ГЛАВА V. ЛАБИРИНТ

1-14 дни Летних Ветров, 399 год Круга Скал. Оллария, Гальтара

1

      Кардинал Сильвестр был неукротимо зол. Он знал, что выиграет эту битву, но какими средствами, помилуй Леворукий! До сих пор при взгляде на короля у него сводило зубы. Ему пришлось добрых полчаса простоять на коленях перед этим коронованным ничтожеством. Благо Талига требует жертв, но это слишком! Фердинанд заплатит ему за пережитое унижение. Счастье еще, что Люди Чести не знают всех подробностей той весенней ночи, при воспоминании о которой кардинала до сих пор мутило от гнева.

      Закатная кошка Катарина и эта молодая эпинская гадюка, епископ Риссанский, успешно держали короля в изоляции почти полторы недели после Нохской дуэли. Однако двор не мог все время находиться в старом особняке баронов Феншо; в середине месяца король вернулся в Новый дворец. В ночь на двадцать первое Весенних Молний маркиз Фарнэби через задние двери, предназначенные для истопников, горничных, прачек и прочей челяди, провел кардинала прямо в Малую опочивальню. У господина мажордома были свои связи среди дворцовой прислуги. Один из его протеже выносил ночной горшок его величества и поэтому имел ключи от ретирадной комнаты короля, примыкающей к спальне. Сильвестр до конца жизни запомнит узкие, крутые лестницы, темные, холодные коридоры и испуг Фердинанда, поднятого с постели появлением неожиданных гостей.

      Сильвестр тут же рухнул на колени перед кроватью, закрыв руками лицо, не позволяя первоначальному королевскому страху превратиться в ярость. За прошедшие дни Фердинанда изрядно настроили против него. Маркиз Фарнэби с ловкостью опытного придворного быстро направил события в нужное русло. Рухнув на колени рядом с Сильвестром, он воззвал:

      - Государь, вашему величеству известна моя преданность! Умоляю ваше величество выслушать его высокопреосвященство. Речь о деле государственной важности!

      Растерянный Фердинанд трясся мелкой дрожью в расшитой золотом ночной сорочке и явно не знал, на что решиться. Его камердинер хотел было юркнуть в двери за стражей, но маркиз задержал ушлого слугу, ловко ухватив того за полу.

      Сильвестр с трудом оторвал руки от лица - он боялся, что не сумеет скрыть гримасы гадливости при виде его величества. К счастью, мимические мышцы не подвели. Нужно было воспользоваться случаем и вбить клин между партией кансильера и Феншо-Тримейнами.

      - Ваше величество, дело не терпит отлагательств... Господин Куанси́, родственник вашего постельничего, только что сообщил мне, что капитан гарнизона, стоящего в Эр-Эпинэ, получил приказ, требующий от него немедленно сложить с себя командование и перебазироваться в Сэ... На приказе был оттиск вашей Большой королевской печати.

      Потрясенный король подпрыгнул на постели и уставился на кардинала расширившимися от ужаса глазами. Новость отчетливо пахла мятежом.

      - Разве Большая печать не в сокровищнице? - дрожащим голосом спросил он.

      Разумеется нет. Ее там и быть не могло, его величество это прекрасно знает. Хранение Большой королевской печати с незапамятных времен - прерогатива и обязанность кансильеров Талига!

      Что делать? О, обвинить кансильера почти не в чем. Его величеству хорошо известно, что передача Большой королевской печати осуществляется по письменному распоряжению короля и непременно в присутствии господина геренция... А поскольку кансильер покинул Олларию слишком поспешно и не поставив в известность его величество, у него не было времени на соблюдение протокола. Он сохранил печать при себе, а государю Талига лучше всех известно, как ловко в случае надобности граф Штанцлер подделывает королевскую подпись...

      - Это измена, государь! - расставил точки над "и" маркиз Фарнэби, - Бегство Штанцлера - свидетельство о заговоре и нечистой совести.

      - Граф боялся покушения со стороны господина кардинала, - нервно залепетал Фердинанд. - Октавианская ночь... - король повернулся к Сильвестру, - граф полагает ее делом ваших рук...

      - Я готов хоть завтра предстать перед судом вашего величества, - твердо заявил Сильвестр. - Я слишком долго и слишком преданно служил вам и вашему августейшему родителю, чтобы бояться ложных наветов. Я не сбегу, как граф Штанцлер.

      - Вы убедили меня отменить эдикты против дуэлей... - мямлил король.

      - И всем сердцем скорблю об этом, - заверил Сильвестр. - Я молю ваше величество наказать меня по всей строгости. Но господин Куанси сообщает, что кансильер, по слухам, прячется у господина Депре́, одного из арендаторов покойного графа Ариго. Полагаю, что герцог Алва, чья преданность вам известна, почуял заговор и попытался обезглавить его, как умел.

      - Государь, - решительно вставил Маркус Фарнэби, - изменник не мог бы поселиться у Депре без ведома Ариго... а после его смерти - без ведома ее величества королевы.

      Король снова задрожал и непроизвольно начал нащупывать руками халат, лежавший в изножье кровати.

      - Это еще не все, государь, - безжалостно добил его кардинал. - Мне доложили, что герцог Окделл покинул своего эра и выехал из Талига в Агарис. Таможенники вашего величества сообщают, что герцог пересек границу у заставы Саттэк.

      Король затрясся так, что халат вывалился у него из рук. Маркус Фарнэби услужливо подскочил и помог его величеству облачиться.

      - А это правда? - наконец сообразил спросить Фердинанд.

      Сильвестр почтительно передал королю донесения. Бумаги запрыгали перед королевским носом: бедняга попробовал читать их и почти тут же отбросил от себя. Неловко выкарабкавшись из постели, он наконец-то подал знак кардиналу подняться с колен. Тот выпрямился, подавляя невольный вздох облегчения.

      - Государь, ее величество стала заложницей любви к братьям, - мягко проговорил он, - а также к графу Штанцлеру, к которому питает поистине дочерние чувства. Увы, кансильер воспользовался ими так же беззастенчиво, как и вашим доверием... Королеву следует оградить от всего этого. Тем более, что герцог Алва сейчас не в Талиге, чем ваши враги явно торопятся воспользоваться.

      За несколько минут Сильвестру удалось основательно запугать Фердинанда призраком мятежа в Эпинэ. Король все еще отлично помнил Надор и Ренкваху. Катарину заперли в ее покоях, а кардинал отправился к себе, надеясь урвать хотя бы два часа передышки. Какова же была его ярость, когда выяснилось, что еще до рассвета Фердинанд послал за епископом Риссанским!

      К счастью, исчезновение Большой государственной печати испугало Луи-Поля, хотя он сумел-таки убедить короля подождать официальных подтверждений. Разве господина Куанси не могли ввести в заблуждение?

      В Эпинэ полетели приказы, но партия кардинала уже начала оттеснять партию королевы. В десятый день Летних Скал Тайный Совет получил подложное распоряжение, выгнавшее королевский гарнизон из Эр-Эпинэ. Это была победа. Король немедленно издал указ об отстранении кансильера от должности. Его обязанности были временно возложены на герцога Колиньяра, однако сам Штанцлер опять как в воду канул. Дом господина Депре перевернули снизу доверху, но ничего не добились ни от слуг, ни от хозяина.

      Было очевидно, что Эпинэ бурлит, но бурлит под сурдинку. Мараны громко блеяли о неблагонадежности старого герцога Анри-Гийома. Главный секретарь Талига граф фок Ве́йсдорн, ведавший тайной полицией, изловил кое-каких слуг покойного графа Ариго, и в его руках они начали выводить любопытные трели. Однако преосвященный Луи-Поль тоже не сидел без дела. Молодой епископ наладил переписку с Агарисом, а двадцатого числа Летних Скал сам Сильвестр удостоился очередного послания от Эсперадора Юнния. Новости были такие, что кардинал едва не решил сказаться больным, но было поздно: король назначил заседание Тайного Совета на первое Летних Ветров. Епископ Риссанский настойчиво требовал рассмотрения обвинений против герцога Надорского.

      Сидя в Овальном кабинете, кардинал ярился на всех по очереди: на идиота-Фердинанда, которому давно было не место на троне, на пройдоху Луи-Поля, гадюкой проползшего в политику, на самого себя, благодушно позволившего когда-то третьему сыну графа Феншо-Тримейна занять епископскую кафедру, и на отсутствующего Рокэ Алву. Особенно на Алву! В конечном счете, весь сегодняшний балаган творился именно по его милости.

      Злость, однако, не мешала Сильвестру прикидывать свои шансы. Тессорий Леопольд Манрик и экстерриор Гектор Рафиано будут на его стороне, равно как и первый секретарь Франц фок Вейсдорн и маркиз Руй де Аленго́р, министр флота. Можно также уверено положиться на вице-кансильера Колиньяра, жмурившегося сейчас на свечи, как довольный кот, и на сурово поджимающего губы Генерального прокурора маркиза Алеха́ндро Орилья́на. Но вот Генеральный атторней... Жосле́н Флермо́н, который с деловым видом листал бумаги, будто показывая, что заинтересован только в самом деле, повернется в ту сторону, которую примет король. Это не человек - флюгер, готовый угодить и вашим, и нашим... но отменный законник, этого не отнять. Итого: шестеро. Что же касается сенескаля¹, то на его поддержку можно даже не рассчитывать: граф Гислен-Грегуар де Миосса́н сам не прочь приобрести на короля то же влияние, что и Сильвестр.

      Верховный судья - супрем Вальтер Придд - сидел неподвижно, как ледяная статуя, и сверлил противников холодным ненавидящим взглядом: он не забыл и не простил Сильвестру и Алве смерти брата. Его зять, геренций Гогенлоэ-цур-Адлерберг, пойдет за ним, тем более, что в отсутствие Большой королевской печати он хранит Малую. Но это не все. Преосвященный Луи-Поль притащил на заседание Блюстителя королевской опеки, графа Эктора-Марию-Максимиллиана Ауэрберга, под тем предлогом, что Алвы нет в Талиге. О, какой шанс для обиженного графа! Должность Блюстителя может дать куда больше того, что дает сейчас, если Ауэрберг сумеет воспользоваться ситуацией.

      Итого: четверо, не считая самого епископа. А ведь есть еще военный министр барон Но́ртвин Йо́неберге, возвышавшийся возле де Миоссана как дикий валун. Он, конечно, ставленник Ноймаринена, но прям и честен, как покойный Эгмонт Окделл. Они, кажется, когда-то даже служили вместе в Торке... Леворукий побери этих простодушных рубак! Их место на поле боя, а не в зале Совета. Кто же еще? Ах да, двое святых отцов... Молодой епископ под видом секретарей протащил в Овальный кабинет парочку аббатов: права голоса они не имеют, но повлиять на Фердинанда могут. Одна из благостных физиономий даже показалась Сильвестру смутно знакомой.

      В час дня двери Овального кабинета распахнулись, и король предстал перед своим Тайным Советом. Государственные мужи поднялись и тут же низко склонили головы. Его величество рухнул в свое кресло под балдахином и махнул рукой, приглашая сановников садиться. Его жест вышел каким-то отчаянно-безнадежным.

      Золотой песок струйкой побежал из верхней чаши часов в нижнюю. Фердинанд сосредоточенно смотрел на него, будто собираясь с мужеством.

      - Господа, - начал он, когда упала последняя крупинка, - мы собрали вас здесь, чтобы выслушать ваше мнение и принять важное решение... оно касается герцога Окделла... А также переговоров с Эсперадором Агарисским. Его преосвященство епископ Риссанский сообщит вам последние новости.

      Луи-Поль поднялся - он сидел справа от короля. Один из его секретарей сунул ему в руку какую-то бумагу.

      - Ваше величество... господа, - поклонился молодой епископ, - я уполномочен ознакомить вас с содержанием письма, присланного мне курией. Да будет вам известно, что почти месяц тому назад герцог Ричард Надорский посетил Агарис и был принят кардиналами. Он уверил их, что его величество король Талига не имеет ни малейшего отношения к прискорбным событиям Октавианской ночи.

      Будь это известие действительно новостью, оно вызвало бы удивление у всех присутствующих, но письма пришли четыре дня назад, и обе партии уже вовсю шептались об этом.

      Экстерриор граф Рафиано деликатно кашлянул.

      - Простите, что перебиваю, ваше преосвященство, - негромко произнес он, - но мне хотелось бы уточнить: его светлость был уполномочен сделать подобное заявление?

      Епископ оглянулся на короля. Тот, словно целиком уйдя в свои мысли, внимательно разглядывал мозаику наборного стола.

      - Полагаю, его светлость руководствовался личными побуждениями, - ответил епископ. - Вероятно также, что он выражал точку зрения своего эра. Как вы помните, герцог Алва спас епископа Оноре и пресек беспорядки в столице.

      - И Первый маршал послал своего оруженосца в Агарис? - недоверчиво спросил барон Йонеберге, покачивая головой. - Если так, то вы, ваше высокопреосвященство, наверняка знаете об этом: ведь вы были у маршала перед его отъездом в Фельп.

      Король внезапно поднял голову и ответил раньше Сильвестра, причем с явным неудовольствием:

      - Господин кардинал уверил нас, что герцог Окделл покинул своего эра и оставил Талиг, хотя мы не давали ему своего соизволения на это.

      - Вероятно, он получил разрешение от Алвы, государь, - негромко бросил Придд. - Для оруженосца этого достаточно.

      - Господин кардинал? - тем же сварливым тоном осведомился Фердинанд у Сильвестра.

      - Насколько мне известно, ваше величество, - осторожно проговорил тот, кинув взгляд на Вейсдорна, - Первый маршал действительно выдал своему оруженосцу пропуск... и повеление ехать в Граши.

      - Вы умолчали об этом! - в сердцах бросил король.

      - В Граши! - со значением повторил епископ Риссанский. - Уж не в окрестности ли этого города Эсперадор Агарисский отослал так называемого принца Ракана?

      Сенескаль де Миоссан посчитал нужным издать изумленное восклицание. Пожилой геренций пошел еще дальше: он почти подпрыгнул на месте от деланного негодования.

      - В Граши! - визгливо повторил он тоном человека, не верящего собственным ушам. - Государь, если это правда, то герцогу Алве следует разъяснить Тайному Совету свои намерения!

      - Герцог Алва в Фельпе, - любезно пояснил кардинал так, словно присутствующие не знали об этом. - И он, несомненно, даст исчерпывающие объяснения, если его величеству будет угодно их получить... Но речь не о нем, а о его оруженосце.

      - Одно неотделимо от другого, достопочтенный брат, - возразил Луи-Поль, намеренно опуская кардинальский титул. - Из ваших слов ясно, что герцог Окделл оставил Талиг не по своей воле и поехал выполнять довольно странное поручение.

      - О нет, позвольте, ваше преосвященство, - деликатно вмешался первый секретарь фок Вейсдорн. - Герцог Окделл, напротив, не выполнил распоряжений своего эра, ибо отправился отнюдь не в Граши, а в Агарис... И даже осмелился выступить перед курией, на что его никто не уполномочивал.

      Луи-Поль проигнорировал это замечание, словно не услышал его.

      - Ваше величество, - обратился он к королю, - я не отрицаю, что герцог Окделл молод и порывист. К тому же он эсператист, а значит более всех заинтересован в мире между нашими церквями. Думаю, он отправился в Агарис с одной целью: не допустить, чтобы доброе имя его эра и слава его короля были запятнаны позором Октавианской ночи, которую так неосторожно допустил господин кардинал... Молодой герцог, возможно, вел себя неосмотрительно, но его намерения были самыми благими. Мы могли бы воспользоваться шансом...

      - Его намерения? - грубо перебил епископа тессорий Манрик. - Откуда вы знаете, что его намерением не было встретиться в Агарисе с изгнанным Раканом? Не забывайте: именно курия покрыла измену его отца, когда тот присягнул узурпатору! Государь, - заявил тессорий, тоже оборачиваясь к королю, - за этой непрошеной любезностью может скрываться эсператистский заговор. Герцога Окделла следует немедленно отозвать в Талиг и допросить.

      - Какой вздор, граф! - пискнул сенескаль: у него был старчески-тонкий надтреснутый голос, из-за чего он казался старше своих пятидесяти четырех лет. - Порою мне кажется, что вы готовы усмотреть измену даже в самой добродетели!

      - Ваше величество, я согласен с тессорием, - заглушил писк Миоссана бас Генерального прокурора. - Поступки герцога Надорского необъяснимы и вполне могут свидетельствовать о государственной измене!

      - Шестнадцать дохлых кошек! - с досадой выругался военный министр. - Может, мальчишка и горяч, но он встретился с курией открыто и говорил по делу. Я даже слышал, что днями его высокопреосвященство получил послание от Эсперадора с предложением возобновить переговоры о примирении церквей. Если это измена, то я не знаю, что вы называете верностью!

      Однако, как хорошо нынче военные осведомлены о церковных делах!

      - Мы также получили послание Эсперадора, - вскользь подтвердил Фердинанд и добавил сквозь зубы: - В отличие от многих, Агарис еще не забыл, что главой олларианской церкви является король... и только король.

      Сильвестр прикинулся глухим.

      - Вы видите, маркиз, - обратился барон Йонеберге к Генеральному прокурору, - только завзятый интриган способен заподозрить в этом измену.

      Король исподтишка покосился на кардинала.

      - Позвольте, господин барон, не согласиться с вами, - елейным тоном произнес первый секретарь фок Вейсдорн. - Вы военный и вам свойственна прямота; вы и вообразить не можете, что из доброй сотни заговорщиков девяносто девять имеют вид честных людей.

      Военный министр с усмешкой оглядел графа Вейсдорна и не думая скрывать иронию: очевидно, последний никогда не казался барону Йонеберге честным человеком, несмотря ни на какую военную прямоту.

      - В любом случае, - поспешил вмешаться вице-кансильер Колиньяр, - молодого герцога следует вернуть домой как можно скорее. Его показания, несомненно, прояснят дело.

      Граф Рафиано слегка заерзал на сиденье: очевидно, ему стало неудобно от такой грубой прямолинейности.

      Генеральный атторней Жослен Флермон, до сих пор почти не отрывавший головы от бумаг, поднял глаза и с интересом воззрился на Колиньяра.

      - Вы намерены отозвать из Фельпа герцога Алву? - любезно осведомился он. Супрем Придд усмехнулся уголком рта, словно предвкушая знатное развлечение.

      - Да кто здесь говорит об Алве? - раздраженно поинтересовался морской министр де Аленгор, явно не понимая, почему Генеральный прокурор замер, будто с размаху налетел на стену.

      - О, герцога Алву неизбежно придется вызвать, - все так же любезно пояснил Флермон. - Герцогу Надорскому семнадцать лет и, следовательно, он является несовершеннолетним. Стало быть, пока он пребывает под властью своего отца, а в отсутствие такового - опекуна, то есть в данном случае эра. Если бы его светлость Окделл в своем нынешнем положении изменил королю и Талигу, вина за это ложится на монсеньора Первого маршала, который в день святого Фабиана взял на себя ответственность за лояльность своего оруженосца перед короной.

      - Законы Талига таковы, - сухо обронил супрем Придд, явно наслаждаясь вытянувшимися физиономиями противников.

      - Тем более в данных обстоятельствах, - подхватил Флермон. - Поелику установлено, что герцог Окделл покинул Талиг по разрешению своего монсеньора, и поелику все, им сделанное, не противоречит интересам названного монсеньора, то, - Флермон еле заметно пожал плечами, - обвинить его светлость в измене крайне затруднительно. Но даже если у господина первого секретаря, - и Генеральный атторней слегка поклонился в сторону графа фок Вейсдорна, - найдутся для этого основания, подозрения против герцога Окделла неизбежно повлекут за собой подозрения против господина Первого маршала... что чревато последствиями для всего Талига.

      Король испытующим взглядом уставился на Генерального прокурора, но тот молчал, переваривая сказанное. Сильвестр слегка покусывал губу, обдумывая ответ. Маркиз Орильян, разумеется, был не в курсе, но кардинал прекрасно помнил предпоследний разговор с Алвой. Что, если Рокэ опять встанет на защиту своего оруженосца? Сбрасывать это со счетов нельзя... Мальчишка ни в коем случае не должен стать камнем преткновения!

      Блюститель опеки граф Ауэрберг, видимо, почувствовал, что настал его час, и проворно воспользовался паузой.

      - Государь, герцог Окделл уже много лет должен был находиться на попечении короны, - громко заявил он, - раз его отец умер, когда наследник еще не достиг совершеннолетия. Я предлагал вашему величеству вызвать его светлость в Олларию, где он получил бы достойное воспитание в моем доме. Почему господин кардинал воспрепятствовал этому? Но теперь, государь, я настаиваю: если герцог Алва не способен справиться с собственным оруженосцем, опека должна быть перепоручена мне! Правда, я не вижу в действиях герцога никакого преступления...

      - Зато вы видите выгоду в управлении его поместьями! - брезгливо выкрикнул Манрик. - Неужели нищий Надор так для вас привлекателен?

      - Он нищий только покуда вы его обираете, любезный тессорий! - взвился Ауэрберг. - Не сомневайтесь: едва я верну свои законные права, я положу конец вашему безудержному грабежу!

      Манрик побагровел, подыскивая ответ похлестче. Сильвестр поспешил вмешаться, пока спор между сановниками не перешел в грызню двух псов из-за аппетитной кости:

      - Любезный граф Ауэрберг, в вас говорит горячая преданность вашему делу... Но вынужден напомнить вам, что Надор обложен налогами по решению короля.

      - Герцог Алва мог быть обманут, - задумчиво проговорил граф фок Вейсдорн, словно прикидывая возможности. - Не следует забывать, что они с герцогом Окделлом кровные враги. Первый маршал дал своему оруженосцу поручение. Оруженосец не выполнил его...

      - Почему же не выполнил? - возразил епископ Риссанский. - Ваши шпионы, несомненно, доложили вам, сударь, что из Агариса герцог Окделл немедленно отправился в Граши. Но меня беспокоит поручение, с которым Первый маршал послал его туда. Не может быть, чтобы ваши доносчики не сообщили вам о нем.

      - О, это связано с волнениями в Эпинэ, - вмешался кардинал, стремясь не дать обсуждению свернуть в другую сторону. - Герцог Алва рассчитывал выведать намерения изгнанников через молодого герцога Надорского, к которому они отнеслись бы с доверием... Разумеется, есть риск, что Окделл изменил присяге, так же, как и его отец. Но если предательство возможно, лучше узнать о нем раньше, чем позже. Бегство графа Штанцлера для всех нас служит серьезным уроком, - многозначительно добавил Сильвестр, глядя на герцога Придда.

      - Здесь нет людей, которые оправдывали бы графа Штанцлера! - холодно отрезал супрем.

      - А я слыхал, что вы поддерживаете с ним отношения через ваших людей в Эр-Эпинэ, - возразил граф фок Вейсдорн самым нежным голосом. - Разве не вы в прошлом году писали герцогу Анри-Гийому, прося у него место смотрителя Пти-Буа для одного из ваших слуг?

      - Писал, - коротко признал Спрут. - Но в этом нет ничего противоправного. Мой секретарь ходатайствовал об этом месте.

      - О, - оживился Сильвестр, усмехаясь про себя, - ваш секретарь? Это не тот, у которого такая забавная фамилия... Кунштю́к, кажется?

      - Кунште́ль, - сухо поправил Придд. - Он просил за кузена вашего постельничего, государь, за господина Куанси.

      Фердинанд поднял голову, будто услышал звон, но не понял, откуда он, и недоуменно покрутил ею, переводя вопросительный взгляд с кардинала на супрема и обратно.

      - Господин Куанси - верный слуга вашего величества, - спокойно подтвердил кардинал и, снова обратившись к Придду, поинтересовался: - он, разумеется, вознаградил вас за хлопоты перед герцогом Анри-Гийомом, ваша светлость?

      - Как водится, - по-прежнему сухо отозвался Придд. - Став смотрителем Пти-Буа, он изредка посылает к моему столу форель и оленину. Что до господина Кунштеля, то, насколько я знаю, он получил в качестве вознаграждения сто таллов.

      - Но мы отклонились от дела! - произнес военный министр, решительно прерывая разговор.

      - Отнюдь! - ласково возразил фок Вейсдорн. - Мы говорим о заговоре графа Штанцлера, в котором замешаны эсператисты, и герцог Окделл в их числе... Государь, - первый секретарь в свою очередь повернулся к королю и в первый раз за Совет заговорил в полную силу, - речь идет о жизни вашего величества! Господа Куанси и Кунштель - мои агенты, которые верой и правдой служат вашему величеству. В преданности первого вы удостоверились сами. А две недели тому назад господин Ре́нке Кунште́ль, который, как только что подтвердил господин супрем, является его доверенным секретарем, прислал мне копию одного из писем его светлости. Оно адресовано некому Лудже́ру Си́льве, ювелиру. Я прочту его вам.

      И, вытащив письмо прямо перед носом у побелевшего герцога Придда, фок Вейсдорн прочитал:

      "Любезнейший мастер, -

      Его милости благоугодно приобресть у вас ваши гранаты, поскольку почтенный и достойный доверия друг убедил его, что ваши камни самые лучшие. Потребны круглые зерна без изъянов одинакового цвета и формы, чтобы можно было сделать красивую низку. Его милость заверили, что ваше искусство и сноровка в этом деле выше всяких похвал. Податель сего сообщит вам подробности относительно вкусов той особы, для которой предназначается подарок. Ему также поручено сговориться с вами о цене. Не сомневайтесь, что ваша скромность будет щедро оплачена".

      - Не вижу в этом ничего особенного, - после небольшой паузы осторожно произнес епископ Риссанский. - Его светлость герцог Придд, вероятно, намеревался сделать подарок своей герцогине.

      - Увы, ваше преосвященство. Ваше предположение могло быть истинным, если бы не одно обстоятельство: никакого ювелира Луджеру Сильва не существует. Под этим именем в Эпинэ прячется известный алхимик и отравитель Эузе́био Э́кзили. Он весьма преуспел в изготовлении "эликсиров наследства", как их называют. Драгоценные камни после пребывания в его руках становятся опасными, как укус змеи.

      Луи-Поль вздрогнул: он слышал имя Экзили, и кто его не слышал? Первый секретарь фок Вейсдорн продолжал, снова обернувшись к королю:

      - Государь, несколько дней тому назад маркиза Фукиано, преданность которой известна вашему величеству, сообщила, что статс-дама королевы, герцогиня Придд, передала через баронессу Дрюс-Карлион записку, предлагающую ее величеству встретиться с неким гайифским купцом. Тот хотел предложить ее величеству превосходные гранаты, в том числе и снизанные в четки. Маркиза выразила удивление: королева находится в трауре по братьям, и ей не до камней. Однако ее величество изволили пояснить, что намерены сделать подарок августейшему супругу на день его именин, и упомянутые четки, вероятно, придутся королю по вкусу ...

      Фердинанд издал сдавленный стон и вскочил на ноги, тяжело дыша. Члены Тайного Совета поднялись следом за ним. Дрожа всем крупным телом, король уже поднял руку, намереваясь ткнуть пальцем в сторону герцога Придда.

      Епископ Риссанский остановил его.

      - Сын мой! - произнес он своим глубоким голосом проповедника. Король замер, словно услышал дудочку крысолова, и медленно перевел взгляд на Феншо-Тримейна.

      Кардинал Сильвестр едва не заскрежетал зубами от досады. Двадцатидвухлетний юнец сказал сорокалетнему мужчине "сын мой" и тот послушался безропотно, как ребенок!

      - Сын мой! - повторил епископ. - Вспомните, что наихудший грех - осудить безвинного! Разве выбор королевы не может быть простым совпадением? И разве герцог Окделл встречался с этим алхимиком в Эпинэ, а не с курией кардиналов в Агарисе? Обвинение графа фок Вейсдорна серьезно, но оно строится на показаниях только одного человека, который уже предал своего господина. Предавший однажды может предать и вторично. В царствование вашего блаженной памяти отца был издан указ, по которому для обвинения в государственной измене требуются показания как минимум двух свидетелей. Вспомните об этом, ваше величество, и судите по справедливости!

      Фердинанд затоптался на месте, не зная, что предпринять. Сильвестр бросил взгляд на супрема: тот стоял навытяжку с таким выражением лица, словно ему явился призрак. Герцог Колиньяр, заметив это, весь подобрался как для удара. Он начал говорить одновременно с Генеральным атторнеем Флермоном:

      - Ваше величество, такой указ есть... - Флермон.

      - Ваше величество, если герцог невиновен, пусть объяснится! - Колиньяр.

      - Действительно, объяснитесь, герцог! - поддержал вице-кансильера военный министр. - Если ваша совесть чиста, вам нечего скрывать.

      Спрут выдохнул так, будто воздух сам покинул его легкие. Он мазнул ненавидящим взглядом по Сильвестру и... промолчал. Не требовалось много ума, чтобы понять: пресловутые гранатовые четки действительно существовали, но предназначались не королю, а кардиналу. Интересно, каким образом неудачливый заговорщик намеревался всучить их Сильвестру?

      К счастью, Фердинанд умом не отличался. Он не понял смысла тяжелого молчания, повисшего в Овальном кабинете. Для него интрига, раскрытая первым секретарем, так и осталась покушением на его драгоценную особу.

      - В Багерлее, - слабо выговорил он, указав безвольным пальцем на Придда, и рухнул обратно в кресло.

      Едва арестованный в сопровождении гвардии покинул кабинет, Сильвестр опустился на свое место с удовлетворенным вздохом. Сокрушенная мина на его лице скрывала внутреннее ликование. Отлично, просто превосходно! Луи-Поль так готовился к удару против Окделла, что просмотрел нападение на Придда. Теперь его святые отцы остались не у дел. Что же до надорского волчонка... Его уже можно сбрасывать со счетов.

      - Государь, - дрожащим голосом выговорил епископ Риссанский, - я глубоко сожалею... Я не мог даже помыслить... Герцог сошел с ума.

      Спрут действительно сошел бы с ума, если бы планировал убить короля. Но Фердинанда теперь не переубедить, что покушение готовилось на другого.

      - Я посоветовал бы вашему величеству, - пробасил Генеральный прокурор, - арестовать заодно статс-даму герцогиню Придд и баронессу Дрюс-Карлион. Ее величество, возможно, не знала о ловушке, которую ей готовили...

      - Да-да-да, - зачастил король, перебивая маркиза, - арестуйте этих интриганок как можно быстрее. Выясните, чего они хотели от королевы, - добавил Фердинанд, обращаясь к графу фок Вейсдорну.

      - Я сам проведу расследование, государь, - уверил его первый секретарь. - Что же касается герцога Окделла...

      - Вызовите его в Талиг! Вызовите его в Талиг! - истерично выкрикнул король. - Он изменник! Он, как и его отец, желает нам только зла!

      - Я немедленно пошлю за ним, ваше величество, - ласково пообещал Сильвестр, переглянувшись с вице-кансильером Колиньяром. Военный министр недовольно закряхтел, но не стал противоречить. Голос неожиданно подал экстерриор Рафиано, сконфуженно промолчавший почти весь Совет.

      - Ваше величество, если мне будет позволено сказать слово...

      Фердинанд равнодушно махнул рукой, позволяя графу говорить.

      - Мне хотелось бы рассказать всем присутствующим притчу, которая, как мне кажется, удивительно подходит к сегодняшнему дню... Некогда в Золотых Землях жил один молодой, но очень одаренный адвокат. Не было ни одного дела, которое он проиграл бы. Он был способен обелить вора, пойманного с поличным, и оправдать убийцу, застигнутого в момент преступления. Совесть не тревожила его: ведь он считал, что только исполняет свой долг. Что с того, что это было для него выгодно? И вот однажды к нему обратился сам Леворукий и попросил выиграть один небольшой процесс. Молодой адвокат с радостью согласился: ведь Леворукий такой завидный клиент! Он не знал только одного: Леворукий судился с Создателем за его душу... Он выиграл дело, но выиграв, проиграл всё. И ему некого было винить в своей погибели: ведь это он сам горячо защищал корыстные интересы и совершенно не думал об интересах истинных.

      Сильвестр задумчиво посмотрел на экстерриора: уж не его ли граф Рафиано укусил только что?

      - Истинные интересы требуют справедливости, - тяжело проговорил епископ Риссанский.

      - Ваше преосвященство верно вывели мораль, - подтвердил граф Рафиано. - И я умоляю ваше величество не судить сгоряча. Пусть проведут дознание... Что касается герцога Окделла, то за него отвечает Первый маршал, как сказал господин Генеральный атторней. Значит, следует написать Первому маршалу. Пока его оруженосец не сделал ничего, за что его стоило бы осудить. Возможно, он слишком много клялся, но хотя бы делал это от своего имени.

      - Я нисколько не возражаю, любезный граф, - непринужденно солгал Сильвестр, - и готов прямо сегодня написать герцогу Алве. Однако я полагаю, что будет разумнее вернуть юного герцога в Талиг.

      - Он вернется, - тяжело проговорил король, - это решено. И герцог Алва должен будет дать нам свои объяснения.

      Сановники встали и склонили головы, провожая короля. Партия королевы была разбита. Но нужно было поторопиться и принять одну важную меру предосторожности. Сильвестр задумчиво перебирал четки, покидая Новый дворец. Алве ни в коем случае не следовало знать о том, что происходило сегодня на Совете. Все донесения требовалось перехватить.

2

      Окрестности Гальтары изобиловали заброшенными каменоломнями, оставшимися в наследство от Золотой Анаксии. В давно прошедшие времена империя вела непрерывные строительные работы: великолепные дороги, мощеные на века, военные сооружения и храмы, роскошные дворцы эориев требовали несметного количества камня. Уже в паре хорн от столицы начинались древние выработки: усердные руки давно умерших рабов вскрывали здесь лоно земли, чтобы добыть из ее недр известняк и базальт, песчаник и бутовый камень, туф и пуццолану. Некогда широкие, а теперь полузасыпанные ходы глубоко вгрызались в склоны Мон-Нуара, создавая искусственные пещеры.

      Разбойники устроили себе логово в одной из них. Большой аренарий, вероятно, когда-то был выработкой пуццоланы: стены пещеры дугообразно уходили в породу, из-за чего казалось, что люди забрались внутрь огромного приплюснутого горшка. В стене, противоположной выходу, имелся довольно широкий закуток, который разбойники выделили пленникам. Костер разложили недалеко от выхода, чтобы дым мог выветриваться наружу. Бандиты расположились вокруг огня, рассматривая свою добычу: полотняный мешок Гиллалуна выпотрошили под шумные крики одобрения. Дик от души позлорадствовал бы над нищенским уловом гальтарских воров, не будь среди их поживы отцовского кинжала и фамильного перстня Повелителей Скал. Золотые таллы, заботливо вшитые Гиллом в складки дорожного плаща, вызвали у бандитов настоящее ликование, когда вожаку удалось нащупать их своими тощими длинными пальцами.

      Главарь разбойников, которого товарищи величали капитаном, сначала не удостаивал пленников вниманием. Пересчитав добычу, он распорядился выставить дозоры и заняться приготовлением ужина. Бандиты, оставшиеся не у дел, разбрелись по пещере, устраиваясь на ночлег. Один из них, навесив на себя знахарскую суму, пытался коеґ-как облегчить страдания своего раненного Соной товарища, которого вожак все же распорядился забрать с места схватки. Тот глухо стонал, не приходя в себя, в одном из углов пещеры. Ричард и Гиллалун сидели, связанные веревкой спина к спине, тщетно пытаясь ослабить узы. Преданный телохранитель порою бросал Дику несколько ободряющих слов, хотя обоим было ясно: они влипли в очень скверную историю.

      Наконец самозваный капитан, прихватив что-то из распотрошенного мешка Гиллалуна, подошел к пленникам, сопровождаемый парой разбойников. Дик поднял глаза: в руках у бандита был его шейный платок, подаренный отцом Канио для защиты от солнца. Разбойник встряхнул тряпку, и на землю с металлическим лязгом и звоном свалилось несколько обломков. Юноша вздрогнул: от недоверия и ужаса он не сразу узнал остатки собственной шпаги вместе с ножнами.

      - Мы нашли ее уже такой, - пояснил "капитан", легонько переворачивая обломки носком сапога. - Должно быть, сломалась при падении вашего мула.

      Дик не слышал его: остановившимся взглядом он смотрел на разбитый клинок. В голове юноши, механически повторяясь, закружились слова, произносимые его собственным голосом: "Да будет моя шпага сломана, а имя предано позору, если я предам своего господина"... "Да будет моя шпага сломана, а имя предано позору"...

      - Довольно странное оружие для монаха, - продолжал разбойник, неприятно осклабившись. - Такое по руке только дворянину, мой добрый... э-э... сеньор.

      Дик не отреагировал. Гиллалун почувствовал, что пора прийти на выручку хозяину.

      - Видать, каналья, ты уже смекаешь, в какие неприятности влез, - прошипел он, глядя прямо в глаза разбойнику. - У моего господина найдутся влиятельные друзья, и тебе с твоими негодяями несдобровать, попомни мое слово!

      Тощее лицо вожака расплылось в насмешливой улыбке: ему явно было не впервой слышать подобные угрозы.

      - Бросьте, сударь, я человек мирный, - отозвался он как нельзя более любезно. - Всякий скажет, что на свете нет никого сговорчивей добряка Пагана́ччо! (Сопровождавшие его разбойники тут же заржали во всю глотку). Эти дуралеи, - ткнул главарь в них пальцем, - все равно что малые дети! Бедняги зарабатывают себе на хлеб, как умеют, и разве жизнь вашего сеньора не стоит больше какой-то жалкой сотни таллов? Уверен, что влиятельные друзья его милости, о которых вы говорите, согласятся со мной. Убедите вашего господина черкнуть им пару строк об этом, и вот увидите: мы разойдемся через пару недель как самые лучшие друзья.

      Гиллалун дернулся, словно намереваясь боднуть разбойника головой в зубы, и Дика, привязанного к нему спина-к-спине, основательно тряхнуло. Юноша рывком пришел в себя, словно очнувшись от кошмара. Нужно было вмешаться в разговор и отвлечь внимание бандита, иначе разъяренный Гилл ухудшит их и без того бедственное положение.

      - Я всего лишь бедный монах, - бросил Дик главарю, с трудом разжимая сведенные челюсти, - брат-послушник монастыря святого Гермия. Деньги и ценности принадлежат не мне, а нашему аббату.

      - Эта шпага тоже принадлежала ему? - весело осведомился разбойник, очередной раз пнув ногой обломки.

      Дик вздрогнул всем телом, словно удар пришелся по нему самому, и прорычал, поднимая злобный взгляд на "капитана":

      - Я подавал прошение в Миссионерскую палату! Хочу нести слово Создателево язычникам и дикарям Багряных земель.

      - Достойное дело! - одобрил разбойник, согласно кивая. - Из вашей милости выйдет лихой проповедник!

      Бандиты снова заржали, но Дику было все равно: врать правдоподобно он никогда не умел, а теперь-то точно не считал нужным учиться.

      - Позвольте мне, добрый сеньор, называть вас "милостью", - продолжал главарь еще любезнее, чем прежде. - Мне это ничего не стоит, а вам будет приятно осознавать, что вы попали в плен к человеку, не чуждому учтивости.

      У Ричарда зачесались кулаки. Сейчас он отлично понимал Гиллалуна: нет ничего хуже беспомощности, которая вынуждает сносить издевательства безродного мерзавца. Дик всей спиной ощущал, что его телохранитель напряжен, как туго натянутая тетива на луке. Если Гилл сорвется... этого нельзя допустить!

      Ричард выдохнул и попытался успокоиться. Сейчас и он сам, и его верный слуга были в полной власти у бандитов, однако те не убили пленников, а пришли договариваться. Это давало слабую надежду. "Капитану"-самозванцу что-то нужно от него, и он обязан воспользоваться шансом, пусть самым ничтожным, чтобы выручить и себя, и Гилла из беды, в которую они угодили по его милости.

      - Чего вы хотите? - хмуро бросил Дик, отводя взгляд от гнусной физиономии главаря, чтобы опять не обозлиться.

      - Пустяка, ваша милость, сущего пустяка! - оживился тот, многозначительно переглянувшись со своими товарищами. - Я хочу выкупа. Ведь это справедливо. Поскольку вы, ваша милость, честь по чести попали ко мне в плен, вам следует выкупить себя, не так ли?

      - Вы забрали мою лошадь и мое имущество! - яростно выкрикнул Дик, которому кровь снова ударила в голову. - Разве этого мало?

      - О, ваша милость, это же совсем другое дело, - масляным голосом проговорил вожак. - Прежде всего, вашу лошадь мы так и не поймали. Что же касается всего остального, то это, сами понимаете, законная добыча победителя.

      Значит, Сона ушла! На Дика внезапно навалилась бесконечная усталость. Он равнодушно отвернулся от бандитов, чувствуя, что его душу затопляют безразличие и покой.

      - Больше у меня ничего нет, - произнес он.

      - Ошибаетесь, ваша милость, - убежденным тоном проговорил вожак, - у вас есть друзья. Капитан Паганаччо добряк, капитан Паганаччо готов принять на веру все, что вы сказали о монастыре святого Гермия. Но разве достойный отец-настоятель позволит, чтобы его юный послушник сгинул в плену у проклятых безбожников? Напишите вашему аббату, добрый сеньор, и клянусь вам, что мои люди доставят ваше письмо по назначению. Конечно, - продолжал бандит, явно наслаждаясь своими словами, - я понимаю, что славный аббат может оказаться лихим проповедником вроде вас, но я беру этот риск на себя. Капитан Паганаччо доверчив и сговорчив. И он настолько не желает зла вашей милости, что в знак добрых намерений даже готов отказаться от выкупа за вашего слугу. Разве это не свидетельствует о желании быть полезным?

      Ричард с удивлением воззрился на бандита. Впрочем, эта маленькая речь удивила не только его, но и Гиллалуна, который снова замер, как видно, пытаясь понять, в чем тут подвох.

      - Чего же ты хочешь? - снова спросил Ричард у главаря.

      - Безделицы, мой добрый сеньор. Попросите вашего аббата уплатить за ваше освобождение, скажем, пятьсот золотых таллов... Это такая скромная сумма за вашу драгоценную жизнь, что я боюсь, как бы ваша милость не оскорбились! Но дело в том, что я вовсе не стяжатель. Капитан Паганаччо услужлив, и он не любит злоупотреблять своей властью над людьми, попавшими в беду.

      На сей раз бандиты, стоявшие справа и слева от "капитана", сделали над собой усилие и не заржали. Ричард, не мигая, рассматривал гнусную физиономию разбойника: вытянутое костистое лицо, тонкий нос, глаза неопределенного цвета, горящие алчностью. Всего-то пятьсот таллов! Не сумма для богатого монастыря, к тому же герцог Окделл оставил отцу Канио на хранение все свои ценности, в том числе и пресловутое кольцо графа Штанцлера...

      - Так тебя зовут Паганаччо? - рассеянно спросил Дик, пытаясь поймать какую-то ускользающую от него мысль.

      - Пага́но-Паганаччо к услугам дорогих гостей, - раболепно поклонился разбойник. - О, мы еще найдем общий язык с вашей милостью: ведь я, как и сиятельный сеньор, тоже в некотором смысле военный.

      Гиллалун смачно сплюнул на землю.

      - Ты получишь деньги, - презрительно бросил Дик. - Я напишу отцу-настоятелю. Но помни, что монастырь находится в Алати.

      - Это совершенно неважно, ваша милость, - заверил его бандит. - Мы такие люди, для которых нет границ.

      - Это твое дело. Но пеняй на себя, Паганаччо, если все это закончится для тебя веревкой на ближайшей осине, - пригрозил Дик.

      Алчные глаза разбойника недобро блеснули.

      - Сиятельный сеньор, конечно, понимает, что его жизнь и жизнь его слуги зависит от нашей сделки, - вкрадчиво произнес он. - В интересах его милости предупредить об этом своего друга, чтобы никому не пришлось потом сожалеть. Вас отпустят только после того, как я получу свой выкуп... и уберусь отсюда на безопасное расстояние.

      Дик пожал плечами:

      - Ты вор и трус, Паганаччо, раз готов бегать даже от монахов. Но будь по-твоему. Ты получишь свой выкуп и уберешься отсюда. Однако, раз мы с тобой обо всем договорились, я хочу, чтобы нас развязали и обращались со мною и моим слугой достойным образом.

      - Я заранее предчувствовал, что мы столкуемся с вашей милостью! - воскликнул довольный Паганаччо. - Заверяю вас, добрый сеньор, что у вас не будет причин жаловаться. Сейчас вас развяжут, но я хотел бы почтительнейше просить вас держать в узде вашего слугу. Я не настолько глуп, чтобы брать с вас слово, что вы не попытаетесь сбежать, - ухмыльнулся он, - но прошу вас помнить: мои люди грубы, а их пистолеты заряжены. Если вы или ваш слуга попробуете напасть на моих парней или подойти к выходу, церемониться никто не будет. Так что послушайте моего совета: поужинайте с нами, выпейте вина, а после вашей милости подадут перо, чернила и бумагу и все, что вашей милости будет угодно!

      Двое бандитов, повинуясь кивку главаря, перерезали веревки на ногах и руках пленников. Ричард тут же принялся разминать запястья, разглядывая порезы на левой руке, которую использовал в схватке как щит. Гиллалун, исподлобья косясь на отошедших разбойников, стал осторожно ощупывать ногу, пострадавшую при падении.

      Капитан Паганаччо, цепко следивший за ними, решил снова проявить любезность.

      - Эй, Жан-коновал! - позвал он бандита с сумкой знахаря. - Подойди-ка сюда и помоги нашим гостям... Брось Микеле, он свое получил и уже вряд ли прочухается. Сеньору нужно забинтовать руку, а этому малому - подлечить колено. Да возьми воды и полотенца получше! Конечности этих господ намного чище твоего грязного рыла.

      Разбойник, исполняющий в банде обязанности лекаря, нехотя поднялся с корточек у лежанки несчастного Микеле и, кряхтя, пошел за водой и чистыми тряпками. Когда он вернулся, гремя сумой, набитой глиняными баночками со снадобьями, Ричард и Гиллалун уже успели расположиться поудобнее на охапке соломы.

      Бандит поставил суму на землю, пристроил на выступ стены одну из масляных плошек, заменявших разбойникам лампы, и зажег огонь. Затем он принялся старательно полоскать в воде тряпицу сомнительной чистоты. Встав спиной к пещере и лицом к пленникам, он монотонно пробормотал, не поднимая глаз:

      - Сделайте вид, что не слышите меня, сударь.

      Дик с трудом понял, что глухой голос исходит именно от знахаря: его заросшая бородой физиономия ничего не выражала, а губы почти не шевелились. Гиллалун слегка вздрогнул и напрягся. Бандит между тем продолжал так же глухо и монотонно:

      - Я должен сказать вам кое-что по секрету от капитана. - И тут же прибавил гораздо громче. - Подайте мне вашу руку, сударь. Я обмою раны.

      Дик протянул руку, плохо понимая, что происходит. Жан-коновал принялся смывать полузасохшую кровь с такой трепетной осторожностью, что юноша внезапно понял: бандит боится его до дрожи в коленях. Густая поросль скрывала нижнюю часть его лица, а глаза были опущены, но мелко трясущиеся пальцы выдавали коновала с головой.

      Ричард равнодушно отвернулся, сгорая от любопытства. Слева от него Гиллалун принялся деловито чистить полы своей потрепанной в схватке рясы, тихонько посвистывая себе под нос, однако Дик не сомневался, что рысий слух телохранителя прикован к бандиту, пусть вид у слуги был самый рассеянный.

      Жан-коновал, продолжая елозить тряпкой по руке Дика, пробубнил, едва шевеля губами:

      - Я помогу вам сбежать отсюда, сударь. Капитан хочет убить вас сегодня же ночью.

      От этого заявления Дик непроизвольно дернулся. Гиллалун немедленно пришел ему на помощь:

      - Гляди, что творишь, каналья! - рявкнул он на знахаря. - Чай не скотину пользуешь!

      Тот остановился на минуту, окончательно оробев. Воспользовавшись тем, что эхо от Гиллова рыка надежно перекрывало любой голос, Дик быстро спросил:

      - С чего бы тебе о нас тревожиться?

      Бандит немного отстранился, чтобы взять бинт и наложить на него какую-то не внушающую доверия мазь, а затем, снова склонившись над рукой, произнес нечто совершенно немыслимое:

      - Я узнал вас, сударь.

      Дик задохнулся от неожиданности. Невозможно, невероятно, но объяснение было только одно!

      - Так ты сторонник герцога Эпинэ? - выдохнул потрясенный юноша. - Ты скрываешься здесь в интересах принца Ракана?

      Жан-коновал впервые поднял на Дика глаза, в которых отразились испуг, недоумение и искреннее замешательство.

      - Герцог Эпинэ? - переспросил он. - Он вздернет меня, если поймает. Я говорю о вас. - И он продолжал, понизив голос: - Я родом из этих мест. Капитан не здешний, он из Агарии. Но я - другое дело. Я сразу понял, что вы из этих... которые древней крови. - Знахарь поежился. - Я-то знаю, что никто не может подняться на холм Абвениев - ни человек, ни зверь. Ни одна птица не садится там на камни. Как-то по молодости я хотел залезть по ступенькам... Думал, там и сдохну. А вы стояли на самом верху, а потом дрались, как взбесившийся вепрь... Я великий грешник, сударь, - робко проговорил коновал, - но я чту богов. Я не знаю, кто вы: может, и вправду монах, а, может, и большой человек. Но вы один из них, из этих... из Ушедших.

      Ричард, не веря собственным ушам, слушал бормотание бандита. Не думал он, что гальтарские суеверия могут так близко коснуться его самого! Должно быть, бедняга Жан был родом из местных крестьян, которые до сих пор ставят крынки с молоком и медом у древних развалин. Дик бросил взгляд на Гиллалуна: тот слушал с живейшим, хотя и затаенным интересом, словно принимал весь бред невежественного разбойника за здравые суждения.

      - Так ты говоришь, никто не подымется на Холм? - спросил он. - То есть, ежели б мой господин остался наверху...

      - Капитан бы до него не добрался, - убежденным тоном прошептал бандит. - Разве что сбил пулей... Да и то: пуля пролетела бы мимо.

      На лице у Гилла отразилось сожаление: он явно сокрушался про себя, что позволил хозяину броситься ему на помощь. Дик решил, что нужно поскорее отвлечь телохранителя от этих мыслей: он все равно поступил бы так, как поступил, даже будь сказки невежественного знахаря правдой.

      - Зачем Паганаччо нас убивать, приятель? Мы же договорились о выкупе!

      Жан-коновал украдкой оглянулся на главаря банды, который, стоя недалеко от костра, отдавал какие-то приказы, глядя попеременно то на пленников, то на выход из пещеры.

      - Это у него в заводе. Он всегда кормится с двух столов. Если повезет, берет выкуп. А деньги за ваше убийство уже уплачены.

      - Кем? - резко спросил Гиллалун.

      Дик чувствительно ткнул телохранителя кулаком в бок, чтобы тот не забывал об осторожности.

      - К капитану приходили какие-то два господина из Приморской Эпинэ. То есть мне показалось, что они родом оттуда. Покажите-ка ваше колено, - громко добавил знахарь, закончив перевязку и со вздохом облегчения отодвигаясь от Ричарда.

      Гиллалун с высокомерным видом принялся закатывать полы рясы. Когда бандит склонился над его ногой, чтобы ощупать повреждения, телохранитель незаметно шепнул ему в самое ухо:

      - Один из заказчиков был маленький, кругленький и елейный до приторности?

      - Так вы их знаете? - Жан-коновал на мгновение вскинул глаза на Гиллалуна, но тут же вернулся к своему делу. Гилл с мрачным видом посмотрел на Ричарда, словно желая сказать: говорил же я вам!

      - Как нас убьют? - спросил Дик, едва шевеля языком.

      - При попытке к бегству, - чуть слышно отозвался знахарь. - Капитан же не взял с вас слова? Нет?.. Он всегда так делает и всегда заранее предупреждает, что в случае чего...

      - Какой честный человек! - усмехнулся Гиллалун.

      - Ночью, когда вы напишете письмо и ляжете спать, случится тревога. Капитан выйдет наружу и многие выбегут следом за ним... Это ловушка. Вы захотите воспользоваться случаем, и вас пристрелят из засады.

      Ричард перевел взгляд на Паганаччо. Тот выглядел таким довольным, словно уже подсчитывал пятьсот таллов выкупа. В самом деле, отстраненно сказал себе Дик, как я не подумал, что две недели кормить и сторожить пленников очень накладно? К тому же Паганаччо выторговал себе время, чтобы уйти с деньгами. А люди отца Канио найдут в пещере два трупа.

      - Как же нам бежать? - бесстрастно спросил Дик, следя за суетящимися у костра разбойниками: оттуда уже вовсю пахло жареным кроликом. Аппетитный дым стлался по полу пещеры, и в животе у герцога Окделла, всю прошедшую неделю питавшегося с истинно монашеской умеренностью, предательски заурчало.

      Жан-коновал снова загремел своими баночками, отыскивая нужный бальзам.

      - Отсюда есть только один безопасный выход, - ответил он и еле заметно кивнул головой вправо. - В пяти шагах от вас есть колодец, ведущий в старые катакомбы. Он закрыт камнем, но ваш слуга без труда отвалит его. Когда поднимется суматоха и все бросятся к выходу, прыгайте вниз. У вас будет добрых полчаса, прежде чем капитан догадается, куда вы делись.

      Гиллалун поморщился, словно мазь знахаря щипала ему кожу.

      - Ты, должно быть, рехнулся, малый! Лезть под землю, не ведая, есть ли там выход наружу!

      - Выход есть, - ответил знахарь, нисколько не смутившись. - Когда я был мальчишкой сказывали, что один гробокопатель как-то забрался туда за сокровищами... Там ведь одни могилы, - пояснил бандит, выразительно глянув в пол, - и эсператистские, и абвениатские. Болтали, если зайти подальше, можно найти ценные вещи... Тот человек пропал на три недели. Все уж думали: помер. А он вылез у моста в Мо́лло, весь седой и сильно не в себе, но живой.

      Гиллалун едва не зарычал от негодования:

      - То есть ты хочешь, чтоб мы свихнулись?

      Жан-коновал бросил скользящий взгляд на Ричарда и ответил твердо:

      - Вы не свихнетесь. С вами ваш господин. Молло в девяти хорнах отсюда по прямой на север. Это все, чем я могу помочь.

      И, словно приноровившись к чему-то, бандит сильно дернул Гиллалуна за лодыжку.

      Тот взвыл благим матом. Все разбойники разом повернулись к пленникам и разразились громким хохотом. Капитан Паганаччо счел нужным осведомиться о самочувствии своих гостей и неспешно приблизился к ним.

      - Как вам мой лекарь, ваша милость? - глумливо осведомился он.

      - Не советую подпускать его к скотине, - пренебрежительно отозвался Дик, успокаивающе хлопая Гилла по плечу, - а так рука у него легкая.

      Паганаччо ухмыльнулся, блеснув зубами.

      - Вижу, что ваша милость умеет шутить, - одобрительно заметил он. - Люблю веселых людей. Если ваш слуга немного подправит Жану рыло, я не буду в претензии.

      Дик не ответил, демонстративно повернувшись к Гиллу, который пытался отдышаться. Паганаччо, впрочем, не обиделся.

      - Заканчивай, живодер, - насмешливо бросил он своему знахарю. - Наши гости наверняка проголодались, а ужин почти готов.

      Жан-коновал кивнул в знак того, что понял приказ, и принялся обматывать колено Гилла таким длинным бинтом, словно намеревался свить вокруг ноги кокон. Гилл молчал, видно, боясь поддаться порыву и действительно заехать спасителю кулаком в глаз.

      Дик, провожая взглядом уходящего Паганаччо, быстро прикидывал в уме их с Гиллом шансы на успех.

      - Нам понадобится оружие, - сказал он тихо. - А еще лампа, трут, компас и веревка.

      Жан-коновал многозначительно поднял глаза к своду пещеры.

      - Лампа прямо над вами, сударь, а полотна я намотал на вашего слугу достаточно. За веревку сойдет. Трут и компас я достану после ужина, но на оружие даже не рассчитывайте. Капитан сразу же заметит пропажу.

3

      Они доиграли комедию до конца. После ужина Дик взялся за письмо к настоятелю, мучительно соображая, как бы половчее предупредить того о подлинных намерениях Паганаччо. "Капитан" не дал пленнику ни сургуча, ни воска, любезно заявив, что сам запечатает записку. Решение пришло само, когда Дик в задумчивости принялся выводить дату. "Канун ночи св. Гермия" - поставил он в правом углу листа, и в ушах у него как наяву зазвучал голос отца Канио, словно они все еще сидели вместе возле холеной гончей, которую достойный аббат готовил к празднику. "Я думаю, достопочтенный отче, - писал Ричард, кратко изложив суть дела, - что на Паганаччо можно положиться: он весьма напомнил мне того приятеля вашего высокопреподобия, о котором вы рассказали мне, когда я навестил вас на псарне".

      Обещанная Жаном-коновалом суматоха началась в самый глухой предрассветный час. Впрочем, наверху, возможно, уже светало - летом в Гальтаре солнце встает в два часа, однако в пещере еще царила глубокая темнота. Большая часть ламп была потушена, костер почти догорел; охранники, поставленные стеречь пленников, откровенно спали на посту, хотя дозоры у выхода наверняка бодрствовали.

      Шумиха началась с той стороны. Знахарь не соврал: услышав тревогу, Паганаччо поднялся и выбежал вон, а следом за ним, хватаясь за оружие, бросилось с десяток разбойников. Продравшие глаза охранники наблюдали за пленниками еще с четверть часа, но потом покинули свой пост и отошли поближе к выходу. Снаружи слышались приглушенные голоса и беготня: момент был удобный. Гиллалун, который за это время сумел незаметно размотать свою ногу и скрутить тонкое полотнище в некое подобие жгута, сунул в руку Дика конец импровизированной веревки.

      Они быстро отвалили камень, закрывающий вход к катакомбы. Гиллалун, обмотавшись вокруг пояса, первым протиснулся в колодец, и Ричард, налегая всем телом, принялся осторожно спускать его вниз. Ему самому пришлось прыгать наудачу, но его-то ноги были целы, да и длина веревки показывала, что нижний ярус лежит не слишком глубоко. Дик сожалел только о том, что не может вернуть камень на прежнее место: это еще на полчаса сбило бы преследователей с толку.

      Он спрыгнул благополучно. Гиллалун молниеносно смотал веревку и тут же на ощупь захромал вперед. Ширина коридора позволяла идти лишь поодиночке, и Ричард двинулся следом за ним, время от времени спотыкаясь о какой-то мелкий мусор под ногами.

      Минут через десять Гилл остановился, наткнувшись на первое ответвление коридора, и принялся рыться в складках рясы в поисках светильника и трута. Вспыхнул слабый огонек. Ричард, забрав у Гилла плошку, поднял ее повыше над головой: отсюда свет уже не мог достичь колодца, через который они спустились. Покуда телохранитель пытался сориентироваться по компасу, Ричард осмотрелся.

      Они находились в узком прямом коридоре, вырубленном в какой то вулканической породе - вероятнее всего, в туфе. Камень был достаточно мягким, чтобы легко поддаваться молотку, но и достаточно прочным, чтобы надежно держать своды. Туннель, в котором едва разошлись бы два человека, нигде, однако, не менял ширины - во всяком случае, так казалось в неверном свете фитиля. Здешний воздух, хотя и не свежий, тем не менее, был неожиданно чистым. Дик провел по стене рукой, и ему вдруг почудилось, что шершавый камень дышит, как живой, пропуская утреннюю прохладу с поверхности сквозь невидимые взгляду поры. Неожиданно ладонь юноши нащупала выступ, и он поднес тусклый светильник поближе к стене, чтобы осмотреть неровность. На уровне его плеча тянулась широкая доска правильной геометрической формы. Ее испещряли какие-то цветные пятна, и Дик повернулся к ним лицом, чтобы получше определить природу своей находки. В мигающем свете тени слегка расступились, и юноша едва не вскрикнул от неожиданности: прямо на него со старинного изображения глянули его же собственные серые глаза.

      - Прародитель Лит, - благоговейным шепотом произнес Гиллалун, заглянув Дику через плечо. - Видать, абвениатское захоронение. Как пить дать, тут намалевана Божья охота, вашмилость! Глядите: Прародитель как раз скликает своих собак.

      - Или святой Гермий зовет свою гончую, - усмехнулся Дик, вздыхая от облегчения и щурясь на безыскусно нарисованного двойника. К добру или к худу, подумалось ему, им встретилась древняя икона Победителя в день его церковного праздника?

      Гиллалун на мгновение задумался.

      - Это Лит, вашмилость, - всё так же шепотом вынес он вердикт. - Вон тут, в правом углу, виднеется знак Скал, а не символ Создателя. Абвениаты всегда так делают. Они ж поганые язычники и не веруют во всеблагого Творца.

      Да уж, вера самого Гиллалуна была куда как шире!

      Дик едва не уткнулся носом в стену, рассматривая выцветшее пятно, которое телохранитель определил как знак Скал.

      - А все-таки эспера тут была, - пробормотал он задумчиво. - Позже ее закрасили, но очертания все равно проступают, видишь? - и Дик обвел пальцем контуры полустертой семилучевой звезды. - Похоже, когда-то это была эсператистская могила.

      - Похоже на то, - признал и Гиллалун, придирчиво изучая рисунок. - Вы глазастее меня, вашмилость. Сталбыть, абвениатский покойник нашел хорошее местечко и выжил-таки из могилки доброго эсператиста! - В тоне телохранителя почудилось даже что-то вроде одобрения.

      Ричарда передернуло от отвращения.

      - Нам туда, вашмилость, - определил Гилл, сверившись по компасу. - И нам бы надобно поторапливаться.

      Они пошли на север так быстро, как только позволяла больная нога Гиллалуна, "вылеченная" Жаном-коновалом. Туннели повсюду оставались одинаковыми: нигде не расширяясь, но нигде не сужаясь, они пересекали друг друга всегда под прямыми углами. В одних коридорах уходящие в стену могилы были вскрыты гробокопателями, в других остались нетронутыми. В этом последнем случае слабый огонек светильника выхватывал мраморные или алебастровые доски с надписями на старогальтарском и разнообразными эмблемами: то с изображением эсперы, то со знаками ушедших богов. Кое-где на отштукатуренной поверхности кирпичной кладки, закрывающей большие захоронения, появлялись росписи - может быть, эсператистские, может быть, абвениатские. Из-за недостатка света судить было трудно, но однажды Дику бросилось в глаза лицо Анэма, чьи длинные черные волосы развевались на нарисованном ветру. Бог подносил к губам охотничий рог. А может, это была икона святого Адриана?

      Шум погони они услышали скоро: как видно, бандиты Паганаччо не долго искали заброшенный колодец. К сожалению, у преследователей было все, чего не хватало им самим: факелы, ножи и здоровые ноги. Мусор, устилавший каменный пол катакомб, предательски сохранял следы беглецов. Они ускорили темп, но минут через десять стало ясно: хромому Гиллалуну быстро идти не удастся. Ричард на ходу спешно изобретал план. Его верный телохранитель делал то же самое, поскольку они заговорили почти одновременно:

      - Бегите, вашмилость, а я попробую увести...

      - Бери наши пожитки, Гилл, и уходи, а я собью их со следа!

      Гиллалун чуть-чуть растерялся: он не ожидал, что Ричард предугадает его мысль. Воспользовавшись его секундной заминкой, Дик ринулся в атаку.

      - Со мной ничего не случится, - резко сказал он, - а ты нужен мне живым! Найди себе укрытие, погаси свет и выжди время, а потом иди на север в Молло и жди меня там.

      Возмущенный Гилл открыл было рот, чтобы запротестовать, но Ричард не дал ему сказать ни слова.

      - Я приказываю! - рявкнул он в полный голос. - Ты мой слуга! Или ты уже забыл, кто я такой, несчастный?

      "Забыл, кто я такой?" - громыхнуло под сводами катакомб: должно быть, голос Дика случайно вошел в резонанс с горной породой и отразился от стен усиленным эхом. Обомлевший Гилл так и остался стоять с открытым ртом.

      Его суеверие сослужило его господину хорошую службу: воспользовавшись смятением телохранителя, Дик повесил веревку тому на плечи, и, повернувшись к Гиллу спиной, нырнул в темноту коридора навстречу преследователям.

      Юноша двинулся назад по туннелям, слепо доверившись собственному обостренному до предела чутью. "Никогда не старайтесь умничать в горах, ваша милость", - учил его некогда капитан Рут. - "Положитесь на инстинкты: они мудрее вашего разума". Славный капитан дал добрый совет. Отроги Мон-Нуара, в недрах которого змеились гальтарские катакомбы, хоть и не были похожи на Надорские ущелья, все же оставались подножием горы. Врожденный инстинкт вел Дика лучше бесполезного в темноте зрения. Он несся во мраке коридоров подобно летучей мыши, лишь каким-то чудом ухитряясь не размозжить себе голову при очередном повороте и производя при этом изрядный шум.

      Бандиты услышали его. К счастью, они побоялись разбредаться по катакомбам и старались держаться все скопом. Ширина коридоров замедляла их движение, однако, обнаружив Дика, они немедля бросились следом за ним, крича и топоча и подбадривая друг друга гиканьем. Юноше казалось, что он превратился в лань, преследуемую сворой жадных голодных псов.

      Его испугал азарт погони. В здравом уме бандиты не рискнули бы долго гоняться за беглецами по запутанному лабиринту. С их стороны умнее всего было бы вернуться наверх и как следует завалить вход в колодец, предоставив пленникам умирать от голода и жажды, плутая по подземелью. Но сколько времени пройдет, прежде чем эта простая мысль придет бандитам в голову? Насколько за этот срок сам Дик успеет отдалиться от Гиллалуна? Юношу тревожили эти мысли, пока он бежал по туннелям, поворачивая все вправо и вправо и вправо, следуя "правилу руки", которому его также учил капитан Рут - держать постоянно одно направление, если хочешь вернуться обратно.

      Наконец шум погони начал стихать. Похоже, разбойники все-таки сообразили, что забрались слишком далеко.

      Дик перевел дух, немного сбавляя темп и прислушиваясь. В нескольких коридорах от него разбойники спорили друг с другом, стоит ли рисковать заблудиться в этих кошкиных лабиринтах и не пора возвращаться обратно. Правая рука юноши нащупала очередной поворот, и внезапно в кромешной темноте туннеля забрезжил слабый и ровный золотистый свет. Выход! Слава Литу и Создателю, выход! Он уже недалеко от поверхности! Дик рванулся к лучу, отчаянно надеясь увидеть брешь в крепких старых стенах.

      Коридор неожиданно расступился, превратившись в довольно широкое квадратное помещение с низким сводчатым потолком. Тонкий, как игла, солнечный луч пронизывал его из конца в конец, начинаясь где-то из верхнего угла одной стены и рассеиваясь у противоположной легким, как предутренний туман, облачком света. Краем глаза Дик заметил на этой стене какую-то роспись: фрагмент каменистой дороги и чью-то бесформенную тень, лежащую на ней.

      Он отчаянно рванулся к углу, над которым сиял свет. Подспудно он уже понял, что отверстие, даже если он сумеет добраться до него, слишком мало для человека. Вероятно, луч низко стоящего рассветного солнца заблудился в какой-нибудь старой вентиляционной шахте, и казался ярким только из-за окружающего его мрака. Но Дик не в силах был отказаться от этого шанса. Ломая ногти, он полез наверх, цепляясь за выступы кирпичей, надгробные доски и фрагменты какой-то лепнины. Ему повезло: все четыре стены были украшены высокими арками. Ухватившись за верхний край, Дик подтянулся и ловко вскарабкался на одну из них. Низкий свод аркосолия нависал прямо над его головой. Дик потянулся к лучу и с трудом нащупал брешь: в него не пролезла бы даже мышь. От отчаяния из глаз юноши брызнули слезы. Отсюда до поверхности явно было не больше пары-тройки бье, и будь у него лом, он наверняка сумел бы пробить отверстие, достаточное, чтобы выбраться наружу. Но у него не было ничего, кроме собственных ногтей и зубов, ничего, даже кинжала! В приступе слепой ярости Дик со всей силы саданул по потолку кулаком. Тело его непроизвольно дернулось, ноги скользнули по арке, и, не удержавшись на краю, юноша с грохотом сорвался вниз.

      Он рухнул плашмя, сопровождаемый градом падающих вместе с ним обломков, и крепко приложился головой о какой-то выступ. В глазах тут же потемнело и, боясь потерять сознание, Дик попытался перевернуться набок, хватаясь руками за нижний край ближайшей к нему арки. Прямо перед его носом снова возникла нарисованная каменистая дорога, по-прежнему освещенная бесстрастным предательским лучом.

      - Они там! Они там! - завопили разбойники в нескольких коридорах от него. Их голоса прозвучали в ушах Ричарда неотчетливо, словно сквозь толщу воды, и так растянуто и неспешно, словно время внезапно замедлило свой ход и стало тягучим, как патока.

      Двигаясь, как сонная муха, Дик тщетно попробовал подтянуться ближе к стене, чтобы попытаться встать. Бесформенная тень, лежавшая на нарисованной дороге, вдруг медленно зашевелилась в такт ему. Ричард помотал головой, желая стряхнуть кровь, текущую со лба на ресницы, и прогнать обморочный морок. Лучше не стало. Тень изменила очертания и выросла прямо у него на глазах, словно пробуждаясь от долгого сна. Вцепившись побелевшими пальцами в нижний край арки, Дик, затаив дыхание, наблюдал, как с нарисованной дороги поднимается в полный рост огромная черная дейта.

      Он бредит. Вероятно, он уже умер, убитый бандитами, которые сделали свое дело и ушли, бросив его тело в древнем могильнике. Но нет: голоса разбойников все еще приближались, по-прежнему неспешно и тягуче, словно они плыли по волнам могучей неторопливой реки.

      Дейта потянулась всем телом, зевнула во всю узкую длинную пасть, и на Ричарда в упор взглянули большие глаза - пронзительно-синие, как летнее небо над Гальтарой, как южное море в Агарисском заливе, как драгоценные звезды Кэналлоа... Как глаза его эра, Рокэ Алвы.

      Гончая святого Гермия наконец-то добралась до него.

      Каждого ждет расплата за свершенные им грехи. Гончая Лита, гончая Гермия пришла, чтобы покарать его за скверну, которую он взрастил в своей душе. Он не оправдал ничьих надежд. Он поклялся в верности убийце своего отца и предательски нарушил свое же слово. Он привел к гибели Людей Чести, ради спасения которых пошел на подлость и преступление. Он проклят, как был проклят Ринальди Ракан, как проклят отрекшийся от него бывший эр. А может, синеглазая дейта - воплощение души какого-то Алвы, сгинувшего в отрогах Мон-Нуара? Может быть, она мститель за монсеньора и его заколотого в начале Круга предателя-предка? Собака приведет к нему бандитов и будет спокойно смотреть, как зарежут последнего потомка Алана Окделла. Круг завершится. И это только справедливо. На каждого предателя-Окделла в конце концов должен найтись свой предатель-Алва.

      - Я назову тебя Рамиро, - заплетающимся языком сказал Дик дейте. - Рамиро-предатель.

      Гончая снова зевнула и сошла со стены, равнодушно пройдя мимо барахтающегося у края арки Ричарда. Странное дело: в аркосолии внезапно посветлело, словно вокруг разлились прозрачные серые сумерки, и Дик мог ясно видеть черный силуэт собаки, выделяющийся на фоне выхода. Время мигнуло, как масляный светильник, и снова обрело нормальный ход. Топот разбойников доносился уже из ближайшего коридора.

      - Сюда! - орал один из бандитов. - Там что-то есть!

      Гончая глухо зарычала, будто желая подтвердить его слова. Двое бандитов возникли у входа - Дик отчетливо видел их перекошенные лица; за их спинами виднелась еще одна голова, повязанная пестрым платком.

      Все трое заорали одновременно.

      - Тут обвал! Их завалило! - кричали бандиты, резво отступая. - Нужно уходить немедленно, пока целы коридоры!

      Дейта пару раз рыкнула им вслед, но бандиты, казалось, не заметили огромной собаки. Они рьяно уносили ноги, судя по дробному топоту, эхом отдававшемуся у Дика в ушах. Ослабевшие пальцы юноши скользнули по камню, и, не удержавшись за арочный выступ, он окончательно свалился на пол, распластавшись в вековой пыли. Каменный свод над ним возвышался всё так же незыблемо, как и раньше.

      Это обморочная иллюзия, смертный морок, подумал Дик почти равнодушно. Должно быть, в аркосолии и впрямь случился обвал и его раздавило камнями. Он умер, а смерть подобна сну. Так говорят все священники, так писал сам великий Дидерих. Он спит и видит сны...

      Длинная морда дейты нависла над ним. Гончая внимательно разглядывала его своими пронзительно-синими глазами, и Дик понял: морок или нет, но она никому не уступит свою месть. Скоро острые зубы вопьются в его горло, и собака напьется горячей крови предателя. Дик ждал: сил на сопротивление у него не было. Ему хотелось зажмуриться, как испуганному ребенку, но это было бы недостойно Окделла. Не отрываясь, он смотрел в глаза своему призрачному врагу.

      Гончая склонила голову набок и внезапно прошлась шершавым языком по лбу Дика, с удовольствием слизывая кровь. Потом юноша ощутил влажное прикосновение на лице, в волосах... Он не успел сообразить, что происходит, как вся его голова стала влажной от собачьей слюны. Покончив с принудительным умыванием, дейта подтолкнула Дика под бок и слегка подлезла под него, словно желая устроиться поудобнее. Ткнувшись носом в теплую мягкую шерсть, юноша вдруг понял: собака вовсе не желает ему зла! Вечный спутник Лита узнал своего повелителя. А может, это святой Гермий послал-таки непутевому потомку проводника и помощника. Дик даже всхлипнул от облегчения, зарываясь лицом в пушистый собачий бок.

      - Я назову тебя Рамиро, - пробормотал он прямо в мохнатое длинное ухо мистической гончей, уже не задумываясь, является она его предсмертным бредом или нет. - Рамиро Верный.

      И, раздавленный чувством глубочайшего покоя, охватившим все его существо, он наконец позволил себе потерять сознание.

4

      Когда Ричард очнулся, в аркосолии было темно, как в могиле. Солнечный луч, завлекший его сюда, погас, а прозрачные сумерки, сопровождавшие приход мистической собаки, вероятно, являлись лишь плодом его воображения. Рамиро исчез. Дик лежал на полу совсем один и уже успел изрядно закоченеть.

      Сколько же времени он провалялся здесь без сознания? В темноте подземелья нельзя было судить наверняка: мог миновать и час, и несколько часов. Дик неловко поднялся на ноги, разминая онемевшие от холода конечности. Голова не болела. Осторожно потрогав ее, юноша не обнаружил ничего, кроме шишки средних размеров. Неужели ему все померещилось: и рана, кровь из которой заливала ему лицо, и сошедшая со стены синеглазая гончая?

      Дик невольно пожалел о пропавшей иллюзорной дейте. Он не отказался бы от теплого мохнатого товарища, даже если б тот был всего лишь призрачным фантомом. Но в кромешной тьме, царившей в аркосолии, пальцы Ричарда нащупывали только каменное крошево на полу и холодную горную породу стен.

      Кое-как выпрямившись, Дик привалился боком к ближайшей арке. Нужно было сосредоточиться и попытаться определить стороны света. Давешний луч проник из щели в противоположной стене: стало быть, восток именно там. Это означало, что фреска, из которой в его полубреду неторопливо вышел Рамиро, находилась на западной стороне. Север остался за спиной. Как видно, уводя погоню за собой, Дик сильно отклонился к югу, то есть двигался в направлении, противоположном пути в Молло.

      Нужно было возвращаться. Теперь следовало сменить руку и поворачивать все время влево, влево и влево в надежде, что это поможет выйти к исходной точке. К тому же, если "правая рука" привела его на юг, то левая должна вести на север... Во всяком случае, Дик очень хотел бы на это надеяться.

      Жан-коновал утверждал, что до Молло девять хорн по прямой. Но в лабиринтах невозможно двигаться напрямик: подземные галереи, прорытые некогда десятками поколений раскольников, свивались в запутанный клубок. Заблудившийся гробокопатель, по словам того же коновала, скитался в поисках выхода три недели! Дик почувствовал, как его прошиб внезапный холодный пот, и тут же яростно обуздал себя. Он не один, в конце концов! Гиллалун наверняка нарушил его приказ и сейчас дожидается хозяина где-нибудь недалеко отсюда со светильником и компасом в руках.

      - Будто бы ты не знаешь своих людей, - негромко сказал юноша самому себе для острастки. - Горцы никогда не бросают друг друга. Да и недостойно Окделла трястись за себя, словно ты не Человек Чести, а какой-нибудь подлый навозник.

      Взяв себя в руки, Дик прикинул время. По его расчетам выходило, что до предполагаемого убежища Гиллалуна его отделяет никак не меньше полутора часов. Если бандиты, уходя, не оставили какой-нибудь ловушки, то уже через час или час с четвертью они с Гиллом смогут услышать друг друга. Вполне вероятно, что верный телохранитель в тревоге и волнении окликает своего господина по имени, надеясь, что заблудившийся Ричард доберется до него по голосу. Дело за малым: нужно трогаться в путь, чутко прислушиваясь к эху каменного лабиринта.

      Ловушек в коридорах не было: похоже, бандитов так напугал мнимый обвал, что они поспешили унести отсюда ноги. Однако теперь сами катакомбы представлялись Ричарду хитрой ловушкой. Видит святой Алан, он никогда не боялся гор и подземных пещер, еще мальчишкой излазив все скалы и ущелья в радиусе десяти хорн от Окделла. Но в здешнем лабиринте как будто затаилось что-то зловещее, недоброе, выжидающее. Камень, почудившийся ему сначала живым и дышащим, стал холодным и непроницаемым, а от вязкой тьмы вокруг болели ничего не видящие глаза. Древней обители мертвых явно не нравилось присутствие живого существа. И юноша жалел, что пригрезившийся ему Рамиро исчез, когда прошло обморочное наваждение. Вдвоем им было бы веселее.

      Времени в катакомбах не ощущалось совершенно, и Ричард стал отсчитывать секунды по шагам. Способ был неудачный: он много раз сбивался, забывая, какую именно минуту отмеряет. Дойдя с грехом пополам до часа, юноша принялся звать Гиллалуна: сначала осторожно, затем громко, во весь голос. По каменным туннелям загуляло эхо: то протяжное и горестное, как стон, то истерично-надрывное, как смех сумасшедшего.

      - Гилл! - кричал Ричард. - Это я! Ты слышишь меня?.. Отзовись!..

      - И-и-и!.. Я-а-а!.. Я-а-а!.. И-и-и!.. - завывало эхо.

      Один раз в этих бесплотных воплях Дику почудился слабый ответ Гиллалуна, и он бросился вперед с возгласами радости. Его надежда прожила недолго: догадавшись остановиться и помолчать с минуту, Дик понял, что по-прежнему слышит лишь искаженное отражение собственных криков. Лабиринт обманывал его: разные горные породы передразнивали его голос каждая на свой лад. Дик обмер от ужаса, осознав, что это означает. Если теперь эхо звучит иначе, то сейчас он находится совсем не в тех коридорах, по которым уводил погоню от своего верного слуги! Вероятно, в темноте он сворачивал не в те туннели и сильно отклонился от места, где оставил телохранителя. А может быть, тот исполнил его приказ и отправился в Молло, надеясь найти там все необходимое, чтобы вытащить своего герцога из каменных трущоб?

      Ричард остановился, не зная, на что решиться: или продолжать движение, или попробовать вернуться и начать все заново. Чернильная тьма, обтекавшая его при ходьбе, теперь словно сгустилась вокруг и обступила его со всех сторон, как плотная холодная вода. Едва открыв рот, чтобы в очередной раз позвать Гиллалуна, юноша мгновенно захлебнулся потоком мглы, хлынувшей прямо в легкие. Он зашелся кашлем, привалясь спиной к невидимой стене коридора. Проклятье! Слишком богатое воображение - вечное его наказание - сыграло с ним злую шутку.

      Нужно было идти. Оставаясь на месте, он обрекает себя на холод и панику. И Дик снова двинулся вперед, таращась во тьму больными от напряжения глазами. Туннели все тянулись и тянулись, однако комнат вроде аркосолия больше не попадалось. Юноша продолжал упорно поворачивать влево, хотя все больше сомневался в правильности принятого решения. Теперь ему начало казаться, что проходы сделались у́же и стало заметно холоднее. Проклятое воображение опять готовило ему ловушку. На самом деле, все оставалось по-прежнему, ведь он, как и раньше, лишь едва касался плечом противоположной стены, а озноб был следствием долгого лежания на полу без сознания. Дик принялся энергично растирать тело руками и топать ногами в монашеских сандалиях, продолжая время от времени звать Гилла.

      Эх, как, должно быть, сейчас хорошо наверху!.. Какая чудовищная жара наверняка стоит над Старогальтарской дорогой! Неподвижный зной висит в воздухе, а от беспощадного солнца просто темно в глазах - совсем как сейчас. Даже привычные местные жители стремятся после обеда укрыться под шаткими навесами своих ветхих домишек. Что уж говорить о них, северянах! Не будь на голове у Дика монашеской шапочки, его бы точно хватил солнечный удар. Ну и пекло!

      Ричард поймал себя на том, что, пытаясь сосредоточиться, закрыл глаза. Это было недопустимо: так он мог пропустить какой-нибудь случайно мелькнувший отблеск, слабый намек на спасение. Тем более, что попытка использовать силу воображения не во вред, а во благо не помогла: оно успешно пугало, но совершенно не грело.

      Сколько же времени прошло с тех пор, как он вышел из аркосолия? Сколько еще ему придется блуждать в одиночестве в кромешном мраке, стуча зубами от холода? Девять хорн по прямой - это много менее дня пути. Но сколько остается до Молло, если ходить кругами по этому проклятому лабиринту? Сутки? Двое? Может быть, он вообще ходит кругами? Нет, ведь ему больше ни разу не встретилось комнаты. Прежнюю он наверняка узнает на ощупь: ведь падая, он отбил куски лепнины, и они так и остались валяться на полу между арками. Нет, он, безусловно, движется вперед, только не способен оценить, какая часть пути пройдена. Опасность в этом двоякая: он может отклониться от Молло, а может и пройти мимо...

      "Хорошо, что есть пока не хочется", - рассеянно подумал Ричард. Случайная эта мысль тут же как будто встряхнула и разбудила весь его организм, и он с ужасом почувствовал, как пересохло у него во рту. Создатель с ним, с голодом, но жажда! Ему и сейчас-то хочется пить, а что же будет дальше?

      - Гилл! - требовательно крикнул Ричард, должно быть, уже в сотый раз. - Гилл, ты меня слышишь? Ты здесь? Отзовись!

      На сей раз не ответило даже эхо. Казалось, что под сводами лабиринта затаилась давящая глухота. Дик вздрогнул как от дурного предчувствия.

      Нет, он должен надеяться, что Гиллалун и впрямь ушел. Истинно добрый господин не захочет, чтобы верный слуга блуждал в этом преддверии Заката в поисках заплутавшего хозяина. К тому же Дик сам велел ему идти в Молло.

      Как сказал когда-то кардинал Левий? "Вы должны рассчитывать только на себя".

      Юноша почувствовал, как в его сердце потихоньку закрадывается страх, а следом за страхом - злость. Неужели же ему суждено погибнуть здесь, сдохнув от жажды и холода в древнем заброшенном могильнике?! А как же матушка? Как же маленькие сестры, оставшиеся без главы семьи? А его люди - соратники отца, дворяне его рода, офицеры, арендаторы и вассалы? Что станется со всем Надором, если он не выйдет отсюда наружу? Быть того не может, чтобы святой Алан не помог ему! Разве станет мученик равнодушно смотреть, как нелепо умирает последний из его потомков? А святой Гермий? Разве он не послал Дику свою гончую на выручку, как и предвещал добрый аббат Канио?

      - Рамиро! - крикнул Дик наугад в темноту.

      Голос его тут же замер, словно прихлопнутый надгробной плитой.

      "Рамиро остался в твоем бреду", - насмешливо ответил Ричарду Чужой из глубины сознания. - "Не обольщайся: ты и сам превосходно знаешь, что никакой собаки не было".

      - А кто же тогда отогнал бандитов? - спросил Ричард вслух. - Рамиро и только он! Значит, собака была.

      "Бандиты сбежали, испугавшись обвала", - возразил Чужой лениво. - "Они не видели собаки, и ты это прекрасно помнишь".

      - Это обвала не было, а не Рамиро, - не отступался Дик, все еще хорохорясь. - Если б аркосолий завалило, мы бы с тобой сейчас не разговаривали!

      Чужой так и зашелся в приступе безудержного хохота.

      "Напротив!" - любезно пояснил он, давясь от смеха. - "Ты ведь уже подозреваешь истину, не правда ли? Ты умер, Ричард. Ты умер под тем обвалом. Все, что с тобой происходит сейчас - посмертие".

      Ричард зябко поежился, но это неприятное физическое ощущение внезапно придало ему уверенности. Скривившись от головной боли (от хохота Чужого у него разнылось в висках), он презрительно пробурчал сквозь зубы, словно говоря с наглым холопом:

      - Стало быть, я мертвец? Почему же тогда я чувствую себя так погано, словно я живой?

      Чужой сгинул, ничего не ответив. Ричард обозлился: последнее развлечение - говорить с голосами в собственной голове - и то отобрали! С досады он с силой стукнул кулаком по стене. И тут же зашипел от боли: ребро ладони пришлось на острый угол очередной памятной доски. Ругаясь вполголоса, Дик принялся растирать ушибленное место. Хоть одно хорошо: знать, что жив на самом деле. Но все же почему, почему, с горечью спросил себя юноша, такие, как Ворон, никогда даже не преткнутся о камень ногою своею, а герцогу Окделлу вечно везет, как утопленнику? Почему каждое решение, которое он принимает, каждый поворот, который он выбирает в этом кошкином лабиринте, неизбежно ведет его к погибели? Разве Создатель не справедлив и благ, как учил его отец Маттео? Разве не любит он всех людей, как родитель равным образом дорожит каждым своим ребенком?.. Внезапно Дику вспомнилась старуха Ма́йрет, мать его конюхов Тони и Дейва, которая со всем крестьянским простодушием делила свое многочисленное потомство на "фавуритов" и "окаянных". Бедняга Тони относился к последним, и поэтому Дик взял его с собой в Олларию подальше от фурии-матери. Что, если вопреки словам отца Маттео, и сам Создатель недалеко ушел от глупой надорской бабы?.. Ричарда даже замутило от кощунственности такого предположения.

      ...Он не может взывать к Создателю с такими еретическими мыслями в голове. Он грешен, ему недостает добродетели истинного смирения. Он никогда не мог забыть, кто он такой, и какая ответственность на него возложена. Так учил его отец: долг прежде всего. Он и следовал долгу, но в итоге не совершил ничего, кроме преступных ошибок. Должно быть, поэтому Создатель отрекся него и прогнал свое создание, как дурную овцу из стада.

      Если бы Чужой вернулся, он наверняка одобрил бы эту мысль.

      Кого же тогда просить о помощи? Может, праотца Лита? Его изображения покрывают здесь многие памятные доски, и, будь Дик способен видеть в темноте, он не раз встретился бы взглядом со своим рисованным двойником. Праотец... Но был ли он богом? Дик не верил в абвениатские сказки. Он знал лишь, что Лит - его предок, да и невозможно это отрицать, видя собственное лицо в зеркале.

      Дик механически вспоминал, продолжая идти по лабиринту и таращась в пустоту до рези в глазах.

      В Окделле хранилось несколько родовых реликвий: бронзовая, позеленевшая от времени, голова Лита древнегальтарской эпохи, чудом избежавшая переплавки после принятия его предками эсператизма; драгоценная инталия с изображением Ушедшего и его избранницы, вырезанная в редчайшем огненном карасе (после восстания Эгмонта Дорак, знающий толк в древних геммах, забрал ее в королевскую сокровищницу) и даже копия со знаменитой фрески Диамни Коро, рисованная в начале Круга Скал. Недавно в Агарисе Дик видел сам оригинал. Лит был похож на помолодевшего отца, еще сильного и несломленного, хотя и подавленного скрытой печалью. Когда-нибудь Дик станет точно таким же. Что думал, глядя на него, кардинал Левий, который изо дня в день проходил в Собор Ожидания через капеллу "Ожерелье миров", где находилась знаменитая фреска? "С вас спросится строже, чем с других". Гиллалун считал, что древняя кровь настоящего Литида откроет Дику тайну Гальтары, за которой охотились гоганы, и даже Жан-коновал верил, что на Холм Абвениев может взойти только потомок Ушедшего... Верно ли это? Что́ сделал он? Чего он добился?

      Дик словно наяву увидел две гранулы яда, которые быстро растворились с бокалах с "Черной кровью". Он сделал свой выбор. Он не хотел убивать и не хотел умирать сам, он надеялся лишь спасти Катари и множество других людей, на жизнь которых покусился проклятый Дорак. И что же?.. Он только нарушил свое слово и замарал свою честь, но не спас никого.

      Кто возложил на него бремя подобного выбора?! Чьей волей его пригнуло к земле под грузом никем не разделенной вины? И найдется ли в этом мире добрая душа, которая подскажет ему верный путь к избавлению и возрождению?..

      - Так вы просите об исповеди, сын мой?

      Дик поднял глаза и узнал епископа Оноре. Тот благословил детей и теперь выжидающе стоял прямо перед ним. Юноша благоговейно преклонил колени.

      - Да, отче, я грешен, - признался он искренне. - Я отравил своего эра.

      Святой не ужаснулся. Подняв причастную чашу, он улыбнулся Дику ласковой улыбкой бесконечно мудрого человека.

      - Не бойтесь, сын мой. Я вижу: в вашем сердце нет ни зла, ни ненависти. Вы умеете любить, а любовь и есть единственный верный путь. Слушайте свое сердце, будьте стойким в милосердии, и камень, давящий на ваши плечи, упадет.

      ...И камни падали, яростно грохоча и поднимая мириады брызг, а Ричард, судорожно вцепившись скрюченными пальцами в собственное тело, тщетно пытался удержать их на своих плечах. Они не хотели, нет, не хотели! Им было хорошо веками смотреться в Барсовы Очи, и спокойно думать - медленно, как думают камни - о суетливом и ярком мире, основой которому служат они. Им одним ведома истина. Скала, незыблемая скала - вот что держит в границах эти подвижные волны, этот изменчивый ветер, этот непостоянный огонь! Но ее обманули, ей подстроили бесчестную ловушку, ее грубо подтолкнули! И Ричард корчился вместе с нею от боли, от ужаса скатывания в бездну...

      - А пусть не подталкивается, - отрезал Алва. - Вы прекрасно знаете, что мне плевать на все эти ваши условности и сантименты. Я пришел сюда воевать, и я выиграю войну, чего бы мне это не стоило. Никто не может нарушать мои приказы безнаказанно!..

      Уж он-то не намеревался ничего нарушать, напротив. Они выполнят приказ - в своих людях Ричард был уверен абсолютно. Юноша ощутил, как его охватывает пьянящее чувство радости - удивительное предвкушение сопричастности общему делу.

      - Отвечайте откровенно, полковник, - велел он Каллофену, с трудом удерживая так и выползающую на лицо улыбку. - Господин Первый маршал хотел бы знать: правда ли, что вы и ваши солдаты способны угнать стадо коров из-под самого носа пастухов, да так, что самый чуткий из них ничего не заметит?

      Эр Дункан сохранил полную невозмутимость, однако один уголок его рта слабо дрогнул в усмешке.

      - Совершенная правда, ваша светлость, - спокойно отозвался он.

      Дик с победным видом повернулся к своему монсеньору. Сумерки уже сгущались, но света пока было достаточно, чтобы увидеть на лице Ворона то выражение, которое Дик особенно любил: сдержанно-веселое, чуть-чуть насмешливое и мальчишески-задорное.

      - Тогда вы в деле, полковник, - легко проговорил Алва. - Я забираю вас и ваших людей с собой. Сегодня ночью мы устроим небольшую засаду на наших друзей-бириссцев. Приманка уже готова.

      Каллофен поднял голову, как гончая, учуявшая дичь.

      - Генерал Феншо? - полувопросительным тоном произнес он.

      - Именно.

      - Он ушел по вашему распоряжению, господин маршал? - рискнул спросить полковник.

      - Нет, - по-прежнему легко отозвался Ворон (разом встревожившийся Каллофен скользнул по Ричарду озабоченным взглядом). - Рассматривайте это как состязание в ловкости с моими кэналлийцами. Мне хотелось бы знать, вправду ли вы так хороши, как утверждает мой оруженосец.

      Дик решил, что пора и ему вставить словечко.

      - Возьмите с собой ваших лучших людей, эр Дункан, - ободряющим тоном велел он. - Двух сотен вполне хватит. Я тоже пойду вместе с вами.

      - Вы должны быть готовы через полчаса, - добавил Ворон, легким движением руки подтверждая приказ Ричарда. - Жду вас и ваших людей в овраге за лагерем.

      И, кивнув в ответ на поклон полковника, он исчез в темноте.

      - Вы уверены, милорд? - тихо спросил Каллофен у Дика, провожая Первого маршала взглядом. - Разве генерал Феншо не ваш друг?

      Ричард слегка поежился.

      - Генерал Феншо забылся, - ответил он ледяным тоном.

      Оскар и впрямь забылся. Он разглагольствовал, сверкая глазами и раздувая щеки, совершенно не помня, кто стоит перед ним.

      - Олларов надо гнать в три шеи, я согласен, но, Леворукий побери, это же не значит, что мы должны взамен сажать себе на шею Раканов! - кипятился генерал. - Нет, Дикон! Раканы живут на подачки Агариса уже четыре столетия, это падальщики, а не властители. Трон должен достаться истинному талигойцу, настоящему воину, одному из нас. И не старику, конечно же, а человеку молодому и опытному, способному повести за собой армию и страну!

      Он бы еще пальцем на себя показал, подумал Ричард, досадливо поморщившись. Какой-то там Тримейн, спаси Создатель, метит на трон Раканов! куда катится мир? - и не удержался от насмешки:

      - То есть Алве?

      Оскар даже не понял иронии.

      - Алва утратил прежнюю хватку, - серьезно возразил он. - Раньше он был велик, не спорю, но теперь он только пьет, развратничает и тянет время, которое работает против него. Нет, Алва потерял свой шанс, и ему придется уступить дорогу другим.

      Святой Алан! - подумал Дик. Оскар положительно сдурел. Что этот дворянчик из рода Феншо возомнил о себе? Он хотя бы понимает, к кому обращается? С какой стати Ричард Окделл, Ришерт ди Надорэа, должен выслушивать бред выскочки, забывшего свое место? Неужели Феншо и впрямь думает, что Повелитель Скал побежит вслед за зарвавшимся вассалом, чья родословная не идет дальше эсператистских времен?.. Или это вызов?

      - Я вас не понимаю, - холодно проговорил Ричард.

      "Или это вызов?" - думал Дик, глядя на высокую галерею, с которой раздался ленивый баритон. - "Неужели он хочет поиздеваться? Над кем же: над этими трусами или надо мною? Или над всеми нами?".

      Рокэ, герцог Алва, смотрел на него сверху вниз как на забавное животное - во всяком случае так казалось Дику с площади святого Фабиана. Словно ожидая: взбрыкнет жеребенок или не взбрыкнет? Убийца отца! Отродье предателя! Чего он добивается? Зачем он сделал это немыслимое предложение сыну того, кого они затравили и уничтожили? Хочет поглумиться напоследок? Жаждет увидеть, как глупый юнец малодушно отступится, изрыгая проклятия?

      Наследник убитого Эгмонта гордо вскинул голову. Что ж! Если это вызов, то он никогда не откажется принять его. Их дуэль начнется раньше времени и не так, как ему хотелось, но он, Ричард Окделл, тоже умеет удивлять. Он не позволит планам Дорака осуществиться!

      И Дик решительно взбежал вверх по лестнице.

      Пролет кончился, и дверь распахнулась. Его мать даже не подняла головы: она стояла на коленях подле гроба и тихо пела эсператистские молитвы. Часовня святого Алана была полна народу; дядя Эйвон стоял, закрыв руками лицо. От тепла оплывших свечей у Дика тут же разболелась голова.

      - Мои добрые эры... - произнес он, едва отдышавшись.

      Никто не услышал: голос мальчика потонул в шепоте молитв, подавленных вздохах и рыданиях, в монотонном бормотании отца Маттео, читающего Эсператию. Дик сделал глубокий глоток воздуха, насквозь пропитанного горечью ладана и запахом воска, и произнес снова, напрягая голосовые связки:

      - Мои добрые эры!

      На сей раз его услышали все, хотя мать по-прежнему не подняла головы. Дворяне его отца - его дворяне! - дружно, как по команде, повернулись к Ричарду. Дядя Эйвон отнял руки от заплаканного лица. Дик стоял перед ними - худой и дрожащий, с красными глазами, но слабости в нем больше не было. Он смотрел на суровые лица своих людей: Сеттон, Кохрани, Макдугал, Тейт, Адгейл, Каллофен, Рут, Лохран... Он помнил их всех по именам.

      - Мои добрые эры, - повторил он в третий раз. - Душа моего отца грустит в Рассветных садах, видя ваши слезы... и видя ваше поведение. А я плачу вместе с ней.

      На лицах всех присутствующих отразилось недоумение.

      - Дикон... - начал дядя Эйвон слабым голосом.

      - Матушка не помнит себя от горя, - перебил его Дик, стараясь не вслушиваться в унылое пение, которое герцогиня Мирабелла возобновила после первых же слов сына. - Оттого и распорядилась перенести гроб сюда. А вы послушали ее, хотя все вы знаете: мой отец, пусть и эсператист, всегда прилежно исполнял олларианские обряды. Будь он в силах говорить, он приказал бы вам положить его в церкви святого Андрея, которого всегда чтил. Но мой отец умолк навек, поэтому теперь я приказываю вам, - и Дик прямо посмотрел на каждого, кого называл: - вы, эр Дэвид Сеттон, вы, эр Роберт Кохрани, вы, полковник Дункан Каллофен и вы, эр Александр Тейт, поднимите гроб и перенесите моего отца туда, где он должен бы находиться. Отец Барнаби уже готов начать заупокойную службу.

      Его дворяне переглянулись между собой. Для них не составляло секрета: если Дорак проведает, что убитого Эгмонта Окделла похоронили по эсператистскому обряду, герцогиню Мирабеллу ждут крупные неприятности. Мерзавец не замедлит разлучить ее с осиротевшими детьми. Потому-то отец Барнаби Линдхилл, к которому покойный герцог всегда относился дружески и с уважением, потихоньку посоветовал Дику отменить приказ матери.

      Мирабелла Надорская наконец-то подняла голову.

      - Продолжайте молиться, эры, - проговорила она безжизненным голосом, крепко вцепившись обеими руками в угол простого деревянного гроба.

      - Я приказываю, - повторил Дик, чувствуя, как внутри него нарастает детская беспомощность.

      Герцогиня Мирабелла снова запела, и отец Маттео, повинуясь ее кивку, вновь засунул голову в огромную Эсператию.

      - Подымайте гроб, мои добрые эры! - звонко выкрикнул Дик. - Ваш герцог ждет вас!

      - Дикон, так нельзя! - простонал дядюшка Эйвон, но, к счастью, он остался в меньшинстве. Полковник Каллофен бросил взгляд на Роберта Кохрани и тот, неслышно ступая, подошел к Мирабелле Окделл. Мягким движением он отнял ее руки от гроба мужа. Герцогиня взвыла. Айлис Макдугал и Лорна Камерон кинулись к своей госпоже. Тетушка Аурелия закудахтала. Ричард, закусив губы, смотрел, как его мать, пытаясь вырваться, пойманной птицей бьется в объятиях своих дам. Так нужно, повторял он про себя, так нужно...

      - Вы мне не сын! - прокричала Мирабелла, найдя мальчика страшным почерневшим взглядом. - Слышите, Ричард? Вы мне больше не сын!

      - Мирабелла! - ахнул Эйвон, дрожа всем телом.

      - Вы не в себе, матушка, - твердо ответил Дик, хотя в горле у него встал комок. - Когда вам станет лучше, я сумею переубедить вас. А сейчас я просто приказываю.

      Джеймс Лохран заменил Кохрани у гроба: повинуясь знаку Ричарда, эр Роберт остался рядом с герцогиней. Мужчины вынесли тело из часовни и начали осторожно спускать Эгмонта Окделла по винтовой лестнице. Ричард вышел последним, сопровождаемый глухими рыданиями женщин и дрожащими увещаниями отца Маттео. Его мать не пострадает. Дораку будет не к чему придраться.

      - Видишь ли, Дикон, - пояснил ему отец, - наш мир создан для мужчин. Твоей матушке тяжело в нем, потому что у нее сильный характер - сильнее, чем, скажем, у твоего дяди Эйвона. Герцогиня Надорская способна склониться только перед волей Создателя. А вот здесь, - и отец повел рукой вокруг, - лучшее место, чтобы научиться смирению.

      Они находились в фамильном склепе, таком же древнем, как и сам Окделл. Цветные витражи в высоких узких окнах раскрашивали каменные гробницы во все цвета радуги.

      - Когда думаешь: "здесь со временем найду последний приют и я", забываешь гордыню, - продолжал отец. - Всякая жизнь, Дикон, и великая, и ничтожная, когда-нибудь кончается последней тишиной.

      Юный граф Горик медленно брел вдоль ряда высоких саркофагов с останками своих предков. Отец давал ему урок генеалогии: этот предмет он никогда не доверял учителям. Дик помнил свою родословную назубок.

      Ближе всех к выходу располагалась гробница его деда, Эдварда V Молодого. Затем шли в порядке обратной хронологии Джон IX, эр Гордон Окделл, эр Джордж и их отец Джон VIII. Кларенс I Окделл соседствовал с Джаредом I. Возле имени Эдварда IV стояло прозвище "Красивый". Дика всегда удивляло: почему? Судя по портретам в фамильной галерее, Эдвард IV был таким же, как все Окделлы, во всяком случае, на взгляд Дика.

      - Не все объясняется одной внешностью, Дикон, - усмехнулся отец. - Есть еще такие качества, как галантность и обаяние. Не забывайте о них, сын мой. Наш предок свято чтил прекрасных дам, и они отблагодарили его, увековечив этим эпитетом. Впрочем, - спохватившись, прибавил Эгмонт, - женившись, Эдвард IV стал заботливым мужем и отцом.

      Дик продолжал монотонно бубнить имена своих предков.

      Джон V Справедливый... Крошечная гробница - Ричард II Дитя... Умер в полтора года, ему наследовал его дядя, брат отца... Льюис I Воитель... Джеральд III Кансильер...

      Дика всегда занимало, какое прозвище напишут на его надгробии и напишут ли вообще. Иногда он представлял себе это, выбирая эпитеты покудрявее: "Львиное сердце", "Преданный рыцарь" или вот "Верный слову" - тоже подойдет.

      Часть гробниц в Окделле отсутствовала - второй склеп находился в Горике, где были похоронены предки Дика, начиная от Ричарда I Лишенного наследства до Артура V. Здесь же, в Окделле, в самой древней, северной, части усыпальницы, располагались захоронения баснословно далеких эпох. Самым новым являлся всегда украшенный свежими цветами саркофаг Алана VII Святого. Странно, но после него это имя никогда больше не использовалось в роду. Святому предшествовали Генрихи, Джоны, три Альфреда, четверо Артуров, пять Эдвинов, Этелберт, Ательстан и Эдгар Длинноногий - герой юного графа Горика, великий воин и справедливый правитель. Ричард порою жалел, что его не назвали Эдгаром.

      Чем дальше они с отцом углублялись в древность, тем темнее становилось вокруг: склеп уходил в подножие горы, у которой был построен.

      Внезапно Ричард ощутил, что бредет по щиколотку в воде. Должно быть, он спустился на самый нижний ярус катакомб, откуда никогда не уходит вода. Что за бред! - поразился он самому себе. Какие катакомбы! Он идет по коридору в их семейном склепе, и отец освещает ему путь чадящим факелом.

      - Смотри внимательнее, Дикон, - произнес Эгмонт, поднося пляшущий огонь поближе к стенкам очередного саркофага. - Вот древнейшее изображение знака Скал. Это могила Ликандра II, современника Эрнани IX. Он должен был принять эсператизм вместе со своим анаксом, но... Наши фамильные твердость и незыблемость в нем перешли в ослиное упрямство. Надеюсь, сын мой, с вами подобного не случится?.. Ликандр не пожелал отречься от веры в Лита, нашего общего предка. А сейчас, Дикон, мы посмотрим, как ты помнишь, чему тебя учит мастер Гото. Можешь ли ты прочесть эту надпись?

      Граф Горик мог. Он узнал ее. На гробнице Ликандра II была высечена та же молитва на старогальтарском, которую он часто видел на родовом камне - Вепре, как его называли. Дик помнил ее наизусть, хотя, правду сказать, не понимал в ней ни слова. Он прочитал выбитые строки вслух, периодически запинаясь, но ни разу не сбившись:

      "Прародитель Лит! Я кость от кости твоей, я камень скалы, воздвигнутой тобою. Мои члены холодны, как лед на горных вершинах, но моя кровь питает сердце огненных недр. Услышь моим слухом песок, текущий в пустыне, говори моим языком с корнями утесов, приказывай моими устами земле, созданной тобой. Стань навеки неотделим от меня, отче Лит, как я неотделим от праха, из которого ты вызвал меня".

      Непонятные слова внезапно сложились в связный текст, и Ричард повторил его на память, вслушиваясь в молитву всем сердцем. Узкий коридор перед ним внезапно развернулся в равнину, залитую ярким солнцем. Он щелкнул пальцами, и, повинуясь этому жесту, прямо из тени на земле поднялся, лениво зевая, черный, как ночь, литтэн.

      - Рамиро! - позвал собаку Ричард.

      Пес радостно осклабился. Словно разделяя его чувства, откуда-то сзади расхохотался А́нэм. Друг уже подносил охотничий рог к губам, а прекрасная Астрапэ́ вскидывала на плечо лук и колчан со стрелами. О́йдма, его любимая сестра Ойдма, подняла жезл, чтобы подать сигнал к началу охоты. Он привычно поискал короткий меч на поясе, и, не найдя его, с удивлением осмотрелся.

      Равнина свернулась в причудливый узор на желтом камне. Он находился в огромном помещении с гладко отполированными стенами и таким же полом - круглом зале, служившим, как ему тут же припомнилось, для церемонии выбора абвениарха. Рамиро, припавший к своему зеркальному отражению на полу, глухо зарычал. Ричард повернул голову. Вечно юная женщина ждала его в центре, и ее маленькие босые ступни белели на холодном камне как полупрозрачный алебастр. Ее синие глаза казались звездами, а черные волосы - сгустком тьмы. Первородная дочь Анэма улыбнулась ему одними губами - выразительно и незначаще, как умела улыбаться только она.

      - Лит, - проговорила она протяжно, почти не размыкая бледных губ.

      Ричард склонил голову в приветствии, признавая ту, которой он отдал сына, но которую так и не смог полюбить:

      - Каталлейме́на.

5

      - Не думал, что доведется еще раз увидеть тебя, Каталлеймена, - проговорил Ушедший губами Дика.

      Молодая женщина с силой стиснула свои хрупкие руки. Ее прекрасное лицо - лицо Анэма - исказилось гримасой.

      - Не из-за тебя ли я стала Оставленной, Лит? - горько спросила она. - Не тебе бы произносить это имя!.. Ты совсем забыл, как звали меня мой отец... и твой сын?

      - Зачем вспоминать об этом, Каталлеймена? - отозвался Лит равнодушно. - Та смертная девушка умерла в тот день, когда ты приняла дар Ойдмы.

      Ушедший окинул внимательным взглядом стройную тоненькую фигурку, полупрозрачную, как тень. Как она была похожа на Анэма - и как непохожа! Те же черные волосы, те же синие глаза, но у отца в них смеялось сотворенное им же небо, а у дочери - пряталась бездонная человеческая пустота.

      - Отравленный дар, - сказала молодая женщина, кривя изящные бледные губы.

      - Тогда ты считала иначе, - возразил Лит. - Ты взяла его с радостью. Разве не ты сочла его лучшим свадебным подарком?

      - Тогда я не знала того, что знаю сейчас, - холодно проговорила Каталлеймена. - Твоя бездетная сестра ненавидела дочь Анэма от смертной.

      - То есть как? - вырвалось у Дика. - Что все это значит?

      Его никто не услышал. Лит смотрел на избранницу сына с легким удивлением.

      - Это неправда, Каталлеймена. Ойдма любила тебя не меньше, чем твоя родная мать. Мать подарила тебе жизнь. Ойдма - отдала свое бессмертие. Разве не этого ты хотела?

      - Нет! Я хотела другого! - воскликнула вечно юная женщина. - Я хотела навсегда остаться рядом с моим мужем - твоим сыном! Неужели ты думаешь, что мне нужно было бессмертие без него?!.. Нет!

      Боль, прозвучавшая в этом крике, заставила Ричарда содрогнуться. Почти так же кричала "нет!" его мать, когда в Надор привезли тело Эгмонта Окделла.

      Лит на мгновение прикрыл глаза. Память отозвалась в нем глухой тоской. Ант, его Анте́мион, прекрасный цветок этого мира, дитя Скал и Молний, наследник земли, огня, воды и ветра! Он ушел в Этерну вместе с отцом и, так же, как Лит, никогда не вернулся обратно.

      - Ты... - сказала Каталлеймена, и в ее глубоких синих глазах внезапно плеснула темная ярость. - Ты и Ойдма, вы оба... Вы отняли у меня того, кого я любила!

      Лит смотрел на нее, тщетно пытаясь уразуметь смысл ее слов. Рамиро, было спокойно улегшийся у его ног, поднял голову и глухо заворчал.

      - О чем ты говоришь, Каталлеймена? - недоуменно спросил Ушедший. - Моя сестра умерла ради того, чтобы ты жила вечно. Родная мать не сделала бы для тебя большего.

      - Она оставила в наследство Анту свой жезл, - сказала, как выплюнула, женщина. - Она назначила твоего сына своим преемником!

      - Иначе и быть не могло. Волнам необходим свой Повелитель. Разве ты не знала этого с самого начала? И разве ты не радовалась этому свадебному подарку тоже?

      Каталлеймена в упор посмотрела на него потемневшим, как море в бурю, взглядом.

      - Ты чудовище, Лит, - сказала она. - Все вы были чудовищами. Вы манили людей своей любовью, а сами были не способны на нее. Ты уходил от Астрапэ к земным женщинам, чтобы зачать с ними детей, а Астрапэ уходила от тебя, чтобы рождать от земных мужчин. Никто из вас - никто, даже мой отец! - не ведал настоящей любви, и чему удивляться, если люди в конце концов изменили вам со своим вымышленным Создателем?

      Лит вздохнул.

      - Ты опять об этом, Каталлеймена? Человеческая ревность все еще гложет тебя спустя столько времени?

      Нежные губы женщины задрожали словно от сдерживаемого плача, но она не отвела глаз и продолжала стоять перед Литом, гордо выпрямившись. Дик почувствовал к ней невольное уважение: у дочери Анэма был сильный характер.

      Лит, словно уловив его мысли, вздохнул вторично.

      - Антемион был обязан оставить потомство, - произнес он устало. - Как ты сама сказала, моя сестра не могла родить детей. Это нельзя называть изменой, Каталлеймена. Мир, которому ты принадлежишь, - наше творение, и на каждом из нас лежала ответственность за него. Антемион выполнил свой долг.

      - До-о-олг? - протянула Каталлеймена со странным выражением в голосе. - Ты снова собираешься говорить со мной о долге, убийца своего сына?

      И она отступила на шаг, чтобы окинуть Ушедшего презрительным взглядом.

      - Я не убийца, - строго возразил ей Лит. - Я его отец, и я любил его.

      - Ты дурной отец! - бросила ему в лицо Каталлеймена. - Посмотри на созданное тобой! Твоя земля не расхищена только потому, что ее храню я - я, женщина! Твои глупые правнуки ненавидят и убивают твоих же праправнуков. А твой лучший сын, твой первенец... Ты заморочил ему голову словами о долге и увел за собою на смерть. Ты, может быть, и нес ответственность за Этерну, но он - он был ни при чем! Он родился здесь и родился свободным. Он был плотью от плоти этого мира, его огнем, его живым сердцем! Но ты велел ему покинуть Кэртиану, уйти на защиту чужих рубежей и теперь эта земля остывает без него. И что же - ты спас этим Этерну?.. Сохранил Ожерелье миров? Нет! Ты не спас никого и ничего. Ты только погиб сам - бесцельно и бессмысленно - и погубил сына, которого не стоил. Ант пошел за тобой и умер, и я больше никогда не увижу его!..

      Крупные слезы катились по лицу женщины. Ричарду болезненно захотелось утешить ее, но он знал: это бесполезно. Он тоже, подобно праотцу, стремился выполнить свой долг, но только причинил горе всем, кого любил. Рамиро у его ног тихонько завыл. Ушедший молчал.

      - Я... Я не звал сына с собой, - наконец выговорил он голосом слабым, как шелест листвы. - Антемион захотел пойти сам. Он... знал, в чем состоит его долг.

      - Твой долг! - гневно сказала Каталлеймена.

      - Нет, - возразил Лит уже увереннее. - Хоть Антемион родился здесь, он все же не был человеком, как ты, Каталлеймена. Он принадлежал Этерне, как и все мы.

      - Нет! Неправда! - воскликнула плачущая женщина. - Астрапэ не хотела, чтобы он уходил! Она хотела, чтобы Ант остался. О, она любила сына, не то, что ты! Тебе всегда были дороги только твои измышления. Ты всегда был глуп, отец Лит. Как можно сохранить Ожерелье миров, если его Жемчужины погибнут?

      - Но Кэртиана жива, - возразил Лит. - У вас остался ребенок, твой сын, Каталлеймена. Разве он не сердце этого мира? Разве не сохраняет он в своих руках ту власть, которую мы четверо передали ему?.. Перестань сводить со мною счеты, дочь друга. Кэртиана жива, пока жива наша кровь. Мой сын от смертной стоит сейчас перед тобою, значит, и мой внук, рожденный тобой, тоже цел и невредим.

      Взгляд Каталлеймены померк. Ее бледные губы стали совершенно белыми.

      - Твой внук? - переспросила она тихим срывающимся голосом. - А знаешь ли ты, каким он вырос, Лит? О, Ант гордился бы им!.. У него были огненные глаза Астрапэ, и струящиеся волосы Ойдмы, и звонкий голос моего отца, и сила... - она остановилась.

      - Моя сила, Каталлеймена, - договорил Лит. - Где же он?

      Женщина поднесла дрожащие пальцы к губам.

      - Он был лучшим на свете ребенком и вырос чудесным юношей, - продолжала она почти шепотом, - потом стал прекрасным мужчиной, могучим, как дуб, и светлым, как солнце, он женился и подарил мне внуков... А потом медленно состарился у меня на глазах и однажды умер - он умер, Лит!

      Лит посмотрел на нее с явным недоумением:

      - Таков закон этого мира, Каталлеймена. У моей сестры была только одна жизнь, и она не могла наделить бессмертием еще и твоего сына. Ему был сужден обычный человеческий удел. Но у тебя остались внуки.

      - И я любила их, - подхватила Каталлеймена. - Но все они вырастали и умирали, бесконечно умирали у меня на глазах, а я... Я оставалась бессмертной!

      Ричард внутренне содрогнулся. Ему было до слез жаль эту женщину, попавшую в безвыходную ловушку вечной жизни.

      - Разве не этого ты хотела? - снова спросил Лит.

      - Нет. - Теперь женщина не кричала, а говорила со спокойной безнадежностью. - Я хотела вечной любви, а не вечного умирания. Но я жила так долго и так безрадостно, что сама стала Сестрой смерти.

      - Без смерти нет жизни, Каталлеймена, - наставительно произнес Лит, словно поучая малое капризное дитя. - Разве ты предпочла бы, чтобы твой сын вовсе не родился? Или не хотела бы видеть, как рождаются его дети и дети его детей? И разве ты не знаешь, что душа носителя божественной крови не уничтожается и в свой срок снова вернется в этот мир?

      Каталлеймена покачала головой.

      - Я любила не только душу, Лит, но и облик моего сына. Тебе этого не понять. Я потеряла его так же, как потеряла мужа. Может быть, он возвращался в Кэртиану уже много раз, но для меня в этом нет утешения. Ни он, ни я больше никогда не узнаем друг друга.

      - Мне жаль... - порывисто начал охваченный раскаянием Дик, но Лит остановил его.

      - Разве не ты сама недавно назвала бессмертие отравленным даром? А теперь ты жалеешь, что твой сын не получил его? - спросил он и добавил, пожимая плечами: - Вы, люди, удивительно непоследовательные создания.

      - Мы таковы, какими вы сотворили нас, - ровно ответила Каталлеймена. - Не тебе жаловаться на нас, создатель земли и скал.

      Лит негромко рассмеялся: в этих словах ему почудилось нечто знакомое. Первородная дочь друга все-таки унаследовала долю ироничной веселости своего отца.

      - Что ж, признаю, что Анэм всегда был немного непостоянным, - сказал он с улыбкой. - Видимо, когда он вдыхал в вас душу, он щедро наделил вас своей переменчивостью.

      - А чем наделил своих детей ты, отец Лит? - спросила Каталлеймена и ответила сама: - Смертью. Знаешь ли ты, сколько кругов прошло с тех пор, как ты ушел из Кэртианы? А помнишь ли ты, что божественная кровь не передается от женщины ее потомкам? Души простых людей так же непрочны, как их тела, созданные тобою из праха. Сыновья твоих дочерей бесконечно рождались и умирали, а ведь некоторые из них были хорошими людьми. Но каждого из них ты обрек на окончательный уход из твоего мира - и телесный, и духовный.

      - Но они прожили достойную жизнь, - возразил Лит. - Разве этого мало?

      - О, это гораздо больше того, что получили от тебя сыновья твоих сыновей! - насмешливо подхватила Каталлеймена. - Ты убиваешь их один раз в четыреста лет - всех, кроме одного, больше других похожего на тебя. Почему так, скажи мне, Лит?

      - Ты сама знаешь ответ, Каталлеймена, - спокойно отозвался Ушедший, - хотя раньше тебя это не волновало. Человеческая кровь разбавляет нашу, а Кэртиана не выживет, если наше наследие будет растрачено. Остаться должен только тот, в ком кровь ближе всего к изначальной.

      - Даже если он слаб и глуп? - спросила Каталлеймена, мазнув глазами по Ричарду - юноша почему-то сразу понял, что этот пренебрежительный взгляд предназначается именно ему, а не Литу, и вспыхнул до корней волос.

      - Он человек, - равнодушно ответил Лит. - Всякий человек слаб, даже ты, Каталлеймена.

      - Ты чудовище, Лит, - повторила женщина, словно невольно поражаясь этому обстоятельству. - Ты подобен людоеду, который раз в четыреста лет пожирает свое собственное потомство, оставив лишь одного, чьих детей он тоже пожрет в свой черед. И ты называешь себя создателем Кэртианы! Неужели ты сам не видишь, насколько ты чужд этому миру, насколько ты противоестественен и омерзителен, Адве́най?

      - Ты ошибаешься, Каталлеймена. Я не пришелец, - спокойно ответил Лит. - Я отец Кэртианы, отец этой земли. Разве она не пожирает то, что произрастает на ней, чтобы родить новое и опять поглотить его, когда настанет срок? И разве не эту самую землю ты так любишь и хранишь, Каталлеймена?

      Женщина на мгновение потеряла самообладание:

      - Я храню ее, потому что здесь мой дом! - воскликнула она. - Но если бы я могла, я создала бы ее иначе!

      Лит пожал плечами.

      - Никто не способен сотворить мир из ничего, - произнес он. - Созданное из пустоты стремится в нее вернуться. Прах возвращается к праху. Я не могу исправить этого.

      Лицо Каталлеймены неуловимо изменилось. Теперь она смотрела на Лита, слегка прищурившись, и вся жалость, которую Дик до этой минуты испытывал к Оставленной, мгновенно испарилась. Обострившиеся инстинкты юноши буквально взвыли об опасности.

      - Вот как, отец Лит? - с легкой усмешкой произнесла Сестра смерти. - Значит, создателям Кэртианы подвластно далеко не всё?

      Лит не ответил, задумчиво рассматривая жену сына. Оставленная негромко засмеялась, откинув голову; казалось, что в ее тонких черных волосах играет ласковый ветер.

      - Ты жалок, Лит, - сказала она со снисходительным презрением. - Ты только тень, случайно пробужденная в слабом потомке. Не тебе тягаться со мною. Уходи. Ты больше никогда не сможешь вернуться назад. Я сама исправлю твой мир к лучшему.

      - Оглянись вокруг, Каталлеймена, - ровно отозвался Лит. - Я ведь вижу Кэртиану глазами и памятью моего наследника. Она нисколько не изменилась к лучшему.

      - Ей мешает твоя кровь, - резко ответила женщина. - Но осталось недолго. Этот глупый бессильный мальчишка - последний из твоего семени. Когда его заменит мой сын, все переменится.

      - Ты ошибаешься, Каталлеймена, - спокойно возразил Лит. - Потомки Антемиона тоже моего семени. Однако никто из них не способен заменить Повелителя Скал.

      - Ты опускаешься до прямой лжи, Ушедший? - презрительно протянула Каталлеймена. - Или ты забыл, что вы поставили моего сына выше любого из Повелителей? Он сердце этого мира! Когда истинный Ракан берет в свои руки твой меч, в небе зажигаются четыре новых солнца! Четыре, Лит, вспомни об этом! И каждое из них повинуется Ракану!

      Дик невольно поднес руку ко лбу. Эти слова что-то ему напомнили...

      - Четыре солнца зажгутся и тогда, когда твой сын возьмет в руки лук Астрапэ, рог Анэма или жезл Ойдмы. Только ты разбила лук и потеряла рог своего отца, - негромко заметил Лит словно между прочим.

      Четыре новых солнца! Ричард однажды видел это - он видел их в небе Олларии, когда они с эром Рокэ торжественно вступили в столицу после победы в Варасте. Фердинанд преподнес тогда древний меч в дар своему Первому маршалу. Но... Праотец Лит! Неужели тюфяк-Оллар и есть подлинный король?.. Невозможно! Нелепо! Оллар - потомок узурпатора Франциска. В нем нет ни капли крови Раканов. Или...

      - Я дам моему сыну другие вещи, - ответила Сестра смерти, смерив Лита недобрым взглядом.

      - Например, мой меч? - мягко спросил Ушедший.

      - Да! - с вызовом сказала Каталлеймена. - Он пристал Рокэ Алве куда больше, чем твоему последышу!

      Перед глазами у Дика поплыли радужные пятна. Рокэ Алва! Оставленная говорит о его бывшем эре? Как такое может быть? И знает ли сам Алва об этом?.. Впрочем, что он спрашивает? Разве Ворон не пел ему когда-то песни Четверых полностью? Дик едва не ударил себя кулаком по лбу. Ворон знает всё! Юноша даже скрипнул зубами от злости. И эта Закатная тварь позволяла мерзавцу-Дораку творить в Олларии всякие непотребства! Жаль, что он сунул ему яд в бокал, а не вцепился зубами в горло, как Рамиро! Пес был солидарен со своим Повелителем: он приподнялся, вздыбив шерсть, и угрожающе оскалился.

      Лит стальной хваткой удержал их обоих.

      - А кто же будет держать щит Антемиона? - осведомился он, не давая Дику окончательно впасть в бешенство.

      - У моего наследника две руки, - презрительно отозвалась женщина. - Он удержит и щит, и меч!

      - Ты снова ошибаешься, Каталлеймена, - произнес Лит настойчиво, словно пытался докричаться до глухой. - Четверо потому и четверо, что никто не способен заменить их!

      Женщина решительно отмахнулась от его слов.

      - Ты бесстыдно лжешь, Ушедший, и лжешь напрасно! Я знаю созданный вами мир лучше, чем вы. Ты полагаешь, что женщина совершенно бессильна в Кэртиане? Ты просто глупец, творец земли и скал! Моя дочь уже давно сделала то, что, как ты утверждаешь, невозможно. Мои потомки уже заменили... потомков моего отца.

      Каталлеймена начала говорить в гневе, но в конце словно запнулась и закончила таким тоном, будто жалела о сказанном. Ричард уставился на нее на все глаза.

      - Повелителей Ветра больше нет? - спросил он, не веря своим ушам.

      Каталлеймена неприятно усмехнулась.

      - Твой бывший эр стал Повелителем Ветра, мальчик. Ракан способен заменить любого из...

      - Я вижу, что ты не скучала в своем бессмертии, - небрежно перебил ее Лит, явно понявший куда больше, чем Дик. - Ты удивляешь меня, жена сына. Вы, люди, вообще странные существа. Вы неистово требуете верности себе, но почему-то никогда не храните верность сами.

      Бледные щеки Каталлеймены окрасились легким румянцем, горячим, как рассвет.

      - Я заботилась о Раканах, - огрызнулась она, - и о Кэртиане, которую вы бросили! Моя дочь помогла восполнить погибшую кровь Анэма. А мой муж... Тебе ли не знать, как давно я потеряла его!

      - Ну и что же? - не выдержав, снова влез в разговор Дик, охваченный праведным негодованием. - Моя мать тоже потеряла своего мужа! Но матушка...

      - У меня нет претензий к твоей матушке, мальчик, - холодно оборвала его Оставленная.

      - Только ты хочешь отнять у нее меня! - звонко выкрикнул Дик. - Герцогиня Надорская никогда не мстит детям своих врагов!

      Дочь Анэма поморщилась, словно от Дикова вопля у нее загудело в ушах.

      - Мальчик прав, Каталлеймена, - мягко произнес Лит. - Неужели ты ненавидишь мою кровь больше, чем любишь своих собственных детей? Тогда Кэртиана обречена. Там, где ненависть больше любви, остается только пустота, Сестра смерти. Ты слишком властолюбива, как и все люди. Но не всё должно достаться твоему наследнику: этот мир достаточно велик, чтобы его богатств хватило на всех. Повелители - опора твоим потомкам, Каталлеймена, и каждый из них незаменим. Без них твой сын ослабеет и погибнет.

      - Мои потомки уже заменили Повелителей Ветра, - упрямо повторила Сестра смерти.

      - Только потому, что ты - дитя Анэма, - возразил Лит. - Ты ведь и сама понимаешь это. Твоя дочь могла передать Раканам наследие твоего отца, но не могла передать повелительство. Божественная кровь досталась им от Антемиона, но ее силы не хватит, чтобы удержать все стихии этого мира. Если ты стронешь с места еще и скалу, мир Кэртианы покатится в бездну.

      - Не все ли тебе равно, Лит? - отпарировала Каталлеймена. - Ты давно ушел из этого мира. Ты думал об Этерне, а не о сохранении того, что создал. Теперь ты только тень, Ушедший. Если этот мальчик - обещанная тобой скала, - она презрительным жестом указала на Дика, - то мне не удастся ему навредить, и твой наследник не пострадает. Если же он погибнет, то чего стоит такая немощная опора?

      - Остановись! - попытался образумить ее Лит, но женщина, по-видимому, сочла разговор исчерпанным. Она отвернулась и направилась прочь. Ее тонкий силуэт быстро потонул в сумерках огромного зала.

      Растерянный резким окончанием беседы, Ричард поднял голову. Где-то высоко, там, где терялся его взгляд, находились, очевидно, световые шахты, поскольку в огромное помещение слабо проникал рассеянный дневной свет. Однако добраться до них было невозможно: каменные стены казались столь гладко отполированными, что отражали фигуру Дика, как зеркало. Должно быть, где-то в них прятались потайные выходы, но они были так умело замаскированы, что на их поиски ушли бы недели.

      Дик прислушался: Лит в его сознании умолк. Однако Рамиро все еще был рядом: пес стоял, напряженно выпрямившись, словно гончая, учуявшая зайца, и чуткие уши его мелко подрагивали.

      - Вашмилость! Наконец-то я вас нашел! - вдруг раздалось у Дика за спиной, и юноша почувствовал, что с души у него свалился целый горный массив размером с Надоры. Гиллалун все-таки вернулся за ним, он нашел лазейку в каменных стенах! - Какая удача! Гляньте-ка: я подобрал в подземелье веревку, как пить дать, наши разбойники обронили. Нагнали же вы на них страху, вашмилость! Но теперь-то мы живо выберемся отсюда!

      Ричард не ответил: оборачиваясь к телохранителю, он зацепился взглядом за тень на зеркально-гладком каменном полу. Вместо фигуры Гиллалуна в нем отражалась огромная рыхлая тварь, неловко раскачивающаяся на неуклюжих лапах. Чувство самосохранения не дало юноше поднять глаза выше. Взбеленившийся Рамиро не промедлил ни секунды: пес кинулся на самозванца, и Дик увидел, как стремительный собачий силуэт лязгнул зубами перед самой мордой твари. Неповоротливая глыба неожиданно проворно отступила. Ричард привычно пошарил рукой на поясе, ища свой меч... то есть шпагу, и едва не застонал от разочарования, ощупав лишь полы рясы.

      Лит, наблюдая его попытки, только усмехнулся.

      - Ты властолюбива, Каталлеймена, - произнес он в пустоту, - но ты забыла, что не ты хозяйка этих существ. Недра моей земли - мое создание, и мне принадлежит Лабиринт и все твари в нем!

      Последние слова Дик выкрикнул в полный голос. Чудовища, чьи тени начали было шевелиться по углам, покорно замерли и отступили. Рамиро, недоверчиво понюхав воздух, покружился вокруг Дика, но спустя пару минут спокойно улегся у его ног.

      - Как скажешь, Лит, - спокойно ответила Каталлеймена: она шла по стене, словно ожившая фреска, двигаясь внутри камня словно рыба в спокойной глубокой воде. - Я охотно покажу тебе свои создания.

      Дик завертел головой, ожидая очередного нашествия. Но все было тихо, и только Каталлеймена вновь удалялась от него, обходя круглый зал.

      Вероятно, Дик пропустил бы момент, но Рамиро был настороже. Он внезапно поднялся, оскалившись куда-то за спину уходящей Каталлеймене. Ричард опасливо вгляделся: в камне постепенно проступали очертания нового существа. Лошади - и маленькой лошади, словно она находилась еще очень далеко... Нет, конечно же, это был просто пони!

      Чем четче проступали контуры, тем явственнее Дик узнавал породу. Перед ним был не́йдорский пони, крепенький и коренастый, грязно-белого, почти пепельного цвета с неровными коричневыми пятнами. Морда у него была весьма довольная, лукаво-добродушная, какая бывает у очень глупых и веселых животных. Пони мотал головой и игриво скалил зубы, словно приглашая человека разделить его радость.

      Цоканье копыт становилось громче, и Дик уловил в нем явную неправильность. Похоже, животное где-то потеряло одну подкову. Оно и неудивительно: глупыш, должно быть, сбежал от своего хозяина и теперь бродит где ни попадя, наслаждаясь полученной свободой.

      Лошадь приближалась, а Дик все еще стоял на месте, как зачарованный. Да и чем мог его напугать простой пони?

      - Дурак-дурак-дурак! - противным тоненьким голоском заверещала какая-то девчонка, и Дик, с трудом оторвав взгляд от стены, из которой уже высовывалась лошадиная морда, мгновенно узнал маленькую ювелиршу, которую встретил в Октавианскую ночь. - Лягушонок рот разинул! Прыг-скок! Прыг-скок!

      Пегий пони, окончательно вывалясь из стены, весело замотал короткой густой гривой в такт песенке. Дик тоже невольно затряс головой: ему показалось, что он перенесся в бедлам.

      - Уродец, уродец, лягушачий принц! - радовалась девчонка, скача вокруг Дика как стрекозел. - Папаша купил мне уродца! Папаша добрый, а мамелюка злая! Пусть сдохнет!.. Лягушонок топ-топ! Прыг в болото - и утоп!

      Оглядывая чокнутую девицу, Дик с ужасом заметил, что она одета в ту же длинную ночную сорочку, в которой он увидел ее в первый раз. "Она не человек!" - внезапно догадался он. Да и как могла бы обычная девочка оказаться здесь, в Лабиринтах Гальтары? Облачко пара сорвалась с губ юноши, и Ричард сообразил, что от пони и ребенка исходит смертный холод.

      Выходец! Пегая кобыла!

      Девчонка, видимо, почувствовала мысли Дика или прочитала их отражение у него на лице. Она внезапно остановилась и надула пухлые губы.

      - Скачи! - велела она, топнув босой пяткой по каменному полу. - Мой подарок! Папаша велит!

      То, что слова "уродец", "лягушонок" и "подарок" относятся именно к нему, Ричард догадался. Но ушедшая в глубину зала Каталлеймена на "папашу" никак не тянула. Может быть, в сумраке прячутся еще выходцы?

      Дик настороженно посмотрел на Рамиро. Дейта стояла, недружелюбно скалясь на безумную девчонку, словно выжидая удобный момент для нападения. На пегую кобылу литтэн даже не глядел.

      - Скачи! - неожиданно взвизгнула девчонка, которую, вероятно, обозлило то, что на нее не обращают достаточного внимания. - Лягушачий принц! Прыг-скок, скок-поскок! Хочу-хочу-хочу! Папаша придет - уши надерет!

      Дик демонстративно повернулся к девчонке спиной, положившись на реакцию Рамиро.

      Капризный выходец яростно затопал ногами. Пегий пони, решивший из солидарности присоединиться к протесту, бодро зацокал копытами вокруг Повелителя Скал и его собаки.

      Ричард тщательно и широко зевнул.

      - Если эрэа намерена испугать меня таким образом, - сообщил он пустоте, в которой скрывалась Оставленная, - то я сожалею о ее неудаче.

      За спиной внезапно все стихло. Встревоженный Ричард краем глаза покосился на девчонку. Сумасшедшая, видимо, решилась на что-то и, хитро прищурившись, полезла рукой за пазуху. С минуту повозившись там, она извлекла нечто и, кривляясь, протянула Ричарду крепко зажатый кулачок.

      Дика охватило странное волнение. Он полуобернулся к девчонке, вглядываясь в стиснутые детские пальцы. Камень! Его карас! Словно подтверждая его догадку, девочка на миг разжала ладошку, и крупная драгоценность сверкнула неярким матовым блеском. Дик рванулся к ней. Довольная девчонка разом отскочила и высунула язык, дразня дрожащего от потрясения Ричарда.

      - Скачи-скачи-скачи! - заверещала она. - Лягушонок топ-топ, прыг в болото - и утоп! Мой подарок! Не отдам!.. Скок-поскок!

      И девчонка снова вытянула руку, дразня Ричарда карасом, как осла морковкой.

      Дик остановился, чтобы перевести дыхание. Его била крупная дрожь от волнения и понимания - теперь-то он был уверен, что понял все!

      - Так вот оно что, эрэа, - произнес он, обращаясь к невидимой Оставленной. - Отдаю должное вашей ловкости рук. Приобрести то, что вам не принадлежит, вы не можете, и вы решились украсть! Только будет ли краденная сила по силам вам, эрэа?.. Что же вы молчите? Вижу, что я напрасно сравнивал вас со своей матерью, - горько усмехнулся он. - Вы не достойны сравнения даже с ее тенью. Моя мать не ворует ни власть, ни чужих детей!

      Похоже, он все-таки задел Оставленную. Каталлеймена снова показалась в круге света.

      - Ты сам потерял этот карас, мальчик, - надменно произнесла она.

      - О нет, - насмешливо улыбаясь ответил Дик, который теперь вспомнил все, словно это было вчера. - Его потерял Рокэ Алва, а я, напротив, нашел его. И кстати, не вы ли научили вашего потомка раздавать направо и налево то, что ему не принадлежит, любезная кузина?

      Дика опять охватило бешенство. Ворон отдал ему карас, словно какую-то стекляшку - Ворон, который не имел права распоряжаться ничем, что касалось меча, поскольку не был его владельцем! Даже Фердинанд, эта жалкая пародия на монарха, и тот не осмелился подарить своему Первому маршалу иных прав, кроме права хранения!

      - Ты забываешься, мальчик, - сказала Каталлеймена, отворачивая холодное лицо от юноши. Ее чеканный профиль в стене на миг показался Ричарду изысканной инталией.

      Дик внезапно подумал о том, что камень, в глубине которого двигалась Оставленная, очень мягкий. Да и как могло быть иначе? Янтарь когда-то был текучей смолой, а туф и базальт - огненной лавой. Каждый камень рождается горячим, как солнце, и остывает только потому, что отрывается от породившего его сердца. Разве он не всегда знал об этом? Как он мог об этом забыть? Глядя на Каталлеймену, Дик представил себе, как густой гранит застывает прямо под его взглядом - так застывает смола, вытекающая из сердцевины ствола.

      Движения Каталлеймены плавно замедлились. Или это только показалось? Дик напрягся, представляя себе мошку, увязнувшую в камеди. Каталлеймена гневно дернулась, но Дик вызвал перед своим внутренним взором образ быстро схватывающегося цемента. Лоб его покрылся по́том, стиснутые руки задрожали, но Оставленная забилась в стене, как муха, попавшая в патоку.

      От воплей маленькой ювелирши заложило в ушах. Пегая кобыла процокала поближе к Ричарду, дурашливо тыча мордой в его направлении. Юноша положился на Рамиро, краем сознания, однако, заметив, что ни девчонка, ни пони словно не могли пересечь некую невидимую черту, отгораживавшую их от человека.

      Сосредоточившись, Ричард досмотрел до конца, как намертво схватывается недавно жидкий раствор. Каталлеймена замерла в стене с искаженным от ярости лицом. Дик понимал, что его победа временная, и поторопился воспользоваться преимуществом. Щелкнув пальцами, он указал Рамиро на сумасшедшую, которая бешено грозила Повелителю Скал пресловутым папашей.

      Рамиро прекрасно понял и прыгнул прямо на выходца. Девчонка бросилась к пони, пытаясь укрыться от литтэна за пегим крупом. Пони резво потрусил вдоль стены, но Ричард отрезал ему путь с другой стороны от гончей. Он рассудил правильно: выходец не мог приблизиться к человеку по своей воле. Ему был подвластен только его убийца или тот, кто назвал бы его по имени! К счастью, Ричард не был ни тем, ни другим.

      Оказавшись лицом к лицу с двумя врагами, пегая кобыла предпочла отступить. С замечательным проворством бывший пони вскочил в стену, махнув товарке на прощание коротким хвостом. Преданная им маленькая ювелирша взвыла от злобы и принялась царапать камень, словно намереваясь проделать в нем лаз.

      Дик прикрыл глаза и представил себе, как нейдорский пони тонет в ренквахском болоте. Это было нетрудно: картины гибнущих людей и лошадей так и стояли у него перед глазами со времен отцовского восстания. Испуганная пегая кобыла вытянула шею, должно быть оглашая камень протяжным криком, и так и застыла в граните с выпученными глазами и напрягшимися в тщетном усилии ногами.

      Маленькая ювелирша не видела этого. Она продолжала биться головой и царапать стены ногтями.

      - Хочу-хочу-хочу! - визгливо вопила она. - Папаша придет - уши надерет! Мамелюка!

      Ричард, дрожа и отдуваясь, присел перед ней на корточки. Рамиро, злорадно оскалившись, встал с другой стороны.

      - Верно говоришь: мамелюка, - едва выговорил Дик: в голове у него звенело от напряжения. - Ты же видишь: она обманула тебя. Она зазвала тебя к себе, но она умеет ходить внутри стен, а ты - нет. Она не хочет делиться своим искусством. Но я могу научить тебя.

      Девчонка замолчала. Через бесконечно долгую минуту она слегка повернула голову, чтобы посмотреть на Дика хитрым глазом.

      - Дурак-дурак-дурак, - сказала она, но уже без прежнего запала. - Лягушачий принц. Покажи.

      - Сначала отдай мне то, что ты украла, - возразил Дик, протягивая руку за камнем.

      Девчонка взвизгнула:

      - Мой подарок! Мамелюка! Скачи-скачи-скачи! - и попробовала прошмыгнуть в щель между Диком и Рамиро.

      Литтэн быстро преградил ей путь. Дик обессиленно подумал, что время уходит. Ему нельзя прикасаться к выходцу, а девчонка явно не расположена отдавать украденное.

      - Я покажу тебе, как ходить по стенам! - отчаянно выкрикнул он, снова протягивая руку.

      Девчонка отрицательно замотала головой, вжимаясь в камень, и тут произошло немыслимое. Рамиро внезапно рванулся вперед и со всей силы укусил Ричарда за запястье. Литтэн сошел с ума? Пораженный юноша выдернул руку: несколько капель крови веером разлетелось во все стороны.

      Маленькая ювелирша снова закричала, но на сей раз это был вой смертельно раненного существа. Капли крови попали на ее лицо, и оно пошло рябью, как неверное отражение в тающем льду. На миг в ее выпученных остекленевших глазах Ричарду почудилось что-то странно знакомое.

      Кровь Лита! Так вот что сделал Рамиро!

      Дик с трудом поднялся и занес кровоточащее запястье над головой выходца:

      - Я никогда не причинял тебе зла, - дрожащим голосом проговорил он. - Уходи и упокойся с миром!

      Тело маленькой ювелирши задергалось, словно растворяясь в тумане; две-три минуты, и на месте, где находился выходец, не осталось ничего, кроме упавшего, легко ударившегося о гранит караса.

      Ричард выдохнул с облегчением и почти упал следом за ним. Глаза его заливал пот, а колени дрожали от напряжения.

      Он не заметил, как Каталлеймена неторопливо вышла из стены, однако услышал, как предостерегающе зарычал Рамиро. Дик машинально попробовал подняться ей навстречу, но ноги надломились, и он неловко рухнул ничком на гладкий пол, обливаясь холодным потом. Должно быть, Каталлеймене он представлялся жалким раздавленным червем, да и самому себе казался сломанной куклой. Из идеально отполированного камня на Дика взглянуло перекошенное и сморщенное от напряжения лицо - его собственное.

      Каталлеймена осторожно обошла обессилевшего Повелителя Скал. Заметив, как скользит по кругу ее тень, Дик, не доверяя непослушным пальцам, подтянул себе под живот карас и навалился на него всем телом.

      Каталлеймена остановилась в паре шагов от его головы.

      - Не могу поверить, но я почти жалею о Литтионе, - негромко произнесла она, будто говоря сама с собой. - Ты не сумел продержать меня в граните и получаса, мальчик!.. Это полезный урок, - продолжала она задумчиво, - Литу не мешает увидеть, во что выродилась его кровь, если уж я, дочь Ветра, способна приказывать камням так, как не может Повелитель Скал!

      Дик ничего не возразил на эту тираду: он продолжал лежать, уткнувшись носом в пол, чувствуя, как стылый камень приятно холодит его тело. Какое наслаждение отказаться от права понимать, и помнить, и возмущаться, и негодовать!

      Каталлеймена помедлила, словно ждала, не отзовется ли сам Лит, но, не получив ответа, снова обратилась к Дику.

      - Разве ты не видишь сам, как ты слаб, мальчик? - ровно спросила она. - Подумай, как ты можешь быть опорой Кэртиане, если всего одно небольшое усилие совершенно истощило тебя? Разве ты еще не понял, что меч Ушедшего слишком тяжел для твоей неумелой руки?

      Меч! - мечтательно подумал Дик. Если бы у него был меч... или хотя бы отцовский кинжал! Он не привык чувствовать себя таким безоружным. Если Каталлеймена вновь призовет себе на помощь закатных тварей, ему нечем будет защититься от них.

      Оставленная словно прочитала его мысли.

      - Надеюсь, ты понимаешь, что тебе не выйти из Лабиринта, - насмешливо предупредила она. - Это мой дом и мои правила. А ты не Лит и даже не Литтион, мальчик.

      Ричард слабо закопошился у ног Оставленной, тщетно пытаясь сесть: рыцарская учтивость требовала говорить с дамой, повернувшись к ней лицом, а не затылком.

      - Чего же ты хочешь, кузина? - спросил он одними губами, с трудом поднявшись на карачки и запрокинув голову, чтобы видеть собеседницу. Карас он припрятал между колен.

      Каталлеймена брезгливо наблюдала его неуклюжие усилия подняться.

      - Мне нужен твой карас и твое повелительство, - прямо ответила она. - Я вовсе не хочу сиротить твою матушку, мальчик. Мне достаточно будет твоего отречения. Ты же понимаешь, что это великодушное предложение, - тут же прибавила она. - Я прошу тебя добровольно отдать то, что я в любую минуту могу у тебя отобрать... вместе с жизнью. Подумай, стоит ли оно того.

      Дик едва не захихикал, как деревенский дурачок, и уронил голову, которую больше не мог держать на весу. Добровольно!

      - Лучше, если ты продолжишь воровать, кузина, - прохрипел он, адресуясь к тени Оставленной на полу и едва сдерживая неуместный истерический смешок, - это гораздо честнее.

      Каталлеймена отступила. Ричард снова задрожал - то ли он неприятного предвидения, то ли от холода, идущего от каменного пола. Он внезапно почувствовал, что совсем закоченел, как давеча в катакомбах.

      - Как пожелаете... кузен, - надменно произнес голос Оставленной откуда-то с высоты ее роста. - Это ваш выбор. Глупец, который взялся катить в гору неподъёмный камень, пусть будет готов к тому, что тот сорвется и раздавит его.

      Дик упрямо помотал головой: он не глупец! Да и Оставленная - не гоган, чтобы торговаться за кровь, текущую в его жилах. Разве он может выпустить ее из своих вен?.. Но какая чудовищная насмешка богов - заставлять человека делать то, к чему он не предназначен! Разве он, смертный, способен подарить кому-то бессмертие, как Ойдма? Разве он, проклятый нечеловеческой кровью Ушедшего, способен сотворить небо и землю, как Анэм и Лит? Взгляни же, праотец, на то, каков я: навеки неотделим от праха, из которого ты вызвал меня!.. И все же, подумал Дик, ежась от озноба, это мое наследие. Мой Надор. Моя земля. Я не могу оставить ее, хотя не способен сделать ее цветущей. Она не всегда была добра ко мне, причиняла мне боль и горе, но она - это я.

      - Это моя отчина, - сказал Дик хрипло, почти одними губами: на голос у него не хватало сил. - Мои скалы и мои недра. Мой Лабиринт и все твари, живущие в нем.

      И Дик съехал вниз, опять распластавшись ничком на камне, стремясь войти в его горячее нутро, способное согреть его. Всякий камень когда-то был пламенеющей звездой, текучим жаром. А в глубине этой земли, за слоями и напластованиями горных пород бьется огненное Сердце Скал - его сердце. Оно похоже на солнце, огромное, багрово-красное, окруженное оранжевым заревом. Ричард протянул к нему руки сквозь гранит пола и осторожно взял в ладони чудесный живой огонь. Сердце билось ровно и сильно, однако, узнав своего Повелителя, вспыхнуло нестерпимо ярким блеском. В глазах у Дика потемнело, и он ослеп от золотистого сияния, однако это нисколько не испугало его. Участившееся биение отдавалось в его висках сильным приветственным гулом. Он всей кожей ощутил, как в радостном предчувствии сильнее дрожит земля, наконец-то нашедшая своего Повелителя после стольких лет разлуки, и как все быстрее бежит по ее жилам закипающая, раскаленная кровь.

      Предгорья Мон-Нуара трясло. Скалы, давно незыблемые и сонные, заросшие лесами и мхом, шатались, как пьяные великаны, пустившиеся в пляс; древние пещеры и выработки с грохотом рушились, давя неосторожных путников, стремившихся найти в них приют для ночлега. Встревоженные животные неслись, не разбирая дороги, подальше от обезумевшей земли, трескавшейся у них под ногами; перепуганные люди, побросав дома́ и скарб, поспешали за скотиной, слепо доверясь звериному чутью и подгоняя ее криками ужаса.

      Жан-коновал, при первых же толчках выбравшийся из аренария, со всех ног улепетывал по пастушеской тропе на Ренну, не особо интересуясь судьбой своих товарищей. Только однажды, оглянувшись, он заметил столб пыли, поднимающийся над местом их ночного лагеря. У него не было сомнений относительно участи, постигшей капитана Паганаччо и его банду. Суеверный гальтарец уже пару дней подспудно ждал чего-то в этом роде и твердо решил не искушать Лита, прося дополнительных милостей. Ушедший простил его разбой взамен на полученную помощь и позволил уйти из центра землетрясения живым. Но бог обязательно прогневается, если Жан-коновал попробует спасти хоть одного из разбойников, покусившихся на древнюю кровь. И неумелый эскулап торопливо бежал прочь, шепотом обещая владыке самые щедрые приношения, начиная с собственного раскаяния в грешном разбойничьем житье.

      Дув Гиллалун, при первых же толчках благополучно вылезший из катакомб в Молло, между тем не находил себе места от беспокойства.

      - Гляди-кось, мил человек, как Лит-то пробудился, - многозначительно сказала ему старая Динучча, в хижине которой он нашел временный приют. - Давненько земля так не расхаживалась, почитай что уж несколько кругов.

      Старуха торопливо отвязала собаку, сходившую с ума на привязи, и жестом указала Гиллу на поле, уже выгоревшее на солнце, несмотря на то, что шло только начало лета.

      - Надобно улечься там, - деловито пояснила она. - Сподобит владыка Лит - пронесет.

      И старуха набожно потянулась рукой к эспере, но не устояла на ногах: очередной мощный толчок едва не сбил ее с ног. Гилл, уцепившись за забор, подхватил добрую Динуччу за локоть и выволок ее из калитки.

      - Осерчал на нас батюшка Лит, - запричитала старуха плаксивым тоном, торопливо семеня за Гиллалуном. - Сирые мы, вишь ли, и дары у нас сирые.

      - Кончай нести околесицу, мать, - грубовато оборвал ее надорец. - Лучше позволь-ка мне забрать у тебя все веревки, что найдутся в доме, и лампады, и твою собаку тоже. Мне нужно срочно отыскать моего господина.

      - Куда! - безнадежно махнула рукой старуха. - Ты рехнулся, мил человек! Где нынче сыскать хоть кого в этаком содоме? Гляди, как Лит-то разгулялся!

      - Вижу, - резко ответил Гиллалун. - Он и есть мой господин.

_________

¹В данном тексте - министр двора.