Гибель Лодэтского Дьявола (Глава 7, 8, 9, 10, 11, 12)
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
В этих частях романа для главной героини, Маргариты, меняется ее жизнь: она знакомится с праведником, сближается с сестрой мужа, становится, благодаря новым друзьям, немного другим человеком. Однако благие перемены невозможны без не столь радостных перемен, даже горя. Впрочем, Маргарита считает, что ей наконец-то повезло и она нашла свою настоящую любовь.
|
Глава VII
"Король" посрамлен, "рыцарь" повержен
Хлеб в Меридее был основной пищей и бедных, и богатых. Первым своим указом король подтверждал древний закон, обязывавший пекарей производить ржаные буханки размером с ладонь и продавать их за медный четвертак. В Элладанне цену на прочий хлеб устанавливал сам герцог, а власти сурово наказывали плутовавших пекарей - лишь в неурожайные годы им разрешалось разбавлять ржаную или пшеничную муку менее ценными помолами. Весь белый хлеб обобщенно звали булками, пышный (набухший) серый или черный хлеб - буханками, плоский и пресный - лепешками.
Для стола герцога Лиисемского и епископства хлебная кухня выпекала белый хлеб из хорошо просеянной пшеничной муки; серый - для прислуги высокого положения и преторианцев; жесткие лепешки из отрубей, используемые как тарелки, - для всех прочих работников замка, но даже их еще нужно было заслужить у Нессы Моллак или Хадебуры. Хлеб здесь был чем-то вроде денег: основой власти этих двух кухарок. Для тех, кто не удостоился их милости, полагалась каша из овса - из злака, презираемого в благодатном Лиисеме даже бедняками и годного лишь на корм лошадям.
Пищу раздавали главы кухонь, обмениваясь друг с другом "своим товаром": к началу завтраков и обеда Несса Моллак заходила с миской из овощной кухни и блюдом из общей, на каком лежали остатки со стола герцога - порой позавчерашние объедки, но никто не посмел бы возмущаться и отказаться от мяса или рыбы. После еды принимались стряпать: до полудня пекли хлеба, потом - пироги или пирожные. Серый хлеб катали большими полушариями, белый - маленькими колобками и бережно помещали в центр печи; если подгорали лепешки для прислуги, то Галли не наказывали.
Салатов придворные Альдриана Лиисемского не кушали, полагая всё сырое вредным для здоровья, - булочки подавались к похлебкам, основным блюдам и густым соленым подливам - к сальсам. Но прежде всего, в самом начале трапезы, к столу выносилось главное его украшение: пироги, караваи, пирожные, пончики, вафли - тут уж фантазия Нессы Моллак не знала границ: Маргарита с восхищением смотрела, как из печи достают то лебедей, то замки, то деревья изобилия, причем тесто могло быть и зеленым, и розовым, и желтым, а его еще дополняли резными плодами, кремами, цветной глазурью...
За исключением парада удивительных сладостей, все тринадцать следующих дней между календой и благодареньем, заполненные однообразной и скучной работой, походили один на другой, будто мелькали пластины скудно раскрашенного веера. Маргарита понемногу привыкала к быту Доли и даже научилась быстро засыпать на одном тюфяке с Ульви: она ласково грозила болтушке, что не возьмет ее на венчание брата - и, довольная своей хитроумностью, отворачивалась, но с неясной тревогой гадала: что же будет делать после свадьбы Синоли, когда ее угроза перестанет действовать.
Пресная овсяная каша еще вызывала неприятие. Маргарита съедала свою половину комка быстро, стараясь поменьше жевать. Кроме того, давали печеные овощи или похлебку-путаницу (она же "чепуха", если постная) - густое варево из трав, бобов, овощей и обрезков - из всего, что имелось в наличии и что кухарка надумала отправить в котелок. (Из-за такого рецепта "путаницей" кликали неразборчивых в связях женщин, а "чепухой" - бессмыслицу). В медиану две Ульви разделили чашку молока и кусочек курицы, а после медианы они заслужили прощение Нессы Моллак и стали получать традиционное утреннее яйцо, сладкие моченые яблоки по вечерам, на обед - жесткую лепешку вместо овсяной каши. С наслаждением поедая свою половину хлебца, пропитанного овощной подливой, Маргарита думала, что раньше сильно недооценивала отруби.
Тринадцатого дня Кротости Клементине Ботно исполнился сорок один год. Жадная тетка никогда не устраивала по такому поводу празднеств, и Маргарита не ждала приглашения в зеленый дом, но, вспомнив о родных, она расстроилась, что никто из них не поинтересовался ее участью. Марлена тоже позабыла о своей новой сестре. Маргарита огорчалась, однако и радовалась, что справляется со всем сама. Зато она нашла общий язык со старухами из овощной кухни и в свободное время помогала им перебирать ягоду или плоды. В Лиисеме созрела малина, земляника, дикая слива, сладкая вишня, тутовая ягода. За помощь работницы овощной кухни угощали девушку чем-нибудь, а она делилась с Ульви - так Маргарита прослыла дурехой и среди старух.
С Майртой, Петтаной и Галли у нее сойтись не вышло, поскольку посудомойка никогда кухарке ровней не будет. Кудрявая Марили частенько наведывалась в хлебную кухню и о чем-то сплетничала с Хадебурой. Вскоре Маргарита узнала, что остальные прислужники стола герцога Лиисемского не жалуют эту надменную сиренгку. Кто-то завидовал ее красоте, кто-то разругался с ней, а всех мужчин она отвергла, и они остались обиженными. На Маргариту Марили смотрела высокомерно, но не трогала ее и не общалась с ней. Маргарита же побаивалась Марили. Великанша Хадебура с носом как у ведьмы пугала ее сильнее всех. Особенно не по себе Маргарите становилось, когда эти две настолько разные внешне женщины, Хадебура и Марили, обе поворачивались к ней и о чем-то шептались.
________________
Марлена впервые навестила Маргариту в благодаренье первой триады Кротости, после двух часов дня. Они вышли за стену Доли и присели на ее выступ. Марлена принесла с собой кусок малинового пирога, половина какого быстро растаяла у Новой Ульви во рту. Пребывая в безумии от волшебного послевкусия и сытости, Маргарита при Марлене облизала пальцы.
- Ой! - опомнившись, смутилась она. - Не подумай, что я некультурановая. Просто это таковская вкусная вкусность!
- Ты так жадно кушаешь, что мне вспоминается, как мы с Иамом оказались на улице. Мы и дня там не прожили, но остались без средств, не зная орензского, - не могли ничего попросить или объясниться. Такая безнадежность! Понимая, что тебе не на что купить пищу, голод мучает еще острее. Тогда Иам и украл хлеб, хотя ни до, ни после не воровал, а когда нам вернули деньги, даже заплатил пекарю, но Огю всегда проверяет кошелек после того, как они с братом виделись, даже если на минутку... Когда Иама схватили, он успел оторвать полбуханки зубами, представляешь? - звонко, как колокольчик, засмеялась Марлена. - Если бы не брат Амадей... Прости, что не навещаю тебя часто, - добавила она после паузы. - Супруг говорит, что я буду тебе лишь мешать привыкнуть к новому месту, а потом и к деревне.
- Я вовсе не в обидах, почтимая госпожа Шотно, - старалась хоть сейчас выглядеть воспитанной Маргарита.
- Марлена, - моментально поправил ее девушка-ангел. - Зови меня так - мы же сестры... Скучаешь по Иаму?
- Да, едва сплю - всё о нем тревожусь... - не моргнув глазом соврала Маргарита и изобразила печальное лицо.
"Раз Иам не сказал сестре правды о нашем венчанье, то и я не буду", - решила она, пока притворно скорбела.
- Я тоже с трудом засыпаю... Не стоит об этом... Брат Амадей говорит, что оплакивать живого - это начало Уныния. Так что и ты много не плачь... Я пришла сказать: вчера был наш брат Синоли. Двадцать второго дня, перед Марсалием, в три часа он венчается в храме Благодарения и затем будет застолье в том же трактире. И мне нужно будет идти с тобой - я ведь брату обещала. Не возражаешь?
Маргарита помотала головой.
- Обещай мне, что недолго, - попросила Марлена. - Я не люблю пивные...
- Я тоже! - горячо поддержала ее Маргарита. - Я пью одни чисты воды... даже без сахера или медов!
Марлена грустно усмехнулась.
- Тогда, скорее всего, тебе будет непросто быть супругой Иама. Впрочем, раз он выбрал тебя, значит, тянется к трезвости.
Разочаровывать ее Маргарита не стала.
- Да... еще Синоли сказал, что его двэн уже обвенчался и съехал...
- Слава Богу! - выдохнула Маргарита, уверенная, что теперь на свадьбе брата она не увидит Оливи, его мутных глаз и масленой улыбки.
- Тот, кого мы повстречали во дворе ратуши? - нахмурилась Марлена.
- Да, это он...
- Ты, наверно, очень любишь нашего сужэна, раз так рада за его счастье.
Вместо ответа Маргарита улыбнулась и кивнула: лишний раз лгать этому небесному созданию ей не хотелось.
- Что же ты не кушаешь другую половину пирога?
- Подруге отдам. У нас с ней всё поровну.
- Ты очень-очень хорошая, - взяла Марлена Маргариту за руку. - Иаму с тобой сильно повезло. Брат Амадей будет рад за него... - и она обняла Маргариту крепче, чем когда-либо ранее. - Приходи в следующее благодаренье к нашему дому, Огю купит тебе место в храме Пресвятой Меридианской Праматери. Скорее всего, где-то под потолком, но... главное же - это часовая молитва. Мы ходим в храм и по медианам... Ну, мне нужно идти. Да и не хотелось бы отвлекать тебя от труда.
- Марлена, а можно тебя просить... - осмелела Маргарита. - Я своей подруге обещалась взять ее на свадьбу. Мог бы твой муж нам вместе дозволить пойти из замку? И еще... Моглась бы ты мне платье одолжить на венчанье брата и лучшей подруги? А то у меня лишь лавандовое есть... И оно теткино... Я хочу, чтобы родня думала, что у меня всё славно... А жалованье, если будется сегодня, то его не хватит на новьё...
Марлена строго посмотрела на жену своего брата, и Маргарита поняла, что всё испортила.
- Зачем показывать другим то, чего нет на самом деле? Это тщеславно и это неправильно. Это всё равно что обманывать. Обманывать самих близких тебе людей! - хмурясь, проговорила Марлена и немного помолчала, а Маргарита искала, как оправдаться. - Это из-за того человека? Из-за кузнеца, который обнял тебя у Западной крепости?
"Да, и из-за него тоже! Ну и чего?! Всего лишь платье!" - хотелось ответить Маргарите, но она и в этот раз солгала:
- Нет конечно! Свое лавандовое платье я одолжу подруге, Ульви. У нее вовсе нет выходных одежд. И не у кого просить.
Марлена снова улыбнулась. Маргарита тоже, потому что смогла выкрутиться.
- Хорошо, - ответила девушка-ангел, поднимаясь со скамьи. - Я дам тебе платье. Но не жди ничего роскошного...
- Я понимаю, понимаю, - обрадовалась коварная врушка-Маргарита, зная, что любое из самых скромных платьев Марлены будет в разы лучше того выцветшего лавандового наряда, какому минуло аж двадцать семь лет.
________________
Ведро, лоханка и шайка, по сути, являлись ушатами - то есть кадушками с двумя ушами. Ведро было цилиндрической формы, с веревкой или палкой-ручкой для переноса, объемом на двенадцать кружек. Кружку же делали в форме усеченного конуса. И так как от города к городу меры разнились, то принято считать, что кружка приблизительно равнялась одному литру.
Эталонный ушат вмещал в себя два ведра; столь тяжелую емкость носили двое на палке. Бочонок вмещал три ведра. Лохань - это широкая, низкая, овальная кадка, годная для омовения; лоханка - деревянный овальный тазик с двумя ручками-ушами. Кадка - любая округлая емкость из дощечек, обтянутая обручами и находящаяся в стоячем положении. Кадушка - маленькая кадка. Ну а шайка - это либо широкое, низкое ведро с двумя ушами, либо такое же меньшее ведерко с одним ухом.
Шайками еще называли большие лодки с плоским дном, полюбившиеся речным разбойникам-лиходеям.
________________
Ульви ожидала Маргариту во внутреннем дворике Доли. Рядом с ней на полу, у деревянного ведра, стояла клетка с жирной крысой - должно быть, самой мерзкой из всех крыс, какую только видела Маргарита.
- Пошли ее утопнем, - вздыхая, сказала Ульви. - Одна я боюся.
Ульви быстро съела малиновый пирог и облизала один за другим пальцы - точь-в-точь, как несколько минут назад делала Маргарита, после этого она взяла крысоловку за кольцо. Новой Ульви в награду за угощение досталось нести тяжелое ведро. Девушки направились за таблинум - там, за раздвижной деревянной перегородкой, пряталось еще множество помещений, таких как амбар, поленница, баня, уборная, спальни прачек и работниц скотного двора. По пути они встретили Илю - глухонемого молодого детину, одного из троих мужчин, живших в Доле. Тот не обратил на двух Ульви внимания - он гладил довольную кошку. Иля таскал воду из колодца для прачек, заполнял тунны, лохани в кухнях и их же опорожнял. К другому труду его привлекали редко. Он был добрый, хотя странный: как и Залия Себесро, Иля имел разум малого ребенка, но при острой нехватке мужчин в Южной доле он, едва здесь появился, сразу нашел себе непритязательную жену из прачек. Два других работника жили на скотном дворе, где находились коровник и хлев с поросятами; перед скотным двором разбили огород. Туда и направлялись девушки, вернее, к бочке на тридцать шесть ведер, притаившейся в углу, у ступеней из замка в огород.
- Надо залить воды в бочку до гвоздёв, - учила топить крыс Ульви. - Посля кидываем тудова крысу и покроем бочку. А часу через трое она в темени заплутается и потопнет. Хотя кой-каковые и день всё плавёвывают! Иль даже большее! Но сама Несса Моллак браниться будёт. А тогда, раз крыса живая, надобно лупить ее вон энтой палкой, у бочки, и топлять ее самим. А я энтого так боюся. А одной Ульви крыса отгрызла носу! Крыса как скаканула, хватилася за энту палку, побёгла по ней - и прям ту за нос! А девчона сталася страшилою - и с ней никто замушничать не взялся. И она срамно повесилася, когда ее погнали с замку...
- Откудова ты знаешь? - усомнилась Маргарита. - Ее ведь в замке уж не былось. И если она сразу повесилась, то замуж ее никто и не мог брать - повешенная жена вряд ли кому-то нужная. Вот эдакая... - наклонила голову на бок Маргарита, вытаращила глаза и свесила язык.
Ульви хохотала минуты три. Крыса между тем как будто бы поняла, что за казнь ей присудили, - грызунья заметалась по клетке, тщетно пытаясь перекусить прутья или просунуть меж них голову. Ее было жалко, но жить рядом с такой опасной тварью тоже было нельзя. Держа вдвоем клетку, за кольцо и за дно, девушки вытряхнули крысу в бочку и долили воды до участка, часто утыканного шипами гвоздей. Крыса не думала погибать - она резво плавала и, пытаясь выбраться, отважно лезла на острые гвозди.
- Дааа, энта топнуть будётся надолгое, - грустно заметила Ульви, накрывая бочку крышкой. - Ой, как ж не хотится ее палкою топлять! Точна изувечит! А она еще, поди, с крысщонками в пузу - толстая-то экая!
Маргарита слышала, как крыса плещется и истошно визжит. Девушка представила, каково ей там, в страшной до ужаса черной-черной тьме и боли - и ей стало так жалко грызунью, что сжалось сердце. Ульви хотела уйти, но Маргарита остановила подругу и взяла палку.
- Не нааадо, - взмолилась Ульви. - Авось сама подохнет!
Маргарита помотала головой, сняла с бочки крышку и, без лишних раздумий, резко прижала крысу палкой к дну. Крыса дергала под водой лапками и извивалась; розовый, длинный хвост хлестал поверхность воды. Сосредоточившись на убийстве из милосердия, Маргарита не замечала, что по ее лицу текут слезы. Когда крыса наконец затихла, руки девушки задрожали, ноги обмякли - и она обессилено села рядом с бочкой на ступени.
- А ты дёрзааая, - восхищенно прошептала Ульви. - Дыхай покудова, я ее сама снесу, - и, уже нисколько не боясь крысы, Ульви достала ее из бочки за хвост. - А пуза точна с крысщонками! - добавила она, внимательно разглядывая серое тельце.
________________
Крыс выбрасывали в бочонки под крышкой, чтобы зловредные кошки не надумали ими играть и не принести трупик куда-нибудь, где было совсем не место крысам. Такие бочонки стояли на скотном дворе, но туда не пускали собаки. Девушки направились обратной дорогой - еще один мусорный бочонок как раз находился во внутреннем дворике; Маргарита по-прежнему несла ведро, Ульви держала за хвост некогда грозную зверюгу.
У таблинума до них донеслись незнакомые мужские голоса - во внутреннем дворике, у подворотни, стояли двое юношей лет семнадцати. Они носили одинаковые серые камзолы и черно-белые, узкие штаны. Маргарита вспомнила, что Синоли мечтал иметь такие модные, полосатые штаны и Филипп тоже, а у Оливи они были... Неожиданно Ульви отступила назад.
- Гюс Аразак здеся, - прошептала она, прячась за перегородку. - Вон его котомка.
Она указывала на вместительную кожаную сумку, лежавшую на приступке около тунны с водой.
- А он, поди, у тетки. Иль меня сыщат, чтоба сызнова поиздёвываться.
Старая Ульви дрожала от страха так же, как недавно тряслась у бочки Новая Ульви.
- Не бойся, ничто он тебе не сделает! Я с тобой и подмогу... - попыталась успокоить Маргарита подругу.
- А ты просто не знашь, чего он вытвооооривал! - простонала Ульви. - А битые яйца - это еще тьфу. Он раз подскрался и при дружках задрал мне юбу! А я тогда бельцо не надёла... а состирала! Так он ославил меня. А все жанихи разбёглися, окромя старика Париса Жоззака! А Гюс всё дразнится! Всяк раз, как завидит, вопит на всей свет: "С голым срамом ль ты сызнову, как зверушка?" Докажь ему и покажь! То кошкой, то кролихой, а то и лупой кличкает - якобы лишь они бельцу не носют! И ржет, конь-конём! А я нынче тож не надёла... У меня единое тока есть, - смущаясь, объяснила Ульви. - А я его токо в особливых разах надёвываю и до городу выйти... Здеся же все женшины... почти.
- Вот подлец! - ответила Маргарита, теперь понимая страх подруги. - Проучи его тоже: поклади крысу в его сумку. Хорошенький будется ему дар!
Круглые карие глаза Ульви превратились в совершенные круги.
- А я не могусь... - пролепетала она.
- У тебя крыса в руке! Только и надо: пойти к сумке и покласть ее внутря. Другие двое даже не глазеют тудова. Да и бочка от них сумку скрывает.
- Не могусь, - повторила Ульви и замотала головой.
Маргарита с отвращением посмотрела на крысу и, содрогаясь, брезгливо взяла ее за хвост через свою юбку - таким образом крыса полностью скрылась в ее платье-мешке, да еще и Ульви заботливо поправила складки, чтобы никто не догадался о затеваемой мести. С невозмутимым лицом Маргарита подошла к бочке и к сумке на приступке; в другой руке она держала ведро. Делая вид, что двигает мешавшуюся ей сумку, Маргарита быстро запихнула туда тельце грызуньи. Сослуживцы Гюса едва кинули взгляд на одетую как уборщица девушку и вернулись к просмотру какой-то книжечки. Юноши хихикали, их щеки розовели, а глаза мутнели. Понимая, что услужники всецело поглощены своим занятием, девушка даже потрясла сумку, проталкивая крысу глубже.
Вдруг со второго этажа раздались голоса Марили и неизвестного мужчины, выходивших из хлебной кухни.
- Да дай ты пути лучшее, - равнодушно и так, будто собеседник ей смертельно надоел, говорила кудрявая сиренгка. - Не твойные заботы...
- Ээ нет! Как раз моя забота в том, чтоб ты шла, куда надо, - слышался насмешливый голос. - Со мною в город пошли!
Маргарита оставила сумку в покое, встала на приступку и зачерпнула ведром воду, но Гюс Аразак всё же ее заметил.
- Эй! - закричал он сверху. - Это ты, паршивка, мою сумку трогала?
- Расклался тута, - сама удивляясь себе, дерзко ответила Маргарита. - В другой раз прям на нее встануся, да еще и попрыгаю!
С ведром воды она гордо удалилась за таблинум к Ульви.
- Кто это еще? - слышала вдогонку Маргарита голос Гюса.
- Новая Ульви, тож посудомошка со Старой... Еще полов метеляют.
Произнося имя "посудомошки", Марили нарочно делала ударение не на последний слог, а на первый, лишая его благозвучия.
- Эх, Марили, Марили... - снова обратил Гюс всё свое внимание на красивую, кудрявую блондинку с соблазнительной грудью. - Правда, пошли в город. Прогуляю тебя как герцогиню! Куплю, что пожелаешь! В баню сходим...
- Прогуляю! В баню! Совсем уж... Сам в свойной бане гуливай! Монет экого герцогу и на двух шагов моих не хватат! - резкий ответ Марили и звук хлопнувшей двери.
Маргарита и Ульви притаились за перегородкой и, подсматривая в щели, улыбались друг другу. Раздосадованный Гюс Аразак спустился на первый этаж, взял сумку, повесил ее на плечо и, подойдя к юношам, вырвал книжечку у них из рук. Затем он вернулся к туннам, прислонился к стене, поставив одну ногу на приступку, должно быть, думая, что Новая Ульви вернется за водой и он и над ней подшутит, как над Старой Ульви. Вскоре молодой мужчина стал листать свою тонкую книжечку. Два других услужника искоса пялились на Гюса, мысленно желая ему бед и несчастий, но помалкивали и держались поодаль.
В ожидании возмездия Маргарита разглядывала этого человека: на вид ему было около двадцати, его крючковатый нос копировал нос Хадебуры; толстые губы он то облизывал, то кривил в ухмылке. Рослый, широкоплечий, смуглый, темноволосый и темноглазый Гюс Аразак мог даже показаться приятным, если бы не разнузданность в его облике. Короткая стрижка, давно нуждавшаяся в обновлении, превратилась в лохматую шапку. Единственный из всех услужников он распахнул свой форменный серый камзол, бесстыдно показывая нательную рубаху и гульфик на пуговицах, что начинал топорщиться всё сильнее по мере того, как Гюс разглядывал книжечку. На его поясном ремне, у кошелька, висел узкий, короткий нож для еды.
Аразак, не отрывая глаз от книжицы, полез одной рукой в сумку. Проказницы-Ульви за перегородкой приготовились... но мужчина достал кожаную флягу. Наполнив ее водой из бочки и напившись, Гюс заткнул флягу пробкой и не глядя бросил ее назад в сумку. Он постоял немного, потрепал волосы, слипшиеся от жары, и засунул книжечку во внутренний карман камзола. Тоскливо посмотрев вверх, то ли на комнату Марили, то ли на дверь, за какой секретничали Ортлиб Совиннак и Несса Моллак, Гюс направился к приятелям. На полпути к ним он снова полез в сумку и наконец достал мертвую крысу. Две Ульви видели лишь его спину. Пару мгновений мужчина безмолвствовал, держа в руке серое тельце, еще более отвратительное на вид из-за мокрой, сбившейся клочьями шерсти. Маргарита было подумала, что ее затея не удалась и что Гюс Аразак спокойно выбросит крысу в мусорный бочонок, какой стоял прямо за ним, но вдруг этот высоченный, крепкий мужчина громко взвизгнул. Он отшвырнул серое тельце и, отряхиваясь, отпрыгнул назад - и как раз его нога натолкнулась на бочонок у стены, крышка же от удара сдвинулась с места. Наскочив на неожиданное препятствие, Гюс Аразак потерял равновесие - и со стуком слетевшей с бочонка крышки да зычным плюхом собственного зада он уселся в сопревшую на жаре, жидковатую массу из гнилых отходов, окровавленных женских тряпок и других мертвых крыс, а следом, выдавливая нечистоты, провалился в бочонок так, что его голова оказалась возле колен. Недовольный рой мух зажужжал вокруг беспомощно задергавшего ногами в воздухе мужчины.
Смеялись его сослуживцы, смеялись работницы Доли, высыпавшие во двор и на галерею второго этажа, смеялись вышедшие из-за таблинума Маргарита и отомщенная Ульви и, самое страшное для Гюса, задорно заливалась смехом Марили. Гюс Аразак, с коленями у лица, тщетно силился выбраться из бочонка, плотно поглотившего его. Руками он отгонял мух, лезших ему в глаза, да грязно ругался. Его "приятели" не спешили на помощь и, повиснув друг на друге, смеялись громче всех.
Гюс с выражением лица, достойным театральной маски страдания, оттолкнулся рукой от стены, упал на бок вместе с бочонком и ухитрился очутиться на коленях. Казалось, он целует пол в вонючих помоях; бочонок же продолжал торчать на его заднице. Гюс еле смог его снять - бочонок своей шириной идеально подошел под его тело. Неистовый смех со всех сторон сопровождал усилия страдальца. Напоследок, когда Гюс почти освободился, из бочонка на его ноги вылилась вся вонючая жижа, что там оставалась, и высыпались все неприглядные отходы.
Когда под хохот Гюс Аразак встал прямо, то его смуглая кожа побледнела. Взгляд, какой достался Маргарите, читался понятнее любых слов - если бы они оказались наедине, он, не колеблясь, убивал бы ее и при этом мучил. Но сегодня Маргарита с Ульви за руку бросилась за спасительные спины других работниц. Прыская смехом, девушки поднялись на второй этаж, а Гюса от них оттолкнули.
- Не ходь сюды, вонючка! - смеясь и сгибаясь, кричали толстые прачки. - И так ужо нам напоганил! Сиживай лучшее на своёйном трону! Гюс I Помойной, король мусорки и всей её отходов!
Из всех людей, присутствовавших во внутреннем дворике и на галерее второго этажа, не смеялись только три человека: сам Гюс, его тетка Хадебура и Ортлиб Совиннак. Несса Моллак хохотала вместе со всеми, утирая слезы передником.
- Разойтись всем! - скомандовал басом градоначальник.
Работницы начали нехотя разбредаться. Градоначальник спустился по лестнице на первый этаж, потопал к Гюсу Аразаку и замер, немного не дойдя до него: прищурив глаза, он склонился над раскрывшейся книжечкой, что выпала из кармана его услужника. Когда Ортлиб Совиннак выпрямился, то с омерзением смерил Гюса тяжелым взглядом.
- Это я сожгу, - показал он вниз на книжечку. - Что до тебя, то в наказание за то, что ты этот срам в мой дом приносил, ты уберешь двор дочиста голыми руками. Со мной сейчас ты не идешь. Хоть раз увижу подобную грязь, как твоя книга, - выгоню. Нет! - хоть еще одну книгу в твоих руках увижу - выгоню! Увижу рядом с моей дочерью!.. - гневно выпустил воздух градоначальник-медведь. - На шаг к ней не подходи! Не уберешь двор - выгоню. И не со службы выгоню. Из города! Ты более не главный услужник. Ныне ты - первый с конца. Еще один такой проступок - беги со всех ног прочь!
Совиннак приказал другому услужнику поднять книжечку и ушел из Доли. Гюс Аразак, сгребая руками солому, начал собирать мусор обратно в бочонок. Потом он ополоснул пол из ведра, помылся в бане и переоделся в одежду, что нашла ему тетка. Замаранное форменное платье племянника Хадебура отдала прачкам - те не посмели возразить могущественной хозяйке хлебной кухни, главной после Самой Нессы Моллак. За всё то время, пока он приводил себя в порядок, Гюс Аразак не проронил ни слова, старался не замечать насмешливых улыбок и через час тихонько покинул замок.
А Маргариту вечером пригласила к себе в комнату Несса Моллак. Девушка была усажена на постамент кровати, у занавеса; хозяйка хлебной кухни осталась стоять.
- Чяго ж ты понаделывала, негодница?! - всплеснула руками старуха в платке-чалме. - Ты хоть разумешь, что намесила? Не отвечай, - прервала она Маргариту, открывшую рот. - Ничто ты не разумешь! Какая же ты дуреха! Но забавная, - хохотнула Несса Моллак, вспомнив Гюса в помойном бочонке. - Ты себе эких вражин снискала, что не снилися даже Лодэтскому Дьяволу! Даже он не стался бы воевать с теми, кто ему стряпает!
- Но ведь Аразака былось нужным проучить! - на милом и невинном лице Маргариты не было раскаяния или страха. - Ульви так его боялась! Он таковое с нею вытворивал! И еще лупой обзывался!
- Носила б лучшее Ульви исподники! Сама виноватая!
- Если бы вы плотили ей жалованье, то она бы не берегла свое единое белье, - не сдавалась Маргарита. - А не плотите вы ей тоже из-за Гюса Аразака. Должна же быться Божия справедливость в этом миру! Я лишь крысу ему в сумку поклала. На помойный бочонок он сам селся. И крышка могла б не соскочить. А это и есть справедливость! Если хотите знать, то сейчас я уверена: сам Великий Боженька вклал мне в руки ту крысу, а следом подставил Аразака под бочонок и усадил его на него. И еще крышку неплотно задвинул. Это - воздаяние!
- Всё?
- Да!
Несса Моллак устало потрясла головой. Изменившимся и постаревшим голосом она сказала:
- Да нету их, справедливостей-то, в энтом миру... Ни Божией, ни иной... Нету! Попомни! И воздаяний - их тоже нету. Я жизню напроживала и всего навидалася. Нет их, тебе говорю! - сделала паузу старуха. - Хадебура хотит заместа Ульви сродственницу притыкнуть. Уж давно энтого хотит - засим-то Аразак и измывался над энтой дяревенской простоквашей. Я бы ей к добру тока сделала, ежели бы погнала за тешние побитые яйца. Ты - иное тесто: у тебя пышны связя! Почто Хадебуре цапаться с Шотно? А теперя двух дур-Ульви со свету сживут, попомни меня. И уж управителя не убоятся.
- А чего вы Хадебуру не погоните?
Несса Моллак рассмеялась.
- Новая Хадебура будёт как прежняя! Уж такие они, энти Хадебуры! Мне есть проку из-за посудамошки здеся всё сменять? Ульви - энто никто, разумешь? Ульви никому не жалкое. Тем более мне - Нессе Моллак!
- Вам всё же жалко, - улыбнулась Маргарита. - Наверное, вы тоже когда-то бывались Ульви.
- Нет, не бывалася, - раздраженно ответила старуха. - Но бывала дяревенской простоквашей. В общем так, Ульви: не жрать ничё, окромя того, чего все тянут из общего котлу, разумешь? Заместа хлебов сызнова вам каша - для вашего же благу! Каковые б угощенцы тябе не нёсли - отказывайся... даже от вод из чужих рук. И Старой Ульви энто передай. И жди всяго - зырь в оба, даж когда спляшь! Теперя у тебя здеся все вражьё. Все! Даже старухи снизу. Даже маляшка, что уборные чищат. Поодиночке вы, Ульви, никуды! Завсегда и завезде вместе! Ежели чё - горлопаньте на всей свет, точно режат. Разумешь?
Маргарита кивнула и, переполненная горячей симпатией к Нессе Моллак, нежно улыбнулась старухе.
- Ну чего ты лыбишься? - притворно-ласково спросила девушку старуха. - Мож, потолкуешь лучшее с Шотно, и заберет он тебя отседова? Правда, я уж и не знаю кудова! Хадебура всех здеся кормит, у нее везде людя...
- Нет, это ненужное, - безмятежно ответила Маргарита и поднялась с постамента кровати. - Ульви же никто не подможет, и без меня ее точно тута затравят. Мы сделаем, как вы сказали... и всё обойдется. Они скоро забудут. Бог подможет... Может, вы и не верите в Божию справедливость, а я верю!
- Поди уж лучшее из моей спляшни, дуреха, - ответила Несса Моллак, махнув на Маргариту рукой. - Толковать с тобою, как мочу на маслы сбивать - ежели чё и выйдет, так тока вони одни... Чертовая ты милка, а так не дашь - с виду ангелок. Сгубляют тебя, мне же спокойнее будёт! А то, боюсь, таких бедов еще наквасишь...
________________
До свадьбы Синоли и Беати для Маргариты более не произошло ничего примечательного. Обе Ульви исполняли наказ Нессы Моллак - не ели угощений, ссылаясь на боли в животе, и держались вместе. Вскоре Новая Ульви решила, что хозяйка хлебной кухни преувеличила опасность - никто вокруг не казался ей врагом.
Двадцать первый день Кротости совпал с летним солнцестоянием, но меридианцы никак его не отмечали, ведь это было языческое празднование. На следующий день, в домике управителя замка, Марлена с ласковой улыбкой вручила своей сестре сверток и объявила, что это подарок. Маргарита, развернув одеяние, поняла, что девушка-ангел, хоть и отличалась добротой, не мучилась от простодушия или недостатка ума. Рассматривая мышиного оттенка наряд с большим белым воротником-пелериной, незадачливая плутовка с досадой думала, что даже теткино старое платье и то смотрелось жизнерадостнее. Однако отказаться от серого, целомудренного убранства Маргарита никак не могла: счастливая Ульви уже приоделась, распустила волосы и повязала ленты. Цвет бледной лаванды удачно подходил к ее карим глазам и темно-русым волосам, делая образ простушки немного загадочным. И главное: роскошную грудь Ульви подчеркнул приталенный крой и две нескромные округлости маняще распирали верх платья.
Маргарита в новом одеянии напоминала монахиню. Сходство с дамой Бога усилил белый платок-шарф, также подаренный Марленой: девушка-ангел плотно обернула его вокруг лица своей сестры, спрятав под повязкой не только ее шею и волосы, но даже лоб и подбородок. Зато Марлена еще подарила свои кожаные башмачки, какие утешили Маргариту - она долго не могла налюбоваться на то, как прелестно острые, черные кончики ее обуви торчали из-под длинного подола платья. Сама Марлена вновь выглядела словно богатая сильванка, вернее, она всегда скромно одевалась и ничего не стала менять.
В таких обличьях три девушки, укрываясь от солнца под квадратным зонтом, и пришли к храму Благодарения: девица на выданье в самом соку и в чужом платье, благопристойная супруга с озорными зелеными глазами да зажиточная сильванка с ликом Меридианской Праматери.
Брат Амадей отсутствовал в храме, и венчание проводил другой священник. На Беати ее знакомые впервые увидели юбку нравственной длины. Красавица-смуглянка в ярко-голубом платье, с цветами дикой розы в темных, атласных волосах напоминала заморский цветок, благоухающий счастьем: драгой камень потускнел бы в сравнении с блеском ее радостных глаз, лед растаял бы от тепла ее улыбки, какую она не сдерживала во время венчания. Синоли же нервничал и бледнел, как будто это он являлся невестой. Нинно не сказал Маргарите ничего особенного, но украдкой поглядывал на нее; Ульви он, казалось, едва заметил. Тетка Клементина сухо поздоровалась с племянницей, а дядя Жоль, напротив, обнимал Маргариту так, словно они не виделись пару лет: добродушный толстяк уж с утра отметил радостное событие с дедом Гибихом и оказался навеселе к началу ритуала. Филипп нисколько не изменился - он остался жизнерадостным и беззаботным. Синоли доверительно проговорился Маргарите, что дядюшка Жоль пьет почти каждый день и Филипп этим беззастенчиво пользуется, выманивая у размякшего от наливки добряка конфеты или даже деньги. Еще Синоли сказал, что часы снова стоят в лавке и что, как обещал Нинно, принцесса теперь, раздавая поцелуи, крутится по сторонам и на прощание приседает, но дядя Жоль странным образом охладел к своей розовой куколке.
Ради победы мужское население Элладанна было готово обделить свои семьи маслом и мясом, но не себя пивом; правда, ныне мужчины зачастую пили то хмельное, что сварила им жена, да делали это у себя дома: трактиры Элладанна наполовину обезлюдели. Опустел и постоялый двор Мамаши Агны. Трактирщица, недавно выплатившая "войный сбор", на радостях от неплохой прибыли в этот раз не пожадничала: с избытком напекла пирогов, украсила их цветочными венками и покрыла стол белой скатертью. Филипп, когда его тетка набрала угощений, отправился с ней домой. Нехитрых яств после нагловатой Клементины Ботно всё равно осталось на столе с избытком - две Ульви могли бы наконец наесться до отвала, но обе стеснялись Нинно, будто и его они поделили поровну. Чем больше сидевший почти напротив Маргариты кузнец пил, тем пронзительней и дольше он смотрел на нее - девушка не могла этого не замечать, и кусок не лез ей в горло. Ульви же сразу влюбилась в могучего, приятного лицом Нинно. Прицепив к волосам цветок невесты и намекнув тем самым кузнецу, что жениха у нее нет, Ульви томно смотрела на своего избранника круглыми глазами и старалась кушать очень мало, так как хотела ему нравиться - мачеха учила ее скрывать то, сколько она может съесть за раз. "Иначе с тобою никто замушничаться не сберется - жанихи спужаются, что не прокормлют", - так говорила та женщина своей падчерице.
Само празднество сначала разительно отличалось от свадьбы Маргариты и Иама - никто не шумел, не пел грязных песен и не дрался, пока, ближе к вечеру, не заглянули уличные музыканты, тот же волынщик и флейтист с бубном, и посетители трактира не начали отплясывать развеселые, деревенские танцы. Три уличные девки подтянулись на звуки музыки - они задорно взмахивали зелеными рукавами, трясли плечами да кружились среди скакавших козлами забулдыг. Марлена занервничала, захотела уйти, вот только Беати и Синоли тоже отправились танцевать, и покинуть свадьбу без прощальной здравицы было невежливо. Ульви уговаривала Нинно составить ей пару, а после пошла плясать одна. Выделывая повороты, она страстно смотрела на мрачного кузнеца, надеясь, что он оценит гибкость ее стана. Тот же, после пива, начал пить куренное вино с дядюшкой Жолем, не замечая ее знаков внимания. Жоль Ботно к концу четвертого часа достиг стадии, когда он начинал и радоваться, и печалиться: в какой-то момент у толстяка резко взыграла совесть.
- Дочка, - утирал он глаз, - бедняжка моя...
- Ну каковая я бедняжка, дядя? - успокаивала его Маргарита. - Тама так чууудно, в замке! Там же и парк, и пруд с лебедями... И стоокая птица, Павлин, гуливает на дороге, и никто не дивится... А работа ничуть не сложная, но важная, в службе хлебной кухни. Да! Я ныне придворная дама! Мне и хорошо плотят, и кормят тама... По сотне регнов в триаду и мясу всякий день дают. А обычно я и не работаю вовсе: делаю, чего хочу. Еще сласти, фрукты и мясных пирогов кушаю... Так уже пирожных объелась - ох! До сих пор не голодная! И кудова не глянь, всё у меня сменилось к благу. Я тебе крайне благодарная, - обняла она любимого дядю за шею и поцеловала его в щеку. - Всякий день радуюсь, что так вышло. Я в ратуше в календу былася. В ратуше! Мы с Марленой глазели с башни на войско. С башни всё-всё видывать! Всей город, на все стороны! Я бы и наш зеленый домик сыскала, кабы его Суд не скрывал... А Иам этакой храбрый и славный. Он нам на прощанье долго махал - так сильно он меня любит! А еще мы с Марленой моглись бы поглазеть на войско из залы со второго этажу, рядом с градначальником... И после остаться обедовать вместе с герцогом Лиисемским тоже моглись бы, но не захотели...
Марлена, услышав ее последние слова, нахмурила свое ангельское лицо, а Нинно помрачнел. Когда сестра Иама отошла в уборную, кузнец выложил на стол колечко с ирисами и подвинул его к Маргарите пальцем.
- Тебе, - сказал он. - Я это тебе сделал, и никто это большее носить не будется. Забудь и про деньги. Я тогда... Вы с мужем ничто мне не должные. Бери кольцо назад.
Маргарите очень хотелось его взять, но она помотала головой.
- Мне же никак нельзя брать дары от мужчин, господин Граддак. Да еще столь ценные. У меня выйдутся с мужем ссоры из-за этого. Задарите его лучшее другой... своей невесте.
Нинно тяжело посмотрел на Маргариту. Он хотел что-то еще сказать, но тут в грязном, пропахшем пивом и луком трактире, как король среди черни, возник Оливи. Яркую тунику щеголя очень дорогого оттенка, "меридианского синего", дополняла широкая кайма из золотой парчи; в боковом разрезе синего одеяния мелькала нога в красной штанине. На голове Оливи высилась ненавистная Маргарите серая шляпа с черной лентой и блестящей бляхой по центру. Стеклянные глаза мужчины выдавали, что он крайне пьян.
Он поздоровался, после чего сел на место Марлены, рядом с Маргаритой, но едва устроился, как прибежали Синоли и Беати с ним за руку - Оливи пришлось встать и перешагнуть назад через скамью.
- Я так рад-наирадющ, что ты зашел, - бросился обнимать своего двэна жених. Оливи же снисходительно похлопал Синоли по спине, не стремясь обняться крепче. - Ты будто... И я хочу так модничаться, - простодушно признался парень. - Как будто ты жених, а не я! О, а вот моя Беати Ботно!
Беати слегка присела, подражая знатным дамам. Оливи, оценив красу смуглянки, подыграл ей - неожиданно он взял правую руку невесты и поцеловал ее, будто рыцарь, отчего та в радости смутилась. В отличие от Маргариты, Беати не считала Оливи противным или приставучим: она видела перед собой учтивого, образованного, одетого с фантазией и приятного взору мужчину с большим будущим, - того, кто так не походил на всех, с кем она зналась до этого. К тому же Оливи превосходил ростом даже Синоли и красотой ног нисколько тому не проигрывал, хотя никогда не работал водоносом.
Следом к столу вернулась Ульви и села рядом с Нинно. Она тоже таращилась на Оливи круглыми от восхищения глазами. Ей руки Оливи целовать не стал, однако задержался взглядом на натянутом грудью участке лавандового платья. Тут воротилась и Марлена - Оливи, поздоровавшись, встал во второй раз со скамьи, уступив ей место. Маргарита обрадовалась, но...
- Присадись со мною! - потребовал от своего двэна Синоли. - Надо выпить. Эй, Агна, вина для моего брата, да получшее! Видала, каковой наибольшущий господин? Он одно заморское вино испивает! Сандельянское! Присадись же со мной, братец!
- Нет-нет, - отказался тот. - Это место моего отца: такие порядки за свадебным столом... Я сяду сразу после него, если ты так хочешь, - и Оливи с невозмутимым видом пересел по другую сторону от Маргариты, оказавшись между ней и своим отцом.
"Наибольшущему господину" принесли невидаль для трактира Мамаши Агны - медный бокал. Опрятный, придирчивый Оливи брезгливо рассмотрел пятна на металле и со вздохом сделал за счастье "молодых" один глоток, после чего отставил бокал и забыл о нем. Уткнув локти в стол, он сцепил кисти рук "в замок" и повернул голову, а с ней и свою шляпу, к Маргарите.
- Каковое живашь? - ехидно спросил он девушку, коверкая речь на манер бедноты.
- У нее всё добро, Оливи, - ответил за племянницу дядюшка Жоль. - Она ведь в замку нынча, на хлебах в кухне занятая. Должность при двору завидная, трудов спустеньку, а кормют до отвалу, даже мясум ежднёвно, и жалованье еще плотют по сотенному за триаду... И красотыыы кругом! И в ратуше бывалась в календу - на мужа с башни глазела. Получила приглашеньё, могёшь себе вобразть, обедувать в ратуше с нашим герцогом?! Да вот застеснялася и не пошла. И верное! От беды подальшее, и нам всё ж таки поспокойнее... Ну ты сам видашь, экая она: точно, поди, истинна дама!
- И прааавда, - протянул Оливи. - Смотрю, смотрю и дивлюсь... А я тоже обедал в ратуше в тот день, да герцог Альдриан на обед не остался. И с Грити я встретился перед началом того самого обеда. И с госпожой Шотно мы познакомились тогда же. Об этой встрече Грити не рассказывала?
Маргарита растягивала застывшей улыбкой закрытый рот.
- Так вот, дорогой мой батюшка, если бы ты на самом деле хотел знать, как живет твоя любимая сердешная дочка, - начинал неприкрыто язвить Оливи, - то мог бы меня спросить. А живет она, хоть и в замке, но... не придворной дамой, а дворней - ничтожной посудомошкой - натирает посуду целый-целый день... И делит тюфяк с этой глуполикой сильванкой в платье моей матушки, - показал Оливи на оторопевшую и поникшую от оскорбления Ульви. - Почивает с ней на одном тюфяке, где и одному-то тесно лечь. И кушает половину того, что едят прочие уборщики, да платят ей всего десять регнов в триаду. А это платье... Полагаю, это ваше платье, госпожа Шотно?
Маргарита чувствовала себя так, словно речь Оливи состояла не из слов, а из плевков ей в лицо. И она ничего не могла ему возразить. Совсем ничего. Она продолжала натянуто улыбаться, хлопая глазами и прогоняя подступавшие слезы. Да еще и Нинно вцепился в нее выпытывающим взглядом, дядя Жоль расстроился и с жалостью глядел на "бедняжку", однако молчаливое, бескрайнее сочувствие из глаз Беати превосходило даже дядино. Синоли один глуповато усмехался, будто его двэн удачно шутил.
- Да, господин Ботно, - ровным голосом ответила Марлена. - Это я сделала подарок своей сестре.
- Забавно, - рассмеялся Оливи. - Матушка всегда одевала ее как прислужницу - и сделала из нее в итоге прислужницу. Вы же пытаетесь одеть ее как достойную женщину. Быть может, и у вас однажды получится - сделать из моей сужэнны достойную женщину...
Маргарита ушам не верила.
"И это он меня оскоробляет! - безмолвно возмутилась она. - Дает всем понять, что я на самом деле недостойная! Тот, кто ничто от меня не получил! И оскороляет, не совестясь! Оскоробляет меня в глаза, при всех. Даже при своем отце! А все молчат, словно согласные с Оливи. Даже Синоли, тот, кто должный за меня вступаться, спрятал глаза и думает отмолчаться!"
Маргарита резко встала. Одна слеза уже покатилась по ее щеке, и девушка хотела убежать, не простившись с братом и подругой. Из всех мужчин только дядюшка Жоль выскочил из-за стола, поймал племянницу и спрятал ее рыдающее лицо в своей мягкой груди.
- Оливи! Сын! - гневно проговорил он. - Ты чего мелешь? Повинись немедля!
- Я, должно быть, не так выразился, - строя из себя простака, стал оправдываться Оливи. - С языка что-то не то слетело... Я вовсе не то имел в виду, что могло бы подуматься... Конечно, дорогая моя сужэнна, искренне прошу твоего прощения, - наслаждался Оливи позерством и видом плачущей от унижения Маргариты. - Давай обнимемся и всё простим друг другу! Сегодня ведь такое празднество! - встал он со скамьи. - Свадьба твоей лучшей подруги и кровного брата!
Расставив руки для объятия, Оливи направился к своему отцу и рыдавшей Маргарите, а за его спиной поднялся со скамьи Нинно.
- Сестренка, ну не плачь, - погладил Оливи Маргариту по плечу, какое та одернула. - Ну же, полно... Повернись ко мне... Я тебя прошу...
Тут и его похлопали по плечу. Ничего не подозревавший, довольный собой Оливи повернул голову назад и получил удар такой силы, что сразу рухнул без сознания, а его серая шляпа слетела, стукнулась об стену и закатилась под стол. Нинно же отряхнул руки и молча вышел из трактира. Через пару мгновений Ульви устремилась за ним, громко крича, что он позабыл кольцо. Дядя Жоль не знал, что делать и кому помогать. Когда Оливи положили на скамью, то толстяк, набрав в рот воды, с фырканьем опрыскал ею лицо сына, пытаясь привести того в чувство. Синоли в это время обмахивал своего двэна краем льняной скатерти. На лбу Оливи краснела отметина от мощного кулака, вспухавшая шишкой.
- Думаю, нам пора, - сказала Марлена своей сестре по брату. - Сейчас мы здесь лишние.
Услышав это, Беати подошла к Маргарите и крепко-крепко обняла ее, давая понять всю глубину своей жалости.
________________
До Первых ворот Маргарита и Марлена шагали молча. Сложенный квадратный зонт, что несла на плече сестра Иама, походил на поникшее лазурное знамя. Девушка-ангел выглядела раздосадованной и, удивительно, но Марлена даже сердилась, словно это она, Маргарита, была во всем виновата. Когда ров остался позади, и девушки свернули на грунтовую дорогу, Маргарита не выдержала тягостного молчания.
- Марлена, чего не так? - спросила она. - Думаешь, это я виноватая?
- Твоя заслуга в случившемся весьма большая, - строго ответила Марлена. - В честном труде нет ничего постыдного, но ты хотела казаться выше, чем ты есть. Если бы ты пошла в лавандовом платье... и не стала бы беззастенчиво лгать дяде о ратуше и об остальном, то слова нашего сужэна не смогли бы обидеть тебя, - ты бы не заплакала, а тот влюбленный в тебя человек никого бы не избил. Так что, получается: ты виновата больше всех!
- Я не лгала дяде, просто с мушку придумала... Чего этакого? Ведь мы же моглись быться в зале с твоим мужем и градначальником... И на обед тоже попали бы, кабы, конечно, у меня имелось достойное торжества платье...
- Нет! Не моглись быться! Я могла пойти туда, но без тебя... А я решила, что тебе нужна поддержка! И так как я не хотела, чтобы ты чувствовала себя одиноко, мы вместе стояли на солнцепеке и затем вместе ушли в замок!
- Прости меня, - только и смогла ответить Маргарита, утирая слезу. - Я не думала, что так виноватая...
- Я не сержусь, - оттаяла Марлена и обняла ее. - Но я недовольна: ты такая же, как Иам, - делаешь что-то, не думая головой... За любым действием есть последствие - радостное или грустное, сладкое или горькое, - и про это нам напоминает ритуал приобщения... - вздохнула девушка-ангел. - Хотелось бы мне, чтобы на этом всё закончилось. Дорогая, ты теперь замужем и должна вести себя так, чтобы мужчины из-за тебя не дрались.
- Но как? Я ведь вела себя верно... Я ничего такого не делывала, ни с кем не плясала... Не пила вин... Отказалась от кольца, каковое Нинно мне уже раньшее задаривал, хотя мне очень хотелось взять его назад... - опустила глаза к земле Маргарита. - Затем что оно красивое... и сделано для меня ко дню нарожденья... и прочих украшениёв у меня нет вовсе... И всё равно я во всем виноватая! Я просто не понимаю, зачем мне всегда так не везет?! Я даже чуть-чуть слукавить не могусь, даже чтобы дядю спокоить!
- Глупенькая, - снова обняла ее Марлена и, утирая ей слезы, погладила по щеке. - Какая же ты еще глупенькая. Тебе надо встретиться с братом Амадеем - он всё объяснит лучше меня... Я с ним поговорю. Уверена, он сможет найти время...
________________
Ульви не вернулась к семи часам ночи - к закрытию ворот Доли. Не объявилась она и в первый день Марсалия - празднества, посвященного воинскому мастерству. Ранее городские власти Элладанна устраивали в Марсалий турнир для арбалетчиков. Его победитель, кроме марципанового пирога и денежной награды в пять альдрианов, получал цепочку, похожую на рыцарский орден, с подвеской в виде позолоченного арбалета. В первый год, сорокового цикла лет турнир не проводили, а город никак не славил лишний день, подаренный людям планетой Марс.
Маргарита волновалась за подругу - ее воображение рисовало жуткие картины: например, что на Ульви, как на дочку костореза, напал тот же самый проходимец из трактира Мамаши Агны, или она, возвращаясь в темноте, оступилась, упала с холма и сломала шею. Несса Моллак, когда узнала о пропаже своей работницы, разъярилась и заявила, что теперь уж точно прогонит Ульви, если не "окончает ее жалкую жизню", - так Маргарита стала подозревать хозяйку хлебной кухни в убийстве.
Ульви нашлась во второй день Марсалия, в четвертом часу вечера. Несса Моллак, войдя в хлебную кухню, равнодушно сообщила Маргарите, что подруга ожидает ее за воротами Доли.
"Пропавшая" уже переоделась в свое старое платье-мешок и убрала все волосы вместе с челкой под чепчик. Несмотря на то, что она покидала замок навсегда, несчастной Ульви не казалась.
- А я замуш еще вчёру подшла! - бросилась она Маргарите на шею. - За Нинно! А он за Первыми воротами, и у меня нету временей. А лавандовое платьё я свесила в спляшне. А свой гребешок тябе задариваю. Ну давай, ставайся! - расцеловала она потрясенную подругу в обе щеки.
- Как за Нинно? - схватила Маргарита Ульви за руку и увидела на ней кольцо с ирисами.
- А вот так вота! Я из трактиру за ним аж до его дому бёгла, а он всё топал и топал. Посля мы болтали. А посля... Ну ты знашь, я с им как с мушем. А поутру я плакала, и он меня до храму ихней гилядии сводил, сговорил свенчать нас в празднство, засим что мы уж с им... ну ночиею и так мушом да жаною сталися. А вот и дар свадебный - колешко! Сярябро, а не чё попало! Мой счастливишный мяталл. А красившное, правда?
- Очень... - только и ответила Маргарита.
- А ирисы значают, что он, кузнец, полюбвил, - продолжала тараторить счастливая Ульви. - Сказывал мне: "Ковывал себе мечов, а в сердцу распустилася любвовь, экак цвяток!" Для невёсты дар сготовил - для меня! А с твоим сужаном вродя всё славное. А жалуваться никуды он не стался - и слава Богу! Да и Нинно теперя ему родный - двен по жане двену! Ой, а я же теперя ему сужаною сталася! А тябе сёстрою! По брату жаны брата! Радая? Я - дюже ужасть прям, - торопливо обняла Ульви безмолвную Маргариту. - А Синоли и Беати с нашим дядей Жолем теперя жителяют. А вот авродя бы и всё. Ходи в гостя. А мы тябе завсегды радые! Ты - наша семёя!
И Ульви понеслась прочь, быстро удаляясь по дороге вокруг парка. Маргарита в одиночестве вернулась в Долю. В хлебной кухне шумели работницы, начиняя ягодным желе пирожные. Пятилетний мальчик Петтаны тихо играл в углу с юлой. Марили сплетничала с Хадебурой, и порой эти две особы поворачивались к посудомойке. Ее же мучила необъяснимая боль, словно из нее вырвали что-то, без чего нельзя жить. Больше всего Маргарите хотелось уткнуться лицом в подушку, дать волю слезам, а затем затихнуть в горе и долго не вставать с постели. Возможно, никогда уже не вставать. Но у нее не было даже подушки. Она безучастно начищала латунный поднос, зная, что скоро ей принесут тарелки.
Глава VIII
Кто-то другая
В мирное время двор Альдриана Лиисемского поражал пышностью послов из других королевств, а его замок в Элладанне трижды достраивался - пополнялся гостевыми покоями, залами, комнатами для отдыха придворных - и по итогу превратился в лабиринт из башен и проходов. Четыреста преторианцев являлись охранителями, а также охотниками, посыльными, конюшими и стражами. Граф Помононт руководил канцелярией из девяти секретарей. Восемь благородных девиц и двенадцать юношей числились в службе тела герцога и герцогини, работая покоевой прислугой. Еще тридцать аристократов занимали важные должности в иных службах: отвечали за платье своих господ, убранство спален, драгоценности, ценную утварь, прислуживали за столом или опекали наследницу. Незнатных слуг насчитывалось еще с сотню, - и это не считая священников из епископства, заезжих гостей, музыкантов и шутов-акробатов. Для всех них готовили около тридцати поваров и кухарок. У преторианцев была своя кухня в Южной крепости, за что Маргарита благодарила Бога в час Веры, поскольку иных поводов для утешения, кроме как думать, что могла бы мыть на четыреста тарелок больше, она не находила.
Без Ульви пребывание в Доле стало по-настоящему мучительным. Маргарита искренне желала возвращения болтушки: и не из-за черной работы, какой стало вдвое больше, а чтобы не чувствовать одиночества. Ей даже не хватало того, что они с Ульви всё делили поровну: и пищу, и мыло, и тюфяк. И в то же время у Маргариты появилась затаенная обида, какую она плохо понимала, - разумом она радовалась за счастье Нинно и подруги, вот только ее сердце почему-то болело.
Спустя три дня после ухода Ульви у Маргариты пропало зеркальце - последнее ее сокровище. У кого искать справедливости она не знала: Несса Моллак, когда слышала о кражах, не вникая в тонкости преступления, выгоняла и ту, кого обвиняли в воровстве, и ту, кто ей пожаловался. Маргарита надеялась, что хоть Марлена навестит ее и поможет, но та, видимо, разочарованная в своей сестре, не появлялась в Доле. В благодаренье Маргарита сама не решилась прийти к дому управителя замка и навязать свое общество под предлогом полуденной службы.
В то благодаренье, за две триады часа до полудня, Маргарита еще чистила посуду в хлебной кухне, что осталась после полночного ужина. Хадебура и Несса Моллак намеревались посетить храм и наряжались в своих спальнях. В их отсутствие другие работницы расслаблялись: не прерывая работы, они начинали сплетничать. Петтана, самая словоохотливая из кухарок, месила тесто для пирога и делилась вестями. Когда речь зашла о Лодэтском Дьяволе, Маргарита невольно стала прислушиваться.
- Он занял Калли, Тронт и уже поджимает Нонанданн, - утверждала эта девушка, сминая ком теста мощными руками. - И полчище ладикэйцев с им... Готовятся напасть, а могёт, уж напали! Так мне сестрица сказывала, каковая еле-еле ноги оттудова унёсла! Еще она сказывала, что в главном храму Нонанданна, в храму Пресвятой Праматери Спасительницы, собрались на ночную службу все ихние священники и праведники. И тока начали они молить за спасенье городу - псалма даже первого не спели, как налетела буря этакой силищи, что разлетелося великое витражное окно над вратами - и все свечи загасли в тот же миг. А днем - ни облачка на небе не было! И сколько б ни силились сызнова зажечь свечей - всё пустое. Сталися они тогда молиться впотьмах, но по храму точно сам демон лятал - скидывал всё оземь - и святое распятие с алтарю тож сронял! Вот и перервали они службу да разошлися. А буря стихла опосля часу - как токо последний с того храму до дому дошел и поплотнее запёрся!
Кухарки перекрестились. Маргарита, так как предполагалось, что рассказ не для ее ушей, сделала вид, что поглощена очисткой тарелок.
- Буря завсегда значает приход нечисти, - продолжала Петтана. - И что у праведных людей случилось службы не провесть да крест с алтарю пал, - так то знаменье. Взятым бывать Нонанданну! И погублют всех его мужчин, даже детёв! Сестрица моя в тот же день, как прознала, справилася до Элладанну. И меня вчера цельный день всё сговаривала - говорит, подальшее надобно езжать, - чем дальшее отсюдова, тем божее!
Петтана начертила на груди крест, но другие женщины не последовали ее примеру: во взятие Элладанна и замка герцога кухарки не верили. Маргарита тоже не верила, но немного испугалась, когда посмотрела в пустой угол, где раньше играл сын Петтаны. Пару минут все хранили молчание, занятые своими делами. Внезапно голос подала самая молчаливая из работниц кухни:
- Говорют, меч Лодэтского Дьявола бьет насквозь самый крепкай доспех, - сказала тощая Майрта, - и всё оттого что сей злодей точит его человечьей костью. И тока костью красивой женщины. Он сперва насильничает над ею, а засим ей, ель живой опосля самых срамных утех, режет ляжку и рвёт кость! И несчастная мрет, узря, как он точит свойный меч. И чем крашее женщина, тем егойный меч острее, - колдовство!
Кухарки перекрестились, а Маргарита вспомнила, что ей рассказывал Оливи об оскоплении Лодэтского Дьявола, и снова не стала чертить на груди оберег.
- А я слыхала, - непререкаемым тоном возразила Галли, - что ему для меча могилы разрывают, и только те могилы, где кости невинных дев - дев, что испустили дух прежде, чем мужа познать и даже возраста Послушания достичь. А для богомерзкого блуду он ни живыми, ни мертвыми не гнушается, - лишь бы плоть, данную самим Создателем, осквернить!
- Ну эт, поди, когда живых красавиц рядом-то нету, он могилы оскверняет, изверг таковой, - примирительно заговорила Петтана. - Кости-то для меча ему нужные завсегда!
Кухарки согласились и перекрестились в третий раз.
Маргарита подумала, что это имеет хорошую возможность сблизиться с работницами хлебной кухни и собралась рассказать, что Лодэтский Дьявол блудить с женщинами не может, поскольку ему между ног всё вырезали безбожники из Сольтеля, а в заключение своих слов согласиться о костях для меча. Она уж было открыла рот, как из общей кухни вышла принарядившаяся для службы Марили. Маргарита сразу позабыла о Лодэтском Дьяволе, потому что наглая столовая прислужница, кокетливо выпячивая маленький ротик и поправляя хитро повязанный на светлых кудряшках вуалевый шарф, гляделась в дядюшкин подарок - в пропавшее зеркальце Маргариты. От его хозяйки, "посудомошки", Марили не только не намеревалась таиться, но и нарочно пришла показать, что ценная вещица теперь будет принадлежать ей.
Маргарита медлила лишь мгновение, затем отложила полотенце и решительно подошла к Марили.
- Отдай, - потребовала Маргарита, протягивая руку ладонью вверх. - Это мое.
Марили брезгливо посмотрела на протянутую к ней ладонь. Усмехаясь, она сделала вид, что отдает зеркало. Когда оно было почти у Маргариты, Марили отдернула руку и заливисто засмеялась.
- Как "отдай"? Сама задаряла, а теперя "отдай"? - зеленые наглые глаза смотрели в зеленые изумленные. - Да-да, ты чё? Ты же мне здеся его и задаряла. Клятвилася, чта мне для тебя, Марили, ничто не жалкое! Галли, Петтана и Майрта, - все на энто глядели!
- Да-да, мы все всё видали! - хором подтвердили работницы кухни.
- Надтёрла себе уж и на разуму мозолиёв, да, Ульви? - издевалась Марили. - Вот и не помяташь ничё... Тирывай посуды, мошка, и не пищи! - резко приказала она. - Чем ты тишее - тем тебе же лучшее! К ведру, Ульви! - и Марили указала Маргарите на лохань.
Маргарита начала отворачиваться. Губки-бантики прислужницы торжествовали. Но неожиданно Маргарита ударила по руке Марили и выбила зеркальце - оно, отскочив к стене, звонко разбилось.
- Ты в него глядеться не будешься, - зло процедила Маргарита. - И никто не будет, если я не будуся. Сама задарила, сама и раззадарила, - добавила девушка, отходя к стене и поднимая медную рамку.
Губы-бантики больше не улыбались. Теперь они кривились в ядовитой усмешке.
- Осьмь летов счастиёв не свидывать! Дуреха! - высказалась Марили и ушла в общую кухню.
- Как вам всем не совестно?! - негодующе посмотрела Маргарита на Галли, Петтану и Майрту. - Нельзя же так, по-наглому. Это зеркало от дяди, и оно - всё, что ставалось у меня в память о дому до замужничества!
Ответом ей стали молчание и улыбка Галли, которую позабавил гнев ничтожной Ульви. Кухарки не отвлеклись ни на миг от своей работы. Хмурясь, Маргарита взяла веник и принялась так собирать осколки стекла, будто вымещала злобу на метелке.
- Поди с Доли, - вдруг сказала Петтана. - У тебя связя имется хоть каковые-то, а у нас и тогого нету. Поди!
Галли и Майрта сохранили молчание.
________________
Еще через четыре дня, в тридцать шестой день Кротости, пищу на второй завтрак пришла раздавать Хадебура, а не Несса Моллак. Маргарита, приготовилась получить комок овсяной каши и овощи, но услышала:
- Лезь в куряшник, - приказала Хадебура. - Мне нужные яйца, упитаешься позднее. Твои времени терпляют, мои - нета.
Перед полуднем Доля будто обезлюдела - близилась середина лета, стояло самое жаркое время года. Кто-то кушал свой второй завтрак в кухнях, кто-то ушел в огород, под тень плодовых деревьев. Внутренний дворик залило солнцем, заполнило жаром и душными запахами. Маргарита принесла из кухни лестницу, забралась на крышу. До того как войти в курятник, она, увидев, что дальняя тунна открыта, сняла с крючка шайку и зачерпнула воды, отметив, что бочка пуста где-то на осьмину. Иля следил за наполненностью бочек тщательно, чересчур усердствуя, за что его ругали. Ему уже как третье лето подряд пытались объяснить, что тунны предназначались для сбора дождевой воды и что не нужно было их заполнять, так как драгоценная влага зря испарялась, но Иля не понимал и едва видел непорядок, бежал с ведром к изрядно пересохшему колодцу. В итоге махнули рукой да накрыли бочки крышками. Поэтому открытая тунна, к тому же неполная, показалось Маргарите странностью, однако она лишь пожала плечами. Внутри курятника девушка первым делом заботливо подлила птицам свежей воды и после стала искать яйца, поглаживая курочек за перистые шейки.
Она нашла всего с десяток яиц, когда в курятник вошли Гюс Аразак и молодой шатен с глуповатым, прыщавым лицом.
- Ульви, - тихо сказал Гюс, делая, как и Марили, ударение в имени на первый слог, - помнишь меня?
Они стали приближаться к девушке, давно позабывшей наказ Нессы Моллак - "горлапанить на всей свет, точно режат".
- Как не помнить короля помойки, ваше величество, - улыбнулась Маргарита и присела в "почтительном" поклоне (она не боялась Гюса, полагая, что он пришел побить яйца). "Ну и пусть... - решила она, посмеиваясь в лицо Аразаку. - Не приниживаться же перед подлецом из-за курьих яиц".
Шатен достал из соломы яйцо и кинул его в Маргариту. Та юрко увернулась, но оказалось, что ее просто отвлекали - Гюс Аразак резко бросился вперед и схватил ее двумя руками за голову, закрыв ей ладонью рот. Слишком поздно Маргарита попыталась закричать - лишь сдавленное, еле слышное мычание донеслось из курятника в пустой дворик Доли. Шатен с другой стороны от Гюса выкрутил девушке руку за спину.
Маргариту потащили на воздух. Она сопротивлялась, но ее, невысокую и легкую, исхудавшую за восьмиду работы в кухне, играючи волокли два амбала. Они целиком засунули ее в тунну - в ту бочку, что стояла открытой, в ту, что не была полна водой, в ту, что не проглядывалась с нижних этажей. Вода в тунне едва поднялась от веса девушки - ни капли воды не упало на крышу хлебной кухни, где сейчас раздавала объедки Хадебура.
"Они нарочно топят меня как крысу", - мелькнула в голове у Маргариты догадка, когда под водой Гюс убрал руку от ее рта.
Девушка заглотнула воды вскоре, как оказалась в бочке, но отчаянное желание жить не позволяло сдаться без борьбы. Свободная левая рука Маргариты шарила вверху и наткнулась на камзол Гюса: мужчина встал на приступку, нависнув над широкой бочкой, и одной рукой топил свою жертву, а другой опирался на край тунны. Свой камзол он небрежно застегнул только на среднюю пуговицу, рукава же заранее засучил по локоть.
Пытаясь что-то сделать Гюсу, Маргарита нащупала рукой его кошелек и вспомнила, что рядом еще должен был висеть короткий нож для еды. На последнем усилии она рванулась чуть выше, нашла кожаные ножны и рукоять. Гюс свободной рукой стал ей мешать достать клинок, но мокрая ладонь Маргариты стала скользкой, и ей удалось вырвать свою кисть вместе с оружием, полоснув туповатым лезвием Гюса по пальцам. И она сразу же наугад ткнула ножом в руку, что удерживала ее голову под водой. Гюс дважды тонко заорал: несмотря на мужественное обличье, боли он совсем не терпел.
Сверху более ничего не прижимало, и Маргарита вынырнула, выливая воду изо рта и шумно заглатывая воздух. Она попыталась напасть с ножичком на шатена, но тот навалился на нее и опять погрузил голову своей жертвы под воду. Вскоре и Гюс Аразак пришел в себя. Одной рукой он сжал запястье Маргариты, другой рукой содрал с ее головы чепчик и головную повязку, больно схватил ее за распущенные волосы и, помогая шатену, надавил, опуская девушку на колени. Кровь сочилась из обеих его рук, но пострадал Гюс несильно. Нож же упал на дно бочки. Крикнуть Маргарита так и не успела. Больше удачи не предвиделось - две ее руки были схвачены убийцами, голова полностью ушла под воду, Гюс держал ее за волосы. В ее памяти замелькали не лица родных, а видение извивающейся под водой крысы.
"Прости меня, крыса, - искренне попросила Маргарита в последнюю минуту жизни. - Утопнуть в дурацкой бочке, когда впереди цельная жизнь. Ты детишек народить сбиралася. И я бы хотела детей... прости... Наверное, это мне возмездие за то, что я так поступила с твоим бедным тельцем. Прости..."
Она смирилась, что умрет, как вдруг услышала гул голосов:
- Придержи его с минуту, - сказал Гюс Аразак шатену. - Он слепой.
Шатен отошел от бочки, и правая рука Маргариты оказалась свободной. Из мира, где можно было так просто и сладко дышать, раздался новый гул. "Тут вроде утопница", - отчетливо услышала Маргарита.
Неожиданно представив себе, как крыса ухитряется забраться по палке, что должна была ее погубить, и бросается в лицо Ульви, Маргарита нашарила на дне бочки нож. Превозмогая боль, она повернула голову, чтобы посмотреть вверх. Ее замутненный от близкой смерти разум одновременно видел и кусочек оголенной по локоть мужской руки, и глуповатое лицо Ульви, она чувствовала нож в ладони, но ощущала себя крысой, думала о Гюсе Аразаке и нетрезво мыслила о том, что Ульви всё-таки не выйдет замуж за Нинно, потому что будет обезображена. После чего Маргарита резко выбросила кулак с ножом.
Кровь хлынула в воду фонтаном, а Гюс дико заорал и, отпрянув от бочки, упал с приступки.
- Омхиее... - вынырнула Маргарита, одновременно пытаясь кричать и глотать воздух. У нее вышла смесь гортанного хрипа в начале слова "помогите" и сипения в конце.
Шумно кашляя и собираясь с силами для нового призыва о помощи, Маргарита увидела, что клинок попал Гюсу выше кисти и застрял меж двух костей: вся его правая рука стала красной - кровь стекала с нее ручейком на крышу, на серую поливную плитку. И еще она видела, как Гюс с безумными от ярости глазами, выпрямляясь, вытаскивал из своей руки ножичек, - и понимала, что он намеревался ее зарезать, но что делать, она уже не знала.
- Гюс Аразак! - донесся снизу медвежий рев. - Стой на месте или будешь казнен! Если сделаешь хоть шаг - виселица!
И Гюс, достав из руки нож, оцепенел - страшный рык испугал и отрезвил его. Он выронил оружие, быстро расстегнул поясной ремень, скинув с него кошелек и ножны; стал затягивать предплечье выше ранения. Шатен в это время застыл у края крыши. Приставная лестница заскрипела посреди жутковатой тишины.
Дрожавшая в бочке Маргарита наблюдала, как на крыше сначала появляется черная тока, затем глаза-щелки, а после и борода "клинышком" в разводах седины. Зрение у Ортлиба Совиннака было неважным, но ему хватило полвзгляда, чтобы понять произошедшее. Меж тем работницы Доли, шушукаясь и побаиваясь, тихонько заполняли галерею и дворик.
- Отойди! - рявкнул Совиннак шатену. Тот сделал четыре шага назад и оказался рядом с курятником.
Когда грузный градоначальник залез на крышу, то сперва он подошел к шатену и одним мощным ударом свалил его с ног - совсем как Нинно ударил Оливи. Шатена, потерявшего сознание, отбросило на стену курятника - да так, что домик пошатнулся и куры внутри возмущенно раскудахтались. Градоначальник-медведь медленно и осторожно начал приближаться к рослому южанину Гюсу.
- Ложись лицом вниз, - приказал Ортлиб Совиннак. - Отделаешься плетью, взысканием и заключением. И изгнанием из города тоже... Сможешь хоть раз вытерпеть удар плети, Аразак? - прищурил до узких прорезей глаза градоначальник, вглядываясь в ранение своего услужника. - Орал ты как пятилетняя девчонка.
Ортлиб Совиннак остановился в пяти шагах от Гюса. Тот поначалу сделал вид, что ложится, но затем схватил свой кошелек, дернулся вправо и, когда градоначальник шатнулся к нему, побежал в другую сторону, к краю крыши. Неповоротливый и толстый градоначальник не успел его поймать.
Гюс Аразак не стал тратить время и спрыгнул вниз, на второй этаж. Маргарита услышала перекаты женских ахов и вскриков, а Ортлиб Совиннак смотрел с края крыши, как Гюс неистово продирается сквозь толпу женщин, которые были бы рады заранее уступить ему дорогу, если бы успели сообразить, что происходит. Аразак, стремительно удаляясь, отталкивал и отшвыривал всех перед собой. Прачки и уборщицы с визгом бросились врассыпную с первого этажа еще до того, как беглец его достиг. Одной из тех, кто попался на пути Аразака, стала Марили - ее он столкнул с середины лестницы, и кудрявая красавица, перевернувшись на перилах, приземлилась лицом на камни, в солому и грязь. Гюс Аразак даже не посмотрел на "возлюбленную" - он пронесся через дворик к выходу из Доли и скрылся в подворотне - затем послышался стук ворот. Среди женских возгласов раздался громкий плач Марили, похожий на глас обиженного дитяти.
Маргарита слышала, как градоначальник сказал вслед своему услужнику:
- Беги-беги, зайчишка... Да долго тебе не пробегать...
- Всем немедля разойтись! - уже громко скомандовал Ортлиб Совиннак, обращаясь работницам. - Всем, кроме Нессы Моллак! Живее! Чтобы через минуту никого здесь не было!
Женщины, шумно переговариваясь, начали разбредаться. Марили поднялась по лестнице последней и скрылась в одной из комнат. Она прихрамывала, и идти ей помогала девочка, чистившая уборные. Разбитые нос, подбородок и губки-бантики Марили сочились кровью.
Градоначальник развернулся и направился быстрым медвежьим шагом к Маргарите, которая и так от пережитого ужаса вся тряслась. У нее, несмотря на нестерпимую жару и солнечный полдень, как от холода, стучали зубы.
Девушка отодвинулась к дальней стенке бочки и присела от страха перед близившимся градоначальником-медведем - над водой остались ее широко распахнутые, зеленые сиренгские глазищи: и яркие, и глубокие, и прозрачные в солнечном свете. Ортлиб Совиннак, поднявшись на приступку и разглядев Маргариту, опешил: ее светлые, чистые глаза и плавающие по воде золотистые волосы сделали красавицу точь-в-точь похожей на русалку, какую он себе представлял в ранней юности, когда жил на юго-восточном побережье Лиисема и слушал рассказы тамошних моряков. Он не удивился бы, если бы в бочке заплескался рыбий чешуйчатый хвост.
Не обнаружив такого, Ортлиб Совиннак пришел в себя, снова стал важным градоначальником, но красота девушки сделала его благодушным.
- Давай помогу, - ласково сказал Маргарите градоначальник. - Из этой бочки тебе самой не выбраться, - протянул он к ней руки. - Не бойся...
Пока в ней видели русалку, Маргарита еще представляла себя крысой. Глядя на градоначальника и туманно гадая, он ли ее спасительная палка, она несмело подала ему руку. Ортлиб Совиннак притянул девушку ближе и, не обращая внимания на то, что намочил рукава рубашки, стал помогать ей выбраться. Его объятия оказались такими же, как у дядюшки Жоля, и Маргарита, не вполне придя в себя, сама обхватила грозного градоначальника за шею да зарыдала в его мягкую, уютную грудь, столь знакомую ей и родную.
- Ну-ну, деточка, уже всё прошло... - окончательно размяк от ее слез Ортлиб Совиннак. - Ты его здорово порезала. Без лекаря ему не обойтись... Пошли, - с легкостью поднял он девушку на руки, вытащил ее из тунны и понес к лестнице. Маргарита беззвучно рыдала, дрожала и тяжело всхлипывала.
Совиннак не выпустил свою ношу даже на шаткой приставной лесенке. Он приказал Нессе Моллак держать ее, а сам всего одной рукой нес Маргариту - она же крепко овила его плечи и шею, боясь выпустить свою "спасительную палку". Градоначальник не возражал. Более того: он донес "русалку" до ее тюфяка, а так как она всё еще дрожала, мужчина снял свой бежевый плащ для верховой езды и укрыл им девичье тело, неприлично облепленное мокрым платьем. Маргарита невнятно лепетала ему о крысе и пыталась поцеловать руки своего спасителя, чем сильнее распаляла великодушие этого строгого человека. Прежде чем выйти из спальни прислуги, Ортлиб Совиннак по-отечески погладил Маргариту по золотистым волосам.
Оставшись одна, она сразу забылась тяжелым сном. С этого дня Ортлиб Совиннак, замкнутый и суровый градоначальник, которого не любили и страшились все горожане Элладанна, стал для чудом избежавшей смерти Маргариты идеалом благородства и высоты души.
________________
Пока Маргарита спала, ее будущее решалось в домике управителя замка: Огю Шотно, Ортлиб Совиннак и Несса Моллак спорили в гостиной. К тому времени шатена уже отправили в тюрьму, Гюса Аразака пытались разыскать у лекарей, участь Хадебуры еще не выяснилась - кухарка божилась, что не знала об истинных планах племянника и, оправляя Маргариту в курятник, полагала, что тот спрячет лестницу, дабы посмеяться над тем, как его обидчица будет пытаться спуститься с крыши. Позапрошлая посудомойка так сломала ногу, покинула замок, а на ее место взяли Ульви.
- Девай хоть кудова энту беду с моей кухни! - кричала Несса Моллак Огю Шотно. - За двадцать летов такогого еще не было! Травили - энто да, было, но чтоб топляли! Да чужаки! А ежели у них поспелось бы, кого б оговорили? Слабоумного Илю! У меня тама щас бунт накипает - все прачки вздыбились, а иные бабы боятся, что за ей еще придут. Иль потравят кой-то из них заместа ею! Ежели не уберешь свою сестрицу, бабы не стихнут, а с оравой голосящих баб я никому вязаться не нажелаю, господин Огю Шотно!