командир непременно что-нибудь сказал бы по этому поводу - подбодрил бы, успокоил будущего отца. Но теперь решил воздержаться, промолчал...
В этот миг за дверным проемом каменной лачуги замельтешили чьи-то тени, послышались громкие голоса. Охранники встали с насиженных мест, повесили автоматы на плечи.
Подняли поникшие головы и пленники.
- Выходы по одному! - послав смачный плевок внутрь хибарки, скомандовал самый бойкий чеченец с жиденькой бородкой и в темных очках.
Звякая цепью, офицеры медленно направились к открытой двери. На выходе из каменного сарайчика каждому связывали руки и снимали с ног металлические манжеты. И вскоре троицу пленных, подталкивая в спины, вели к центру бандитского лагеря...
Опять оказавшийся в связке первым, Всеволод выглядел хмурым и злым. Но отнюдь не от предчувствия близкой смерти. Причиной тому служило осознание собственного бессилия перед обстоятельствами. Ведь именно оно - бессилие, является самой страшной мукой для сильных людей. Ничто другое так не страшит и не опустошает их, как понимание своей неспособности изменить грядущие события...
* * *
В глубине обширной, слегка пологой поляны, вокруг которой вытянутой дугой располагался лагерь, уже поджидала толпа рядовых боевиков. Их предводитель - хмурый кавказец с двумя седыми прядками в черной бороде, привычно устроился в старом кожаном седле, брошенном на траву меж двух высоких древесных стволов.
Под одобрительные выкрики и злые усмешки толпы спецназовцев вытолкали на середину.
- Интересно... И каким же способом они нас?.. - проворчал Толик, избегая произносить самое неприятное слово.
- Не терпится узнать? - покривился Барклай и осторожно покосился на лейтенанта.
На том не было лица - бледные губы подрагивали, испуганный взгляд метался по округе... Метался до тех пор, пока не уперся в того фраера в темных очках и с редкими крупными зубами, что живо распоряжался у лачуги. Похоже, и здесь - у места предстоящей казни, роль "дирижера" принадлежала ему.
Редкозубый, беспрестанно поправляя на плече американский пугач - бестолковое в серьезных перестрелках помповое ружье, прошел мимо юного лейтенанта и, остановившись против подполковника, процедил:
- Ты умрешь последним.
- Отчего такая щедрость? - ухмыльнулся в ответ Всеволод.
- Ты же главным был у неверных? - оскалив ряд отвратительных зубов, проявил тот поразительную догадливость. - Вот и посмотришь сначала, как твои люди испускают дух.
- Мы все умрем одинаково - молча. Так что не надейся на спектакль.
Засмеявшись с нарочитой громкостью, бандит обернулся к соратникам и крикнул по-чеченски:
- Героя из себя строит! Сейчас посмотрим на смерть русского героя.
Чеченский язык Барклай понимал неплохо - сказывались годы, проведенные в этой республике.
- Знаешь, абрек, что я тебе скажу на прощание?.. - чуть подавшись вперед, таинственно молвил он.
- Заряди эту американскую берданку самой крупной картечью и отстрели себе яйца! Чтоб ваши бабы таких уродов больше не рожали.
Моджахед позеленел от ярости и, сорвав с плеча куцее ружьишко, вознамерился угостить пленного прикладом.
- Вахид! - послышался повелительный оклик сидевшего на кожаном седле амира, вероятно не желающего портить отлаженной "театральности" зрелища.
Распорядитель остановился, что-то пробормотал сквозь неровные зубы и послал второй плевок в сторону русских.
Стоявший в центре троицы Терентьев беззвучно ржал...
- Умеешь ты, Барк, теплое словцо людям сказать. Особливо при расставании.
Теперь от усмешки не смог удержаться даже лейтенант. Усмешка хоть и вышла вымученной, да видно подействовало поведение не падавших духом старших товарищей - губы уж не дрожали, взгляд стал осознанным.
- Людям... - проворчал подполковник. - Где ты их тут увидел? Людей-то?..
- Раз такой умный - примешь сметь первым! - прошипел смуглолицый фраер.
По его команде двое боевиков вцепились в одну руку подполковника, двое схватились за другую. Отсоединив его от общей связки, поволокли к ближайшему дереву...
По прошествии нескольких минут Барклай напоминал распятие - не хватало лишь исполинского креста за спиной, да тернового венка на коротко остриженной голове. Правое запястье было накрепко привязано толстыми веревками к стволу старого кряжистого дерева, левое - к упряжи нетерпеливо топтавшегося на месте могучего гнедого жеребца. Рядом с конем, скучая и удерживая повод, стоял одноглазый чеченец преклонного возраста - терпеливо ждал приказа амира.
Все было готово для начала казни.
Араб на миг задумался, припоминая, что говорил своим людям пару дней назад; привстал с седла, мысленно подбирая свежие фразы...
- Братья! Единоверцы! - начал он со своего обычного обращения, но после небольшой паузы, повернул речь в глубокую историю: - Уже через восемнадцать лет после смерти Пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует), мусульмане, ведомые достопочтенным Са'дом ибн абу Ваккасом, отправились к восточному побережью Китая, где получили разрешение императора поселиться и построить мечеть, которая стоит и по сей день. Тогда мусульманам казалось, что жизнь среди иноверцев не создаст для них неразрушимых проблем. Однако все обернулось иначе...
Терентьев с Кравцом поглядывали на командира, и во взглядах этих смешалось все: ожесточение на горцев за дикие нравы, злость на собственную беспомощность; сочувствие.
Барк стоял широко разведя руки. Битюг нехотя переступал передними ногами, ковыряя копытами землю; и когда мощное тело ненароком отодвигалось слишком далеко, веревка, схваченная одним концом за постромку, а другим за левое предплечье мужчины, натягивалась, норовя вырвать или покалечить сустав. Подполковник морщился от боли и, напрягая мышцы, пытался удержать коня от перемещений...
Путаная, пространная речь местно предводителя завершалась.
Он декларировал последнее воззвание; заученно выкрикивал последний лозунг, как всегда призывающий братьев к смертному бою с неверными...
Наконец, усевшись в распластанное на траве седло, полевой командир привычно кивнул одноглазому конюху.
Тот, что-то пробормотав в ответ, так же привычно шагнул в сторону от приговоренного к смерти; поддернул повод и увлек за собой жеребца.
Всеволод поднатужился, побагровел, пытаясь согнуть в локтях руки...
Но силы были не сопоставимы - раздувая ноздри и фыркая, могучее животное, вероятно не замечая слабого для себя сопротивления, двинулось вперед.
Постромочный ремень, соединяющий веревочное подобие хомута с вальком, съехал до предела назад. Прочная веревка сызнова натянулась струной...
Лейтенант Кравец, будто нутром слыша трещавшие связки командира, порывисто отвернулся и закрыл глаза; Терентьев тяжело дышал, скрежетал зубами и выдавливал ядреные матерные словечки...
И вот, когда уж, казалось, плечи крепкого русского мужика не выдержат, и одна из конечностей выскочит из сустава, изрядно окропляя сочную зелень поляны кровью из разорванных артерий, конь внезапно заартачился: ослушавшись одноглазого, остановился.
Красивая голова гнедого жеребца поднялась, настороженно застыла; ноздри и уши пришли в движение...
Пожилой чеченец с черной повязкой на лице удивленно прикрикнул на него, настойчивее потащил вперед...
Но тщетно. Чем-то обеспокоенное животное выполнять чужую волю отказывалось.
Подал голос и Араб - заминка показалась странной и несвоевременной. Конюх суетно ответил и с удвоенной энергией налег на повод. На помощь спешил распорядитель казни - редкозубый кавказец с помповым ружьем за плечом.
И тут до слуха бандитов, находившихся на нижнем краю поляны, донесся мерный рокот вертолетных двигателей. Амир немедля вскинул вверх правую руку, призывая соплеменников к тишине; прислушался...
Гул стремительно нарастал и, судя по его многоголосию, к склону приближался не один, а несколько вертолетов.
Бандитский лагерь, еще минуту назад степенно ждавший кровавого зрелища, разом пришел в тревожное движенье: кто-то отдавал команды, кто-то бежал с докладом к амиру, кто-то щелкал оружейными затворами и магазинами...
Встрепенулись, закрутили головами и русские офицеры - усиливавшийся с каждой секундой звук был до боли узнаваемым; вмиг в сердцах затеплилась надежда. Один лишь Барк по-прежнему боролся за свою жизнь - испуганного коня, не желавшего стоять на месте, едва удерживал одноглазый хозяин.
Из-за верхушек кедров внезапно вынырнула первая пара пятнистых вертолетов. Хищные удлиненные тела "крокодилов" быстро прошли параллельно склону. За ними показалась вторая пара - на той же высоте и скорости парили "восьмерки".
Возможно, летчики и не заметили бы разбитый вокруг поляны и неплохо замаскированный лагерь, да Араб дал маху - не успел охладить воинственный пыл свои молодцов. Вслед каждой винтокрылой машине потянулись десятки едва различимых на фоне голубого неба бледно-желтых трасс.
Пилоты легко определили зону, откуда велся огонь, и ведущий первой пары, заломив приличный крен, вывел звено на боевой курс для ответной атаки...
Терентьев опомнился первым. В отличие от недвижимого Барклая, все еще напоминавшего распятие, капитан с лейтенантом могли передвигаться. Руки их были связаны - обоих соединяла веревка, однако ноги оставались свободны. Толик потянул за собой растерявшегося лейтенанта, подскочил к повисшему на жеребце одноглазому чеченцу, двумя руками выхватил у того из-за пояса нож и ринулся к командиру.
В этот миг и оглушил первый взрыв.
Никто не предполагал такого поворота событий: ни русские пленные, ни хозяева лагеря. Все смешалось, все пришло в движение от серии беспорядочных разрывов неуправляемых реактивных снарядов, выпускаемых сначала первой парой вертолетов, затем второй. Все вокруг стало напоминать ад...
Когда натянутая жеребцом веревка была перерезана, подполковник не удержался на ногах - упал на колени и схватился за левое плечо. Капитан, тем временем, торопливо резал узел, стягивающий руки лейтенанту.
Скоро оба освободились от пут и тащили Баклая к небольшой лощинке, где можно было укрыться от свистевших над головами осколков.
Вертолеты сделали второй заход, расстреливая теперь окружавший поляну лес.
- Это полдела. Это только половина, - задыхался от боли подполковник. - Еще надо умудриться смыться отсюда, чтоб чичи не заметили, и свои не укокошили...
- Что-нибудь придумаем! - запальчиво кричал Терентьев сквозь грохот, пригибая голову Кравца поближе к земле. - Ты как, Барк? Идти можешь?
- Куда я денусь!..
Но и дальнейшие события продолжали поражать троих офицеров своей непредсказуемой стремительностью. Вертолетное звено после второго захода внезапно переменило тактику: два Ми-24 и один Ми-8МТ зависли на удалении пятисот метров от склона и поливали лес из пушек и пулеметов. Вторая "восьмерка" снизилась и аккуратно подползла к самому краю поляны; и ее курсовой пулемет так же коротко огрызался прицельными очередями.
- Сева! А ведь это за нами!! - радостно заорал капитан. - За нами пришла вертушка! Чтоб мне лишиться одного яйца, Сева!..
Вскочив и пригнувшись, спецназовцы побежали к окраине леса, где мелькали в бешеном вращении лопасти "эмтэшки". Вертолет медленно приближался к оконечности поляны и завис, наконец, едва касаясь левым шасси склона. Однако стоило троице пленных оказаться в поле зрения экипажа, как машина резко отпрянула в сторону, развернулась, закачалась в воздухе...
- Свои! Мы свои!! - неистово размахивая руками, орал Терентьев. - Мы здесь!! Нас-то заберите, ё... вашу мать!..
- Стреляют по ним, не видишь?! - рявкнул ему в ухо Барклай. - Дай-ка мне эту хрень!..
Выхватив у капитана трофейный нож, он ловко подбросил его здоровой правой рукой, перехватил поудобней и, развернувшись, с силой куда-то запустил.
Из-за толстого кедрового ствола, держась за рукоять торчащего в груди ножа, покачиваясь, вышел кривозубый распорядитель казни. Темных очков на удивленном лице уж не было; квадратная бородка приняла горизонтальное положение; помповое ружье выскользнуло из рук... Сделав несколько неуверенных шажков, приближенный Араба рухнул наземь.
Тотчас вертушка поплыла обратно к склону. Дверка с круглым иллюминатором отъехала назад; крутанувшись, упал металлический трап в три ступени, приглашая в спасительное нутро грузовой кабины. Офицеры один за другим запрыгнули внутрь. Всеволод упал на откидное сиденье и вновь схватился за покалеченное плечо; лейтенант застыл у желтой топливной бочки и бездумно водил из стороны в сторону широко открытыми, осатаневшими от неожиданного спасения глазами. И лишь расторопный капитан, не потерявшись, схватил протянутый пожилым борттехником автомат, присел у открытой дверцы на колено и, стал яростно поливать свинцом удалявшиеся заросли...
Спустя двадцать пять минут звено вертолетов подлетало к окраине Ханкалы. Барклай подошел к пилотской кабине, навис над техником и протянул командиру здоровую руку:
- Спасибо, парни. Век вас не забудем.
- Не за что, товарищ подполковник. Мы и сами рады такой удаче. Не чаяли уж вас найти, - ответил крепким рукопожатием управлявший вертолетом молодой человек с приятной, располагавшей внешностью.
![[]](/img/r/rin_w_g/5/trinadcatxsposobowumeretx1.jpg)